Однажды старый Ли задумался о жизни. И так глубоко задумался, что три дня не пил ни чаю, ни вина, не положил в рот ни щепоти риса, даже от жареного яйца (своего любимого лакомства) отказался.
Пожилая женщина, по доброте душевной, а также помятуя о нескольких связках денег, достававшихся ей каждый месяц, приходившая ухаживать за художником, забеспокоилась не на шутку и прибежала к другу его, поэту старому Ван. Тот выслушал ее взволнованное квохтание, отослал ее к местному лекарю, а сам поспешил к приятелю, насколько позволяли ему ослабевшие от возраста ноги.
Придя же, застал старого Ли сидящим на низенькой скамеечке перед жаровней со взглядом, устремленным на тлеющие угли.
— О жизни думаешь? — поклонившись, спросил он друга.
Старый Ли кивнул и указал на другую низенькую скамеечку, стоявшую неподалеку.
И старый Ван все понял, потому что друзья понимают друг друга без слов, сел у очага и тоже принялся рассматривать уголья.
Между тем лекарь, собравший ароматные травы и коренья, пришел в маленький домик художника.
— О жизни думают! — сразу понял он, потому что хорошо знал и старого Ли, и старого Вана, да и людей вообще, как то и положено опытному врачу.
Отдал травы и коренья помогавшей по хозяйству женщине и велел сварить ароматный суп. А пока та хлопотала по хозяйству, придвинул к очагу единственный оставшийся колченогий табурет и принялся глядеть на угли.
Между тем до ноздрей художника донеслись приятные запахи готового супа, и он ощутил необыкновенный голод (еще бы, ведь не ел три дня). Он распрямил спину, глубоко вздохнул и сказал осипшим от долгого молчания голосом:
— Эх, жизнь...
И друзья согласились с ним, а потом все вместе ели ароматный суп, пили рисовое вино и пели сычуаньские песни.