11 сентября
Алина умерла. Эта новость застала меня в маленьком городе на краю империи. Я пришёл с работы. Снял ветровку. Зашёл на кухню. Умылся в раковине. Сварил себе макарон. Поел. Сварил себе кофе в турке. Налил его в свою чашку с надписью «Россия». Закурил свою сигарету и посмотрел в окно. Пейзаж там не менялся. Совсем не менялся. Думаю, что и тридцать лет назад там был вид на унылую девятиэтажку, раздолбанную детскую площадку с проржавевшими качелями и три турника, на скамейке под которыми собирались алкаши. Была золотая осень. Всё было залито солнцем. Листва на деревьях желтела и создавала некий романтичный вид. Всё это не было похоже на блэк-метал, которым было сорок восемь недель в году. Скорее такое романтичное инди; синти-поп, под который в модных крафтовых барах собирался мидл-класс по пятницам и субботам. Поэтому я зашёл в интернет. В чатах Телеграма повисло это тревожное сообщение.
«Алины бо-ль-ше нет! Мне не пишите», — прочитал я вслух.
Затем ещё раз. И ещё. Я затушил сигарету в стопке, которая служила мне пепельницей. Снова перечитал сообщение. Ни мозг, ни сердце в это не верили, а вот печень захотела водки. Я опять перечитал эти слова вслух, как заклинание. Истерично засмеялся. Я не верил. Мы же только вчера с ней общались, а тут такое. Она ещё шутила, мол, как долго я смогу не материться в новом романе или рассказе. Ну вот реально, сколько? А действительно, сколько?! А тут нервный срыв и желание обхуяриться. На всякий случай я уточнил у пацанов в чате насчёт Алины. Наш с ней общий друг подтвердил, что у неё сегодня остановилось сердце. Я кивнул. Хотя, наверное, должен был набрать сообщение, но я кивнул. Закурил новую сигарету. Глотнул кофе. Кофе был мерзчайший, и чашка тут ни при чём. Другой кофе я готовить просто не умел. То ли это был нервяк, то ли просто моя дебильная привычка жить в бедности и всё пересчитывать. Я открыл пачку с сигаретами и стал их считать. Сигарет оказалось четырнадцать. Я улыбнулся. Значит, сегодня можно не париться хотя бы насчёт сигарет. Да я бы и так из-за них не парился. Вышел в коридор, дошёл до ветровки. Открыл карман на молнии, достал кошелёк и стал пересчитывать деньги. Нет-нет, бедность – дело такое, что я точно знал, что там у меня четыреста рублей бумажками и сколько-то мелочи монетами. Мне нужно было знать точную сумму. Я быстро пересчитал три бумажки, да, четыреста. Стал считать монеты. Там было тридцать семь рублей. Итак, я имел 437 рублей, 14 сигарет и бешенное желание напиться. Первым делом я достал из пачки две сигареты и положил их на антресоль, где моя мама хранила свою обувь. Сигарет осталось 12. Я надел ветровку и ботинки. Краем уха услышал движение в комнате – сначала потягивания, потом звук прыжка на ковёр и стук лап по полу.
«Луня!» — воскликнул я, когда морда моей собаки показалась из комнаты.
Собака улыбалась.
«Луня, представляешь Алина умерла», — поделилился я с ней горем.
Собака перестала улыбаться.
«Луня, хочешь погулять, выпить?» — спросил я пёсю.
Собака снова заулыбалась.
«Иди сюда, псиночка моя любимая», — сказал ей я.
Собака лениво пошла ко мне. Казалось, что она будет идти целую вечность, но мне так казалось из-за того, что у меня, как это называет бабушка, «трубы горят». Но вообще, это неправильный вывод. Трубы горят с похмелья, а когда ты просто решил напиться в час дня пятницы, то это по-другому называется. «Душевный геморрой», как вариант.
Я прицепил собаку к поводку и открыл дверь квартиры, ведущую в общий коридор. Закрыл квартиру, открыл дверь общего коридора. Закрыл дверь общего коридора и, пропустив вперёд собаку, пошёл вниз по лестнице. Благо жили мы на первом этаже. Открыв дверь подъезда, я выпустил вперёд собаку, которая залаяла на весь мир, предупреждая его о том, что она на улице и с ней опасно связываться. Я ехидно улыбнулся и, обойдя барак в котором жил, пошёл по тропинке в магазин. Тропинка была асфальтирована, но называть её дорогой или тем более тротуаром было бы крайне некорректно. Реально тропинка. До магазина был путь около трёхсот метров, возле соседних бараков люди вешали бельё на верёвки, натянутые между деревьями, курили у подъездов, ковырялись в своих машинах, некоторые гуляли с колясками, кто-то сидел с колясками у подъездов и потягивал пиво. Погода намекала, что всё было хорошо. Я шёл со своей собакой по тропинке. Мы всё ближе подходили к магазину. Собака ловила мордой солнечные лучи, щурилась и улыбалась, ускоряя темп своих лап. Я же, сделав обиженное лицо, смотрел на солнце так, словно от него воняло говном, и сегодня оно обосралось. Да так оно и было. Этот оборот Земли вокруг своей оси, который именуется у землян новым днём, был охуенно паршивым. Во-первых, я сходил на работу. Во-вторых, зарплата будет только на следующей неделе. В-третьих, Алина умерла. Новый день принесёт только огорчения, боль и страдания. Не верьте этим гедонистам, поэтам-песенникам, барыгам и прочим позитивистам и тунеядцам, что жизнь — это хорошая штука и каждый должен делать только то, что хочет, и надо наслаждаться каждой минутой жизни. Человек создан для кайфа и так далее. Это всё ***ня; типа, тоталитарная секта. Там бы каждого из них показать психиатру и наркологу. Выводы были бы неутешительными.
Я зашёл в магазин. Собаку, естественно, взял с собой. Народа в магазине было немного. Я подошёл к полке с алкоголем. К каким-то другим полкам в магазинах я редко подходил. Уж поверьте мне, если в российских магазинах самообслуживания что-то и стоит покупать, то алкоголь нужно купить в первую очередь. Ну и на кассе ещё можно сигарет цепануть, если вы курите. А если вы не пьёте и не курите, то вы, вероятно, и книгу эту зря читаете. Ладно, сейчас не об этом. Я выбрал литр фруктового вина, с железной крышкой. Потому что штопора у меня с собой не было, а время для вина из пакета пока ещё не пришло. Подошёл к кассе. Когда кассир пробивал мне литр вина, он попросил паспорт. Я показал документ, в котором было написано, что я уже имею право убивать себя и деградировать, покупая алкоголь. Правда я не знаю, зачем он спросил у меня паспорт. Мы же с ним почти каждый день виделись.
— Вы сегодня какой-то грустный. Глаза щурите, как китаец, — решил шуткануть кассир магазина маленького провинциального города, проверяя у меня возраст в паспорте.
— Вы не поверите, но я и ощущаю себя как китаец. Меня совсем никто не понимает, — шутканул в ответ я.
Кассир улыбнулся и пожелал мне хорошего дня. Я не улыбнулся, но сказал «спасибо» и вышел с собакой из магазина.
Выйдя из магазина, я закурил сигу. Ну, в смысле, сигарету. Собака при этом радостно рвалась с поводка поскорее в лесной массив. Я курил и свободной рукой удерживал собаку.
«Бля, Лунь, ну обожди», — сказал я ей.
Собака обиженно обернулась.
«Ладно, хер с тобой. Пойдём». — сказал я и раздавил сигу в мусорке.
Собака радостно неслась вперёд. Я тоже. В карманах ветровки лежал литр вина и 11 сигарет. Всё было плохо, но я шёл по дороге из серого кирпича в жёлтый лес, так что уже совсем скоро я буду пить очень плохое и вредное вино из горлышка бутылки, так что всё станет не так уж и плохо на сегодняшний день. Идти было минут десять, но проходя мимо помойки иногда увидишь в грязи... нет, не холодильник или плиту. Ты увидишь, как наши пенсионеры роются в помойке в поисках просроченных товаров, которые выкидывались из близлежащих магазинов. Я не отрицаю, что я бы тоже там рылся, если бы они выкидывали алкоголь и сигареты. Но выкидывали они... я не знаю, что они там выкидывали. Я, проходя мимо, своими глазами видел сгнившие овощи, а из помоек люди подбирали сгнившие фрукты, те же самые овощи и хлебобулочные изделия. Достаточно неплохо, в общем-то. Для людей, выбравших жизнь, например.
Так мы с собакой шли по тропинке в сторону леса. Собака, чем ближе было к лесному массиву, тем быстрее меня тащила в его сторону. Её оптимистичность была на порядок выше моей. Я-то не особо был рад тропе между деревьев. Я же не ****ат. Хотя по этой тропе можно было выйти к морю и церкви… Море и церковь. Это даже звучит грандиозно и красиво. Но в меня это не вселяло оптимистичности. Мне вообще было сейчас похуй. Я хотел сделать хороший глоток из бутылки с вином. Собака же, вполне очевидно, хотела срать. Я не давал ей присесть где-нибудь на газоне. Все газоны в городе были засранными, в бычках или в мусоре, но это проблемы окружающих. Лично я не давал своей собаке насрать на газон возле тропинки. Но мы шли вперёд, подрывая народ, шедший навстречу, обходить нас по газону.
Придя в аллею между деревьями, я отпустил собаку бегать. А сам первым делом стал вскрывать бутылку. Ну, как вскрывать… Пробки эти на фруктовом вине были плохими. Что уж там говорить, они были ужасными. Я попытался её выкрутить, но пережал пробку, и резьба (или как там это называется) отошла. Пробка прокручивалась, а вино сквозь микрощель сочилось на руку, которой я пытался вскрыть бутылку. А трубы реально загорелись. От руки в вине исходил стойкий запах спирта. Мой мозг кипел. Знаете, что такое сексуальное возбуждение? Вожделение? Впрочем, это тут неуместно, ибо выпить — дело серьёзное, в отличие от полового акта. Но решается эта проблема одинаково: оральным путём. Я просто засунул горлышко бутылки в рот и, зажав пробку зубами, открутил её. После этой операции я сразу сплюнул пробку на землю. Вытер подбородок, забрызганный вином, рукавом ветровки. Посмотрел по сторонам. Стандартный ритуал в стране, где полицейских и прочих пидорасов больше, чем простых людей. Никого не было, и я ***нул вина прям из горла.
О, вы знаете? Конечно, знаете. Вы прекрасно всё знаете. Этот момент, когда алкоголь бьёт по нервной системе, гипоталамусу, печени, почкам, желудку, селезёнке и прочему говну в теле. В основном, конечно, алкоголь пьётся для того, чтобы прочее говно в теле не волновало. Это массированный удар по проблемам. Да, несомненно, алкоголь невероятно вреден. Но особенно вредно, по-моему, имея проблемы не пытаться их решить. Бухашка их не решает, но она хотя бы отодвигает их решение на день. Потому что нельзя решить ни одной проблемы, если ты в жопу пьян. Если ты пьян, то у тебя вообще нет проблем. Вечный «звонок другу». Вечная «помощь зала». Вечные «2 по 100»… Собственно, о чём это я?
«Всё ништяк. Алкобиноиды подействовали, Луня», — сказал я собаке.
Собаки не было видно нигде. Она убежала куда-то за деревья, пока я обстряпывал свои дела с бутылкой. Что было вполне логично. Ей-то ничего не перепало бы с бутылки, а на закуску у меня денег не было. Так что этой суке сегодня ничего не светило, кроме солнца. А я сделал ещё один глубокий глоток. Как и предыдущие разы до этого, я пожадничал и взял в рот больше, чем мог вместить. Точнее, вино полилось у меня по подбородку на ветровку, а оттуда прямо на землю.
«****ь», — вынес я себе приговор.
Я снова вытер вино рукавом ветровки. Такое себе. Зато бутылка была уже почти полупустая. Где-то 3/5 в ней оставалось. 60%. Я ещё подумал, что с собакой мы даже до середины тропинки меж деревьями не дошли, а я уже почти полбутылки угондошил. Такое приятное ощущение! Прямо гордость за себя берёт.
Я шёл. Собака иногда выбегала на тропинку и радостно улыбалась. Язык она тоже не забывала мне показывать. Типа вот она какая счастливая. Это я неудачник. У меня ни нормальной работы, ни семьи, ни успеха, но зато есть полбутылки вина и 11 сигарет. Кстати о сигаретах. Настало время покурить. Я закурил сигу и хмуро посмотрел по сторонам. Слава богу, алкоголь действовал на мозг. И осень, так тихо и мирно спавшая, пробуждалась одиннадцатым сентября. Вокруг меня, на деревьях и в пролеске, горел пожар. Я бы мог подумать о том, что это всё очень красиво, но об этом не надо было думать. Просто сходите в русский лес в сентябре. Там вообще не надо думать. Просто идите и созерцайте. Подумайте о том, что вы не только в этом лесу в гостях, но и на планете в принципе. Просто если не думать, то когда вы будете там, откуда все мы пришли и куда должны уйти, вас не простят. А значит, что вы, типа, будете проживать эту жизнь бесконечное количество раз. Хотя что-то я отвлёкся, и не заметил, как прошёл три пятых по тропинке в сторону моря и церкви. Значит пора было глотнуть из трёх пятых бутылки.
Я глотнул. Сглотнуть алкоголь — это как сглотнуть обиду. В мире всю любовь и нежность к окружающим можно купить за «сотыгу» или чуть больше. Только почему-то так делаю только я. А может, не только? Думаю, так много кто делает. Просто конкретно я сегодня пью потому что. Ну, вроде даже повод есть. У простых алкашей, у них какой повод? Нет работы? Нет сил? Нет ресурсов? Им ничего не дали? Да это всё отговорки для слабаков! Пить в России — это своеобразное искусство. Его никто не хочет спасать. Реально. Сейчас нет ни одного известного алкоголика. Все какие-то анонимные. А если какой-то публичный человек будучи пьяным что-то совершает, так это алкоголь виноват, а не то, что он долбоёб. Даже если в его крови обнаружат стиральный порошок и прованские травы, то виноват будет алкоголь. Алкоголь — так же проще всего обвинять людей. А вот провести IQ-тестирование, уровень грамотности там замерить, ну или хотя бы попросить человека написать не самый сложный диктант — это ****ец как сложно. Я на 90% уверен, что 2/5 задержанных в России людей, совершивших тяжкое уголовное преступление, смогут написать диктант на русском языке хотя бы на 3 балла из 5. А почему? Ну, наверное, потому что русский язык — это их родной язык. Как вы видите, 60% от литровой бутылки вина превратили меня в демагога. А почему бы и нет? Собственно, я ничего не потерял от этого. Может, вы потеряли. Повествование. Но мне похуй.
«ЛУУУУУНЯЯЯЯЯЯ!» — заорал я.
Собака показалась из-за деревьев.
«Луня, а пойдём в церковь зайдём?», — спросил я у собаки, будучи, что называется, подшофе.
Пёся заулыбалась.
«Отлично. Поставим там свечку Алиночке за упокой», — сказал я.
Мы дальше пошли по тропинке. Она шла петлёй в самом конце, и мы с собакой зашли в эту петлю, но каким-то образом смогли из неё выйти. А зачем мы это сделали? Кому это надо? Я не знаю. Суть в том, что в бутылке было уже 20% от объёма. Ну, на глоток. Может быть, на два. В принципе, мне было всё равно уже. Я решил закурить, перед тем как заходить в церковь. Сигарет осталось 9. А почему я решил закурить перед церковью? Никто не знает. Но я покурил. Пространство ещё ярче озарилось светом листвы и солнцем, когда я вышел к морю. Я курил, и мне было очень хорошо. Даже как-то немного и поебать на всё происходящее. О, точно, надо пересчитать деньги перед походом в церковь! Уж если в магазине могут неправильно дать сдачу, то эти-то барыги по-любому объебут. Я решил не доставать кошелёк возле церкви, а посчитать деньги в уме. Умом я не отличался, поэтому купил бутылку вина за 176 рублей. Ну литрягу. Фруктового. Неплохого, когда во лбу уже почти литр. Из 437 вычесть 176 — это будет... это будет... это будет... нормально будет, короче. А-а-а нет, я посчитал! Будет 261 рубль. Как раз на бутылку дешёвой водки или на пакет вина и баклаху пива. Посмотрим. Сейчас я жаждал духовного фастфуда, поэтому двинул в сторону церкви.
У крыльца церкви я решил допить вино. Я слышал, что в дорогие, элитные клубы не пускают со своим. Сам я никогда не был в дорогом или элитном клубе. Потому что я не из элиты и дорогим не являюсь. Даже если покупать меня килограммами, то 120 кило компоста обойдутся в не самую большую сумму. Вино я допил в два глотка. Оно было уже очень вкусным. Кровь Христа. Дионисова слеза. Ну а хули нам, пацанам?!
Стоило мне зайти в церковь, как на меня тут же накинулась какая-то бабка. Что ей было надо, я не сразу понял, потому что слова её шипели на губах, как масло на сковороде энного круга ада.
«Молодой человек, у нас нельзя с собакой!» — как змея, у которой брали яд, она сцедила эти слова.
Про дорогой клуб я был прав. В такие клубы пускают пафосных сучек с маленькими собачками. Ну, с такими, которые помещаются в дамскую сумочку. Я как-то раз читал телегу, что этих собак в сумке придумали носить куртизанки, у которых из-за анального секса были дряблые мышцы сфинктера, вследствие чего они непроизвольно пускали газы. А собачек они стали носить, чтобы валить неприятный запах, исходивший от них, на собак. Они же девочки, от них не может пахнуть пердежом… Что-то меня понесло. Ладно, вернусь к повествованию.
— Позовите управляющего, — весело и максимально широко улыбаясь, сказал я.
— ФЁДОР МИХАЙЛОВИЧ! — заорала эта бабка.
Я ещё дебильнее стал улыбаться. Я уже представил, что сейчас ко мне подойдёт Достоевский и начнёт затирать за то, что в церковь нельзя приводить собак. А я ему скажу в ответ, что собака – это тварь божья, потому что она обладает сознанием, и вообще моя собака верующая, и назвал я её Лулу в честь пророка Луки. Вместо этого ко мне подошёл мужчина средних лет в рясе и очках.
— Молодой человек, в церковь нельзя заходить с собакой. Таковы правила, — сказал он, а в его глазах читалось вселенское смирение, перед которым мой внутренний циник выглядел просто жалко.
— Э-э-э... святой отец, типа... э-э-э... можно называть вас «святой отец»? — спросил я.
— Как вам угодно, — всё тем же тоном сказал он.
— Ну, я у вас здесь спонтанно очутился. Точнее… не так. Я шёл гулять к морю. Ну и решил зайти свечку поставить. За упокой. У меня подруга умерла. Ну вот сегодня умерла. Я хочу свечку поставить, но собаку оставить на улице не могу. Ну вот даже если нельзя с собакой, то она же на поводке, я прослежу за ней. Дайте свечку поставить, ну пожалуйста. — попросил я. Мысль в голове путалась, а чувство стыда меня начинало подхлёстывать и гнать к выходу из церкви.
— Молодой человек, благи ваши намерения. Но с собакой нельзя являться в храм божий, — ответил мне он.
— Я только свечку поставить. Честно-честно. Где тут у вас лавка по продаже свечей? — пытался не выглядеть полным долбоёбом я.
— Молодой человек, давайте я поставлю свечку за вас. Уходите, — спокойно сказал он.
— А это за дополнительную плату, святой отец? — попытался пошутить я и всё же ощутил себя полным долбоёбом.
Святой отец, ну или Фёдор Михайлович, как назвала его старуха-процентщица, которая накинулась на меня в церкви, просто промолчал. В его глазах не было какого-то осуждения или намека на гордыню, мол, я вот умный, а ты тупое быдло. Он просто смотрел на меня, как будто видел меня насквозь. В его глазах было смирение и какое-то всепрощение. Хороший человек этот Фёдор Михайлович. В свои-то годы уже управляющий одного из супермаркетов по продаже свечей и воды. Бог всё-таки гениальный бизнесмен, и кто бы сколько ни заработал, а будет нищим на его фоне.
Я вышел из церкви. Тут же отпустил собаку с поводка. Спустился по ступенькам и пошёл вперёд до набережной – возвращаться той же тропинкой, по которой я пришёл к церкви, мне не хотелось. Я шёл, не оборачиваясь на церковь. Мне казалось, что её не существует. Что я только что побывал в какой-то параллельной реальности. В реальности, где Бог с нами и он не занят какими-то своими делами. Где ему есть какое-то дело до меня и моей больной головы.
Дойдя до набережной, я всё же обернулся. Метров пятьсот разделяло меня и церковь. Нет. Она мне не показалась. Вероятнее всего, на сегодня она закрылась, потому что я увидел, как Фёдор Михайлович прощается с этой старухой на ступенях церкви, затем садится в большой чёрный джип и куда-то едет по дороге.
«****ский цирк!» – подумал я и пошёл по набережной в сторону жилого массива. Идти было около двух киллометров. Шёл я не особо быстро. Выпить мне, конечно же, хотелось. И очень сильно. Потому что я опозорился. Публично и, возможно, перед господом богом. Как же так так вышло? Но вообще, мою голову сейчас занимал другой вопрос. Как именно мне потратить 261 рубль? Взять два пакета вина и минералку на ночь и утро или там пакет вина и полторашку пивчаги? Или даже две полторашки, если будет то дешёвое, с жёлтой этикеткой. Наверное, я возьму две полторахи и пакет вина. Но сыграю в алкогольную качельку – сначала лупану одно пиво на вино, затем пакет вина на пиво и вино, а позже всё это шлифану пивом. Да, самый продуманный вариант. В такие моменты я ощущал себя Маннергеймом, только я продумал линию обороны от окружавшей меня армии зла. Хотя я и сам был дезертиром из этой самой армии, потому что старался как можно меньше времени проводить в реальности. Если так задуматься, то трезвым я был только на работе. А иногда и на работе пил... Самое главное – чтобы на сегодня хватило сиг, и страховка в виде двух сигарет на антресоли не подвела. Иногда я поглядывал по сторонам в поисках собаки. Собака не могла убежать от меня, она ко мне хорошо относилась, потому что я чаще всех её кормил, а ещё потому что я с ней много гулял. Иногда по шесть раз в день. Это, в основном, когда мама была дома, а я хотел выпить. Ну не буду же я пить при маме! Я ещё не совсем опустился на дно российской действительности...
«ЛУНЯ!» — заорал я, видя, как собака кружит возле какого-то чудесного человека с удочкой.
Собака действительно нарезала круги вокруг какого-то рыбака. Она как акула (только рыжая) бегала вокруг и с каждым кругом сокращала дистанцию между собой и своей будущей жертвой, но меня она услышала и уверенно побежала в мою сторону.
«Ай, молодца!» — похвалил её я.
— Добрейшего денёчка, — сказал мне этот чудак с удочкой, когда я уже проходил мимо него.
— Да. Здрасьте, — немного опешив от столь неожиданного в этих краях приветствия, сказал в ответ я.
— Как вам погода сегодняшняя? Я нахожу её прелестной, как пейзажи Бальмонта, и гармоничной, как стихи Байрона. Такая, знаете, погода, которая коррелирует с моим внутренним мироощущением сегодня, — сказал этот мужчина, и расплылся в улыбке.
«Чего-чего, ****ь?!» – подумал я, но вслух сказал следующее:
— Я нахожу эту погоду достойной пера Александра Сергеевича Пушкина. Золотая осень...
— О, вы знаете Пушкина! Не думал, что в ваших краях о нём слышали, — перебил и срезал меня он.
«Хули ты, бля, умничаешь?! Я, вообще-то, из Санкт-Петербурга приехал, чтобы с мамой тут пожить…» – начал было думать я, при этом сделав лицо из разряда «ну и что ты сейчас с****анул, мудила?», но его слова нарушили моё молчание.
— Давайте знакомиться. Меня Фёдор зовут. А вас? — поинтересовался он.
— А меня Петром, но вообще не зовут. Я сам прихожу, — попытался шуткануть я.
— О, провинциальный юмор! Очень неплохо, — сказал он и заулыбался.
— Да, очень неплохо. Весьма обнадёживающе даже. У меня, кстати, прописка Центрального района города Санкт-Петербурга. Так что я не провинциал, — ответил ему я.
— О, Пётр, извините. Не хотел вас оскорбить, назвав провинциалом, — начал он.
— Да, типа, ничего страшного. Вы, Фёдор, так говорите, будто это что-то плохое, — срезал его я.
— Нет. Ничего плохого в этом нет. Поинтересуюсь, а что вы здесь делаете, Пётр? Я вот на выходные приехал-с. Мне тут квартиру по наследству оставили. Теперь использую её как усадьбу. Воздух свежий, река. Не то что в городе, — сказал он.
Я понимал, что Фёдор был человеком доброжелательным. Просто я был выпившим и немного раздражённым. Я всё это понимал, отчего мне становилось неловко.
— Я, Фёдор, тут как наше всё... Ну, в смысле, как Александр Сергеевич… нахожусь в ссылке. Мой царь в голове приговорил меня к году ссылки, — ответил я ему. Даже немного пошутил, чтобы сбавить неловкость, которую ощущал только я.
— О, а вы неплохо шутите, Пётр. — сказал Фёдор. — Не знаете, а здесь вообще рыба есть?
— Знаю. Рыба есть, но эта рыба совсем... Э-э-э... ну, рыбёшка. Маленькая такая. Обычно тут люди рыбачат и сразу котов ей кормят, — произнёс я.
— Ну здорово. Тоже так поступлю. Вы, кстати, куда путь держите?
— Я из церкви иду. Хотел там свечку поставить за упокой подруги, — почти не соврал я.
— О, сочувствую вам, — почти не соврал Фёдор.
— Ладно. Что-то я заболтался с вами. Пора и честь знать, — сказал я.
— До свидания, Пётр. Был рад знакомству, — сказал он.
— Да, я тоже был рад знакомству, Фёдор, — сказал ему я и, развернувшись на полкорпуса, двинул по набережной дальше.
Собака прибежала откуда-то из-за деревьев. «Вот она тупая псина, конечно», – подумал я. Нет чтобы защищать меня от незнакомца, она убежала за деревья. Хотя я, конечно, сам виноват. Нечего было её подзывать, когда она была готова уже щемить потенциального врага. Хотя Фёдор нам не враг. Отличный мужчина. Побольше бы таких и поменьше быдла. Хотя я уже порядком заебался и начал трезветь, а этого было нельзя допускать решительно никак. Уйдя с набережной, я прошёл вдоль какого-то здания, перешёл дорогу и очутился на асфальтированной тропинке, ведущей прямиком в магазин, в котором я планировал взять пива. Сигарет было 9 штук.
Зайдя в магазин, я тут же выбрал знакомый маршрут прямиком к полке, где в разных ёмкостях стояла бухашка. Взял пакет красного вишнёвого вина за 88 рублей и две полторашки пива «Светлое» по 72 рубля каждая. 144 плюс 88 — это будет 232 рубля и пакет. Итого: 238 рублей. Тут я быстро посчитал. Точнее, я ничего не считал. Это был мой стандартный набор для каждодневного принятия внутрь. Ну, иногда я брал больше пива или вина, но сегодня настроение было такое. Ну, знаете, стандартное настроение. Обычный серый день, каких в году 364 или 365, если год високосный. В остальные дни у меня был день рождения, а это значило, что можно было нормально обхуяриться. Сегодня нет. Повода для праздника не было.
Я двинул домой. Собака несла меня вперёд. Складывалось впечатление, что это она меня вела с прогулки, а не я её. Ей очень хотелось налакаться воды из миски, которая ждала её на кухне. Мне тоже хотелось налакаться из стакана, который я получил во время какого-то чемпионата по футболу в качестве подарка за покупку шестерика пива. Ну, в смысле, упаковки из шести банок. Пиво. Футбол. Пиво? Футбол? Как это вообще, ****ь, связано?! Я вот лично люблю пиво. Но люблю я его пить. На саму технологию его производства мне начхать. Пусть даже его из порошка развели в соседнем подвале. Ну или развели из порошка и добавили туда спирта, чтобы было крепким. Мне всё равно. Я тупо люблю пить пиво. Но вот пить пиво и любить футбол — это максимально тупая и мудацкая концепция. Ладно там ещё любить играть в футбол, а потом пить пиво с друзьями, но нет же! В футбол играть в моей стране не умел никто. Зато все мудаки напившись пива считают, что разбираются в футболе. Правда о футболе они знают только что какие-то два футболиста из сборной ушатали какого-то китайца-чиновника стулом. А ещё знают о том, что капитан нашей сборной по футболу подрочил на видео, где эти два футболиста ушатали какого-то чиновника-китайца стулом. Всё. То есть их знания о футболе точно такие же как у меня, но я хотя бы не отрицаю, что люблю только пиво, а на футбол мне плевать. Хоть это и не по-мужски и не по-пацански.
Мы с собакой подошли к подъезду. Остановились. Пока я искал ключи, собака стала пытаться на меня напрыгнуть и облизать мне ветровку, так как до лица она не дотягивалась. Совершенно великая собака. Рыжая, улыбается постоянно, а когда делает что-то, за что её могут наругать, делает виноватую морду лица. Целеустремлённая, великая собака, потому что она подпрыгнула и лизнула меня в подбородок. Потом приземлилась на землю, передней лапой наступив мне на правый ботинок.
«Молодец, Луня... какая же ты молодец», — сказал я ей, сквозь стиснутые от боли зубы.
Собака плюхнулась на свою собачью задницу и стала мне улыбаться. В этот момент я всё-таки нашёл ключи в кармане ветровки. Открыл домофон. Зашёл в подъезд. Поднялся по лестнице. Открыл общую дверь. Запустил собаку в общий коридор. Закрыл за собой дверь. Дошёл до своей двери. Открыл. Запустил собаку в коридор квартиры. Собака тут же скрылась где-то в дебрях квартиры. Я вытер ноги о половичок и зашёл. В целом, хорошая прогулка.
Сняв ветровку и ботинки, я ощутил невероятно стойкий запах. От меня пахло помойкой. Я снял вещи, в которых пришёл с работы. Снял прямо в коридоре, оставшись в трусах. Отнёс вещи в ванную, закинул в стиральную машину. Я не умел ей пользоваться, поэтому оставалось надеяться, что мама постирает мою одежду, когда придёт с работы. Я стал принимать душ. Намыливать себя куском мыла и скрести тело мочалкой. Голову я тоже помыл мылом. Ну, мои волосы были не очень длинными, так что шампуня я не имел в принципе.
Мылся я достаточно долго, но вспомнив о пиве и вине, я быстро домылся, побрызгался дешёвым одеколоном, надел трусы и вышел из ванной, даже не вытираясь полотенцем. Подошёл к пакету, лежавшему в коридоре. Достал оттуда полторашку пива, открутил крышку и сделал хороший глоток. Прям очень мощный. Сразу на стакан пива.
«Ништяк», — сказал я пустоте коридора и пошёл на кухню.
Зайдя на кухню, я увидел радостно сидящую на стуле собаку. Стулья стояли по разные стороны стола друг напротив друга, и на одном из них сидела собака. Я сел на оставшийся. Потом встал. Убрал одну полторашку пива в холодильник, туда же отправил пакет вина, а початую баклашку поставил на стол.
«Пиво будешь?» — спросил я у собаки.
Собака улыбалась.
«А не дам», — сказал я и заулыбался.
Собака продолжала улыбаться.
Я налил себе пива в стакан.
«А знаешь, Луша, — сказал я и сделал глоток из стакана, — твой собачий народ, он максимально свободен. Вам же нужно только поесть, погулять, ну и чтобы любимый хозяин давал руки облизывать. Иногда можно побыть попрошайкой, чтобы тебе дали сосиску там или паштет печёночный купили. Завидую я тебе, в общем-то».
Собака продолжала улыбаться. А я сделал ещё один глоток.
«Ваш процесс размножения – это шедевр. Вот честно. Как говорится у нас, людей, “сучка не захочет – кобель не вскочит”».
Я закурил сигарету. Собака продолжала радостно улыбаться и смотреть на меня влюблёнными глазами.
«…так и вот. У вас, сук, начинается течка, и вы тоже хотите ****ься. Понимаешь?»
Я сделал ещё глоток из стакана. Почти допив его, оставил на глоток, который планировал пафосно сделать под конец своей телеги о народе собак. Собака понимающе улыбалась.
«Ну а кобели хотят ****ься постоянно. У них нет такого, что у них встаёт только по праздникам. Они где-то учуяли течь. Типа, сука течёт, у неё течка. Значит, она готова ебаться. И вы ебётесь. А еду и воду для щенков будущих обеспечивает хозяин. Для вас, кстати, тоже. Это кобель с улицы может съебать в закат, и останешься ты, сука моя любимая, собакой с прицепом, да. Врубаешь?» — я завершил свою телегу и допил пива из стакана.
Собака перестала улыбаться.
«Бля, Луша, ты что, обиделась? Ты обиделась или не обиделась? Не надо обижаться. Обиженных в России ебут», — сказал я, наливая себе второй стакан пива. Кстати о пиве. Пиво в баклахе закончилось. Ну типа, глоток и два стакана. Собака думала.
«Ты пока думаешь о высшем предназначении народа собак, я пива попью и в интернете посижу с твоего позволения».
Собака снова заулыбалась. Их народ собак был непридирчив к словам. Мне вообще кажется, что они почти ничего не понимали из того, что им говорили хозяева.
В интернете, как и всегда, с размахом праздновали годовщину трагедии. Сегодня не только Алина умерла, но и были взорваны Башни-близнецы. Точнее, Алина умерла сегодня, а Башни-близнецы были взорваны ещё в начале XXI века, но в той части интернета, где сидел я, падение Башен-близнецов — это скорее был праздник. Я зашёл под один из постов в социальной сети. Эх, собаки — добрый народ всё-таки. А люди писали, мол, так и надо им, пендосам. Хорошие люди, а вот собаки бы из них получились плохие. Ну, чисто моё мнение. Потому что собака — это друг человека, а если ты по жизни мудак, то и друзья у тебя будут соответствующие. То бишь мудаки, как и ты, а в собачьем народе нет мудаков.
«Ой, ну его нахуй», — сказал я, и отложил телефон.
«В интернете до сих пор нет вашего народа, Луша. Очень жаль. Я бы лучше комментарии на любую тему послушал от народа собак, чем от народа мудаков».
Собака понимающе прищурилась. Я сделал глоток из стакана с пивом. Энергия солода и сила хмеля плескались во мне пивным заливом. Я становился чуть менее несчастным. Потому что алкоголь не делает тебя счастливым. Он мешает тебе наслаждаться горем. Мешает быть грустным.
«Луша, — сказал я и сделал ещё один глоток, — Как ты считаешь, почему ты в этой жизни родилась собакой?»
Собака продолжала улыбаться и внимательно слушать. По её глазам и улыбке можно было понять, что она внимательно слушает, но ничего не понимает.
«Луша, так что ты думаешь? Может, реинкарнация существует?» — я сделал ещё один глоток из стакана.
Собака перестала улыбаться и, спрыгнув со стула, демонстративно вышла из кухни.
«Куда ты собралась, Луша?! Ты же по-любому что-то знаешь...» — сказал я ей вслед.
Ну и хрен с ним. Что мне делать? Как мне быть? Ну а толку-то? Буду пить.
Я стал пить этот стакан. Точнее, пиво, оставшееся в нём. Закурил сигарету. Подумал про это. Подумал про лето. Подумал про то, что фонари на улице не горят в этом гетто. Подумал о том, что каким бы ты ни был хорошим, ты всё равно ***вый где-то. Ну и, в общем-то, обычный мудак из народа мудаков.
Я допил стакан пива. Прозвучала отрыжка, и я встал со стула, чтобы достать пакет с вином. Вино было вишнёвым. В цвет «девяток», которые в изобилии ездили по району. Открыть пакет с вином труда не составило, и я налил вино в пустой стакан из-под пива. Манерами я не блистал. Пить вино из пивного стакана объёмом 0,5 литра — это моя тема. Внезапно вспомнил, что пишу поэму. Потому что я поэт. Я постоянно должен что-то писать. Должен я сам себе и больше никому.
Я пошёл в комнату. Взял там тетрадь с поэмой. Черновое название у поэмы было, но достаточно тупое. Я назвал её «Пивной поэмой». Принеся тетрадь с поэмой на кухню, я сказал только «бля» и пошёл в комнату за ручкой. Взял ручку в руку и подумав, что пусть сегодня строки попрут, вернулся на кухню. Открыл тетрадь. Нашёл нужную страницу. Сделал хороший глоток из стакана с вином, и начал выводить буквы на листе.
Я не пойму вашу жажду мериться пенисами,
когда моё пиво пенится.
Не пойму и собачий народ,
чьё счастье поглощает рот.
И ждёт хозяина скорей,
чтобы руки облизать.
Вы раньше бились в Колизее,
теперь же, ****ь,
вам телевизор заменил арену.
С трибуны не посмотришь вниз, где кровь гладиаторов течёт.
И заебись, что в универе вы получаете зачёт
Потом бумагу, где написано, что вы владелец ремесла.
Простая русская тоска. Мне не внушает нихуя.
Я дописал и поставил точку. Ну, вроде неплохо. Для меня. Когда-нибудь я брошу работу и буду зарабатывать исключительно стихами. Но это будет чуть позже, а пока я глотнул вина из стакана. Закурил сигарету. А сигарет осталось 8. Ну, и про две на антресоли не стоит забывать. Я сделал ещё глоток вина. Вино на пиво. Пиво на вино. Не уберёт меня всё равно. Или уберёт? Должно убрать. Я очень на это рассчитываю.
Я пил вино, но тут внезапно пришла собака.
«Луша, ты отдохнула. Полежала? Да моя ты красота», — сказал я собаке.
Собака подошла к мискам с едой и водой. И грустно посмотрела на меня.
«А-а-а, точно, забыл же тебя покормить, моя ты животиночка».
Я взял пустую миску из-под еды, подошёл к огромному пакету, в котором лежало 25 килограмм сухого собачьего корма, зачерпнул миской корм и поставил уже наполненную миску обратно. Потом взял миску из-под воды. Вылил остатки в раковину, набрал новой из-под крана. Поставил миску с водой на место.
«Бон аппетит, ёпта», — сказал я собаке.
Собака расплылась в улыбке и принялась жрать корм из миски.
«Луша, так ты всё-таки веришь в реинкарнацию? Вот кем ты была в прошлой жизни?» — задал ей совершенно идиотские вопросы я.
Собака отвлеклась от еды. Посмотрела на меня как на дурачка, который с собакой на полном серьёзе разговаривает, и стала лакать воду из соседней миски. Я последовал её примеру и тоже сделал глоток из стакана с вином. Там ещё оставалось. Я решил добить и тут же жёстко за это поплатился. Меня затошнило. Пришлось встать, выпить воды и закурить сигарету. Всё стало хорошо. Меня обхуярило. Я уже мог делать вид, что сегодня никто не умирал. Я налил себе новый стакан вина и выкинул литровый пакет в мусорку. Мне было очень нормально. Я затянулся сигаретой и сделал ещё один глоток из стакана. Жизнь прекрасна.
Собака тем временем поела. Подошла ко мне и стала жалобно заглядывать в глаза, мол, пойдём гулять.
«После сытного обеда, по закону Архимеда, полагается поспать», — сказал я собаке.
Собака продолжала жалобно смотреть на меня.
«Ладно, сейчас вино допью, и пойдём на улицу. Потусуемся, Луша», — ответил я и, бросив при этом снисходительный взгляд на собаку, глотнул вина.
Собака убежала в комнату. Судя по тому, как скрипнули пружины, она запрыгнула на кровать и легла. Я же продолжил думать о собачьем народе. Собачий народ, по моему мнению, был крайне зависим от хозяев. При этом слепо им доверял. Я вот могу же сейчас напиться (я сделал глоток) и никуда не пойти с собакой. Это обман? Думаю, что нет. Прогуляться с собакой ещё один раз входило в мои планы. Но тут о двух концах палка. Она могла не проситься на улицу. Я не слышал от неё пожелания пойти на улицу, а я ведь хозяин и по нашему с ней невербальному общению могу и неверно определить, что именно хочет собака. Я знаю её потребности, но что именно она просит в данный момент, я сказать не могу. Может, она хотела, чтобы я её гладил, чесал животик. Или она хотела, чтобы я покидал ей мячик. Это тоже её потребности, не столь базовые, как еда, вода и прогулки на свежем воздухе, где она могла бы справить естественные потребности в виде мочеиспускания и посрать. И снова глоток.
Тем временем я уже ополовинил новый стакан с вином. Закурил сигарету. Я человек простой: три затяжки, два глотка. Так что с вином я расправился достаточно быстро, а сигарет осталось 6.
Собака пришла и начала смотреть на меня. Я встал со стула, вышел в коридор. Собака шла за мной. Оттуда я пьяно ввалился в свою комнату. Подошёл к шкафу и стал искать одежду. Выбрав рубашку и треники, начал искать носки. Чистые я хранил в пакете, поэтому просто протянул руку и уронил весь пакет с носками на пол. Собака радостно схватила пару носков, скатанных и уложенных в шарик, и принялась с ними играть. Я убрал оставшиеся носки в пакет и взял оттуда пару серых носков. Серых, как этот день, которых мне предстоит прожить ещё достаточно много. Я посмотрел на собаку. Ей было плевать. Она играла с носками, и ей было хорошо. Эх, собачий народ! Ему ничего не нужно, только бы из шкафа хозяина выпали носки. И там как в Гарри Поттере: «мне подарили носки, я свободен!», но это лишь иллюзия. Где собака, условно, моя, например, возьмёт еду? Ну, попить можно и из лужи. Бля, «Луша пьёт из лужи»! Вообще, по-моему, собачий народ — это народ, выведенный генетически. Или как там у собак. Собачьему народу нужно только место, где они будут развлекать себя; покушать, попить, ну, и погулять. И при этом собачий народ прекрасен. Многие люди любят пёсиков. Вам нравятся пёськи? Вот и мне нравятся, а котик убежал из дома. Потому что он не собачий народ, а кошачий. Радикально разные взгляды на мироустройство у них с собаками.
«Я уже почти готов идти», — сказал я собаке, натягивая носки на ноги.
Далее я быстро надел на себя треники и рубашку. И пошёл в коридор, а оттуда на кухню. Надо ли говорить, что собака следовала за мной всё это время? На кухне я достал вторую и последнюю, полторашку пива из холодильника. Положил пачку с шестью сигаретами в карман треников и пошёл с полторашкой и сигаретами в коридор. Не буду описывать, как я облачился в ветровку и впихнул ноги в ботинки. Это никому неинтересно. Расскажу лишь, что собака сидела на своей собачьей жопе и ждала, пока я пристегну её на поводок. Я вышел с собакой из квартиры в общий коридор. Закрыл дверь. Потом прошёл по общему коридору к двери, ведущей в подъезд. Открыл её. Вышел с собакой. Закрыл дверь в подъезд. Спустился по лестнице и, нажав кнопку домофона, появился на улице. Материализовался там облаком в тренировочных штанах.
«Ну что, собака? Пойдём гулять к тем деревьям на другом берегу канала? Я даже стихотворение про них написал когда-то... — сказал я, открывая при этом полтораху пива. — Хочешь, я прочту тебе это стихотворение?»
Собака начала рваться с повадка в попытке убежать от моего пьяного гения.
«Врёшь, не уйдёшь! Знаю, что хочешь послушать стихотворение! Итак», — я глотнул из полторахи пива, и начал декламировать.
Я гулял по каналу с собакой,
Естественно я шёл по набережной,
А не по воде.
Я смотрел на деревья
И мне было понятно, кто я и где.
Дерьвья были посажены аллеей,
Но были и в ней были прорехи,
Как будто бы несколько деревьев отсутствовало.
Деревья, кстати, находились на другом берегу
Я им не помогу,
Как и они не помогли
Мне.
Если я хотел бы повеситься,
То я б повесился на дереве.
Собака всё ещё рвалась с поводка. Иногда она оглядывалась, проверяла, получается ли у неё. Я послушно шёл, куда она меня тащила, и читал ей это стихотворение. Когда она оглядывалась, её взгляд выражал недоумение и претензию в духе «ну и что этот гопник мне тут стихи свои ****ные читает без рифмы?». Хотя это мне казалось. Я был пьян. Меня шатало. Я сделал ещё один глоток из полторашки пива. Всё было относительно неплохо.
«Луша, ну вот зачем ты рвёшься с поводка? — спросил я. — Ты же из собачьего народа, у тебя менталитет такой, что ты не знаешь, как жить без хозяина. На поводке безопаснее. А вдруг ты под машину попадёшь?»
Собака остановилась. Присела подумать. На самом деле она ссала на газон, а не думала, но это детали.
«Луша, а помнишь кота? Жил с нами. Солнышко его звали, — спросил я у собаки, и начал лекцию. — Так вот у кота, кошачьего народа, другой менталитет. Слышала, как в песне поётся? Что, мол, кошка гуляет сама по себе и лишь по весне с котом. Слышала? А знаешь, почему так? А я тебе скажу. Потому что коты – это кошачий народ. У них другой менталитет. Ну, типа, я вот тебя кормлю, пою и гуляю. Ты наверняка думаешь, что я бог. Да? А на самом деле я работаю на ***вой работе, потому что имею девять классов образования, и бог из меня такой же, как из Ивана Лаптева. А вот когда я кормил кота, а также убирал его туалет и иногда наливал ему молока в миску, то там наоборот всё было. Кот искренне считал себя богом, а я,типа, раб божий и делаю ему подношения. Врубаешь?
Собака посмотрела на меня как на идиота.
«Да, Луша, твой бог вот такой. Он пьяный, и от него воняет. А для кота нет меня вовсе,— сказал я. —Ну, тем более, кот съебался, когда я на даче жил летом».
Собака весьма стоически слушала мою пьяную матерную дичь, которая кусками валилась из моего рта. Уж что-то, а нести ***ню, будучи пьяным, у меня получалось почти на профессиональном уровне. Если бы депутатам можно было бы выступать пьяным, то я бы уже давно был в Госдуме и толкал бы своё дерьмо, подобно жукам-навозникам.
Ладно, что-то мы отвлеклись. Мы с собакой перешли дорогу и вышли в поле, через которое нам предстояло дойти до канала. Собака первая унеслась в поле, в котором было по пояс, а я смиренно шёл за ней, сжимая баклаху пива подмышкой. Я шёл по проторенной тропинке. Вы не подумайте, это не фигура речи. Там реально была тропинка.
«Луша, ты только не уходи никуда далеко», — сказал я и отпустил собаку с поводка.
Собака ощутила свободу и унеслась вперёд по тропинке. Я же шёл и размышлял уже о двух народах. О кошачьем, тех, кто считает богами себя, и собачьем, тех, кто считает богами людей. Я определённо никогда в жизни не претендовал на статус бога, но размышлять о народах мне нравилось. Никто из них не образовался бы без помощи этногенеза. То есть их генетика строилась идентично. Почему же такое различие в восприятии людей? Да всё потому, что один народ обладает переферийным зрением, а другой остался хищниками с глазами, смотрящими только по центру. Замечали ли вы, как расположены глаза у некоторых котов и собак? У котов почти всегда глаза смотрят вперёд. В одну точку. Они ещё и по-гадски могут залипнуть в точку и смотреть на неё. Да так смотреть, что тебе уже и самому жутковато становится, что он там увидел, этот кот. А вот собаки редко когда имеют глаза по центру, за исключением бойцовских пород. В массе своей собаки реально не выживут без людей. Коты, в принципе, тоже, но они могут опираться на свою внешность и втираться в доверие, чтобы их подкармливали. Этакие аферисты. Пушистые мошенники от мира животных. Зато собаки, выкинутые на улицу, объединяются в стаи и, совершенно доведённые до отчаяния, нападают на людей. Мстят? Ну, скорее всего, да. Уж очень не хочется верить, что собаки ждут момента отведать человеческого мяса просто потому, что они голодные. Хотя голод и нищета – силища ещё та.
«****ь, ****ный в рот! Русское поле экскрементов!» — крикнул я, вляпавшись в говно.
Собака победно стояла на другом конце поля, почти у выхода из него.
«Луша... какая же ты... хорошая... сука, сука», — сказал я и пошёл дальше, размышляя о народе собак и котов.
Это обычная синяя дичь. Зачем вообще заморачиваться-то?! Я начал вытирать ботинок об траву и почти полностью стёр говно с ботинка, что уже было достаточно неплохо. Собака ждала меня, и я шёл к ней. Мы встретились, и она первая выбежала с поля. Затем вышел и я. Помню, как мне прабабушка говорила, мол, жизнь прожить — не поле перейти. Ну, я вот поле перешёл особо не заморачиваясь. Я, правда, вляпался в говно, пока переходил, но всё же. Можно бесконечно долго строить красивые фразы, но если что, то всё, что не поле перейти — это не поле перейти. Всё, что не поле перейти — это, ****ь, не поле перейти.
«Луша, как тебе тут на набережной?» — спросил я у собаки и сделал глоток из полторашки пива.
Собака довольная пробежала мимо. Ей вообще нравилось бегать оттуда туда, а потом обратно, что для собаки было весьма адекватно. Луша была довольна, и я тоже. Мы неспешно пошли по набережной в сторону моста. Я шёл спокойно и чинно, как и полагалось человеку, который выпил, и которому никуда не надо. Мне и ничего не надо. Зачем вообще заморачиваться? Я пьян, и у меня нет никаких проблем. Я невероятно красив и пьян. Помните, такой был сериал «Пётр Великолепный»? Вот про меня сериал, да.
Идя по набережной, я заметил вдалеке лежащую фигуру. Меня взяла паранойя. А вдруг это труп? Да какой труп... Люди гуляют днём. Наверное, просто местный алкаш напился и лежит отдыхает на набережной. Приблизившись, я понял, что алкаш не местный, а очень даже городской.
— Снова здраствуйте, Фёдор. Как ваше ничего? — почти пропел я, подойдя к лежащей у моих ног фигуре.
Фёдор повернулся набок. Вышло достаточно нелепо. Знаете, как у тюленя. Он был стройным мужчиной, но все алкаши крайне нелепо двигаются, когда напиваются до такого состояния.
— Фёдор, не спите. Простудитесь,— сказал я ему.
— Ы-ы-ы-ы, да, я немного выпил. Да, я несколько раскрепощён! — крикнул Фёдор.
— Эх, ну, я вижу. Вам помочь подняться? — спросил я у него.
— Если вас не затруднит, — ответил он.
— Пожалуйста, — сказал я.
Я поставил полтораху пива на землю и начал помогать Фёдору подняться с бетонной набережной. Сначала я пытался его поднять за руку, но Фёдор просто вис мешком с говном в воздухе, а я не мог этот мешок с говном поднять. В итоге я выбрал беспроигрышную стратегию. Я посадил Фёдора на жопу, а сам пристроился сзади, обхватив его под подмышками своими двумя руками. Приложив некоторые усилия, я всё-таки смог поставить Фёдора на ноги.
— Это была неебическая ***рга, Фёдор, — сказал я, и повёл своего нового знакомого к скамейке, чтобы он присел. Ну или уснул хотя бы на скамейке.
— Спасибо, Пётр, — только и смог сказать он, когда я посадил его на скамью.
Я вернулся за пивом. Собака понимающе сидела на своей собачьей жопе и охраняла моё пиво.
«Спасибо, моя ты красота», — сказал я собаке. Собака стала радостно подпрыгивать на месте. Я вернулся к скамейке, открутил крышку и сделал хороший глоток пива.
— Фёдор, как же это так вас угораздило попасть в такую оказию? — спросил я у него.
— Видите ли, Пётр, этот мир подобен коню Александра Македонского, вставшему на дыбы. Буцефал, как известно, боялся собственной тени. Так и этот мир боится собственной тени, которая накрывает землю. Люди называют это ночью...
— Так. Фёдор, я не могу с вами долго тут рассиживаться. Что с вами случилось? Почему вы лежали пьяный на набережной? — ещё раз спросил я. Свой-то пьяный бред я любил, а вот чужой – нет.
— А-а-а, так я это рыбачил... — начал он.
— Да знаю я, я же мимо проходил. Напились-то вы как? — перебил его я.
— Не перебивайте, Пётр. Дайте мне мысль выразить, — парировал Фёдор. — Так вот, я рыбачил. Мимо шла компания мужчин, но это были не мужчины в брюках, как я. Они были в трико, как вы, Пётр. Такие, знаете, мужчины в трико. Потомки жителей лесов Шервуда. Они предложили выпить мне водки. Я подумал, что будет очень неплохо выпить водки в столь прекрасную погоду. Осень Достоевского, как-никак. Мы выпили с ними полторы бутылки водки, а потом они предложили мне поиграть в карты, и я, как Фёдор Михайлович, но не Достоевский, проигрался в хлам. Теперь ни телефона, ни денег не имею. А лежал я, потому что напился с горя. Кстати, Пётр, а не дадите пива глотнуть для подъёма здоровья?
— Ох, Фёдор, ****ь, Михайлович. Какой же вы... молодец, — сказал я ему, и протянул пиво, оставшееся в полторашке. — Нате, допивайте.
Я решил пойти обратно домой.
«Луша, сюда иди. Ко мне. Пойдём домой, девочка моя. Самая любимая собака», — позвал я свою собаку.
Собака пронеслась мимо меня и Фёдора Михайловича. Я проводил её взглядом.
— Ладно, Фёдор. Пойду я. Давайте, не пейте сильно вина, да в карты со шпаной не играйте, — сказал я и пошёл за собакой.
— Пётр, извините, а у вас не будет табаку? — спросил Фёдор Михайлович, давясь дешёвым пивом из баклашки.
— Чего нема, того нема, — соврал я ему, удаляяся всё дальше по набережной.
Ох, ****ь, ну и ****ец. Золотая осень Достоевского! Я в какой-то книге читал, что Достоевский как-то так и жил примерно. Прятался в дальних городах от долгов, пил, играл в карты и постоянно клянчил табак. Ну, только табак он клянчил у женщин. Точнее, у них он денег на табак клянчил. Светило русской литературы в реальной жизни вело себя как конченный долбоёб и мудак. А потом писало свои охуенно длинные романы, ведь ему платили за печатный лист. Вы, кстати, не можете его осуждать. Это я могу. Почему? Ну, я влил в себя два литра вина и почти два с половиной литра пива. Так что я имею право критиковать кого угодно, кроме моих друзей. Мои друзья неприкосновенны.
«Ай, Луня моя. Луня», — сказал я, видя, как собака радостно бежит ко мне навстречу.
В общем-то, я был уже достаточно пьян, чтобы прийти домой и упасть в кровать, чтобы спать. Ведь завтра мне предстояло идти работать на моей убогой работе. Нет перспектив. Меня даже как поэта не существует. Мне придётся работать лет до сорока, а потом прыгнуть в петлю. Не самая плохая перспектива для человека вроде меня. Хотя знай бы я себя со стороны, я б не стал с собой водиться. Почему? Да просто потому что я алкоголик, наркоман (хоть и бывший), с неровной крышей тип, бедный, тупой, злопамятный. Хули со мной вообще кому-то общаться?! Вон я сколько сегодня с собакой говорил! А почему она не отвечает? Тупая собака что ли?! Да нет же. Умная собака. Самая красивая и умная.
«Да, моя ты красота. Моя», — я погладил собаку, которая подбежала ко мне и смотрела на меня с тревогой в глазах. На улице темнело.
«Девочка моя любимая. Ну, или как говорят эти реперы, сука моя любимая, — я взял её на поводок. — Веди меня домой».
Собака послушно потащила меня к дому по одной ей известному маршруту. Я ходил как-то по-другому. Или так же? А почему меня только сейчас так накрыло? Почему появилась депра от алкоголя? Никогда такого не было, и вот опять. Зачем я вообще пью? У меня же богатырское здоровье! Если бы я не косил от армии, то мог бы служить в десанте или в ещё каких-то хороших войсках. Вместо этого я каждый призыв уезжаю к маме. Сам себя ссылаю на периферию. Зачем? Можно было бы разобраться с военкоматом, а не страдать ***нёй. Не, я не страдаю хуйнёй. Я от неё тащусь. На полном серьёзе. Если бы я не умел тащиться от хуйни, то не писал бы стихи. В Санкт-Петербурге я даже принимал участие в чтениях. Читать стихи я не умел, особенно свои, но люди мне аплодировали. Там всем аплодировали. Я не особенный. Обычный парень, как и все мы. Ну, кроме девушек. Они не обычные парни. В смысле... ****ь.
«О, а вот и моя остановочка», — сказал я и остановился у своего подъезда. Было совсем темно. Наступала ночь.
Я нашёл ключи в кармане. Открыл домофон ключом. Точнее, не ключом. То есть, конечно, ключом, но это ключ от домофона. Пимпалка такая. Хрен знает, как объяснить. Но если у вас есть домофон в подъезде, то вы поняли, как этот ключ выглядит.
Я зашёл в свой подъезд, пропустив собаку вперёд. Поднялся по своей лестнице. Открыл свою дверь общего коридора. Запустил собаку в свой коридор. Закрыл свою общую дверь. Подошёл к своей двери. Открыл её своим ключом. Отстегнул собачий поводок и открыл дверь.
«Беги, Форрест, беги», — сказал я собаке.
Собака сразу побежала на кухню к миске с едой. Я же зашёл в квартиру. И облокотился на комод, который стоял в прихожей. В прихожей горел свет. Я его не оставлял. Значит, мама была уже дома, а значит, мне надо снять ботинки, ветровку и незаметно пройти в свою комнату, чтобы мама не ругалась, что я напился. Правда, повод у меня был. Я с горя напился и сейчас, сняв ветровку, я с горем пополам пытался повесить её на гвоздь. Повесить ветровку у меня не получилось, и я аккуратненько швырнул её на комод. Потом я стал снимать ботинки. Ботинки в этом состоянии я снимал по одной и той же системе. Сначала одной ногой придавлеваешь пятку на одном ботинке. Затем освобождаешь ногу на прижатом ботинке, а потом снимаешь ботинок со второй оставшийся ноги таким же образом, НО ТУТ...
«****ь!» — только и успел выразить свою эмоцию по поводу произошедшего я.
Я упал на пол. Прямо плашмя на спину. Как будто что-то ударило меня по голове. Хотя всем известно, что могло ударить меня по голове. Выпитый за сегодняшний день алкоголь. Я упал и лежал на спине. А здесь, кстати, было ничего так. Ну, реально охуенно. Я перевернулся со спины на живот, чтобы не умереть, как Угол из «Оргазма Нострадамуса».
— Эй, отец, ты долго собрался здесь лежать? — услышал я чей-то голос.
— Мама, Алина умерла, — сказал я и заплакал.
Слёзы катились по моему пропитому лицу, а сам я не мог встать, потому что мне не хотелось. Мне реально было хорошо быть на одном уровне с полом. Потому что то, что для одних потолок, для других – сугубо пол. Жил я на первом этаже, то есть я сейчас был чуть выше подвала.
— Я знаю, что Алина умерла. Вставай, — голос до меня доносился, но маму я не видел. Я крутил головой и заплаканными глазами пытался найти источник этого голоса, но я не видел маму.
— Мам, со мной, кажется, Алина говорит. Я слышу её голос! — последнюю фразу я прямо прокричал.
— Я на кухне. Иди спать. Истерики мне твои пьяные слушать ещё не хватало, — донёсся голос из кухни.
Как же хорошо, что мама была на кухне! А то я уже подумал, что ко мне снова пришла белочка. Нет, это не она. Уж в чём-чём, а в этом я разбираюсь. У пьяного могут быть галлюцинации, если он сильно напьётся, но алкогольный делирий наступает только во время резкой остановки запоя. То есть если постоянно пить, как я, то белочка не придёт. Или придёт? Мне бы книгу какую почитать, а не писать стихи…
— МАМА! АЛИНА! УМЕРЛА! — крикнул я и зарыдал с новой силой.
— Так. Ты или успокойся и иди спать, или успокойся и не кричи. Иначе соседи вызовут полицию, — ответил мне голос с кухни.
— Конечно, вызовут! ****ые мещане, ёбаный в рот им. Когда они орут или ставят музыку громко, то я что-то не звоню в полицию! Но стоит только мне каждый день напиться и немного поорать, так эти суки сразу звонят в полицию, которая доставляет меня в отдел к ментам! Слава богу, что их крики ежедневные мне не мешают, а вот мои им мешают и даже очень! Ёбанные лицемеры! Пусть им Садко сыграет на гуслях... — начал я ***сосить всё вокруг.
— Спать. Быстро, — сказал женский силуэт, появившийся в дверном проёме, ведущем на кухню.
— Э-э-э... а-а-а... — начал было я.
— Никаких разговоров, — сказал этот силуэт.
И я пополз в свою комнату. Полз я по-пластунски. Даже не как собака на четвереньках, а просто полз, пачкая и рубашку, и только сегодня надетые треники. Что со мной не так? Да всё со мной не так. Я настолько обхуярился, что не понимал, что с мамой говорю. Мистика. Сущности. Конспирология. Я теперь понимаю, в каком примерно состоянии были все очевидцы НЛО и йети, ну или свидетили демократии в России. Они все были обхуяренные.
Я заполз в свою комнату. Благо, она вся была в коврах. Ковры лежали на полу. Ковёр был мягкий и тёплый. Я прижался к нему щекой и уже готовился уснуть, как вспомнил...
«Бля, одеяло!» — произнёс вслух я и левой рукой стянул одеяло со своей кровати.
Я укрылся одеялом на полу. И уснул.
12 сентября
Я проснулся в кровати. Не подумайте, что я тогда не уснул, а нашёл в себе силы подняться и лечь в кровать. Это не так. Проснувшись ночью с тяжким похмельем, я смог встать с пола, попить воды, сходить в туалет и лечь спать дальше, но уже в кровать. Это принципиальная разница между мной-похуистом и мной-прокрастинатором. Проспал на кровати я совсем недолго. Только начал проваливаться в сон, как зазвонил будильник на телефоне. Было пять утра. Точно же, я не сказал, кем работаю. Говорил только, что работа ***вая. Но работа у меня была. Я чувак искусства, и у меня нет денег, но есть работа. Я работаю менеджером по уборке территории. Мой офис — это небо голубое. Хотя в простонародье нас всё ещё зовут дворниками, но не суть.
Я встал с кровати. Мне было немного получше, чем в тот раз, когда я проснулся ночью, чтобы перелечь на кровать, но всё так же хреново. Хреново мне. Хреново. Даже не знаю, зачем я вчера так пил. Денег осталось… кстати, сколько? Я пошёл в коридор. Ветровка всё так же лежала на комоде. Я взял из неё кошелёк. Высыпал монеты на ладонь. Пересчитал. 23 рубля. Ну, хоть что-то.
Пошёл в туалет. Сделал там свои дела и вернулся в комнату. Достал из шкафа ещё одни спортивки, футболку и пару носков. Рубашка и спортивки, в которых я волей случая спал, были немного испачканы. Точнее, много испачканы. Я взял чистые вещи и пошёл с ними в ванную. Закрыл дверь. Кинул грязные вещи в корзину для белья. Чистые положил на табуретку, которая стояла в ванной комнате для этого. Включил воду, чтобы пробегала горячая. Подрочил. Куда же без этого? Долго не мог кончить. Правду говорят, мол, если с алкоголем или наркотой дружен, то и *** не нужен. Вода уже пробежала, и я залез в ванну, встав под душ. Пока вода стекала по мне, делая меня мокрым, я чистил зубы. Потом, став мокрым, я помылся. Ну, берёте шампунь. В моём случае, мамин шампунь. Мылите им голову. Затем моете подмышки, лобок и жопу, откатываете крайнюю плоть, моете головку. Всё. Душ закончен. Я вылез из ванной, встав на коврик. Взглянул на себя в зеркало.
«Ну ты и урод», — сказал я своему отражению в зеркале.
Я вытерся полотенцем. Причесал волосы рукой. Оделся. Ещё раз причесал волосы рукой. Вышел из ванной и пошёл на кухню. Поставил чайник. Сел на стул и закурил сигарету. Моя пачка сигарет осталась в ветровке, и две сигареты были на антресоли. Поэтому я курил мамины сигареты. Первая сигарета была премерзчайшая, как, в принципе, и следующие. Эх, бросить бы курить! Ну, ничего страшного. Сегодня суббота, завтра воскресенье, а уже послезавтра, с понедельника, я брошу курить. Точно-точно.
Чайник на плите уже парил, то есть выдавал пар, как хипстер, курящий айкос. Я налил заварку в свою кружку. Выключил чайник, просто потушив газ. Налил кипятка в чашку. Поставил чай на стол. Сел на стул. Сделал маленький глоток и закурил вторую сигарету. Часы показывали 5:50. На работу мне надо было выходить в шесть, но сегодня была суббота, и я планировал опоздать на час. Можно было цепануть в круглосуточном банку джин-тоника и поправить здоровье. Навряд ли моё начальство из четырёх человек пойдёт меня контролировать в шесть утра субботы. Я продолжил пить чай и докуривать сигарету. Мама ещё спит, она работает 5/2, а я вот дворник без образования, поэтому я работаю 6/1. Хотя мама говорила мне: «сынок, не торопись!», но я же был самый взрослый. Я же был самый умный, сначала сделал, а лишь потом подумал. В общем-то, сегодня я мог опаздать на работу, как и в любой другой день. Почему? Ну, во-первых, моё начальство меня не контролировало. На трёх дворников приходилось четыре человека начальников. Во-вторых, мне было просто-напросто насрать на столь престижную работу. Работал я чтобы не сидеть на шее у мамы. В-третьих, где они найдут нового дурачка, который согласится работать 6/1 за 15 600 в месяц? Вообще, конечно, очередь выстроится. Все с детства мечтают работать дворниками, а 15 600 — это очень хорошие деньги. Зарплата среднего класса. Но я получил эту роль. Мне выпал счастливый билет. Волчий, если быть точным.
На этих мыслях я допил чай. Взял ещё одну сигарету из маминой пачки и заложил её за ухо. Вышел в коридор. Надел ветровку с ботинками. И спросил у мамы шёпотом: «Мамуль, я возьму у тебя 100 рублей из кошелька?»
В тишине прозвучал положительный ответ. Потому что, как известно, молчание — знак согласия. Я открыл мамину сумку, достал оттуда кошелёк, и взял из него коричневую купюру с надписью «сто рублей». Убрал кошелёк обратно. Открыл дверь квартиры и вышел в общий коридор. Закрыл за собой дверь маминой квартиры. Прошёл по общему коридору до двери ведущей в общий подъезд, открыл эту дверь свои ключом. Вышел. Закрыл дверь. Спустился по лестнице. Открыл дверь подъезда. Вышел на улицу и просто охуел, какой же сильный и холодный ветер встретил меня этим утром. Хорошо, что до круглосуточного магазина идти всего пять минут. Иначе бы я просто развернулся и пошёл домой, а работа пусть конём ****ся.
Я вышел на улицу. Похоже, что ночью, пока я спал, был дождь. Скорее даже, ливень. Асфальт на дороге был мокрым, и кое-где даже были видны лужи. Я шёл по лужам в не очень добром настроении. У магазина привычно толпились ханыги, которые так и норовили начать аскать мелочь или хотели стрельнуть сигарету. Особо наглые молодые гопники просили купить им бутылку самой дешёвой палёной водки, но в долг, а они потом деньги отдадут. Хотя ничего они не отдадут. У этих почти что людей уже развился розеточковый кретинизм. Они банально не могли додуматься до того, что они не знают меня, а я не знаю их, а соответственно, я им ничего не должен. Подходя к магазину, я всегда сжимал раскладной нож, лежавший в правом кармане ветровки. Ну, мало ли, на кого-то из них сейчас демоны из палёного бухла нападут. В общем, это была провинциальная романтика. Ну, вы меня понимаете.
— Друг, у тебя в долг триста рублей не будет? — спросил один из ханыг.
— Я тебе не друг. И только поэтому в долг не дам, — ответил я напрягшись.
— Ну, купи бутылку водки самой дешёвой, я тебе завтра на этом же месте в это же время отдам, — начал было говорить его собутыльник.
Я, конечно, могу бесконечно охуевать с гопников, которые рассказывают что девяностые прошли только потому что наш солнцеликий вождь, подобно Супермену, воспарил на орбиту Земли и стал летать по ней со скоростью 12 махов, тем самым запустив время, от чего нулевые наступили быстрее. Без него бы наш счётчик времени застрял бы в 1999 году, и остались бы все в девяностых, куда никто не хочет вернуться.
— Я не куплю тебе водку, — сказал я.
— А почему? — этот наглый бомж не унимался.
— Потому что, — ответил я.
— Ты неправильный пацан. На моей зоне, где я смотрящим был, ты бы куриным мужем стал, — подытожил нашу словесную перепалку этот ебаклак.
— НУ, ВСЁ, СУКА, ТЫ ОГРЕБАЕШЬ!
Я достал нож из кармана, легким движением раскрыл лезвие. И бросился на этого ****ого маргинала. Сначала я выписал ему ногой в грудак, и он упал с парапета, но увидев нож, он тут же протрезвел и, пойдя на поводу у гена осторожности, врубил режим съебатора.
— Взял ножик – режь!— орал он, убегая от меня.
— Взял шприц – коли! — парировал я.
Метров через сто я устал и начал отставать от этого пидормота. Он же, воспользовавшись преимуществом в дистанции, стал быковать.
— Да ты слабак! Сразу за нож схватился! — орал мне этот придурок.
— Ты что такой охуевший-то, ****ь?! Животное ****ое! Ты у людей мелочь стреляешь и пытаешься развести кого-то на водку, пидорас. ПИ-ДО-РА-СИНА! — орал ему я.
— Чё, ёпта?! Как ты меня назвал?! Иди сюда! — проорал он и стал подходить ко мне, сжимая кулаки. Я же, покрепче схватив нож, побежал ему навстречу.
— Э-э-э... так нечестно! — крикнул он и побежал в противоположную от меня сторону.
— Ну и хули?! Убегай-убегай, ***сос! — крикнул я, развернулся и пошёл обратно к круглосуточному.
Единственное, что меня напрягало в данной ситуации, — это то, что я проебал сигарету за ухом. А в пачке было 6 штук всего.
Я дошёл до магазина, надел медицинскую маску и зашёл. Полки с товарами я не осматривал. Здесь я и так знал цены, а цены знали меня, но самое главное, здесь меня знали продавцы, а следовательно, могли продать мне алкоголь. Единственное, что было реально достойно моего внимания в этом магазине, так это большой декоративный аквариум за прилавком с замороженной рыбой. Рыбки плавали и смотрели на своих собратьев, которые, мёртвые и выпотрошенные, зверски замороженные, продавались по разным ценам. Хорошо, что у этих рыб была память как у рыбки, и они охуевали недолго. Предположительно пять секунд. Хотя потом они охуевали по новой. Это даже хуже. Они смотрят из своего красивого аквариума на прилавок с замороженными трупами своего вида, но они сами находятся за стеклом в комфортных условиях, забывают о трупах через пять секунд, и снова и снова охуевают. Зато стабильность хоть в чём-то. Стабильность в перманентном ахуе. Я же говорил, что это единственная вещь в магазине, достойная моего внимания.
— Доброе утро. Мне, пожалуйста, полтораху джин-тоника за 110 рублей, — сказал я продавщице, положив на прилавок коричневую купюру и 10 рублей монетой.
— 18 есть? — поинтересовалась она.
— Нет, у меня всего 14, — ответил я.
— Ладно. Вижу, что взрослый. На работу идёшь? Улицы мести будешь? — спросила она с издёвкой.
— Нет. Мы сейчас с ребятами выпьем полторашку джин-тоника, потом покурим сигарет, на русский язык не пойдём, на физкультуру опоздаем, — ответил я с сарказмом.
Она поставила передо мной на прилавок полторашку ядовито-апельсинового джин-тоника. Я взял её и вышел из магазина. Закурил сигарету. Мой новый приятель, который был смотрящим на зоне, отсутствовал. Да и оставшиеся алкаши не стали у меня ничего просить. Не знаю уж, почему не стали. Наверное, решили подождать, пока я вмажу алкоголя и стану добрее. Я пошёл на работу. Идти было всего-то ничего. Через двор и через дорогу. А там уже я мог ключами открыть подвал, где лежал мой инвентарь. Но я решил выпить во дворе на скамейке. Я открыл полторашку джин-тоника, хорошо глотнул. Не так, конечно, хорошо, как вчера пива, но достаточно, чтобы алкоголь, попав в желудок немного изменил мне самочувствие с минуса на плюс. Затянулся последней затяжкой, затушил бычок и отправил его в мусорку. Достал мобильник. Посмотрел на часы. 6:38. Я сделал ещё один глоток. Теперь в бутылке осталось примерно две трети содержимого. Я решил выпить половину бутылки, а остальное припрятать в подвале, чтобы допить потом. Прикурил новую сигарету. Задумался о рыбах в том аквариуме. Они, вроде же, тоже выведены посредством генетики. Они не приспособлены выживать в дикой природе. Если их выпустить в ближайший канал, например, то они же просто умрут. Недаром же вода в их аквариуме очищается фильтрами. То, без чего рыбы не могут жить в принципе, ОЧИЩАЕТСЯ фильтрами. Или насыщается воздухом. Я не особо разбираюсь в аквариумах и как там они устроены, но факт в том, что рыбы из аквариума отличаются от морских или речных. Сто процентов. Эти рыбы не являются частью экосистемы. Они просто плавают в аквариуме для красоты. Однако красота имеет свойство пачкаться или увядать. Да, и с рыбкой из аквариума не погуляешь по улице. В этом плане собаки как-то получше. Они хотя бы весёлые и всегда тебя любят, и глаза у них тёплые, в отличие от рыбьих.
Я сделал ещё один глоток. Затушил сигарету и пошёл по двору на работу. Выйдя на улицу, я пересёк её не по пешеходному переходу. Его просто-напросто не было. Да и машин в семь утра субботы не было. Никого вообще не было на улице. Только я, подходящий к двери, ведущей в подвал дома, а больше никого. Я открыл дверь подвала ключом, который у меня висел на общей связке вместе с ключами от квартиры, и вошёл. Снял ветровку, облачился в рабочую куртку. Поверх куртки надел оранжевую майку с надписью «ЖКХ №2». Собственно, всё. Взял грабли, чтобы убирать газон от окурков, фантиков, объедков и прочего хлама. Взял мешок, куда я мог это всё скидывать, и совок, чтобы сметать на него мусор. Проблема в том, что мусор этот появлялся каждый день. За день люди умудрялись наглухо засрать чистую территорию. Наверное, их понятие о красоте ограничивается евроремонтом в квартире. Или своей машиной. Или девкой. Или мужиком. Или вечно орущим ребёнком. Или ещё чем-то другим. Вот это красиво, а когда чисто и не валяется мусора в собственном дворе — это не красиво. Я сделал ещё один глоток из бутылки с джин-тоником. Там осталось чуть меньше половины. Потом я взял инвентарь в руки и вышел из подвала, закрыв дверь на ключ.
Я подошёл к первому подъезду и стал мести граблями. Кстати, а почему граблями «метут», а не «граблят», например? Но это не суть. Суть в том, что я начал мести окурки, какие-то объедки в виде костей и хрящей, фантики из-под конфет, детали детских игрушек, ну и, конечно, блевотину. Ведь вчера была пятница, и люди отдыхали. Хорошие люди. Умные. Гораздо умнее и лучше меня. Так, ладно. Я начал мести весь этот хлам, при этом ощущая на себе хватку холодных рук реальности. Как будто за мной следила смерть. Я поднял голову к небу. Оно уже было светлым, но солнца пока не было видно. Я опустил голову и стал вертеть ей налево и направо. Тут я заметил на первом этаже сидевшую за столом старуху. Старуха была вчерашняя. Не в том смысле, что она вчера умерла. Умерла-то она лет этак сорок-пятьдесят назад, а остальное время она просто коптила землю. Вчерашняя – в смысле, та самая старуха из церкви Фёдора Михайловича. Ну, того попа в законе. Она что-то говорила и смотрела на меня. Я сначала подумал, что она колдует или что там делают отбитые наглухо старухи, но тут до меня дошло, что она пытается что-то сказать мне, а через стеклопакет ничего не слышно. Я показал ей рукой жест, который означал, что я её не слышу. Ну, средний палец показал, да. Она была не глупой и, открыв стеклопакет, стала орать.
— Это тебя бог так наказал! — крикнула она и швырнула на землю какие-то бумажки.
— Доброе утро, — сказал я. — Как ваше здоровье? Таблетки не забываете пить? — я был навеселе, и раз эта беседа ничем хорошим закончиться не могла, то я хотя бы повеселюсь.
— Я в церковь хожу! Мне таблетки не нужны! Здоровье от бога! — орала эта старуха на всю улицу. Её подъезд точно её слышал.
— Подождите. Вы же сначала кидали мне сюда какие-то клочки бумаги и говорили, что это меня бог наказал. Но бумажки-то кидали вы, а здоровье от бога... не боитесь, что вас бог за это накажет? — поинтересовался я. Сам не особо понял, что имел в виду. Я просто очень хотел загнать эту бабку в интеллектуальный тупик.
— Иди на ***! Тебя бог убьёт! Бог не любит дворников! — снова проорала бабка.
— Меня, вообще-то, уже наказали боги. Я выпил батл вина Диониса, сломал дерево Афине и с****ил с полки мобильник у Аида. Вот они после моей смерти и обрекли меня на вечный Сизифов труд. Месть — это мести на улице участок из трёх домов, где каждый день появляется мусор... — я уже конкретно орал с этой бабки.
— Да ты пидорас! Агент госдепа! Пятая колонна! Только они знают этих богов, а вот наш бог... — орала мне эта ненормальная.
— Ладно, женщина, пойду я, — сказал я. И взяв грабли, мешок под мусор и совок, я двинул в сторону своего подвала.
В подвале я оставил грабли и совок. И сделал очень хороший глоток из бутылки. От того пойла, что там оставалось, осталась ровно половина. А я с мешком наперевес пошёл по урнам собирать из них мусор. Естественно я был в перчатках. И в зубах у меня дымилась сигарета. Я решил забить сегодня на работу. Вот честно. Мне не хотелось слушать бред одинокой старухи. Она же живёт в каком-то своём вымышленном мире. Понятно, что старших надо уважать, но уважать сумашедшую старуху, которая желает чтобы бог, в которого она так искренне верит, меня наказал, — это западло.
Я спокойно обходил урны и руками переворачивал их в мешок. Урн было двенадцать. По четыре у каждого дома, по одной на поъезд, а мой участок был в три дома. Я перевернул уже десять штук и подходя к одиннадцатой я ни на что не надеялся, но в ней лежал чей-то кошелёк. Я посмотрел на небо и сказал: «Спасибо, дядя потолок».
Мне было насрать на бывшего владельца кошелька. Если только это был не кошелёк из львиной кожи, а это был не он. Я открыл кошелёк и нашёл там аж 700 рублей. Аккуратно взял деньги и положил их в свои спортивки. Кошелёк же, вместе с мусором в урне, я вытряхнул в мешок. В двенадцатой урне не было ничего, и я уже пошёл к мусорным бакам, чтобы высыпать в них мусор, но тут меня окликнули.
— Пётр, подождите! — прикрикнул чей-то голос за моей спиной.
Бля, только бы это было не по поводу того кошелька… Я обернулся и увидел одну из своих начальниц. Пожилая такая советская тётя, которая сидит в своём кабинете, целый день гоняет чаи с конфетами и печеньем, а я вот в любую погоду обязан убирать свой участок. Правда, зарплата у неё была побольше моей в два раза, но она же делала всю работу. Ну там, наняла меня на работу, например.
— Пётр, зачем вы нахамили той женщине? Она на вас кляузу написала, — сказала моя начальница. Она тяжело дышала. Было видно, что она устала пройти пару сотен метров от офиса ЖКХ к участку, где я работал.
— Я ей не хамил. Мы достаточно мило пообщались, — сказал я начальнице.
— Пётр, там целый дом свидетелей. Вы угрожали ей убийством, — сказала начальница.
— Нет. Это не так. Я сказал ей, что меня уже бог наказал уборкой придомовой территории за 15 600 в месяц, — я предпринял заранее проигрышную попытку отшутиться.
— Так. Пётр. Сегодня тогда в двенадцать часов дня жду вас в ЖКХ, будем решать вопрос непосредственно на месте. Народным судом. Так что приходите за расчётом, — она отчеканила последние слова. Наверное, ей по ночам снятся расстрелы.
— Хорошо. Я тогда сейчас выкину этот мешок с мусором, а потом пойду домой. Помоюсь и к двенадцати уже буду у вас на суде-тройке. — сказал я.
— Суд-четвёрка будет. У вас четыре начальника, а ещё мы позвали несколько свидетелей, — сказала мне она, и ведь нихуяшеньки не шутила.
Я пошёл к мусорным бакам. Выкинул в них пакет с мусором. И перчатки тоже выкинул. Не знаю, зачем, но выкинул. Достал мобильный телефон из кармана. Посмотрел время. 7:40 утра. Очень хорошее время, чтобы начинать пить утром субботы. Я пошёл в подвал, снял там рабочую куртку и оранжевую майку с надписью «ЖКХ №2». Вот, собственно, и всё. Я взял полторашку джин-тоника и допил её одним глотком. Закурил сигарету. Вышел из подвала.
«Прощай, подвал», — сказал я ему на прощание. И закрыл дверь на замок.
Мне очень хотелось напиться, поэтому я пошёл знакомым маршрутом к круглосуточному магазину. Перейдя дорогу и пройдя через двор, я увидел всё тех же ханыг у магазина. С одним из них мы были немного уже знакомы...
— Э-э-э, чё ты вернулся?! — крикнул мне он, когда увидел меня за двадцать метров от магазина.
— Ничё я, ****ь, не вернулся. Я в магазин иду за бухлом, — прикричал ему я. И остановился. Ситуация была непрятной. Да и как я вообще в ней оказался, было не очень-то и понятно, но виноватым я себя не чуствовал. Подумаешь, хотел устроить поножовщину. Как говорится, пустяки, дело-то житейское.
— Давай потрещим по-пацански, — сказал этот лупень и двинул в мою сторону.
— Ну давай, — ответил ему я.
Дистанция сокращалась. Когда она составила чуть меньше пяти метров, я крикнул:
— Вот там стой! — сам же на всякий случай держал нож в кармане ветровки, чтобы если этот ебаклак решит на меня кинуться, успеть достать аргументацию ибо в словесной конфронтации гопники не тащат совсем. Они ищут повод быкануть и ударить исподтишка. Никогда гопники, имея количественное преимущество, не будут драться раз на раз. А в двадцати метрах я насчитал ещё четверых.
— Бля, братан, ну мы с тобой порамсили с утра. Да, я, может, некрасиво себя повёл, что стал требовать от тебя купить водки для нас. Но я-то думал что ты терпила, а ты сразу схватился за нож вместо того, чтобы нормально заобщаться с людьми, — сказал этот дегенерат.
— Ну и хули? Дальше продолжай свою мысль, — крикнул я ему.
— Короче, братан, давай ты купишь нам литр дешёвой водки, а я взамен дам тебе белые кроссы, — сказал он. — А то нехорошо получилось у нас утром. Некрасиво. Врубаешь? Типа мы думали что ты того, а ты не того. Ты нормальный пацан. Я просто с тебя кадра нарисовал нормального. Чисто простой мужик, пришёл утром перед работой похмелиться, а потом мы тебя попутали. Врубаешь, да? Давай замиримся.
— Да, давай. Кроссы только покажи, — сказал с облегчением я.
Гопник вытащил пакет со стиральным порошком. Было далековато, но я видел, что это именно стиральный порошок, а не побелка из подъезда. Я пошёл в его сторону. Мы пожали руки, он передал мне пакет со стиральным порошком, что называется, через руку.
— Бля, братан, от тебя воняет, — сказал он мне и улыбнулся.
— Естественно от меня воняет. Я же дворником работал до сегодняшнего дня, — ответил я ему.
— А чё так? Больше не будешь работать? — поинтересовался он.
— Ну, думаю, что да. Получу расчёт сегодня и буду думать, что дальше делать, — ответил я.
— Как говорят в наших кругах, кто понял жизнь – работу бросил, — сказал он и заржал как конь.
— Ладно, за****елись мы с тобой, братан. Пойду я возьму вам водки, а себе пиваса, — сказал я, убирая стиральный порошок во внутренний карман ветровки.
Я двинул в круглосуточный. Этот гопарь пошёл к своим ханыгам. Они все сидели на парапете и провожали меня взглядами. Я же зашёл в магазин.
Знаете же, у меня было 713 рублей? Но водка палённая стоила 200 рублей за 0,5. Пиво тут было подороже, чем в сетевых магазинах, но ассортимент радовал. А вообще, знаете, один писатель написал как-то грустный рассказ про восемь утра. Там, типа, чувак вроде меня приходит в магазин и говорит продавщице: «Мне Охоту». Ну, в смысле, чувак в восемь утра уже пьёт какой-то шмурдяк, чтобы угондошиться в край и не видеть всего этого. А как вам то некоторое дерьмо, которое я сделал до восьми утра?
— Снова здравствуйте, — сказал я продавщице.
— За добавкой пришли? — поинтересовалась она и улыбнулась своей же шутке. Охуеннная, ****ь, шутка.
— Ну, типа, да. Будьте добры мне пакет. А в него положите, пожалуйста, две бутылки вашей самой дешёвой водочки. И ещё один пакет, а в него положите двухлитровое белорусское пиво и вот такие сигареты, — сказал я, показывая пачку сигарет, которые я курил.
Продавщица стала собирать мой заказ. Она ушла в подсобное помещение или ещё куда-то за водкой. Вынесла её сразу в пакете и поставила на прилавок. Потом достала сигареты и, взяв пакет, положила туда два литра пива из Беларуси. К слову, очень неплохое пиво. Называется «Алехсандрия»... 5% об.
— Ой, спасибо большое, — почти пропел я, предвкушая адский угар у себя дома.
— С вас 690 рублей, — сказала мне продавщица.
— А почему так много?! Водка стоит 400 за две бутылки. Пиво – 150. Сигареты – 130. Это же всего 680!.. А-а-а, точно ещё 2 пакета, — виновато сказал я в самом конце.
Я положил 700 рублей на прилавок. Продавщица передала мне пакеты. Я собирался уходить, но тут она меня окликнула.
— Молодой человек, вы сдачу забыли!
— Гусары у дам денег не берут, — сказал я и засмеялся.
Выйдя из магазина, я направился к этим ханыгам. Они меня ждали и взглядами, полными предвкушения кайфа, смотрели на пакеты. Подойдя, я увидел, как расширяются их зрачки. Как будто бы у меня в пакете с водкой была вся реальность. Хотя...
— Вот твоя водка, братан, — сказал я своему новому знакомому с района.
— О, вообще от души, братан! Водка не такая вредная, как каждый день ходить в кроссах, — сказал он, забирая из моих рук пакет с водкой.
— Ну, может быть. Ладно, давайте люди, я пойду.
— Не-не-не, ты куда?! Чё пацанов не уважаешь? Выпей с нами, — сказал то ли с наездом, то ли с предложением выпить этот гопничек.
— Я, бля, не бугор. Мазу не держу. Пить водку в восемь утра не хочу. Ну а пацанов уважаю. Я вам даже пару сигарет оставлю, — сказал я и, достав из кармана спортивок пачку с двумя сигаретами, передал её им.
— О, заебись. От души. Давай, братан. Увидимся ещё.
Я зашагал от магазина в сторону дома. По спине неприятно бежали мурашки, и я каждые десять метров оглядывался. Ведь эти ханыги могли меня убить не за ***, а за два литра пива и пачку сиг. Очень выгодный курс. Бесценная душа человека в обмен на пиво и сиги. Я только этим и занимался, к слову. Пока я шёл к дому, открыл новую пачку сигарет и закурил. Я шёл и курил. Иду, курю. Прямо как в песне Чистякова. Подойдя к своему подъезду, я докурил сигарету и, затушив её, бросил в мусорку. Я нащупал ключи в кармане ветровки и открыл дверь подъезда. Поднялся по лестнице. Открыл дверь в общий коридор, зашёл и закрыл дверь. Подошёл к двери, ведущей в мамину квартиру. Открыл её и зашёл. Собака не прибежала меня встречать, а это значило только одно: моя мама проснулась и ушла гулять с собакой. Значит, надо действовать быстрее. Я снял ветровку и ботинки, предварительно достав стиральный порошок из внутреннего кармана. Метнулся к антресоли и достал оттуда mp3-диск ВИА «Психея».
«Бля, пиво!» — сказал я вслух и вернулся за пакетом, который я положил на комод при входе в квартиру.
Взял пакет с пивом и сигаретами и сразу же пошёл на кухню. Достал сигареты, кинул пачку на стол. Открыл пиво. Налил себе стакан и убрал оставшееся в холодильник. Потом я достал пакет со стиральным порошком из кармана спортивок. Высыпал треть пакета на диск. Достал из ящика нож и сделал три дороги. После я достал из ящика стола трубочку для коктейлей. Взяв её, я тут же простирнул две дороги своими двумя ноздрями. Эта горькая, бледная гадость как будто бы залетела прямиком в мозг. Волосы на голове встали дыбом.
«А-а-а-а-а-а, дикая ***ня!» — сказал я вслух непонятно кому.
Когда стиральный порошок начал проваливаться по носоглотке, и я ощутил его горький, терпкий вкус, то я тут же запил его пивом. Двумя небольшими глотками.
Я услышал, как в общий коридор кто-то зашёл. Я тут же стёр третью дорогу. Вот она сразу тряханула и провалилась.
«Ой, фу, ****ь!» — сказал я вслух и запил её пивом.
Ключ в замке нашей двери начал поворачиваться. Я услышал щелчок замка в настолько чистой тишине, что до этого я слышал только ход часов, висящих на стене. Дверь открылась, и я услышал скулёж и топот лап, бегущих в мою сторону. В дверном проёме кухни показалась наглая рыжая морда. Это была Луша.
«Луша! — чуть не закричал я. — Как я рад тебя видеть сегодня! Да и всегда рад. Иди ко мне, моя зверюга».
Собака не оценила моего жеста и убежала обратно в прихожую к маме. Я ещё раз глотнул пива. Осталось всего полстакана. А мама зашла в кухню.
— Доброе утро, солнышко. А почему ты не на работке своей? — спросила она.
— Доброе утро, мамуля моя любимая. Я не на работе, потому что сегодня на меня написали очередной донос, и мне надо будет явиться в ЖКХ, где я работал, к 12:00 на суд-четвёрку и получить расчёт. Я, наверное, сейчас попью пива, потом соберу вещи, свои черновики там и прочие ништяки. Помоюсь, пойду получу расчёт со своей престижной работы и оттуда поеду к себе домой в Санкт-Петербург на маршрутке, которая в 14:00 отходит от местной рыгаловки «Богатырь». Если пиво к тому моменту подействует на мочеиспускательную систему, то я обоссу этот так называемый ресторан. Прости меня, мамуль, за слово «ресторан». Ты же знаешь, что у меня личные счёты с этой убогой харчевней. И выезжаю я в два часа дня, значит, в шесть вечера я дома, у себя в комнате в коммуналке. Это при условии, что суд-четвёрка не растрелляет меня на месте. Вот такой у меня план. Как тебе? — выпалил я.
— А ты какой стакан пива пьёшь за сегодня? — спросила мама.
— Мам, я пью первый стакан пива. Вот клянусь. Вот честное слово. Меня просто уволили с работы, и я немного взвинченный. Вон, видишь, волосы мои даже встали на дыбы, как солдат белой армии вставал в стремени, чтобы рубануть своей шашкой очередного левака-коммуниста. Понимаешь? Со мной всё нормально. Это просто эмоции. И предвкушение возвращения домой. Как говорится, в гостях у мамы хорошо, а дома тараканы бегают. Но мне всё равно надо туда вернуться. Там точка силы на моём меридиане, а у тебя дома и вообще в этом городе находится моя внутренняя Тайга. Ну, помнишь, как у Старкова? Ну, группа «Химера». Там, типа, поётся «Пётр живёт в тайге, он ушёл от мирских хлопот». Вот так же и я живу тут. Мне комфортно, иногда даже весело, но моё место в Санкт-Петербурге, на точно таком же Безымянном острове, как здесь на Якоре. Я должен быть там, в Питере. Понимаешь, мам? — опять что-то сказал я. Интересно, а что именно я сказал? Это вообще связано логически или я просто в высшей точке эйфории нахожусь сейчас?
— Хорошо. Я всё понимаю, сынок. Самое главное, чтобы ты был доволен, — сказала мама. — Ты будешь завтракать?
— Я уже завтракаю, мамуль, — сказал я и глотнул ещё пива из стакана.
— Может, всё-таки будешь кашу или яичницу?
— Нет, спасибо. В пиве есть всё необходимое для нормального обмена веществ. Все группы витаминов: A, B, C, D, E, амф... А ещё в пиве много жиров, углеводов, белка и так далее и тому подобное. Ведь пиво – это по сути что, а-а-а, мам? — меня уже конкретно несло. Сердце было готово взорваться, поэтому я сделал ещё один глоток из стакана с пивом. Пиво кончилось, и я налил себе новый стакан.
— Я не знаю. Расскажи, — сказала мама, поставив чайник на плиту.
— Так вот, мамуль, пиво – это же по сути своей жидкий хлеб с макаронами. Почему? Да потому что солод – это та же самая рожь. Ржаной хлеб знаешь? Видела? Ела, да, мам? Пшеница, из которой делают муку, а из муки уже макароны, хлебо-бублочные изделия и всё такое, вообще является главным компонентом пшеничного пива. В одном ряду с солодом, хмелем, дрожжами и водой. Так что пиво – это по сути своей еда космонавтов, — сказал я и сделал глоток из стакана.
— Очень интересно, Пётр, сын, — сказала мне мама.
— Мам, ну надолго же прощаемся. Задавай свои ответы. Я же хочу поговорить с тобой на прощание, а то по телефону не то общение. Сама же знаешь, — сказал я, но пиво подействовало, и меня немного подуспокоило и размазало по стулу.
— Пётр, мой старший сын, а ты вообще задумывался о детях? Вот у твоих соседей по коммунальной квартире их четверо. Может, найдёшь себе женщину и сделаешь меня бабушкой? Вот как бы ты назвал своего первого ребёнка? — спросила у меня мама.
«ЭТО ЗАГОН! НЕВЪЕБИЧЕСКИЙ ЗАГОН!», – подумал я.
— В тот день, когда родится мой ребёнок, обязательно должна пролететь звезда по ночному небу и три старика должны принести ништяки моему ребёнку, а учитывая именины и имя врача-акушера ну или кто там детей принимает, когда они лезут из женщины, то я назову сына Иисусом, а если будет дочь, то Мария. Вот как-то так,— сказал я.
— Иисус Петрович Курков. Мне нравится. Прям звучит, — сказала мама.
— Да, но тут есть нюанс. Если он не будет уметь превращать воду в вино, то я его в детский дом сдам. А уж там его научат превращать чужую сотку в свои два косаря, — сказал я.
— Нет. Не надо в детдом отдавать моего внука. Я его заберу, — запричитала мама.
— Хорошо. Будет у тебя внук Иисус, — сказал я. — Пойду я в ванной полежу.
— Хорошо, сын Пётр, — ответила мне мама.
Я допил пиво. Встал со стула. Поцеловал маму. Пошёл в ванную. Закрыл за собой дверь на щеколду.
—Бл... в смысле, какая оказия, — сказал я.
Открыл дверь ванной. Пошёл на кухню. Достал пиво из холодильника и ушёл в ванную обратно. В ванной я включил воду и разделся. Лёг в ещё только наполняющуюся ванну. Пиво поставил рядом на стиральную машинку. Красиво жить не запретишь. А мне тем более. Я понял жизнь и бросил работать. Мне вообще не очень нравилось работать. Не потому что работают только рабы. Эти телеги долбоёбов на меня не действовали. Мне уже давно не шестнадцать лет. Работу я не любил по одной простой причине: это почти всегда компромисс с совестью для меня. Мне, как дворнику, платят 550 рублей за один рабочий день. И я, типа, работаю два часа за эти деньги. Не больше. Потому что как заплачено, так и нахуячено. И у меня таких примеров чуть более чем.
Ванная наполнялась водой, а я пил пиво из баклахи и шевелил пальцами на ногах. Хорошее времяпрепровождение, пока наполняется ванна. Я выключил воду. Ванна наполнилась. Тем более я увеличивал объём своего тела, вливая в себя пиво, соответстенно, вода вытеснялась этим объёмом. Я помнил это, потому что в тот раз я не прогулял урок физики. Хоть я и часто прогуливал. Ходил только на русский язык, литературу, словесность и историю. А большего мне и не надо. Я просто в душе не ебу, как мне поможет математика. Экономика – ну такая же ***ня, как математика. Я слушаю ЧЭ&РО и знаю законы рыночных отношений и чёрной экономики. Не понаслышке. Обществознание тоже нахуй. Какое, бля, общество? Есть хозяева рабов, которые и решают за всё так называемое общество. Ну, то есть высшее общество решает за нас. Они уже много лет вдалбливают людям, что в моей стране всё принадлежит людям, но по факту ни хуя людям не принадлежит. И люди сами рады обманываться. Они искренне верят в то, что все природные ресурсы принадлежат им, но это не так. Нихуя никому ничего не принадлежит, если вы рабы. Рабам имущество иметь запрещается. Вот чисто как в той книге про Гарри Поттера: «хозяин подарил Добби носок, теперь Добби свободен». Сейчас многие дегенераты скажут, мол, а хули я как Обломов лежу в ванной, пью пиво и размышляю о людях? А я что, людей много вокруг себя вижу?! Такое количество лизоблюдов, упоротых наглухо фашистов-патриотов и прочего биомусора я не видел нигде. Правда, я всю жизнь в России протусил, но это ничего страшного. Просто я-то, лежащий в ванной и попивающий пивко, могу подумать над всем этим. Вы не можете. Рабу не надо думать. Работать надо. Верить надо. Спать тоже надо иногда. А большего не надо. Высшее общество никогда не даст вам консолидироваться хоть в какое-то общество. Потому что обществу нужны перемены, а на перемены нужны либо деньги, либо время на смену менталитета подрастающим поколениям. А где их взять? Вот-вот, поэтому-то и не получается у нас ничего.
Я сделал последний глоток из баклахи. Там осталась только пена. Пена нескольких часов, пока я пил это пиво. Очень символично. Наверное, пена, которая остаётся на дне баклашки из-под пива, является пеной дней. Потому что если бы было море пива, я бы дельфином стал красивым.
Я вылез из ванной. Вытерся полотенцем. Оделся в ту же одежду. Причесал рукой свои волосы и вышел из ванной. Я пошёл в свою комнату собирать свой рюкзак. Я положил в рюкзак единственные джинсы. Вчера мама всё-таки включила стиральную машину и постирала те вещи, от которых воняло помойкой. К джинсам я положил вчерашнюю пару носков, свитер, рубашку и трусы. Они успели высохнуть. Одно отделение в рюкзаке было забито. Во второе я положил две тетради по 96 листов. В одной тетрадке были всякие шутки, фельетоны, прикольные словосочетания и так далее. Во вторую тетрадь я писал свою «Пивную поэму». Кстати, а ведь время всего-то 10:36! Я уже помылся и собрался. Даже пиво допил. Неплохо было бы что-то в неё дописать.
Я пиво не пил до 13 лет
Теперь давайте о главном.
Любителя пива большего чем я нет
Его я люблю глотками плавными.
Чтобы пиво не пенилось,
Как пенится пена дней,
В которой исчезают мои пару друзей
А я не сделался б
алкашом, что стоит у круглосуточного
Денно и нощно.
Вот за это я поднимаю бокал чтобы отвести порчу,
И делаю глоток мощный.
Вот такую фантасмагорию я написал в поэму. Хрен знает, что это было. Я написал это за три минуты. Часы показывали 10:39. Я убрал тетрадь с поэмой в рюкзак и закрыл его. Больше у меня не было вещей. Мне вообще нравился мой аскетичный порядок в вещах. У меня было два свитера, три рубашки, две футболки, одни джинсы и двое спортивок. Кому-то может показаться, что это мало, но мне достаточно. Мне реально не нужны сто пар кроссовок, меня вполне устраивают мои единственные. Я, правда, очень люблю рубашки. У меня есть жёлтая, фиолетовая и белая. Очень люблю носить рубашки, а если учитывать, что я хожу в спортивках большую часть времени, то выглядел я просто насмерть, но мне норм. Надеюсь, что в моей стране не откроют очередной филиал полиции. Ну, полиции моды, например. Мне же просто ****ец придёт от них. Ну, или от каких-нибудь других полицейских.
Я зашёл на кухню. Мама смотрела какую-то лекцию на своём смартфоне. Я же думал о том, что мне ещё минут пятьдесят предстояло тупить до того, как я пойду на суд. Поэтому я начал говорить вслух.
— Мам, может быть, чая выпьем? — спросил я.
— Да, давай попьём. В смысле, нет. Я лекцию смотрю, — ответила мне моя мама.
— Мам, я, если что, шутил про то что сына Иисусом назову.
— Ничего не знаю. Я жду внука Иисуса.
— Ладно-ладно, не тролль меня. Будет внук Иисус. Ну, когда-нибудь.
Я набрал воды в чайник и поставил его на плиту. Взял заварочный чайник, чтобы налить себе заварки, но он оказался пустым. Поэтому я пошёл и вытряхнул его содержимое в унитаз. Вернулся на кухню, помыл его и насыпал внутрь новой заварки. Чайник закипел через десять минут. Я залил кипяток в заварочный чайник и присел подождать пока он заварится.
— Мам, а ты пойдёшь со мной на суд-четвёрку? — спросил я у мамы.
— Я похожа на человека, которому утром субботы нечем заняться, кроме как сходить к сыну на суд?
— Ну, я планирую там адски угореть, получить расчёт и уехать в Санкт-Петербург. Домой. Домой. Пора домой.
— Конечно, уезжай. Я, если что, знаю твоих начальниц и найду их, если они тебя расстреляют.
— Бомбу в них бросишь? — рассмеялся я.
— Конечно. Ты же мой любимый старший сын.
БОМБА! Можно же бомбочку замутить.
— Мам, а где моя бумага для самокруток?
— Не знаю. Поищи на столе, — ответила мне моя мама. Я начал искать свои бумажки для самокруток. Когда я только приехал к маме пожить, у меня с собой было три пачки табака, пять упаковок бумажек для самокруток, и два пакета с фильтрами по 150 штук в каждом пакете. И фильтры, и табак кончились, а вот бумажек осталось где-то полторы упаковки. Я смог найти обе.
— А зачем тебе бумага для самокруток? У тебя же кончился табак. Или ты знаешь, где достать табак в Кингисеппе? — неожиданно для меня спросила мама, как будто бы она была телепатом и знала о моих планах на табачную бумагу.
— Да всё в порядке, мам. Я не знаю, где достать табак в Кингисеппе. Особенно когда он так нужен. Ну, например, когда ты в белых кроссовках попал под дождь в поисках табака. Я просто хотел забрать бумажки, чтобы уже в Санкт-Петербурге купить к ним табака и фильтров, — ответил я маме и убрал упаковки от табака в спортивки.
— А-а-а, — сказала мама.
Я налил себе заварки и кипятка. Поставил чашку на стол и ушёл в туалет. В туалете я достал из кармана упаковку с бумажками. Взял одну из них и положил на полку, где стоял освежитель воздуха, предварительно проведя языком по клеящейся полосе. Достал из кармана остатки стирального порошка в пакетике. Аккуратно высыпал их на бумажку. Свернул её прямо там на полке и закрутил с обоих концов. Получилась такая «колбаса» или «конфетка». Пусть пока полежит. Я поссал в унитаз. Смыл за собой. Взял свою «колбаску» и вышел из туалета. Зашёл в соседнюю дверь, чтобы помыть руки в ванной. Включил воду. Набрал воды в рот. Запрокинул голову и закинул «колбаску» в рот. Сглотнул. Всё сглотнулось. И теперь это всё шло по горлу и пищеводу, прямиком в желудок. У меня было что-то около тридцати минут, пока бомбочка не растворится. Я помыл руки, вытер их об полотенце и вернулся на кухню. Сел и стал пить чай.
— Ты не опоздаешь на свой суд? — спросила мама.
— Нет. Мне ещё через двадцать только выходить. Суд же пройдёт в конторе ЖКХ №2, — ответил я.
— А ты собрал вещи? Или мне собрать их за тебя? — спросила мама, проявляя любовь и заботу.
— Мам, ну я же уже не маленький ребёнок. Конечно, я всё уже собрал.
— Ты для мамы всегда малыш и ребёнок. Мама о тебе заботится.
— Я понимаю, мам, но не волнуйся.
— Ну как за сына не волноваться?
— Не знаю. Иисус пока не родился, — сказал я и засмеялся от своей же шутки.
Мама продолжила просмотр лекции, а я спокойно пил чай. В 11:45 я ещё не допил, но мне пора было выходить.
— Мама, мне пора, — сказал я.
— Хорошо. Я провожу своего любимого старшего сына до двери.
Я оставил недопитый чай. И пошёл в свою комнату за рюкзаком. Взял рюкзак и вышел с ним в прихожую. Надел кросовки и ветровку. Закинул рюкзак на плечо и оглянулся на дом, где живёт моя мама. Мама стояла чуть дальше по коридору. С ней была наша собака Луша.
— Всё. Уходишь? — спросила меня мама.
— Да, мам, ухожу. Поеду я к себе домой.
— Тогда дай мама тебя обнимет и поцелует, — сказала моя мама.
Я подошёл и склонил голову перед мамой. Я был большой, взрослый мужчина. Мама поцеловала меня в щёку и обняла. Сильно и похоже, что надолго.
— Мам, ну мне правда пора, — сказал я.
— Хорошо. Иди, но позвони маме, как дома будешь.
— Да, конечно.
Я развернулся. Дошёл до двери маминой квартиры. Открыл её. Вышел в общий коридор. В глазах стояли слёзы. Вот так вот просто взять и уехать от мамы из-за того, что тебя уволили с работы, а паразитировать и жить у мамы на её зарплату ты не хочешь. Если я просил у мамы в долг, то всегда возвращал. Но сейчас мне надо ехать в Санкт-Петербург, потому что здесь было нечего делать.
Я открыл дверь общего коридора. Вышел на лестничную клетку. Закрыл дверь общего коридора. Спрятал ключи от маминого дома в свой рюкзак. Достал из рюкзака свои ключи. Спустившись по лестнице вниз, открыл дверь подъезда и вышел на улицу. Идти мне надо было в соседнюю девятиэтажку, и я, выйдя на асфальтированную дорожку, пошёл. Где-то на полпути у меня начало бешено колотиться сердце. Мне на пару секунд даже показалось, что всё замерло и лишь ветер дует, а я иду на суд. Длилось это недолго, а что это значит? Что мне плевать на суд-четвёрку. У меня в желудке уже растворилась бомбочка.
Я всё равно подошёл к дверям ЖКХ. Точнее, к ступенькам, которые вели в офис местного ЖКХ. Время было 11:54. Я решил покурить. Прикурил сигу, но тут сверху раздался голос с типично-начальниковскими нотками охуевшести.
— Стоишь? Куришь? Почему ты опоздал? — спросил у меня голос. Я оглянулся и понял, что наверху стоит одна из моих начальниц.
— Так товарищеский суд назначен же на 12:00, — ответил я.
— А сейчас сколько по-твоему? — шипела моя начальница-жируха. Я взглянул на часы.
— 11:56.
— У тебя неправильное время. Неправильные часы, — проорала она и ушла обратно в офис. Я, насколько это вообще возможно в моём состоянии, стоял и курил. Мне было та-а-а-а-а-ак похуй. Вы себе даже представить не можете...
Я докурил и поднялся по ступенькам в офис. Прошёл по коридору и оказался в совещательном зале. Четыре мои начальницы были на своих местах. Они как восковые фигуры сидели на стульях, а мне даже табуретку не дали.
— Итак, слушается дело о товарище Куркове, — сказала одна из этих фигур-нэцкэ.
— Ваша честь, я попрошу добавить в протокол, что товарищ Курков опоздал более чем на тридцать минут на рассмотрение своего же дела об опозданиях на работу, — сказала та самая жируха. Хотя они все были жирными. И я был жирным, но не суть.
— Принято, — почти что хором сказали жирухи.
— Итак, товарищ Курков систематически опаздывал на работу в течение трёх месяцев. Эти опоздания фиксировались нашим судом. А также я хочу отметить, что на товарища Куркова поступило девяносто шесть жалоб в письменном виде. Что вы скажете на это, товарищ Курков?
— Я скажу так: вы можете сколько угодно ругать меня за мою работу, но я хочу спросить у вас, а кто написал на меня девяносто шесть доносов?
— Это тайна личного доносительства, товарищ Курков. Мы не разглашаем такую информацию.
— А я знаю, кто. Вы и написали.
— Нет. Мы не написали на вас ни одной жалобы, Курков.
— О нет. Вы и написали девяносто шесть доносов. Чисто бывает только там, где нет мусорят... В смысле, я хотел сказать «не мусорят». Ну, вы поняли, да? Вы понимаете, что тот участок, который я убирал, – это Авгиевы конюшни? Пока с этого участка не выгнать три тысячи быков, сидящих в своих квартирах, это невозможно убрать в принципе. Я каждый день убирал, но каждое утро всё снова было загажено. И эти тупые старухи, что постоянно учат меня, как мне мести граблями весь их мусор, достали уже. Но парадокс: я не они, а вот вы-то вчетвером как раз они и есть, вы в этом адском стаде быков прущих напрямик, но на убой. Вам плевать, что у вас весь двор в говне. Вас интересует только то, что происходит у вас в квартире.
— Товарищ Курков, как вы разговариваете с начальством и с судом, вы почему так кучеряво базарите?!
— Нихуя себе! — я конкретно взбесился. — На одного работника сразу четыре начальника. Читали Салтыкова-Щедрина? Там у него есть повесть про то, как один мужик двух генералов прокормил. Вот сейчас то же самое происходит. Вас с ложкой дохуя, а нас с сошкой нихуя. В принципе, всю систему надо менять. Рабочие кладут асфальт, а за что деньги получает прораб? А подрядчик? Они-то что сделали? Имели знакомства? Получили подряд за откат? Пошли они все на ***. Воротилы бизнеса.
— А-а-а, самый умный нашёлся. Мы деньги получаем за то, что эффективно руководим работниками.
— Так у вас нет работников. У вас только я работаю. Кем вы вообще руководите?
— Друг другом.
— Ой, ****ец. Давайте расчёт и трудовую, — сказал я.
Что было дальше? Мне выдали расчёт за шесть рабочих дней. 3 300 рублей. И отдали трудовую, где было написано, что я уволен за «воровство». Я вроде ничего не украл, но *** с ними. Всё равно мне больше не нужна «трудовая книжка», потому что, я решил, что никогда больше не буду работать.
— Делайте бомбы! — сказал я своим начальницам напоследок, а они так ничего и не поняли.
Я шёл к маршруткам. Шёл быстро, потому что был ускорен. Этот ебучий ГУЛАГ отнял у меня почти сорок минут. Я шёл быстро, чтобы успеть зайти в магазин. Взять попить на «дорогу». И водички взять, чтобы было попить, пока еду до Санкт-Петербурга.
Дойдя до магазина, я зашёл туда и взял шкалик коньяка и литр минеральной воды. Денег осталось 3 000 рублей. Я подошёл к маршрутке, расплатился с водителем и занял себе место, положив на него рюкзак. Маршрутка стоила 500 рублей. В городе мне нужно будет сесть на автобус за 50 рублей. То есть, когда я доберусь до дома, у меня останется 2 450 рублей. А-а и ладно. Я глотнул коньяка из шкалика. Обжигающий нутро вкус прокатился по пищеводу прямиком в желудок. Я немного подождал, пока коньяк начнёт действовать, и сделал ещё один глоток.
Бля, точняк! Пойду обоссу местную чебуречную, куда меня не взяли на работу. Я был достаточно упорот, чтобы подойти к окну этой рыгальни, достать *** и поссать на стекло, разделяющее улицу и зал так называемого ресторана. И что же вы думаете? Пацан не зассал.
Я подошёл к окну. Достал ***. И нассал на стекло. Видели бы вы лица людей, которые приехали отобедать там бизнес-ланчем в обеденный перерыв. Они стали мне что-то орать. Точнее, они пораскрывали свои рты. Я не слышал их. Они были за стеклом. В своём аквариуме. Я же был свободен в океане возможностей. Да, метафора совершенно идиотская. Ну типа, они выйдут из ресторана и тоже будут в этом океане. Нет, нихуя. Они поедут обратно на работу. Ни один из них не купит бухла прямо сейчас. Ни один из них не пошлёт своё начальство нахуй. Ни один из них не напишет ни одного стиха. Ни один из них не знает, для чего он вообще живёт эту свою околожизнь. Но однажды я буду с ними на равных. Всех в конечном счёте ждёт смерть. И вот тогда-то и у меня будет всё как у людей. Как и у всех тех, кому с детства вдалбливали, мол, будь как все, мысли как все, учись в шараге или колледже, как все. Не хочешь? Иди учись в институт. Не хочешь? Вот специально для вас, мальчики, настоящая игра в войнушку в армии. Девочки, чего смотрим-то на мальчиков? Рожаем тысячу детей! Всё как у людей, ****ь. Сидите в своих демосрумах. В своих аквариумах.
Я пошёл к маршрутке. Из местной рыгаловки так никто и не вышел набить мне морду, возможно, потому что видели, насколько я упорот и в невменозе. Я одним хорошим глотком допил коньяк. Меня уже, что называется, мазало. Я закурил сигарету. Докурил сигарету. Кинул окурок в урну. Пошёл к маршрутке. Сел в неё. Попил воды. И стал ждать отправления. На часах уже было 13:59.
В 14:05 водитель завёл мотор, и мы стали уезжать из этого страшного маленького города. Дорожные пейзажи вдалеке казались мне текстурами. Симулякрами реальности. Как будто бы их нет. Совсем нет. Как будто их рисуют по мере приближения маршрутки, которая ехала достаточно быстро.
Я не буду тут расписывать, как я доехал. Я вышел из маршрутки уже в Санкт-Петербурге. Солнце ещё светило, но до заката оставалось не больше пары часов. Я сел в автобус и поехал к себе на район. Вышел у «Галереи», чтобы прогуляться. За полчаса дошёл до дома. Возле дома я зашёл в магазин и купил пятку коньяка. Зашёл в свой подъезд. Поднялся на свой этаж. Открыл дверь. Зашёл в квартиру. Поздоровался с соседями по коммунальной квартире. Открыл ключом навесной замок на своей двери. Зашёл внутрь. Подключил светильник к розетке. Включил свет. Снял рюкзак. Поставил его на пол. Вытащил из кармана 0,5 коньяка. Достал из шкафа стакан. Налил себе целый. И произнёс тост.
«Никогда не мешай наркотики с бухлом. Это единственное, чему я могу тебя научить. Так бывает...» — сказал я и чокнулся стаканом с зеркалом.
Выпил стакан коньяка залпом. Запил остатками минералки из портфеля. Лёг на кровать и как-то незаметно сам для себя уснул.
13 сентября
Я открыл глаза. Хоть в комнате и горел светильник, но на улице было темно. Вчера я нормально напился. Мне совсем не хотелось вставать с кровати. Я посмотрел время на своём телефоне. Было 00:37. Я проспал где-то часов пять, но новый день наступил. Мне было очень плохо. Чувство разлуки гаденько свербило и говорило, что мне надо выпить. Я не силён в чувствах, но думаю, и похмелье тоже выступало за то, что я хочу выпить. Я попытался сесть на кровати. У меня получилось. Посмотрел на бутылку коньяка. Там было чуть больше половины. Большая часть. Я плеснул себе в бокал грамм тридцать и сказал: «Ну, будем здоровы».
Я перелил коньяк из стакана в себя. Чувство чего-то горячего пронеслось по телу. Меня даже немного тряхнуло. Стало чуточку полегче. Я налил себе уже пятьдесят грамм. Выпил. Стало совсем хорошо, а в бутылке была ещё половина.
«Ну как же я хорош», — сказал вслух я, вставая с кровати.
Я вышел из комнаты. Сходил в туалет. Помыл руки и лицо в раковине на общей кухне. Вернулся в комнату. Подошёл к окну. Посмотрел на район. Он был прекрасен. Вместо ржавых турников и ушатанной детской площадки я из окна видел одну из артерий центра. Даже в час ночи по ней иногда проезжали машины и туда-сюда ходили люди. Здесь жизнь не остановилась, она вообще не прекращалась.
Я отошел от окна. Налил себе ещё «пять капель», выпил. Взял чайник. Вышел из комнаты. Набрал в чайник воду из-под крана. Поставил чайник на плиту. Зажёг газ. И стал ждать, пока он закипит. Ждать было недолго. Чайник закипел минут за пять. Я взял чайник и принёс его обратно в комнату. Достал из шкафа чашку. И оттуда же из шкафа достал чайный набор. Этот набор мой друг Юра подарил мне на день рождения. Там было 30 сортов чая в пакетиках. Каждого сорта было по 4 пакетика. 120 пакетов чая я буду пить очень долго. Я открыл упаковку. Выбрал пакетик фруктового чая. Мне же коньяк запивать. Достал пакетик из упаковки. Закинул его в чашку и залил кипятком. Пошёл и плеснул себе в стакан ещё коньяка. Дождался, пока заварился чай. Кинул пакетик в мусорный пакет. Там ничего не было, кроме этого пакетика и пустой бутылки из-под минералки. Я выпил коньяк. Не стал запивать чаем. Он был ещё очень горячим. Коньяк же был комнатной температуры, но внутри меня он расходился горячими волнами.
«И жить хорошо, и жизнь хороша», — сказал я непонятно кому. Хотя может быть, я это сказал тараканам в моей комнате или тараканам в моей голове.
Я решил что-нибудь написать. Только стихи не шли. Я решил написать первое в своей жизни эссе. Подошёл к портфелю. Достал оттуда тетрадь для фельетонов. Взял ручку с полки. Сел и начал писать.
Любое творчество так или иначе закольцовано. Я могу это назвать условно «петлёй». Авторы, или как их называют сейчас, «контентмейкеры», абсолютно все находятся в так называемой петле. И я тоже. Петля — это бесконечная попытка её разорвать. Разорвать петлю можно только пулей. Банально убив себя или кого-нибудь другого. В моём случае надо убить протагониста моих стихов. Как мне это сделать, если в случае с «Пивной поэмой» я не могу убить героя в произведении? Там с точки зрения повествования ничего не происходит, но если герой не умер в тексте, то он будет жив в следующем для людей. Никто не заметит смерть героя за пределами повествования, кроме автора. В этом и проблема «петли». Даже когда она разорвалась для автора, никто и не заметит, что произошла подмена. Для автора герой абсолютно новый, а для потребителей он не новый. Это всё тот же герой повествования, у которого могли поменяться взгляды и манера речи, но они ассоцируют себя именно с ним.
Я закурил сигарету. Налил себе ещё один полтишок коньяка. Выпил. Запил чаем. И вернулся к эссе.
Я не могу привести никаких примеров, кроме своих. Герой моих стихов умирает после каждого стихотворения. В поэме он уже умер дважды. Что уж говорить о простом стихотворении в два четверостишия? Я ничего не могу сказать о нём, кроме того, что петля разрывается пулей, а пуля, как известно, дура. Вот и для поэта эта самая «дура» является смертью. И поэт, и герой его стихов находятся в петле, а Морана подходит к каждому из них и крутит барабан пистолета, играя с автором и его протагонистом в русскую рулетку. Если вы фартовый, то вам даже самому дадут курок потрогать, но это не принципиально. Принципиально, что кто-то из вас двоих умирает. Или поэт в вас или герой в вас. Быть и поэтом и героем повествования одновременно – невозможно. Почему, спрашиваете вы? Потому что законы просты: автору всё до ****ы. До пули, так сказать. Пуля убьёт его, как автора. Но я уже говорил, что умирает только один. Если один из них остаётся жив, то он спасает другого. Герой вполне себе может спасти автора, дав ему стирального порошка, живой воды, прованских трав из Чуйской долины. Ну, на крайняк с женщиной хорошей его познакомив. А вот автор может спасти своего героя только регулярно убивая его. То есть поэт, коим я и являюсь, для каждого своего стихотворения должен родить в себе героя и убить этого героя в конце стихотворения. «Очень странная вещь, в поэзии много направлений», – скажете мне вы. Да, возможно, – отвечу я вам. Есть на самом деле две темы в поэзии: это любовь и смерть. Больше тем нет. Как бы и что бы ни придумывал, но изобрести велосипед невозможно.
Я отвлёкся, чтобы ударить тапком таракана, бегущего по полу. Налил себе ещё коньяка. Выпил. Запил чаем. Закурил сигарету. Ну и спокойно стал курить, разглядывая свои обои. На них были города, в которых я никогда не побываю. Ну там Париж, Ньй-Йорк, Рим. По обоям иногда пробегали тараканы. Интересно, конечно, но тараканы тоже не побывают в Париже или Риме. Ну, мои тараканы. Тараканы, бегающие у меня по полу и обоям. Не самый плохой расклад, учитывая, что я не могу их даже потравить. Я взглянул на бутылку коньяка. Коньяк заканчивался. Его осталось на два раза выпить. Не более. Но и не менее. Деньги были, я находился в центре города. Магазин был прямо на углу, и он был круглосуточный. Там за наличные можно было купить алкоголя. Наверное, я скоро воспользуюсь этой услугой. Но вернёмся к эссе.
Велосипед придуман давно, а поэзия ещё раньше. Если сейчас повествование начнёт качать, то это от выпитого. В состоянии опьянения пишут все поэты. Я же делаю свою первую попытку в эссе. Ну или в публицистику. Или во что-то такое. Можете же сам жанр определить? Мне просто плевать. Моё дело писать. Но вернёмся к моей теории о петле и пуле. Петля, несмотря на очевидные минусы, так или иначе, но поддерживает творческую единицу. Когда творческий человек висит в петле, то петля держит его за шею, грозясь убить. Скорее всего, она и убьёт автора как творца, но это метафора, и петля поддерживает его между небом и землёй. Автор неподвижен и, в принципе, просто висит, мучается, и выдирает свои потуги из себя, оставляя раны. Воздуха не хватает критически. Другое дело писатели. На самом деле написать книгу – это один – два месяца. Всё остальное время писатели вполне себе спокойно бродят по земле, а петлю используют в качестве галстука. Раз в пару лет писатель затягивается воздухом и виснет в петле. Пуля совершенно не про писателей. Им нет смысла убивать своего лирического героя. Его читатели с ним знакомы, а если и не знакомы, то знакомятся в процессе чтения нового полотна. Некоторые читатели моего тёзки Петра Куркова реально верят, что протагонист и автор — это один и тот же человек. И зачем ему убивать своего протагониста или себя, перерождаясь, как птица феникс? Зачем и ради чего? Убивать в себе творца – это идиотизм. А убивать своего лирического героя – та же самая херота. Но это в конкретном случае. Никто не знает, сколько своих героев и героинь убил автор, чтобы его герой находился в идеальном балансе света и тьмы, любви и смерти, добра и зла. Что касается пули, её задача только убить. Нет никакой поддержки от пули. Пуля просто проходит через автора или его героя, оставляя бездыханный труп. Некоторые авторы выбирают пулю после двадцати лет в петле. Когда, казалось бы, они уже признанные творцы, но так бывает, что Морана убивает не их, а лирического героя. Новый герой не принят толпой. Автор страдает в петле. Морана предлагает ему пулю, и автор в отчаянии соглашается. Выстрел.
Стоп, а кто отпоит автора живой водой? А никто. Он остался без героя. Остаётся только разлагаться, пока на твой череп не встанет новый творец, готовый к петле.
Вроде неплохо. Даже логично. Я посмотрел на почти пустую бутылку коньяка. Плеснул себе в стакан остатки. И выпил их хорошим глотком. Закурил сигарету. Немного одёрнул занавеску, чтобы посмотреть на ночную улицу. Я курил и смотрел в окно. Гопники заходили в арку через улицу от моего дома. Тут же выходили. В библиотеку шли. За закладкой, наверное. Я же думал... да ни о чём я не думал. Думал об эссе. Наверное, я сейчас допишу эту телегу и пойду возьму пару бутылок пива. Пару литрушек в стекле. Или пару баклах. Не знаю пока. И что в эссе допишу, не знаю.
Я зло затушил окурок в пепельнице. Он не хотел быть потушенным и упрямо продолжал тлеть, пока я не утопил его в пепельнице. На столь прекрасной ноте, пьяный и злой, я вернулся к эссе.
Однако стоит и упомянуть эпигонов. Среди творцов эпохи метамодерна набирает популярность такое явление как «шибари», т.е. связывание. При «шибари» т.н. творец может быть связан так, что воздуха ему может не хватать, и даже может быть подвешен в воздухе. Но суть этого именно в получении удовольствия самим объектом. Все верёвки на нём завязны с помощью кого-то. Самого себя связать не получится, а Морана не будет помогать. Каждый творец сам себе связывает петлю и лишь потом может выбрать пулю. Эпигоны же напрочь лишены такой способности. Их лирический герой – это не последствие кропотливой работы, а всего лишь желание, что называется, «срубить бабла». Такой творец может быть суперпрофессионалом в своей нише искусства, но при этом его лирический герой для него никто. Симулякр. Он не прикипел к нему душой. Он его не любит и никогда не убьёт, пока тот приносит ему деньги. Но это не проблема любителей «шибари». Это, в принципе, проблема эпохи метамодерна. Слишком большой объём информации и разного рода искусства создаётся ежедневно. Каждый час. Каждую минуту. Каждую секунду. В данный момент кто-то дописывает свой стих, кто-то наносит последний мазок краски на холст, кто-то дописывает своё первое в жизни эссе, а кто-то написал свою третью симфонию, используя только мобильный телефон. У людей, потребляющих всё это, нет времени на раздумья, что перед ними сейчас. Реальный автор, висящий в петле и страдающий от неё же, но не готовый на столь радикальный шаг, как пуля? Или простой любитель «шибари», занимающийся этим душевным мазохизмом ради бабла и эпатажа? Отличить их можно, но на это нужно время, которого не может быть у людей, живущих в эпоху метамодернизма. Пока что эта эпоха... кстати, а почему «эпоха», а не «век»? Я убеждён, что это будет эпоха. Развитие технологий идёт гораздо быстрее, чем когда-либо. И все эти технологии делают всё, чтобы люди получали информацию быстрее и быстрее. Я не исключаю, что...
Тут меня уже конкретно понесло. Коньяк дал по голове. Я посмотрел на время. Было 03:21. Я решил, что самое время сходить за пивом, но тут раздался хлопок. Даже, наверное, не хлопок, а выстрел. Он прозвучал отчётливо где-то на моей улице. Может, это материализовалась пуля из моего текста, и там какой-то творец забрызгал своей кровью тротуар? Хотя вряд ли. Санкт-Петербург хоть и культурная столица, но всей стране и людям далеко за её пределами знакомо словосочетание «питерская подворотня» и, конечно, всем знакомо слово «гопники».
Я потушил свет в светильнике. Закурил сигарету и, подойдя к окну, одёрнул занавеску. Из арки напротив вышли два человека. Из-за своего плохого зрения я видел лишь что один из них чуть повыше, чем другой. И тот, который пониже, нёс в руках какой-то кейс. Прям как Серёга и Саймон из художественного фильма «Жмурки» за авторством режиссёра Балабанова. Я бы мог сравнить этих ребят с Винсентом Вегой и Джулсом из «Криминального Чтива» за авторством режиссёра Тарантино, но сравнение с Серёгой и Саймоном было больше оправдано. Эти двое сели в машину и уехали. Номеров я, естественно, не запомнил, потому что я банально их не видел из-за зрения, но меня это не очень волновало. Я и так собирался за пивом, а тут можно пойти и посмотреть на труп. Или хотя бы вызвать скорую человеку, если стреляли в него. Я не особо-то сомневался, что стреляли в кого-то. С этими мыслями я стал собираться, чтобы пойти на улицу. В ветровке был нож, паспорт и кошелёк. Спал я в одежде. Соответственно, мне только оставалось надеть кроссовки и спуститься. Я надел кросовки, натянул на себя ветровку и вышел из комнаты. Прошёл по общему коридору, освещая себе путь фонариком на телефоне. Открыл дверь квартиры. Вышел и закрыл за собой дверь. Закурил сигарету. Сделал две глубоких затяжки и стал спускаться по лестнице. Лифт в этом доме не работал очень давно.
Я спускался вниз по своему подъезду. Кто-то говорит «парадная», а не «подъезд», но суть в том, что я именно в подъезде находился. Ремонт здесь не делали уже семь лет. Стены были зарисованы тегами. У моей мамы подъезд более опрятный, чем этот. Но не суть. Я спустился и, открыв дверь, оказался на улице. На улице было очень и очень хорошо. Свежий воздух и холодный, балтийский ветер были просто великолепны. Особенно когда ты решил прогуляться ночью. Я дошёл до угла дома, где был круглосуточный магазин, и завернул на улицу, которую было видно из моего окна. Я шёл в ту арку. Зайдя туда, я понял, что освещается только та часть, куда попадал свет фонаря. В самом дворе фонари не горели. Я достал телефон и включил фонарик. Первое, что я увидел, повергло меня в шок. Некий ступор. Я увидел человека, у которого был разворочен череп. Ему, вероятнее всего, выстрелили в голову. Страшная и трагическая смерть при страшном и трагическом образе жизни. А какой итог?
Я продолжал светить фонариком. Если тут звучал выстрел, то времени у меня было не так уж и много. Кто-то по-любому уже вызвал полицию. Я переводил луч фонарика по всей арке, но пока видел лишь лужу крови и труп. Скорую ему вызывать было незачем. Вообще, по-хорошему, мне надо было бы убежать уже отсюда в страхе, но я продолжал упорно что-то искать. И наконец-то луч фонарика выловил предмет, который я искал. Это был пистолет. Я не разбираюсь в оружии, но поднял его и засунул в карман ветровки. А теперь я дал по тапкам. Вышел из арки и направился к круглосуточному за пивом.
Зайдя в магазин и взяв корзину для продуктов, я направился к холодильнику с пивом. Взял там две полторашки. Положил в корзину. Подошёл к кассе.
— Доброй ночи. И пакет дайте, пожалуйста, — сказал я.
— Хорошо. Давно тебя не видел, — ответил мне кассир.
— Да, дела просто были.
— А слышал выстрел? — спросил меня кассир.
— Выстрел? Да. Я от него и проснулся, но мне показалось что это было во сне, — я включил дурачка.
— Нет, стреляли по-настоящему.
— Ну, поживём – увидим. Доброй ночи, — сказал я и вышел с пакетом пива из магазина.
Я прошёл немного по улице. Открыл дверь подъезда ключом и стал идти вверх по лестнице. Забавно, но когда я иду по лестнице вниз за алкоголем и едой, то я иду вниз по лестнице, то есть опускаюсь, а вот когда я уже купил бухашки и жратвы, я поднимаюсь по лестнице вверх. Лифт, кстати, в моём подъезде не работает, а то вдруг кто-то забыл.
Я открыл дверь квартиры и прошёл по коридору до своей комнаты, освещая себе путь фонариком. Зашёл в комнату. Убрал одну полтарашку пива в холодильник. Другую поставил на стол. Достал из шкафа пивной бокал. И только потом снял ветровку и кроссовки. Вышел из комнаты. Умылся в раковине на кухне. Вернулся в комнату. Взял полторашку. Открыл её. И аккуратно по краю бокала налил себе стакан пива. Сделал хороший глоток, ополовинив стакан. Теперь же я посмотрел на ветровку. Меня интересовала моя находка. Я достал из кармана ветровки пистолет. Достал из кармана штанов смартфон и стал искать в интернете видео про то, как пользоваться пистолетом. Некоторые думают, что пистолет очень простой предмет в эксплуатации, но это не так. Я нашёл видео с максимально похожим пистолетом на тот, что я сейчас держал в руках. Посмотрел видео. Всё, что я понял – так это то, что я держу сейчас в правой руке пистолет системы Макарова. Я вытащил из него обойму. В обойме было 6 пуль. Я вставил обойму обратно, передёрнул затвор и, поставив пистолет на предохранитель, убрал его в шкаф с посудой. Допил пиво из стакана. Налил новый и вернулся обратно к эссе.
Я не исключаю, что... среди того объёма информации, которым человечество владеет, могут появиться и новые идеи, которые станут столпами общества. Предпосылки уже есть. Если смотреть на историю человечества в разрезе, то я не могу найти объяснения рождению практически всех пророков нынешних мировых религий в течении 500 лет. Как и не смогу объяснить возникновения практически всех нынешних политических идеологий за последние 500 лет. А что в масштабе истории Земли, которой больше 4 миллиардов лет, эти 500 лет? Ничто. Это для человека, чей век короток, эти 500 лет – очень много. Вот для этого и нужна эпоха метамодерна, чтобы новые идеи в обществе смогли найти отклики. Даже при наличии одних лишь творцов.
Я сделал ещё глоток пива. Закурил. Посмотрел на шкаф. Надо вернуться к эссе. Я сделал ещё глоток.
Но вернусь к теории о петле и пуле. Представьте себе, верёвка, из которой состоит петля, плетётся самим автором. Он может купить себе верёвку в магазине, но такая верёвка не будет держать его вес. Может оказаться слишком длинной и не сможет поддержать творца в петле. Он просто будет стоять с петлёй на шее. А вот с пулей всё гораздо проще. Или она убивает автора. Или убивает его героя. Автор может остаться жив, а вот его герой – нет. В конце все герои умрут.
Вроде, я дописал эссе. Допил пиво из стакана и тут же налил новый. Перечитал эссе. Что мне с ним делать? Это же полная ***ня. Какая мне публицистика?! Кто вообще станет слушать человека с девятью классами образования? Да и теория у меня какая-то тупая. Любой человек, окончивший филфак, разнесёт в пух и прах мои потуги в эссе, а уж тем более теорию об этом всём. Да я, в принципе-то, не претендую на истину в последней инстанции. Я глотнул пива и закурил сигарету. На часах было уже 04:40. Я решил поискать работу. Точнее не так. Я никогда не буду работать, но вот наблюдателем на выборах я бы поработал, потому что это пойдёт на пользу моему району. Тем более, что 17-19 сентября были выборы в госдуму и заксобрание. Я стал искать соответсвующее объявление в интернете, вбив в строку поиска «как стать наблюдателем на выборах». Искал я недолго. Первая же ссылка в поиске вела на запись в наблюдатели. Я зашёл на сайт, заполнил анкету и стал ждать звонка, попивая пиво.
* * * * *
Звонок на мобильный раздался через 4 часа. В 08:40. Я взял трубку.
— Да. Пётр Андреевич Курков у аппарата. Говорите, — я всегда говорил «да», а не «алло».
— Пётр. Здравствуйте. Мы рассмотрели вашу заявку. Вы подходите. Сможете ли вы сегодня к 12 часам дня подойти в офис партии «Груша» для инструктажа?
— Да, смогу, — ответил я.
— Тогда всё. Приходите. Мы дадим вам зявления, чтобы быть наблюдателем. Надо будет их отнести... хотя ладно, приходите. На месте всё объясним.
Я повесил трубку. Говорили мы не больше минуты. Пиво у меня закончилось, а пить перед тем, как идти на лекцию, или как там его, «инструктаж», мне не особо хотелось, но я же иду в офис партии «Груша». Я знаю, что есть такой фрукт (или не совсем фрукт?), но груша у меня ассоциировалась с боксёрской грушей. И судя по тому, что партия «Груша» практически всегда проигрывала на любых выборах, так оно и было.
Я встал с кровати. Достал вещи из рюкзака. Взял свою небольшую сумку с мыльно-рыльными приблудами. Вышел из комнаты. И пошёл в ванную комнату, чтобы помыться и побриться. Ванная была занята. Поэтому я вернулся в комнату. Допил остатки чая из чашки. И стал ходить по комнате, размышляя о судьбе России, которая сейчас в моих руках. Россия – великая и могучая страна, а я в ней поэт.
Я ещё раз вышел из комнаты. Ванная освободилась. Я зашёл в ванную и закрыл за собой дверь. Снял одежду. Помылся. Забил на бритьё. Надел на себя джинсы, которые почти уже досохли, рубашку. И вышел из ванны. Пошёл по коридору, зашёл в свою комнату. Закрыл дверь на щеколду. Собственно, я уже был готов выходить. Время было 9:57. Чай пить я не хотел. Идти до штаба партии «Груша» мне было минут тридцать. Спать мне тоже не хотелось. А вот выпить уже хотелось. После душа я практически протрезвел. Поэтому я решил пойти и уже где-нибудь по дороге перехватить пива или джин-тоника. Я стал надевать на свои ноги свои кроссовки, но тут в воздухе повис вопрос. Брать ли мне с собой пистолет? Одно полушарие мозга говорило оставить его дома, потому что из него сегодня убили человека, и если меня, что называется, примут сотрудники полиции, то я могу сесть посидеть. Другое полушарие мозга говорило, что пистолет брать не стоит именно сейчас. Если я хочу испытать его на ком-то, то лучше сделать это ночью, ну или хотя бы в тёмное время суток. Полушария моего мозга определённо дружили. Слишком антипрогибиционистски они мыслили. Само наличие у меня пистолета их вообще не смущало. Так-с, о чём я вообще?
Я вышел из комнаты. Запер её на замок. Прошёл по коридору до дверей квартиры. Вышел и захлопнул их. Спустился по лестнице. Открыл дверь подъезда и оказался на улице. Светило солнце. А я уже шёл к магазину, где купил себе две банки джин-тоника со вкусом груши. Выбор был обоснован тем, что я мог себе это позволить. Ну и тем, что, возможно, мне будет лучше слушать лекцию в офисе партии «Груша» под грушевым джин-тоником. Я знал, как мне идти туда, но я решил скоротать часок за распитием в лежащем неподалеку сквере какой-то тётки типа Зои Космодемьянской.
Вообще, если так подумать, то мой район изобиловал всем этим советским антуражем. Все улицы были советскими. Почти на каждом доме висела табличка, что здесь был В.И. Ленин и что В.И.Ленину невероятно понравилось жить в этом доме аж один день. Единственное, что напоминало о том, что здесь когда-то жили свободные люди, глаголили горельефы и барельефы на стенах. Хотя лично на моём доме было достаточно много тегов. Подписей неизвестных художников. Они тоже в своём роде были свободны. Да и меня совсем не напрягало, что мой дом ими исписан.
Я шёл к скверу. Уже почти переходя дорогу, я увидел что большинство лавочек были заняты парочками, но оставалась одна свободная. И я шёл именно к ней, когда зашёл в парк. Я подошёл к лавочке. Победно открыл банку джин-тоника, глотнул из неё и, оглядев окружающий мир, сел на скамейку. Очень важно всегда смотреть по сторонам, чтобы не было мусора. Я, типа, борец с мусором. Не хочу, чтобы хоть где-нибудь в мире лежал мусор. Точнее, не лежал мусор, а что там мусор делает. Засоряет окружающую среду? В общем-то, большинство сознательных жителей моей страны думает о том, чтобы наша страна избавилась от мусора, мусорных свалок. Занялась бы переработкой мусора и так далее.
Я сидел на скамейке и пил яд из банки. Знаете, никто из пьющих людей не думает, что алкоголь полезен. Все знают, что это яд. Но всё равно пьют его. Этакая модель суицида. Но не в этом суть. Я вертел своим каменным лицом вокруг, и мой взор удостоился невероятной картины. Я понимаю, что многие из вас видели и не такое, но я увидел… да даже услышал, а лишь потом увидел, как жирный хряк на соседней скамейке разговаривает с маленькой девочкой.
«Понимаете, Анастасия, любовь к детям – это суть всех религий. Высшая форма любви – это любовь к детям. Исключение составляет только греческая мифология, где любовь между двумя мужчинами – высшая форма любви. Что касается нас с вами, то я расчитываю на взаимные чувства...»
****ь, что этот долбоёб несёт?! Немного остановимся на его внешности, чтобы все знали педофила в лицо. Он был кудрявый, с длинными волосами и в очках. Очки были, скорее всего, на дальнозоркость, потому что глаза этого чела были несоразмерно больше моих. Особый момент был в том, что он был жиробасом. Ну, то есть он был жирным, как я, но я был жирным от бухла, которое я употреблял ежедневно, а вот эта свинота любила пожрать и пощупать коленочки маленьким девочкам. Кстати о маленьких девочках...
— Отпусти ребёнка, ****ный педофил! — заорал я.
— Вот видете, Анастасия, быдло не понимает наших высоких чувств, а ведь «Лолита»... — начал было он снова втирать дичь.
— Ладно-ладно, я не понимаю ваших высоких чувств. Чувств мужика, которому не дают, и маленькой девочки. Извините, — сказал я и продолжил распивать джин-тоник.
Вообще, я уже придумал план по унижению этого жиробаса. Очень фэтфобно звучит, учитывая, что я сам жирный, но план был. И план был продуман на 146%. Итак, я выпью джин-тоник и захочу ссать после него. В виду, того что я могу допить джин-тоник одним хорошим глотком, надо будет просто ждать, а я ненавижу ждать. Я допил первую банку. Смял её и кинул в мусорку. Этот педофил даже оглянулся на резкий грохот банки в мусорке. Их очень пугает посторонний шум. Мимо ходили люди и на педофила они смотрели с умилением типа вот отец дочку на колени посадил, а на меня смотрели, как на отброса общества, который в одиннадцать утра уже второй банкой джина заливается. Ну, ничего страшного. Мне было наплевать, что они там что-то обо мне подумают. Потому что надо не думать, а соображать. Я вот соображал, что я пью вторую банку, а ссать мне не очень хочется, но я даже не ополовинил банку, а значит, всё впереди.
Слава Ктулху, я захотел ссать! В тот момент, когда в банке оставалась одна треть содержимого. Я допил остатки мощным глотком, встал со скамейки, слегка качнувшись, и пошёл в кусты. Педофил с Анастасией сидел на той же скамейке. В кустах я достал свой прибор и стал ссать в банку. Нассать получилось больше половины банки. Я был доволен результатом.
Выйдя из кустов, я думал о том, что я должен был им сказать. Что-то крутое и пафосное, а в то же время и такое, что не травмировало бы психику этому педофилу. Ведь я любил людей, и мне каждый человек был дорог. Я подошёл к ним со спины. Педофильская чуйка подвела усача, и я смог застать его врасплох.
— Ты пидорас или педофил? — выпалил я ему в лицо.
— Позвольте, сударь, я ни то ни другое.
— А кто ты? — спросил я.
— Я Дима. Я современный писатель. Сейчас пишу ЖЗЛ про Набокова... — начал было лепетать он, но мне уже, признаться, было всё равно.
Я начал обливать его своей ссаниной из банки и произносить специальное заклинание, которое вкупе с мочой исцеляло педофилию.
— Дима, брачо, моя моча приносит удачу. Если бы я тебя не обоссал, всё могло быть иначе. Золотой дождь, золотой дождь, освежает, как роса. Уринотерапия творит чудеса, — я лил на него мочу из банки и зачитывал заклинание.
— ПОЛИЦИЯ! — заорал он, и моча попала ему в открытый рот.
Я увидел, как двое озорных мальчуганов в форме бегут к нему на помощь с другого конца парка. Наверное, педофилу Диме не нравились мужчины в форме. Иначе бы он приударил за одним из них. А я добрызгал на него мочу из банки и решил, что называется, «сделать ноги» оттуда. Потому что объяснять сотрудникам полиции, что я поймал педофила и облил его мочой, было опасно. Вдруг пока я спал социальную группу «педофилы» приравняли к группам граждан, нуждающихся в защите на законодательном уровне. Поэтому я побежал на выход из парка, выбежал из него, перебежал дорогу и устал. Поэтому прыгнул в автобус, который ехал почти до штаба партии «Груша». Я улыбался. Шалость удалась.
В автобусе я ехал недолго. Где-то минут через десять я уже был на своей остановке. Вышел из автобуса. Прошёл по подземному переходу и, выйдя оттуда, зашагал по улице в штаб партии «Груша». Я не опаздывал. Да и сказать, что я иду сильно заранее, было нельзя. Время было 11:46, когда я подошёл к дверям, на которых было написано «Офис ЗАО Груша». Я постучал. Мне открыли, сказали, что спикер на лекцию опаздывает, и я могу подождать снаружи или внутри. Я выбрал ждать снаружи штаба, то бишь на улице. Погода была неплохая. Иногда даже проглядывало солнце. День был настолько хорошим, что я хотел выпить ещё пару банок джин-тоника и лечь спать. Почему? Ну, я не очень выспался вчера. Деньги ещё были. Почти полторы тясячи. Я знал, что я буду делать после того, как стану наблюдателем на выборах. Отправлюсь в запой, а стихи я всегда написать успею. Кстати о стихах. Я достал из кармана мобильный телефон, открыл на нём заметки и стал набирать прямо туда.
Ночь разлилась алкоголем
По артериям города.
Я сразу это понял
И охуел от холода.
Согревал себя коньяком
И эссе недописанным
Только вышел облом.
Мы все во всё вписаны,
Кроме истории.
История, как и война,
В ней победитель отсутствует.
Горит страна в крематории
И навсегда
В небе дымом присутствует.
Меня не особо корёжила рифма «отсутствует/присутствует». Мне вообще было очень и очень всё равно на мои стихи. Я занимался искусством. А искусство – это как мастурбация. Тебе самому приятно, но денег ты с этого не заработаешь. Хотя... можно пойти в вебкам, но чтобы там заработать, надо быть девушкой с неплохими внешними данными. Так что я был прав в том, что искусство – это как мастурбация. На часах уже было 12:03. Человек, который должен был вести лекцию, опаздывал, но мне уже сообщили, что он опоздает. Так что я держал всё под контролем.
Прошло минут десять, и я увидел девушку, которая спешила ко мне. Вернее, не ко мне, а в штаб. Я любезно открыл перед ней дверь и сам зашёл внутрь. Там уже сидели люди. Они пришли до меня. Молодцы. Ответственные. Наверное, даже не пили сегодня.
— Извиняюсь за опоздание. Я вообще вечерние лекции для наблюдателей веду. Просто нашего «утреннего» спикера какой-то неадекватный человек мочой облил в парке, — сказала она аудитории.
— Да, неадекват он, — сказал один парень.
— Вообще перебор, — сказал другой парень.
— Какие свиньи! Разве можно так! Есть же права человека! Этот мужчина, наверное, с первыми петухами вставал, чтобы нам тут лекции проводить, а с ним так поступили! Беспредельщики! — сказал я.
— Да, не ценят люди чужой труд. Это, скорее всего, была провокация, — сказала девушка, которая заменяла Диму.
— Точно. Титушек наняли! — сказал я.
Все стали рассаживаться. Я тоже выбрал стул и присел.
— Итак, меня зовут Оля. Я сегодня вам объясню, что входит в ваши обязанности как членов избирательной комиссии с правом совещательного голоса. Первое правило: вы имеете право вести видео и фотосъёмку, но только с разрешения главы комиссии. То есть утром или когда вы заступите на участок, вы должны будете спросить разрешения у главы комиссии. Но есть нюанс. Вы можете фиксировать работу сотрудников полиции без разрешения главы комиссии. Также мы даём вам направления. В конце лекции мы их заполним. Вам надо будет отнести их в свою комиссию. Далее, второе правило: вы должны будете сами себя кормить и поить. На вас не предусмотрено еды. Власти не хотят кормить наблюдателей. Также вам не заплатят. Третье правило: вы должны будете остановить «карусель». Что такое «карусель»? «Карусель» – это когда люди приходят и голосуют за других людей. Условно, есть один из членов комиссии с правом решающего голоса. Он выдаёт им бюллютень, а в журнале учёта он вычёркивает человека, за которого голосует пришедший на выборы. Абсолютно легальная схема в российской политике, но вы должны её пресечь и желательно привлечь общественность, вызвать резонанс.
— Подождите, то есть люди приходят голосовать и, типа, голосуют за «мёртвые души», которые не пришли голосовать? — спросил я.
— Да, абсолютно верно, — ответила мне Ольга.
— Господи, всемилостивый Ктулху, — сказал я. — То есть у нас ничего не меняется в стране уже почти двести лет?
— Ну, не всё так плохо… — начала подбадривать меня Ольга.
— Ооооуууу... — только и смог выдавить из себя я.
— Так, давайте далее. Если кто-то приходит вбрасывать бюллютени, то вы должны написать заявление в Территориальный Избирательный Комитет, чтобы они не засчитывли этот день голосования на вашем участке. Сами вы их задерживать не имеете права. Самое главное, если вас кто-то чем-то решил угостить – не берите. Это не взятка, но вам вполне могут подсыпать слабительного или ещё чего-нибудь этакого... запрещённого.
Эх, так вот где все эти люди обитают, про которых мне в детстве говорили, что на улице тебе могут предложить запрещёнку! Хотя я бы сейчас с удовольствием навернул бельгийского хамона или немецкого лагера. Это не суть. Суть в том, что...
— Подходим забираем направления, — скомандовала Ольга, и все, кроме меня, ринулись с мест, чтобы взять бланки.
Я не торопился. Я был на этих выборах куколдом от демократии. Я ничего не мог изменить. Я мог только наблюдать, как они насилуют демократические выборы. Ну, в принципе, меня всё устраивало. Я уже был не в том возрасте, чтобы верить, что лично я что-то мог изменить. Хотя что-то я мог изменить. Мои стихи могли быть изменены. Вообще, по моим самым минимальным подсчётам, на листе бумаги мне подчинялась вся вселенная. Не меньше, но и не больше.
Я подошёл к столу. Взял своё направление. Начал его заполнять. В графе «место работы» написал «поэт». Так-то моё направление ничем не отличалось от других. Когда все заполнили эти чудо-бланки, Ольга подписала каждый бланк и сказала отнести на участок. Мой участок был 2234 на Фурштатской. На Фурштатской была лишь одна школа, и я решил сегодня же занести туда бланк. Я уже устал, но на следующий день я бы просто не пошёл, потому что передумал бы. Мне можно. Солдатам, воюющим за прекрасную Россию будущего, нельзя. Моя война никогда не кончится, и солдаты в ней не меняются. А их война рано или поздно закончится. Лучше, конечно, рано, чем поздно.
Я не прощаясь вышел из штаба партии «Груша». И пошёл на Фурштатскую. Идти было по пути к дому, и на Фурштатской я был уже через двадцать минут. Как только я зашёл в школу, меня остановил охранник.
— Что такое? — спросил у него я, махнув направлением, которое держал в левой руке.
— Добрый день. По какому вопросу? — спросил меня охранник.
— Я направление отнести на участок.
— Тогда проходите на второй этаж, направо, там актовый зал и вот там будет комиссия, — поведал мне охранник.
Да уж, у мужика явно синдром вахтёра. Хотя он же тут детей охраняет. Детишек всех спасёт, как в «Крепком орешке». Великий мужик.
Я поднялся по лестнице. Свернул в коридоре направо и зашёл в актовый зал.
— Здравствуйте, — сказал я.
— Добрый день. По какому вы вопросу? — спросила меня незнакомка, сидевшая за столом в конце зала.
Я пошёл к столу.
— Я наблюдатель на выборах. Принёс направление, — на ходу говорил я.
— Хорошо, давайте ваше направление, — она взяла у меня лист.
Она подписала, и крикнула:
— Олег Олегович!
В проходе появился большой, мощный мужчина в очках и с сединой в волосах. Он подошёл ко мне и пожал мне руку.
— Олег, — сказал он.
— Пётр, — сказал я.
— Пётр, вы, стало быть, будете наблюдателем у нас на участке?
— Похоже, да. Надеюсь, что я буду не один.
— А от какой партии вы наблюдатель? — поинтересовался Олег Олегович.
— Э-э-э... э-э-э…
— Он наблюдатель от партии «Груша», — сказала за меня незнакомка, за что я выразил ей ментальное спасибо.
— А-а-а, ну и хорошо. Первый наблюдатель у нас есть. Надеемся, что ещё сознательные граждане придут, — сказал Олег Олегович.
— Да, спасибо вам. Я пойду, пожалуй, — я ещё раз пожал ему руку.
Я вышел из актового зала. Спустился на первый этаж. Вышел из школы и уверенно пошёл в магазин «Красное на чёрном», который специализировался на продаже алкоголя. Идти мне было минут пять, но я очень туда спешил и дошёл за четыре.
— Добрый день, — сказал я, спускаясь по ступенькам в магазин.
— Здравствуйте, подсказать вам что-нибудь? — спросил у меня парень-продавец.
— Нет. Спасибо.
Я недолго походил вдоль полок. Выбрал армянский вишнёвый сок и шкалик водки объёмом 0,25. Купил их на кассе. Карты «Красного на чёрном» у меня не было, но в целом у них и так был дешёвый алкоголь. Я всего 200 рублей заплатил.
Вышел из магазина. Открыл шкалик. Глотнул из него. Закрыл шкалик. Поставил его. Открыл сок. Очень хорошо глотнул из него, чтобы запить водку. Взял шкалик. Вылил всю водку из него в сок. Кинул пустую бутылку в мусорку. Закурил сигарету и пошёл по улице с соком, чтобы не вызывать у сотрудников полиции опасений, что я особо опасный преступник, который распивает на улице алкоголь. На самом деле, я не хотел их отвлекать от всяких важных дел типа ловли бандитов и насильников.
«Эх, как же хорошо, что мне не надо больше в школу!» – думал я, отхлёбывая сока с водочкой из пакета с соком. Точнее, в школе я сегодня был, но, в смысле, мне не надо туда ходить. Помню, когда я был школьником, я мог выпить шесть бутылок пива, а утром свеженьким, как огурчик, пойти в школу. А если я сегодня выпью шесть бутылок пива, то ни в какую школу завтра я не пойду, конечно. Во-первых, я её закончил давно. Во-вторых, я буду лежать с больной головой и думать только о плохом. О скорой, неминуемой смерти. Или о том, что «школа для дураков» очень быстро превратилась в «школу для долбоёбов». То есть раньше надо было просто быть дураком, чтобы хорошо отучиться в этих школах. Ну, просто помалкивай, кивай, не спорь никогда и ни с кем. Буть лояльным и всё. Аттестат, считай, в кармане. А когда я учился в школе, то нужно было быть полным долбоёбом, чтобы её закончить с отличием. Тебе надо было не только быть дурачком, но ещё и всячески подчёркивать свою исключительность в этом марафоне своими поступками. Поступки надо было совершать по максимуму ублюдочные. Все вы примерно представляете, какие.
Я шёл домой с этими мыслями. Иногда прихлёбывал сок. Рядом с домом я зашёл в магазин. Купил две полторашки пива, чтобы не бегать за ними, когда проснусь.
Так я дошёл до дома. Открыл дверь подъезда. Поднялся на свой этаж. Открыл дверь. Прошёл по коридору. Открыл свою дверь своим ключом и вошёл в помещение, где были до боли знакомы обои. И уже ничто не мешало мне спокойно вернуться к запою.
15 сентября
Кому-нибудь интересно как я пил тринадцатого и полностью пропил четырнадцатое? Я думаю, что нет, поэтому расскажу. 13 числа я пришёл домой. Пил сок с водкой и читал новости в интернете. Новости были паршивыми. Я на другие новости и не надеялся. Они все всегда были паршивыми. Если у кого-то отрывался тромб, то не у того человека. Если кому-то давали медаль, то не тому человеку. Если кто-то написал новое произведение, то я его не читал, если не был знаком с автором. Всё как всегда. Тринадцатого я пил. Допил сок с водкой. Выпил ещё немного пива. Стакан, если быть точным. И лёг спать. Проснулся я как-то достаточно поздно. Пиво было в холодильнике, а небо было звёздным. Четырнадцатое ещё не наступило, а мне было достаточно ***вато. Поэтому я встал с кровати. Походил. Походил. Выпил пиво и лёг дальше спать. Проснулся я уже утром. В прекрасном настроении. Пиво сняло вчерашнее похмелье, при этом не сделав мне новое. Выпил, что называется, в масть. А потом я пошёл в магазин, где взял три пакета красного вина по 115 рублей, пачку сигарет и две полторашки газированной минеральной воды. Весь день я пил и смотрел всякие угары в интернете. Я выпил два пакета вина, а на третьем у меня не включилось второе дыхание. Я просто лежал пьяный и иногда делал глоток из пакета. О чём я размышлял? Да ни о чём я, чёрт возьми, не размышлял. Тебе вообще всё становится по барабану, когда во лбу у тебя два литра вина. Ты становишься каплей в океане, вкушающей слёзы Диониса. Да-да, Дионис плачет, когда я пью вино из пакета. Мог бы и денег мне на нормальное вино послать. Хотя деньги ещё были. Около 600 рублей. А это достаточно солидная сумма. Можно ещё два дня прожить на них, отказывая себе во всём. Я лежал и пил вино, пока меня не потянуло в царство Морфея. Тогда я встал и сделал рокировку. Недопитый пакет вина у кровати я убрал в холодильник, а минералку из холодильника поставил у кровати. Лёг. Сделал глоток и провалился в сон.
Мне снилось, как пацаны с моего района приходят голосовать. Все со мной здороваются, а после того, как они проголосовали, я достаю автомат Калашникова из запасного ящика для бюллютеней и каждому даю по автомату. Хороший сон. Надеюсь, что вещий.
«Ой, мамочка, роди меня обратно, как же мне плохо», — это были первые слова, которые я сказал этому миру, проснувшись утром 15 сентября.
Мне действительно было плохо. В принципе, я всегда говорил, что самое тяжёлое похмелье – это пивное, но все другие виды похмелья делили с ним первую строчку в моём личном хит-параде. Я глотнул из стоящей рядом полторашки воды. Посмотрел на часы. Время было 09:37. Я неплохо поспал и сегодня я, в принципе, тоже займусь тем, что буду пить. А если не буду, то не знаю. Поэтому буду пить. На избирательный участок мне только в четверг семнадцатого, а сегодня вторник пятнадцатое. Самое главное – не допиться до белки. Ну, это хуже всего. Хотя хуже всего, наверное, смерть всё-таки. Белка может ей поспособствовать. Человек в приступе белой горячки может с окна сигануть или зарезать своего лучшего друга. Хорошо, что мой друг был от меня далеко. Он занимался спортом, кушал творожок и вообще неплохо проводил время. Как, собственно, и я. Как ты там, мой друг, на своём полуострове? Слышишь ли ты мои похмельные причитания на безымянном острове? Скорее всего, да, слышит. Мой друг всемогущ.
Я встал с кровати. И тут же лёг обратно. Голова кружилась. Я полежал. Попил ещё минералки. И продолжил лежать, ожидая, когда минеральная газированная вода подействует как абсорбент. Лежал я некоторое время. Не могу точно сказать, сколько, потому что меня в этом состоянии ничего не волновало и не тревожило. За дверью комнаты шумели соседи по коммунальной квартире, но мне было всё равно. Я лежал. В итоге я всё-таки решился встать с кровати. Дойти до холодильника и, победно схватив вчерашний пакет вина, лечь лежать дальше.
Я сделал глоток из пакета. Холодное вино тут же прошло по пищеводу, наполнив меня живительной теплотой. Я начал потеть. Сделал ещё один глоток из пакета и глоток из бутылки с водой. Мне хорошело. Я даже сел на кровать и закурил сигарету. Жизнь – говно, и этот вывод давно не из новых. Однако, как это ни парадоксально, жить я любил. Выживать ненавидел. Собственно, с такими вот мыслями я допил вино из пакета и минералку из бутылки. По плану был душ.
Я собрался. Взял мыльно-рыльные принадлежности и пошёл в общую ванную. Там, как ни странно, никого не было. Поэтому я смог помыться относительно быстро. Вернувшись в комнату, я стал собираться в магазин за добавкой, потому что вина в пакете было катострафически мало, а я был из тех людей, которые считают, что если неправильно похмелиться, то можно и умереть. Правда вот вино из пакета я пить не боялся, да и пивом за 70 рублей за полторашку не брезговал. В остальном я был предельно верующий алкоголик. Время было 10:44, то есть совсем скоро алкоголь начнут продавать в Санкт-Петербурге. Хотя возле дома мне продавали круглосуточно, но я собирался в масс-маркет, ибо там было всё дешевле и скидки. Как же так вышло? Ну, мне нормально. Я никогда не ненавидел капитализм. Я ненавидел его болванчиков, которые искренне считают что деньги – это единственная система измерения успеха в жизни. Нет. Вы просто вдумайтесь: успех в жизни. Ус-пех в жиз-ни. Я лично считаю, что если ты ещё жив и утром открыл глаза, то ты уже успешен по жизни.
Я оделся в спортивки и футболку. Надел на ноги чистые носки, что было немного тупо, потому что китайские кроссовки всё равно делали мои ноги и носки вонючими после десяти минут ходьбы, но ничего страшного. Я вышел из комнаты. Закрыл дверь на навесной замок. Прошёл по общему коридору до общей двери в квартиру. Открыл дверь. Вышел. Захлопнул дверь. И стал спускаться по лестнице. На полпути я вспомнил, что забыл пакет с мусором. Вернулся. Взял этот пакет. И снова стал спускаться по лестнице. В итоге я оказался на улице. Я двигал к помойке. Точнее, к мусорным бакам. Завернув за угол забора, я увидел, как на детской площадке какие-то маргинального вида люди распивают какую-то синюю (как и они) жидкость из канистры. Я зашёл во двор, кинул пакет в мусорный бак и уже собирался идти, как краем уха услышал диалог, вернее, даже монолог этих странных людей.
«Холодный балтийский ветер задувает в дыру в моей голове. А знаете, почему у меня дыра в голове? Потому что я отказался сидеть на шанкаре. Поэтому мой друг ветер задувает в мои дырки, освежевая моё нутро для будущих поколений в моих книгах. Ведь что такое шанкар? Это фаллос. Вселенский фаллос. Шанкар, как и полагается фаллосу, может быть только твёрдым…» – вещал один из этих маргиналов.
«Ой, да ну вас на ***!» – думал я, поскорее удаляясь вглубь двора, где была арка, ведущая в другой двор на следующую улицу. Знаю я таких философов. Карлос, ****ь, Кастанеда. Героин. И вот уже они просвещённые и умные втирают всяким дурачкам за жизнь, которая проистекает снаружи всех измерений и что есть правильное место всегда. Место силы, которое надо найти. А потом, после того, как они окончательно обсаживаются веществами, у них наступает астрал. И эти астралопидорасы начинают нести полнейшую хуергу, что место силы всегда с тобой, и это ты сам, но надо избавиться от шанкара, который у тебя торчит в жопе. Надо только довериться ему. Гуру. Учителю. А там дальше как, знаете? Этот чел втирает тебе про доверие, а ты глядь через плечо, а там другой чел с шанкаром наперевес, и думают они, как бы тебе засадить этот шанкар поглубже да поплотнее. Как вы понимаете, всех эзотериков я вертел на своём вялом шанкаре.
Таким вот макаром я оказался на соседней улице. Оттуда до масс-маркета было идти напрямую. Я пошёл. Зашёл туда. Пересчитал деньги в кошельке. У меня было 676 рублей и полтораха минеральной воды в холодильнике. Я взял два пакета белого вина по 115 рублей, полтораху пива по акции за 99 рублей. Кушать, конечно, хотелось, поэтому я взял связку бананов и пять картофелин. Расплатился на кассе. Вышло на 413 рублей. То есть у меня осталось 263 рубля. Очень плохо, учитывая, что в долги лезть в мои планы не входило, а на выборах не платили. Ладно, куплю там макарон дешёвых. Где я пропадал? Первый раз живу что ли?
С этими мыслями я пошёл домой. Впереди у меня был пакет вина как минимум. И полторашка пива тоже как минимум. Я зашёл в подъезд. Взошёл на первую ступеньку и стал подниматься на свой этаж. Поднимался я не так уж и долго. У меня даже одышки не было. Наверное, каждодневные непомерные алкогольные возлияния сделали меня машиной, а может, всё дело в том, что в моём возрасте подниматься на четыёртый этаж без одышки совершенно нормально. Как бы то ни было, я открыл дверь, зашёл в квартиру, закрыл дверь. Прошёл по коридору, поздоровался с соседями по квартире, открыл навесной замок на своей комнате, открыл дверь, зашёл внутрь, закрыл за собой дверь. Снял кроссовки. Сел на кровать. Встал с кровати и, убрав в холодильник все свои сегодняшние покупки, кроме одного пакета вина, сел обратно на кровать. Открыл пакет вина. Хорошо глотнул оттуда. Кислое белое вино растеклось по венам, стало тепло. Я посмотрел в заколоченное шторами окно. Там был день. Я только вернулся с улицы. Поэтому я достал тетрадку со своей поэмой и стал писать в неё:
Фемида, ты несправедлива к Дионису
Он дарит всем любовь.
Тебе же нет, и вот несправедливость
Ты осуждаешь его вновь.
Ты неправа, ведь отпечатки
Оставляешь ты, не он
Поэт не сделал опечатки.
Когда горел неоном
Мир,
Который в нас ошибся,
А Дионис забрал себе
Все наши гадкие ошибки.
Я сплю во сне.
Какое же нелепое и плохое стихотворение! Что я вообще умею? Ну, пить, как запойный алкаш. Пожалуй, всё. А касательно Фемиды в моей стране, так это вообще прикол. Здесь судили по принципу угоден ты или нет системе. И если ты со своей системой ценностей не вписывался в государственную систему, то, как говорится, особо не ори ты, если не вписался в габариты. Мне же никогда не грозила карательная длань правосудия. Я, типа, был посторонним, как в том ***вом романе того француза-графомана, укравшего всё у Достоевского. А какой итог? Да никакого. Но тут...
Я повернул голову направо и остановил взгляд на шкафе. Именно там я оставил пистолет. На полке с посудой лежал «случайно» найденный пистолет системы Макарова. Наверное, систему Макарова можно было бы противопоставить государственной системе ценностей, но это не точно. Я встал с кровати, подошёл к шкафу. Открыл дверцу... и точно. На полке, между тарелками, лежал пистолет. Я взял его в правую руку. М-м-м, какое приятное ощущение. Я развернулся и направил пистолет в стену, на обои с Римом, Парижем и Нью-Йорком. Обои вздрогнули под натиском русского оружия.
«Ссыте? — спросил я. — Вот то-то же».
Я положил пистолет на стол, а сам взял пакет с вином и глотнул из него дважды. В голове крутилась строчка из какой-то стрёмной песни начала нулевых типа «хочешь я убью соседей, что мешают спать?» Это не дословно, но звучала она распевно. Как так? Почему я вспомнил именно эту строчку? А чёрт ёго знает. Просто вспомнил. Но убивать моих соседей у меня в планах не было. Они мне почти что не мешали. Я ещё глотнул вина из пакета. Вино из пакета было белое и било по мозгам немного по-другому, нежели красное из пакета. Оно не грузило, а заставляло жить. Где-то я слышал телегу, что красное вино – это для пролетариата, а белое – для дворян. Ну, не знаю. Определённо нет. Это же просто вино, а не гражданская война. Я сделал ещё глоток этой амброзии за 115 рублей. К ней не хватало только пасты из морепродуктов под соусом песто, но крабовых палочек я не купил, поэтому я достал из холодильника два банана и стал их есть, запивая вином.
Я пил. И ел бананы. Вино в пакете ополовинилось, даже больше. Его где-то треть осталась. Я вспомнил о десяти рублях, которые я отказался брать на сдачу в магазине у мамы. Сказал, мол, что я гусар и у дам денег не беру. Молодец, просто умница ты, Пётр Курков. Хотя ты, может, и действительно гусар? Я посмотрел на пистолет. А что, если... Да, решено. Прямо сейчас допиваю вино и иду на улицу, чтобы кого-нибудь застрелить. Звучит как охуенная идея. Или нет? Пожалуй, чувство рациональности перекрывало во мне пьяного долбоёба. Я вспомнил вчерашнего Диму «Грушевского» и рассудил так.
Я сейчас допью вино. Второй пакет я вылью в пустую бутылку из-под минералки. В холодильнике ещё останется пиво, минералка, пара бананов и пять картофелин. Правильно? Да, правильно. И я с бутылкой вина и пистолетом пойду на улицу. Потусуюсь там. И, возможно, в парке или ещё где встречу какой-нибудь биомусор и застрелю его. Ну, не застрелю, а просто выстрелю. Я же никогда не стрелял в людей. А так получается, что имею возможность выстрелить в тушу мяса и почему-то должен отказаться из соображений гуманизма? А что такое гуманизм? Относиться к людям по-человечески? А ко мне кто относится по-человечески? Тем более, что гуманизма всё больше и больше, а радикалов и массовых убийств всё больше, больше, и больше, и больше. Ну вы поняли, да? Я сделал глоток из пакета вина и выбросил пустой пакет в мусорный, который я организовал из пакета, в котором принёс покупки. Я встал. Убрал пистолет во внутренний карман ветровки. Надел её. Посмотрел на себя через камеру мобильного. Ветровка сидела ровно. Нож в правом кармане уравновешивал пистолет во внутреннем слева. На всякий случай я положил кошелёк и ключи к ножу. Теперь точно ровно сидит куртка. Взял бутылку с вином в руку.
Я открыл дверь комнаты. Закрыл её на навесной замок. Прошёл по коридору до двери, ведущей в квартиру. Открыл её и вышел. Я стал спускаться по лестнице. Перед выходом на улицу я сделал глоток из бутылки с вином.
На улице светило солнце. Ездили машины. Люди ходили туда-сюда. Школьники с рюкзаками сновали туда-сюда. Наверное, потому что у меня недалеко от дома была школа. Ну или где-то тут была точка по продаже спайса. Возможно, тот просветлённый шанкарист, пьющий синий шмурдяк на детской площадке, им и торговал. Ладно, что-то я отвлёкся. Я же теперь был не просто поэтом. Я теперь был поэтом с пистолетом. Я бы вообще каждому настоящему поэту выдавал по пистолету, и тогда бы быки и подростки с рабочих окраин, приезжавшие тусить на мой район, быстро узнали бы, что правда – она не в размере стаи, а в качестве стали. А сталь у меня во внутреннем кармане была отменная. Единственное, что меня немного смущало, что у меня на руках «грязный» ствол. Как вы помните, я сегодня мылся, так что речь была именно про пистолет, лежавший во внутреннем кармане ветровки. Из него убили человека. Я это знал точно. Если меня примет полиция... А за что она меня может принять? Ну вот по сути? Да, я пью вино на улице. Но я что ли этот закон писал? Когда-нибудь до всех вокруг дойдёт, что нет. Что законы, которые пишутся, пишутся не людьми, а определённой группой людей. Этих людей определили как людей, способных применять свой мозг, а нам остальным было не положено. Привидите мне этих людей сейчас, и я покажу им, как я их люблю, как я люблю их законы и их мнение. Да, по мнению государственной системы, я отброс. Сейчас уже безработный, а до этого дворник. Может быть, я наркоман и алкоголик, но я имею здесь право на жизнь. Я дошёл до ручки (пистолета системы Макарова, лежащего во внутреннем кармане ветровки), наигрался в ваши игры в демократию, согласившись стать демократическим куколдом на выборах, но я имею право на жизнь. Всё это быдло, рожающее сейчас вам тысячи детей, которых вы используете в новой войне. Я знаю, что по сумме новых примет вы готовитесь к войне. Материнский капитал знаете, кто придумал давать? Вот-вот. Так вот. Я о чём. Я о том, что...
Возле меня затормозила машина росгвардии.
— Эй, холоп! — донёсся крик одного из орков, сидящих в машине.
Я испугался. К перестрелке с Росгвардейцами меня жизнь не готовила, но подразумевала, что она может состояться. Но у меня отлегло от сердца, когда я понял, что они это говорили одному из ханыг, стоящих у магазина. Ханыга подошёл к ним и отдал небольшую пачку лавэ.
— Ты! Хули тут так мало?! Мы тебя на лучшую точку района поставили продавать. А ты! Хули тут так мало?! — словно опасный пацан начал втирать этот орк.
— Ну, сегодня дети меньше берут, чем вчера, — начал оправдываться ханыга.
— Чтобы к вечеру вся сумма была у меня, иначе... — орк показал ему свой свинной кулак.
Ханыга испуганно отшагнул от машины и снял свою кепку в знак уважения перед высокопоставленным пидорасом. Пидорас свалил на своей тонированной «девятке». Я же понял, как мне решить проблему: и пистолет испытать, и заработать денег, и размутить немного стирального порошка вкупе с прованскими травами. Надо было только найти подельника. Такого подельника, которому я бы выражал респект. На районе было полно поэтов, писателей и прочих любителей «постирать», но мне нужен был чел, который бы не дал на меня показаний. Незнакомый. Залётный.
Пока я это обдумывал в своей голове, я незаметно пришёл к другому магазину на районе, который был за детской площадкой, а не у моего подъезда. Я решил взять там бутылку пива.
— Добрый день. Можно мне вон то мужское пиво за 80 рублей? — сказал я, войдя в магазин.
— Наденьте маску, — сказала мне продавщица.
Я покорно прикрыл маской своё рыло.
— Это мужское? Фруктовое? Шестиградусное? — спросила продавщица, улыбаясь.
— Да. Его, — ответил я.
Она нажала кнопку, и холодильник открылся. Я взял пиво. Многие могли подумать, что я допил вино, однако это было не так. Вино оставалось, и было его ещё достаточно, чтобы я еле-еле дополз до дома. Просто я решил, что называется, «сыграть на понижение» и выпить пива, чтобы потом снова пить вино. Пиво на вино, в общем.
Я вышел из магазина. Зашёл во двор и прошёл дальше. Встал в арке, поставил вино на асфальт и открыл пиво. Пиво я сразу же глотнул. Обычно я так не делаю, но вот сейчас прямо сразу глотнул. С другой стороны проходной арки послышались шаги. «****ь», – подумал я. Только бы не полиция... Но у меня быстро отлегло – в арку с другой стороны зашёл щупленький мужик в очках.
— Приветствую, — сказал ему я и отсалютовал бутылкой.
— Добрый день, — ответил он мне.
ЧТО? Это удача? Или что? Этот мужчина явно был нездешним. Не с Песков. Ну, может, он и жил где-то в Центральном районе Санкт-Петербурга, но он точно был не из этого места. Удача.
— Может быть, пива хотите? Или вина? — спросил я, заранее заготавливая паутину.
— Нет. Спасибо. Но от сигареты я бы не отказался, — сказал этот мужчина, смотря по сторонам. Он вертел башкой в поиске непонятно чего.
Я достал пачку из правого кармана ветровки и дал ему сигарету. Хотел дать ему прикурить, но…
— Спасибо, но зажигалка у меня есть, — сказал он и весело ухмыльнулся.
Он курил сигарету и оценивал меня. Я же пил пиво и занимался тем же самым. Ну, в смысле, оценивал его. Знаете этот момент, когда ты оцениваешь человека по своим критериям? Ну, оценку даёшь. Подходит человек тебе или нет. Будешь ты с ним тусить или сольёшься? А может быть, человек братом станет? Или он чертофан по жизни, и его сейчас, что называется, жаба давит, как бы кинуть тебя или развести половчее? Мы смотрели друг на друга, стараясь не встречаться глазами.
— Фёдор, — сказал ему я, нарушая молчание и идя ва-банк. Это было не очень рационально, но в таких ситуациях дело не в рациональности.
— Сергей, — сказал этот мужчина.
— Очень приятно, — сказал я. Тут мы встретились глазами, и по его взгляду было понятно, что он такой же Сергей, как я Фёдор.
— Фёдор, а что вы делаете в столь прекрасный день в столь неприглядном месте? — спросил он.
— А вот знаете, Сергей, я пиво пью под аркой. Живу я, конечно, не здесь. Но мне кажется, что безопаснее пить пиво в арке подальше от посторонних глаз. Вы как здесь оказались? — сразу ответил на вопрос я, но поинтересовался в ответ.
— О, я каршеринг заказал. И мне мой телефон показывает, что машина где-то здесь, — сказал он мне.
Ага, конечно, ****ь. Машина. Скорее «машинка» у тебя в куртке спрятана, а здесь ты закладку пришёл поднимать.
— О, вы не здешний, Сергей? — поинтересовался я.
— Нет, Фёдор. Не здешний. Знаете что-нибудь о городе Норильск? — спросил он.
— Только то, что там недавно какой-то министр погиб. Гиблое место, стало быть, — заугорал я.
— Вообще, да. Странно, что вас так веселит его смерть.
— Моя и ваша жизнь для них ничего не стоит. Так что это обоюдно, — сказал я.
— Подождите здесь, Фёдор. Я тоже себе пиво схожу возьму, — сказал мне Сергей и ушёл обратно в другую проходную арку.
Так. Так. Так. Уже очень и очень интересно. Чел из Норильска, значит, в разбое что-то да понимает. Если он ещё и торчит, а он, по сумме примет, торчит, то вписать его в ограбление барыги будет легче простого. Другое дело, что он очень и очень хитёр. Гораздо хитрее меня, и я рискую быть застреленным крышей этого барыги из росгвардии, а он со своей (или даже с моей) частью барыша рискует только нормально упороться. Ладно, есть вещь, в которой я был немного помастёвей его, а именно исполнять пьяным. Хотя тут надо было уточнить опыт оппонента. А вот, кстати, и он возвращался с пивом. Пиво он взял говёное. Я решил ему об этом не говорить, но сделал выводы. Человек явно не пьющий, но если словит кураж от бухашки, то мы с ним очень нихуйски поднимем сегодня. Да, я не сказал. «Сергей» хорошо выглядел, но не в том смысле, о котором все подумали – одет он был как я, то есть, околобомжатский стиль. Он выглядел как огурчик. Очень молодо и свежо. Я бы навряд ли дал ему больше десяти лет, если бы был судьёй. Так-то я бы сказал, что он старше меня лет на пять.
— Ну, будем, — сказал Сергей с улыбкой и глотнул пивка. Он улыбался как змей.
— О, да, конечно, — я решил сыграть в дурачка, и притвориться, что я ведомый.
— Фёдор, а как вы относитесь к тому, что называется «наркотические средства»? — спросил Сергей. Он продолжал улыбаться как змей.
— Стиральный порошок, замазка для окон и прованские травы мне нравятся.
Я понимал, что этот набор для дома и дачи не особо интересовал моего нового друга, но тем не менее, я мог не опасаться, что передо мной мент. Менты в пиве разбираются. Не зря они каждый раз тормозят, когда я иду с бутылкой или банкой по улице...
— О, ну, это не наркотики. Вот там у магазина, через арку, продают прям. Не хотите скинуться? — закинул удочку Сергей.
— Эм, ну давайте, только у меня деньги на карте все. Может, как-то подтянуть сюда барыгу? Ну, я бы ему перевёл. Двадцать первый век нападает на нас Гидрой, — сказал я.
— Давайте попробуем, Фёдор, — сказал он.
Мы молча допивали пиво. Я не знаю, что было в моих пьяных глазах, кроме очевидно опъянения, но в глазах «Сергея» я видел огонь. И этот огонь был дьявольский. Допив пиво, Сергей произнёс:
— Щас... — и исчез в арке, ведущей на ту улицу, где торговали у магазина.
«Через час», – подумал я. Мог бы и подождать, пока я пиво допью, накарман. Тут эта фраза была умышленно. Я как-то будучи в невменозе так сказал и очень смеялся.
Сергей вернулся через пару минут с барыгой.
— Бля, я понимаю, что вам нужно 15 грамм, но ты тоже пойми, что мне не пересчитать такой вес у магазина. Сейчас посчитаю, — сказал барыга, которого крышевала росгвардия. Он стал перекладывать в карманах пальто свёртки и клипперы (пакетики с разными веществами).
— О, даже 17 есть, — сказал он. — Где твой друг?
— Мой друг – Путин, — засмеялся Сергей. И махнул рукой в мою сторону. — Фёдор, иди сюда, братан!
Я послушно стал подходить. На подходе я глотнул пива.
— Итак, вас интересует герои... — начал было этот лох, ходящий под ментами.
— Меня интересует только героиня моего романа, — сказал я и уебал ему пивной бутылкой по пустой голове. Сергей тоже был мужик не промах и влепил ему апперкотом в челюгу, как только он дёрнулся, чтобы бежать.
— Кассу делим пополам? — с некой надеждой спросил я.
— Да, конечно. На берегу договаривались, — ответил Сергей.
Ах, да. Я же был уже сильно пьян. Забыл упомянуть. Внутри наших с Сергеем голов созрела договорённость, что кассу мы ломаем пополам, а я забираю весь стиральный порошок и каннаби... вонаби... ши... короче, всё что можно курить.
— Тут, бля, кассы 4800.
— Ну, слушай, чел. Тебе, наверное, больше нужно. Ты из Норильска. Я из области. Пусть тебе три, а мне и 1800 хватит, — ляпнул я в экстазе от предстоящего алконаркомарафона.
— Не вопрос, — сказал Сергей.
Мы обули его в минуту. Я реально считал. 17 грамм моей героини из кармана барыги перекочевали в карман Сергея за три секунды. Мой стиральный порошок тоже был извлечён быстро. «Курятины» у него было мало. Всего три грамма гашиша, а спайс мы выкинули нахуй, чтобы никто не вышел из окна под ним. Единственное, что меня напрягало – это полтора колеса в зип-локе. Что это за колёса? Но достались они мне.
Мы поднялись с кортов. Оглянулись в разные стороны.
— Ладно, Фёдор... Не знаю, как вас по батюшке... — начал было победный спич Сергей.
— Я Фёдор Михайлович, — сказал я.
— Фёдор Михайлович, после дела будьте бодрым духом. Шельму в рот и в ухо. После вискарь и плюха, — сказал Сергей и заулыбался.
— Ох, спасибо, роднуля! — я приобнял его, но это было менее по-гейски, чем продавать наркотики детям, идущим из школы.
— Давай. Пока. Может, ещё увидимся, братан, — сказал он и скрылся в арке.
Я пустил скупую мужскую слезу от того, что такие хорошие люди, как я и Сергей, ещё существуют. После этого я вышел из арки в тот двор, где была помойка, и увидел, как ханыг с детской площадки крутит росгвардия. Проходя мимо, я очень боялся, что они меня примут, а в кармане десять лет. Вообще, сука, ни за что. Посадят как за мокруху.
«Шанкар вашего правосудия мягкий», — орал этот синебот по кличке Кастанеда.
«Ага, полумягкий», – подумал я, но улыбаться не стал. А то мало ли что там в головах у этих людей. Они вообще всегда воспринимают улыбку как признак того, что ты что-то замышляешь или ты просто дурак. Странные люди. Я-то определённо дураком не был.
Пройдя через площадку, я вышел на улицу и двинул к своему дому. Подойдя к подъезду, я открыл его и взлетел на свой этаж. Открыл дверь. Закрыл дверь. Пролетел по общему коридору. Открыл навесной замок на своей двери. Вошёл. Закрыл за собой дверь. Огляделся, хотя я был один в комнате. Достал содержимое карманов и высыпал все эти пакетики и свёртки на стол. Достал из внутреннего кармана ветровки пистолет и положил его в шкаф. Повесил ветровку. Сел на кровать.
«Бля, я вино забыл там в арке...» — сказал я и расхохотался.
16 сентября
Я спал алко-нарко комой. Спал и видел цветной сон про то, как жена высокопоставленного чиновника решает сделать аборт, чтобы не обрекать своё дитя на это безбедное существование.
— Проснись, — сказал чей-то голос извне. — Просыпайся, Пётр, самое интересное проспишь...
— Как уебу щас! — сказал я и свалился с кровати.
Я открыл глаза и увидел ноги. Чуть приподнял голову, и крик застыл в горле.
— А-А-А! — всё же заорал я через секунду. — Алина! Что ты здесь делаешь?!
— С тобой тусую. Что же ты? — сказала мне Алина и рассмеялась.
— В смысле «тусую»?! Я же... Ну, в смысле... ты же.
— Что «я же»? Умерла? — спросила она и снова рассмеялась.
— Ничего смешного! Да, ты умерла.
— Мне можно всё. В том числе потусить пару дней с другом, — сказала она как отрезала.
— Ладно, — я перекатился на полу и уже был готов снова заснуть, а проснувшись, списать всё на алкоголь и прочие вещества, но...
— Да вставай ты! — она подошла ко мне и легонько пнула ногой моё плечо.
— Так. Ну это уже как три дороги – охуеть перебор! — сказал я. — Ты галлюцинация! А ещё и дерёшься! Да я тебе...
В этот момент в дверь комнаты постучали.
— Так. Будь здесь. Никуда не уходи, — сказал я Алине.
— Конечно-конечно. Я же твоя галлюцинация.
Я, как был, открыл дверь комнаты. А был я в футболке и трусах.
— Доброе утро, — сказал я своему соседу.
— Доброё. Пётр, у вас всё нормально? — спросил сосед. — Вы просто кричали…
— Ой, извиняюсь. Кошмар приснился, — я чуть больше приоткрыл дверь. — Видите ли, моя подруга любит делать сюрпризы.
Сосед посмотрел на Алину. Улыбнулся и сказал:
— Ну, понятно всё. Извините за беспокойство.
— Да ничего страшного. Извините за крик.
— Да как бы время – одиннадцать утра. Уже можно.
Я закрыл дверь. Обхватил голову руками и сел на кровать.
— Хули, бля, тут творится?! — спросил я и раскинул руки.
— К тебе пришла подруга. Потусить с тобой пару дней. Ты что, не рад, бро? — спросила Алина.
— Рад. Оставайся, — сказал я, судорожно соображая, чем одна моя половина мозга приморочит вторую. — Только ни звука.
— Зря ты думаешь, что поход к психиатру тебя хоть как-то спасёт, — сказала мне она.
— А откуда ты?.. А, ладно, не важно.
Я стал собираться. Для начала сходил помылся в ванную. Бритьё лица, мастурбация, самоанализ, душ, чистка зубов, просмотр своего упоротого ****ьника в зеркало ванной. Я оделся и вышел. Вернувшись в комнату, я первым делом пропылесосил стол, заварил пару плюшек и налил минералку в стакан.
— А-а-а, сука! Ядрёная зибурга, — сказал я и сделал глоток минералки.
— Можно мне? — спросила Алина.
— Да, давай. Не стесняйся, — сказая я, насыпая её горку на диск ВИА «Психея». — Больше раза всё равно не умрёшь.
Алина подошла, взяла свёрнутый косарь из моих рук. Простирнула память своих серых дней и села.
— Да, как ты любишь говорить, она лютая, — сказала Алина.
— Ты, бля, лютая! — сказал я ей. — Каково это – упороться, будучи мёртвой?
— Так же, как и живой. Смерти нет.
— Серьёзно? Ты преодолела вечность, чтобы сказать мне цитату из лексикона ванильных ****? — спросил я зло, и на глаза навернулись слёзы. Возможно, от двух дорог, но возможно и от обиды.
— Серьёзно. Ты же живой в мире мёртвых, — засмеялась она. — Помнишь этот трек?
— Конечно, помню. Крутой трек, — сказал я и заулыбался.
— Так что? Пойдём к врачу? — спросила меня Алина.
— А давай сходим! Почему бы и нет? Никогда не бывал у него таким упоротым, как сейчас, — сказал я и рассмеялся.
Я стал собираться. Первым делом распределил в ветровке вещи по карманам равномерно. Положил кошелёк и паспорт во внутренний карман, а нож и ключи – в правый и левый карманы соответственно. Потом я надел кроссовки и вышел из комнаты к Алине, которая уже ждала меня на кухне.
— Пойдём? — спросил я.
— Ты же сам хотел, — сказала она.
Я закрыл дверь на навесной замок. Мы прошли по коридору и оказались на лестнице. Спустились. Вышли из подъезда на улицу. Погода, как ни странно, была очень хорошая для Санкт-Петербурга. Моросил дождь, но никак уж не ливень. Да и ветра не было. Просто моросил дождь. Мы пошли с Алиной по улице. Я всё ещё помнил вчерашних ханыг, отпизженного барыгу и замечательного человека Сергея. Добрый, умный человек. Интеллигентный. Ну, в очках. Приятно таких людей встречать. Но на детской площадке не было ханыг. Видать, всё-таки вчера их настиг шанкар правосудия.
— Зайдём по пути в рюмочную? — спросила Алина.
— Знаешь что? Звучит как охуенная идея, — ответил я и заулыбался. Может быть, для окружающих это и смотрелось нелепо, но я был рад видеть Алину даже под дождём. Её волосы мокли, а глаза могли дать фору вчерашнему взгляду Сергея. Всё круто.
Мы шли. Я думал о своём. Своё – это, в данном конкретном контексте, думать о том, что сказать психиатру. Типа здравствуйте, Мария Ивановна, помните меня? Курков фамилия. Вам мою историю уже принесли. Там ещё раньше «F31» было написано на обложке, в кружке таком, а теперь нам на руки истории не выдают, и я не знаю свой диагноз, но у меня всё хорошо. Антипсихотики пью, корректор с ними работает, глаза больше не вращаются вокруг орбит. Ну, в смысле, не закатываются. Хотя формулировка «глаза вращаются вокруг орбит» более точная в данном случае. Ах, да, Оксана Михайловна! У меня тут на днях подруга умерла, а теперь мне кажется, что я её вижу. Она же реальная галлюцинация?..
— Ай, — сказал я, потому что Алина ткнула меня кулачком в плечо. Нежно, но неожиданно. Я уже был полностью в своих мыслях.
— Ещё раз подумаешь, что я галлюцинация, и я тебя с вертушки в щи ушатаю! Понял? — беззлобно спросила она.
— Да, уж понятно, моя госпожа, — ответил я, и мы двинули дальше.
Ну просто охуенно. О-ХУ-И-ТЕЛЬ-НО. Мне теперь нельзя думать, потому что иначе меня мёртвый человек покарает за «мыслепреступление». Просто охуенно! Отсоси, Сталин! Ты-то подох в луже своей мочи, блевотины и жиденького говна, а вот сейчас, прямо в этот момент, меня, почти что законопослушного гражданина Российской Федерации, система мёртвых может ушатать с вертушки в щи. Почему? Да просто потому что они читают наши мысли...
— Вот про Сталина смешно было, — сказала мне Алина.
— Слушай, а раз ты всё знаешь и видишь, то... — начал было я, но Алина меня перебила.
— Да всё нормально, братан. Вас с Сергеем никто не видел. Вы вчера чистенько сработали. Плюс вы даже по камерам не запалились. Оба зашли в соседние дома.
Точно. Камеры. Камеры были на каждом шагу. И в мобильниках. Оруэл бы кончил от такого.
— Братан. Я понимаю, что ты покурил, но ты в свои мысли не залипай. Поговори со мной, — сказала Алина.
— Окай, — сказал я. — И о чём ты хочешь поговорить?
— Так ты развлекай даму, — сказала она и искренне заулыбалась.
— Окай, — сказал я. — Знаешь, в школе я всегда стоял первым на физкультуре. Ну, там же было ранжирование людей по росту. Это, наверное, моё единственное достижение в школе. Школа – это вообще как в той песне: «Школа-школа, я скучаю. 228, отвечаю». Ну знаешь же? Ты всегда любила музыку гопников. Ну, весь этот рэп, где оп-оп. Я с тобой поэтому и общался часто. Ты главный рэп-сомелье Москвы была. И лучшая Алина Москвы. Как в песне поётся: «Не родил сына – женись на Кабаевой». Ну, она же тоже Алина, но ты-то лучшая. По крайней мере, со всякими карликами никогда не тёрлась. Помнишь, мы угорали, что наши дети будут баскетболистами? Не будут. А знаешь, почему?
— Потому что я умерла? — спросила она задорно.
«ДА-А-А!» — чуть не крикнул я. У меня наступал очень странный приход.
— Вообще-то... — начала было Алина.
— Нет. Ты дальше послушай, — перебил её я. — Наши дети не будут баскетболистами, потому что даже если мы их вырастим на рэпе и курице из KFC...
Алина снова ударила меня в плечо.
— Я понимаю, что ты упорот, но не надо нести расистский бред, — сказала она.
Пару минут до рюмочной мы шли в тишине.
— Здравствуйте, — сказал я. Нам 400 водки. И?.. — я посмотрел на Алину. — И девушка пельмени будет.
— С вас 1080 рублей, — сказала мне кассирша.
Я расплатился. Рюмочная была хорошая. К водке тут давали закуску, что уже свидетельствовало о неплохом сервисе, заслуживающем одну звезду Мишлен.
— А как ты узнал, что я хочу пельмени? — спросила Алина.
— Я не узнал. Я сказал, что девушка будет пельмени. Ты можешь их не есть, тогда их съем я. Запью водочкой и пойду к психиатру.
— Ну уж нет. Я буду пельмени.
— Окай. — сказал я.
Нам принесли графин с водкой, стопки и закуску в виде огурцов и чёрного хлеба. Достаточно неплохо, учитывая, что выпить мне хотелось хотя бы для того, чтобы немного попустило. Поэтому я налил нам по полтиннику и взял огурец с тарелки.
— Ну, за встречу будем, — сказал я Алине. Мы чокнулись стопками. Выпили. Я занюхал огурцом и положил его обратно на тарелку.
— Надо было запить взять, — сказала Алина.
— А сейчас, — я подошёл к кассе и купил там два стакана компота. Принёс их и поставил на стол.
— Тебе оба. Два компота.
— Звучит как начало твоего нового стихотворения, — сказала Алина и засмеялась.
Мне же было не до смеха. Мои стихи не становились красивыми. Они были уродливы, но доступней, чем проза. Прозу я вообще писать не умел. Там же надо талант иметь, а то бывают всякие ****аты, которые пишут книги про своих друзей, которые являются инфернальными мудаками, и их издают! У нас был такой тип на районе. Написал книгу про своего друга. Мол, они на одной улице жили. Так и жили! Басков переулок. Но никто его не понял, потому что он поэт, и вся композиция там поэтическая. Я-то его, конечно, понимал, потому что вся эта поэтическая кухня была мне знакома. Ну и жирнейшим плюсом сюда идёт то, что я обхуяривался почти каждый день. Вот если бы этот ебаклак написал книгу про то, как он занимался дзюдо, работал с кровавой гэбнёй, носил портфель симпатичному мальчику из школы, то его бы книгу поняли. Пусть бы даже она и была с намёками на гей-тематику. Хотя...
— В гей-тематике нет ничего плохого, Пётр, — сказала Алина.
Я налил ещё по пятьдесят. Взял огурец, на этот раз чтобы закусить.
— Ну, за гей-тематику, — сказал я. Выпил, закусил. — Жди пельмени. Я пойду покурю сигу.
Я вышел из мрачного подвала рюмочной на проспект. Закурил. Дождь уже почти не моросил. Да и я тоже перестал мандражировать. 100 водки, знаете ли, как-то успокаивают, когда ты общаешься с мёртвыми. Ещё сигареты помогают. Наркота ещё лучше. Но лучше сходить к психиатру и сказать ему: «Доктор, я вижу мёртвых людей вокруг». Тогда тебя запрут в царстве живых. Помешанных, пытавшихся вскрыться, повеситься, скрыться от реальности, но живых людей. Больных, как и ты, но живых. Что за херню я только что подумал? Дурка – это вам не шутки. Там херово. Очень херово. Не хотел бы я туда сегодня уехать, но к психиатру сходить надо было. Я долго у него не был, а таблетки у меня закончились ещё раньше. Это вам легко, я-то считал себя поэтом. Меня лечили от поэзии, мол, ненормально писать стихи. Я вот что вам скажу. Никогда не попадайте в дурку. Если захотите пообщаться с людьми, у которых мания величия, то сходите на какой-нибудь конкурс поэзии или – ещё лучше – на выставку искусства, которую организуют искусствоведы. Вот там-то точно есть, где развернуться. С них, бля, станется. Ты поэт? Ну, умри от голода, бухла или наркотиков. И вот тогда лет эдак через пятьдесят мы тебя признаем и будем делать выставки. Нам ещё желательно, чтобы у тебя не было наследников, которые бы предъявили нам, что с ними, мол, надо поделиться...
На этих мыслях я докурил и вернулся обратно в рюмочную. Мрачно налил себе ещё пятьдесят. Алина ела пельмени. Ей я тоже налил.
— Не гони так, братан, — сказала Алина, но я хлопнул эту стопку. — О чём думаешь, братан?
— Ой, а то ты не знаешь! О смерти я думаю, — сказал я.
— И что надумал? Что ты никому не будешь нужен до смерти? А вот после смерти они похвалят твои стихи?
— Типа того.
Алина ела пельмени.
— Разреши мне одну телегу прогнать. Вот прям сейчас, — сказала она. — Ты вот жалуешься, что все эти барыги... Искусствоведы, да... Они плохо с тобой обращаются. Не замечают. А они вообще тебе нужны? Ты не ходишь никуда читать стихи. Больше не участвуешь в конкурсах поэзии. Тебя как поэта не существует в пространстве. О том, что ты поэт, знают твои родственники, близкие друзья и твой врач. Тебе не нужно признание. Ты хочешь войну. Хочешь продолжать терять товарищей. Ты не на передовой, как остальные поэты. Ты сидишь в тылу. В тайге. В своей внутренней тайге. Где к тебе никто не приходит. Тебе и не надо никуда. Лучше ныть, но... тебе надо. Необходимо просто идти и читать стихи. Но тебе лучше в своём уютном мире, – закончила свою телегу Алина.
— Неплохо. Пожалуй, как разберусь с наблюдением на выборах, то так и сделаю, — ответил я.
— Я рада, что ты меня услышал.
— Ну а как же? Ты же уже мертва. Твоё последнее желание, типа.
— Я живее всех живых. Скажи, разве мёртвым нужна еда и водка?
— При чём тут это? Мы же оставляем водку и еду на могиле у человека. Если человек курил, то сигарету ещё оставляем.
— Так нам, мёртвым, надо это? — спросила меня Алина.
— Не знаю. Если так ты мертва, как вот сейчас, что я вижу тебя, то вам, понятное дело, надо есть и пить, но людям в могилах-то для чего мы оставляем еду, напитки и прочее?
— Братан, всё это нужно, чтобы мы жили. Мы живы в ваших воспоминаниях. Мы охраняем вас от демонов. Ваших внутренних демонов тоже. Я умерла молодой, но ты... — начала Алина, но на последней фразе осеклась.
Я налил нам ещё по пятьдесят. Мы молча, не чокаясь, выпили за нас. Ну, или за мёртвых. Я тоже давно был мёртв внутри. Она была права во всём. Стихи для меня были уже не способом рефлексии, а тем, что я мог противопоставить людям. Не обществу, а отдельно взятым людям. Никакого общества в этой стране нет. Как и моих стихов не было для меня. Я их не любил. Я не мог прочитать вслух ни одного своего стихотворения. Почему? Да я их просто писал и никогда не читал. Они были мёртвыми текстами. Как в песне поётся, вода должна течь, огонь должен жечь.
Я долил остатки водки в наши рюмки. Они получились неполными.
— Алин, извини меня, что считаю тебя мёртвой. Мне очень страшно снова улететь кукухой в дом для психически больных, который я сам же и построил, — сказал я.
— Во-первых, прощаю. Во-вторых, мы всё равно идём к твоему психиатру. Ты уже давно не пьёшь таблетки. В-третьих, это звучит как тост.
Мы выпили, чокнувшись рюмками. Я закусил. Алина допила стакан компота. Второй стакан так и остался. Мне хотелось ещё водки, потому что сегодняшняя потеря была страшной. Я не Дантес. Я не убивал поэта. Просто поэт вдруг сам умер во мне. Поэтому мы взяли ещё по рюмашке водки. Просто две водки по пятьдесят. Пятьдесят – это не цена в рублях, а объём. Денег у меня осталось около шестисот рублей, а завтра мне надо было идти на выборы наблюдателем.
— Что? О выборах думаешь? — спросила она.
— Да, о них, родимых, думаю.
— Выборы-выборы, кандидаты... — начала напевать Алина.
—Ой, да знаю я! Я, вообще-то, согласился стать там наблюдателем из принципа.
— Какого принципа?
— Хочется посмотреть на это всё изнутри. Знаешь, ну, мне интересно, — ответил я.
— Ой, да! — Алина стала меня передразнивать. Это всё водочка сделала. — Всё уже разворовано, всё заколдовано, всё решено. Тебе тут ничего, кроме солнца, не светит.
— Так я и стал наблюдателем на выборах, чтобы спокойно об этом говорить. Никто же не сможет предъявить мне, что я говорю не по делу, если я всё видел своими глазами.
— За глаза твои прекрасные, — сказала Алина и подняла стопочку. Мы чокнулись и выпили. Запили компотом. Подождали, пока водочка провалится.
— На самом деле, я всё понимаю. Мне просто хочется. Такой чисто русский бунт. Бессмысленный и беспощадный. Просто прийти и сделать что-то, потому что если на всех выборах всегда побеждают какие-то дядьки и тётьки в костюмах, то надо делать хоть что-то.
— Я бы проголосовала за мир во всём мире, но ты совершенно прав. Нам предлагают голосовать за людей в костюмах, а не за это, — сказала Алина.
— Ладно, пойдём, — сказал я.
Мы проследовали к выходу. Вышли на улицу. Дождь снова моросил. Точнее, он как вдруг повис в воздухе. Небесный диджей-сатана травил стробоскопом прямо на землю. Капли стояли. Время замёрзло.
Я оглянулся и увидел обычный дождь. Вернул голову на место, и там был обычный дождь. Время шло. Текстуры города вокруг меня прорисовывались. Реальность не лагала. Да, безусловно, всё можно было списать на принятое, но я не сомневался, что мне не привиделось. Креститься не надо. Я просто увидел другую реальность. Я не полный псих. Я не в компьютерной игре, но рядом со мной было живое доказательство того, что смерти нет. Мы не умираем, пока наша миссия не выполнена. Или как там?
— Ты опять думаешь? — спросила меня Алина.
— Да, я живой человек. Я размышляю. Я думаю. Следовательно... — начал было я.
— Если можешь не думать – не думай, — сказала Алина.
— Э-э-э... Ты сейчас что ли Чехова перефразировала?
— А как он говорил?
— Ну, он, типа, говорил: «Можешь не писать – не пиши», — сказал я.
— Я его только в школе читала, но сказал он хорошо.
Оставшуюся часть пути до психоневрологического диспансера мы шли молча. Я бы остановился на описании Александро-Невской лавры, мимо которой мы проходили, но не буду, а то мне мёртвые запретили думать. Собственно, как и всем нам. Мы шли через парк, мимо больницы, пока не пришли к крыльцу, ведущему в ПНД. Я остановился и закурил.
— И почему ты не закурил раньше? — спросила Алина.
— Понимаешь, есть такой писатель: Карлос Кастанеда. Вот он рассказывает в своём учении о том, что есть правильное место. Так вот крыльцо ПНД – это моё правильное место для курения. Место силы, — сказал я.
— Ты серьёзно думаешь, что я поведусь на это?! Ты же в это точно не веришь, Петь, — ответила Алина.
— Да, — сказал я, затягиваясь сигаретой. — Я в это совершенно не верю, зато я смог скурить половину сигареты, пока мы вели с тобой диалог.
Я затушил сигарету в мусорке. Выкинул полсиги туда же. Открыл перед Алиной дверь, и мы оказались в ПНД. Вокруг ходили люди, не знающие своего диагноза. Кого-то трясло от тремора, кто-то, обожравшись лекарств, радостно видел солнышко... Вы же как-то так представляете себе психически больных людей? На самом деле это были обычные люди. Кто-то стоял в очереди в регистратуру. Кто-то забирал куртку из гардероба, кто-то сидел возле своего кабинета, кто-то шёл курить на крыльцо. Я стал доставать паспорт из внутреннего кармана. Достал и переложил в спортивки. После этой нехитрой манипуляции я подошёл к автомату с бахилами и купил две пары. Мне и Алине. Надели бахилы. Потом мы сдали куртки в гардероб и поднялись по ступеням в регистратуру. Встали в очередь. Отстояли.
— Здравствуйте, — сказал я, сгорбившись над окошечком. — Курков моя фамилия. Зовут Пётр. Принесите мою карту в четвёртый кабинет.
— А адрес, молодой человек?
Я назвал свой адрес.
— Ждите у кабинета, — сказала мне женщина через окошко.
— Ну что, пошли? — спросил я у Алины.
— Да, погнали, братан. — Алина победно улыбалась.
Мы пошли к кабинету на первом этаже здания. Фамилия моего врача психиатра была Травникова. Да, по имени-отчеству – Мария Ивановна. Травникова Мария Ивановна. Когда я первый раз пришёл на приём к ней, то я, конечно, немного угорал над этим, но врачом она была очень и очень хорошим. Не напрягала меня идиотскими вопросами для пятилеток типа какого цвета асфальт. Или как вы понимаете выражение «Гора родила мышь». Вот как-то так. Мы встали в очереди. Точнее, сели на пустую лавку, сказав, что мы последние теперь в очереди, и все вопросы через нас. В очереди было всего два человека. Один парень, явно нуждавшийся в госпитализации, говорил вслух:
«Мама, вы понимаете, что они уничтожают слой интеллигенции? Целый пласт людей. Это как в те далёкие смутные времена этих окаянных дней. Они уничтожают интеллигенцию. Всех интеллектуалов они просто давят в зародыше. Всё моё поколение сплошь состоит из гопников. Любителей сидеть в интернете и смотреть сериалы. Среди нас нет поэтов, писателей, крупных управленцев и даже, прости господи, программистов и искусствоведов. Мы всё ещё живём в крепостном праве, мама. Нам запрещают быть интеллигентами, рассказывая о благах капитализма как о высшей точке мироздания, хотя в реальности всё по-другому, мама. В реальности мы живём неправильно. Нет ничего, что не делало бы нас рабами в этом ужасном мире. Вот, например, зачем нужен паспорт? Чтобы брать кредиты? Показывать его опричникам в форме? А зачем нужна армия? Она, по сравнению с крепостным правом, стала короче. Не двадцать пять лет, а год всего, но суть-то никак не меняется. Современные столпы общества – это вообще кто? Они не интеллектуалы и не интеллигенция. Они просто гнобят нас, говоря, что деньги решают. Да, ты можешь создать реальность, если ты богат, но ты не создашь общество, если ты не бедный и не в центре внимания».
— Братан, — обратился я к нему. — Ты прав. Тут есть одно «НО». Знаешь, что такое «копное право»?
Этот парень, находившийся в состоянии мании, отрицательно покачал головой и продолжил исподлобья пялиться на меня.
— Так, смотри, в мире, где для другого ты аперитив, есть копное право. Ну, они... — тут я сделал загадочный голос. — ОНИ играют в демократию, но в реале у нас копное право. Госдума работает по этому принципу. Они просто притворяются, что у нас демократия. На самом деле та партия, что привела больше стариков и бюджетников на очередные выборы, те и победили. Ну и соответственно, та партия, что имеет большее количество голосов на выборах, может протолкнуть любой законопроект.
Этот чел смотрел на меня уже не исподлобья, а как на божество.
— Ты меня понимаешь?!
— Да, конечно, — ответил ему я.
— А что с современной интеллигенцией? — спросил он.
— Ну, смотри. Про копное право я тебе рассказал, а тут не копное право, а гопное право, — тут я снова сделал загадочный голос. — В современной культуре всё ещё проще. Там решает ГОПНОЕ ПРАВО. Власть гопников в культуре. Век постмодерна научил большинство людей писать и читать. А зачем? Да чтобы максимально демократизировать искусство. В этом нет ничего плохого, но мы-то сейчас из века постмодерна достигли эпохи метамодерна, когда для создания контента вообще ничего делать не надо. Каждый сам себе творец. Но всё равно кто-то выбивается, как вы выражаетесь, в интеллигенцию. Вот эти хуже всего. Этих гопников выбрали другие гопники. И они диктуют другим гопникам, как им жить. Как говорится, рабам не нужна свобода, рабам нужны свои рабы. Но это не абсолют. Тут скоро сработает теория схлопывания материи. Пока что информационный фон обширен, но тоталитарные государства, что называются, закрутят гайки всей этой упряжке оленей. Совсем скоро все разучатся писать и читать, а образование в школе станет платным или добровольным. Так что власть гопников уничтожит сама себя. Ей надо просто не мешать...
— Спасибо, — сказал этот чел. — А вы бог?
— Нет. Но я учусь, — ответил ему я.
Алина засмеялась.
— Ты правда так думаешь? — спросила она меня, еле сдерживая смех.
— Насчёт бога или что? — не понял я.
— Ну, про права.
— Наверное, нет. Но телега здравая получилась. Бедный парень. Слишком загнался из-за равнодушных ко всему гопников вокруг.
На этих словах чел зашёл в кабинет психиатра. Уж не знаю, что он там сказал. Возможно, рассказал, что встретил в очереди к врачу бога. Или свою телегу про смутные времена что наступали. Но минут через пять за ним пришли санитары.
Я же сидел в очереди. Передо мной была женщина. Даже скорее девушка. Лет тридцати, плюс-минус пять. Она не была похожа на припадочного, которого только что вывели из кабинета и повели в соседнее здание. Вполне себе милая девушка.
— Скажите, а вы давно вместе? — спросила она у Алины.
— Знакомы достаточно давно, но мы просто друзья, — ответила она.
— Меня тоже парень держал во френдзоне. Мы три года были знакомы, из них девять месяцев встречались. Знаете, как получилось, что я здесь?
— Я вас внимательно слушаю, — сказал я этой девушке.
— Ну, в общем, после девяти месяцев встреч я первая призналась ему в своих чувствах. Сказала, что люблю. А он сказал, что я просто очень хорошая знакомая, и что мы никогда не будем вместе, но дело совсем не во мне, а в нём. Он вообще ни с кем не хотел отношений. Меня это задело, но виду я не подала. Он даже тактично, зная что я сейчас на эмоциях, предложил прекратить общение. На самом деле сейчас, после того как я отлежала в больнице, где я получила помощь в лице психолога и психотерапевта, я понимаю, что все его манипуляции мной были возможны только потому, что я любила его, а он меня не любил. После нашей последней встречи тогда я расстроилась, пришла домой и думала написать какие-нибудь грустные стихи, но получалось только смотреть в стену. Я представляла, что он поставил мою любовь к нему к стенке. Расстрелял. Повесил. Другим в назидание, но моя глупость заставила меня зайти в интернет, — было видно, что ей тяжело об этом говорить.
— Вы зашли в интернет. А что было дальше? — с пониманием в голосе спросила Алина.
— А там он уже поставил на аватарку фотографию, где он с девушкой. И все комментарии о том, какие они классные, какая красивая пара. А я продолжила в одиночестве смотреть в стену. Через какое-то время мне захотелось послушать музыку и покурить сигарету. Я вообще не курила до того, как он меня бросил. Я взяла нож. Сходила в магазин и купила пачку. В плеере на повторе играл трек про самый отстойный день. Я шла вверх по лестнице, но решила покурить у окна. Я курила, и у меня текли слёзы. Я надеялась, что от дыма, но нет. Моя душа была разорвана. Разорваная и плачущая. И вот на строчке «Почему нет социальных служб для влюблённых в тебя?» я достала из кармана нож и перерезала себе вены на левой руке. При виде крови я испугалась и вызвала скорую. Они отвезли меня в приёмное отделение, там мне зашили руку кое-как, а потом отвезли в больницу для психически неуравновешенных. Я как «суицидница» должна была лечиться там. И, как ни странно, врачи мне помогли, — закончила свой рассказ она.
Я молчал. Все молчали. Наконец Алина нарушила молчание.
— Девушка, дайте я вас обниму, — она встала и обняла её. — Вы молодец, а он козёл. Ему это кармически ещё вернётся.
Я вообще завалил ****о. Что мне ей было сказать? Я ходил в государственную клинику, и денег на платного психотерапевта у меня не было. Да, я писал стихи, которые тоже своего рода психотерапия. Арт-терапия, если быть точным.
— Петь. Ну ты поддержи как-то человека. Прочитай свой стих про первую любовь. Ты же можешь его найти в телефоне.
— Да, такой стих у меня есть. «Беспонтовая любовь» называется. Но я не буду его читать, он плохой, — ответил я.
— Братан, ну ты что обиделся? У тебя хорошие стихи. Ты просто загонный.
— История просто ****ец. Ничего не скажешь, и стихи тут лишние.
Тем временем из кабинета выглянула Мария Ивановна.
— Девушка, не задерживайте очередь. Проходите, — сказала она этой девушке.
Они обе скрылись за дверью кабинета. Я молчал. Силы меня покинули. Когда ты слышишь такую историю, у тебя внутри всё сжимается. Очень грустная история. Да, банальная, но выходит показательно.
Через некоторое время эта девушка вышла, и Мария Ивановна пригласила меня в кабинет.
— Ничего, что я с подругой? — спросил я.
— Нет. Пусть посидит в коридоре, — ответила Мария Ивановна.
Я зашёл в кабинет. Сел на скамейку и начал отвечать на вопросы.
— Пётр, скажите, а что за подруга с вами пришла?
— Это моя подруга Алина. Я... мне...
— Пётр, не стесняйтесь. Рассказывайте.
— Ну, в общем, Мария Ивановна, это моя подруга Алина. Она умерла в прошлую пятницу, — сказал я.
— Как она могла умереть, если она сидит и ждёт вас в коридоре?
— В том-то и дело, что я не знаю, как такое возможно. И самое главное, почему я? Зачем?
— А откуда вы знаете, что она умерла? — продолжала опрос Мария Ивановна.
— Мне друзья в интернете так написали. Я понимаю, что звучит всё это бредово, но вы же тоже её видите. Она не галлюцинация. Она живой человек.
— Может быть, Пётр, ваши друзья вас разыграли.
— Да, наверное.
— Как ваше общее состояние, самочувствие? — спросила она меня.
— Состояние обычное. Нормальное. Я не сильно веселюсь, но и не грущу. Как будто бы я обычный человек.
— Хорошо. А как ваше творчество?
— Какое? Стихи? Я их сегодня бросил писать, — ответил я.
— Просто взяли и бросили? Может быть, вам какой-то голос сказал бросить писать?
— Ну как бы да. Голос и сказал. Моя подруга сказала. Она в коридоре сидит.
— А почему такое импульсивное желание взять и резко бросить?
— Оно не импульсивное. Оно очень даже продуманное. Алина (моя подруга) сказала, что я должен идти и читать стихи людям. А я не хочу их читать людям. Они у меня плохие стихи. Вирши.
— То есть именно сегодня вы так решили?
— Нет. Я с первого дня написания стихов так считаю. Просто я боюсь идти и читать стихи на публику. Мне страшно. Я сам считаю свои стихи плохими, но если и люди, послушав мои стихи скажут так же, то я очевидно расстроюсь.
— Ладно, Пётр. Дело ваше, — Мария Ивановна достала из-под стола пачку рецептурных листов. — Выписываю вам рисперидон.
— Какой рисперидон? Я антипсихотики принимаю, — сказал я.
— А какие антипсихотики вы принимаете?
— Арипризол. Корректор у меня циклодол. А рисперидон я до этого два года пил. Набрал на нём 25 кг.
— Хорошо. Тогда выписываю вам ваш арипризол и корректор, — сказала Мария Ивановна.
Она выписала мне рецепты. Объяснила, что мне надо поставить на них печать в регистратуре, но я всё это и так знал. Я попрощался и вышел из кабинета.
— Ну что, братан? Кто из нас двоих ненастоящий? — спросила у меня Алина улыбаясь.
— Да какой-то идиотский розыгрыш произошёл.
— Пранк, вышедший из-под контроля, — сказала Алина и засмеялась.
— Да, наверное. Извини, если что. Пошли отсюда.
Мы пошли к выходу. Я встал у окошечка регистратуры и попросил поставить печать на рецепты. Мне проставили печати. Мы спустились по лестнице. Отстояли очередь в гардероб. Взяли наши куртки. Оделись и покинули здание. Я сразу закурил сигарету.
— Братан, может, не стоит столько курить? — спросила Алина.
— У меня стресс от этого места. Я его закуриваю.
— Братан, ну ты хоть бахилы бы снял, — сказала Алина, снимая бахилы и выкидывая их в мусорку на крыльце.
— Нет уж. Я дурак со стажем, — зло сказал я. — Буду так ходить!
Алина засмеялась, я продолжал курить.
— Устроим банкет? По хардкору,— спросил я.
— Да, давай сегодня шиканём. У тебя же целых 616 рублей, — сказала Алина.
— Да, а ещё у меня минералка и полторашка пива в холодильнике дома лежит, — похвастался я.
— Ладно, братан. Докуривай и пойдём.
Я докурил. Потушил окурок в урне, снял бахилы, закинул их в урну, и мы двинули в сторону моего дома. Шли обратно мы практически молча. Алина вообще слушала плеер. Я же думал о том, что если это всё розыгрыш, то почему Алина сейчас здесь у меня? Ну, в Санкт-Петербурге. Она была коренная москвичка. И почему «была»? Такое ощущение, что меня кто-то реально жестоко разыгрывает. Но, как говорится, бог – не фраер, он всё видит.
Подходя к дому, мы купили бутылку «Бугульмы», кока-колу и пачку сигарет. Денег у меня осталось только купить завтра бутылку воды. Завтра же семнадцатое число. Выборы, которые пройдут три дня. А я наблюдатель на этих выборах.
— Давай веселись, братан. Грустным не платят, — весело сказала мне Алина, когда я открывал перед ней дверь своего подъезда.
— Мне весело. У меня просто лицо такое от природы.
Мы поднимались по лестнице. Алина несла «Бугульму», а я – колу и сигареты. Из еды что-то да оставалось, так что можно было не переживать за завтрашний завтрак. Он у меня будет. Хоть я и не заслужил. Я покупаю бухашку и сиги на последние деньги. Что я за долбоёб? Точнее, какой породы я долбоёб?
На этих мыслях мы зашли в квартиру. Я открыл дверь, пропустил Алину. Мы прошли по коридору. Я открыл навесной замок на своей двери. Открыл дверь, пропуская Алину внутрь. Мы разулись. Она сама сняла свою куртку, повесила на вешалку. Я поступил также. Мы сели на кровать.
— Братан, так ты кока-колу убрал бы в холодильник, — сказала Алина.
— Она и так из холодильника, — сказал я. Подошёл к шкафу и, открыв его, достал два стакана. Сел обратно на кровать.
— Время снова упороться, — сказал я и стал чертить дороги стирального порошка. Алина тем временем делала нам по коктейлю из «Бугульмы» и колы.
Я начертил четыре дороги. Каждому по две. Мы достаточно быстро с ними справились. Стирального порошка ещё было три пакета приблизительно по 0,8 грамма. То есть остатки сегодняшнего дня пройдут в угаре. Я молча смотрел на Алину. Алина молча смотрела на меня. Мы не моргали. Первым молчание прервал я.
— Проваливается... а-а-а-а-а... — сказал я и глотнул из своего стакана этот нектар богов.
— А мне норм, — сказала Алина и засмеялась. — Кстати, а почему ты отказался читать своё стихотворение той девушке?
— Потому что это моя арт-терапия. МОЯ. Она ядовита и опасна для меня. Если я считаю, что стих получился плохим, то я…
— Выкладываю его на сайт проза.ру, где его почему-то не оценивают, — перебила меня Алина и засмеялась.
— Бля, сестрюнь, вот не зря говорят, что в России две беды – дураки и дороги, — парировал я. — На самом деле я не очень хотел читать вслух этот стих. Даже после редактуры он мне кажется не очень удачным.
— Не в удаче дело, а в том, что тебя должны слушать люди. И не только слушать, но и слышать. Прочитай мне этот стих. Мне как зрителю лучше знать, хороший стих или плохой.
Я бы ещё поспорил с этим, но вместо этого встал с кровати и начал читать стихотворение.
Она меня не любила,
Но стоит сделать ей чести:
Она не отправила меня во френдзону.
И как бы меня тогда не крыло...
(Кислота, героин, спиды) Хер с ним.
Ведь для неё я был «ну очень хорошим знакомым».
Подождите, а как же мои ухаживания
На протяжении 10 месяцев?
Ведь даже в жопу «обсаженный»
Я приходил на встречу с ней.
А может быть в этом причина?
Или в том, что она ****оболка и ****юга?
(Я где-то читал, что это всё калиюга)
Или в том, что мы были слишком юны?
Хотя...мы были уже в том возрасте, в котором не тащатся от Дюмы.
Она читала Трайзера и Стендаля
Я восторгался Буковски и Селином.
Она цитировала мне наизусть и по порядку словарь Даля,
А я был к её заёбам терпимый.
Мы встречались где-то на Гостинном дворе
И я вёл её пить во дворы.
Не потому что у меня не было денег на кафе,
А повторюсь: мы были слишком юны.
И мы были слишком юны,
Когда на третьей встрече сидели в Таврическом парке.
Она пила пиво, я пил коньяк.
И жалко,
Что я не пригласил её домой к себе на «чайпитие»
И не выебал как ребёнка **** дьякон,
В церкви католической.
(В которую она тогда верила)
Я не разбираюсь в религии, но тем не менее
В этом стихе хочу оскорбить её религию.
Ведь я воюю за свою веру,
А она воевала за бензин в бензобаке машины
Своего нового парня.
Воевала за новый мобильный,
Воевала за пару недель вне России
И чтобы под её фото все писали «Красивая».
И что касается нашего расставания:
Я думаю, что подвело чувство репутационной ответственности.
Ведь, если бы её знали мои пасаны,
То они сказали бы, мол, да ты охуела.
Зачем ты соврала Пете, что отношений вообще ни с кем по жизни не хочешь?
Ведь он тогда ****улся, бля, между прочим.
Ходил в полном ахуе по набережной.
С Кутузова и по Дворцовой.
Потом свернул на Стрелку
и пошёл по Макарова.
Оттуда ушёл, и вдруг, увидел знак в виде музея кукол
(Это, вроде бы была, набережная Смоленки)
И он почувствовал в сердце укол.
Понял, что кончать с жизнью надо на Смоленском православном кладбище.
Он пошёл там гулять мимо бесконечных оград
И крестов.
Чувствуя дух русской весны и фильма «Брат»,
Где идёт война и она никогда не кончится.
А после, вдруг вспомнилось что на Приме есть знакомый барыга.
Он вымутил у него и поехал домой на «Пески».
Отложил пару марок и покурить гашиша,
Лёг спать и подумал, что если ты меня слышишь...
То тебе всё равно.
Тебя вдохновляет самобытность, но как человек ты говно.
Говно без эмпатии.
Ты хуже любой политической партии,
Хуже патриотов, хуже фашистов
Начальников, и их подчиннёных.
Министров, и заключённых.
Хуже капитана не ушедшего под воду вместе с кораблём.
Вся твоя жизнь — борьба в лёгком весе, и удущающий приём.
Ты хуже желчи, которой я по утрам блюю.
Ты просто дура. Я всё равно тебя люблю.
Я дочитал стихотворение. Алина смотрела на меня. Я взял свой коктейль и сделал глоток.
— Это фиаско, братан, — сказала она. — Завязывай со стихами. Это же просто графомания у тебя.
— Никто не может мне запретить писать стихи, — сказал я.
— Это пока муза тебя не покинула.
— На крайняк свалю в прозу, как Брюсов.
— Не знаю, кто это, — честно сказала Алина.
— О, Брюсов – это крутой чувак. Создатель лозунга «Искусство ради искусства».
— Братан... — тут Алина запнулась, поняв по моему выражению глаз, что она немножечко достала называть меня «братан». — Петь, ну вот допустим, ты делаешь искусство ради искусства. Какая у тебя мотивация?
— Сейчас расскажу, — сказал я, высыпая стиральный порошок на диск «Психеи». — Будешь ещё?
Алина отрицательно покачала головой. А я вот протёр диск и уважил одну из любимых своих групп.
— Ну так вот. Я делаю искусство ради искусства, потому что я не могу не писать. Вот правильно говорят, мол, если и писать, то только в тех случаях, когда не можешь не писать. И пишу я не ради искусства или чтобы быть сопричастным к искусству. Я в нём вообще ничего не понимаю. Я пишу, чтобы доказать самому себе, что я существую. Каждый грёбаный день я пытаюсь доказать самому себе, что я существую как человек. Как именно? Ну, я просто банально думаю всю жизнь вообще, и у меня нет таланта там или аудитории, но это не важно. На листе бумаги вся вселенная подчиняется мне. Да, я тщеславен. Но вселенная подчиняется мне на листе бумаги. В этом и есть свобода. Даже если, по твоему мнению, у тебя не получилось сделать хорошо, и ты скомкал лист и выбросил его, то ты всё равно свободен в моменте, пока скомканный лист летит в мусорное ведро. Ты существуешь. Это очень мало времени, ведь большую часть своей жизни ты должен себя обеспечивать. Деньги в воздухе не висят. Тебе приходится работать на работе, и очень хорошо, если работа тебя прёт и у тебя некий творческий подход к ней. Ты не замечаешь часов. Ты счастлив, что смог найти своё ремесло. Ты даже не работаешь, ты творишь. Но у меня, как у поэта, ремесло другое. Я пишу стихи. И только пока я их пишу, я свободен полностью. Моя мотивация – это быть свободным. Свобода – это главное, — я прогнал эту телегу Алине.
— Братан, три дороги подряд – это охуеть перебор, — сказала она. Я же продолжал стоять в центре комнаты. Меня неистово пёрло. И то, что я сейчас сказал, и то, что я сейчас услышал. Я даже пританцовывал от своей гениальности.
— Сестрюнь. Сестрюнь. Сестрюнь. У нас всё ЗБС. Давай танцевать. Я, правда, не умею, — почти пропел я.
— О, давай, — Алина врубила музыку на своём телефоне.
Не буду описывать далее весь треш и угар. Я любил развлекаться. Алина тоже. Мы дичайше горели около восьми часов. В программе было всё. И пролив стакана с коктейлем, и разговоры по душам, игра в карты под пивасик, прослушивание подборки музыки от главной рэп-кависты Москвы, контактный мош и так далее. Спать мы легли только к двенадцати часам ночи. Кровать была одна.
— И как мы спать будем вдвоём на одной кровати? — спросила Алина.
— Ты ложись. Я подойду, — сказал я, вкуривая четвёртую из пяти плюх, чтобы отпустило.
Я докурил последнюю. Сделал пару шагов до кровати.
— Алина, а подай мне подушку, пожалуйста. А то мне не дотянуться, — еле сдерживая смех, сказал я. Между мной и кроватью было расстояние чуть больше пятнадцати сантиметров.
Алина подала мне подушку. Я взял её и лёг на пол.
— Братан, с тобой всё в порядке? — спросила Алина.
— Да, полный порядок, — сказал я. Я был упорот очень и очень хорошо, быстро и качественно.
— Тогда спокойной ночи, — сказала Алина. Она хлопнула в ладоши, и свет в комнате погас.
Я ещё немного поугорал про себя и уснул.
17 сентября
Я проснулся раньше будильника. На участке, где я был наблюдателем, мне надо было быть в 7:30. Будильник стоял на 6 утра, но у меня было такое ощущение, что я вообще не спал. Может, у меня даже случился сонный паралич под воздействием веществ и алкоголя. Это не суть. Я встал с пола. Достал из шкафа с одеждой джинсы и футболку-поло. Достал гладильную доску и утюг. Погладил себе джинсы и футболку. Взял последние чистые трусы и поглаженное поло и пошёл в ванную мыться, бриться и чистить зубы. Мыльно-рыльные принадлежности я забыл. Пришлось вернуться в комнату.
Я помылся. Гладко побрился и почистил зубы. Надел поло и трусы. Взял грязные вещи и сумку с мылом, шампунем и зубной щёткой с пастой. Вышел из ванной комнаты. Прошёл по коридору и оказался в своей комнате. Алины не было. На столе лежала записка следующего содержания:
Бротан, мне позвонили. Я ушла по делам. Дома не жди. Иди и наблюдай на выборах. Я к тебе подойду к 21 часу. Алина.
Что за дела? Ну, какие-то дела. Мне всё равно. Я достал последние два банана из холодильника. Они немного почернели, но это ничего страшного. Я, тем более, хотел есть. Съел два банана. В холодильнике оставалась картошка. Её можно будет пожарить, когда я вернусь с участка. Вроде норм. Я стал собираться. В рюкзак положил небольшую кипу чистых листов. Пару авторучек. Потом немного подумал и, достав из шкафа пистолет, положил его в рюкзак. Зачем? А я не знаю. Просто круто будет ходить по избирательному участку мимо ментов с пистолетом в рюкзаке. Кроме того, я скрутил себе три папиросы с гашишем, взял предпоследний пакет зибурги и – чем только чёрт не шутит – положил в рюкзак те самые полтора колеса.
Я был собран. Часы показывали 6:40 утра. Я надел кросовки с ветровкой. Взял рюкзак. Вышел из комнаты. Закрыл дверь на навесной замок. Вышел в общий коридор, освещая себе путь фонариком в телефоне. Прошёл до двери в квартиру. Вышел, захлопнув дверь, и стал спускаться по лестнице. Вышел на улицу. Дул ветер. Я решил последовать его примеру и, закурив одну из трёх папирос, пошёл на свой участок, где меня хотели надуть. В смысле, обмануть.
Я докурил папиросу почти до фильтра, когда подошёл к магазину. Я затушил её в мусорке и зашёл. Тупил у полки с водой. Более точно было бы сказать, что я долго выбирал воду на имеющийся 21 рубль. Нашёл воду за 18 и пошёл на кассу. Отдал там свои монетки. Аккуратно убрал воду в рюкзак, чтобы не помялись листы. И двинул на участок. Солнце уже взошло и освещало проспекты и улицы моего района, по которому я шёл к своему участку. Идти мне было минут двадцать, и я не думал. Просто слушал музыку.
Придя к участку в 7:10, я очень удивился, что двери уже открыты. Но вида не подал. Зашёл в здание и пропищал на металлодетекторе. Охранник тут же меня остановил.
— Что в карманах? — спросил меня он.
— Здравствуйте, — я достал из кармана ключи. — Вот это в кармане.
— А в портфеле что?
«Лет пятнадцать строгача у меня в портфеле», – подумал я, но вслух сказал?
— Бумаги и авторучки.
— Показывайте.
— Нет. Вы не имеете права меня досматривать.
— Это ещё почему? Я же охранник. Я тут закон.
— Да-да, проблемы негров шерифа не волнуют. Но у вас всё равно нет права досмотривать меня или мои вещи. Я и так вам показал ключи, чтобы вы убедились, что я не террорист, — сказал я.
— Ладно, проходите.
Какой же фигнёй они занимаются! Я не стал доставать нож из левого кармана ветровки, но этот же дебил даже через рамку меня повторно не прогнал. Ключи зазвенели. Лол. У человека явный синдром вахтёра. Хотя я бы сравнил это с кондуктором в метро. Он никому не нужен, потому что абсолютно бесполезен.
Я поднялся по лестнице и зашёл на участок.
— Доброе утро всем. Фарту масти.
— Доброе утро, Пётр. — сказала незнакомка. — Подойдите и отметьсь, что вы уже пришли.
Я подошёл к столу.
— Ну, я пришёл. Мне надо что-то подписывать?
— Нет. Я просто должна написать в протоколе наблюдателей, во сколько вы пришли.
— Пишите тогда 7:10. Я в это время заходил на участок. Меня просто охранник задержал, потому что у меня ключи в кармане.
— Хорошо. Пишу 7:10.
Как я понял, на участке уже собралась вся комиссия, а из наблюдателей был только я. Я подошёл к Олегу Олеговичу, поздоровался с ним и сказал:
— Доброе утро. Вы разрешите мне вести фото и видеосъёмку, и можно ли мне отфотографировать все сейф-пакеты?
— Да, Пётр, конечно. Снимайте, фотографируйте, наблюдайте, — ответил Олег Олегович. Он открыл сейф и достал из него пачку сейф-пакетов.
— Пётр, тут десять штук. Считайте.
— Сейчас. Только камеру включу на телефоне.
Олег Олегович отсчитывал каждый пакет, а я каждый пакет фотографировал. Мне нужен был только номер. Мы достаточно быстро посчитали их.
— Всё. Спасибо. Просто когда придут другие наблюдатели, нам надо будет бумагу писать, что вы нам показывали сейф-пакеты со следующими номерами, — сказал я.
— Ну конечно, Пётр. Я не первый и не последний раз глава комиссии. Работаем дальше, — последнюю фразу он адресовал не мне.
Я пошёл к стульям для наблюдателей. Сел на стул. Времени до восьми утра, когда открывался участок, было ещё достаточно много. Я зашёл в социальную интернет. И не поверил своим глазам. Первый же пост в ленте новостей был от самого замечательного, талантливого и простого парня, пищущего для солдат и рабочих, – Максима Тесли. Пост Максима гласил, что первым трём комментаторам он отправит по 666 рублей. Я написал комментарий следующего содержания: «Максим, скинь мне, пожалуйста, денег на Сбер по номеру 8...». И вы можете мне не верить, но через пару минут мне пришло 666 рублей от Максима Сергеевича. «Спасибо, Максим», – только и смог написать ему в ответ я. В глазах стояли слёзы, что такие прекрасные, умные, красивые и просто ****атые люди, как Максим, вообще спускаются с небес в наш грешный мир, чтобы осветить его своим прекрасным ликом. С этими мыслями я вышел на улицу покурить сигарету.
Я курил на улице. Мимо меня ходили люди. Участок ещё не открылся, но открывался через десять минут. Я затушил сигарету в мусорке, а не бросил её на газон или под ноги. Я не был типичным жителем культурной столицы. Я был дворником и соблюдал цеховую солидарность.
Вернувшись на участок и прослушав объявление о начале работы участка, я сел на стул. Наблюдателей уже было трое. Я и две женщины. А ещё на одном из стульев сидела красивая девушка в форме. Ну, не в том смысле, что у неё была красивая фигура, хотя и это тоже, а в том смысле, что она была сотрудницей полиции в форме. Я взял рюкзак. Достал воду. Сделал хороший глоток. Убрал воду обратно в рюкзак и максимально незаметно для окружающих достал пакет стирального порошка, засунув его в карман. Я испытал лёгкую эрекцию. Ведь сотрудница правоохранительных органов сидела рядом. Такое, знаете, прекрасное ощущение. Мне кажется, что у фанатов BDSM или DSBM тоже возникает такое чувство, когда они предвкушают порку, угар, унижения, связывание, фистинг, и т.д. и т.п. Я встал со стула и подошёл к председателю комисии.
— Олег Олегович, извините за такие вопросы, но мне срочно нужно в туалет. Не подскажете, где он находится? — спросил я.
— Конечно, подскажу, Пётр. Спуститесь по лестнице на пост охраны и там дальше по коридору пройдёте, увидете дверь, — ответил мне Олег Олегович.
Я поспешил последовать совету Олега Олеговича. Спустившись по лестнице, я прошёл через турникет. Меня остановил охранник.
— Стой. Куда идёшь?
— Мне насрать.
— Что?
— Ну, в смысле, мне надо в туалет.
— Ладно, проходи. Там по коридору пройди, и справа дверь такая. Увидишь.
— Спасибо вам большое за наводку. Что бы мы без вас делали.
Я прошёл по коридору. Зашёл в туалет. Закрыл за собой дверь на щеколду. Огляделся по сторонам. Здесь не было никого. Я подошёл к раковине. Достал из кармана телефон и порошок. Высыпал скромную горстку скорости для бодрости на экран телефона. Достал кошелёк. Достал из него первую попавшуюся карту. Расчертил себе дорогу, но тут...
— ****ь, — очень точно описал ситуацию я. У меня не было купюр в кошельке. Все мои 666 рублей были на карте.
Я снова оглянулся. Мой взгляд упал на газету, которая, видимо, была вместо туалетной бумаги. Я взял газету и постарался оторвать максимально ровный квадрат. С этим я справился быстро. Свернул из квадрата трубочку, нагнулся и засосал ноздрёй всю дорогу. Выпрямился. Пошмыгал носом. Сообразил, что раз уж я в туалете, то можно и поссать. Я подошёл к унитазу. Спустил штаны с трусами. Поссал в унитаз. Вернул трусы и штаны на прежнее место. Дорога начала проваливаться. Во рту возникла привычная горечь. Я убрал пакет и мобильный в карман. А вот трубочку из газеты я положил в кошелёк. Мне было нормально.
Я вышел из туалета в приподнятом настроении. В моей кастрюлеподобной голове закипал наивкуснейший суп из моих мозгов. Проходя мимо охранника, я кивнул ему. Ну, как в тех самых боявиках из девяностых. Охранник мне тоже кивнул, мол, вас здесь не захватят террористы, пока я здесь. А если и захватят, то я зачищу здание в одиночку и урву себе какую-нибудь красивую тёлочку. Кстати, о тёлочках. Та баба-мент вообще такая ничё такая. Дорога окончательно провалилась. Я решил соригинальничать и подойти к ней познакомиться нестандартно. Тем более, на часах уже было 8:40, а это значит, что наступило время позориться. Я поднялся по лестнице и зашёл на участок.
— Доброе утро, девушка. Меня Пётр зовут. Хотите, я вам прочитаю стихотворение?
— Если только лирическое, — сказала мне эта баба-мент.
— Конечно-конечно, сейчас только вспомню какое-нибудь лирическое, — я сделал вид, что задумался, но мой план на покорение её сердечка уже был готов. — Вспомнил! Сейчас специально для вас прозвучит стихотворение Кубика Льда под названием «Фак зе полис».
Я вдохнул в лёгкие воздуха и начал декламировать стихотворение на манер Владимира Маяковского.
Фак зе полис камин стрэдж фром зе андеграунд
Э юнг нигга гат ит бэд каьюсь ай*м браун
Енд нот зе овер калор, со полис синк
Вей хэв зе ауторити то килл э минорити
Фак фэат шит каус ай ант зе ван
Фо э панк мазафака фис э беджи энд э ган
Ту би битинг он энд сраун ин джайл
Ви кен гоу тоэ-то-тоэ ин зе миддл оф э селл
Факин вис ми каусь Ай эм тинейджер
Фис э литле битоф голд энд э пейджер
Сиарчен май кар, лукин фо зе продуькт
Синкин эвери нигга ис сейлин наркотикс
Ю ди рейзер си ми ин зе пэн
Фон ми энд Лорензо роллин ин э бэнз-оу
Бит э полис аут оф шейп
Енд фэн Айм финишед, бринг зе йелоу тейп
Ту тейп офф зе сцен оф зе слейджер
Стилл геттинг соуле оф брэд енд фотер
Ай донткнау иф зей фэгс оу воут
Сиач нигга даун энд грэбинг хис натс
Енд он зэ оувер хэнд, визаут э ган, вей кэнтноун
Бат донтлэт ит би э блэк энд э вайт уан
Каус вейол слэм я даун то зе стриттоп
Блэк полис шоуинг аут фо зе вайт коп
Кубик льда филл своурм
Он эни мазафака ин э блю юниформ
Джаст каус айэм фрам зе СиПиТэй
Панк полис аур эфрейд оф ми, хах
Э янг нигга он зе фарпаурз
Энд зен Айм финишед, ит гонна би э бладбатс
Оф копс дайинг ин ЭлАй
Ёу, Дрэ, ай готсомесинк то сэй.
Баба-мент смотрела на меня исподлобья. Как баран на новые ворота. В её глазах читалось типичное быдлячье «Хули ты всё умничаешь? Ты чо пидор?».
— Ну, очень необычно. Мне понравилось, — она весьма тактично меня отшила.
— А вы поняли метафору про ваши прекрасные глаза? — спросил я.
— Да, очень красиво.
Глаза ментов бросают в дрожь...
— Пётр, подойдите ко мне, пожалуйста, — сказал Олег Олегович.
Я подошёл.
— Пётр, давайте вы не будете мешать сотрудникам полиции осуществлять контроль на участке.
— Да я же просто, ну... — начал было я.
— Ещё один такой инцедент, и я отправлю вас на поквартирный сбор подписей, — предупредил меня Олег Олегович.
— О, а так можно? Я хочу уйти на поквартирку.
— Хорошо. Сейчас время… — Олег Олегович взглянул на часы. — 8:56. Поквартирка будет ближе к часу дня. Я вас предупрежу заранее, чтобы вы подготовились.
— Спасибо, Олег Олегович, — я был неплох в переговорах.
Следующий час я просто сидел на стуле. Мне было хорошо. Я иногда пил воду. Людей, приходивших проголосовать, за этот час можно было пересчитать по пальцам одной руки. Поэтому я решил выйти на улицу и скурить папиросу с гашишем. Я попросил других наблюдателей понаблюдать не только за ходом выборов, но и за моими вещами, и пошёл курить. Когда я спускался по лестнице, меня догнал полицейский.
— Курить идёшь?
— Да, — ответил ему я.
— Пошли вместе, — сказал он повелительным тоном.
Мы вышли на улицу. Полицейский закурил.
— А ты чего не куришь? — спросил он.
Я ничего не курю. Честное слово.
Я достал из кармана свой портсигар и извлёк из него папиросу.
— Огонька не найдётся? А то я зажигалку в куртке забыл, — спросил я у него.
— О, Беломор куришь? Уважаю. У меня дед, майор НКВД, курил такие же, — говорил мне полицейский, прикуривая мне папиросу с гашишем.
Я глубоко затянулся. Подержал дым внутри лёгких.
— Вообще, это не Беломор. Это папиросы Путина, — начал диалог снова я.
— Да ладно! А что, есть и такие?
— Конечно, в них очень хороший табак. Качественный. Ответственный, как наш гарант конституции, — меня уже понемногу начало впирать.
— О, а дай попробовать, — сказал мне полицейский.
«А паровозом ты покурить не хочешь, го-н (не путать со словом «господин») полицейский?» – подумал я, но говорить вслух зассал.
— Конечно, нате затянитесь, — сказал я вслух и передал ему половину папиросы.
Полицейский неуклюже затягивался горьковато-сладким дымом папиросы. Он сделал три затяжки и вернул мне папиросу.
— Вообще супер. И табак такой приятный. А сколько стоят такие? — спросил он, абсолютно искренне мне улыбаясь.
— 120 рублей пачка. В пачке 18 штук. В табачных лавках продаётся.
— А почему всего 18 штук? — он искренне удивился, как маленький ребёнок.
— Я не знаю. Я цены на сигареты не регулирую, — сказал я и глубоко затянулся. — Вот я помню, как раньше было хорошо. Полтора литра пива – это реально полтора литра пива, килограмм сахара – это реально килограмм сахара. А сейчас что? Всё мельчает, как будто бы в этой стране не осталось нормальных людей. Только карлики. Ну, в смысле «маленькие люди», которым ничего, кроме зарплаты, аванса и премий не надо.
— Это потому что у нас есть внешний враг – Америка. Не валяли бы они дурака, а не то мы покажем им кузькину мать! — сказал полицейский. Глаза у него были краснющие.
— Вот точно. Как в песне поётся, «Не валяй дурака, Америка!». Ну, ничего. Мы, россияне, – великий народ. Это мы утром придумали водку, а к вечеру по пьяни истребили динозавров. Это мы не умеем делать машины, потому что мы сами машины. Это мы... — тут меня, что называется, высадило на измену. А что, если кто-то догадается, что этот полицейский накурен? Спросят с кем он курил, а он скажет, что со мной. И всё... Хотя он и не накуренный дебильно улыбался. Вряд ли вообще мне хоть что-то кто-то скажет.
Я докурил и пошёл с полицейским на участок. Поднимаясь по лестнице, я заметил молодых людей в спортивном, идущих прямиком сюда. «Ага, а вот и титушки карусельные подтягиваться начали». Что это значило? А что это может значить? Их надо было поймать, но как это сделать, если вся комиссия на участке заточена на то, чтобы эти титушки «вбросили подписи»? Я решительно захотел в туалет. И я, не дойдя до конца лестницы, развернулся и пошёл туда, сбросив полицейского с хвоста.
Маршрут был знаком. Дорога не дальняя, а ближняя. Я зашёл в туалет и проделал те же самые операции. Единственное, что сначала я поссал, а только потом припудрил носик. Я припудрил носик второй раз. Стирального порошка осталось на три дороги, которые были так дороги для меня, потому что денег у меня было 666 рублей на карте, которой я чертил дороги. Я посмотрел на себя в зеркало. Глаза были чуть красноватыми, но не палевными. Если что, то скажу, что это недосып. А-ха-хах, недосып – забавное слово...
Я вернулся на участок. Ребята в спортивном уже стояли в очереди. Я сел на стул и стал думать. Эти ребята все в спортивном. Время – одиннадцать утра. Очередь из них не кончается. Они же пришли вбрасывать подписи. Надо было обратиться к сотруднику полиции, но что ему сказать? Мои догадки – это мои догадки и предположения. То есть если я мусорнусь, то я мусорнусь. А я не хочу мусорнуться просто потому, что я истерик, который начинает газовать при любых обстоятельствах. Я не думаю, что я чёткий пацанчик по жизни, но и терпилой я уже не стану. Надо было выяснить, что это за черти. Я встал со стула и решительно пошёл в сторону главы комиссии.
— Олег Олегович., — выпалил я. — Кто все эти люди?
— Какие люди? — ответил вопросом на вопрос Олег Олегович.
— Эти ребята в спортивном. Кто они?
— А-а-а, так это студенты. Они пришли голосовать из своего института. Они иногородние и имеют право голосовать по месту регистрации.
— А что за институт, не подскажете?
— Конечно-конечно. Они студенты Химического отделения Универсальных Йодоформ Национального бюро Ядов.
— Ну, то есть они здесь легально голосуют? У них у всех есть регистрация, и они получают два бюллетеня? По закону же они имеют право голосовать только на двух бюллетенях, а не четырёх.
— Нет, Пётр. Они прописаны у себя в общежитие. Они собственники. Им выдаётся четыре бюллетеня.
— Но это же незаконно, Олег Олегович! Они не могут быть собственниками в общежитии.
— Пётр, да вы поймите. Я глава Участковой Избирательной Комиссии. Списки составляет Террорториальная Избивательная Комисиия. Списки спускают к нам. Я просто слежу за законностью выборов, как и вы. Просто вы в этом деле... сколько лет?
— Ну, политической жизнью я давно интересуюсь. Со времён «Манежки», а вот наблюдатель на выборах я всего лишь второй раз в жизни.
— Вы, значит, слишком молоды, так сказать, новичок, чтобы понять, что и у меня, и у вас одна и та же цель – честные выборы.
— Ладно, извините за беспокойство, — сказал я и откланялся.
Я снова сел на стул. Что-то здесь было не чисто. Моя чуйка меня ни разу не подводила. Говно плавало, как айсберг по морю современной демократии. Но этот говняный айсберг крушил корабли, рискнувшие выйти в это море, потому что немного говна было на поверхности воды, а всё остальное говно было надёжно спрятано в глубине этого моря. Что же, давай, старина Пётр. Ты распутаешь это, ****ь, дельце. Но я думал рационально и искал в глубине, потому что в глубине чуть меньше пахло говном, которое воняло на поверхности. Но говно на поверхности было. Я поднялся с глубины. И тут я увидел людей на айсберге. Они все хавали это говно. Мол, всё честно. Демократические выборы. Сейчас я соберу этот пазл! Вот прям сейчас!
«***НЯ! ТОЧНО! ХУЙНЯ!» – подумал я.
Это студенты ***НИ. Ну, типа, Химическое отделение Универсальных Йодоформ Национального бюро Ядов. Сокращённо «ХУЙНЯ». Эти люди были студентами Х.У.Й.Н.И. Они вообще никакие не студенты, а чертофаны. Дерьмодемоны. Я распутал это, ****ь, дельце. Я совершенно велик. Я встал со стула. Прямо в этот момент остатки дорожечки узкой, да судьбы моей русской провалились внутрь!
«СТОЯТЬ, ЧЕРТОФАНЫ! ПЁТР КУРКОВ В ЗДАНИИ! А ЗНАЧИТ, ВЫ ОКРУЖЕНЫ, ДЕТИ КАРУСЕЛИ И ИНЦЕСТА! ВСЕМ ВЫЙТИ ИЗ СУМРАКА!» — проорал я максимально громко.
Чертофаны продолжили стоять. Они были зомбарями. Совсем такими зомбарями. Ну, снаружи живыми, а в области сердца – сломанными. Я закашлялся. Дорожечка узкая была на вкус горькой, как судьба моя русская. Сделал глоток воды.
«Вы чертофаны! Кто тут голосует?! А вы все голосуете?» — орал я. Я был упорот достаточно, чтобы орать на среднем уровне.
«Парни, хотите я вам прикол покажу? – Я достал свой старый разбитый телефон из кармана. — Вот смотри. Сейчас ты выйдешь с соседнего участка. А вот сейчас ты...»
Это видео всё утро гуляло по интернету. Эти «студентики» приходят голосовать, а потом идут на следующий участок голосовать. Такие способные ребята!
— Отстаньте от ребят! Они учатся на профессиональных военных... — решил прийти на помощь карусельщикам какой-то полупидор в полукедах, который был мерзопакостным левачком, судя по накрашенным ногтям и его весу, а весил он граммуль. Это я был солидным мужчиной в брюках весом под сто двадцать килограмм.
— Ты что замечталась?! Иди посуду мой! — сказал я ему.
— Ах ты, поганный правак! Ты от ЛПР наблюдатель! Я вам сейчас всем, правым, покажу, — промямлила эта вафлёрша и, взяв свой ноутбук из рюкзака, начала писать текст о том, что я отвратительный правый, и как такие, как я, мешают устроить людям ГУЛАГ. Ну или что там ещё левацкие девчонки могут предложить... Ну, если только свою ротангу и шоколадницу.
Я же тем временем, в отличии от девочки-левочки, искал адекватный способ решения данной проблемы, как и подобает всем нормальным мужчинам. Но мысли уже не шли. Что мне надо было сделать-то? Вокруг меня были полузомбированное население моей страны. Вдруг в мой перманентный ахуй вмешался Олег Олегович.
— Пётр, а в чём проблема?! Им проголосовать нельзя?
— Олег Олегович, вы дурак?
— А что, им просто проголосовать нельзя?
— Вы дурак?
— Ребята пришли просто проголосовать! Им что, нельзя просто проголосовать?
— Дурак! — подытожил я.
Как говорится, лучше с умным потерять, чем с дураком найти. На участке со мной были просто законченные дебилы. Они вообще ни *** не понимали. Прямо сейчас честные выборы в их стране ****и и в хвост и в гриву, а они всё думали о разнице в наших идеологиях. У меня-то вообще была идеология, что у меня нет никакой идеологии. Но их было больше, а значит, я был в проигрыше. Их голосов хватило бы, чтобы меня выгнать с участка. Однако всё немного сложнее. Они имели право меня выгнать, то есть, отстранить, но только с завтрашнего дня. По закону, на который они клали, я мог до конца работы избирательного участка там тусить в день, когда меня отстранят от работы на участке. Впрочем, это уже детали. Сейчас я думал, как же мне спастись от этой грешной любви собственной страны. НО ТУТ...
— У вас тут карусель! Доказательство и видеофиксация у меня имееется! — услышал я знакомый голос.
О, Господи! На участок влетел один из «грушевской пятёрки». Это был Вишмен! Человек-Вишня. Его суперспособность заключалась в том, что...
— Господин Вишмен, можно вам пару вопросов? — тут же подбежали к нему журналисты.
— Какие могут быть вопросы, когда Родина-мать в опасности?!
— Всего пару вопросов, мистер Вишмен! — всё равно стали расспрашивать журналисты.
— Хорошо. Я сейчас попрошу сотрудников полиции проверить документы у молодых людей!
— Иа-иа, мы не имеем таких полномочий, — промямлил тот самый мальчонка в погонах, которого я недавно накурил. Наверное, у него высад случился.
Ах ты жалкий ****обол! Как меня шмонать без понятых, так полномочия есть, а как вас просят соблюсти закон, так у вас резко нет полномочий!
— Товарищ полицейский! — крикнул я. — Гусь свинье не товарищ, но всё же. Я попрошу проверить документы у молодых людей в очереди, потому что они, по моему мнению, нарушают статью 142 УК РФ.
— У меня нет таких полномочий, — снова сказал полицейский.
«Пидорас. ПИДО-РА-СИ-НА» – подумал я.
— Стойте, вы не имеете права проверять ни у кого документы? Правильно? И задерживать права не имеете, да?
— ТАК ТОЧНО! — в один голос проорали все находящиеся на участке, кроме, естественно, меня.
— Но подождите... — начал было я.
«Студентики», которые стали бы солдатиками, побежали оттуда. Вишмен побежал за ними, подсвечивая свой путь нимбом от фотоспышек журналистов. Это, кстати, была его единственная суперспособность, которая у него проявлялась только один раз в пять лет. Но даже супергерой не мог прорваться сквозь строй нереальных политических программ.
— Стойте, студентики! Зачем вы бежите?! Вы же будущие солдаты! Вы же элита общества! Армия, которая за три дня до Киева дойдёт! И это из-за вас нас боится весь мир! — орал я им вслед.
Студентики бежали. Вишмен бежал за ними. Вот примерно так и устроена в моей стране политика и армия.
— Пётр, мы хотели бы удалить вас с участка. Но в виду вашей молодости и неопытности, мы посовещались и решили отправить вас всё же на «поквартирку». Она будет где-то через час. Потом вы по закону обязаны покинуть участок. Не обижайтесь, но вы очень сильно качаете лодку и разжигаете неуверенность в глазах будущих офицеров, — сказал мне Олег Олегович.
Я был с ними согласен. Я был виноват. Это я был виноват во всём. Чего ты хочешь ещё?! Я был виноват в том, что они все были несвободны. Я был виноват в том, что я пишу стихи. Я был виноват в том, что я не люблю всех этих патриотов, начальников, министров, упоротых фашистов и прочих любимцев моей родины-мамы.
Мама-родина, мы все дети твои. Ты лишилась родительских прав.
* * * * *
Мы шли на поквартирный сбор подписей. Я был с рюкзаком, естественно. Я бы не оставил там свои вещи никогда. Первый адрес был на улице, где находилось общежитие Х.У.Й.Н.И. Мы зашли в подъезд, и стали подниматься по лестнице. Лифта там не было. Нам открыли дверь пенсионерки. Квартира была коммунальной. Я не знал, что в этой части района существуют коммунальные квартиры. Всю жизнь думал, что тут-то живут люди побогаче, а не как у меня на Песках. Мы зашли внутрь квартиры, так как голосовать они имели право только дома. Мы выдали им бюллетени, и они начали причитать, что не видят никаких кандидатов и партий там.
— Мы можем прочитать вам список партий, но только с вашего согласия, — сказал один из типов, что был со мной.
— Да, прочитайте.
Он взял бюллетень и начал читать вслух.
— Первая партия – это «Объединённая Россия». Партия известна тем, что в ней состоит сам президент...
— Ой, всё, голосую за него.
— Женщина, это вообще не выборы президента. Выборы-то в ЗАКС и государственную думу, — сказал ей я.
— Да ты вообще знаешь?! Что ты вообще знаешь?! Ты птенец желторотый! — начала орать эта пенсионерка.
— Женщина, успокойтесь. Нормально разговаривайте, пожалуйста.
— Да ты не знаешь ничего! Да если бы не наш президент! Нас бы давно захватила Америка! — орала эта припадочная. — Я телевизор смотрю! Там правду говорят!
— Да, тут вы правы. Пусть Америка не валяет дурака, — сказал ей я. — Парни, я вас на лестничной клетке подожду.
— Это вообще незаконно. Мы можем тебя отстранить от наблюдения за сбором подписей... — начал один из них.
— Зачитывать список партий, идущих в государственную думу, начиная с пятой партии, тоже незаконно, если что, — парировал я.
— Ладно. Подожди на лестничной клетке.
Я вышел на лестничную клетку. Как же всё плохо... Я наблюдатель на выборах и я в прямом смысле куколд. Они просто имели мою страну. Все эти бабки, все эти студентики. Они же вообще не люди. Человек – существо рациональное. Человек смотрит в будущее. Строит какие-то планы на жизнь. А этим бросают кость, и они рады. Считают бросившего им кость с барского стола чуть ли не богом. Ну дало вам государство социальную выплату перед выборами, но вы не должны её отрабатывать давая использовать ваши дыры. У вас не аккуратные дырочки, а просто чёрные дыры, где не видно света, и дыры эти в головах. Тёмный, собачий народ.
Ребята вышли из квартиры.
— Парни, извините, что вам пришлось там быть без меня, но там воняло говном.
— Мы заметили. Не парься. Люди-то пожилые.
Мы вышли из подъезда и пошли на следующую улицу.
— Так. Тут много адресов. Это социальный дом, — сказал один из парней, с которыми мы пошли по квартирам с урной для голосования.
— Ну хорошо. Надеюсь, там не будет вонять говном, — пошутил я.
— Слушай, Пётр, так и у пенсионеров не воняло. У тебя какая-то неприязнь к партии «Объединённая Россия»?
— Да.
— И какая?
— От них говном воняет, — сказал, как отрезал, я.
На этих словах мы зашли в социальный дом. Это была пятиэтажка. Типа общежитие. Нас встречала женщина, которая была тут смотрящей. Ну, в смысле, она была тут в роли управляющей. Вообще, я знал, что в моём районе есть дом, где людям предоставляется социальное жильё, но прямо внутри я никогда не был. Подельники по отправке нашей страны в очко ещё на пять лет стали составлять список квартир, советуясь с этой женщиной. Когда всё было готово, мы сели в лифт и поехали на пятый этаж. Там мы долго шли по коридору, и в самом конце коридора женщина постучала в дверь. Открыла пенсионерка.
— Стойте, вы кто? Я вас не пущу.
— Мы члены участковой избирательной комиссии на вашем участке. Вы оставляли заявку, что будете голосовать на дому. Мы пришли к вам, чтобы вы проголосовали.
— Ой, я за «Объединённую Россию» голосую, — испуганно сказала она.
— Хорошо, — сказали подельники. — А по округу за кого?
— Тоже за кандидата от «Объединённой России». Рыжего.
«Хороший русский поэт. Он бы в политику не пошёл…» – подумал я.
— Женщина, — начал свою речь один из подельников. — В бюллетене никакого Рыжего нет.
— А кто от «Объединённой России» должен выиграть?
— Хлебников.
Тоже отличный поэт. Он бы в политику не пошёл...
— Тогда я за Хлебникова, а то мало ли что... — сказала эта женщина. Перекрестилась и закрыла дверь.
Мы ходили по этому дому несколько часов. И все голосовали за «Объединённую Россию». Подельники по партии с радостью ставили крестики в листах за этих бабушек. Это было незаконно. Но им было норм, потому что я не мог на них пожаловаться. Меня уже удалили с участка. Я только должен был расписаться за ящик, когда вернусь на участок. Такие вот выборы. Но, кстати, смешно, что бездомные из социального дома голосуют за тех, по чьей вине они стали бездомными, а теперь живут здесь. Будущее мясо для бойни тоже голосует за тех, по чьей вине будет война, и они все в ней будут гореть. И только я один стою посреди них. В кармане стиральный порошок, в портсигаре последняя папироса, в рюкзаке полтора колеса и пистолет. И преступник, если что, я, а не все они. Но я если что и разрушу, то только своё будущее. Они же разрушают наше общее будущее. В том числе и моё, потому что по действующему законодательству за ствол и наркотические вещества я присяду лет на десять.
Когда последняя бабушка проголосовала, мы пошли обратно на участок. Проголосовало 27 человек. То есть в урне для голосования было 108 листов. Мы шли и разговаривали вообще ни о чём. Я сказал, что я поэт, пишу стихи, а буквально на прошлой неделе я потерял работу. Так что, как говорится, верим в лучшее, но привыкаем к ***вому.
— А сколько тебе платят за стихи?
— Мне пока не платят, но скоро начнут, — ответил я.
— Эвона как, братец. Ну ты пиши-пиши. Деньги – это мирское для поэтов.
— Нет. Деньги нам нужны. Мы такие же люди и тоже едим, пьём, курим...
«…нюхаем», – подумал я, но вслух не сказал.
— Нам точно так же нужна одежда, сходить в кино там или в театр. В общем, деньги нужны.
— Мы будем надеяться, что у тебя всё получится, — ехидно сказал один из двух типов, с которыми мы ходили в «поквартирку».
Мы зашли на участок. Мне надо было в туалет, чтобы стереть с себя всю эту хтонь. Стиральный порошок был.
— Парни, я схожу в туалет и догонюсь... в смысле, догоню вас на участке.
— Да, давай, — ответили они.
Я знакомым маршрутом пошёл в туалет. В туалете на меня напала хандра, и я решил использовать весь порошок в стирке. Сделал мощную дорогу. Вдох. Я засосал эту бледную гадость ноздрёй так же, как российская демократия заглатывает *** на демократических выборах. Потому что выбора-то у меня по сути не было. Или стирать свою реальность и быть приветливым с теми, кто эту реальность сформировал, или вскрыться. Мне больше нравилась первая модель суицида.
Выйдя из туалета, я отправился на участок.
— Вот и Пётр. Наш поэт, — сказала незнакомка, когда я зашёл на участок. — Что с вами?
— А что со мной? — я заволновался. Ведь у незнакомки было напудренное лицо, а у меня был напудрен только нос.
— Ну, у вас как-то глаз дёргается, — кокетливо сказала незнакомка.
— О, это от избытка рифм в организме. Вы поймите, все мы, поэты, – конченные наркоманы. Мы, когда пишем, у нас наступает приход, а если не пишем, то организм начинает ломать.
— Так вы напишите стихотворение. Мы ещё не вскрывали ящик. Без вас же нельзя по протоколу. Ребята пока всё равно обедают.
— Ой, спасибо. Сейчас напишу. Дайте только лист и ручку, — попросил я у неё.
Незнакомка улыбнулась и дала мне ручку и лист.
Я тут же сел на пол. Положил на него лист и начал писать стихотворение.
Моей России.
А ты давно мертва
И жива ты лишь в моих воспоминаньях.
А в Кингисеппе прушная трава
И я её себе привёз на Площадь Восстания.
А ты давно мертва
Но в земле тебя нет
Ведь это навсегда
И ты мертва во мне.
Как и предыдущую тысячу раз, получилось плохо. У меня плохие стихи. Какой город Кингисепп? При чём тут трава?! Я встал с пола. Отдал незнакомке ручку.
— Может быть, прочитаете, что у вас получилось? Первый раз вижу живого поэта, — попросила она.
Я прочитал ей стихотворение, которое было на листе.
— Очень хорошо. Вы действительно настоящий поэт.
— Да, но не все это понимают.
— Не расстраивайтесь. Всё будет хорошо.
— Или нет, — сказал я и пошёл от стола незнакомки к своему стулу.
На моём пути вырос дерьмодемон. Я так военкомов называю. Он с ехидной улыбочкой подошёл ко мне.
— Здравствуйте, а вы Пётр? — спросил он.
— Да, а в чём дело, собственно?
— А то, что ты погнал на наш институт. Х.У.Й.Н.Я. – это тебе не какая-то там ***ня.
— И что вы мне сделаете? «Новичком» отравите?
— Мы тебя вечером поймаем. А у нас учится элита России. Кандидаты в мастера спорта, мастера спорта. Все бойцы. Мы тебя выловим и морду тебе набьём, — он уже перешёл к угрозам.
— Ой, я видел, как ваши мастера спорта бежали отсюда, когда я попросил сотрудников полиции проверить у них паспорта. А это я ещё даже не старался. Так где встречаемся?
— Мы знаем, где ты живёшь. Мы тебя выследим и накажем. Честь офицера не позволяет нам отпустить тебя просто так, — этот дерьмодемон уже наугрожал мне на статью, но баба-мент сидела напротив нас на стуле и дебильно улыбалась. Я, наверное, тоже задел её честь офицера. Обесчестил бабу-мента, так сказать.
— Что?! Ты мне угрожаешь, чертофан?! Пидор, ****ь, с жопным СПИДом. Ты вообще охуел! — сказал я, сминая листок со стихотворением.
Я кинул в него смятым листом со стихом. Этот бравый вояка тут же упал, как заправский футболист, и начал симулировать.
— Я не могу встать! Он меня чуть не убил этим листом бумаги! — стонал он.
— Тут драка на участке, — отрапортовала баба-мент по рации.
— Поняли. Выезжаем, — ответила рация.
Я понял, что надо валить. Тут уже не десять лет за содержимое моего рюкзака, а добрая пятнаха или даже пожизненное. Я, как был, с рюкзаком за спиной, начал протискиваться через поток этих демонов-военных, которые учились в ***НЕ.
— Пётр, подождите! Тут ваша подпись нужна, что поквартирный обход прошёл без нарушений! — кричал мне вслед Олег Олегович.
— Вы подпись мою подделайте. Как вы подделываете выборы. Пропусти, срань! С дороги, черти! — говорил я этим солдатам-студентам и в итоге я оказался на лестнице.
Я спустился. Вышел на улицу. Закурил последнюю папиросу. И двинул в сторону магазина «Красное на чёрном». Мне надо было выпить, чтобы меня немного попустило от этого дерьма.
* * * * *
«Боже, Максима Тесли храни», – думал я, убирая в рюкзак 0,7 дешёвого бренди и пачку сигарет. Тех денег, что скинул Максим, хватило на всё это, и даже 27 рублей осталось. Это было довольно-таки неплохо. Душа моя ликовала. Я решил, что даже голосовать не пойду в эти трёхдневные выборы. Зачем идти голосовать, если уже всё решено? Но мне хотелось выпить. И выпить не дома. Поэтому я пошёл в парк на районе. Таврический парк. Я любил здесь выпить и посидеть на скамейке. Почему? Ну, это было моё место силы. Здесь было очень хорошо. Если бы я водил экскурсии, то просто молча приводил сюда людей и молча водил бы их по аллеям. Вдоль канала и озера. Всё это место было островом спокойствия. Полиция там не ходила. Охранники были, но я их видел только один раз, впрочем, это совсем другая история.
Я зашёл в парк. Вокруг и мимо ходили люди. Кто-то гулял с детьми. Кто-то просто прогуливался. Влюблённые парочки миловались на скамейках. На газоне выгуливали собак. Таврический парк в пятницу – прекрасное место, но у меня здесь было своё. Я шёл в самый глухой угол парка. Там у меня была припасена самодельная лавка из сворованных паллетов, и даже был сделан навес. Навес я сделал из тенда, которым покрыли кучу песка на стройке. Я шёл в свой угол. В свою внутреннюю тайгу в самом сердце прекрасного города Санкт-Петербурга. Дойдя до места, я огляделся по сторонам. Вокруг не было птиц и зверей. Люди тоже остались далеко позади. Я видел их вдалеке. Они как будто застыли в пятничном вечере, который был как желе. Все двигались еле-еле, потому что устали на рабочей неделе. Кто-то был конкретно заёбан, кто-то заёбан конкретно. Такие дела.
Я пришёл на своё место. Сел на паллеты. Достал из рюкзака бренди и воду. Стал открывать бутылку с бренди. Проклятая целлофановая целка не давала мне пригубить из бутылки. Я ещё и сорвал её маленький торчащий язычок золотистого цвета. Достал из кармана ветровки нож.
«Лучше по-хорошему откройся», — сказал я вслух.
Бутылка смотрела прямо мне в душу. Наверное, я сходил с ума, или это были последствия принятого и пережитого сегодня. «Хотя почему это сегодня?» – думал я, подковыривая целлофан, чтобы снять эту целлофановую штуку. Наконец-то она поддалась. Я сорвал ей целку, открыл крышку и сделал хороший глоток.
Насчёт моего схождения с ума я не шутил. Когда-то я лежал в психиатрической больнице. Меня там лечили от того, что я считал себя поэтом. Потом ещё раз лечили от этого же. А я всё равно был поэтом. Кто-то как-то сказал, что хорошее стихотворение можно бросить в стекло, и стекло разобьётся. А я? Вы вообще поняли? Я дерьмодемона завалил, бросив в него смятым листом со своим стихом. Это вам не стекло, а самый настоящий дерьмодемон! Он просто упал на пол. Стал звать на помощь маму. Уверен, мысленно он проклинал войну...
Я сделал ещё один глоток из бутылки. Крепкий алкоголь я не мог пить хорошими глотками. Понемножку, часам к одиннадцати вечера, я бы выпил эту бутылку и пошёл домой, имея в рюкзаке полтора колеса, а на горбу я бы волочил гроб российской демократии.
На улице начало смеркаться. Вечер вступал в свои права. Совсем скоро проснётся маргинальная часть жителей района. Те, что ходят в парк только поискать закладку. Впрочем, я не беспокоился. У меня было бренди. Вода, которую я только что глотнул, и там осталась половина бутылки. Также имелся пистолет с шестью патронами, но не шестизарядник, а пистолет системы Макарова. Ещё нож, что я всегда носил с собой лет с тринадцати, после того, как на меня напал какой-то нацик прям в метро. Он мне прямо в глаз тогда хорошо ударил. Его друзья не вмешивались. Ну а хули им, ****ь, скинам ****ым? Изобьём тринадцатилетнего пацана в балахоне Sex Pistols. Мы ж крутые. Дерьмодемоны что тогда, что сейчас.
— О чём думаешь, братан? — услышал я голос слева от себя. Я повернул голову и увидел Алину.
— Ты что?! Ты как?! Ты издеваешься так, да?! — начал было я, но Алина меня перебила и не дала возможности договорить.
— Братан, я по своим делам ходила. А найти тебя в Таврическом парке, где ты постоянно пьёшь, – не проблема. Ты же сто раз мне фотки присылал с этим местом. Не парься.
— Но как это возможно?! — не успокаивался я. У меня на глазах были слёзы.
— Эвона как тебя, братан, развезло. Успокойся, всё хорошо, — сказала Алина и обняла меня.
Я плакал навзрыд. Слёзы текли по моим достаточно объёмным щекам. Мне было стыдно. Стыдно перед Алиной, своей мамой, да даже перед собакой. Кто я вообще такой?! Я пишу стихи. Мне они не нравятся. Девушкам на меня плевать, потому что никому не нужен чел без денег, собственной квартиры и машины. Мои друзья уже живут взрослой жизнью, потому что выбрали жизнь. Поэты же не выбирают жизнь. Поэтов выбирает жизнь, я считаю.
— Пётр, успокойся. Всё хорошо. Дай глотнуть вискаря, — сказала Алина.
— Это бренди, — сказал я и улыбнулся.
— Братан, я же пью всё, что горит.
— Какое совпадение. Ведь ты галлюцинация.
— В смысле? Ты же был со мной у врача. Тебе твой же врач сказал, что я не галлюцинация. И люди видят меня так же, как и тебя. Изредка, но видят, — сказала Алина.
— Пожалуй, ты права. Тогда кто ты? — спросил я и прищурился. Глаза у меня были красные, но не от папирос, а от слёз.
— Я ангел, — сказала она.
— Что?! В смысле? Как Ангел из «ЖВ»? — спросил я.
— Нет. Мы все здесь ангелы. И помогаем вам, — сказала Алина.
— Ничего не понял. Кто «мы»?! Кому вы помогаете?
— Братан, ну ты подумай. А я пока...
— Нет уж. Дай я первый выпью бухашки, — сказал я, забирая у неё бренди. Я сделал максимально возможный глоток и начал думать.
Она определённо что-то знала, чего не знал я. Давай, старина Пётр, ты распутаешь это, ****ь, дельце. То, что она знает, она сказать не может. Возможно, что все женщины – это ангелы...
— Братан, не думай так. Многие из нас те ещё. Ну, ты и сам в курсе, — перебила мой поток мыслей Алина.
Что же тогда?! Загадка плавала на поверхности, но я не мог её зафокусить. У меня смертельно устали глаза. Они болели. Надо было принять лекарство. Я потянулся к своему рюкзаку.
— Пётр, братан, ты даже не думай об этом. У тебя и так все глаза зрачки.
— Всё будет ****ато, — сказал я, доставая полтора колеса из потайного кармана.
Я съел эти полтора колеса. Запил их водой. Хотя я уже и так был в стиральном порошке. Наступал вечер.
— Кстати, братан. А почему ты называешь военкомов дерьмодемонами?
— Так а кто они?! Самые настоящие дерьмодемоны, — сказал я. Колёса меня ещё не пёрли, но ярость к дерьмодемонам я испытывал давно. — Просто чертофаны. Скажешь, что они защищают страну?! Нет. Они защищают свою власть. Такие, как они, считают, что таким, как я, всё равно на эту печальную страну. Хотя на самом деле всё равно им, а не мне. Они – прямое доказательство крепостного права. Им не нужна свобода, им нужны свои рабы. Рядовые, сержанты, ефрейторы, прапорщики, лейтенанты, капитаны, полковники... ну и так далее. Они все стремятся встать наверху иеархии. Они все подчиняются главнокомандующему. А с такими, как я, знаешь что? Мы не хотим подчиняться людям вроде них. Поэтому мы и косим от армии. Я не хочу подохнуть из-за того, что кто-то что-то не может поделить или украсть. Долг родине?! А что мне родина дала? Что я у неё в долг брал и когда?!
— Братан, ты ходил в бесплатный детский сад, получил бесплатное образование в бесплатной школе...
— Ты ещё скажи, что я мог бесплатно учиться в институте. Всё это бесплатное, типа, на самом деле не бесплатное. Всё это оплачено из наших с тобой налогов. И я сейчас не несу херню, как Алёшка (сын начальника стройки, на которой я работал), типа, они на наши налоги себе кроссовки ещё покупают. Нет. Всё бесплатное в этой стране базируется на коррупции и откатах. Коррупция здесь – это национальная идея. Надо всё попилить и украсть, потому что плохо лежит. Идёшь по улице и видишь непристёгнутый велосипед? Кто же так оставляет! Украду. Нормальная тема, — на этом моменте я остановился, чтобы достать пачку сигарет из рюкзака. Открыть её. Сложить целлофан в карман и закурить сигарету.
— Братан. Дай сигу. Уже почти неделю не курила, — сказала Алина. Я молча протянул ей пачку. Она достала сигарету. Я ей прикурил её.
— Ну и так вот. Вернёмся к дерьмодемонам. Они получают зарплату из наших налогов. Народ содержит армию. А мы с кем воевать планируем? По телевизору нам льют в уши, мол, Америка жаждет войны с нами. Только один вопрос: где они берут этот стиральный порошок? Пусть прям в своих программах его рекламируют или хотя бы откроют магазин с этими порошками на сайтах государственных услуг. Не, ну а что? Короли кайфа они, а не я со своим умеренным употреблением, — тут я прервался. Затушил сигарету об землю и положил окурок в портсигар. Мусорнуться – плохо, а мусорить – ещё хуже. — Ну и хули дальше? Эти дерьмодемоны ещё и права избирательного голоса не лишены. Они голосуют и обязательно за «Объединённую Россию». Почему за неё? Ворон ворону глаз не выклюет. Им необходимо воровать всё, что плохо лежит. Они обчитались всяких мудаков типа Кастанеды, который считает, что каждая вещь должна быть на своём месте. Ну, а в казне нашей страны эти деньги плохо лежат. Неправильно. Вот они и отправляют деньги в свои офшоры. Там правильное место для денег. Деньги-то в офшорах принадлежат им, а не стране. Не людям, а вот таким дерьмодемонам.
— Братан, а тебя уже вставило? — спросила Алина и рассмеялась.
— Пока нет, но думаю, что уже скоро, — сказал я ей. Меня ещё не крыло, но какие-то изменения я уже чувствовал.
— Тогда расскажи, а почему народ у нас такой? Ну там менталитет.
— Какой менталитет? Нормальный менталитет. Просто народ не понимает, что всё в этой стране принадлежит им. Все пытаются выстроить стены. Поставить двери и организовать фейс-контроль для входящих внутрь. Хотя в реальности это пустое поле с дверью посередине. Все прутся в эту дверь и лишь единицы готовы идти через это самое поле без разрешения по нему идти от охранника на дверях... Слушай, а меня, по-моему, уже накрыло, — сказал я неуверенно.
— Тогда пошли домой, братан, — сказала Алина.
Мы встали с паллетов, которые были вместо скамейки. Я ещё дерябнул бренди из горла. Такой хороший глоток. Время уже было около десяти вечера. Бренди приятно разлился по моей системе. Стало потеплее. Я взял свой рюкзак. Глотнул воды. Убрал воду и бренди внутрь, и мы двинули из парка. Мы были в самой чаще аллеи. Выбираться из неё было долго. Мы около пяти минут шли до освещённой дорожки. Затем мы долго шли по этой тропе до выхода из парка. Оставив ворота парка позади, мы выдохнули. Точнее, выдохнул я, ибо меня преследовала стая ворон в парке, а это плохой знак. Ведь как известно, Морана приходит в образе чёрного ворона. Да, эта мифология...
— Братан, давай ещё бренди выпьем, — сказала Алина.
— Да, давай, — я на ходу снял рюкзак. Достал оттуда бренди, которого осталось четверть от 0,7. Глотнул. Передал бутылку Алине. Она тоже выпила, и я убрал бутылку обратно в рюкзак.
Мы переходили дорогу, а я всё думал про ангелов. Если есть ангелы, то должны быть и демоны. Нет, не военные, полиция или простое быдло – это просто чертофаны. Ну, черти. Тут же я думал про то что если Алина – ангел, то, наверное, ангелами могут быть только женщины. Мы, мужчины, слишком погрязли в насилии. За этот вывод моя мама мной бы гордилась.
— Алина, а у меня вопрос.
— Спрашивай, братан Пётр.
— Вот смотри, ты ангел. А моя мама?
— Она тоже.
— ААААААА! — победно заорал я и стал прыгать от радости. — То есть все женщины ангелы, а мужчины – демоны? — меня конкретно пёрло.
— Да, братан. Кроме тебя, — сказала Алина.
— В смысле? Я что, не мужчина?! Я тоже демон...
— Нет, братан. Ты мракобес.
— Это как?
— Интернет в помощь!
— Хорошо.
Мы перешли ещё одну дорогу, и тут меня ждал неприятный сюрприз. Передо мной материализовался дерьмодемон со своими студентиками-чертофанами. Как будто бы новая локация открылась, и там сразу надо сражаться с боссом.
— Доброй ночи, Пётр.
— Здраствуйте... Э-э-э...демон? — спросил я.
— Меня, вообще-то, Дмитрием зовут.
— Ну, всякое бывает. Сочуствую вашему горю.
— Пётр, а помните, мы вам обещали морду набить? Нас пять человек... — начал было нести бред этот дерьмодемон.
— Да мне похуй. Похуй мне, — начал напевать я. Хотя вся ситуация была не в мою пользу.
— Вы же поэт, а так материтесь. Нехорошо. Сейчас мои мальчики научат вас хорошим манерам, — сказал он, и его черти стали подходить.
— СТОЙТЕ! — крикнул я. — Я хочу прочитать вам стихотворение и выпить бренди, а то потом буду лежать и пить не смогу.
— Хорошо. Слово офицера даю, что мои бойцы вас не тронут. Последнее желание – это закон.
Я снял одну лямку рюкзака. Достал бренди. Глотнул. Жестом предложил Алине, но она отказалась. И начал говорить вслух.
— Ты говорила... — я забыл, что там было в стихотворении у великого Максима Тесли, но помнил последние строки. — В общем, один из моих самых мудрых поступков – я съел тогда полтора.
Демоны во главе с дерьмодемоном смотрели на меня как на умалишённого.
— Ты серьёзно?! — спросил дерьмодемон.
— Абсолютно. Это реально один из моих самых мудрых поступков, — сказал я и достал пистолет системы Макарова из сумки. Стрелять я не умел, но направил его на дерьмодемона и прочих чертей системы.
Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел.
* * * * *
— Ты что?! Ты вообще понимаешь, что ты наделал?!
— Ну, пристрелил плохих людей, — ответил я Алине.
— Так ты сам теперь плохой человек.
— Не думаю. Я защищался. Сам защищался. Полиция меня не защитила бы.
Алина в прямом смысле расправила крылья и улетела. Я остался один. Я пошёл домой. Там ещё был стиральный порошок. Да и бренди немного ещё осталось.
Я шёл. Шёл. И шёл. Пока вдруг не ударился о невидимый барьер.
— Нихуя меня плющит. Хорошие колёса, — сказал я вслух.
Я встал и попытался пройти дальше. Но барьер был реальный. Текстуры жизни-игры не прогрузились.
— Боженька всемилостливый, у тебя тут реальность залагала, — сказал я.
— Хули ты ****ишь, раб? — донёсся голос откуда-то.
— Ох, ну, это просто отличные колёса. Столько галлюцинаций. Даже слуховые, — сказал я непонятно кому.
— Ты дебил, ****ь! Разговаривай со мной, а не сам с собой.
— Господи, да кто ты такой? —снова сказал я вслух.
— Ты угадал. Я Господь. А ты раб мой. Ты так ничего и не понял?
— Нет. Я ничего не понял. Кто я такой? Откуда? И почему локации в твоей игре не грузятся?
— А-а, ладно. Ты всё равно идиот... В смысле, блаженный поэт, — ответил мне этот голос.
— Но я же тебе нравлюсь? Я же не чертофан какой-нибудь. Я просто пишу стихи.
— Да, ты нормальный парень, бро. Только не пей так много и с наркотой завязывай. Там крупный срок, если что, — сказал голос.
— А как мне жить по-другому? Я не умею.
— Сейчас я расскажу тебе притчу, — начал было этот голос.
— Может, не надо?
— Слушай и не перебивай меня, щенок, ****ь!
— Свободный пёс до старости будет щенком! УууууУуууу, — начал было петь я, но тут мой голос парализовало. Я как будто стал немым.
— Всю свою жизнь человек искал свет. С раннего детства и до глубокой старости. Он выходил на улицу, но вокруг был лишь непроходимый мрак, заставлявший его вновь и вновь возвращаться в свою тёмную комнату. Каждый день он просыпался рано утром, надеясь застать рассвет, но заставал лишь никак не уходившую ночь. Без звёзд и без луны.
Он сутками просиживал у открытого окна, пытаясь уловить хоть какие-нибудь иллюзорные блики, но его здоровье и силы иссякали с каждым днем, а света человек так и не видел. Его глаза привыкли к постоянной темноте, и иногда он и сам не понимал, зачем ищет свет, но ничего не мог с собой поделать. Мрак съедал его душу.
Иногда ему удавалось на некоторое время побороть свой страх, и он брёл наощупь вперёд, стараясь не потеряться. Чем дальше он отходил от дома, тем темнее становилось, и даже его глаза, привыкшие к вечному мраку, не различали никаких предметов. И человек в ужасе возвращался обратно.
Ему стало казаться, что он умрёт, так и не увидев то, к чему стремился, и о чём мечтал всю свою жизнь.
Человек сидел у открытого окна и чувствовал, что умирает. Чувствовал, как силы, помогавшие ему бороться с вечной темнотой, постепенно уходят от него, оставляя его наедине с ночью. Мрак заполнял его нутро, заползал в сердце и накрывал с головой, не давая вздохнуть. И в последний момент, когда ночь полностью пленила несчастного человека, он увидел то, что искал с первых дней своей жизни, — он увидел яркий, ослепляющий свет, — договорил голос.
И я увидел яркий, ослепляющий свет.
День X
Я проснулся. Глаза до конца не открывались. Я попытался ими подвигать, чтобы понять, где я, но глаза меня плохо слушались. Я лежал, а время-сироп тянулось, и я совсем не понимал ничего. Мыслей в голове не было. Вдруг я услышал шум открывающейся двери.
— Шестая палата. Курков. Вышел из комы, — громко сказал, наверное, даже прокричал голос женщины. Звук закрывающийся двери.
Я лежал и не мог пошевелиться. Но снова раздался звук открывшейся двери.
— Это мой сын. Вы понимаете, он упал, когда пришёл пьяным. Ударился головой и не приходил в себя. Пустите меня к моему малышу, — это говорил мамин, родной голос.
Я немного стал ощущать прилив сил. Кровь по венам растекалась, и я чувствовал это. Как оказалось, с мамой в палату ещё и зашёл доктор.
Он стал светить мне фонариком в глаза. Наверное, он ждал реакции.
— Зрачки реагируют. Пётр, вы можете говорить?
— Н-н-наверное.
— Что вы помните? Вы помните что-нибудь?
На меня смотрели три пары глаз. Мамины, врача и моего ангела-хранителя.
— В-в-всё началось с того, что Алина умер-л-л-л-а, — сказал я.
Послесловие
Спасибо вам огромное, что дочитали до этого момента. Мне очень приятно. Да-да. Это мой второй роман. И по-любому будет третий. Вы уж поверьте, я ещё успею надоесть вам на этой планете. Спасибо всем. В первую очередь моей маме, моей бабушке, ну и, конечно, нашей собаке Луше. Брату по оружию Артуру Финчу, который поделился со мной небольшим кусочком своего гениального текста. Учителю и моему издателю Андрею Андреевичу Доронину, который сказал совершенно гениальные слова о том, что написать книгу — это месяц-два работы, всё остальное – прокрастинация. Поэтам Максиму Тесли и Лёхе Никонову. Максиму за донат и за то, что он из Кингисеппа, а Лёхе за то, что меня в инстраграме читает. И вам тоже огромное спасибо за прочтение. Если вам понравилась книга и вы хотите меня отблагодарить финансово, то шлите деньги на Сбербанк и Тиньков по номеру 89313778388. Тиньков у меня кредитка, правда, но как вам удобней. Можете писать мне смс или звонить. Телефон мой. Мне будет приятно пообщаться с читателями. Самое главное, будьте здоровы, живите в мире без войны, и от себя добавлю, что если вы читаете эти строки, то знайте: вы и есть сопротивление.