Грохоча на ухабах и вздымая горячую ленивую пыль, грузовик увез ребят после обеда в поле, и сразу стало тихо.
Помыв посуду, Матвеева ушла в дом спать – она не любила жару. Наташка же вытянулась на берегу, ловя солнце. Загар у нее был какой-то особенный – желтый, а нежные тонкие волосинки, густо покрывавшие тело, выгорели, отчего она стала какой-то… пушистой (ну, не волосатой же!). И теперь Женя знал, почему про девчонку иногда говорят – персик. «Пэрсик». Фу, поганое какое-то слово. И все же очень верно кто-то подметил. В это лето Наташка стала «пэрсиком». Женя (он тоже дежурил сегодня по кухне) заставил себя отвести взгляд от ее пушистого тела и принялся рубить сучья к ужину – пацаны в первый день много натаскали коряг из ближайшего лесочка.
Безымянный деревенский барбос, на беду свою вымахавший в рослого и оттого вечно голодного кобелюку, дохлебав из большой – из-под селедки - консервной банки остатки Наташкиного супа, благодарно взглядывая на Женю, улегся в тени под кустами, удовлетворенно и сытно вздыхая.
Жара.
Как только она может лежать на таком пекле? И оводы на нее не садятся.
Сколько помнил себя Женя, всегда рядом была Наташка. Они гуляли по двору, взявшись за ручки, дрались из-за Жениного котенка, спали в одной кровати, обнявшись, если Наташкина мама куда-то уезжала на два дня. Однажды, когда в их доме отключили горячую воду, они даже вместе мылись в бане. Женя хорошо помнил, как сидели они рядышком, каждый в своем тазу, и Наташка отнимала у него пискучего резинового зайца. Женя горячо надеялся, что все, и она, и их мамы, забыли про эту дурацкую баню. Но эти взрослые, они всегда почему-то с удовольствием любят вспоминать всякие глупости. Они их, видите ли, умиляют. Стоит только собраться всем вместе – Женины родители дружили с Наташкиными – и пошло-поехало.
- А помните, начинает одна из мам, - ему тогда лет пять, наверное, было.
- Четыре, - уточняет другая мама.
- Ага, четыре. Сергуненков, Игорь Палыч, к нам зашел. А Женечка, как сейчас помню, они с Наташей под столом играли, скатерть так приподнимает и говорит: «Я – Женя Казаринов…
- А это моя невеста Наташа Ермолаева», - уже хором заканчивают мамы.
- И ведь никто ему этого не внушал, - уточняет Женина мама.
- Тихоня – тихоня, а тут удивил.
- Правильно! – бухает кулачищем Наташкин отец. – Мужик все в жизни решает сам.
Наташка снисходительно кривится.
И так всякий раз, стоит лишь им всем собраться за столом.
Наташка всегда командовала, потому что была старше на пять месяцев и четыре дня. Его и в школу-то отдали в неполные семь лет опять-таки из-за нее. Сначала мама и слышать не хотела о школе в тот год – ведь он ничего не умел: ни портфель собрать, ни цветочки из бумаги вырезать, только читать умел да считал до тысячи.
- Ну что ты, Нина, - убеждала тетя Галя, Наташкина мама, - Наталья за ним присмотрит. Попросим учительницу посадить их за одну парту.
Так и повелось.
- Наташенька, - просила Женина мама, - ты уж, пожалуйста, завязывай ему шапку, чтобы в уши не надуло. И шарфик поправляй – у него горло слабое.
- Не волнуйтесь, тетя Нина, я знаю, - по-взрослому отвечала Наташка.
Она вообще была похожа если не на учительницу, то уж по меньшей мере на воспитательницу. Помогала Ларисе Семеновне раздавать тетради, проводила зарядку в классе и, конечно же, «присматривала» за Женей.
Вопреки маминым беспокойствам Женя учился хорошо, на четверки. Только был «неактивен на уроках». Наташка, разумеется, стала отличницей, старостой класса; и Лариса Семеновна звала ее «моя правая рука».
В благодарность за Наташкины заботы Женя решал ей задачки на контрольных.
Но классе в четвертом-пятом Наташкина опека стала возмущать. На его беду они и в летний лагерь ездили вместе.
- Женька надень свитер, у тебя гланды, - командовала она прямо при всех ребятах. Кому ж такое понравится? Разумеется, Женя принципиально, назло Наташке, дрог в одной футболке.
- Казаринов, оденься потеплее, - требовала воспитательница.
За спиной ее стояла торжествующая Наташка.
У, вредина!
В те времена они часто дрались и вообще, враждовали.
А потом Наташка словно забыла про него. Отвязалась. Они давно уже не сидели за одной партой, но тем не менее она почему-то всегда оказывалась рядом, обычно впереди, на одном варианте. И Женя на контрольных по привычке тыкал ей в спину и вкладывал в появляющуюся ладошку шпаргалку с решением задач. Ее по-прежнему избирали старостой. Но к своим обязанностям она уже относилась без прежнего рвения, а так, чтобы только отвязались. Отличницей тоже давно не была, но тянулась на четверки, по привычке и из самолюбия. А Женя, наоборот, оказался вдруг одним из самых сильных учеников в школе.
Открытие произошло в конце лета перед седьмым классом.
Дня за три до первого сентября Женя гулял во дворе и тайно мечтал о школе. Ему хватало благоразумия никому не говорить об этом своем ожидании. Его бы сочли ненормальным. Но что поделать, ему нравилось – учиться. Да и лето к концу августа начинало надоедать: скука, жара, одиночество.
К дому подъехало такси. Дверца распахнулась, и совсем как в рекламе про колготки, из салона автомобиля показалась сначала одна абсолютно бронзовая нога в какой-то умопомрачительной туфельке на шнуровке до колена, затем, как бы нехотя, - вторая. И перед Женей, как во сне, возникло существо в розово-воздушном, из лепестков, перьев и оборочек, крошечном платьице и огромной, тоже розовой, шляпке с необыкновенными волнистыми полями и бантом, концы которого длинно струились и завивались позади. Все это было похоже на появление стрекозы из кокона (Женя видел однажды по телевизору). Сначала появлялись усики, затем – тонкие ножки, тело и, наконец, крылья. Сложенные в гармошку, они медленно расправлялись и превращались вдруг в хрустальные, искрящиеся на солнце стрекозиные крылья, непомерно огромные для столь тесного кокона.
- Женя, да помоги же нам. Вон сколько багажа.
Перед ним стояла тетя Галя, Наташкина мама.
- Остолбенел парень, - усмехнулся дядя Толя, доставая чемоданы из багажника машины.
Цокая шпильками по ступенькам крыльца и не удостоив Женю вниманием, Наташка удалялась, неся в загорелой, унизанной до локтя браслетами руке ведро с прозаическими помидорами.
Всего каких-то три недели назад они уезжали в Сочи. И вот… Она стала совсем как взрослая женщина.
Но сам Женя все еще продолжал оставаться мальчиком, потому и предположить
не мог, что вся эта метаморфоза, хотя и не без участия физиологии (как-никак, а ей этим летом стукнуло тринадцать), все эти шпильки, оборочки и браслеты – всё это обычные женские штучки, служащие для украшения себя, любимой, и для привлечения внимания окружающих, стало быть, и ради Жениного внимания тоже.
В ЛТО*, лагерь труда и отдыха после девятого класса собирались с удовольствием. Целый месяц одни, без родителей, без школы, и все вместе! Ну а физрук Вячеслав Борисович, свой человек, молодой.
-----------------------
*Такое практиковалось в советских школах.
- Женя, просила тетя Галя, - ты уж присмотри там за ней.
- Угу, - соглашался Женя.
Тетя Галя вздыхала, очевидно понимая, что возлагает на него слишком непосильные обязанности. Упасти такую девицу – это вам не шапку первокласснику завязывать.
Горячий воздух маслянисто поднимался над горизонтом. Сухая трава безвольно поникла, и не верилось, что еще совсем недавно она была юной, зеленой и мягкой. И противоположный берег, и ближние кусты – всё плавил тяжкий стойкий зной, и только небо оставалось прохладно-синим, свежим. Да еще речка. Речка-ледышка, прозванная так за холодные ключи и водовороты.
Наташка все лежала на спине, закрыв глаза, раскинув руки и высоко задрав подбородок, чтобы шея загорала. Две вылинявшие, голубые когда-то, полоски ткани обнимали ее тело.
Неужели когда-то, совсем недавно, они сидели рядышком в банных тазах!
Ему очень хотелось погладить ее горячее, солнцем позолоченное тело, но он знал, что этого делать нельзя. Почему нельзя? Ведь когда-то он мог треснуть ее по спине, схватить за руку. Так просто, обыкновенно. И вдруг стало нельзя. И сразу очень захотелось. Погладить, потрогать. Вот Серега, ему ничего не стоит обнять ее, скрутить руки, начать бороться, драться. Это была совсем не та драка, что в третьем классе. Это была – игра. Наташка хлопала ладошкой в широкую Серегину грудь и говорила: «Дурак!». Но как она это говорила! Нет, если она когда и называла Женю дураком, то с самой обыкновенной, полагающейся этому слову интонацией.
Жене вдруг показалось, что она не спит. Он испугался, ведь она могла подглядывать и догадаться о его мыслях и желаниях.
- Ермолай, сгоришь, - сказал он и профессионально хулигански сплюнул в пыль.
Наташка продолжала лежать без движений. Ну и пусть обгорает, разозлился Женя. Всё красивой хочет быть. Нравиться всем. И особенно этому местному, Борьке.
Он пошел по горячему песку к реке. Ступил в холодную воду.
- Женчик, не утони!
Наташка сидела, обняв золотистые колени руками. В глазах прыгали лукавые зайчата.
Это было тройным оскорблением. Во-первых, Женчик. Так когда-то звала его мама. И не просто Женчиком, а Женчиком-младенчиком. Кроме того, Наташка желала напомнить ему, что на нее пожизненно возложена миссии «присматривать» за ним. И наконец, - не утони. Это было самым обидным.
Дело в том, что однажды в летнем лагере Женя тонул. Он только-только научился плавать в то лето. Уже совсем почувствовал себя свободно в воде, как вдруг, не нащупав дна ногами, стал тонуть. В отчаяньи он бил руками и ногами по воде, захлебываясь брызгами, и кричал. Кругом плавали, шалили, лежали на берегу люди, взрослые и дети, но никто не спасал его. «Как? Почему?!» - краткие, как брызги, мысли бились в его голове. Видимо, он долго барахтался так, устал, брызги поредели; и тогда он увидел невообразимое. Ребята на берегу – и Наташка среди них – покатывались со смеху, тыча в
него пальцем. Как?! Они смеются! И тогда он решил утонуть, чтобы они потом плакали и не могли себе простить. Он перестал колотить руками и уже совсем приготовился умереть. Но вместо этого вдруг оказалось, что он лежит животом на дне у самого берега. Наташка долго и с удовольствием рассказывала всем, и дома, и в школе, о Женином позоре.
И вот сейчас тоже.
Женя бросился в реку. Вода крапивно обожгла холодом. Желая разогреться, он поплыл, сильно взмахивая руками, и не заметил, как очутился на середине реки. А что, слабО на тот берег! Он же Волгу переплывал. Правда, у бабушки, в Тверской области, где ее и перепрыгнуть можно. И все равно, Волгу ведь – не хухры-мухры.
Стуча зубами, он выскочил на песок и запрыгал, согреваясь. Берег был диким, неуютным. Скупая, в метр шириной, полоска пляжа тянулась вдоль воды. Густые колючие кусты изнывали под солнцем, лениво шевеля измученными пыльными листьями. Во заплыл! Тут, наверное, как принято говорить не ступала нога человека. Женина нога, босая, тоже что-то не желала ступать в эти колючки. Вдруг он увидел – ягоды! Это была малина. Ягоды срывались и падали, стоило только тронуть кусты. Накалываясь изнеженными ступнями горожанина, он все же полез в чащу. Видимо, этим летом никто не добирался сюда; и ягоды охотно упадали в руку, словно радуясь, что вот наконец-то они, такие спелые, сладкие, кому-то понадобились. Жаль, что с собой не было никакой банки. Впрочем, как назад плыть, с банкой?
Наташка… Сегодня вечером она опять накрасит ресницы, наденет голубое платье с белым широким поясом и вместе со всеми пойдет в клуб, вокруг которого уже соберутся все мотоциклы окрестных деревень с разряженными, в шлемах, похожими на инопланетян, седоками. Опять в темном зале клуба будет греметь, вспыхивая цветными молниями музыка, вырывая из мрака движения Наташкиного русалочьего тела. Где она так научилась? Когда? А потом будет медленный танец, и ее обязательно пригласят: Серега, местный Борька, физрук Вячеслав Борисович – эх, да мало ли еще кто! Она лениво, словно вознаграждая, возложит свои гибкие руки на плечи партнеру и, покачивая колоколом юбки, заскользит под музыку. А Женя назло ей – чтоб не воображала! – пригласит Юлю Селиверстову или хотя бы Матвееву, станет танцевать рядом и изо всех сил постарается быть веселым.
Как он ненавидел эти дискотеки!
Почему он не может быть таким, как Серега? Подойти к девчонке, положить руку на плечо или на талию. Нет, пора как-то переделываться. Иначе так и придется всю жизнь при объявлении дамского танго делать озабоченное лицо и небрежно направляться к выходу – «покурить», чтобы не остаться в жалкой компании неприглашенных. И вообще, что он раскуксился?! Вот переплывет сейчас на свой берег, подойдет к ней тихонько и обнимет. А может, даже – он задохнулся от своей воображаемой дерзости и еще от чего-то – может, даже поцелует. Он перестал есть малину от нахлынувшего волнения. Она с удивлением откроет глаза, покраснеет и скажет свое ласковое – «Дурак». А вечером после дискотеки не поедет кататься на мотоцикле с местным Борькой. А совсем даже наоборот...
Женя заспешил. Нарвал полную горсть малины. Он подойдет к ней незаметно, со спины. Одной свободной рукой обнимет за талию, другую, с малиной, поднесет ко рту.
Река стиснула ледяным капканом, поволокла в сторону от видневшейся на том берегу крыши школы, где они остановились. Он сглупил, не учел течения реки, не заметив, как далеко его снесло. Надо было сначала пройти по берегу, чтобы сразу выплыть к Наташке. Но теперь некогда было раздумывать.
Противоположный берег упрямо не желал приближаться. Зато вдоль реки его несло стремительно, словно был он не здоровым парнем, ста восьмидесяти сантиметров росту, а легким водяным паучком. Казалось, река задалась целью выплюнуть этого дерзнувшего переплыть ее наглеца в какой-нибудь океан акулам на съеденье. Он обнаружил еще одну
свою глупость: ягоды лучше было бы держать в левом кулаке. Он попробовал переложить малину, но тут же пошел ко дну, вынырнул, энергично отмахнул прилипшие к глазам волосы и поплыл по-старому, сжав правую руку в кулак. Тело его упорно не желало лежать на воде, ноги все время тянуло куда-то вниз; и он, стараясь не вспоминать мрачной славы этой реки, плыл как-то по-идиотски, стоя, почти вертикально. Вдруг он почувствовал, как пальцы правой руки мертво заклинило, словно река поверх его кулака наложила свой, могучий и безжалостный. Но и этого ей показалось мало, и Женя почувствовал, как свело и правую ногу.
А берег все не приближался.
Река всё чаще стала клацать капканом над его головой. В инстинктивном желании – дышать – он еще вскидывал голову над водой, хватая спасительный воздух, но для этого требовалось затрачивать усилия одной руки и одной ноги, на которые словно повесили гири, и потому он все чаще стал хватать ртом и носом воду. На мгновение в его сознании вспыхнул берег в летнем лагере детства и смеющаяся Наташка, показывающая на него пальцем. «Значит, это судьба», - пронеслась последняя, почти спокойная, мысль в мутнеющем сознании.
И вдруг большой палец его живой, не онемевшей, ноги коснулся твердого. Дно! Это было дно. Значит, это еще была – жизнь! Он толкнулся вверх, и голова его пробилась в мир воздуха и солнца. Он успел хватить воздуха и опять пошел вниз. Но теперь он знал, что выберется из черного плена воды. Он приближался к спасительному берегу скачками на одной ноге. И вот уже голова его больше не погружалась в воду.
Он выполз на берег и долго лежал, скорчившись, выплевывая колючую воду. Из зажатого кулака, словно кровь, сочилось розовое. Река, как ведьма, у которой сорвалось колдовство, плескала вслед свои уже безопасные проклятья.
Казалось, прошла эпоха, тысячелетия, с того момента, как Женя отправился сегодня в путешествие и отвоевал свое право – дышать. А Наташка продолжала лежать все в той же позе, раскинув руки, будто и не произошло в этом мире ничего выдающегося.
Женя предполагал подойти к ней со спины, стоящей, обнять за талию. А тут… Он растерялся на мгновение.
- Казаринов, дурак, чего брызгаешься?! Холодная ведь вода-то. – Наташка вскочила, брезгливо, как лягушку, стряхивая воду с раскаленного живота.
И Женя тоже испугался, что обрызгал ее.
- Вот, - протянул он руку, - на том берегу – малина.
- Ой, здорово! – всплеснула она незагорелыми розовыми, как у негра, ладошками и, щекоча острыми своими коготками, собрала с его ладони малиновое месиво.
- А чего так мало? И перемял все, растяпа.