Судья Александр Михайлович Буркалов сидит у себя в кабинете, в областном суде, и курит одну сигарету за другой. Перед ним в пепельнице гора окурков. Сбоку от него – окно, в котором видны огромные сугробы и серое сибирское небо.
Буркалов, мужчина высокого роста, среднего телосложения, светловолосый, с большими и почти прозрачными голубыми глазами, сидит оцепенев, потом вспоминает про сигарету, стряхивает пепел, и снова втягивает в себя едкий дым.
Ему пятьдесят лет. Полжизни в суде. И не привык к смертным приговорам. Вот и сейчас... Вынес... Вернее, вынес неделю назад, а сейчас получил письмо от приговоренного. На пятнадцати страницах тетрадки в клеточку. Мелким почерком, в каждой строчке, с обеих сторон листа. “Умоляю... Дайте хотя бы надежду... Я исправлюсь, отработаю... Я стану человеком, полезным обществу. Христом-богом прошу… Я уважаю русский народ”.
Дурак. Думает, в деле сыграло роль то, что он кавказец.
О, Господи, как тяжело! Ведь скотина, гадина-человек, а не то, чтобы жаль, а страшно отвечать за него перед Кем-то, Кто, возможно, есть. Он велел: “Не убий!”, а ты приговариваешь... Не часто, но свое кладбище у тебя уже есть. Будет ли тебе прощение? Он ведь сказал: “Аз есмь воздам”. А воздаешь – ты.
Ну, а как быть-то, коли закон?
Буркалов встает в волнении, ходит вокруг стола, взглядывает на письмо. Ровный почерк. Алик, видимо, неплохо учился в школе. Пишет без ошибок.
Живет с ошибками.
Папку с его уголовным делом уже унесли в архив. Но судья помнит все обстоятельства до мелочей. До цветочков на ситчике убитых – в деле были фотографии жертв.
…Алик Ахметов жил с женой в поселке под Новосибирском. Зарабатывал тем, что развозил продукты по магазинам. Так и познакомился с продавцом Ларисой, одинокой матерью двух девочек – девяти и десяти лет. Часто болтали с ней о том, о сем. Лариса рассказала, что выросла в детдоме, что дали квартиру как сироте, вышла замуж, родила, муж запил и вот осталась одна, и трудно... Жаловалась. Попросила денег взаймы, на покупку стиральной машины. Алик дал. Но договорились, что Лариса вернет с процентами.
Лариса не возвращала. Стала избегать его, прятаться. Он злился. Принялся звонить ей, угрожать. И даже жена его звонила, предупреждала Ларису: “Береги детей”. Та то ли со страху, то ли по какой другой причине, квартиру продала и переехала в поселок в пятидесяти километрах, там же, под Новосибирском. А деньги, хоть были на руках, не отдала, отметил Алик.
Он приехал к ней с большим кухонным ножом. Открыла дверь ее девочка. Алик набросился на Ларису и при детях, визжащих дурниной, нанес ей двадцать восемь ножевых ударов. Девчонки так испугались, что не додумались даже бежать из квартиры, одна побежала в комнату и спряталась в шкаф, другая – выбежала на балкон и стала кричать. Алик убил и ее, там же, на балконе. А потом ударил ножом младшую, которая в шкафу.
И ушел. Сел в машину и поехал развозить масло. В тот день, как вспоминала на следствии его супруга, она не заметила в нем ничего необычного. Кроме того, что он вечером за ужином спросил: “Ты меня любишь?”
А младшая Ларисина дочка сумела выползти из квартиры и добраться до соседней квартиры. Окровавленный ребенок сказал соседям, что всех убил “дядя Алик”. Его взяли в тот же день. А девочка умерла в больнице на четвертый день.
Вышка. По закону ему – вышка, будь он хоть пудель королевских кровей, хоть трижды русский.
И Буркалов ни в чем не виноват. Он не выбирал наказание, он просто озвучил то, что по закону обязан был назначить.
Хотя диспора Алика так не считала. Приходили, мялись, потели, в глаза заглядывали, спрашивали: “Сколько?” Точнее, писали на бумажке и подвигали ее судье. Боялись, что в кабинете есть подслушивающее устройство.
Буркалов тихо и спокойно просил “покинуть помещение”. Как у Чехова: “Позвольте вам выйти вон!”. Уходили оскорбленные. Но судья уже ничего не боится. Не вынесешь на этой работе боясь-то. Угрожает каждый третий, но их можно понять – у них близких, самых родных, сажают. В сердцах это говорится – угрозы. Одна мамаша подкараулила Александра Михайловича у остановки автобуса и накинулась с палкой... Удалось остановить, объяснить, что меньше дать ее единственному сыну не получалось. Плакала, извинялась. Судья решил никуда не жаловаться.
Если бы кто-то спросил какое чувство его посещает чаще всего в жизни, он бы ответил: жалость. Не только к жертвам – к тем уж само собой, а к подсудимым. Больше всего к тем, чья судьба была предопределена – детям алкоголиков, сиротам. Сидят на скамье подсудимых – тщедушные, маленького роста от плохого питания, затравленные. И за что сидят? Ограбили продуктовый магазин, склад, прохожего – тоже хотели импортную куртку, кроссовки, мобильник... И передачки в тюрьму им носить будет некому.
Вот кого задушил бы своими руками, так это алкашей. В последнее время телевизор долдонит, что алкоголизм – это болезнь. Навязывают мнение, а бабы верят, возят своих благоверных по клиникам, последние деньги спускают... Буркалов считает, да что там считает, знает: алкоголизм – это распущенность. Безответственность, крайняя степень эгоизма... Пьют, как правило, когда знают, что есть кто-то рядом, кто будет кормить, притаскивать с улицы, мыть, уговаривать... А дети потом рождаются... Это самое страшное. Опер знакомый рассказывал: нагрянули как-то к молодым алкашам, у которых было шестеро детей. Но когда полиция пришла, двое уже погибли: одной, грудной девочке, мать сунула бутылку с молоком и забыла, та и захлебнулась. Другой ребенок выпал из коляски и никто ему не помог. Осталось четверо. Здоровая была только старшая, десятилетняя девочка, а на младшего, четырехлетнего, невозможно было смотреть - обрубышек, рук от локтя нет и ног от колена. По грязному полу ползает, разлитую лапшу слизывает... Соседка видела как ребенок съел таракана. Мать, когда ей сказали, ответила: “И что с ним будет? Не сдохнет”.
Буркалов садится в кресло, берет новую сигарету и так замирает.
…Не думать. Не думать. Пойти сегодня к Вяткиным в гости и там есть салат оливье и пить коньяк – он у них из-за границы привезенный, не паленый. Только у них душой и отдыхаешь. Друзья. Рассказывают про дальние страны – богатые, счастливые...
Жена Буркалова, Ирина, говорит, что это они, Америка с Европой, нашу страну разрушили, доказывает ему, приводя какие-то аргументы и факты. А Буркалов не имеет по этому вопросу своего мнения, просто слушает ее и поддакивает. Потому, что новостей он почти не смотрит – времени нет. Суд завален делами. Приходится брать их на дом, изучать перед сном. Это вопиющее нарушение. Но так делают все судьи. А как иначе? СИЗО переполнены, люди ждут решения своей участи.
Никогда еще не было такой лавины преступлений, как сейчас, в середине девяностых, думает Буркалов. Какая красота была в семидесятые, восьмидесятые... А сейчас все газеты полны: “ворвались”, “задушили”, “выкинули из окна”, “расчленили”, “из корыстных побуждений”, “чтобы не отдавать долг”, “вымогая”, “в состоянии сильного алкогольного опьянения”.
Недавно журналист приходил, спрашивал среди прочих вопросов, что является символом нашего времени. Браток с кастетом – вот символ нашего времени, ответил ему Буркалов. И тот ребенок-обрубышек, что лапшу с пола слизывал...
Мысли путаются. Устал.
Не думать. Или нет, думать о чем-то приятном. Вот, о жене. Хорошая она, Ирина. Другая бы ругалась, что денег нет, а эта молчит. Труд его уважает. Только просит иногда перехватить у кого-то до зарплаты. Что бы без нее, доброй, понимающей, делал? И ведь послушает она Вяткиных, и не злится, не требует с него такую же, заграничную жизнь.
А люди верят, что все судьи взяточники. Потому что адвокаты да разные другие посредники тянут с них деньги, уверяя, что надо на лапу судье дать. Люди дают. И дело выигрывают, которое и без того выиграли бы. И считают, что судья взял. А он и слыхом не слыхал ни про какие деньги.
Хотя, а может кто и берет у них в суде. Как узнаешь? Вроде никто богато не живет, но мало ли? В суде столько всего насмотришься, сам себе верить перестаешь. Брат закладывает сестру, жена – мужа, родители проклинают детей, дети убивают родителей.
Если бы Буркалов был депутатом, он бы предложил такое решение по борьбе с коррупцией: чтобы раз в год в суд приходили сотрудники милиции под видом родственников обвиняемых, и предлагали взятки судьям. Тогда все судьи остерегались бы, а взяточники, которые не могут удержаться, были бы переловлены.
Но Буркалов не депутат и никто его не спрашивает. А у него столько всего есть, что сказать! Причем, порой по самым неожиданным вопросам. Например, по семейно-любовным...
Недавно дело рассматривал... Бабушка работала в тубдиспансере. Привела себе оттуда мужа-уголовника. Туберкулезного. В дом, где живет дочь и шестилетняя внучка. Ушла вечером на дежурство, дочь – на гулянку, ребенка оставили с уголовником. Он ее изнасиловал и шнуром от утюга задушил.
Буркалов на суде спрашивает у матери: “Какого наказания вы хотите для преступника?” В ответ: “Не знаю”. Три раза спрашивал, три раза слышал это коровье “не знаю”.
Нет, не один этот изверг замучил ребенка! Это блудливая бабушка в дом смерть привела, это гулящая мать ребенка со смертью наедине оставила. Им бы тоже на скамью подсудимых, да закона такого нет, чтобы баб судить, у которых пожар меж ног.
Буркалов давно думает над тем, что русский человек – слишком уж фаталист. Что ни случись, никто у него не виноват. Стечение обстоятельств. Рок. Несчастный случай. Крыша ли у бассейна обвалится, придавив людей, ночной ли клуб сгорит вместе с пляшущими, или любовник ребенка придушит – все несчастный случай. Некого винить... А у каждой ошибки ведь есть имя. Это имя владельца бассейна или клуба, или матери, которая привела в дом к ребенку чужого мужика... Поди если б у нее в доме лежало несколько миллионов золотом, остереглась бы, проверила бы ухажера сто раз. А к ребенку кого попало тащут, не проверяя. Главное - чтобы бабочки в животе.
Буркалов телевизор не смотрит, но когда с женой по выходным вместе убирают в квартире, Ирина включает сериалы, и до него доносится их основной тезис - “любовь оправдывает все”.
Александр Михайлович пылесосит, вытирает пыль и думает: что именно она оправдывает? Увод мужика от беременной жены? Или спланированное с любовником убийство мужа? Или ограбление банка – только чтобы свозить любовницу на Мальдивы? Вот что они, авторы сценария, имеют в виду?
Любовь, говорят они, это главное. И миллионы женщин, прильнув к экранам, впитывают, верят. Тем более, что и церковь же говорит то же самое... А то, что у церкви и в сериалах речь идет о разной любви – невдомек. Буркалов – материалист, в церковь не ходит, но понимает, что Христос говорил о любви к ближнему, то есть просто к людям. Независимо от пола и возраста, а также того, что они могут дать тебе взамен. По сути, говорил о добром отношении к окружающим. А телевизор пропагандирует совсем другую любовь – плотскую, страстную. Ту, для которой нет моральных тормозов.
Главное, долдонят, это любовь.
- Дураки! – хочется заорать Буркалову. - Главное – чтобы твой ребенок на шнуре от утюга не висел! И не бежал от твоей любви с криками: “Спасите!”, как бежали семилетние близнецы, мальчик и девочка, от родной мамы, которая намеревалась их убить, так как иначе любовник не хотел жениться. Дети что-то поняли и бежали от матери по лесу, а она, ведьма, гналась за ними, со сладкими речами, крича, что не хочет им зла, и любит. И мальчик остановился, и был убит. А потом и девочка.
Буркалов ее недавно в колонию отправил, Медею эту. Будет сидеть. А тот, ради кого она убила, быстро найдет другую. Так всегда бывает.
***
Так... Скурил полпачки. Судья прошел к окну, проследил глазами за бегущей собакой, а потом вернулся к столу и решительно сунул письмо приговоренного в стол. Затем закрыл дверь на ключ. Чтобы никто не тревожил. И лег на составленные у стены в ряд стулья. Закрыл глаза.
И как-то полетел, полетел, боком почему-то, ввысь куда-то... В нестрашную, теплую темноту. Кружился там, кружился, в голове стало пусто, в сердце – безмятежно. Как в детстве... А вот и она - деревня, в которой жил у бабушки... Буркалов видит бабкин дом – рубленую избу, тонущую в георгинах. Цветы везде, и они – выше него, восьмилетнего Саньки. Мальчик идет среди их сочных твердых стеблей, а цветы пахнут так же сильно, как разлитые духи, аж в нос шибает.
Солнце печет. Алтай...
Буркалов во сне счастливо улыбается. Как он любил в детстве цветы! Хоть и мальчишка, а любовался “марьякорешками” – пионами Марьин корень, купальницами, которые все называли “огоньками” да “жарками”. Ходил с ребятишками собирать лилии-саранки и кандыки – алые цветочки со сладкими луковицами. Вырывали корешки, ели. Не знали тогда, что кандыки – в Красной книге.
Улыбается во сне Буркалов и чуть ли носом не дергает, так отчетливо он ощущает запах нагретых солнцем алтайских цветов.
А вот и бабушка, Наталья Тимофеевна, вышла из дома и направлется к нему. А он вдруг стал взрослый, в пиджаке и наглаженных брюках, судья. Как живую видит Александр Михайлович свою “бабу”.
- А ты разве живая? – спрашивает ее, севшую напротив него на маленькую табуреточку, на которой она обычно картошку чистила.
Бабушка с улыбкой отрицательно качает головой. А потом спрашивает:
- Трудно тебе?
- Нормально.
- К смерти боишься приговаривать?
- Нет, - соврал Буркалов. – То есть да, но не только...
Видя, что бабушка молчит и ждет, пояснил:
- Много другого еще... Под стражу брать в зале суда – очень тяжело. Особенно несовершеннолетних... Недавно девушка-воровка так закричала, когда ее уводили, что человек с улицы зашел и спросил: “Что вы тут с людьми делаете?”
Бабушка молчит и Буркалов вдруг воодушевляется ее вниманием и начинает с жаром рассказывать:
- И еще трудно не поддаться первому впечатлению, когда с делом знакомишься. Я стараюсь, всю жизнь стараюсь. Тут один мой коллега поделился: он, когда к нему дело поступает, читает лишь обвинительное заключение, затем опрашивает обе стороны, и лишь в конце судебного процесса изучает представленные следствием материалы. Чтобы сразу не попасть под влияние мнения следователя. Над этим опытом другие судьи посмеялись, а мне кажется что-то в этом есть... Не должен я с самого начала становиться на сторону обвинения!
Когда бабушка была жива, Буркалов никогда не говорил с ней на эти темы. Думал, не поймет. А тут видел, что она все понимает.
- Мучаешься, когда приговор вынесешь? Сомневаешься? – спросила. И что интересно, рта не раскрывает, а он слышит ее вопрос. Да и он тоже с ней говорит, рта не разомкнув. Как будто мыслями обмениваются.
- Нет, - заверил, - не сомневаюсь. Если сомневаешься, не имеешь права выносить решение. Но просто радости от работы нет. Одна сторона – да, выиграла, а вторая-то проиграла, им плохо, чему ж радоваться? Или посадишь кого-то, жизнь ему сломаешь... А вот когда оправдательные выношу – тут да, радуюсь.
- Чего лицо пылает после суда? – спросила бабушка.
Буркалов удивился, что она знает, но пояснил:
- Это атмосфера в зале суда. Там же, баба, сидят родственники подсудимого, друзья, адвокаты. Они садятся обычно все вместе. Сплоченная, единая группа. И я чувствую их энергетику. Тяжелую, напряженную. А я – один... А то еще табаку заговоренного подсыпают под дверь, иголки втыкают. Но я в такое не верю, ты ж знаешь...
- Тебе дед просил передать, что ты как солдат на войне – фашистов наказываешь, людей спасаешь...
- Я понимаю, баба. Но после суда все расходятся, никого не погубив, а я остаюсь со своим смертным приговором.
Бабушка молчит, смотрит на него. А потом протягивает ему пучок “огоньков”. Буркалов тянет к ним руку, но никак не может дотянуться, и все тянет, тянет...
***
Судья проснулся и посмотрел на часы. Прошло всего двадцать минут с тех пор, как он лег спать, а чувствует он себя превосходно – будто всю ночь проспал. Нет, все-таки дневной сон – великое дело.
Он идет к столу, открывает новое уголовное дело и начинает читать. Сон про бабушку он помнит от начала до конца, но что на нем сосредотачиваться, не мужское это дело – сны разгадывать.
Буркалов сидит за столом до вечера, и лишь время от времени заваривает чай – прямо в граненом стакане. И пьет его, несладкий, отодвигая языком чаинки. В шесть вечера одевается, и идет домой. Завтра – суббота. А сегодня они с Ириной пойдут в гости к Вяткиным, в баню. Охлестывать себя березовым веником, слушать байки Сергея Вяткина про заграницу, потом прыгать в сугроб и пить чай с душицей. Может быть даже наливочки дернут вишневой и останутся у Вяткиных ночевать.
***
В понедельник Буркалов приходит на работу в хорошем настроении. И видит в “предбаннике” перед своим кабинетом секретаршу суда. Она протягивает ему квадратный предмет, обернутый в бумагу.
- Вот, вам передали.
- Кто?
- Не знаю, женщина какая-то. Наверное, вы дело в ее пользу решили.
Буркалов разрывает бумагу и видит маленькую картину, написанную маслом. На ней изображен букет цветов. Оранжевых, с круглыми бутончиками. “Огоньки”, написано мелко в нижнем правом углу. Рядом подпись художника.
Судья не удивлен. Он знает, что в жизни полно случайностей и совпадений. А потому он велит повесить картину на стену и уходит в свой кабинет.