Памяти Юрия Шатунова
Строка песни иногда сильнее всего текста песни, важнее всей песни, сложнее чем судьба песни и её автора.
Доказать ничего не могу.
Но для меня это и не нуждается ни в каких доказательствах.
Какие тут могут быть доказательства?
Ни мать, ни отец этим так никогда и не заболели.
А было близко!
Было так близко, что ближе и не бывает.
То, что генетически мой организм обладал врождённой чудовищной силой доказывается не обследованием, не анализами, не воспоминаниями окружающих меня лиц. Всё проще: несмотря на всё произошедшее я дотянул до семидесятого года жизни!
Без чудовищного врожденного, дарованного наследственностью, здоровья это было абсолютно невозможно.
Вот только один крошечный фактик: после заслуженного курением обширного инфаркта в год рождения младшей дочери я прожил уже семнадцать лет.
Таким образом то место в воспоминаниях моей мамы, где рассказывается, как я не ел в первые недели жизни как бы косвенно подтверждают память моего собственного тельца.
Не тела, а именно тельца.
На наше счастье про этот эпизод был снят великолепный художественнвый фильм с одним из любимейших моих чисел в названии: «Семнадцать мгновений весны»
Надо еще отметить, что тот лагерь, в котором я появился на свет, был переполнен младенцами. Сам я не вспомню, но автор замечательной книжки о Теньке, Инна Грибанова, утверждает, опираясь на доступные ей документы, что в то время там обреталоось 544 ребёнка. Просто представьте себе это скопление детишек. 544! И ведь всех надо было кормить!
Речка, на которой я родился довольно известна. Её называют Колымой!
Да! Да! Это был лагерь для заключённых на реке Колыма!
И рожала меня заключённая. А отец мой тоже был заключённым.
И потому я родился изначально заключенным.
И случилось это 16 декабря 1952 года.
Архивы погоды сообщают нам, что было довольно тепло на улице в час моего появления на свет.
Вот родись я 15-го декабря или 17-го декабря, за окном было бы минус сорок пять!
Но я умело выбрал момент рождения. Днём за окном было жалких тридцать три градуса мороза.
Вполне терпимо!
Тут не поспоришь!
Конечно, к восьми часам вечера, а родился я именно в восемь вечера, наверное немножко похолодало, но не будем придираться к мелочам!
Тут надо немножко обрисовать процедуру рождения ребёночка того времени в целом.
Роды принимал или принимала акушер или акушерка, и ребёночка уносили от роженицы и только потом приносили его на кормление матери. Заключенным разрешалось кормить ребеночка два раза в сутки.
Так что меня, новорожденного, сразу унесли в другую комнату.
В комнату с окошком.
Унесли в простынке.
И вот здесь надо отметить ещё один момент.
544 ребёнка надо ведь кормить!
И кормить растущего младенца надо чем-то. А потом он уже не только грудь сосёт, но и отнюдь не самую богатую пищей округу!
Укоротим текст.
Зона отнюдь не восторгалась от прибавления едока.
Напоминаю ещё раз: Колыма! Холодная зима 1952-го года!
Любопытно поведение администрации Теньлага в этот момент.
Свидетельство о рождении моей дочери я выписал в загсе в Архангельске на следующее утро после её появления на свет: 9-го декабря!
Я родился 16-го декабря.
Свидетелем моего рождения был Спецотдел Теньлага.
Но 17-го декабря свидетельство о моём появлении на свет на свет не появилось!
Не появилось свидетельство специального отдела Теньлага о моём рождении и 18-го декабря!
И 19-го декабря я точно был, а свидетельства о рождении не было!
Не было его и 20-го декабря!
И вообще в 1952-ом году Спецотдел Теньлага не смог, не удосужился, не осилил.
Понятно, что и первого января свидетельствовать о моём рождении он не собирался.
Ни второго, ни третьего, ни четвёртого января я не числился среди живых.
Что мне точно известно о событиях моей жизни в тот период?
А вот что: через час после рождения у меня была температура за сорок!
Через час после рождения я был смертельно болен!
Смертельно!
И это не образ. Не литературный оборот. Это был факт моей глубоко личной жизни.
Позднее я перенесу пятнадцать (пятнадцать!) воспалений лёгких самых разных форм, десятки простуд, бронхитов, ангин и респираторных заболеваний.
Но первый мой диагноз был убийственным: туберкулёз бронхов.
И я с рождения не брал грудь, не сосал молоко, ничего не ел, и стремительно терял вес.
Через два месяца, рожденный весом 3400, я весил ровно один килограмм.
Это моя мама запомнила особо.
Такое не забыть!
Есть такая тема на уроках физики.
Есть такая штука: один килограмм.
Моя мама держала её в руках в живом виде и капала этому килограмму картофельный отвар пипеткой в носик.
Потому Спецотдел Теньлага никуда не торопился.
Зачем фиксировать живого, который явно не жилец?
И не фиксировал!
Было как минимум три попытки оказать помощь моей маме в прекращении мучений с умирающим младенцем.
Один раз добрый конвоир аккуратно завернул меня в простынку и понёс в дальний сугроб.
Мама перехватила его на улице и штыковая лопата упёрлась в его доброе-предоброе горло.
Один раз разнорабочий похитил меня и тоже двинулся на двор, но и тут мама успела вовремя.
Сотрудницы и сокамерницы без конца советовали ей: брось его в снег!
Всё равно умрёт!
А так он легко уснет и даже не заметит!
Позднее я написал песню о блокаде и о том, как женщине предлагают бросить умирающую дочурку из вагона. Песня была основана на истории одной моей попутчицы.
Мама слушала текст:
«Брось меньшую, ей не жить!»
И вдруг заплакала.
- Это ты ведь не о ней написал, Алёша! Это ты написал о себе!
Эта рефлексия мамы долго не выходила у меня из головы.
И заставила доискиваться до подробностей.
Так или иначе, но мы перебрались с мамой в Усть-Омчуг и там умирание моё продолжилось.
А мама кормила грудью сразу шестерых чужих младенцев!
И вот шестого марта лагерь накрыло известие о смерти Иосифа Виссарионовича Сталина!
Это самое яркое воспоминание моего младенчества.
Я помню портрет в черной рамке над моей головой над дверью, через которую проникали в барак и покидали его сотрудницы.
Помню!
Седьмого марта я впервые стал самостоятельно сосать грудь матери.
И пошёл на поправку.
И вот 23 марта 1953-го года случилось чудо: Спецотдел Теньлага перестал ждать моей смерти и выдал наконец мне свидетельство о рождении!
А почему же я, генетически здоровый, невероятно сильный так внезапно и страшно заболел в самый первый час после своего появления на свет?
И у меня есть только одна картинка в голове.
Только одно единственное реальное объяснение.
Окно.
Открытая форточка.
И оставленная умирать на холодном окне белая роза.
Юра, прости!