У неё всегда было много забот, что терзали простую человеческую душу. Словно жизнь из бесконечных ступенек и лестниц. Стремления вели куда-то вверх, а неудачи сталкивали с очередным перепутьем.
В спальне на втором этаже ютилось несколько стариков, их сухой кашель постоянно напоминал о существовании ещё троих полуживых трупов. Маленькая девочка на диване уже третий день не приходила в сознание, в то время как её родители пропали вчерашним утром. Четверо не молодых мужчин тоже всё ещё не вернулись. А в старой и холодной кухоньке возились уставшие женщины, мелькая своими длинными тенями от разгоревшегося огня печи. В просторном зале спали другие люди, укутанные в несколько слоёв пальто и одеял. Их грязные, измождённые лица были повёрнуты к заискивающему пламени большого камина. В залипшие снегом окна пробивался ещё один долгий день.
Она прошла мимо небольшого, пыльного трюмо, стараясь не смотреть на отражение того страшного человека, что следил за ней своими жестокими глазами. На плече, поверх куртки, свисала классическая модель огнестрельного автоматического оружия. Армейские ботинки издавали тяжёлый звук, растягивающийся по глухому пространству, и каждый шаг становился всё громче.
Когда сложное устройство жизнедеятельности становилось ещё более хрупким, она, как и сейчас, расстегивала широкий нагрудный кармашек и вытягивала гравированную серебряную флягу. Какой именно алкоголь её не волновало, главное, чтобы он был. Это имело большое значение, и всякий раз доставляло много забот, прямым образом влияя на эмоциональное состояние. Каждый раз рука тянулась к пуговице и дрожала, а на языке уже чувствовался вкус спиртного. Жадно наслаждаясь этим упоительным глотком, она будто переставала быть собой,становясь тем человеком, в котором нуждались обстоятельства.
Следующие шаги требовали бестрепетности духа, что сложно. Стоит ли говорить, о этом трудном выборе, лишенного надежды? Но его приняла не она, верно? Так решила её более мужественная и готовая ко всем сложностям версия.
Спрятав флягу, девушка смотрела на тяжёлую дверь перед ней. Маленький ключик, крепко сжатый в кулаке, заключал в себе часть её будущего греха. Запирая эту дверь, она самолично сковывала разум шипастыми путами мук. Замок тихо щёлкнул.
Её губы опять потянулись к фляге. Сегодня был день паршивого виски, найденного позавчера в одном большом, разваливающимся доме. Теперь она могла отдать другой себе автомат.
В зале раздался долгий кашель, сливаясь с тем сиплым хрипением стариков наверху, на кухне кто-то разрыдался, а за дверью гудел ветер начинающейся метели, но ей дом казался до тошноты пустым и спокойным, хотя она знала, что множество человеческих душ с остатками веры всё ещё колыхались в своих телах.
- Что ей остаётся? – почти не разборчиво гулял мужской шёпот по залу - Анна надеется на будущее. Наше будущее. Она единственная, кто верит в него.
- Заткнулся бы. Она всегда улыбается, но видели ли вы, как при этом смотрит? Так пялят на подыхающую тварину. А когда думает, что никто не видит - это чистый монолит, - голос был натужный, сиплый, - который источает только злость и презрение. И лишь в такие моменты, когда лицо соответствует, можно понять, что это за взгляд.
- Да, в ней не осталось ничего живого. Оно видно.
- Кучка идиотов. Много ума не нужно, чтобы понять человеческое сердце! – мужчина говорил невнятно, но громче остальных.
- Но то, что она здоровее нас всех – это так. Ей ничего не стоит запереть дверь и свалить куда-нибудь дальше.
- Куда? Если не погода, то даже она не справилась бы сама с тварями.
- Если будет больше пары…
- Дураки! Вы меня не слышали? Анна бы не смогла оставить кого-либо, лучше любого зная наше положение, – мужчина снова повысил голос.
- То, что она знает больше моего – это так, – вмешался скрипучий голос, медленно протягивая слоги каждого слова, - Но всё остальное - твоя глупость и попросту чушь. Может раньше для неё и была польза, то сейчас…
- Мы слишком износились…
- Что б вас! Она спасла меня, гордо сражаясь. Она, во истину, словно ангел-спаситель. Анна прекрасна и чиста, что сердцем, что разумом. За человека говорят поступки! И где ваша благодарность, гнилые твари? Я б и сам вас…
Последние слова были сказаны неуверенно и тихо, но ответы, точно раскаты грома, загремели пуще прежнего:
- Что? Что ты, одноногая, одноглазая калека мне бы сделал?!
- У него и от мозга-то только одна половина осталась. Пусть лепечет, хоть и неправильно это.
- Гнилье. Прогнившие мрази. Сколько мерзости в одном месте, а Анна ещё и помогала таким тварям. Всё человеческое в вас давно погребено. О какой благодарности я? Если что и осталось, так это человеческие пороки и низость.
- Ах ты калека паршивая! Ты ж совсем умом тронулся.
- Я эту соплю полудохлую пришибу сейчас, так и знайте!
- Давай, иди сюда. Конечно. Вас спасли, вам помогли, вы, скоты, жизнью обязаны, а что в ответ? Твари. Да, подыхающие твари… Ха-ха-ха. Насколько это отвратительно! И из-за кого? Чудесный ангел-спаситель… Насколько же вы жалки, если не способны понять хоть толику той искренней веры в Анну, которой я обладаю!
Раздался глухой удар, будто мешок скинули на землю, а следом прохрипел смех и шутки. Видимо, мужчина в пылу своих речей был настолько неустойчив, что одна нога не удержала этой страсти.
- Глупец совсем поехал! Зовите Анну, пусть приголубит беднягу.
Солнце затянуло тучами, а проворная метель шаловливо кружила маленьких хрупких бабочек. В доме остался лишь медовый свет разведённого огня. Люди в зале оживились, смешивая мертвое спокойствие с волевым человеческим сердцебиением. И мир вздрогнул.
Это была пуля, что пронзает насквозь мозг и проходит с другой стороны черепа. Резвая и громкая. Невозвратная. Отнимающая чью-то жизнь, будущее, страдания или радость.
Это не её рука с револьвером, точнее она не повиновалась ей, ведь: «Анна прекрасна и чиста, что сердцем, что разумом». Зато своей рукой, - она точно это знала, что своей – девушка с глубоким ощущением горя приласкала маленькую нежную щеку. Другая же рука открывала карман, чтобы заглушить мысли о том, что эти детские глаза больше никогда не распахнуться, эти пухлые нежные губы никогда не промолвят слов, а «завтра» для крохотного человека никогда не наступит. Она закрыла глаза и последнее, что пробилось к ней было чувство жалости, ведь ещё много душ сегодня погибнет. Этот дом превратиться в колыбель её истязаний, извратиться в глодающих кошмарах, кривой метаморфозой до самой смерти исказиться на её улыбке. Анна осушила флягу и та со звоном улетела куда-то далеко, больше ни одно её чувство не пробьётся сквозь толщу этих стен.
Девушка обернулась и тёмные лица тот час окружили её. Ветер гудел, как и дом, наполняя тяжестью человеческие поступки, смешиваясь с последними минутами их жизни, создавая странную мелодию и унося её в белые глубины. Голоса и вопросы шипели перед ней, плач звенел, создавая полифонию. Тёмные руки тянулись к ней и врезались в тело кулаками. В её поразительно сильных руках сжался автомат, а в мужских головах сбивались разные мысли, там расцветала надежда до этого времени дремлющая в кроватке отчаяния, умастившаяся на перинах из тревоги, покоясь под покровом страха. А счастье внезапно оказалось так рядом, и именно оно побуждало бороться, не за жизнь, а за будущее, которое более не ограничивалось лишь следующим днём и, пусть туманно, но созидало цвета тёплых дней, когда зима покинет эти земли. Анна съёжилась перед бременем прощальных выстрелов.
Давила поразительная россыпь звуков, точно ода Аду звучала со всей своей устрашающей праздностью: крики, удары, мольбы, огнестрельные залпы, погром на кухне и ритмичный кашель стариков, что постоянно заглушался, но неизменно прорывался сквозь толщу всего ужаса, которым был наполнен сейчас дом. Этого не стоило ни видеть ни чувствовать. Серые доски разряжались в свежие алые убранства, а кроткие цвета камина награждали их пленительными бликами и глубокими переливами теней. Дрожь била её тело снова и снова, девушка еле слышно напевала что-то из далёкой, сладкой жизни, что так разительно сменилась горечью того мира, что они создали:
- Как звонко на скаку бубенчики звенят. По свежему снежку в даль белую манят.
У входной двери загремели удары – слишком сильно и это мешало. Палец согнулся и, в такт первой доли, барабанщика не стало. По двери растянулась аккуратная россыпь из брызг и пятен – узоры. Анна любила узоры и этот был чем-то похож на завитушки мороза на оконных стёклах, со всей своей укромной таинственностью, будто маленькое чудо, что с минуту пленило рассеянное внимание и, кажется, пробудило в ней улыбку, но искажённое отражение трюмо с лева изображало лишь перекошенное лицо молодой девушки, полное ужаса и растерянности: широко распахнутые глаза словно дрожали, ни на секунду не задерживаясь на месте, ноздри вздымались, судорожно хватая воздух, - она только сейчас заметила как участилось её дыхание - а пышная полоска губ с отвращением изогнулась вниз. Воздуха не хватало, вернее кислорода, который она знала, попросту не было, а вместо него легкие наполнялись удушливым ядом, что словно был частью её самой, но отвергался, являясь инородной материей, бередившей пространство.
Но внезапно прорезался приятный аромат, что тянулся опутывая большой зал и прятался в маленькой, укрывшейся от нее, сквозившей кухоньке. Анна направилась туда, но ноги не повиновались. Жилистые, старые руки обвили её стопы. Снизу на неё жалобно таращился один глаз, второй намертво сощурился и залип гноем, большой нос был сломан, а из-под него виднелись тонкие дрожащие губы. Мужчина шептал, будто мантру, свои речи к Анне, словно смелое признание в чувствах, только не для неё. Он повторял слово за слово, как заклинание, чтобы убедить себя в истинности этих постулат.
Анна отступилась и собралась в кухню, но мужчина продолжал ползти за ней и при каждом движении культя приподнималась и ударялась об пол.
- Анна прекрасна, - неразборчиво процедил он; голос срывался и хрипел, - Ты не Анна!
Рука девушки потянулась к пуговке, но фляги в кармане не было. Легкие сжались и подступала тошнота. Она испугалась. От неё тянулись мокрые следы будто извилистая тропинка, но вместо грязи они походили на отпечатки чей-то жизни, что раскрашены кровью и пропитаны её грешным злодеянием. Алый, рубиновый, пунцовый – все цвета смешались, наполняя дом одним смертельно-красным. Тела не двигались и не говорили, они застыли в тот самый момент, когда Анна их убила, монументально перестали существовать, будто обернулись в табуретку или камень, бездушную и бездыханную материю.
Мужчина вновь схватился за девушку, но его руки едва прикасались к ней.
- Кто ты?! – он кричал, но звук было едва слышно, - Демон?
Анна хотела пить, судорожно вспоминая, где могли быть остатки спиртного. За вчерашнюю ночь всё погубили в желудках, а теперь не осталось ни капли спасения. «Могли остаться бутылки на кухне» - эта мысль принесла ей свободу, хотя ужас не покидал её дрожащих рук.
- Демон!
Она криво улыбнулась, раздумывая могла ли Анна быть демоном, и где-то сама-собой её рука поднялась и, вместе с кашлем сверху, раздался выстрел. Гильза звякнула, а пуля стремительно помчалась к мужчине – это была смертельная встреча. Он обмяк и оба глаза закрылись.
- Как звонко на скаку бубенчики звенят. По свежему снежку в даль белую манят.
Она вломилась на кухню, дверь в которую подпирал старинный стул. Дубовый стол посредине был заполнен посудой и остатками продуктов, на маленькой печи вскипали три кастрюльки супа. Вода убегала на раскалённые круги и извиваясь шипела, будто не желая превратиться в пар. Щели сквозили и всё тепло быстро выдувалось, поэтому маленькая комнатка была заставлена ящиками, которые пускали на дрова, где-то там валялись и книги, что шли вместе с щепками для розжига. При всём обилии кухонной утвари, бутылки Анна так и не нашла. Оставался только платяной шкаф, где обычно хранились запасы, но сейчас он определённо пустовал.
- Люблю трезвону в такт поводьями крутить, - девушка продолжала свою песню, как вдруг открывая шкаф она обнаружила трёх женщин, осунувшихся и с трудом помещавшихся там. А в углу, у одной из ног, таки стояло виски. Женщины не шелохнулись, казалось и не дышали, лишь в округлившихся глазах трепетал страх, - Тётенька, подайте бутылочку, пожалуйста.
Не отводя взгляда от Анны женщина медленно опустилась и протянула спасительный эликсир, что плескался переливаясь в мутных разводах тёмно-зелёного сосуда. Девушка схватила его, пробка заскрипела, а горло обожглось приятным теплом. Женщины всё ещё таращились на нее.
- Люблю трезвону в такт поводьями крутить, - её мягкий голос слегка хрипел, а песня звучала не мелодично, - Как здорово вод так на лёгких саночках катить.
Анна отошла подальше и раздался очередной залп. Дверь скрипнула, а вместе с тем раздался кашель, вскипела одна из кастрюль, и тела кухарок грузно повалились на стол, задевая разную утварь, затем с грохотом падая на пол.
Девушка же поднималась по винтовой лестнице, хлюпая каплями виски. На втором этаже расположены две большие комнаты, которые разделялись крохотным коридорчиком. В левой комнате размещались старики, две кровати сдвинули и постелили там четверым людям. Их тела шевелились лишь при кашле. Болезнь уже давно поработила их тела и вскоре наступила бы самая тяжёлая стадия. Даже сейчас из живого в них пока ещё оставался мозг, который, правда, не был способен к стремительной мысли, причудливой магии чувств, сложности устройства нейронов, будто несчастное сознание погибает, запертое в клетке. И никто, кроме Анны, не знал, что эти злополучные, истощённые люди являются примером сложных строений, формул и экспериментов, множества аппаратов и ещё толпища других людей, что положили свою судьбу на устройство подобной формы жизни. Извилистые тропы, что привели стариков сюда никогда не были случайны, удача глупым образом отвернулась от них, избирая себе весьма жестоких попутчиков. Фигуры к которым они относились даже не стояли на шахматной доске, настолько порой несправедливой может быть то, что со всем величием называют «Жизнь».
Между тем, Анна совершила четыре холодных выстрела и запирала весь ужас сегодняшнего дня за толстой деревянной дверью, что крепко сидела на петлях, но даже так кровавый след ещё долго будет преследовать девушку, а её маленькая голова свяжет этот кошмар в торбочку, которую всегда будет носить с собой. Также из этого дома она забрала тёплую куртку и свой походный рюкзак, все патроны и бутылочку паршивого виски. Она направлялась всё дальше отсюда, следуя за той крупицей чаяния, что так же призрачно теплилась в ней, как и уверенность в собственных силах посреди сложного мира зимы, что создавался для счастья и, собственно, формировался из надежны.