Браузер, хостинг, домен, блог, сети – как много я не знаю! И ни узнаю уже. Решил, что все эти цифровые премудрости не для меня. Так и завершу свой путь с простейшим word-ом, с «одноклассниками». Да и то с помощью детей, иногда заглядывающих к нам-родителям по делу и просто так.
Ничего не понимая в IT, порой злюсь. Но больше – благоговею… Особенно сражает меня мое примитивное представление о загадочном киберпространстве – пустоте, в которой проплывают пышные облака. И этих облаков становится с каждым днем все больше… И в каких-то из них кто-то когда-то сможет найти упоминание обо мне, о нас… Книжки истлеют или размокнут в неизбежных бурях, всякие электронные носители не выдержат космических молний и людского зла, а придуманные и воображаемые облака останутся… Останутся?
Было 9 Мая – один из немногих еще волнующих праздников. На той войне у меня были дяди, отца по каким-то причинам оставили в армии трудовой, она так и называлась – Трудармия. Где-то в Караганде. Или на Урале. Ни отец, ни мама никогда о тех годах не говорили.
Один дядя – Станислав, старший мамин брат, погиб под Варшавой, в 1944-м. Я о нем писал. А младший брат мамы – красавец дядя Вацлав, вернулся. Я его хорошо знал, жили в одном селе, виделись часто, но совершенно ничего не знал, где и как он воевал. Помню только фотокарточку, где он в форме, с кожаной портупеей, в военной фуражке. Одной рукой держится за ремень портупеи – нам объясняли, что он был ранен в эту руку. Он очень любил жизнь, любил свою тетю Казю, детишек, которых они нажили не меньше пяти. А еще трое осталось в первой семье, у тети Рузи. Дядя Вацлав тоже всегда был занят, поэтому, возможно, мы – детвора не докучали ему своими расспросами.
Дядя Ваня – Иван Демьянович, третий воевавший дядя, муж тети Юзи – сестры моей мамы, тоже не отличался большой разговорчивостью. Тоже – в работе, в домашних заботах, которых в большой семье не может быть мало… В семье Заремб было шестеро детей. В нашей родне почти в каждой семье могли похвастать красивой медалькой с изображением женщины с малышом – «Мать-героиня». Эту медаль давали с пятым ребенком. Была она и в нашей семье. Многодетность была естественной реакцией на последствия войны.
У Заремб семья была побольше, да еще у них была «бабця» - наша всеобщая бабушка, о которой я тоже раньше уже писал. Бабця была центром этой семьи, как и центром всей нашей большой родни. Благодаря ей, не вылезали из хаты Заремб и мы - многочисленные внуки и внучки, племянники и племянницы…
Другим магнитом Заремб была баня. Из всей родни баня была только у них. Топил баню Иван Демьянович раз в неделю, не помню, в пятницу или в субботу. Особых приглашений не было. Приходили все, кому надо. Дядя Ваня и воды наносит, из колодца, и дров наколет, да и растопит баню. Никого не просил помочь. Все делал как-то незаметно, молча.
Иногда, когда мы – мальчишки засиживались в уютной баньке, в коридоре раздавалось предупреждающее звяканье ведер.
– Хлопцы, воды не надо? – не открывая распаренную дверь, предвещал нас о своем приходе дядя Ваня. Старшие, прикрывая распаренные тела, переливали воду в котел. Малышня намыливалась, имитируя помывочный процесс, чтобы не торопили на выход. Дядя Ваня смотрел на весь этот кагал и улыбался. Ему тоже было хорошо.
Обычно сперва мыли малышей, потом парились те, кто постарше, то есть мы, обычно человек по шесть, без присмотра взрослых, сами справлялись с тяжеленной крышкой кипящего котла, сами подбрасывали дров. Особо не парились, не пристрастились еще. Больше болтали, подшучивали друг над другом, ощупывали бицепсы, мечтали… Хлопцы рассказывали о школе, об интернате, где жили и учились почти все наши барышевские. Я один с пятого класса учился в другом селе, в другой школе. Болел. Поэтому в бане было о чем поговорить, чем обменяться. Каждую субботу я ожидал с нетерпением, так как была возможность оказаться, пусть и ненадолго, в привычной родной среде.
Раньше, лет до десяти, когда учились все вместе в нашей сельской школе, я любил после бани оставаться ночевать у Заремб. Здесь был сверстник Франц, Толик, постарше нас на пару лет, Володя, Витя, девчонки. В общем, было веселее, чем у нас дома, где я был младшим, а старшие учились или уже работали в других местах. В баню все подходили другие родственники, кто-то мылся, кто-то ждал своей очереди, часто рассказывая много интересного, взрослого, неведомого. Нужно только было уметь незаметно слушать… В общем, было здорово!
Зарембы несколько раз меняли место жительства, и всякий раз дядя Ваня первым делом оборудовал на новом месте баньку. Последней была баня в Шортандах, поселке, который не проедешь, куда бы ни ехал. Не раз я бывал в ней, последний раз, когда Ивана Демьяновича уже не было. Правда, днем, задолго до банного времени, посетили его на кладбище. Было непривычно, что в ожидании бани сидели на той же лавочке, но рядом не было дяди Вани. Витя суетился, дотапливая банную печь, Зоя что-то домывала там, заносила полотенца, тазики, еще что-то. Это та самая «малышня» из той самой уютной, самой запомнившейся бани детства.
Недавно разговаривал с Толиком, находящимся за много километров, на Кубани, вспоминали эти банные дни. Мы созваниваемся часто, почти каждый месяц. В этот раз позвонил ему сразу после Дня победы, чтобы прояснить некоторые появившиеся в связи с праздником вопросы. Конечно, они касались прошлого, в большей части – его отца, дяди Вани.
Тогда, увидев в «одноклассниках» выставленную Зоей с детства знакомую фотокарточку юного круглощекого сержанта в командирской фуражке, с медалями, машинально прогуглил – Заремба Иван Демьянович. И тут же получил в ответ эту же фотокарточку с короткой справкой: Заремба Иван Демьянович, 18.04.1924 – 18.02.2002.
Как я понял, это был сайт нового музейного комплекса в Одинцовском районе. Парк «Патриот», где совсем недавно появился пока непривычный храм Минобороны. В справке Ивана Демьяновича буквально несколько слов о его боевом пути: «Участвовал в битве под Москвой, Сталинградской битве, освобождении Братиславы. Окончил службу в 1947 году в Тегеране». Получается, под Москвой ему не было и восемнадцати лет? А в 41-м – едва семнадцать!
- Да, - подтвердил Толик. Он тоже знал об этом музее. - Там все правильно написано. Так и отец рассказывал.
- Он не любил рассказывать. - Лучше бы всего этого не помнить, - говорил о войне. - Но все же кое-что рассказывал нам с Францом, уже в последние годы.
О довоенном периоде дяди Вани мне как-то написала Зоя, младшая дочка. Отец рано, в 12 лет, остался сиротой, жил в семье старшего брата в Конкрынке. Это небольшое село, но бывшее до войны центром колхоза, было километрах в пятнадцати от нашей Барышевки. Там был еще и сельсовет. Кстати, у меня Свидетельство о рождении или, проще, метрика, выписано было в Конкрынском сельсовете. Странно, но в Конкрынке я ни разу в жизни не был. Но о дяде Володе Зарембе слышал. Несколько лет назад ездил в Казахстан, нужно было регистрироваться в районной милиции, так племянник со мной обращался за непременной протекцией к некоему Зарембе, крупному, щекастому молодцу в форме, который мог быть дяде Володе внуком. А мог – и дяде Францу, с которым я в детстве как-то лежал в одной больничной палате в уютной Казциковской больничке. Братья Зарембы были похожи, узнаваемы. Правда, дядя Ваня был совсем не толстым. Может, потому что самые решающие годы для молодого организма пришлись на тяжелое время. В не родной семье он не был желанным, да еще когда всего не хватало. Хотя дядя в колхозе был не последним человеком, возможно, даже председателем. В общем, шестнадцати не было, как Янек ушел из дома.
Янек – так его называли многие, чаще – бабця, жена - тетя Юзя. Слышал я такое обращение и от моего отца. А вот мама ко всем мужьям своих троих сестер всегда обращалась не по имени, а на Вы или странным словом «швагро». Убедился в интернете, что, действительно, «швагро» (на украинском), «швагер» (на польском, немецком) - это муж сестры, а также брат жены. В те годы, когда еще помнилась прошлая жизнь, да и позднее в среде старшей родни эти обращения были, что называется, в ходу.
- В шестнадцать папка поступил вместе с другом в ФЗУ в Жолымбете, где готовили шахтеров, - рассказал Толик.
Конечно, привлекали заработки, какое-никакое снабжение в шахтерском поселке. Золото ведь для страны добывали! Выучились, спустились в шахту, а вскоре началась война. Постарше мужики – на фронт, а подростки – в шахту. Выработку снижать нельзя, а вот рабочая карточка все уменьшалась. А помогать некому, дома нет, семьи, родных – тоже. Война!
Трудно сейчас представить, но парни почувствовали спасение в военкомате, где их долго мурыжили, учитывая возраст. Но наконец военком не выдержал. Не помнил Толик, что сталось с другом отца. а сам Иван Заремба побывал и морским пехотинцем на Дальнем Востоке, и постигал военное дело в одной из «учебок» на Урале, и Москву защищал, командуя противотанковой группой, а войну закончил танкистом. И ранен был. Много чего было. Но, как уже говорил Толик, не любил отец распространяться на военную тему.
Да, мы часто с ним сидели на лавке во дворе их уютного дома, в котором они так же дружно жили в последние вспоминаемые годы в Шортандах – районном центре. Полаивала на прохожих собака, позвякивающая цепью, скользящей по протянутой через весь двор толстой проволоке так, что охрана обеспечивалась почти на всей придомовой территории. Копались в песке куры, иногда победно вскрикивал петух… Все было, как когда-то в детстве, в Барышевке. Но на скамейке сидел все больше ссутуливающийся Иван Демьянович, да и я не молодею с каждым годом. Подъезжал Франц, подходили Володя, Витя… Зоя с тетей Юзей хлопотали на летней кухне…
Мы – курили, говорили о каких-то мелочах, и никогда – о серьезном. Ну, там, иногда о ветеранских льготах, о здоровье, подорванном и трудом, и войной…
Давно, в детстве, когда я, как обычно, был у Заремб, дядя Ваня, возвращаясь с работы, принес на плече большой бумажный мешок пищевой соды. В нем были маленькие пачки с содой, такие, как у мамы в шкафу, для теста. А дядя Ваня эту соду пил, ложками, так как ничем другим не мог сбить изжогу, которая его мучила с юных лет.
- Язва желудка, - пояснял он, морщась. А ребята показывали даже рентгеновский снимок, на котором, конечно, мы никакой язвы не обнаружили.
Позже появились таблетки и другие лекарства, но при встрече с язвенной болезнью, все же я – врач, вспоминаю прежде всего ту соду. И даже сейчас при изжоге употребляю ее.
Как-то мы даже пофилософствовали с дядей Ваней, на общие темы. Иван Демьянович рассуждал о своей жизни, да и о жизни какого-то условного человека как о последовательном процессе, с закономерностями и результатами: детство (очень трудное) – война – послевоенные годы, ненамного легче предыдущих – семья – дети подрастают – достаток появляется – пенсия – можно жить! Тут я, конечно, не могу не вспомнить любимого безмерно Савву Игнатьевича из «Покровских ворот»: - Что еще надо?! Живи и радуйся!
- Да вот годы идут, со здоровьем проблемы…, - продолжает дядя Ваня. Я говорю о единстве и борьбе противоположностей, переходе количества в качество и о прочей диалектике. Беру примеры и из медицины, что действует более убеждающе. Но мой собеседник не прост.
– Если есть такие законы (это о законах диалектики), то почему так много зависит от человека?! И дальше – о Сталине, о Хрущеве…
Кстати, когда мы, что называется, под стол пешком ходили… И это почти буквально, так как вспомнил, как Франц с Толиком показывали отцовские медали, достав их из коробочки, которая лежала в коробке побольше под кроватью. И там же лежала целая стопка роман-газет. Так было написано на этих толстых журналах. К тому времени, что такое роман, а что – газета, я знал. А вот почему эти журналы называются сразу и романами, и газетами, хотя уж на газету, точно, не похожи, понять не мог. А Иван Демьянович, получается, их выписывал и, значит, читал.
Толик сказал, что в школе отец закончил четыре класса. Была война с «учебкой», была жизнь! У моего отца тоже было четыре класса. Для тех лет, говорят, совсем неплохое образование. Не знаю, учился ли еще где, кроме как у жизни. Читал он хорошо. Писал не часто, но вполне сносно. И почерк был оформленный, стабильнее, чем у меня, особенно сейчас, когда пальцы вместо ручки и карандаша привыкли к тупым ударам по клавиатуре.
Надо сказать, что несмотря на захолустность нашей Барышевки, народ в ней был читающий. В клубе была даже небольшая библиотека. Хорошими книгами обменивались, зачитывая их если не до дыр, то до бахромящихся корок. «Тарантул», «И один в поле воин», «По ту сторону», «Записки следователя»… И я начал читать рано. И не только сказки.
О совсем недавно закончившейся войне почти не говорили. По-моему, вообще не говорили. Ни воевавшие, ни не попавшие или избежавшие, ни пострадавшие, у которых кто-то не вернулся… Фронтовые раны, полученные задолго то нашего массового появления на свет, были залечены и болели только ночами. Детишки в это время спали.
Мы были и октябрятами, и пионерами. Собирали металлолом, отчитывались о виртуальных кроликах, якобы выращенных нами… Об этом я, по-моему, уже писал. Но не было никаких встреч с ветеранами, сборов, линеек… Да ведь и ветеранами они в те годы еще не стали.
О том, что сосед дядя Митя был на войне, напоминало только привезенное из Японии, где заканчивал войну дядя Митя, одеяло цвета «хаки» с пропечатанной в одном углу темно-серой звездой. На застланой этим одеялом кровати мы часто сидели, так как не так много места для нежданных, но частых «гостей», было и в хатенке Марченко. Это потом они построили просторный дом, в котором и сейчас живет Коля – младший сын дяди Мити и тети Франи, моей крестной.
Воевал и другой сосед – Вилицкий. У него после ранения было что-то с коленом, сустав не распрямлялся, ходить было почти невозможно. Он как-то приспособился к велосипеду, пешим его и не помню. Вилицкий сторожил наш поселковый магазин, вечером, через день, ехал на велосипеде на свою вахту, велосипедисту помогал пристегнутый длинным ремешком пес Букет, черный, с подпалинами, грозный. Таким же грозным был и сам Вилицкий, всегда угрюмый, очень похожий и лицом, и колченогостью, как потом оказалось, на старого Мелихова из фильма «Тихий Дон». Да и на Григория тоже.
Но о дяде Мите, о Вилицком, даже имя которого не запомнил, я знал совсем мало, значительно меньше, чем о дяде Ване. Да и о нем – не так уж много, как видно из этого текста
И все равно, успокаиваю себя, где-то там, в тех самых интернет-облаках, пусть ненамного, но станет больше неведомо кем воздвигнутый виртуальный памятник Ивану Демьяновичу. Вот только нажму «Отправить»...