Всё произошло, если мне не изменяет память, в 1999 году, где-то в начале зимы, в декабре, то есть прямёхонько накануне нового миллениума.
Точно!.. Припоминаю… Еще были какие-то туманные выборы в Думу, и у меня, наверное, в результате выборов, сдох хомяк Борька, который очень любил пиво и грызть (исключительно итальянские, заметьте) винные пробки. А сдох он, как сейчас помню, на католическое рождество. По телеку ещё передавали из Ватикана, как папа Войтыла, родом из недружественной Польши, читал «Urbi et Orbi».
А через пару дней, то есть, выходит числа 26-27 декабря все это и свершилось.
Только сейчас осознал символику происходившего. Пройдет еще несколько дней, и Ельцин, отрекаясь, пустит свою знаменитую ртутно-янтарную слезу, назначит сами знаете кого и настанет новая Эпоха.
Итак.
Числа 26-27 декабря раздался звонок.
- Владимир Станиславович?
- Так точно.
- Здравствуйте.
- Здравия желаю.
Пауза.
- Меня зовут Эрнест Сигизмундович Кох.
- Очень приятно.
- Аналогично. Я представляю Московский филиал фонда Сороса. Не хотели бы вы принять участие в заседании экспертной комиссии завтра в 11.00?
- У меня вообще-то зачёт в МГУ. В 13.00.
- Заседание продлится не больше часа. Тема – распределение грантов между университетами Российской Федерации. Оплата двести долларов. Мы читали ваши работы. Вы нам подходите. Это – ваш профиль. Культурология и все такое. Итак?
- Как прикажете.
- Диктую адрес. Будете?
- Так точно.
Пауза.
- Вольно, Владимир Станиславович.
- Разрешите идти.
- Идите.
Ровно в 11.00 я был по назначенному адресу. Где-то на набережной Яузы.
Комната как комната. На стенах портреты каких-то иностранных старичков. Я узнал только Сороса, Клинтона и Рейгана. Клинтон, конечно, был тогда еще не старик. Но, кажется, из них всех – он один. Да, еще Ельцин… Выражение лица, как у стремительно истребляемого изюбря.
Круглый бежевый стол. За ним – человек десять. Мне указали на мой стул. Выдали бейджик с погонялом. Я сел. Кивнул всем разом. Мне тоже все разом кивнули.
Неловко как-то… все в пиджаках с галстуками. А я в старом свитере цвета молодой крапивы. И с лицом цвета старой газеты.
Один из восседавших за столом (я вгляделся в бейджик): Эрнест Сигизмундович Кох, генеральный менеджер экспертной комиссии по распределению грантов московского филиала фонда Сороса.
Кох сказал:
- Итак, господа. У нас на повестке один вопрос. Голосование о присуждении гранта. На грант претендуют две организации: Омский вуз (я не имею право, господа, как нам диктует инструкция по распределению грантов, дать полное название учебного заведения) и вуз Томский. Омский и Томский… Одна буква разницы. В этом что-то есть, господа… Не правда ли…
Господа улыбнулись понимающе, поглаживая ладошками многообещающий в финансовом отношении стол.
- Тема проекта, – продолжил Кох, – предлагаемая Омским вузом следующая… Кстати сказать, сумма гранта – триста тысяч долларов.
- М-м-м… – господа понимающе погладили свои подбородки.
- Проект Омска – «Тема прав человека в свободной российской культуре». По-моему, замечательно.
- Чудная тема! – решительно отчеканил седой мужчина с желтым лицом в голубом пиджаке, розовой рубашке и зеленом галстуке. – Очень хорошая тема.
Я попытался вглядеться в бейджик, но безуспешно.
- Да, – поддержал Кох (он был в темно-сером костюме, в светло-серой рубашке и в просто сером галстуке). – Теперь Томск. Томск нам предлагает следующее: «Тема человеческого достоинства в современной русской культуре».
- Нет, господа, нет, это не то… – поморщился мужчина в сиреневом пиджаке (галстук – тоже сиреневый, рубашка белая). – «Достоинство» – от слова «стоить». Что это такое? Нехорошо. В этом есть что-то, прошу прощения, продажное. Пардон.
Несколько голосов поддержали: «Да! да! да!»
- И потом, - продолжал сиреневый. – Что значит «русский»? «Российский», как предлагает Омск – я понимаю. Что за томский шовинизм!.. Ха-ха-ха!
- Да-да-да!..
Сиреневый:
- «Права человека» и «достоинство человека» – это, извините, как небо и земля.
- Да, да, да!..
Опять Сиреневый:
- Надо смотреть шире, с точки зрения общечеловеческих ценностей…
- Поздравляю! – поднял руку некто лазоревоносый во всем белом.
Далее пошли реплики:
- Надо вообще мыслить масштабнее!..
- Мультикультурно, наконец!..
- «Русское достоинство» – что это за «папуасский престиж», понимаете…
- Ха-ха-ха!
- «Зулусская Правда»...
- Ха-ха-ха!
- И потом Омск ближе, чем Томск. Туда лететь дешевле.
- Ха-ха-ха!
- А вы что думаете, Владимир Станиславович? – вдруг спросил меня Кох.
Я растерялся…
- Мне бы посмотреть программы проектов…
- Это потом, это потом, при случае… Итак: что, господа, решаем?
- Омск!..
- Омск!..
- Омск, конечно!..
- Шуэр, Омск!..
- И потом, господа: «Омск» короче, чем «Томск». На одну букву. А краткость – сестра таланта!
- Ха-ха-ха!
- Голосуем, – вбил осиновый кол в дискуссию Кох. – Кто – за?
Все подняли руки, кроме меня.
- Кто против?.. Никого. Кто воздержался?
Я робко поднял свою вспотевшую ладошку.
- Один. Подводим итоги: десять – за, против – нет, воздержавшихся – один! Поздравляю вас, господа, с концом нашего трудоемкого мероприятия… Вы не устали, господа?
- Нет-нет-нет! Ха-ха-ха!
На выходе мне выдали-таки конверт. В нем было двести долларов. Я чуть не сказал, отдав честь: «Служу Соросу». Я был так подавлен, что мог бы. Легко.
Больше меня в Московский фонд Сороса никогда не приглашали.