Вначале июля у шофера передового зверосовхоза «Славянка», обыкновенного трудяги, пятидесятилетнего Лехи Рыжова приехал на целых два месяца из города сын Михаил. Он уже ровно три года отучился там в политехническом институте на инженера, и в родную Черемшанку наведывался только лишь на каникулы, один раз летом, и один раз зимой. С Мишкиной матерью Леха расстался, когда сыну было всего десять лет. Главной причиной развода, в суде тогда прозвучало - полная несовместимость характеров, на самом же деле все было намного проще, Леха попросту изменил жене. Почти сразу же после официального расторжения брака, женщина выскочила замуж за одного приезжего холостяка и слиняла с ним в соседнюю область. Мишку же она клятвенно пообещала забрать к себе позже, но обманула. И так мальчик остался жить с отцом. И вот он уже студент четвертого, предпоследнего курса, точная папина копия, такой же курносый, круглолицый и довольно таки не глупый, самостоятельный молодой человек.
– Ну, как тебе нынче баня? Ничего? Как ты напарился-то, Мишка? Хорошо?
Каждый раз, когда парень приезжал на побывку, Леха всегда по этому случаю, в первый же день, уже с обеда начинал топить специально для него баню, возил на тележке из колонки воду, доставал с чердака березовые веники, готовил чистое белье, и как следует сына парил.
– Шикарно, батька. Ох-хо-хо. – сразу же распластавшись, как барин, на свежей, накрахмаленной простыне на железной кровати, обессиленно покряхтывал, намытый до скрипа кожи Михаил. – Я прям, как заново родился. Фууу! Ты же знаешь, как я, папка, нашу русскую баню люблю. Это вообще неописуемо.
Полежав минут двадцать в отключке, и таким образом немного придя после доброй пары часов парилки в себя, Михаил лично намешивал в кухоньке из янтарного облепихового варенья прохладный морс, и маленькими глотками неторопливо пил его.
– Знаю, милый мой. Знаю, что ты у нас истинно банный человек. – не сводил Леха с долгожданного гостя своих влажных от радости глаз, когда тот сидел напротив за столом в наипрекраснейшем расположении духа.
– Ну, а как же не банный? Если я с малолетства в нее в родимую хожу. Традиции нельзя нарушать. У нас и старики ее всегда любили. Ты помнишь их, пап?
– Помню, как не помню? Хм. Только у дедушки она была из шлака, заливная. Это ведь я уже из бревен-то новую катал. А вот мне в последнее время, чего-то не шибко нравиться она. – моментально изменившись в настроении, недовольно пробубнил отец. – Вроде и не сильно старая, и не сопрела, а выстывать больно быстро стала. А холодную баню я не люблю. Это уже туфта, не баня.
– А разве холодная она у нас?
– Ну, не то, чтобы уж прямо, такая холодная. Но все равно. Я, знаешь, че планирую-то?
– Что?
– Я на следующее лето, ежели, конечно, жив буду, бревна хочу по-новому проконопатить, да пол везде перестелить. Как ты на это смотришь, сын?
– А надо?
– А как? Не надо, что ли? Я же у тебя денег не прошу.
– Тебе, конечно, самому решать. Сам думай, пап.
– Вот я и думаю пока.
– А по мне, так вроде и так неплохо. Ну, не знаю. Я во всяком случае, когда мы с тобой сегодня мылись, не почувствовал, такого, ничего. Мне понравилось.
– И слава Богу. Я ведь нарочно для тебя ее топил.
– Фууу. – снова закряхтел от удовольствия на кровати Мишка. – Шикарно, больше, нечего сказать.
– Знаешь, как я, Мишка, рад?
Студент лежал пластом на спине, вытянув ноги, и с облегчением вздыхал.
– Ты у нас, Миша, маленьким был с Надей, я помню, зима на дворе, мороз жмет под сорок, мы с матерью тебя, как следует, намоем, накупаем, потом в бабушкину шаль пуховую закутаем, и бегом в тепло тебя несем. А ты ведь даже и не пикнешь, только две ноздрюшки торчат через щелку, и все. Видишь, че я вспомнил, старый дуралей?
– Тоже мне, старый. Хм. В пятьдесят-то годов.
– А что, разве молодой? Ты уже ростом, погляди, с меня стал. Сколько рост-то у тебя? Метра два?
– Метр восемьдесят. Не такой уж и большой.
– Все равно не маленький, ломоть. Эх, как быстро-то она промчалась, эта жизнь. Оглянуться не успел ведь.
– Не переживай, бать. Еще все у нас впереди.
– Куда впереди? Не смеши. Уже шестой десяток скоро полетит. – и Леха помолчав несколько секунд, сделал бровки домиком и наморщил свой лоб. – Но баню, я все же в следующем году подновлю.
– Ну, и поднови. Может и вправду будет лучше.
– Приедешь летом на каникулы, не узнаешь ее.
– А все равно, наверно, зря ты, папка, хочешь это замутить?– вновь попытался отговорить его, от такой ненужной затеи сын. – Славная баня у тебя. Шикарная.
– Нет, мой хороший, как бы ты ее щас не нахваливал, я чувствую, что баня не та. Так-то, конечно, ты по ней истосковался, не заметил. Но когда ты ее часто топишь, то сразу же печенкой чуешь, что с баней, что-то не так. Баня всегда должна быть баней. При любом раскладе. Это же тебе не ванная в квартире, или душевая вон у нас на звероферме, баня, это самое настоящее искусство, это в первую очередь, путевый пар.
– Тебе, конечно, пап, виднее, но по мне, так и эта ни че. Мне, знаешь ли, после общаги, и наша баня, как у нас в деревне говориться, самый сенокос.
– Ты только пьяным туда даже не суйся. – сделался серьезным отец. – После баньки, пару кружечек пивка шарахнуть, это можно, но до этого, ни капельки нельзя.
– А кто суется-то?
– А то у нас все нынче моду взяли, налопаются коньячины, водки, самогона, сверху жирного мяса еще полный желудок натромбуют, и в баню париться, аж на четвереньках ползут. Выпивши туда не вздумай, Мишка.
– Я тебя услышал, пап.
– Послушай родного отца. Я ведь тебе ерунды не посоветую, сынок.
– Да я и не собирался пьяным в баню.
– Ты вообще старайся меньше пить, Миш.
– Я и не пью. Так, иногда…
– Ага. Не пьет он. На третьем-то курсе. Хм. За воротник льет. Можно подумать, я с другой планеты прилетел. Все пьют до одного. Даже закодированные, когда кодировка проходит. Ты эти сказки барышням своим рассказывай, но не мне.
– Батянь, хорош.
– От коллектива, конечно, отбиваться не надо, но и каждую стопку вливать в себя, тоже нужно через раз.
– Договорились.
Тут студент сощурил свои добрые глаза и заулыбался.
– У нас ребята иногда посещают городскую баню, но это так, смех на палочке, кхах, пародия. Чем в такой полоскаться, лучше уж совсем никуда не ходить.
Услыхав это, Леха моментально преобразился. Он тут же отхлебнул из стакана остатки остывшего чая с душицей и зверобоем, подошел к окну, и распахнул его.
– Я еще в школе учился, ездили мы с моим отцом, ну, то есть с твоим дедушкой Колей за новым Камазом в Набережные Челны. А ты знаешь, что это такое, получить в те годы новый Камаз? Ууу. Что ты. Это целая история. Книжку можно написать. Ну, и вот, значит. Приехали мы с тятей туда в плацкартном вагоне, а там, на заводе очередь расписана у них на недели вперед. Представляешь масштаб бедствия? И как нам быть? Где нам столько время, жить-то? С гостиницами же тогда была беда. Ладно, отец у меня пробивной был по натуре, по лисьей шкуре им в отделе сбыта сунул, и нас поставили в первую строку.
– Ловко вы. И как, получили свой Камаз?
– А куда мы денемся? На новеньком причапали домой. Сколько завистников нас в Черемшанке обсуждало, жуть. Я про баню тебе хотел рассказать-то. Пока мы там, в Челнах, значит, технику-то ожидали, папка меня тоже, за каким-то хреном в общественную баню повел.
– В общую, что ли?
– Ну. А куда еще идти-то? Либо в баню, либо в кинотеатр. Денег-то у него было, только на командировочные расходы. Не пойдешь же ты с ними в ресторан.
– И что дальше-то?
– А на чем я остановился?
– Как вы с дедушкой в общественную баню пошли.
– Ага. Ну, так вот. И как раз тогда была суббота, там мужиков голых, видимо невидимо, как старых, так и молодых. Сидят на полке, как воробьи на проводах, не шевельнутся даже. Я вот так поглядел на этих обнаженных бегемотов, и мне так сделалось не по себе. Боже мой. С тех самых пор, я в казенную баню, больше ни совался. И тебе, Мишка, не советую, ходить по этим гадюшникам, этим борделям, где только заразу собирать. Своя баня, она и есть своя. В ней у меня все стерильно, как в операционной. Ха-ха-ха!
– Забавно рассказываешь, пап.
– Забавно, говоришь? Так что, вот так я и побывал с отцом в общественной бане, в первый и в последний раз.
– А в армии, когда служил, не ходил?
– Армия не считается. Это совсем другое.
– Как это так не считается? Ничего себе.
– Там, знаешь ли, не до выбора было, где помыться. Там и в луже, и в болоте, за милую душу согласишься грязь свою солдатскую отмыть.
Михаил в то время, пока отец рассказывал ему о своем счастливом прошлом, подошел к висящему здесь же на стене старинному, оставшемуся еще от бабушки с дедушкой зеркалу, и стал внимательно на себя смотреть.
– Мать твоя, Надюха, баню не шибко любила. – глядя перед собой в одну точку, продолжал задумчиво молвить отец. – Я в субботу, бывало, натоплю ее, как подобает, а та хитрая лисица дождется, пока мы с тобой вдвоем не перемоемся, и уже почти в холодную идет. Вот скажи мне, Мишка, как можно в холодной бане мыться? Это же извращение, какое-то. Баня, на то она и баня, чтобы косточки пропарить хорошо.
Наевшись от пузо холодной окрошки и капустных пельменей со сметаной, и запив все это магазинным молоком, Мишка снова плюхнулся на свою родную кровать и мечтательно зажмурил глаза. Как же ему здесь было после вчерашней городской суеты привольно. Не уезжать бы, только больше никуда, до самой старости здесь неторопливо жить, растить с женой детей, каждую субботу топить баню, и наслаждаться жизнью в полный рост.
– Ты сам-то, как тут поживаешь? Здоровье-то, хоть не подводит, пап, тебя? – тайком разглядывая сидевшего рядом с собой на табурете отца, спросил Михаил.
– Да вроде, ничего. Пока не жалуюсь. Живу, Миша, потихоньку. Да и куда мне щас, если хорошенько разобраться, спешить? Это ты, давай, поспевай.
– Да, торопиться некуда. До пенсии-то, сколько тебе еще осталось?
– До пенсии-то?
– Ну, да.
– Не скоро, Миша.
– Жалко.
– Лет десять еще минимум, пахать и пахать.
– Ни че. Дотянешь, как-нибудь легонько. Время быстро идет.
– Дай-то Бог.
– Не пьешь пока? Я смотрю, все на чай налегаешь?
– По-всякому бывает. Почему не пью? Иногда случается по праздничкам. Но, если по правде, Миша, то намного реже стал ее употреблять.
– Точно реже? – подозрительно взглянул Михаил на отца. – Не врешь?
– А что? Не веришь, что ли? – нехотя отозвался Алексей. – Я тебе на полном серьезе говорю.
– И, слава Богу.
– То, как раньше лакал эту поганую заразу, щас даже не сравнить.
– Чего это, бать, с тобой произошло-то? – все пытал родителя любопытный студент. – Пил, пил, и тут, бабах, взял и бросил. Ты случайно у меня не захворал?
– Захвораешь с ними. Как же. – не сдержался Алексей. – С этими проглотами, можно в два счета печень ухайдакать. Недавно только, почти перед твоим приездом, из командировки вернулся. С нашим сбытчиком - Яшкой Кармановым мотались на недельку в Пермь.
– Че там у них хорошего-то в Перми?
– А че у них хорошего-то? Пермяк - соленые уши. Ха-ха-ха! А ежели серьезно, то все, как и везде. Все воруют, и всем работать лень.
– Ездили-то зачем?
– Ездили-то мы? Так по указанию директора Федот Степаныча на выставку катались. Яшка договаривался там с одними спекулянтами насчет поставки шкур.
– И что, даже не вмазали ни грамма по дороге?
– Да щас же. Это с Яшкой-то? У которого, только недавно кодировка прошла? Ха-ха-ха! Так не вмазали, что у меня требуха до сих пор меня матом костерит.
– Ах, вот оно, что. – громко засмеялся студент.
– Что такое?
– А я смотрю, ты даже пива после бани из холодильника не достал. Вижу, ты все, чай, да чай. Вот и подумал, что ты захворал.
– Да ну, тебя. Хм. Неделю пировали. Слышь? – по-деловому заерзал на стуле отец. – Обратно едем с ним, а мне так хреново с похмелюги, хоть залезай в кузов, и дальше грузом двести доезжай. Думал, окочурюсь за рулем. Ехали, ехали, смотрим, стоит прямо на трассе поселок, я Яшке говорю, гляди, какой-нибудь приличный дом, заедем, похмелимся. Ну, и что ты думаешь? Хех! Нам с ним, такую баню истопили, а какой мангал разожгли. Пришлось пару выставочных экземпляров из чернобурок, хозяйке дома подарить на воротник.
– Серьезная была поездочка у вас. Ни че не скажешь.
– Не то слово. Собаку, помню, шашлыками накормили. Так она, нет, чтобы нам сказать спасибо, Карману икру на ноге прокусила, а мне штанину порвала.
– А я ведь уж и вправду подумал, что ты стал меньше пить. Обрадовался даже.
Леха искоса, с какой-то легкой неприязнью посмотрел на сына, но имея никакого желания вступать с ним в этот прекрасный вечер в полемику, решил промолчать.
– Спортом-то занимаешься в институте, или нет? – тактично перевел тему разговора отец.
– А когда? С утра до вечера учеба.
– Ты, как этот. Чем дзю-до и карате, лучше старенький ТТ?
Мишка засмеялся.
– Вот все тебе смешно. Надо было тебя, Миша, в военное училище отдать. – рассудительным тоном заворчал отец. – Спеси-то бы, глядишь, не было столько. Че ты все хохочешь-то, лежишь?
– Ну, все, бать. Молчу, молчу, молчу.
– Молчит он. Хм. Молчун. У нас вон на работе у Матвеича племяш там недавно отучился, так сразу человеком стал. Он, к слову, уже старший лейтенант.
– Молодец, как соленый огурец. Генералом будет.
– А ты, как думал? Родине служит человек. Так вот, значит, Димка-то, когда в отпуск прошлой осенью приезжал, рассказывал нам с мужиками, как у них офицеры из совета ветеранов части, участвовали в восьмидесятых годах в ликвидации землетрясения в Армении. Так он, такое представление нам на лавочке устроил, что мы хохотали до слез.
– Это, что же он такого рассказал вам?
– А ты послушай внимательно. Их бригаду, значит, отправили на ликероводочный завод, спасать людей в цехах из-под завалов. А там, такая заваруха была, мама дорогая. Ну, те когда пострадавших-то из-под обломков доставали, еще и винишка натырили под шумок. А самое-то интересное, что у них с собой и тары даже не было в помине. Так они, знаешь, как вышли из положения-то? Хах! Они, сукины дети, чтобы их не раскусили, под завязку радиаторы заправили у своих грузовиков. Ха-ха-ха! Потом, говорит, в гараже неделю пили, пока их командир части не спалил.
И мужики одновременно засмеялись.
Время еще только-только подходило к десяти часам, однако на улице, из-за появившейся совсем недавно на горизонте огромной бело-синей тучи, стало стремительно темнеть.
– Я, бать, все хотел тебя спросить. А почему вы с мамкой разошлись-то? – накрывшись по грудь легкой хлопчатобумажной простыней, вдруг, ни с того, ни с сего, попросил объяснить причину развода Михаил.
– Ну, ничего ты спросил. – едва не поперхнувшись, впал в легкую растерянность Алексей. – А кто его знает, почему. Почему-то расстались. Отчего вообще люди расходятся? Наверно тоже причины, какие-то есть? Видимо не могут больше вместе быть. Охладели друг к другу, и все. Никого ж ты силой не удержишь. Кто-то от обид расходится, кто-то из-за ревности, или измены, у кого-то былые чувства проходят, кто-то просто с жиру бесится, не знает, какого хрена ему надо, у всех же людей свои мухи в голове.
– Мне про других не интересно. Какое мне дело до них? Вы-то разошлись, из-за чего? Разлюбили друг друга? Или с самого начала не было любви?
– Как, поди, не было-то? Была. – мигом сделался задумчивым отец. – Во всяком случае, женились не по расчету, это точно.
– Тогда бы и жили дальше на здоровье.
– Дальше?
– Че разбежаться-то удумали, раз ты говоришь, любовные чувства были у обоих у вас?
– Как тебе сказать, сынок? – не на шутку разволновался Леха и слегка покраснел. – Ох, и вопрос ты задал мне. Хох. Все в этой жизни, рано, или поздно заканчивается. Все-все-все. Даже самая сильная любовь. Разные мы с ней, Миша, оказались, и по вкусу, и по взглядам, да еще много по чему. Это я ведь с виду такой тихий и скромный, а на самом-то деле, знаешь, какой неважнецкий характер у меня?
– Да брось ты, бать. Характер, как характер. Теперь бесхребетным, что ли быть?
– Хотя, наверно, ты прав. Мать-то твоя тоже, не далеко от меня ушла. Та еще была царевна. Щетинилась всю жизнь, как ежик. Вот и получилось, она не захотела под меня подстраиваться, а я под нее не захотел ложиться. Высказали все претензии напоследок друг другу, и расстались, каждый при своем.
– Круто вы. Как там говориться, от любви до ненависти один шаг?
– А что здесь цацкаться-то?
– Не знаю я.
– Ну, не может быть на одном корабле два капитана, Михаил.
– Я ж тебя, ни в чем, пап, не виню.
– А в чем ты меня можешь винить? – стал нелепо искать оправдания Леха. – Как вышло, так вышло. Тебя же все равно никто не бросил, не спихнул в детский дом, да и я последнюю рубаху не пропил.
– Бать, забудь. Я же тебя, ни в чем не упрекаю.
– Была бы она, конечно, малость посговорчивей, так мы бы может и не разошлись. – с некоторым сожалением в голосе тяжело вздохнул отец. – Ладно, проехали. Все, что ни делается, все к лучшему. Значит, так тому и быть.
– Все, тогда забыли. Шабаш!
– Так, значит, понравилась тебе сегодня баня, Мишк?
– Понравилась-понравилась. Но зато смотри, как она быстро нашла себе нового мужа.
– А что тебя в этом удивляет? Она женщина смазливая, да и с головой у нее все путем.
– Ну, как? Ты-то ведь заново не женился у нас.
– Мне больше этого добра не надо. Мне с твоей матерью одного раза хватило, во как. Мне одно не понятно, за что она с тобой-то поступила так? Почему она бросила тебя, кукушка? Вот это меня возмущало всегда. С ней-то мы могли, сколько угодно разбегаться, сходится, расходится, тебя-то почему оставила она?
– Я на нее не в обиде. Бог ей судья. Но тебе, бать, надо наверно жениться. Тебе же всего еще пятьдесят. Нету, что ли кандидатов-то в поселке?
– Нужны они мне твои кандидаты. Если уж сильно по мужской части прижимает, есть у меня пару надежных адресов.
– Ну, хоть так. А так бы, постоянно под боком, кто-то был. Опять же постирать, сготовить, прибраться по дому. Ты-то на работе, да в командировках всегда.
– Ни к чему это.
– Ну, ни к чему, так ни к чему. Хозяину видней.
– А сказать тебе, почему она себе быстро нашла мужика-то? – резко встрепенулся отец.
– ???
– Она побоялась совсем одной остаться. Тебя-то брать она с собой не захотела, зачем ей клеймо разведенки с прицепом? У них на это дело бзик. Нам-то мужикам с этим проще. Сколько их одиноких кругом? Только успевай знакомиться. Женщинам с этим делом намного сложней.
– Ты думаешь?
– А что тут думать? Знаю! Мы, грамм сто пятьдесят для храбрости приняли, и к какой-нибудь нырнули под подол. А женскому полу, как в таком случае справляться? Не будет же она сама на каждом перекрестке навязываться, еще не так поймут. Вот потому у нас и одиноких баб целое море.
– Странно это все.
– Они сами виноваты. Они, и только они. – с обидой усмехнулся отец за столом. – Просто многие, что имеют, не ценят. Все, каких-то принцев ждут. Ты, Михаил Алексеич, жениться не спеши. Девки от тебя никуда не денутся. Окончи институт спокойно, устройся на хорошую работу, а там, кого-нибудь и подберешь.
Студент уже более получаса возился с боку на бок, и все никак не мог заснуть. Наконец он не вытерпел, поднялся с кровати, отхлебнул тут же в комнате из литровой банки кисленького облепихового морса, и подошел к распахнутому, настежь, окну. Леха все также молча и неподвижно сидел за столом, и о чем-то думал.
– Хорошо тут у тебя. – с высоты оглядел Мишка ухоженный отцовский палисад. – И вишня, я погляжу, и малина, и виктория, и цветы красивые, чего только нет.
Как раз в это время мимо проходил дедушка из соседнего проулка. Парень, чтобы его лучше было видно с дороги, высунул свою румяную физиономию в благоухающий ароматом, натыканных повсюду, каких-то белых, пушистых цветов палисадник, и негромко прокашлял.
– Здорово живем, Никитич! – негромко поприветствовал он сгорбленного, с деревянной тростью старика.
Тот сразу же остановился и стал напряженно смотреть по сторонам.
– Далеко это ты, на ночь, глядя, собрался? Спать ложиться пора.
Наконец разглядев в сумерках за кустами взъерошенную голову студента, дед весело помахал ему клюкой.
– Отца приехал навестить? – с ходу поинтересовался дед. – Он тебя с зимы, родимый, ждет не дождется, в улице всем уши с тобой прожужжал. В бане мылись с ним подикась?
– Ага. Да как еще намылись-то. В два веника, от души меня напарил. Сидит вон чай с зефиром пьет.
– А мы тоже седня с Антониной баньку истопили. Только из меня парильщик никудышный. Ополоснулись маленько вместе с нею, и то уже хорошо. Старый я, Алексеич, стал. Кое-как брожу ведь с палкой. Вишь? Серега-то, внук мой, это дело шибко обожает. Звонил родителям недавно, сказал, что еще не все экзамены сдал.
– Сам-то далеко потопал, дядя Федь?
– А я каждый божий вечер, прошвырнуться перед сном хожу. У нас щас селекторное совещание будет с мужиками. Ха-ха-ха!
– Какое-какое? – не расслышал Михаил.
– Да это они так называют свою сходку. – тут же разъяснил ему из-за стола отец. – Всем уже за восемьдесят давно перевалило, уже еле ползают, а все по совещаниям расхаживают. Хм. Соберутся щас человек пять на бревнышке под тополями, сегодняшние новости перемусолят, и со спокойной душой, ночевать по домам пойдут. Завтра соберутся снова. Видишь, как у нас тут жизнь идет?
– А че им делать-то еще? Они, бать, свое отработали. Ты-то хоть не ходишь с ними?
– Кто? Я? Хах! Ну, ты и артист. Они-то давно уже, бездельники, на пенсии, а мне каждый день рано утром на работу вставать.
Дедушка еще пару минут поговорил с Мишкой о его городских буднях, и по пыльной, каменистой обочине послышалось шарканье его галош.
– Ты когда ее в последний раз видел-то? – вполголоса спросил Михаил про мать. – Наверное, давно?
– А где я ее увижу?
– Мало ли, где.
– Я тут, она, где-то у черта на куличках подживает со своей семьей.
– И даже не созванивались? – сын взглянул серьезно отцу в глаза, после чего закрыл на шпингалет одну створку окна, задернул занавески и вернулся на свою кровать.
– А для чего? О чем нам теперь с ней говорить? Хотя, пару раз звонила мне в гараж в диспетчерскую. По голосу слегка поддатая была. Про тебя все интересовалась, спрашивала, когда ты последний раз был в Черемшанке? Еще интересовалась, как ты учишься в городе, на какие отметки, женился, или нет, да и вообще, как у тебя жизнь идет вдали от дома? Тоскует она по тебе.
– Все понятно. – с явным безразличием ответил Михаил. – Вспомнила, значит, меня?
– Ты хоть сам ей, набери, когда. Че нос-то воротишь? Какая-никакая, а все же мать.
– У нее уж наверно дети-то в школу пошли?
– Максим уже в десятом классе, а вот Лида не знаю, окончила школу, или нет.
С минуту помолчали.
– Ты-то хоть ее простил? – вдруг, как обухом по голове спросил сын.
Леха тяжело вздохнул и напрягся.
– А за что мне ее прощать-то? Она своей дорогой пошла, мы с тобой своей. Мы же с ней по обоюдному согласию расстались, это же не она бросила меня.
– Так оно.
– А если честно, то ей Богу не знаю, Мишка, как у нас, так с ней произошло. Вот не знаю, хоть убей. Ну, и оступился я немного. С кем не бывает? Подумаешь, маленько не туда залез. Обязательно сразу надо было на развод подавать? Я ведь ее за всю жизнь даже пальчиком не тронул, ни один волосок с ее головы не упал. Некоторые вон, знаешь, как своих сударушек колотят? Помнишь, у нас в старом доме по соседству жил, такой дядька Игнат? Так вот он лупил жену, как сидорову козу. Глаза, как у япошки были сроду от фингалов. В солнцезащитных очках ходила всегда. Потом, когда они уже оба на пенсию вышли, его Шура раком заболела. Так он ее и больную колошматил, идиот. Но, ничего. Бог шельму метит. Он не на много тетку Александру пережил. А я, Мишка, на твою мамку, даже косо не смотрел. А она, все равно от нас сбежала. Вот так.
– Да, бать. Махни ты уже на нее рукой. Забыть давно пора. Все уже в прошлом.
Алексей, еще какое-то время украдкой потосковал о своей неудачной любви, и тут вдруг на его раскрасневшемся от переживаний лице резко засияла улыбка.
– Видишь, Миша, зачем-то я Игната вспомнил, на ночь глядя. Хм. Лукавый был мужик. Мы с его сыном Аркашкой, сразу после армии, в одной бригаде шабашили чутка. Саратов, Руза, Муром, Оренбург, Уфа. Ох, и насмотрелись мы на этих подрядах чудес. Довелось побывать, даже в таких деревнях, в которых электричество-то появилось лишь в шестидесятые годы. Одна старушка сказывала, праздник для нее был великий, почти что Пасха, когда она пол в избе помыла при электрическом свете в первый раз.
– Что поделаешь? Россия.
– Как-то ехали мы всей артелью на Газике по пьяной дороге. Я спрашиваю у местного Сусанина, почему пьяной-то называется она? Оказывается, еще давным-давно в старину перевернулся на ней, на телеге нетрезвый кучер, вот с тех пор ее и прозвали пьяной. Ха-ха-ха! Народный фольклор.
– Придумали же. Хм.
– Куда нас с этим Аркашкой, только не кидали. А он такой забавный с виду, хохотать охота, когда посмотришь на него. Я помню, он и зимой и летом, носил на голове, такую кепку восьмиклинку. Напялит ее, бывало, и сразу, ну, вылитый блатной. Как-то в Подмосковье халтурили, аж целый месяц, а на выходные ездили в Москву. Куда не пойдем с ним прогуляться, везде нас из-за его зоновской фуражки останавливали патрули. Ох, и черт он был, а язык, как помело. Один раз прямо возле Мавзолея, постовые тормознули для проверки документов, и спрашивают у нас, дескать, откуда такие красивые хлопцы шагают? А он возьми, да ляпни, дескать, из деревни Петрищево с шабашки возвращаемся, где Зою Космодемьянскую фрицы замочили. Ха-ха-ха! Ох, и веселый был мужик. Жалко, только помер рано. Оттого, видать, и рано, что шибко шабутной он был.
– Все, бать, когда-нибудь помрем.
– А куда мы денемся, Мишка? Я вот сейчас с тобой молодость-то вспомнил, так ты знаешь, как защемило в груди. – с горечью в голосе промолвил отец, и у него в тусклом свете люстры, заметно заблестели глаза. – Щас бы машину времени, хоть на часок, хоть на минутку. Сгонял бы на ней туда в СССР, колбаски бы купил той вкусненькой по два двадцать, водочки пшеничной, настоящих папирос. А ты знаешь, какая раньше была жареная картошка. Ууу. Язык проглотишь. Не то, что щас. Помню, идешь вот так летом по улице, а из любого окна жареной картошкой с луком пахнет. Ммм. У каждого же в доме, был тогда свой керогаз.
– Ишь размечтался. – попытался его шуткой подбодрить Михаил. – Машину времени ему подавай. Ох, и мечтать ты, бать.
– Эх! Была бы у меня, такая щас тачанка, я бы тех дров-то с матушкой твоей не наломал. Ну, да ладно. Значит не судьба. Бог с ним. Щас хоть мечтай, хоть не мечтай, назад уже, ничего не воротишь.
Михаил уже несколько минут без движения лежал на боку с закрытыми глазами, и все пытался заснуть.
– Знал бы ты, Мишенька, как я часто в последнее время, о вас с Надеждой думать стал. – едва не плача, шептал еле слышно Алексей. – Сижу вот так, иной раз, в темноте, детство свое вспоминаю, родителей, автодорожный техникум, армию, а какие мы с Надей счастливые были, когда ты родился у нас. О-хо-хо. Ладно. Сейчас моя первостепенная задача, это, чтобы ты институт поскорее закончил и получил диплом.
– Получу. – незаметно шевеля губами, в полудреме пробурчал сын. – Еще два курса и диплом в кармане. Ну, что, бать, может, все-таки уже поспим?
– Э-хе-хе. Мишенька, ты Мишенька. Родимый ты мой сынок. – Алексей осторожно подошел к сыну, и поправил на его загорелом теле простыню. – Совсем взрослым ты стал у меня. Ты самое главное, родичей своих не суди строго. Вот, когда хапнешь с наше, хотя бы половинку, вот тогда ты, паренек, может эту жизнь и поймешь. Засыпай, мой хороший. И вправду засиделись мы с тобой.
Отец тихонько выключил свет, и на носочках покрался в горницу, где у него уже давно был расправлен диван.