Однажды старый Ли сильно позавидовал другу своему, поэту старому Вану, и решил превзойти его в искусстве стихосложения.
Для чего взял лист узорчатой бумаги, растер в тушечнице самую лучшую тушь (с добавлением корицы и сандала), взял самую новую кисть, задумался и принялся чертить иероглифы. Выходило складно, умно и значительно. Старый Ли обрадовался, растер еще туши и украсил стихотворение рисунком, который более всего ему подходил, — каменными ступенями, на которых лежали алые листья осеннего клена, все в каплях росы.
Потом перечел и задумался. Стихотворение было слишком хорошо, слишком совершенно. Но ведь абсолютно точно его только что написал он сам! Художник задумался, а потом решил позвать старого Вана и, не боясь позора, показать ему свое творение.
Не сразу, конечно, показать, а накормить его сперва рисом с квашеными овощами на манер южных провинций и напоить сливовым вином. А потом уже, когда друг размякнет от приятного угощения и учтивой беседы, можно и позориться.
Старый Ван, на удивление, ругать старого Ли не стал. Напротив, восхищенно покачал головой и продекламировал с выражением то, что несколько часов назад написал новоиспеченный стихотворец:
Ступени из яшмы
Давно от росы холодны.
Как влажен чулок мой!
Как осени ночи длинны!
Вернувшись домой,
Опускаю я полог хрустальный
И вижу — сквозь полог —
Сияние бледной луны.
— Прекрасно! Прекрасно! Иероглифы выписаны изящно, и рисунок подобран так точно в тему! Строки великого Ли Бо раскрылись во всей полноте, лучше и представить невозможно!
И тут старый живописец с ужасом понял, что написал по памяти давно знакомое ему (да что там, давно знакомое всем ученым мужам Поднебесной) стихотворение великого мастера древности, известное под названием «Тоска у яшмовых ступеней»... Взгрустнул, конечно, но виду не подал, а сказал только:
— Друг мой, старый Ван, прими этот лист от меня, ничтожного старого Ли, как скромный дар в знак нашей вечной дружбы!
И больше уж поэтам не завидовал.