«В следующий раз я с этим козлом разберусь», - проговорил я с полной уверенностью, когда мы с Ларой очутились в лифте. Поднимаясь на лифте, становишься недосягаем, словно великан, а все беды на миг остаются внизу. И Яковлев, с которым мы сцепились в парадной, и от которого Лара спасла меня, тоже остался внизу. Когда опасность миновала, я снова наполнился решительностью, и в подтверждение воинственных намерений помахал в воздухе загипсованной рукой. Она посмотрела на меня своими серыми, почти детскими глазами, без всякой иронии, - с восхищением, которого я явно не заслуживал.
«Почему он на тебя набросился?» – спросила Лара. «Этот гад сломал мне руку две недели назад, во дворе, когда я неудачно поставил блок, а он ударил ногой. Теперь он думает, что я его боюсь. Видишь ли, я к тому времени занимался каратэ всего пару месяцев, но почувствовал, что все могу. Оказалось, что могу совсем немного. У нас с Яковлевым давняя вражда, еще с девятого класса, когда он просил прикурить, а я ему что-то ответил, или скорее, послал, не думая, потому что не курю, и там была целая толпа гопников, которые начали на меня наезжать. Я знаю, что он твой одноклассник, - спасибо, что вмешалась, иначе мне пришлось бы хреново. В тот раз Игорь Захаров, которого я встретил во дворе, когда шел со сломанной рукой, за меня вписался - нашел его, и… хотел сказать - от...дил, - но при Ларе сдерживался в выражениях. Кажется, сказал, «побил»… А Яковлев об этом не забыл.
Лару не очень занимают разборки парней. Став моей невольной спасительницей, она не утратила непонятного восхищения мной, как романтическим героем, и продолжала заглядывать в глаза, ища ответного восхищения. С тех пор, как Никодим, бывший ее первым мужчиной, загремел в армию, мы стали заметно ближе. Я понимаю, - у них был роман, - она даже чуть не залетела от него, но все обошлось, - и она обещала ждать его из армии. Мы пили вместе на его отвальной… Я не хотел ее отбивать, и замещать Никодима. Наше сближение произошло само собой.
Лара - романтическая девушка. Она пишет стихи, и иногда читает мне, потому, что я тоже пишу стихи. Она цитирует Брюсова, взятого почитать у Юли, и я читал Брюсова. Короче, мы - родственные души: как это тебе, Лара?
В весенних сумерках, я, как слепой,
Искал тебя, и обонял, и гладил…
Был позывным мне тихий голос твой,
И на ветру твои дрожали пряди.
Я падаю в тебя, глаза закрыв,
Целую в губы – губы в шоколаде.
К тебе несет меня морской прилив,
Я становлюсь нетерпелив, к твоей досаде.
И гавань близко - светятся огни,
Устал лавировать меж мелями и рифом.
Сигналю о спасенье и любви, -
Морзянкою, и прозою, и в рифму.
Мы повторяем строчки вслух друг за другом, иногда не попадая в ритм. Нас интересуют не слова, и даже не музыка слов, а то, что мы затрагиваем что-то друг у друга в душе, говоря о стихах, о знакомых, о жизни. Это повторяется из вечера в вечер. Сгущаются сумерки, и мы подолгу целуемся, проникая языками.
Лифт останавливается. Мы выходим на лестничную клетку. Я продолжаю возбужденно нести чушь, и она сначала прикладывает палец к губам, а затем ладошкой прикрывает мне рот. Нас могут услышать соседи, а у нее грозный отчим-грузин.
Звеня ключами, она впускает меня. В квартире пахнет сладким – карамелью, шоколадом? Ларчик просто открывается: на кухне коробка шоколадных конфет с коньяком. У гусара, пострадавшего в поединке, свободна только одна рука, которой можно делать многое – брать конфеты и класть девушке в рот, обнимать за талию. Но отнюдь не все...
И если удается стянуть с нее свитер, при явном пособничестве, то лифчик одной рукой не расстегнуть. Ловкость рук и никакого обмана - поговорка совсем не об этом. Я прошу, почему-то шепотом: ну, давай сама!
Белые грудки освобождаются без лишних усилий. Прячусь в них лицом, как теленок или младенец, - целую, снова и снова целую. Наверное, глупо, - со стороны. Только с какой стороны? Отражение в стекле серванта. А мне хорошо, и кажется, больше ничего не надо. От ее кожи исходит приятный карамельный запах.
«Ты – мое чудовище», - говорит она, и гладит, вернее, ворошит мне волосы, превращая в воронье гнездо. В завязавшейся заварушке с одеждой мы падаем с дивана на ковер. От того, что мы ели шоколад, губы у нас в шоколаде, и мы, целуясь, облизываем друг друга…