2. Дружба была или сплыла?
Года через три после появления ее в университете у нее появилась подруга, такая симпатичная блондинка постарше нее самой, но уж совсем обаятельная и привлекательная. Это ей принадлежит замечательная фраза – «А как бы мы узнали, что наши мужья – самые лучшие?» И добавляла: – Если бы мы им не изменяли? Нет, принадлежит в смысле авторства, она, конечно, не ей, а вот впервые услышала ее Оля - именно от Гали, так звали ее новую подругу.
Галина была родом из Мариуполя, там же у нее не сложился брак, но была дочь, замужем за поляком. А у самой Галины был Кузьмич, ее последний муж лет на 15 постарше нее, участник войны с Японией. Но дедком-ветераном он явно не выглядел, был симпатичен, демократичен, очень ухожен, презирал всякие чрезмерные ветеранские сопли, но память о войне, куда попал совсем мальчишкой, чтил до глубины души.
Он иногда подвозил ее домой, забирая с работы Галину, жили практически почти в одном районе, т.е. им было по пути. Кузьмич еще работал, а в прошлом на юге страны был главным инженером большого химкомбината. Жена при нем выглядела балованной куколкой, но Оля уже понимала, что это весьма обманчиво, что эта раскрасавица сама, своими руками, создает и поддерживает и свою красоту, и красоту дома, и ухоженность мужа и так далее.
Собственно, узнала это она много позже, после одного знаменательного случая.
Подружились они скорее из-за полной независимости друг от друга – Галина была в университете директором студклуба – это студенческие вечера, концерты, дискотеки, самодеятельность и тому подобное. Это было ее делом – по диплому она была режиссером массовых мероприятий. В общем, массовиком-затейником, как сложился у нас стереотип этой работы. Должность была от профсоюза, т.е. в буквальном смысле в университете она не работала. А значит, не могла прийти в отдел кадров с какой-нибудь неразрешимой бякой вроде прогула, неисполнения обязанностей или еще чем-нибудь, что явно мешало нашей Ольге заводить подруг и друзей – они потом сваливались на ее голову с невообразимыми проблемами. Это всегда ее раздражало, ей почему-то всегда было проще прийти на помощь просто работникам ее университета и не только по долгу службы. Наверное, это была неправильная позиция. Но, поверьте, нет ничего хорошего и в том, когда тебя по дружбе поздним вечером, звонят на домашний телефон и просят срочно отправить твоего сына в башкирский город Й., чтобы найти утерянный документ о рождении или разобраться, почему бухгалтерия перестала перечислять 60% зарплаты твоей подруге, уехавшей в загранкомандировку в Англию. При этом ее семья, получающая эти 60% не потрудится постучать пальцем о палец – ведь есть подруга, хоть и не в бухгалтерии.
С Галей все было просто, обе были независимы друг от друга, но кабинеты имели в одном корпусе и формально встречались по общественной работе.
Вдобавок обе родились в декабре, друг за другом, 10-го и 11 числа. Это сейчас очень модно размышлять про гороскопы, сходство и различие людей, рожденных под одним знаком. Да, обе были стрельцами, огненными по определению, но рожденными под разными знаками разных лет. И в этом было все дело. Галина вызывала в ней непреходящее раздражение своими взглядами, может и более правильными, но совсем ей чуждыми.
Так, (о! ужас) она не верила в любовь:
- Какая к черту любовь. Сказки это! – говорила, как отрезала, она в ответ на ее трепыхания на эту тему, близкую и понятную ей, влюбленной в жизнь, - только золотой телец, деньги, имеют реальную ценность, за них можно приобрести все, даже твою любовь, - дразнила она Олю, заводившуюся с полоборота на такое кощунственное понимание самого главного по ее мнению, в жизни.
Так они и дружили, споря и радуясь, что есть с кем и о чем поспорить. Незаметно стали вместе проводить обеденные перерывы на месте, или даже ходить в кафе, изредка – в ресторанчик.
Вот так однажды в ближайшем от университета кафе на пересечении двух улиц – за столиком, кроме них, сидела еще молоденькая девушка - они опять о чем-то заговорили или вспомнили что-то из прошлой жизни, или кого-то обсуждали. Как вдруг Оля, стукнув себя рукой по лбу, воскликнула по ходу рассказа:
- Ну, думаю, ты даешь, Квадратько!
- Что? – вдруг в изумлении переспросила Галина, - что ты сейчас сказала?
- Я сказала «Квадратько». Это моя девичья фамилия. А что? Что-то не так?
- Господи, Олечка! Да все так! А я-то думаю, где я видела этот нос, эти смеющиеся глаза, этот рот с характерным «флажком» верхней губы и соответствующей артикуляцией…
- Гал! А ведь ты из Мариуполя, хоть и помотало тебя по белу свету. А у меня почти все родственники отца тоже живут в Мариуполе.
- Ну да, и я многих из них знаю, ведь фамилия такая редкая. В общем, моя тетка по матери была замужем за одним из Квадратько.
- Да ты что! Вот тесен мир! Неужели такое бывает? А за кем? И как ее звали?
- А тетя Нюся. У нее еще были две дочери – Люся и Лиля.
- Ну, обалдеть! И Люсю, и Лилю я отлично помню, красавицы такие, но при домах и виноградниках, а значит, и труженицы несусветные. У Люси еще сын стал крупным чиновником в министерстве металлургии в Москве.
- Да, это они!
- Их отца я не помню, скорей всего, его уже не было, а его вдову, тетю Нюсю, прекрасно помню – она была уже старенькая, и у нее мелкой дрожью тряслась рука – как сейчас сказали бы – болезнь Паркинсона, что ли.
- Да. Это они. А еще был Борька Квадратько, он ближе всех был мне по возрасту, сын дяди Вани и тети Любы.
- О да, Борька Квадратько – это особый случай. Я его застала еще в Д-ске, когда приехала сюда за мужем и пришла учиться в университет. Так вот, Борька преподавал здесь на биологическом факультете, был уже кандидатом наук. Он не раз позже бывал в Москве у моих родителей, а сейчас переехал то ли в Херсон, то ли в Мелитополь, в более чистый климат.
- Ха-ха. Так с этим Борькой мы вместе под стол пешком ходили, а потом и до выпуска вместе в школе учились. Все Квадратьки были нашими родственниками – гостеприимные, хозяйственные и непростые, размышляющие и к чему-то стремящиеся.
- В чем это, по-твоему, выражалось?
- А хотя бы в том, что всем детям дали прекрасное образование, учили музыке и языкам – и это в те времена…
- Ой, а с Борькой у нас какая история вышла смешная. Вот представь себе, мне пятнадцатый год, мы приехали в Мариуполь в отпуск из Нерчинска. Солнце, море, жара. А у родителей маленькая сестренка, с ней на пляж просто так не выскочишь, тем более, что домик деда был за железнодорожными подъездными путями к «Азовстали». Там сейчас стан 3600 построили вместо нескольких поселков.
А мне – ну просто страшно хочется купаться и загорать. Кроме того, у меня куча платьев с большими карманами и масса желания от всех оторваться.
Хотя в Мариуполе бывала всего один раз – в четвертом классе. Можешь себе представить, какие за это время со мной метаморфозы приключились.
- Ну да, девочка созрела.
- Вот однажды еле-еле выпросилась на море, на центральный городской пляж, там еще такая немыслимая гора к пляжу с немыслимым спуском.
Полежала, искупалась, снова загораю – благодать. Как вдруг появляются двое парней – и такие смешные – один длинный-длинный, а второй маленький-маленький. Разваливаются возле меня, видимо, издалека приглядели, и сразу начинают «кадрить», как тогда говорили. А я смотрю – и мне так смешно, такое ощущение, что маленький – это мой троюродный братец – Борька. Но уверенности – никакой, я видела его один только раз в жизни, он тогда заканчивал 10-й класс, а я была в 4-м.
- Ну да. Я сказала – вместе под стол пешком ходили и чуть не поперхнулась - сразу представила, какой Борька сейчас, ведь почти с тех пор и не вырос, зато умен, чертушка. Этого у него не отнять!
- Так вот, оба соловьями заливаются, вокруг меня копытами по песку бьют. В стойки становятся – ну весь набор пацанского обольщения включили – а я, раскрыв глаза и без всякого жеманства, с небольшим прорывающимся смешком, за ними наблюдаю и даже по-дружески разговариваю. Наконец, не выдерживаю и со смехом выкладываю:
- Мне даже жаль ваших усилий по отношению к незнакомке. Но дело в том, что я-то вас знаю! - сказала, а сама замерла, а вдруг ошиблась – и они ее на смех поднимут. Тон ухаживаний сразу изменился – у меня просто стали изо всех сил выпытывать, кто я такая и откуда их-то знаю?
- Но ты все-таки призналась? Или это был не он?
- Нет, на жарком пляже молчала, как рыба об лед, чтобы себя не выдать. Ну, постепенно они тоже как-то свернулись и ретировались.
- А дальше что?
- А придя с пляжа, полезла по стенкам разглядывать фотографии в общих рамках, развешанных на беленых стенках в промежутках между «живописью» папиной сестры Лиды.
- Почему «живопись»?
- А потому, что у народа за отсутствием ковров были популярны «картины» маслом размером в стену, к кровати, так сказать, по-богатому. Вот Лида их и «малевала», используя украинизм в названии этих «живописных» полотен на заказ. Нет, на рынке – Подходи, торопись, покупай живопись! – она не торговала. Так, помню, у деда с бабкой были на одной стене египетский фараон в соответствующем антураже и с невольницами, держащими в руках опахала. А на другой – дама в белом и с зонтиком на берегу очень зеленого пруда с лебедями на синей-синей водной глади. Эти полотна видимо были неликвидами – и так оказались у родителей. У себя она такое не вешала, они вместе с братом, моим отцом, имели тонкий художественный вкус, и многое могли порассказать о художниках разных времен и народов. Впоследствии и папа тешился «малюнками» в свободное время, которое выдавалось не часто. Это были в основном копии картин Левитана, пейзажи, созвучные его душе.
- Ты отвлекаешься. А с Борькой-то что?
- Вот за этим рассматриванием на стенах семейных фотографий меня и застал дед Коля, до старости красивый рыжеусый казак: - Олечка, внученька, а что ты там делаешь? – обратился он ко мне, стоящей под низким потолком ногами на диване и прилепившейся к раме с фотографиями. Пришлось сознаться, какой с ней казус произошел на пляже – троюродный брат с другом цеплялся на предмет познакомиться и вечером в парк прогуляться. Дед сразу расплылся в улыбке:
- А ты что?
- А я все время смеялась и потом сказала, что я его, кажется, знаю.
- А он что?
- А он все спрашивал, откуда знаю и кто я такая.
- А ты бы и сказала.
- Еще чего! А если я сама сомневаюсь – я его один раз в жизни видела в 4-ом классе.
Дедушка уже откровенно хохотал и созывал всех послушать про Олькино удивительное приключение – из многотысячной толпы на пляже встретились нечаянно, но по обоюдной необъяснимой симпатии троюродные брат и сестра, один – студент в Одессе, другая – школьница в Нерчинске за тридевять земель. И не признали друг друга:
- А вот через день его родители придут семью военного племянника проведывать – у них все и узнаем, Борька это был или не Борька.
То-то было смеху, когда выяснилось, что это был-таки Борис, который вчера уже отбыл в Одессу. А далее – в кругосветное путешествие на научном судне, изучавшем флору и фауну мирового океана. Вот тебе и Борька. Мал золотник, да дорог. Он потом и защитился после Одесского университета очень быстро, по материалам этой кругосветки.
Галя слушала все это, восклицала. Разрумянилась. Им было радостно. Как вдруг их идиллию нарушила вставшая из-за стола девушка, о которой они практически забыли. Она давно пообедала, оказывается, а потом просто сидела. А теперь встала и, смеясь, заговорила:
- Спасибо. До свиданья. Было очень интересно. Даже лучше, чем в кино…
Следом удалились и они, едва пока осознавая факт, что они теперь родственницы. И их встреча не менее удивительна, чем на пляже с Борькой.
- До чего же тесен мир! – в этом они были единодушны, как никогда. А потом стали дружить семьями, ходить друг другу в гости. Прояснилась и непростая Галина судьба – дочь вырастила практически сама, без мужа. Выйдя замуж за Кузьмича, с детства растила двоих его сыновей, ведь они жили с отцом. Но особой любви не завоевала, наверное, была слишком требовательной и строгой, как думалось Оле. В общем, взрослые сыновья к ним не приезжали.
А тем временем у Кузьмича умерла мама, но остался отчим, уже довольно старый, в прошлом какой-то руководитель в области. Через какое-то время он женился на Галиной матери, жившей в том же городе.
Через какое-то время Галя забрала ее к себе – она была безнадежно больна – и ухаживала за ней до самой смерти. Не прошло и двух лет, как забрали и старика, он уже разменял 9-й десяток к тому времени. У сына с невесткой, нет, не так, у пасынка с падчерицей, (чудеса!) ему выделили отдельную комнату, но иногда, когда приходили гости, и все собирались за столом, старик выходил и садился в кресло с бокалом вина. Огромный красивый пожилой человек, весь благоухающий и ухоженный, в красивой клетчатой рубахе на белой футболке – этакий американский дедушка. Сидел, всех разглядывал, в разговоры не вступал, только изредка подносил к губам бокал непременно с хорошим вином и говорил: - Хорошо! – и снова замолкал, тоскуя о прошедших днях.
Когда через некоторое время похоронили старика, засобирались в Польшу, к дочери, где уже было двое внуков, родившихся тем не менее, в Д-ске, у бабушки Гали, хоть она и не разрешала так себя называть.
Однажды было у них с Галей забавное приключение. В университет по почте с надписью «Начальнику отдела кадров лично в руки» пришел солидный пакет. Канцеляристы его, конечно, вскрыли, а уж потом принесли ей. Девица-курьер ухмылялась при его передаче от уха до уха. А потом не сразу ушла – ей была интересна ее реакция на содержимое. А там был мА-роман, мА-поэма.
Вот здесь, наверное, и пришла пора написать об одном из подзаголовков своих записок. Дело в том, что в студенческие годы у нее в группе был замечательный преподаватель с кафедры русской литературы – Солодовников Станислав Васильевич. Вся его речь высоко образованного интеллектуала сквозила едва заметной иронией ко всему вокруг, и в том числе, к студентам, к предмету, но главное – как ни странно для преподавателя – к самому себе.
Ну, например, входит в аудиторию и начинает шутливо распекать за прогулы именно присутствующих одних и тех же, как правило, студентов. Кто-то с места восклицает:
- Нас мало, но мы в тельняшках! – на что он моментально находится:
- В тельняшках вижу одну, причем все время одну, но в разных.
И даже не смотрит в Олину сторону, хотя все и так понимают, что это о ней – у нее было штук пять излюбленных одеяний в черно-белую и бело-синюю полоску в поперечно-продольных вариациях.
Так вот, ко всему прочему, что, возможно, отчасти и было источником его самоиронии, он слегка-так заикался. А чтобы избежать заторов речи, он делал приставку в начале слов в виде легкого сотрясения воздуха изобретенным им самим слогом «мА-». А поскольку он преподавал литературу, то самыми частыми были слова «мА-роман» и «мА-поэма». Постепенно это стало его вторым именем, о котором он прекрасно был осведомлен и воспринимал его как должное, ибо был одновременно человеком самооироничным и мудрым.
А со временем эти два слова стали поговоркой, которую произносили уже совсем в отрыве от ранее обозначенного объекта, в случаях особо романтического события в стенах родного вуза и др. Случился у кого-то служебный роман – все со вздохом и улыбаясь, немного закатив глаза, говорили:
- МА-роман. мА- поэма!
Влепили кому-то по десятое число – и это тоже такой своеобразный мА-вон чего.
- Прислали из министерства непомерно многостраничные материалы очередной коллегии – и опять они самые, родные слова «мА-роман, мА-поэма!» и так далее.
Вместе с учебой Ольга Витальевна провела в стенах университета 35 лет и прекрасно могла отследить историю этих слов, помня самое начало. А многие произносили их просто потому, что так было всем понятно и здорово для обозначения определенных состояний.
Так вот, это же замечательное определение как нельзя лучше подходило и к ее мемориям. Ну, чем не «мА-роман, мА-поэма»? - и при этом воздеть глаза долу.
Да, она опять отвлеклась, но и время наконец пришло пояснить, что это за такое-этакое в подзаголовке этого самого.
Роман-не роман, но поэма точно. Это было послание в стихах на 15 страницах.
Она доставала из конверта это письмо и брови у нее поднимались все выше и выше, а рот расползался в улыбке, а потом и смешком разразился, нервным. Девица осталась довольной и полетела назад, ей было что порассказать среди девчонок канцелярии. А Оля стала читать:
Много видел я красавиц Но к чему мне эти крали
И в журналах, и в кино На душе моей тоска
Меня даже целовала Лучше нет на свете
Оли
Самурайка в кимоно Слышу голос свысока.
И так на всех пятнадцати. Герой там побывал и в царстве у Садко и золотой рыбки, и в космосе, и в Антарктиде, и на Джомолунгме – и везде делал такой панегирический вывод. Смешной, гротесковый, но приятный во всех отношениях. Сначала хором читали в отделе. А это шесть комнат, но сбивались и читали трижды. Потом она понеслась к Гале в студклуб. И снова хохотали до слез. Уже размышляя, кто бы это мог быть?
Целых три месяца она по-разному проверяла всех шутников вокруг нее, от прямых допросов до незаметного тестирования. Никто не проявлял никакой осведомленности и хорошо скрываемого знания предмета. Она уже и прекратила попытки узнать стихоплета, как вдруг помог случай.
Сидели в гостях у Гали и Кузьмича. Хорошо сидели, душевно и тепло. Еще были Лара, подруга Гали по Мариуполю с мужем Виталием.
Тут они с Галей и Володей стали всем рассказывать про Ольгино приключение с анонимом. Смеялись, шутили, удивлялись, только Кузьмич несколько раз как бы с недоверием переспросил по ходу рассказа:
- Вот так прямо и принесли, ухмыляясь, вскрытое письмо? Это ее несколько озадачило, и она тут же наклонилась к Володе, чтобы рассказать ему о своих только что возникших подозрениях. И он с ней быстро согласился, и они рассказывали и смеялись дальше, как это водится за столом, перескакивая с пятого на десятое и поминутно отвлекаясь от темы на тысячи мелочей, не менее важных, ну, например, на очередной тост.
В результате вдруг также прозрела Галина, вскричавшая:
- А ведь это ты, Кузьмич, старый греховодник. А еще ветеран войны!
Он изо всей силы отнекивался, а глаза при этом были хитрющие-прехитрющие. Галя напирала:
- Ну, граждане, посудите сами, кто из нашего окружения мог использовать такой образ, как «самурайка в кимоно», кроме участника войны с Японией.
А Оля для себя сделала вывод, что это был стихотворный ответ – ода, панегирик, слава богу, хоть не эпитафия, Кузьмича на ее помощь в стихотворном ответе на вопросы анкеты выпускника какого-то там далекого года местного политехнического института, который когда-то заканчивал не только он, но и Н.С.Хрущев.
Кузьмич еще тогда, похвалив ее, признался, что в молодости запросто рифмовал строчки по поводу и без. А потом, значит, про себя замыслил такой оригинальный розыгрыш вне всяких подозрений на него. А что? Здорово! Жив еще курилка! – вот что все это обозначало.
Потом они затеялись переезжать в Польшу к детям и внукам.
Но переехали еще не скоро – случились неполадки на работе. Верхушка профсоюза, чтобы себя не замарать, все недостатки в работе слила на бессловесную и интеллигентную Галину, директора студклуба. Она, правда, незадолго до этого поспешила уволиться и забрала у главного профсоюзника свою трудовую. А потом, когда в областном профсоюзе своим решением ее уволили «по статье», пришла к Оле и попросила ее сохранить трудовую книжку.
А тут началось форменное безобразие, которое еще раз убедило Ольгу Витальевну, сколь непорядочно может себя вести мужское руководство разного уровня. Профсоюзник, ранее уволивший ее, требовал, чтобы она вернула свою трудовую для пакостной записи. Нет, здесь Галя была непреклонна:
- Вы меня уволили, а потом подставили под разбирательство вместо себя, так имейте мужество на этом и закруглить вопрос. Ведь фактически на президиуме и надо было сказать, что я уже не работаю у вас.
Нет, он ее всячески донимал, являлся к ней домой без предупреждения – и это к Гале, у которой было строгое правило, чтобы к ней без звонка даже друзья не приходили – ведь тогда еще был жив их общий с Кузьмичем отчим – мало ли что может быть в доме, где находится лежачий больной.
Мало того, этот трус приходил и к Ольге Витальевне, спрашивал вроде бы совета, а сам требовал, чтобы она повлияла на его бывшую подчиненную… или хитрил и требовал выдать ее трудовую, якобы он знает или догадывается, что она у нее. В очередной раз Оля убеждалась, что дружба на работе, даже если человек числится в другой организации, чревата тем, что будешь дополнительно оказывать скорую помощь в чрезвычайных обстоятельствах. Нет, конечно, не выдала, а выстояли испытание вместе, а потом через некоторое время еще и нашла подруге работу в другом вузе – от звонка до звонка, никакой творческой массово-затейницкой и ненормированной. Отработала с людьми и бумажками – и домой, каждый день в одно и то же время.
Дружба продолжалась уже который год – а Ольга Витальевна смутно и явно чувствовала сплошное неудовольствие от этих отношений. Дело в том, что Галя любила ее потиранить всяческими замечаниями вроде:
- Ты такая толстая, как будто надутая воздухом со всех сторон.
- Когда вчера ехали от Ларисы все вместе, ты была такая пьяная и, как дура, в трамвае улыбалась какому-то ребенку, а он на тебя показывал пальцем.
- Ты не должна носить дубленку в обтяжку, - и так далее. При этом себя она считала верхом вкуса и эталоном внешности. Но в ней не было жизни, а одно жеманство и энергетический вампиризм. Это уже Ольга потом поняла. А тогда страдала после вечных замечаний и различности жизненных позиций. Ее, почти не пьющую, трудно и нелепо было обвинять в том, что она была пьяна в трамвае, просто весела и улыбалась хорошенькому мальчонке, ведь она и в своих пацанах души не чаяла. Ну, дубленка уж такая досталась, кстати, не без помощи Гали. Знаете, были такие испанские, с опушкой и спереди и понизу. В общем, Снегурочкин наряд. Она себе очень в ней нравилась, и не только себе! После таких разговорчиков, особенно если дело касалось любви, в которую Галина не верила, Ольга чувствовала себя выжатым лимоном. Недаром сейчас экстрасенсы советуют избегать людей, оказывающих такое негативное влияние.
Кстати, так оно и получилось, вполне естественным образом – теперь работали в разных вузах. И Галя была очень довольна, каждый год покупала по новой шубке. Олю это не удивляло – ее родственница любила вещи, деньги и служила золотому тельцу во все величие или низменность, как знать, своей души. Все было бы хорошо, пока однажды она не прислала из Польши ей посылку с книгами. А возвратившись, не забрала их со словами : – Это мой бизнес.
Оля об этом и раньше знала – Галя привозит и торгует книгами. Хорошими изданиями из Польши на русском языке, на которые здесь был дефицит, как и во всем.
- Давай тебе на твой адрес книги будет присылать моя дочь, ты их будешь передавать мне, и иметь свой процент.
Это было недостающей каплей, переполнившей чашу ее терпения:
- Нет, Галя! Это совершенно невозможно. Ты забыла, кем я работаю? И ни за что ни про что, только потому, что тебе это выгодно, хочешь втянуть меня в иностранную переписку и связь?
- Да что тут такого?
- А ничего! Просто нет, нет и нет! И все на этом! Закругляйся. При твоей щепетильности ты и так меня поразила своей посылкой без предварительной договоренности. Нельзя так использовать людей, как тебе вздумается.
Отношения испортились. Потом, чтобы помочь детям в строительстве дома в Польше, они стали распродавать имущество, совершили какой-то сложный обмен квартир и позвали на отвальную в ресторан.
Они с Володей на приглашение откликнулись, посидели все, правда, очень хорошо. Галя не поскупилась, накрыла щедро в новой ресторации, которых в перестройку появилось великое множество, недалеко от их новой квартиры. На обратном пути зашли к ним, но это Ольга вспоминать не любит. Они оказались в маленькой полуподвальной однушке, где навалом были сложены остатки прежней роскоши с тюфяками на полу. Куда девалась их респектабельность и соблюдение всяческих условностей. Люди были на колесах и выглядели, как все беженцы.
На вокзал их пошел провожать только Володя, Оля была занята на работе. На этом, собственно, и закончилась вся любовь.
Дом в Польше они построили, у родителей был отдельный вход. Иван Кузьмич вскоре умер, у него были очень слабые легкие, даже уже только их часть – он перенес несколько операций еще в Д-ске.
Галина работала почти лет до 70 – и не кем-нибудь, а косметичкой в частном кабинете. Оля представляла себе, как эта рафинированная дамочка должна была многому научиться, чтобы в результате обслуживать своим руками польских пани и паненок. Наверное, даже какие-нибудь медицинские курсы пришлось пройти, не говоря о языке. При этом лебезить и занимать разговорами. А как еще можно обслуживать? Разве только критикуя фигуру и лицо…
В редкие ее приезды они не встречались – Галя нашла и здесь подругу с двухэтажным домом. Так, звонки с вокзала – и не более.
И вдруг, здрассьте – в «Одноклассниках» от нее приглашение дружить. Интересно, а кто мешал это делать все эти годы? Страница в сети пустая, даже без фотографии. Просто даме скучно и она так развлекается. Если честно, Олю это совсем не обрадовало, ведь это совсем не то, что найти одноклассников из далекого Забайкалья, из городков, откуда военных тасовали и перемещали без согласия их самих и их детей, терявших друзей по всей стране. И поэтому она впервые это «дружить» тормознула – и еще долго трепыхалась – вампиризм опять на нее сваливался без спроса с ее стороны.
- О нет, Галя, «я с тобой не дъюжу», - сказала она себе при этом словами Вовки-внука, когда он был еще маленьким. Это сейчас он уже мужчина без малого пяти лет от роду… Теперь они и дружат, и хулиганят понемножку к взаимному удовольствию .
А через несколько дней появились фотографии из серии «Про жизнь совсем хорошую». Такие голливудски-показушные, все на фоне ярких и светлых интерьеров, с безукоризненным макияжем. Прямо студийно-рекламные какие-то для обложки журнала «Покупайте это – и будете, как мы».
Галина, правда, выглядела отлично. Да и разве могло быть иначе? В том же цвете, в том же весе, практически как бы не изменилась. Но стоило Ольге увидеть ее – все несоответствия «фьюг фьюгу» полезли с новой силой. А от нее снова – предложение дружить, как будто фотографии, на которых она никого не знала, могут что-то изменить в их отношениях. Нет, пока не «дъюжила», а чтоб не делать резких движений, просто «отмораживалась», хоть это было ей совсем несвойственно в жизни. Может, человек сам поймет, что дружба – она или есть или ее нет. Она не может, как окно в сети, открываться и закрываться. Тот, кто однажды потерял дружбу, вряд ли может рассчитывать на ее возобновление. В дружбе нет такого значка о «спящем» режиме до поры до времени, когда появится свободное время, например.
3. Женитьба старшого.
А жизнь тем временем шла своим чередом в это непростое время. Сначала Перестройка, всеобщий дефицит, купоны с талонами.
Давно вернулся Виталий из армии, не прошло и года, как женился на такой же неустроенной девчонке, как и сам. Служил он в Азербайджане, на близком от границы аэродроме. Однажды туда даже вызвали отца - местные командиры обвинили группу солдат в сливании спирта из самолетов. Володя платил какой-то дикий штраф прямо кому-то в руки, без оприходования суммы, ну, форменное вымогательство в чистом виде и облыжное обвинение, чтобы скрыть грешки в части. Вдобавок якобы исключили из комсомола. От Ольги эту поездку скрыли – это произошло в ту же неделю, когда она только приехала в Москву рожать.
Потом начались бакинские события во время демобилизации – и солдат с Украины отправили домой уже в июле, в объезд через Грузию, без сухого пайка и предварительно обритыми наголо – в качестве дополнительного развлечения местных вояк над «стариками». И длилось это целых 7 дней.
А потом обязательное обследование и двухнедельный прием профилактических лекарств «от лихорадки» без документов, отобранных в военкомате – и вот результат – приемная кампания вузов оказалась недоступной в этом году.
Так сын попал на работу водителем АХО в авиаотряд – развозил продукты и прочее по точкам и детским садам, там же и встретил ее, Эллочку, девушку с говорящим именем, прилетевшую из Красноярского края к деду с бабкой поступать в стюардессы. Но в стюардессы ее не приняли, так она и оказалась тоже в АХО авиаотряда на разных хозработах.
Женитьба происходила стремительно, после такого «хитрого» вопроса сына к ней, Ольге:
- Мам, вы когда поженились? А я когда родился? – что сразу возник контрвопрос без и так известного ему ответа, теперь уже у нее:
- А что? Уже надо? Вопросики-то неспроста подкидыаешь!
Девицу приняли, как родную, хоть и была она из «кулинарного техникума», с громогласным крикливым голосом и умением всех строить, уперев руки-в-боки. Правда, была веселой и контактной, за что ей пытались простить хамство и неряшливость. А поскольку стояли у Володи на заводе в очереди на расширение квартиры – быстро прописали ее в своей двухкомнатной, для получения жилья. У Элки в Д-ске были дед с бабкой, проживавшие в частном доме и мама в городе А-ске в Сибири. Когда ездили «сватать», где-то поняли Виталькин интерес - их сын женился на богатстве, которое им в ту пору и не снилось, потому что иначе понять его с его женитьбой было невозможно. Судить и отговаривать было поздно – в проекте значился ребенок.
Свадьбу справляли у бабы Наты, предварительно затеяв там уборку и необходимый декор с целью спрятать изъяны давно не ремонтированного дома. Однажды Сашка, двухлетний сынок, было это в марте и еще стояли холода, двумя руками влез в ведро с теплой водой по самую шею, забежав с улицы и играя. Потом сушили на печке и пальто на меху, и всю другую одежонку, содранную с шалуна, ведь еще при зимней температуре надо было после очередной порции уборки дойти до дома.
На свадьбу приезжала и мама Ольги Витальевны, это был практически ее третий и последний приезд к ней в Д-ск, в остальном все больше они наведывались в Москву. Характерен ее приезд был еще и тем, что нечаянно припомнилась ею еще одна история времен войны и чуть позже, которую до сих пор Ольга как-то ни разу не слышала. Поводом к воспоминаниям послужило чье-то оброненное слово «Пески» с ударением на «е». Ну, Пески и Пески, это поселение возде Д-ска, знаменитое овощными хозяйствами и песчаным карьером, наполненным водой – ближайшим водоемом как местом отдыха, не считая Азовского моря. Но это название почему-то заинтересовало ее маму, лицо которой стало каким-то задумчивым и молодым одновременно.
А оказывается, на этих самых Песках стояла их часть на отдыхе и переформировании, что во время войны – уже само по себе благо, хотя у девчонок в штабе было не меньше работы, чем обычно. Но по вечерам устраивали спевки, какие-то танцы под гармошку или баян, в зависимости от того, что было в наличии. Отъедались всякой зеленью, ведь все-таки Украина благодатная, когда еще доведется так поблагодушествовать.
В части был молодой кудрявый сержантик Сережа Скоробогатов, парень на все руки, в том числе и художник. Он усиленно рисовал портреты всех в карандаше и угле, приглашая позировать и Катю, в которую был немного влюблен. Всерьез его никто не воспринимал, уж больно легко из него вылетали комплименты всем девчатам вокруг.
И надо же было такому случиться, что именно этот Сережа оказался ординарцем у капитана, пролежавшего в госпитале в городе Н-ске, и выписанного для долечивания на постой к бабушке Евгении Дмитриевне. Ординарец бегал по поручениям капитана, совершал с ним прогулки, сопровождал на консультации в госпиталь, расположенный довольно далеко – в школе им. Короленко, о котором (о госпитале) мы еще вспомним на этих страницах, ибо мир так удивительно тесен…
И здесь тоже нашлось этому подтверждение – однажды Сережа увидел на комоде у бабушки недавно присланную фотографию Кати, чему очень удивился:
- Так это ж Катюша из нашей части, в которой я раньше служил.
- Ты знаешь нашу Катю? Откуда?
- Да все оттуда, с фронта. На Украине мы переформировывались, да она мне так понравилась тогда и запомнилась, конечно.
- Ну и ну, - рассуждали они уже втроем с капитаном, бывают же такие совпадения, - так у вас же еще есть дочь – Тоня, то-то я смотрю, она мне кого-то напоминает…
- Да Тоне всего-то 16 лет, - спохватилась бабушка.
- А вот война кончится, Тоня подрастет – приеду и женюсь.
И что вы думаете, приехал и женился, и увез в подмосковный Червоноармейск, куда можно было позже добираться по бетонке, минуя Москву, в комнатку на втором этаже уже упоминавшейся мной старой двухэтажной квартиры с лестницей.
Но вернемся в Д-ск. Сын у молодых родился в сентябре, Ольга и в роддоме навещала невестку вместе со своим малышом, ведь Сашке было всего-то два с небольшим года. Потом, примчавшись с работы, забирала с сыном и Элкиными дедом с бабкой, внука из роддома, и ехали все вместе домой к старикам, любуясь и восторгаясь малышом, у которого нечаянно к пушистой байке пеленки «присохла» влажная губка, которую уже дома отмачивали водичкой и маминым молоком, чтобы не травмировать.
А потом – новая напасть – величиной со сливу нарыв на грудке, типа запущенного мастита. И она каждый день после работы моталась к ним, делала перевязки, чтобы облегчить страдания малыша. А однажды в дождь, возвращаясь с Сашкой – их провожал Виталик, когда уже перешли железнодорожную насыпь и переход по настилу через множество путей – это был самый трудный участок пути до трамвая – вдруг услышали, проходя мимо частных домов в тихой низинке, какой-то посторонний звук – хлюпающе-шелестящий – оказалось, что это Сашка давно потерял туфельку с ноги и так шагал по лужам под проливным дождем, хлюпая и шелестя намокшим длинным чулком от колготок, удлиняющимся при каждом шаге, а в темноте не было ничего видно. За туфлей пришлось возвращаться довольно далеко, да и найти ее было непросто – она оказалась на переезде, между доской деревянного настила и рельсом, но там хотя бы в это время было светло от фонарей маневровых электровозов, зато и увиделась стена косого дождя. Все это было, было, а быть бабушкой и одновременно «молодой мамой» - было совсем непросто.
Когда Лешке было чуть больше года – молодые пришли жить к ним, правда, Олина семья буквально через месяц уехала встречать Новый год и Сережино 16-летие на Черное море, в совершенно необыкновенный пансионат одной из знаменитых в Донбассе шахт.
Там они провели волшебные две недели, по-настоящему отдыхая в двухкомнатном современном люксе от работы, от быта, от скученности и тесноты, гуляя по берегу моря, посещая бары и кинозалы, а также многочисленные елки и детские праздники.
Там же появилась знаменитая фразочка из уст маленького сыночка. Дело в том, что на территории пансионата еще велись строительные работы и при общем великолепии парка, дорожек, лестниц к морю было одно местечко сплошь из рыжей глины, замешенной огромными колесами самосвалов. Вот это месиво и нашел их сынок в белой меховой куртке, побежав за птичкой-синичкой, упорхнувшей в мгновение ока с парадной дорожки на безопасную грязную территорию. А поскольку по глине невозможно бегать, он и поехал, упав на спину, да так удачно, что текло рыжее месиво даже с кончика полосатой красно-белой шапочки, как у Буратино. С двух сторон зацепив его за сухие участки на рукавах они отволокли его вверх по лестнице ко входу на мраморную лестницу в многоэтажное здание пансионата. На лестнице, вдобавок, был расстелен ковер, внизу – щетка для вытирания чистых ног, а у их дитяти были резиновые сапожки, полностью покрытые жирной жижей.
К счастью, сбоку был приспособлен железный ящик с водой, для мытья обуви особо отличившихся. Виновника события разули, посадив на лавку, ведь было достаточно тепло для зимы, снимали с него сапожки по одному и на вытянутых руках мыли в этом корыте, куртку тоже сняли, вывернув наизнанку, штаны и шапчонку, естественно, тоже – иначе было не войти в здание. Оставшись в рубашке и колготках, невинное создание сидело и наблюдало, как его великовозрастные родители, краснея лицами вниз головой, в парадных теплых одежках чупахаются с его сапогами, да вдруг взяло и, чтобы разрядить обстановку, изрекло:
- А это все эти блинские птички-синички!
От последовавшего после этого хохота всех троих вместе с 16-летним братом Сережей, казалось, содрогнулось массивное здание шикарного пансионата, так с хохотом, держа всю грязюку в руках и поднимались вверх, а потом в лифте на свой этаж и в свой номер, по пути смеша всех встреченных по дороге отдыхающих. Картинка была еще та – трое хохочущих взрослых с кипой грязного меха и ярких тряпочек и раздетый безмятежный мальчуган, который явно нашалил, но его никто не ругает, а почему-то все смеются. Так, ничего не поняв, смеялись и остальные, ведь смех, как известно, вещь заразительная. С тех пор «птички-синички» у них синоним изысканного ругательства и одновременно вечно виновные в том, чего как бы никто не делал, а есть на кого свалить, это ведь все они, те самые «птички-синички».
Возвращение домой было кошмарным – и тогда они поняли, насколько их сын с невесткой не уважают ни себя, ни их, хотя бы просто как людей, не говоря уже о том, что это их родители, в конце концов.
Поезд приходил очень рано, около шести утра, но дома их ждали «итальянские чердаки» из многочисленного не очень ароматного белья, видимо, дня два-три пролежавшего в замоченном виде в ванной, и выстиранном ввиду-таки их приезда, иначе оно могло лежать так и дальше. Ободранные постели, оборванная вешалка в прихожей, папины носки и пинетки дитяти с грязными подошвами в серванте – и – вершина всего – подозрительные грязно-«бурдовые» пятна на простыне вокруг основания елки, которую наряжали перед отъездом еще они сами – оказалось, это следы капель в нос из свеклы, которые с переменным успехом многократно закапывали ребенку.
Все это вместе – влажная вонючая атмосфера при входе со свежего воздуха, постель, вешалка, гора обуви и прочая, прочая, заметьте, здесь ни слова еще о кухне… составляющие такой жуткий контраст их замечательному отдыху, заставили отца переодеться с каменным лицом, ни на кого не глядя, и отправиться на работу – он успевал к смене, хоть ему туда надо было только на следующий день. Уходя он только шепнул ей:
- Так жить нельзя!
Было еще рано, и всем так хотелось спать – молодым после их стирки, а им с Сережей и Сашкой – после ночи в поезде – что все так и улеглись, кто где, кто на чем.
Она лежала на своей широкой кровати с Элкой и детьми, которые спали между ними, и ее мучил один вопрос: - За что? Почему ее взрослый сын не мог по-людски приготовиться к их приезду, по крайней мере, не занимать их постель в день этого самого приезда? И, в темноте беззвучно сглатывая слезы, понимала, что им обоим на все это глубоко наплевать, они просто потребители, это их все должны любить и холить, а пошевелить хоть пальцем в обратную сторону – это им совсем ни к чему, ну, что вы, в самом деле, ишь, чего захотели. Поистине, нахальство – второе счастье.