Своими горькими слезами…
* * *
Своими горькими слезами
Над нами плакала весна.
Огонь мерцал за камышами,
Дразня лихого скакуна...
Опять звала бесчеловечным,
Ты, отданная мне давно!..
Но ветром буйным, ветром встречным
Твое лицо опалено...
Опять – бессильно и напрасно –
Ты отстранялась от огня...
Но даже небо было страстно,
И небо было за меня!..
И стало всё равно, какие
Лобзать уста, ласкать плеча,
В какие улицы глухие
Гнать удалого лихача...
И всё равно, чей вздох, чей шопот, –
Быть может, здесь уже не ты...
Лишь скакуна неровный топот,
Как бы с далекой высоты...
Так – сведены с ума мгновеньем –
Мы отдавались вновь и вновь,
Гордясь своим уничтоженьем,
Твоим превратностям, любовь!
Теперь, когда мне звезды ближе,
Чем та неистовая ночь,
Когда еще безмерно ниже
Ты пала, униженья дочь,
Когда один с самим собою
Я проклинаю каждый день, –
Теперь проходит предо мною
Твоя развенчанная тень...
С благоволеньем? Иль с укором?
Иль ненавидя, мстя, скорбя?
Иль хочешь быть мне приговором? –
Не знаю: я забыл тебя.
20 ноября 1908
Суть стихотворения однозначна: резкое разочарование женщиной, после «неистовой ночи». Любовный флер ушел, и осталось осознание: она – такая же, как и прочие… И у неё – всё такое же. Напомню, что для Блока секс в те времена был тем, чем занимаются с проститутками, что требуется телу, почти как посещение туалета – постыдной грязью.
Есть ли в этом факт конкретной биографичности?
Волохова даже воспоминания написала, чтобы уверить: не было ничего кроме литературы!
В.П. Веригина. «Воспоминания»:
«…Она гуляла и каталась с Блоком по улицам Петербурга, влюбленная в его мглу и огни. Между ними шел неустанный спор, от которого он мучился, она иногда уставала. Однажды я сказала Н. Н. полушутя, что впоследствии почитатели поэта будут порицать ее за холодность, как негодую, на пример, я на Амалию, что из-за нее страдал Гейне. Н. Н. рассмеялась над моими словами и сказала мне, что иногда она не верит в подлинные страдания Блока, может быть, это только литература.»
Н. Н. Волохова. «Земля в снегу»:
«Все эти годы, хоть жила я в Москве и в Петербурге, мы ни разу не встретились с Александром Александровичем. Я почти нигде не бывала. И только в 1920 году, когда я играла в Москве, в театре Незлобина, я неожиданно увидала Александра Александровича.
Это было в Художественном театре, на утреннем просмотре какой-то пьесы, в конце антракта. Я радостно пошла к нему навстречу. Он сразу узнал меня и молчаливо, тихо склонился к моей руке. Давали занавес, и я, быстро сказав ему, что в антракте увидимся, — направилась к своему месту.
Как только действие кончилось, я стала искать Александра Александровича, желая скорей с ним увидеться. Ведь столько лет прошло с нашей последней встречи! Прожита большая жизнь. Мы перестали быть «молодежью», вы росли, много перестрадали, каждый по-своему, и в своей жизни, и в своем искусстве.
Но я напрасно искала глазами Александра Александровича. Его не было в зале. Н. А. Коган, которая была с ним в театре, сказала мне:
— Александр Александрович, ничего не сказав, неожиданно ушел до окончания акта.
Мне было очень больно. Я не понимала, зачем он так поступил. Почему не захотел встретиться со мной?
И только значительно позже, когда я прочла некоторые из неизвестных мне его стихотворений, которые как бы завершают цикл стихов, относящихся ко мне, я поняла, почему он не решился, не мог встретиться со мной. Я не вольно вспомнила: «Sub specie aeternitatis», — но на этот раз не улыбнулась.»
В.П. Веригина. «Воспоминания»:
«…Александр Александрович ждал Волохову с нетерпением в Петербурге. Но когда, по окончании Мейерхольдовских гастролей, она явилась туда, он ясно увидел, что Н. Н. приехала не для него, и отошел от нее окончательно.
Впоследствии Блок отзывался о Волоховой с раздражением и некоторое время почти ненавидел ее. Я уже говорила о том, что он написал стихотворение, в котором зло искажен ее образ. Между прочим, все стихотворения, посвященные Волоховой, Блок приносил всегда первой ей, и когда в них бывало что-нибудь не соответствующее действительности, например, хотя бы такие строки:
Я ль не пела, не любила,
Поцелуев не дарила
От зари и до зари,
…он с опущенными глазами просил ее простить его, говоря, что поэт иногда позволяет себе отступить от правды и что Sub specie aeternitatis (под знаком вечности) это простительно.
Единственное стихотворение, а именно: «У шлейфа черного...», написанное в тот же период, он скрыл от нее. Очевидно, оно вылилось в момент мучительной досады на холодность Н. Н. Последующие стихи опять говорят о рыцарском поклонении и преданности. «У шлейфа черного...» было напечатано позднее. Ссылаться на это стихотворение и утверждать, что год, проведенный у шлейфа черного, Блоку ничего не дал, как это сделал кто-то из критиков, никак нельзя. Среди многих других стихотворений того периода оно случайно.»