На фото: Первый класс в советской школе г. Пхеньяне. 1947 г. Лишь с одной девочкой мы встретились в Барабаше. С косичками вторая слева в первом ряду — Нина Побережная.
—————————————
Юрий ГОРБУНОВ.
О НАШЕЙ СОВЕТСКОЙ РОДИНЕ.
Из 1 тома «Дальневосточных воспоминаний»
2.Игры пионеров и багульник на сопках в Барабаше и Занадворовки….
——————————————————————————————————————————————————
Дальневосточные морозы
Первого января 1949 года наша семья вернулась в СССР из Корейской народно-демократической Республики.
Дальний Восток встретил нас трескучими морозами, от которых мы успели отвыкнуть в Корее. Ох и холодно было в те дни! И ветер! Ветер колючий и обжигающий до слез!
По заснеженной дороге грузовик доставил нас с близлежащей железнодорожной станции в село Барабаш.
Как я узнал позже, этот населённый пункт был основан русскими поселенцами. Его назвали в честь русского генерала от инфантерии и сенатора Барабаша Якова Фёдоровича (1838 -1910).
В Барабаше после войны размещался многотысячный военный гарнизон. Военнослужащие были самыми многочисленными обитателями этого села. Они ничего не производили, только потребляли. Тыловые службы снабжения трудились днем и ночью, чтобы накормить тысячи солдат и офицеров, обеспечить военный гарнизон горючим, боеприпасами, военной техникой, запчастями. Народ кормил свою армию в те самые трудные послевоенные годы, отказывая себе в самом необходимом. Нешуточная угроза стояла на пороге. Гарнизон мог быть поднят по тревоге и в считанные часы приступить к выполнению поставленной боевой задачи по защите своей Социалистической Родины.
***
В Барабаше нашей семье в день приезда выделили жилплощадь в одном из бараков, которые народ прозвал «конюшнями». Когда-то в 1930-е это были конюшни кавалерийского полка. После войны кавалерия исчезла. Вместо полка в поселке разместилась целая дивизия. Жилья катастрофически не хватало. Конюшни переоборудовали в жилье для офицеров и их семей. Строил и переоборудовал дома корпус сам. Золотые руки плотников и каменщиков в погонах возводили жилье.
В день прибытия нас разместили в одной из квартир этих самых «конюшен». Темный, широкий и длинный коридор, заставленный примусами на табуретках, ведрами, вениками, разрезал одноэтажный барак на две равные половины. Мы прошли по нему до конца, пока не попали через открытую дверь в холодную полутемную комнату с тремя замерзшими окнами и кучей мусора на полу. Родители расстроились.
Заглянула соседка – конопатая, высокая и сухопарая женщина. Ее звали тетей Галей.
– Это что, наши новые соседи? Вы собираетесь жить здесь? Никто никогда здесь не жил... Пойдемте ко мне. Вы же совсем замерзли.
Мы пошли к тёте Гале. В ее квартире было тепло и уютно. Темную кухоньку от комнаты с окошечком под потолком отделяла самодельная деревянная перегородка. Стол в комнате застелен белой простыней. В углу кровать с горой подушек и топчан для дочки, тоже конопатой. Конопатым оказался и глава семьи, старший лейтенант, автотехник дядя Павлик.
– Вы наверно, проголодались. Садитесь за стол. Я только что сварила лапшу. Правда, без мяса. Пообедаете, согреетесь, а там видно будет. Все образуется.
Ночевали мы в ту ночь на полу у тети Гали.
На следующий день отец утром ушёл в штаб, и вскоре подъехала машина с горкой стройматериалов. Привезли оконные рамы и кирпичи. Появились несколько солдатиков. Они убрали мусор. Отремонтировали печку. Вставили вторые рамы и утеплили входную дверь со двора. Протопили печь – к вечеру квартира прогрелась. Мы повеселели.
Постепенно жизнь налаживалась. Привезли нехитрую мебель. Расставили стол и стулья. В следующие дни солдатики установили перегородки, сбитые из досок, обклеили их газетами и серенькими обоями. Мама сшила из материала занавески до полу – получились двери. В гостиной на стену повесили яркую картину с изображением уссурийского тигра с выпуклыми стеклянными глазами. Ее подарила отцу корейская администрация на прощальной церемонии. Только этот уссурийский тигр, который переезжал с нами из гарнизона в гарнизон, напоминал нам многие годы спустя о былой жизни в Корее...
***
Соседи жили в те годы дружно. Никто никому не завидовал. Все получали одинаковые неплохие пайки и с голоду не умирали. Каждый месяц нам выдавали гречневую кашу в пачках. Я любил эту кашу. Она быстро варилась и в ней было много масла. Такой вкусной гречневой каши я никогда больше в жизни не ел!
Люди помогали, делились друг с другом чем могли – продуктами, керосином. Когда печь не топили, еду готовили на примусах. Когда все хозяйки зажигали примусы, дышать в коридоре становилось трудновато.
Взаимопомощь, уважение друг к другу, воинское товарищество были неотъемлемой частью жизни военного гарнизона. Выжить после войны можно было только вместе. Все это понимали: и солдаты, и офицеры, и генералы.
Конечно, в быту случалось всякое. Некоторые выпивали по субботам и даже порою крепко. За столом любили попеть песни военных лет. Некоторые ругались и мирились. Редко разводились. Учили нас, своих детей, уму-разуму, иногда и ремнем.
Дом офицеров и две школы
В Барабаше, этом заброшенном в тайге поселке, культурная жизнь началась с приходом в него воинских частей Красной армии. Центром культуры считался белостенный Дом офицеров Советской армии (или ДОСА), построенный в лучших традициях советской архитектуры Великой Сталинской эпохи. В нем, как в городском кинотеатре, показывали новые советские фильмы, шли концерты приезжих артистов. Билеты стоили дешево.
Кино для солдат крутили в казармах, клубах, летом на свежем воздухе. Мы, детвора, бегали к ним смотреть пятый раз "Чапаева" или "Щорса". Политотделы воинских частей занимались политическим и культурным воспитанием военнослужащих. Женщин объединял активно работавший женсовет.
За Домом офицеров начинался широкий плац в полкилометра длиной, бегущий вдоль штаба корпуса и полковых казарм, складов, гаражей. За штабом корпуса текла горная речушка Барабашевка (Монгугай).
В селе работали две школы: начальная и десятилетка. Средняя, двухэтажная, мало отличалась от любой городской по внешнему виду, качеству образования и составу преподавателей. В каждом классе училось примерно по 35-40 учащихся. Это была третья школа в моей жизни. Первые две – в Пхеньяне и Канко.
Помню свою учительницу третьего-четвертого класса. Маленькая, щупленькая, в шерстяной старенькой кофточке. Она сразу обратила внимание на то, что я пропустил целую вторую четверть и отстал от своих одноклассников по русскому языку. Она пригласила меня приходить к ней домой после школы. За несколько занятий я догнал одноклассников.
Помню жарко натопленную большую комнату и двух ее шумных детей. Муж ее погиб на фронте. До сих пор не могу представить, как она управлялась с нами на уроках, проверяла каждый день две кипы тетрадей, подтягивала отстающих. Не знаю, когда она успевала варить, кормить детей, обстирывать семью и учить нас добру, дружбе, любви к Родине, к русской поэзии, к русским сказкам. Такие женщины, как наша учительница, звалась в народе с легкой руки поэта Некрасова «святыми русскими женщинами»!
Велосипед
Помню, что я заканчивал третий класс и на день рождения мне родители подарили новенький велосипед. Он был таким красивым: весь черный, блестящий, руль со звонком, седло и каучуковые обода колес со спицами. Вы бы знали, как я его любил!
Я носился на нем как ветер по улицам поселка. В мгновенье ока я доезжал до школы, поворачивал к Дому офицеров. Он него я мчался вдоль огромного стадиона и плаца, по которому маршировали солдаты.
Я доезжал до двухэтажного штаба дивизии, стоявшего на берегу речушки. В нем работал мой отец. Останавливался. Отдыхал и поворачивал домой. Опять крутил педали изо всех сил. Обгонял пешеходов. Звоночек гремел. Пешеходы расступались и, увидев меня, улыбались.
– Мама, почему люди улыбаются, видя, как я мчусь на велосипеде? – спрашивал я маму.
– Наверно удивляются: откуда взялся такой шустрый лихач в Барабаше.
Мальчишки завидовали мне, просили дать покататься. Я доверял свое сокровище только тем, кто умел хорошо кататься.
Порой велосипед ломался. Ремонтировал его старший брат моего одноклассника из местных. Он жил в частном домике на две семьи неподалеку от нашей "конюшни". В этом домике жила и староста нашего класса Женя, высокая не по годам, худая девочка с длинной шеей и в полосатой кофточке. Всегда носила красный пионерский галстук поверх кофточки. Первое время она шефствовала надо мной.
Вскоре я сам научился ремонтировать велосипед. В коробочке под седлом возил два гаечных ключа. Сам переворачивал велосипед и подтягивал цепь. Сам перебирал подшипник на оси педалей. Сам смазывал подшипники и цепь солидолом.
***
У меня было много друзей как среди подростков из семей военнослужащих, так и из местных. Барабаш был для нас настоящим раем с цветущим багульником. В округе не найти сопки, где не ступала бы наша нога. С их вершин любовались долиной, протянувшейся вдоль реки и застроенной краснокирпичными казармами и двухэтажками для семей военнослужащих, длинными военными складами за колючей проволокой. Мы носились «по долинам и по взгорьям». На сопках играли мы, дети офицеров и старшин, естественно, в войну.
Все лето мы бегали купаться в горной речушке. Загорали. Пропадали с другом на рыбалке. Ловили пескарей. Друг был «рыжим-рыжим, конопатым» пацаном из местных. Он запомнился тем, что на рыбалке перекусывал красного червя зубами перед тем, как насадить его на крючок.
Весной на сопках мы собирали багульник, в сентябре иногда семьями выезжали в тайгу собирать лимонник, кишмиш или кедровые шишки.
В военных гарнизонах редко встречались мужчины в гражданской одежде. В Барабаше я помню два гражданских лица – парикмахера и фотографа. Остальные мужчины – в погонах.
***
Мы не имели понятия о московских музеях, Третьяковке и других картинных галереях, консерваториях, театрах, о парижском Лувре, об итальянском оперном «Ла Скала». Ни телевидения, ни документальных фильмов по истории мировой культуры провинция не знала. Империалисты мешали.
Зато вещало советское радио. И политические информации и международные обзоры, рассказы русских и советских классиков, театральные постановки, оперы и оперетты. Разумеется, любимая "Пионерская зорька". Радио проводило огромнейшую работу по интернациональному, но патриотическому, революционному воспитанию молодежи. Телевидения еще не появилось.
Сейчас многие радиопередачи можно найти в интернете на сайте "Старое радио", если вы пожелаете ознакомиться с коллекций тех передач, которые мы слушали в 50-е годы. (Только имейте в виду, что антисоветских передач "Свободы" и "Голоса Америки", добавленных в коллекцию антисоветчиками-либералами после 1991 года, мы не знали: "вражьи голоса" глушились крепко).
Врождённый книголюб
Мой дед Иван Михайлович Горбунов любил стихи Пушкина и Есенина. Отец передал мне любовь деда к чтению и к поэзии. Он всегда подсказывал, какие книги читать. И я читал много и увлеченно.
Постоянные переезды из гарнизона в гарнизон, работа с утра и до позднего вечера не могли утолить его голода к книге. Из каждой командировки он обязательно привозил мне и книги, и игры.
В Барабаше у меня проявилась особая тяга к книгам. Большая библиотека в Доме офицеров казалась мне таинственным храмом литературы. В ней стояла мистическая тишина. Я жадными глазами рассматривал книги, стоявшие на длинных полках, и мечтал их все перечитать.
Впервые в жизни я увидел советскую библиотеку. Я понаблюдал за тетями, работавшими в зале. Они казались мне ангелами, приносящим знания с неба. Только без крылышек.
Зачитывался "Тимуром и его командой" Аркадия Гайдара. Фильм, снятый по этой повести, мне понравился меньше. Уж очень дети в нем показаны хорошими и воспитанными. Такие в жизни встречаются редко.
Меня привлекла серия книг "Новинки детской литературы". Она издавалась в однотипных мягких серых обложках по внешнему виду и размеру напоминавших роман-газету. На каждой обложке повторялась одна и та же картинка: девушка с мечтательным видом стоит под деревом, а слева он нее, чуть позади, юноши и девушки слушают чтеца. Я всегда с трепетом рассматривал своих сверстников на обложках и мысленно усаживал себя среди них. Они были мне дороги. Я любил их всей душой, потому что они такие же книголюбы, как я.
В этой серии я перечитал много книг. Среди них помню книги: "Белеет парус одинокий" и "Сын полка" Катаева В.П. Нашими героями войны в те годы были пионер Леня Голиков, комсомолки Лиза Чекалина и Зоя Космодемьянская, молодогвардейцы.
Любил я читать и русские сказки, сказки Пушкина и Бажова. Любил рассматривать .картины Васнецова в учебниках. Мальчишкам нравились его "Богатыри", девчонкам – "Аленушка". Подолгу я любовался картинами "Осень" Левитана и "Грачи прилетели" Саврасова. С этих плохоньких по качеству печати иллюстраций начиналась моя любовь к живописи, искусству, и я пронес её через всю жизнь. Они открыли мне окно в новый мир красоты и добра.
Полюбил на всю жизнь и Гоголя. Его "Вечера близ Диканьки" я выучил наверное наизусть. Плакал над "Тарасом Бульбой". Всю жизнь перечитываю "Мертвые души". И неслучайно, проживая в Союзе и за границей, я всюду встречал героев Гоголя – маниловых, плюшкиных, ноздревых самых разных национальностей... Настолько они типичны для всех культур и цивилизаций мира, а не только для России!
Книжный магазин
Я бегал мимо книжного магазина в школу. Иногда останавливался полюбоваться на новые книги, выставляемые в витрине-окне.
В том магазине я купил первую в своей жизни книгу. Это был роман Бичер-Стоу "Хижина дяди Тома". Он стоял на нижней полке. Красивая цветная мягкая обложка.
Я попросил показать мне книжку. Тётя подала, и я долго рассматривал ее. Она приятно пахла типографской краской. Она мне так понравилась, что я не хотел с ней расставаться. Я спросил, сколько она стоит, и побежал домой за деньгами.
Я недолго упрашивал маму.
– У нас нет книг в доме.
– А Твардовский? А "История ВКП(б)". Все время переезжаем. Что тебе, библиотек мало?
– Но это будет наша книга. Ты не знаешь, какая это интересная книга! И ты ее прочитаешь, и папа. Мы будем давать ее соседям. Не покупай мне сладостей. Их съел и ничего не остаётся. А книга останется у нас надолго.
Мама посмеялась и дала деньги. Я вскочил на велосипед и помчался в магазин. Боялся, что ее может купить кто-то другой. Слава богу, никто не купил.
Привез домой и долго ее рассматривал. Обнюхивал: так она приятно пахла краской. Перечитывал ее не раз. Плакал. Мне было жалко бедных американских негров, над которыми издевались безжалостные рабовладельцы. Белые, как я, а такие гадкие. Как можно унижать так человека? Продавать негра как вещь? Ужас! До чего докатилась эта страна, такая страшная Америка?!.
С томика стихов Твардовского да романа Бичер-Стоу начал я собирать свою домашнюю библиотеку: она разрослась теперь до нескольких тысяч томов и почти все их прочитал не только я, но и приучил своих детей. С «дяди Тома» началось мое знакомство с американской классической литературой.
Любил я перечитывать "Уральские сказы" Бажова П.П., нашего знаменитого уральца-земляка. Сколько раз смотрел фильм "Каменный цветок", снятый по его сказке, – не меньше, чем "Чапаева" и "Щорса".
Вот оказывается какие были народные умельцы на моей малой родине и какие гениальные писатели рождались на ее земле. А лежа вечером в кровати, я выдумывал свои сказки о том, что Хозяйка Медной горы по сей день живет в Уральских горах. Когда мы ездили в отпуск поездом с Дальнего Востока и поезд шёл спокойно мимо высоких гор, я мечтал о том, что стану геологом и найду кучу драгоценных камней для страны, для народа!
Страна «Пионерия»
В школе и в каждом классе в годы нашего детства создавались октябрятские и пионерские организации. В первом классе мы становились октябрятами в честь Октябрьской Революции и носили на груди красную звездочку. В пятом классе нас принимали в пионеры, и мы с гордостью носили красные галстуки, что "цвета революционного знамени". В старших классах мы вступали в комсомольскую организацию и носили значки с Лениным на груди.
Во всех этих общественных организациях нас учили основам коммунистической морали. В них мы усваивали азы коллективизма и товарищества. Не классового превосходства, какое бросается в глаза, когда видишь богатенького вора или мошенника перед собой новой постсоветской породы в России.
Мы демократически избирали своих лидеров и выполняли их поручения. Председатели октябрятской и пионерской организации в каждом классе имели особый знак отличия – две красных лычки на рукаве. В третьем классе я был избран председателем отряда.
В пятом классе меня приняли в пионеры. Я с гордостью носил красный галстук. Когда я шёл по улице, мне казалось, что все люди смотрят на меня и на мой ярко-красный галстук.
После уроков активисты собирались в пионерской комнате. Обсуждали планы работы. Слушали советское радио. Родители и учителя воспитывали каждого из нас: «Люби нашу Советскую Родину! Бери пример с лучших! Не лезь в плохую компанию! Не хулигань! Береги время! Не бездельничай! Каждую минуту трать на полезное дело! Думай своей головой, а не чужими мозгами! Не жадничай! Делись всем с товарищем! Служи Отечеству! Не обижай малышей и девочек! Помогай слабым!».
Мы принимали активное участие в самодеятельности – пели народные, революционные и военные песни, плясали танцы народов СССР (русскую «Барыню», украинский «Гопак», «Молдовеняску» и другие), укрепляя тем самым дружбу между народами и воспитывая себя в духе социалистического интернационализма.
По праздникам мы выступали с концертами художественной самодеятельности в школе и в полковых клубах перед солдатами. Пели и плясали. Я исполнял песню про героев-пилотов, покорителей Арктики. Читал стихи моего любимого советского поэта Твардовского. Солдатики с благодарностью громко нам аплодировали.
Нас воспитывали в духе патриотизма, любви к нашей социалистической Родине, бескорыстного служения советскому народу, преданности делу коммунистической партии и рабоче-крестьянскому правительству. "Один за всех – все за одного!", "Борьбе за дело Ленина и Сталина будь готов! – Всегда готов!", "Учиться, учиться и ещё раз учиться коммунизму!".
Нас учили смотреть на мир глазами трудящихся – рабочих и крестьян, в руках которых государство сосредоточило все богатства страны. Нас учили любить труд, быть любознательными; учили осуждать любые проявления эгоизма, индивидуализма, национализма.
Нас учили уважать борцов за дело рабочего класса, борцов с колониализмом, с
буржуазией. Мы осуждали фашизм, милитаризм. Мы ненавидели буржуазию, эксплуатацию человека человеком.
В старших классах мы с удовольствием читали стихи и поэмы Маяковского, в которых он прославлял Ленина, социализм, революцию. Мы мечтали повторить подвиги молодогвардейцев, Павки Корчагина, Александра Матросова, Зои Космодемьянской, героев Гражданской и Великой Отечественной войны. Мечтали стать офицерами, инженерами, геологами.
В каком бы посёлке или городе мы ни проживали, дети играли на улицах, во дворах практически без присмотра старших. Я не помню случая, чтобы кого-то из детей украли педерасты. Если бы такой нелюдь вдруг объявился – взрослые разорвали бы его на мелкие кусочки. И правильно сделали бы! Самосуд – лучший способ оздоровления общества от таких нелюдей и подонков.
Нас учили настоящей, чистой, романтической любви к девушке, уважении к женщине. Безнравственное поведение осуждалось в юношеской и взрослой среде. Половая распущенность строго наказывалась общественными и партийными организациями. О существовании гомосексуалистов, лесбиянок, о педерастии я узнал из литературы только в студенческие годы.
Моральный кодекс коммуниста стоит на порядок выше иудейско-христианских заповедей. Как эти заповеди реализуются – мы видим сегодня в Европе и Америке. Голяком маршируют по улицам. Регистрируют однополые браки. На улицах городов тучи проституток, ночные клубы. А педерастов хватает среди католических кардиналов и членов парламентов! А продажная пресса!
Ворам, мошенникам, жуликам всех мастей и гомосексуалистам отводились койко-места в лагерях и тюрьмах, как и положено в нормальном здоровом обществе.
Цель коммунистического воспитания – формирование гармонично и всесторонне развитой личности, сочетающей в себе духовное, а не материальное богатство, моральную чистоту и физическое совершенство в обществе, основанном на общенародной собственности на землю, ее богатства, средства производства. Формирование нового некапиталистического сознания в социалистическом обществе возможно при благоприятных условиях, как учили нас при Сталине, в течение очень длительного времени – нескольких столетий. Человечество слишком сильно заражено мелкобуржуазной психологией. Это только болтун «кукурузник», бывший шахтёр Никита Хрущев обещал построить коммунизм в 1980 году. А «построил» антикоммунизм в 1991-1993 годах.
Я не могу представить, что думают российские учителя ныне, когда видят на улицах своих бывших учеников – вчерашних школьниц, зарабатывающих проституцией, вчерашних школьников – охраняющих бандитов и мафиози, тех и других – слугами новых господ, наживших богатства грабежом, спекуляцией, обманом, убийствами конкурентов. Ох, и трудно учителям вести воспитательную работу в дичающем на глазах буржуазном обществе!..
Настольный театр и фильмоскоп
Как-то раз, возвращаясь из очередной командировки в Уссурийск, отец привез мне настольный театр-сказку в коробке. Вечером мы с ним вырезали ножницами всех героев и декорации. Склеили театральную сцену.
На следующий день я собрал соседских детей и показал им свой картонный театр. Поставил его на табуретку, накрыв ее покрывалом. Сам вел подготовленный рассказ и сам двигал фигуры. Мальчишки и девчонки, раскрыв рты, смотрели мой картонный спектакль.
В другой раз отец привез мне из командировки фильмоскоп и несколько сказок-диафильмов в рулончиках. Приставляешь к глазу трубку-линзу и рассматриваешь на свет кадры диафильма. Читаешь подписи под каждым из них. Получалось домашнее кино!
Кто только не любовался моим сокровищем! Попытался спроецировать кадры на белую стенку лампочкой – изображение получалось размытым. Со временем у меня накопилось русских сказок и былин штук двадцать – все в круглых коробочках. Я знал их все наизусть.
Первые игрушечный конструктор мы купили вместе с папой во время его командировки в Уссурийске (он взял меня с собой). Военторг располагался на первом этаже генеральского дома на Пушкинской улице.
С каким удовольствием я собирал стулья, машины и самолеты из одних и тех же деталей – узких длинных планочек с дырочками, скрепляя их между собой в определенном порядке винтиками и гаечками на радость папы и мамы. Детей надо занимать полезными делами – вот было их правило.
Меня с детства тянуло к книгам, кино, музыке и театру. Мы знали и пели все пионерские, революционные и военные песни. Сколько спектаклей по книгам, сколько драм и комедий мы могли слушать! Сколько патриотических и революционных кинофильмов мы посмотрели в детстве! Все! Без исключения...
***
Надо вспомнить еще и о том, что политотделы в воинских частях занимались воспитательной работой с женами и детьми военнослужащих. Летом при Доме офицеров в Барабаше политотдел открывал дневной пионерлагерь. С утра мы играли, пели песни, рисовали, гоняли футбол под присмотром пионервожатых и воспитательницы, в два часа дня расходились по домам на обед.
Из Барабаша я ездил в настоящий пионерский лагерь. Несмотря на трудности, промышленные предприятия, школы, крупные колхозы, воинские части в складчину открывали для детей летом пионерские лагеря. Платили за месяц пребывания подростка в лагере – копейки.
Лагерь для детей военнослужащих открыли на Черной речке под Владивостоком. Он располагался в лесу. До моря было далековато – несколько километров. Возили нас к морю почти каждый день в кузовах военных грузовиков. Работали в лагере студенты пединститутов. Физруком работал советский кореец.
Двойка за сочинение в стихах
Вскоре дивизию, в которой служил отец, перевели в Занадворовку, расположенную неподалёку от Барабаша. Командовал дивизией Герой Советского Союза генерал-майор Лященко Н.Г. (1910-2000). Генерал Лященко был красивым мужчиной двухметрового роста. Я помню его по службе моего отца в Барабаше и Занадворовке в штабе дивизии, на Дальнем Востоке. Потом отца перевели в штаб округа в Хабаровске…
Школа в селе была большая, двухэтажная. Я уже учился в шестом классе. Когда мы читали "Песню о купце Калашникове" Лермонтова, учительница задала нам задание – написать домашнее изложение. Два дня я прибегал из школы и сразу садился писать. Изложение я писал в стихах. Исписал целую тетрадь. Сдал её. Ждал, что учительница похвалит меня. Но она молча подала мне тетрадь. Я открыл её – двойка: пять грамматических ошибок. Те, кто написал по две-три странички и не стихами, получили хорошие оценки. Несправедливо! – решил я.
Глотая слёзы, я шёл в тот день домой.
Я долго хранил свой первый графоманский опус: он мне нравился, и я не раз перечитывал его. А что если у меня есть какие-то писательские способности? – спрашивал я себя. С поэзии Лермонтова и Пушкина началось мое увлечение русской поэзией...
На голубятне у друга
В Занадворовке мы прожили недолго. Я успел подружиться с местным пареньком Эдиком. Его родители работали в колхозе. Отец построил небольшой домик. Мы с Эдиком любили гонять голубей. Они жили у него на чердаке.
Иногда мы подолгу сидели на солнышке на лестнице и мечтали о будущем.
– Кем ты хочешь стать?
– Конечно, военным.
– Офицером?
– Как папа. Надо же кому-то защищать Родину от врагов. А ты?
– Я? Машинистом паровоза.
– Почему?
– Хочу посмотреть мир, жить в городе. Мой дядя работает на железнодорожной станции в Уссурийске. Мы ездили к нему. У него большая комната в большом доме. Город красивый. Много людей. Все хорошо одеты. Магазины кругом. А ты бывал в городе?
– Бывал. В Уссурийск ездили. В Корее жили в городах. В отпуск мы ездили на Урал. Мне понравился Магнитогорск. Там живут металлурги. У меня дядя сталевар. Какой красивый проспект Металлургов. Колонны, лестницы, мороженое и сладкий морс.
Наша дружба продолжалась и после нашего отъезда в Хабаровск. Мы переписывались, делились новостями. Закончив семилетку, он заехал к нам в Уссурийск по дороге в ПТУ на учебу. Решил выучиться на машиниста паровоза...
Скажу откровенно – мало у меня было друзей в школьные годы. За десять лет мне пришлось учиться в семи школах. Я не успевал подружиться с кем-то из одноклассников, как отца переводили на новое место службы.
Таким было советское детство не только у меня, но у миллионов советских детей. Это было сложное, трудное время в жизни нашей Родины. Она залечивала раны, нанесенные ей империалистическими государствами Запада в годы Великой Отечественной войны...
Том Сойер и Гаврош... на берегах Амура
В 1951 году отца из Занадворовки перевели служить в Хабаровск – в штаб Дальневосточного военного округа. Нам дали квартиру в доме на Казачьей горке. Тогда все офицеры на Дальнем Востоке обеспечивались служебным меблированным жильем по месту службы.
В Хабаровске мы прожили полтора года. Я полюбил этот большой русский город на Амур-реке. Проспекты Серышева и Карла Маркса. Дворец пионеров на улице Карла Маркса. Дом офицеров. Районная библиотека.
Ежегодные снижения цен на продукты при Сталине. Большие магазины. Балык, сыр, колбаса, молочные продукты лежали на прилавках гастрономов.....
Я учился в мужской средней школы. Тогда еще существовали в крупных городах мужские и женские школы. Не знаю, как учительский коллектив справлялся с нами – с полуторатысячным контингентом пацанов. Хулиганство, безотцовщина, бедность...
Еврофашизм принёс нищету всем жителям планеты
Что меня поразило в год возвращения в Россию – так это общая бедность населения. Я понимаю, что в стране, воевавшей за свободу своей Родины пять лет с еврофашистским чудовищем не на деньги кучки банкиров, а на свои собственные, народные, – это было нормальным. Каждый советский человек испытал на себе все тяжести войны. На эти народные страдания и делалась ставка теми, кто разжег пламя холодной войны, последующей за Мировой. Тяжело, бедно живётся людям – значит, виноват социализм и Сталин!
При этом следует иметь в виду, что «союзнички», как только был повержен гитлеровский режим и как только Сталин отказался открыть границы и бросить всю экономику страны под ноги империалистическим хищникам для грабежа и введения рабства, мгновенно объединились и объявили громогласно о развязываемой ими войне с СССР. Не мытьем, так катаньем! Это они назвали ее «холодной».
На самом деле, она началась не 1946 году, а в 1917 году – сразу после того, как были изгнаны из Советской России дворянство и буржуазия и их белые прихвостни – кровавые царские генералы. Уж очень хотелось князьям, аристократии, русской дворянской интеллигенции вернуть свои привилегии и собственность, нажитую исключительно беспощадной многовековой эксплуатацией своих рабов – русских дяди Томов, белых одной с ними крови – крепостных.
Несколько веков ломали свои коронованные головы русские цари над вопросом – освобождать своих рабов или продолжать их держать в рабстве, как это делали веками в своих феодальных государствах и колониях «цивилизованная» Европа и Америка. Как хищные звери накинулись 14 самых «демократических» государств, которые буржуазия до наших дней считает «цивилизованными», на первую в мире Советскую республику рабочих и крестьян, и стали рвать ее на части, как рвали до 1949 года соседний Китай. Красная рабоче-крестьянская армия изгнала из своего молодого народного государства интервентов и их «белых» прихвостней.
С 1945 года шла все годы моей жизни – и до сегодняшнего дня продолжает идти – эта холодная война. На ее ведение Всемирная корпорация финансовой олигархия израсходовала гигантские суммы долларов, во много раз превышающие средства, затраченные ими на «братскую» помощь Гитлеру.
ВКП(б) призвала советских людей затянуть пояса и работать на своё спасение от атомного оружия, испытанного милитаристами США на жителях двух японских городов. Вот присоединились бы к нам, и стали бы жить богато и весело, как мы, – вещали «голоса» из-за бугра. А то придумали призывать все человечество бороться за мир! Ну-ну, мы вам, советским, такой «мир» устроим, что не обрадуетесь!
И устроили – уже в наши дни!
Заботы родительского комитета школы
Маму избрали в родительский комитет мужской школы, в которой я учился. Она возглавила комиссию помощи бедным семьям. Осенью члены этой комиссии ходили по магазинам и покупали рубашки, брюки, обувь для детей из самых бедных семей на деньги, выделяемые шефскими организациями. Без такой помощи эти дети не могли бы ходить в школу в зимнее время. Учителя раздавали покупки нуждающимся людям – родителям детей – на собраниях.
Школьники делились на две группы. Самой сложной считалась группа учащихся, растущих в семьях без отцов: миллионы мужчин сложили свои головы на фронтах войны с еврофашизмом. В их среде можно было найти немало второгодников и «игроков». От них я научился играть в «стеночку» и «зоску». «Стеночка» – это игра на деньги, на копейки. Ты ударяешь монетку ребром о стенку так, чтобы она рикошетом полетела и упала недалеко от одной из монеток других игроков. Если дотянулся раздвинутыми большим и указательным пальцами от своей до чужой – ты выиграл, и получаешь ее и право на новый ход.
Игра в «зоску» сложнее. Зоска – это плоский круглый тяжёлый кусочек свинца, пришитый к клочку шкурки с мехом. Ее следовало подкидывать боковой стороной ноги как можно большее количество раз. Чемпионы могли подбрасывать зоску более сотни раз, виртуозы могли делать то же обеими ногами.
В большую перемену в «зоску» играли за школьным туалетом на улице, в «стеночку» – за любым углом. Пойманных на месте «преступления» учителя вели на беседу к завучу или даже к директору, вызывали родителей в школу. Однако мы прятались и продолжали играть.
«Чемпионами» были, разумеется, дети, растущие в семьях без отцов. Они втягивали в игры детей из более обеспеченных семей. У тех водилась в кармане мелочь. Не помню, чтобы я хоть раз выиграл несколько монеток, но играл, потому это было модно в среде моих сверстников.
Хабаровск обнажил для меня страшные социальные последствия Второй мировой войны – сиротство и безотцовщину. Не знаю, как с этой проблемой справились другие государства Европы и Америки после этой войны.
Советское правительство собирало беспризорных сирот в детские дома, суворовские и нахимовские училища, одевало, кормило их и давало им возможность получить образование и специальность.
За годы Второй мировой на полях сражения погибло 27 миллионов, большинство мужчины. Война нанесла огромный материальный, физический и духовный урон особенно русской, украинской и белорусской нациям, и этот урон не поддается никакому учету.
Почти два десятка миллионов подростков довоенных поколений остались без отцов на попечении матерей. Зарплаты мизерные. Матери надрывались на работе, едва сводя концы с концами. Безотцовщина детскими глазами выглядывала почти из каждой квартиры. Мелкое хулиганство, мелкое воровство не могло не процветать в этой среде.
Безотцовщина – страшная катастрофа, пережитая четырежды русской нацией в ХХ веке: в годы Гражданской войны, в годы коллективизации, в годы Великой Отечественной и в годы «ельцевщины», вялотекущей буржуазной контрреволюции 90-х.
Безотцовщина и сиротство в нескольких поколениях порождали множество серьезных социальных, идеологических и духовных проблем. Среди них: алкоголизм, бескультурье, недоверие к официальной идеологии и правительству, аполитичность – понижение нравственных и национально-патриотических качеств тех поколений, которые росли в семьях без отца. А сколько семей получили после войны искалеченных, контуженных отцов?
Родители беспокоились за меня: я мог попасть в плохую компанию. Помню, когда я первый раз вышел погулять возле дома, в котором мы жили на Казачьей горке, я познакомился с подростками из соседних домов во дворе.
Они предложили мне игру "кто кого пересмотрит". Мы с одним пареньком внимательно стали смотреть друг другу в глаза, стоя на близком расстоянии. Через минуту "смотрения" я почувствовал теплый ручеек на своей ноге. Я глянул вниз и увидел, что мой напарник писает мне на штаны. Раздался дикий хохот его друзей. Я повернулся и ушел домой. Больше с этими парнями я не общался...
Фотоаппарат «Любитель»
Чтобы я не попал в плохую компанию, родители старались придумать мне полезные занятия. Помню, на новый 1952 год они подарили мне фотоаппарат «Любитель». Мы с отцом ходили на улицу Карла Маркса в магазин покупать фотоаппарат, не имея никакого представления о его устройстве и правилах пользования им.
Папа взял у кого-то книгу о фотоделе, и мы вместе учились, как пользоваться камерой, как делать растворы, как проявлять, промывать, закреплять, сушить фотокарточки.
Камера имела одно достоинство – широкую, в шесть сантиметров пленку. Поэтому можно было фотографии печатать контактным способом с пленки, без увеличителя. Через несколько месяцев на день рождения мне подарили увеличитель.
Целый год мы с папой учились проявлять пленку, угадывать выдержку в зависимости от степени освещенности, делать фотографии. Работали на кухне. Тушили свет, включали красный фонарь и допоздна колдовали у ванночек с растворами. Сушили свои произведения на газете. Утром мама рассматривала и, как правило, хвалила нашу продукцию.
Позднее мы купили глянцеватель, и наши фотографии перестали сворачиваться в трубочку после высыхания и приобрели глянцевый блеск.
Том Сойер и Гекльберри Финн
В Хабаровске у меня пробудился интерес к изучению иностранных языков. В шестом классе к нам пришел новый молодой учитель английского языка. Его уроки были настолько интересны, что английский язык неожиданно стал моим главным и любимым предметом.
Учитель рассказывал не столько о грамматике, сколько об Англии, короле Артуре, о Робин Гуде. Он увлек нас рассказами об американских писателях, о Томе Сойере и Гекльберри Финне. Я побежал в районную библиотеку и взял томики Марк Твена. Том и Гек стали моими друзьями на всю жизнь.
Я тщательно готовился к каждому занятию и тянул руку на уроке, готовый отвечать на любой вопрос учителя. Он заметил мое усердие. Как-то раз после урока он подозвал меня и предложил прочитать небольшую адаптированную книжонку американских сказок о братце Кролике.
– А чем ты еще увлекаешься? – спросил он.
– Фотографией.
– А какой у тебя фотоаппарат?
– "Любитель".
– Папа военный?
– Да.
– А можешь ты придти ко мне в воскресенье и сфотографировать нас с женой?
– Наверно, смогу.
Отцу понравилась эта идея. Он поощрял мой интерес к английскому языку. Видимо, понимал, как важно знать иностранные языки, когда служил в Корее. Понимал также он и то, что учитель в те годы со своей маленькой зарплатой не мог себе позволить заниматься фотографией. Это было дорогое и трудоемкое занятие. Не то что в наши дни, когда в телефоне стоит прекрасная камера!
В воскресенье отец еще раз проинструктировал меня. Мы зарядили самую высокочувствительную пленку в фотоаппарат.
– Лучше разместишь учителя у окна. Там больше света.
Я отправился в гости к учителю. Он жил неподалеку. Они с женой снимали большую светлую комнату у старушки. На полках стояло несколько словарей и книг на английском.
Я усадил учителя с женой поближе к окну и сделал несколько снимков. Потом его жена сфотографировала меня с учителем.
Вечером мы с отцом проявили пленку, сделали фотографии и на следующем уроке я вручил фотографии учителю. Он долго рассматривал маленькие черно-белые 6х6 см фотографии и хвалил их качество и мое мастерство.
Мы подружились. Он периодически приносил мне адаптированные книжонки для учеников шестого класса на английском. Я с великим трудом их читал.
Отец поддерживал мое увлечение английским языком. Из командировок он стал привозить мне новые адаптированные книжки. Я прочитывал их от корки до корки. Каждая была рассчитана на учащегося определённого класса. Читая такую книгу, учащийся повторяет пройденный материал и выучивает пару сотен новых слов. В конце каждой книги помещался словарик на полторы-две тысячи слов. Адаптированного "Тома Сойера" на английском я почти весь том выучил наизусть.
Как хорошо, что подобные книги издавались большими тиражами для каждого класса средней школы. Стоили они копейки. Как и все другие учебные предметы, знания иностранных языков требовались для развития способностей образования и культуры русского человека....
Как я благодарен этому учителю за то, что ему удалось затронуть какую-то струну в моей душе. Она звучала сперва тихо, затем стала звучать громче и призывнее. Почему русские аристократы читали и говорили на иностранных языках, а мы что – хуже их?
Позже я закончу пединститут и стану переводчиком английского языка. Придет время и я самостоятельно овладею разговорным арабским, научусь читать французские и испанские газеты. Буду преподавать историю СССР на английском и португальском языках. Английский язык станет для меня рабочим языком. А все начиналось в Хабаровске...
Гаврош с улицы Серышевой
В Хабаровске я увлекся романами Гюго. Я окончил шестой класс и раз в неделю бегал в районную библиотеку на улице Серышева. Светлая большая комната со стеллажами книг.
Добрая женщина заведовала ею. Она-то и посоветовали мне взять почитать роман Гюго "Девяносто третий год". Потом "Отверженные". Гаврош и Козета стали моими любимыми героями и даже больше – друзьями на всю жизнь, как и Том Сойер. В то лето я прочитал "Тружеников моря".
Романы Гюго настолько полюбились мне, что в то же самое лето я перечитал все три романа второй раз. Видимо, я проникся не только огромным уважением к Великой Французской революции, но и понял, что такое революционный героизм.
Пройдут десятилетия. Я прочитаю книги Карлейля и Тарле о той же революции. Однако лучше и глубже, красочнее и ярче, чем Гюго, о той революции никто не написал. До сегодняшнего дня еще не написана такая же волнительная и пленительная, трагичная, как у Гюго, книга о Великой Русской Революции. А ведь прошло уже сто лет!
Я окунусь во французскую живопись XIX столетия и найду великую картину, написанную Делакруа. Его «Свобода на баррикадах» заложила в искусстве первый камень-блок новой революционной живописи, из которой постепенно рождался социалистический реализм...
А увлечение фотографией сохранилось у меня на всю жизнь. Прошли десятилетия. И сегодня я не расстаюсь с камерой. На компьютере и на дисках храню тысячи фотографий. Но часто люблю полистать свои старые альбомы с черно-белыми фотографиями, которые я делал на Дальнем Востоке и на Урале, в Крыму и Египте, в Москве и Симферополе, в Афинах и Стамбуле, в Анголе и Танзании, в Канаде и Америке...
Пишущая машинка
В Хабаровске отцу удалось в комиссионном магазине купить трофейную портативную пишущую машинку с латинским шрифтом. В мастерской клавиши латиницы заменяли кириллицей. Машинка казалась мне чудом красоты: блестящая черная поверхность, автоматически каретка и круглые клавиши, как у баяна. Как я любил ее! Как я любил печатать на ней.
Отец умел печатать. Машинка беспрерывно пела, когда он на ней работал. Я долго учился печатать тремя пальцами. Перепечатал любимые стихи Пушкина и Лермонтова, сложил листки, прошил их нитками вместе и получалась тонюсенькая книга. Как настоящая!
Я прибегал из школы, делал уроки, доставал драгоценную машинку из чёрного футляра, ставил ее на стол и начинал печатать. Я воображал себя писателем. Машинка пробудила во мне дремавшую страсть к графомании....
Играй, мой баян!
Отец рассказывал, что в детстве ему в начале 1930-х годы купили гармонь. Он научился играть на ней на слух. Под его музыку в Куликовке на Южном Урале танцевали вечерами парни и девчата. Вот с этой гармошки и началось у папы восхождение к музыке.
Помню, в Хабаровске мне купили настоящий баян. Мы с трудом дотащили его с папой из магазина домой. Он хотел, чтобы я научился играть на баяне. Мама повела меня в музыкальную школу при Дворце пионеров. Экзамен я не сдал: слух подвел.
***
В Хабаровске мой кругозор охватывал полгорода от Казачьей горки до улицы Карла Маркса, до широкого Амура. Амур-батюшка был виден из окна нашей спальни в любую погоду.
Я полюбил этот шумный русский город с его тенистыми проспектами Карла Маркса и Серышева. Он навсегда остался в моей памяти как крупный социалистический город. В нем я впервые ходил во Дворец пионеров на вечера и учился танцевать с девочкам. Я думал, что они тоже учились в женских школах, как и мы, мальчишки, в мужских.