Ревность

- Что ты, Федя, нашёл в ней? – спросил тесть Фёдора, мотнув головой  в сторону Сони. Фёдор смущённо улыбнулся, промолчал. Тесть не унимался:
- Тощая, не красавица, - говорил он о дочери, не смущаясь тем, что дочь сидела поблизости и слышала их разговор.
- Не надо, отец! – прервал его Фёдор. Но тесть нагло продолжал:
- Ты посмотри на себя, какой ты красивый. Да за тобой, наверное, девчонки увиваются. Ты бы мог выбрать себе и получше...
- Я уже выбрал, - настойчиво прервал Фёдор тестя, - Соня очень красивая.
- Ну, да! – с нотками иронии в голосе, на деле же внутренне радуясь, что зять наконец-то проявил себя как-то, а то вот уже второй час сидят, а зять всё только вежливо улыбается, отвечает на вопросы, сам ни о чём не спрашивает, а тут, вроде даже готов спорить. А главное, похоже, он, действительно, любит Соню. Конечно, она не красавица, не в мать, и не в него, и сразу откуда-то пробило «в соседа», хотя, по правде говоря, не помнил Глеб Петрович в округе таких соседей. И в кого она, эта Соня, поди, разбери. Но это хорошо, что зять любит Соню. Молодец мужик, не прогадал! Соня – это находка: не заметишь, когда она что делала, вроде всё шутки, всё рядом была, а уж и обед приготовлен, и квартира прибрана, сидит, уже чего-то вяжет, и ни какая-нибудь, а нарядная – в кофточке, в юбке.
- Ты, наверное, на одежду смотришь, – продолжил тесть, - вон она сидит, принарядилась, а ты на лицо посмотри, на фигуру. Что ты в ней нашёл?
Сказав это, Глеб Петрович немного заволновался, уж не лишнего ли наговорил. Ну что на это можно ответить? Поставил зятя в дурацкое положение.
- То, - мягко, но настойчиво ответил Фёдор, - чего нет в других.
- Да уж чего это? – продолжая внутренне радоваться ответам зятя, но, всё ещё втягивая в голос нотки ехидства, спросил Глеб Петрович. Он понимал, что это лишнее, но остановиться не мог, чутьё подсказывало ему, что зять не сорвётся и скажет что-то ещё очень приятное для Сони и для него, конечно же. «Надо же, как вывернул – чего нет в других» - радовался Глеб Петрович. А ведь, правда, Соня не такая, как все. Вот сейчас другая вспылила бы, а то и взбеленилась, а эта сидит себе и даже ни разу укоризненного взгляда в его сторону не бросила. Губы кривит в какой-то жалкой улыбке, а глаза опущены на изделие, хотя руки автоматически сами выводят петли.
- Да Вы,  Глеб Петрович, - вставая и подходя к Соне, отвечал Фёдор, - и сами знаете – Соня – это чудо!
Фёдор сел на подручник кресла и обнял жену.
- Я то знаю, - не к месту торжественно отвечал Глеб Петрович, - но мне хотелось понять, знаешь ли это ты!
Глеб Петрович тоже встал и тоже подошёл к Соне с другой стороны, приобнял её и, виновато заглядывая дочери в глаза, сказал ей:
- Ты, дочка, не обижайся, я всё шучу.
В Соне фёдор, действительно, находил нечто, чего не было в других женщинах. Фёдор даже не мог для себя определить это нечто. Трудолюбивая, добрая, приветливая, умная – это есть во многих других, а в Соне была ещё какая-то притягательность: её всегда хотелось видеть, слышать, есть с ней за одним столом, спать в одной постели. Фёдор любил бывать с друзьями в мужской компании: игра в футбол, рыбалка, иногда сауна, но если бы встал вопрос выбора: всё это или Соня, он выбрал бы Соню. К счастью так вопрос никогда не вставал, Соня никогда не пыталась в чём-то ущемить интересы мужа, такой была его Соня. Может быть, поэтому он так любил её? Да нет, это её качество выяснилось позже, после замужества, а полюбил он свою Соню много раньше.
На курсах, которые вёл Фёдор, было много девушек и все хорошенькие, но Соня была особенной. Она входила в аудиторию с каким-то неслышным звоном колокольчиков, он всегда, даже когда не смотрел на дверь, чувствовал её появление, и видел, что этот неслышный звон слышен и многим другим. С лиц людей, увидевших Соню, снимались напряжение, усталость, озабоченность, на некоторых лицах просто расплывалось добродушие, люди начинали улыбаться, и всё шло так же, но немного легче, веселее. Соня влекла Фёдора. Расставшись с нею по окончанию учебного курса, Фёдор постоянно вспоминал её, а однажды отважился и позвонил.
- Ты знашь, как её любили мальчишки! – продолжал тесть, присаживаясь в кресло рядом. –  А Серёжка, который жил напротив, от неё вообще ни на шаг не отходил. Девчёнки Грачёвы – Сонины подружки – красавицы, а все мальчишки всегда к Соне тянулись, все под нашими окнами ошивались, как будто там мёдом было помазано.
Сонино лицо тронула лёгкая улыбка. Ни тени возражения, значит, так и было. Глеб Петрович продолжал:
- Один, это уже в старших классах, аж на мотоцикле всё приезжал, тарахтел под окнами. Уж я как ругался!
Улыбка на лице Сони обозначилась чётче, было видно, что она вместе с отцом погружается в воспоминания.
- Ох, и ругал я Соню за этого пацана! – продолжал Глеб Петрович. – Как, Сонь, его звали то? Васей вроде?
- Да, пап, это был Вася Попов из нашего класса.
- Во, во! И в классе все к ней тянулись! – воодушевлённо и немного торжественно заявил Глеб Петрович. – А ведь если рассудить, ничего в ней не было.
Последние слова звучали уже с интонацией наигранного недоумения. Фёдор пощекотал носом ухо жены. Она добро взглянула на него, потом на покинутый мужчинами стол, и спросила их:
- А что это вы рюмки оставили недопитыми?
Мужчины вернулись к столу.
- Сонь, - заговорил Глеб Петрович, занюхивая хлебом выпитое, - а Серёга-то теперь у нас прорабом работает. Привет тебе передавал и …, - отец с секунду потянул и добавил, - книжку. -Потом как-то поспешно добавил. – А я запамятовал совсем.
- Книжку? – удивлённо переспросила Соня.
- Да, он просил…
Глеб Петрович неторопливо встал и пошёл в прихожую, где оставил свою сумку. Через минуту он вернулся с книгой, обёрнутой в газету, протянул её дочери и занял своё место за столом. Оба, и отец, и муж, смотрели на Соню, разворачивающую газетную обёртку. Книжица была тонкой, в бумажной обложке. Соня заинтересованно рассматривая её, радостно воскликнула:
- Серёжа опубликовал свои стихи!
- Серёга? Да разве он стихи пишет? – недоумевал отец.
- А вот, смотри!
Соня повернула обложку книжки так, чтоб Глеб Петрович мог прочесть имя автора.
- Дай-ка! – как бы сомневаясь в чём-то, попросил  Глеб Петрович, протягивая руку за книгой. Соня дала. Стихи, по мнению Глеба Петровича, были хорошими, ровными, но стихов Глеб Петрович не любил. Покачав головой – надо же! – он вернул книгу дочери. Соня погрузилась в чтение. Фёдор слушал тестя, рассказывающего о Сергее, и наблюдал за женой. По лицу Сони блуждала улыбка. Было видно, что мыслями Соня находится где-то далеко, причём там, в этом далеко, ей всё нравится, всё мило сердцу. «Наверное, стихи о чём-то светлом» - догадывался Фёдор.
И, действительно, стихи были светлыми, даже по понятиям Фёдора черезчур лиричными для бригадира: в основу их легли детские воспоминания мужчины. Сергей писал о росе, о головке клевера, о радуге через речку, о хороводе цветов, о грибном дождике и о девочке. В этой «босоногой солнечной» девочке, так поэт называл свою подружку, Фёдор узнал, скорее всего, угадал,  Соню. Девочка промелькнула-прозвучала в трёх стихах, и Фёдор понял, Соня для Сергея была не просто соседская девочка, она была для него неизмеримо большим. Фёдор вспомнил своё весёлое детство, но в нём не было девочки, «ловящей в ладошку солнечного зайчика», девочки, которая «после летнего ливня носилась по тёплым лужам, разбрызгивая их изумрудными каплями». Стихи были красивыми, но Фёдору не нравилось, что рядом с его Соней, разметающей блестящие брызги, в стихах бежит не он, а какой-то Серёга. В душе зародилось неприятное чувство, являющееся мешаниной злобы и отчаянья, захотелось толкнуть Серёгу плечом, отстранить от девочки Сони. Поспешно дочитав стихи, и отчего-то поспешно возвращая книгу на полку, Фёдор сумел успокоить себя: «Глупо ревновать к прошлому. Это, наверное, Серёга этот убивается ревностью, ведь Соня-то моя». 
Фёдор стыдился себя в этот момент, понимая, что поступает некрасиво, но он затягивал своё пребывание в туалете, откуда хорошо был слышен телефонный разговор Сони с её бывшим одноклассником Сергеем. Фёдор не ожидал услышать что-нибудь этакое, но он почему-то тянул. С Сергеем Соня говорит мягче, чем с другими. Понятно, они же друзья детства. Хвалит его стихи, подумаешь! Ну, в общем-то, да, стихи хорошие. Называет его «Сереньким». Ну, не по отчеству же ей его называть. Что-то долго говорит с ним. Фёдор понимал, хотя и не хотел признаться себе в этом, что ревнует Соню к Сергею.
Сергей мало походил на белобрысого мальчишку со школьных фотографий из фотоальбома Сони: глубокие залысины на висках, обвислые складки кожи у рта. Ровесник Сони, но выглядел много старше её. С детских фотографий смотрел озорной полный энергии мальчик, с более поздних – немного задумчивый, но всё же полный энергии юноша, сейчас Фёдор видел перед собой застенчивого, даже немного замкнутого мужчину, в котором, казалось, энергии и было-то только для вялого существования. Сергей виновато вошёл, виновато поздоровался, виновато отказался от предложенной Фёдором выпивки, очень кротко ответил на ничего не значащие вопросы Фёдора, заданные из вежливости для поддержания разговора. Тюфтя какой-то – подумал Фёдор о Сергее. Но с появлением Сони в «тюфте» обнаружилась энергия, сорвавшая его с кресла, в котором он вяло сидел, и вытолкнувшая его навстречу Соне. Его большая рука с неухоженными ногтями, рука человека безвольного – типичного рабочего, как её определил Фёдор, приняла руку Сони буквально в объятья. Его вялый взгляд, который Фёдор наблюдал полминуты назад, казался выдумкой, не верилось, что он мог быть на этом сияющем радостью лице. Сейчас всё: и взгляд, и осанка, и жесты выдавали в нём человека энергичного, волевого. От того Сергея, которого Фёдор наблюдал до прихода Сони, не осталось и следа. Но больше всего Фёдора поразила перемена Сони. Это была не сдержанная, тактичная Соня, а необузданная Соня, весь вид которой выдавал буйство, веселье, радость, и теперь нельзя было сказать, что с появлением Сони зазвенели лёгкие неслышимые колокольчики, скорее, зазвенела дюжина звонких колокольчиков. Внешне трудно было понять, что именно в Соне изменилось, всё та же аккуратная Соня, но Фёдор видел, её маленькая ладонь не просто легла на ладонь Сергея, она впорхнула в неё, как маленькая птичка в своё гнёздышко, её глаза не замечали  ничего и никого кроме Сергея. Радость встречи Сони и Сергея была почти осязаемой. Фёдор обошёл Сергея, зашёл за спину жены и стал снимать с неё плащ. Вот только теперь Соня заметила Фёдора, радостно улыбнулась ему и поприветствовала. Но Фёдор решил, что радость Сони не относится к нему, это просто с лица её всё ещё не стёрлась радость встречи с Сергеем.
В течение двух часов, пока Сергей был у них, Фёдор чувствовал себя лишним, у него даже появилась мысль покинуть двоих под каким-либо предлогом, но, понимая, что это будет бестактно по отношению к гостю, а главное, очень обидит Соню, Фёдор оставался дома и продолжал играть роль гостеприимного хозяина.
В этот день Фёдор понял, что Соня не расположена к сексу. Он лежал в постели и, делая вид, что читает, украдкой наблюдал за женой. Она ловкими движениями стёрла с лица излишки крема, быстро, даже не дав разглядеть себя, переоделась в ночную сорочку и юркнула под одеяло. Боковым зрением он видел, она смотрела на него секунд пять, потом, как показалось Фёдору, с щебетанием «Спокойной ночи, милый», повернулась в сторону от него. Раньше такое тоже бывало, и обычно эти слова были для него сигналом отложить чтение, но на этот раз Фёдору показалось, что слова прозвучали не как приглашение, а наоборот.
- Спокойной ночи, - пробурчал он в ответ.
Строчки в книжке не принимали смысловых форм, путались, терялись. Фёдора гложила мысль о том, что Соня любит Сергея. Он снова и снова мысленно вслушивался в их разговоры, вглядывался в их лица. Ему казалось, что с ним Соня никогда не разговаривала так по-свойски, как с Сергеем. Он огорчался тому, что у него с Соней нет ничего общего из прошлого, а с Сергеем у Сони много общих воспоминаний. Фёдор втаскивал в сознание картины, когда Соня и Сергей зависли над её школьным фотоальбомом. И тут же в воображении Фёдора рисовались картины их воспоминаний.
- Это, помнишь, мы ходили в поход, - говорила Соня, тыча пальчиком в фото в альбоме. – Тогда ещё Васька Попов упал в речку.
- Помню.
- Он всегда был неловким, а тут зачем-то пошёл за тобой по этому бревну.
- Понятно зачем. Нам хотелось выпендриться перед вами.
- Ха-ха-ха, - посмеялась Соня. – Помнишь, у самого верха оврага он испугался ужа и кубарем снова скатился в речку. Ха-ха-ха!
Фёдор представил класс, представил речку, бревно, переброшенное через неё, белобрысого худощавого Серёжу, переходящего речку по бревну под восхищённые взгляды девочек, представил и Ваську Попова. Васька в представлении Фёдора почему-то походил на неуклюжего Славика, который учился в школе в параллельном с ним классе. Вот Васька-Славик весь мокрый карабкается из оврага, видит перед собой змею, уж какую, разбираться некогда, отступает назад, срывается и под смех одноклассников катится кубарем снова в речку.
- А это мы ходили на футбол. Сашка Крылов снимал. Ты не знаешь, где он сейчас?
- Нет. Знаю, что служил он где-то в горячей точке. А где сейчас, не знаю.
Фёдор представил старшеклассников на футболе. Какой-то Сашка Крылов. У Сони с Сергеем столько общих знакомых!
Мысли о Соне, вокруг Сони, очертания её тела под одеялом возбудили Фёдора, ему захотелось близости, но было уже поздно, Соня спала.
Утром, когда Фёдор проснулся, Сони уже не было в постели. Он лежал и прислушивался к звукам, принюхивался к запахам на кухне, пытаясь определить, что Соня готовит на завтрак. Отдалённо в сознании Фёдора пронеслась вчерашняя боль, но он, цепляясь мыслями за звуки и запахи как за спасательный круг, сумел отогнать её. Доброе приветствие Сони, золотистые сырники на сковородке, ровный голос телевизионного диктора, рассказывающего новости, напрочь успокоили Фёдора, и все его вчерашние тревоги показались ему такими нелепыми и надуманными, что он устыдился их.