«У любви два примечательных свойства: скорбеть и мучиться о том, что любимый терпит вред, а также радоваться и трудиться о пользе его» (святитель Василий Великий)
Уже заканчивалась ночь, едва лишь наметился в предрассветных сумерках день, а они всё ругались. Словами жестокими ранили друг друга, стремясь побольнее ударить в самое уязвимое место. Благо, знали куда бить...
Нина, подойдя к окну, резко распахнула его. Потянуло, отрезвляя, утренней прохладой. В облаках, резвясь, играло светом солнце, отливая красками их края от светло-золотых до фиолетовых оттенков. Неземная красота летнего рассвета. Спать бы ещё и спать, сны досматривать, ночь в июне короткая, а они, злобствуя, отчаянно кидались обидными словами, вконец обрывая тонкие, уже давно нежизнеспособные нити их отношений.
– Пошёл вон, – устало вздохнув, с дрожью в голосе прошептала, – Уходи, Олег!
И он ушёл. Быстро закидав как попало одежду в сумку, у порога на миг обернулся: «Ты не выходишь замуж и не становишься женой, ты лишь удобно устраиваешь себя любимую. Вряд ли какой мужик тебя выдержит…», – небрежно бросил на пол ключи.
– За себя, переживай, неудачник, – крикнула вдогонку… громким эхом отозвался в подъезде решительный топот мужских ног по лестнице, хлопнула железная дверь... Всё.
Плакать не хотелось – слёзы она уже давно все вылила, на волю рвался один неистовый гнев: раскидала вещи, смахнула с комода фотографии, вазу – дорогую фарфоровую, что не так давно покупали вместе на годовщину свадьбы – она любила красивые вещи… бокалы из богемского стекла… засушенный свадебный букет… Закричала, затопала ногами, в кровь ступни порезала битым стеклом.
Разрушенные надежды, утраченные иллюзии, полный крах попытки создать семью. Вся эта вера в счастье с милым сплошная химера! Мать всю жизнь маялась и ей видимо похожая доля предначертана. Вспомнив, задумалась: «Как она терпела? А главное – во имя чего?» Не понимала и не хотела даже задуматься, просто характер у них разный: мама мягкая, сочувствующая, беспредельно милосердная. Одним словом, не от мира сего. Последним поделится, любого оправдает, каждого простит. А за жизнь с отцом Нина и вовсе не уважала мать. Дело в том, что отец у неё пил – пил запойно и регулярно: ровно два раза в год по неделе-полторы. Напивался до животного состояния, а после лежал виноватый, распластавшись на полу в храме у иконы «Неупиваемая Чаша», и слёзно каялся да клялся, что больше «ни-ни». Некоторое время приходил в себя и оставшиеся месяцы до очередного запоя был золотым. Характером добрый, покладистый.
– Скотина! – в гневе обзывала Нина отца. – Я бы дня не терпела, – бросала брезгливые унижающие взгляды.
– Да кто ж у нас в стране не пьёт, – оправдывала мать его и, жалея, называла это пристрастие болезнью. Сама бегала мужу за водкой, чтобы суррогатом не отравился, ведь пока свою дозу не примет, он не угомонится и будет пить без разбору, всё что горит. И молилась, молилась… После лечила: отпаивала кефиром, настойками трав, активированным углём и другими снадобьями, приводя мужа в порядок и умоляла «завязать». Он обещал, руку давал на отсечение и даже голову… обещал-божился, что последний раз, но зависимость была сильнее… и последнему разу конца не было. Действительно болезнь, ведь уж и не хочет, а пьёт. Водку в себя, а она наружу, разве в здравом уме будет человек такое с собой вытворять?
Ни в чём не поддерживала Нина мать и, ни капельки не сочувствуя, лишь обвиняла, что не бросила мужа-пропойцу, а мама скорбно качала головой, и замирало её сердце от страха за строптивую непокорную дочь. Слишком горда и себялюбива – наворочает дел и жила надеждой, что встретит Нинка свою любовь и станет добрее и смиренней, ведь только любовь заставляет нас всё покрывать, терпеть и соболезновать, оправдывать и заступаться, спасать любимого даже ценой собственной жизни. Она так думала, потому, что сама любила и плохо представляла, как это можно жить без чувств и поступать иначе, а счастье… да никто не хлебает его полными ложками.
Итак, две-три недели в году Михаил пил. Месяц, в общей сложности, в себя приходил, ну… ещё месяц черти душу его на части рвали – такое обычно случалось перед запоями – злющий раздражённый становился, всех вокруг изводил и сам глубоко страдал. Но зато остальное время равных ему не было – всем женщинам на зависть. От заката до рассвета в трудах праведных. Не делил дела на женские и мужские, с любыми справлялся: ничего не стоило ему и тесто поставить, и шторы прострочить. Сто раз на дню скажет: «Отдохни, Голуба, полежи, сам всё сделаю».
Жену до замирания сердца любил. Дома только и слышалось: «Аннушка, Анечка, Анютка...» Анна не отличалась крепким здоровьем, много лет диабет его подтачивал, и Михаил ходил за женой, не хуже, чем она за ним. Каждый вечер ступни массировал – каждый пальчик отдельно подолгу – боялся диабетической гангрены. Всё лето чернику в лесу собирал и вёдрами домой носил, слышал, что при высоком сахаре в крови помогает зрение сохранить. Хорошо они жили, когда не пил… а запивал – жена его выхаживала. Вот так, любя, смиренно и достойно несли они свой крест.
Не мирилась одна Нинка, и в день, как получила диплом медицинской сестры спешно собрала свои вещички и убралась восвояси.
– Может останешься, – робко пыталась отговорить мать, – страшно мне за тебя… среди своих не уживаешься, а чужие-то и вовсе не поймут, не примут. За красоту много не дадут, ежели за душою пусто… Ну, чем тебе Витька не пара? Стихи какие писал! В семье всё порядком, всё рядочком…
– Устала я, мама, от вас, от ваших «порядков-рядочков». «Нина, я люблю тебя! Нина – Родина моя!» – стихи нашла… – усмехнулась, в щёку чмокнула, к сердцу не прижав, рукой махнула и упорхнула за порог. Полетела, значит, в чужие края счастья искать.
К отцу, что в очередной раз пребывал на дне алкогольного угара, даже не подошла.
– Смотри, самотная*, лоб не расшиби! – крикнул пьяный ей в след и заплакал. Гордыня ещё никого до хорошего не довела. Пропадёт, девка!
Нина – девушка была видной, можно сказать, даже красивой – спинка ровная, подбородочек вверх. Кость тонкая, формы изящные. Кудри чернявые, а кожа светлая, глаза голубые, губки пухлые и капризно изогнуты вниз. Не зря отец дразнил её: «Мадмуазель».
В городе мадемуазель Нина быстро нашла и жильё, и работу. Устроилась медицинской сестрой в областную больницу в отделение травматологии и вскоре подружилась с водителем скорой помощи. Любовь-не любовь, кто знает, но сердечко рядом с милым трепыхалось, тепло и спокойно было. Парнишка молодой, жизнерадостный, по-юношески немного безалаберный. Они удивительно подходили друг другу: оба рослые, породистые и разнохарактерные: смягчающие и дополняющие друг друга. Им бы, как шестерёнкам притереться один к одному и, нарожав деток, купаться в семейных радостях и заботах. Ан нет, с первых дней знакомства Нина принялась Олега под себя подтачивать, а он слишком был влюблён, чтобы задуматься – не принимает его любимая таким, каков он есть, что невеста целенаправленно перевоспитывает, подгоняет под себя, ломая его привычки, стирая интересы.
Всячески манипулировала. То загрустит-заболеет, то слезу пустит, угрожая расстаться, то исчезнет на несколько дней и всё рисовала радужные картины будущего счастья, если он… перестанет играть в футбол и пить пиво с друзьями, откажется от рыбалки, а то уж как-то совсем несправедливо выходило: она сидит дома, а он – негодник такой-сякой – развлекается на природе. И под полным безоговорочным запретом оказались местные ралли на мотоциклах. «Или – я, или – Yamaha!», – топнула точёной ножкой. – Выбирай!» Губки надула, обиженно отвернулась.
– Без ножа режешь, Ниночка! Да в нём вся моя жизнь, я за него пять лет расплачивался!
– А теперь я твоя жизнь и не хочу раньше времени вдовой остаться или, ещё хуже, с калекой жить…
На почве мотогонок хорошо сошлась Нина с будущей свекровью. Та – страсть, как боялась за жизнь сына и все требования девушки поддержала. А что действительно хорошего в футболе, пиве и тем более в гонках на мотоциклах? Короче, взяли Олега в оборону со всех сторон и быстро окольцевали. И глазом не успел моргнуть, как продали его байк, истратив деньги на роскошное подвенечные платье да украшения к нему. «Твоя невеста должна быть лучше всех», – заглядывала она в грустные глаза жениха и радовалась, что своего добилась.
А на свадьбе она была очень хороша! Молочного цвета кружева на заморском платье выгодно оттеняли чистую кожу, глубокое декольте подчёркивало высокую грудь, широкий пояс – тонкую талию и царственная осанка… «Королева!» – шептали вокруг. И гордился Олег женой, да только потерю любимого байка пережить не мог и ещё не начавшись, семейная жизнь дала глубокую трещину, но Нина не заметила этого и с горячностью принялась крушить дальше, создавая образ идеальной семьи.
Благими намерениями… главное, чтобы не так как у родителей, чтобы муж был совершенством. Ведь она желала всем только добра, так как жизнь больше знала, ведь была женщиной и на три года старше. Должен слушаться, но Олег не поддавался и, часто не понимая, чего от него добивается молодая жена, нервничал и замыкался в себе. Как не старалась Нина, счастье в доме не приживалось. Не было в семье мира, не было личностной свободы, но не было и виноватых, а они их упорно искали. Сутками напролёт выясняли отношения, ссорились и громко скандалили, днями не разговаривали да спать ложились в разные постели, и Олег, не найдя ничего лучшего, подчинившись женской воле, растерял все свои интересы и пристрастился к выпивке. Нет, он не пил запойно, как отец, он просто каждый свободный вечер пребывал подшофе.
– Скажи, чего тебе не хватает? – вопила Нина и даже замахивалась, пытаясь ударить мужа.
– Ты достала меня, не понимаю, чего ты хочешь. Как крепостного привязала к дому. Что ни скажи, что ни сделай – всё не так! С тобой рядом я уже мужчиной себя не чувствую.
– А ты и не мужчина, – парировала разгневанная супруга, стараясь побольнее задеть.
Что-то ломалось внутри у Олега от таких слов, уходило, в душе остались жить только мучительное разочарование и безнадёга, лишая его и на самом деле мужских качеств. Красоту жены не замечал и мелко уже её ненавидел. Стал задерживаться на работе, брать сверхурочные, всех, кому надо, подменять. Влюблённость погасла, не переросла в большое чувство, тлел немного где-то в глубине маленький огонёк, но пепел глупости и раздора не давал ему разгореться. Он приносил одну лишь боль…
Любить совершенство и ангелов легко, но не живут они в нашем мире, а вот попробуй принять человека со всеми его недостатками, с дурными привычками, переживи с ним позор и падения, и смирись – полюби таким, каков он есть – это, увы, дано далеко не всем. Слишком мы себя, родимых, любим.
Олег не сразу понял, что Нина бестолкова, неумна и крайне эгоистична, ведь благоволила она Олегу только тогда, когда доставлял он ей приятное и как наркоман дозу, она требовала постоянной добавки всевозможных благ, добивалась не только повышенного внимания к себе, но и полного подчинения. Даже тогда, когда он говорил и делал что-то верное, но это было неприятно для неё, она ожесточалась. Не угождаешь, не исполняешь мою волю – такой ты мне не нужен… «Я – человек свободный и не желаю ни под кого подстраиваться», – повторяла, будучи на самом деле очень даже зависимой от условностей современного общества.
И вот, в очередную разборку они расстались окончательно.
Оставшись одна, Нина долго выплакивала своё горе. Позавидовала матери: почему отец никогда не перечил, почему они двое были, как один. Обозлившись, позвонила свекрови: «Радуйтесь, между нами всё кончено! Забирайте своё недоразумение, – лихо выпалила, – не мужик ваш сын, а ни то, ни сё, ни два, ни полтора! Не подписывалась я со слабаком и пьяницею жить».
– Как раз подписывалась, – услышала в ответ, – в загсе подпись поставила, в церкви слово дала и как теперь быть? Впрочем, решайте сами… только до свадьбы-то он не пил…
– А пиво? Ну, пусть я буду виноватой, если вам так нравится. Какая теперь разница… в загсе разведут, в церкви развенчают – дел-то.
Прежде, чем положить трубку, много ещё нелицеприятного в бесовской ярости высказала, но легче не стало. Что-то жгло в душе, сердечко вздрагивало, потеря комом в горле встала. Весь вечер проплакала и всё вопрошала: «За что? За что?»
Своим жильём молодые не обзавелись, делить было нечего, и развели их очень быстро.
– Первый блин комом, – пошутила, забирая документы о разводе, а ей возразили: «Первый-то, говорят, от Бога».
– Ну это у кого как, я в Бога не верю... Два года коту под хвост…
– А венчалась тогда зачем?
– Все венчаются – красиво…
Самым обидным было то, что сочувствовали не ей, а Олегу, и не хотели понимать, что виноват в разводе только он: до свадьбы зацеловывал, горы счастья обещал, сокровищем благоуханным называл, а после свадьбы – дурой и истеричкой…
Второе замужество было скоропалительным, и полгода не встречались. Познакомилась со Стасом через сайт знакомств. Понравилось, что парень был спокойным, домоседливым, а главное – он не пил, не пил совсем, даже безалкогольное пиво и, ничуть не задумываясь в силу чего на алкоголь у жениха возложено полное табу, Нина вновь надела белое платье, фату и отпраздновала громкую свадьбу.
В очередной раз молодая жена великодушно позволяла себя любить и активно воспитывала мужа под себя. Только теперь её раздражали медлительность и нерешительность мужа, и она постоянно сравнивала его с первым, не в пользу второго. Успокаивало одно – им легко управлять, он благородно почти во всём уступал супруге, взвалив на себя все домашние дела, но изо дня в день становился как-то равнодушнее, ведь угодить Ниночке было практически невозможно, любая её радость жила недолго. Но со всем она мирилась ровно до тех пор, пока Стас не запил. И пил он долго.
Это произошло столь неожиданно, что Нина полностью потеряла самообладание: она била мужа, расцарапывала до крови и вопила на все четырнадцать этажей. Спокойный и добродушный в трезвой жизни, он, под алкогольными парами, буйствовал и давал отпор. В том, что сорвался после семи лет воздержания, обвинял жену. Она вновь услышала, что истеричка, что достала… и рядом с ней он не чувствует себя мужчиной.
В очередной раз, высказав всё наболевшее и прогнав мужа, не преминула испортить настроение и его матери: «Забирайте своё говно, я на это не подписывалась – ни одного дня с алкоголиком жить не буду, а вы были обязаны меня предупредить».
Свекровь заплакала: «А ты меня ни о чём не спрашивала, сама всё решала. Он семь лет не пил, не надо было так сильно давить на него, Ниночка. Мужчины этого не любят… и… были бы у вас дети, ты бы так не сказала матери про сына… а, кстати, почему ты до сих пор не родила?»
Больно кольнул в сердце упрёк, проблемы с женским здоровьем у неё были нешуточные, и в отместку лишь зло рассмеялась: «Вы за себя переживайте, а у меня в жизни всем назло всё будет хорошо!»
Вот так, кто-то просто мечтает быть счастливым, а кто-то строит счастье, озлобившись, стремясь отмстить всему миру за собственные глупости и несостоятельность.
В третий брак она вошла триумфально, в наивной уверенности полнейшего успеха: жених был настолько богат, что возраст уже не играл никакой роли. Свадьбу сыграли королевскую! Платье, сшитое на заказ в Европе, затмило все предыдущие, подарки во множество карат, переливаясь, сулили великое будущее. Радостно выдохнула Ниночка, расслабившись, в уверенности, что выиграла, а в результате, как показала жизнь, проиграла всё – потратила на старого сварливого больного мужа-игрока, остатки своих лучших лет.
Растеряла красоту. Появились морщины, седина, а как не поседеть, ежели муж дома не жил? В медовый месяц, слизав сливки и врезав пару раз кулаком в челюсть за постоянные придирки и поучения, запер очередную супружницу с нарядами и украшениями в особняке за городом и убрался жить в городскую квартиру. Совместно переживали они лишь его запои, которые обязательно случались после больших проигрышей в бизнесе и игре, а играл он везде по-крупному. В один из таких дней и умер у Нины на руках, не пожелав обозначить «очередную стерву», как за глаза прозвал жену, в завещании, хотя кроме долгов отписывать ему было нечего.
Так, несолоно хлебавши, она в третий раз осталась ни с чем, ну хотя бы вдовой и с собственным жильём. Опять было обидно до слёз, до дикой ярости, а высказаться некому, третья свекровь уж давно упокоилась с миром. Временами казалось ей, что ненависть к мужской половине человечества разъедает душу до дна. Нервы, как высоковольтные оголённые провода. «Козёл, урод, придурок», – и другие отвратительные прозвища заменяли имена бывших мужей. Про будущих она больше не думала-не мечтала, и во всё винила судьбу.
Не понимала за что и почему? «Если все мужья после свадьбы становятся похожими, как близнецы, друг на друга, может дело не в них, а в тебе? – как-то робко предположила подруга. – Может не их надо было перевоспитывать, а с себя начать?»
Нина, категорически не соглашаясь, покачала головой: «Нет. Просто их всех одна мама родила».
И что ей в себе надо было перевоспитывать – этого она понять не могла. В чём её неправда? Не для семьи ли трудилась? Не для будущего совместного счастья пыталась из мужа человека сделать? Да и чего уж такого особенного она требовала? И виниться ей было абсолютно не в чем. На других мужчин не засматривалась. С девочками иногда в кафе встречались – так под лёгкое вино просто болтали, порой, разрядка ведь нужна. В бассейн, на маникюр, педикюр и массаж ходила – так, красота требует жертв и расходов. Нет, ни в чём она не виновата, просто доля такая невезучая.
Разочарованная в жизни, вернулась на работу. На сайты знакомств больше не заходила, в сторону мужчин не смотрела. «Наелась досыта», – шутила, отводя взгляд в сторону. Лукавила, хотела замуж, ох, как хотела, стенала душа от неудовлетворённости, одиночества. Говорят, что женщина вполне может быть счастлива одна и Нина любила это подчёркивать, хвастаясь, что самостоятельна, независима да никому ничего не должна, но почему-то вызывали зависть замужние и заглядывала, прогуливаясь вечерами, в окна, где было много света, где сушились на балконах вперемежку мужские, женские и детские вещи.
Долгие годы, занятая собой, про родителей не думала, не вспоминала. Изредка звонила, в пол уха слушая, запомнила лишь одно: отец перестал пить. «Я свою дозу принял, больше даже не тянет», – рассказывал. Нина удивлялась: «Надо же своя доза, оказывается у каждого есть!»
Сообщение о том, что мать больна и требуется помощь застало её врасплох, но когда задумалась, сколько родителям уже лет, испугалась и не зря. Они состарились, как-то высохли и стали ниже росточком, но самое страшное – мать впала в деменцию.
– Не хотел тебя расстраивать раньше времени, сама всё увидишь. Мне помощь особо не нужна, справляюсь пока. Хотел, чтобы ты с матерью успела попрощаться, к ней ещё иногда возвращается память, – оправдывался отец. – Поэтому и позвал.
Когда Нина увидела мать, поняла, сколь неэтичны шутки про деменцию и болезнь Альцгеймера, а она частенько поминала эти заболевания, когда кто-либо что-то забывал. Все шутят и каждый уверен, что это его не коснётся, но вот пришла беда в дом и даже произнести название болезни страшно, настолько ужасна в ней суть.
Мать Нину не узнала. Сидела с отрешённым видом у окна и, казалось, ничего не замечала вокруг. Мельком бросила равнодушно-отречённый взгляд и опять уставилась в одну точку. Одета опрятно, причёсана.
– Здравствуй, мама. – сказала тихо, испуганно. – Это я – Нина, дочь твоя…
Мать не реагировала. Нина, расстроившись, взяла старушку за плечи и немного потрясла: «Посмотри на меня!», но мать лишь испуганно отвела взгляд и, закрываясь руками, замотала головой в стороны. Нина нервничает, сердится: «Ну, вспоминай…» И сильнее трясёт.
– Ты, что ж творишь-то? – отец оттолкнул дочь. – Разве так можно? Хоть вытряси всю – не вспомнит… Больна она, понимаешь.
И заплакал...
– Сейчас с ней только любовью и лаской надо.
– Господи! Как же ты справляешься?
Знала она, что такое деменция, сама медработник, но знать – это одно, а час за часом, каждый день, годами, наблюдать у родного человека распад личности, полную потерю всех навыков и человечности. Холод, отстранённость, эмоциональная тупость. Кажется, и не человек уже, а живёт, и ты обязан… ты не просто наблюдаешь – ты ухаживаешь, ежеминутно смотришь за ним. По спине пробежал холодок. Мать ещё не настолько стара, а подлая болезнь, чем раньше начинается, тем быстрее развивается. Что же будет дальше!
– Как ты справляешься с этим? – вновь переспросила, внимательно взглянув отцу в глаза. «До чего же он добр, – подумала, – почему я раньше этого не замечала?»
– Стараюсь… добром и терпением… соседи присматривают, ежели куда надо съездить… её одну оставлять нельзя, мало ли чего взбредёт в больную голову.
«Может сдать куда?» – пробежала малодушная мысль. Захотелось, как в прежние времена собрать вещи и сбежать, чтобы не видеть, не слышать, не знать ничего, что приносит душе страдания. Горько вздохнула, на свернувшейся в твёрдый комочек душе было настолько муторно, что даже слёзы затаились. Где-то внутри проливались. Сидела, не шелохнувшись. Отец обнял: «Ничего, справимся», и ободряюще улыбнулся.
– От судьбы не уйдёшь, у каждого своя мера и радостей, и горя, каждый свой крест несёт. Ты, наверное, сейчас подумала, что необязательно горе должно быть, и не у всех случается – может, и не обязательно, может, и не у всех, а у нас, значит, так… переживём… Говорят, несчастья нам даются для нашего же блага: пришли, принимай и делай, что должно, да будь, что будет. Не прячься, не ропщи – трудностей и скорбей, коли предназначено, не избежишь. Главное, что должно делай и смирись. Не смиренный только и будет, что без толку скулить да жалиться, ему ведь на всё своя воля должна быть, но кому и какая от этого польза? Одна суета да разруха, а смиренному Бог силы даёт…
– Наплёл ты, отец, невесть чего. Человек сам за себя в ответе, сам творец своей жизни. Смириться, значит, ничего не делать? Крест какой-то придумал…
Помолчали. Михаил вздохнул: «Вот я пьющий человек – «скотина», как ты называла меня. Согласен, может и тварь я последняя – из матери столько крови выпил, и она имела полное право прогнать меня, но ведь – душа милосердная – не оставила, понимала, что это крест у неё такой. И не роптала вовсе, а, смирившись, всё принимала и даже жалела меня – дурака безмозглого. Никогда в доме ни крика, ни ругани не было. Умная была, знала, что на пьяных кричать – только воздух сотрясать… С пьяным жить, что с больным, и она это понимала. Да я готов ей ноги мыть и эту воду пить, Эх… повернуть бы всё назад – ни капли в рот не взял бы…
Нина хотела было возразить, что, мол, зачем? Ради чего мать, живя с тобой, свою жизнь загубила? С другим могла бы счастливой стать. В итоге, мама сошла с ума, а ты вот сидишь тут и рассуждаешь про крест какой-то, но что-то остановило её. Вспомнила, как на закате мать с отцом коротали вечера на крылечке. Он обнимет её, она голову на его могучее плечо положит и воркуют, словно голубки, о чём-то о своём.
Как вживую увидела, с какой любовью отец пальчики матери массировал, и с какой гордостью она наряжала его на получение удостоверения «Ветеран труда». Выдавали корочки в порядке живой очереди, расписался и гуляй, а он в новой рубашке… наглажен, надушен… Мать после хвалилась всем: «Михаила-то моего отметили!» … Смешные, нелепые… Хотя в чём нелепость, они просто жили друг другом.
А ещё она поняла, что родителей связала самая настоящая любовь. Придёт она такая и всё стерпишь: и с пьяницей жить будешь, и с игроком, и с неудачником, и с калекой… Задумалась, а сама ли она любила кого из своих мужей, или только едва коснувшись чувств, тотчас отдавалась страсти, что горит ярко, но быстро гаснет, да устраивала себя поудобней? Встрепенулось сердечно, вспомнив лишь Олега, остальные не вызвали никаких чувств ни в душе, ни в сердце. Вот тебе и пышные свадьбы, и белые платья. Ненастоящим всё показалось, суррогатным.
Зацепили слова отца: «Добром и терпением, с любовью и лаской». Не про неё они точно…
– Мать меня выхаживала, теперь я ей долг отдаю, а выгнала бы, как ты всех своих мужей, кто б помог?
И опять поперечные мысли про стакан воды в старости хороводом заплясали в голове у Нины, стоит ли страдать всю жизнь ради этого пресловутого стакана? А если не понадобится?
Вот так беседовали они про жизнь и не заметили, как мать подошла. Постояла некоторое время безучастно и вдруг, словно очнувшись ото сна, улыбнулась: «Нина, доченька, приехала». Нежно обняла, погладив по волосам, вопросительно заглянула в глаза: «Надолго ли?»
Прижала Нина мать к себе крепко, сжалась душа в комочек: ни вздохнуть-ни выдохнуть, хотела было ответить, что до конца, но вовремя смолчала.
– Погости, погости… замуж-то так и не вышла? Негоде одной век куковать.
Михаил засуетился: «Что ж мы голодные сидим, супчик я сварил, как ты любишь, Аннушка, с клёцками».
За обедом мать вдруг спросила у дочери про успехи в школе… И столько всего вспомнила из тех далёких времён, словно накануне всё было! Даже стихи про любовь и Родину, что написал соседский мальчик.
Развеселилась, раскраснелась и… неожиданно вдруг замолчала, словно в кокон свернулась… С отсутствующим видом вновь села у окна…
– Ну вот видишь, как повезло, повидала мать хоть немного в уме. Всё реже и реже такие просветления.
– Что делать, папа?
Стало страшно.
– А ничего не делать, просто жить. Судьба такая – не спрячешься… Ты вот всё петляешь, а она впереди тебя бежит. Отказалась от отца-пьяницы – первый муж запил. Освободилась, прогнав, нате вам второго, уже готового алкоголика. И вновь, быстро-быстро скинув с плеч проблемы, получила третьего ещё хлеще – это же надо: такие деньжищи проигрывал! От судьбы, Нинка, не уйдёшь! Говорят, всё надо, смирившись, благодатно принимать.
Не хотелось соглашаться, душа противилась, но на поверку, как показывала, жизнь, в словах отца была большая правда. Истина это или нет, кто знает, но смирение действительно даёт полезные плоды. Возможно в этом и есть мудрость, ведь смирившись, душа понапрасну не колготится и не возмущается, она в мире пребывает.
Отпуск пролетел незаметно. Не знала Нина, как поступить правильно, чтобы совесть свою сохранить. Нет, она не изменилась, не совсем поняла и не приняла рассуждения о кресте и смирении, но пошатнулась в ней уверенность в непоколебимой своей правоте, многое увиделось в другом цвете, не как прежде: либо в чёрно-белом, либо в контрастных основных. Жизнь заиграла полутонами и мир словно расширился для неё и прояснил некоторые ответы на мучительные вопросы о несостоявшихся браках.
Глядя на мать с отцом, представила, что муж и жена – это два сообщающихся сосуда, в которых постоянно происходит энергетический обмен: каждый делится тем, чем заполнен сам. Какой же энергией делилась Нина, что все мужья одинаково не чувствовали рядом с ней себя мужчинами и сбегали? Неужели все они были настолько плохи? Тогда зачем же среди многих она выбрала именно их? Может, действительно, все претензии надо себе предъявить, ведь чтобы пребывать в мире и равновесии, надо в первую очередь себя напитать энергией высокого качества, поселить в душе добрые и чистые помыслы: «Добром и терпением, с любовь и лаской». Задумалась, раскаялась немного за резкость и нетерпимость в отношениях.
Смутила, взбудоражила эта горькая встреча с родителями, душу. Всегда она твёрдо знала, что и как надо делать – да видно горя не видала, а пришла истинная беда, растерялась, но… как не рассуждай, решение принимать надобно, не позволяла ей родная кровь оставить одного престарелого отца на выживание с беспомощной матерью.
– Я уволюсь и вернусь, – решилась, наконец-то.
– Не торопись, свою жизнь устраивай. Не дай Бог, одна на старости лет останешься. Только не терроризируй никого больше, чем громче и дольше кудахчет, словно тупая курица, глупая баба, тем быстрее и дальше бегут от неё мужики. Поняла? Но, будет надо – позову, не обессудь.
Слёзно благодарил за помощь. Дочь, как медработник, много полезного сделала. Лечение с врачом подобрали, прокапали – кровь и сосуды почистили, хотя… не лечится эта зараза, но всё-таки, что-то же надо делать.
На том и расстались.
С неспокойным сердцем возвращалась Нина в привычный тревожный современный мир большого города – в шумный, спешный и равнодушный; мир скоростей и технологий; мир неестественно натянутых ободряющих пустых улыбок; ревностный мир соперничества и конкуренции. Душа болела, тревожилась, а разделить горечь событий было не с кем. Требовались сочувствие, поддержка хотя бы в том, чтобы высказаться, ведь болезнь матери была равна смерти при жизни, и Нине поистине не хватало рядом близких людей и она, может впервые в жизни, с тоской и сожалением вспомнила Олега. Он лучшим был из всех, наверное, правду говорят, что первый муж от Бога. Знала, что не женат. Разные мысли завертелись в голове, блеснули искоркой надежды.
С удовольствием вернулась на работу. Растёт количество транспорта на дорогах, а в травматологии – количество покалеченных. Все койки в палатах заняты, больные лежат даже в коридоре – не заскучаешь на смене. Не замечая лиц, ставила инъекции, капельницы. Зашла к очередному больному и не сразу узнала своего первого мужа. Несмотря на то, что нога и руки были в гипсе, а голова перевязана, она заметила, как он возмужал. Встретились взгляды: смущение, испуг… растерянность.
Осуждая, покачала головой: «Докатался, а я предупреждала! И что, была не права?»
Олег усмехнулся: «А ты не изменилась».
Почему-то стало невыносимо стыдно. Не то она сказала, совсем не то….
Скрипнула дверь. Мельком поздоровавшись, невысокая мелкая, словно подросток, беременная женщина, быстро подошла к окну и распахнула его.
– Олежек, ребята приехали!
За окном, одетые в кожу с головы до пят, стояли, в хорошем смысле этого слова – брутальные парни. Здоровые, крепкие, красивые в своей силе! Тату, обилие железной фурнитуры, банданы на голове, высокие ботинки на толстой подошве. Хороши! Отдельная субкультура, отдельная каста. Стараясь не шуметь, пожелали выздоровления и ушли. Вскоре взорвал городской покой рокот и шум мотоциклов.
Закрыв окно, подруга Олега принялась кормить его и что-то рассказывала о мотогонках. Захотелось стать невидимкой, настолько почувствовала себя лишней и проигравшей. Сдерживая слёзы, вышла. От коллег узнала, что через неделю, учитывая особое положение невесты, главный врач разрешил провести регистрацию брака Олега с Галиной – так звали его беременную подругу, в больнице. «До чего же хорошая пара, редко такие встречаются. Знаешь, глядя на них, сразу понимаешь, что на одной волне. Повезло девчонке, вот уж поистине правду говорят, не родись красивой…», щебетали медсестрички. Заныла душа, заплакала и, как порезанные ступни много лет назад, закровоточили в сердце раны от понимания, что свою судьбу она исковеркала исключительно сама и теперь вряд ли, что можно исправить, хотя…
Через две недели, уволившись, Нина возвращалась домой, чтобы начать всё с начала. Чтобы смиренно поднять свой крест, который бросила много лет назад, осудив мать и отказав ей в поддержке, и нести его безропотно, помогая теперь отцу. Сейчас она точно знала, что жизнь не обойдёшь и не обманешь, главное, делать, что должно… никого не судить и достойно нести свой крест…
* * *
Июнь 2018
«Слава Тебе, Боже наш, за посланную скорбь; достойное по делам моим приемлю: помяни мя во Царствии Твоем». Из письма святителя Игнатия (Брянчанинова).
* Самотный – корыстный, эгоистичный, себялюбивый.