ИЗ книги Э.Радзинского
"Сталие" М.1997г, 639 стр.
(стр.499- Чёрная столица
иди читать в интернете
(приведена стр.131-133)
.....................
.....................
Обрушился он и на маршала Кулика, бездарного военного, который был взят им вместо репрессированных маршалов: «Надо дать по жопе этому бездельнику Кулику!» Так в лихорадочной деятельности идут дни. Ярость и обычная работа – без устали.
Но уже открылись подлинные размеры случившегося: военная катастрофа.
Чадаев: "Тимошенко докладывает, что ведется перегруппировка сил, чтобы сдержать противника.
– Значит, вы теперь уже не собираетесь, как вы собирались раньше, разгромить противника? – спрашивает Сталин.
– Да, с ходу это не удается сделать, но после подтягивания новых сил мы, безусловно, разгромим".
И все чаще Хозяин срывается: это теперь его обычное состояние.
«Сталин стоял у карты, его соратники смотрели укоризненно в его спину. Они не успевали сделать одно, как он поручал другое».
Он решил: пора прекращать игру. Пора начинать осторожно говорить правду, пока народ еще не смеет сказать ее сам.
«Мы утешали себя надеждой, что враг вот-вот будет остановлен и разбит, а он продолжает лезть вперед...» – Сталин умолк, он выглядел бледным и расстроенным".
ЧЕРНАЯ СТОЛИЦА
Чадаев: «24 июня в 3 часа ночи была объявлена воздушная тревога. Командующий зоной ПВО сообщил, что на Москву идет группа самолетов, заревели сирены, население укрылось в бомбоубежищах, зенитная артиллерия открыла огонь...»
И сбитые самолеты, чертя горящий след, падали на землю.
"Но уже вскоре все разъяснилось. Командующий ПВО позвонил: «Наши тут немного поднапутали, оказалось, мы стреляли по своим возвращавшимся с бомбардировки самолетам».
Чадаев не добавил: и успешно сбили их. Уже в первые дни войны обстановка паники и ужаса пришла в Москву. На окнах маскировка, фонари не горят. «Рай для влюбленных – можно целоваться посреди улицы», – писал поэт.
"25 июня Поскребышев срочно вызвал меня в приемную Сталина. Надо было сделать протокольную запись. Я сразу же вошел в кабинет. Кроме Сталина, Тимошенко и Ватутина, никого не было. Ватутин заканчивал доклад.
– Если резюмировать коротко, то положение на фронтах крайне тяжелое. Не исключено, на какое-то время оно станет еще более тяжелым... – сказал Сталин.
После этого Тимошенко спросил Сталина: отправлять ли на передовую позицию его сына Якова, который очень туда просится.
– Некоторые, – молвил Сталин, сдерживая гнев, – мягко говоря, чересчур ретивые работники всегда стремятся угодить начальству. Я не причисляю вас к таковым, но советую вам впредь никогда не ставить передо мной подобных вопросов".
Что ему сын! Его страна гибла! Гибла Великая мечта!
Как всегда, он привычно пытается заниматься всем.
Чадаев: «К примеру, он занимался выбором конструкций снайперской и автоматической винтовки, какого типа пригнать к ней штык – трехгранный или ножевой... Когда я приходил к Сталину, у него, как правило, были Молотов, Берия, Маленков... Вопросов никогда не задают. Сидят, слушают».
Но теперь он платил за рожденный им всеобщий страх.
«С фронтов поступала информация... В донесениях, как правило, занижались наши потери и преувеличивались потери врага. Все это вселяло в него убеждение, что, неся такие потери, враг не может их долго выдержать и скоро потерпит поражение».
Между тем немцы стремительно шли вперед. Говорили о скором падении Минска. Это значит: падет и Смоленск – и тогда открыт путь на Москву.
«В эти дни Сталин часто вызывал к себе руководителей наркоматов. Он ставил большие задачи и требовал их выполнения в короткие сроки, не считаясь с реальностью. И люди часто выходили из его кабинета подавленными».
Он все чаще ловил за спиной переглядку членов Политбюро. Страх кончался – он должен был что-то предпринять...
Чадаев: "Утром 27 июня члены Политбюро, как обычно, собрались у Сталина. После окончания заседания... я вышел из кабинета и увидел в окно, как Сталин, Молотов и Берия садились в машину. Чуть помедлив, Поскребышев сказал: «Видно, уже немцы взяли Минск». Вскоре позвонил правительственный телефон, и Поскребышев пояснил, что звонил Власик – начальник охраны Сталина – и сообщил, что Хозяин, а также Маленков, Молотов и Берия находятся в наркомате обороны. Потом мне рассказал Ватутин, что их появление... было встречено с большим недоумением. Работники наркомата, увидев Сталина, останавливались в настороженном оцепенении, не в силах постигнуть – наяву ли они видят Вождя. (Они помнили недавний смерч, пронесшийся по наркомату и уничтоживший их предшественников. – Э. Р.)... Войдя в кабинет Тимошенко, Сталин тут же сообщил, что они прибыли для ознакомления на месте с поступающими сообщениями с фронтов и выработки дополнительных мер...
Сталин молча стоял у оперативной карты, и было видно, что он сдерживает гнев и бешенство. По знаку Тимошенко в кабинете остались Жуков и Ватутин.
– Ну что там под Минском? Положение не стабилизировалось?
– Я еще не готов докладывать.
– Вы обязаны постоянно видеть все как на ладони и держать нас в курсе событий, сейчас вы просто боитесь сообщать нам правду.
Жуков, еще будучи до приезда Сталина во взвинченном состоянии, вспылил:
– Товарищ Сталин, разрешите нам продолжать работу.
– Может, мы вам мешаем? – вклинился Берия.
– Вы знаете, – раздраженно произнес Жуков, – обстановка на фронтах критическая, командующие ждут от наркомата указаний, и потому лучше, если мы сделаем это сами – наркомат и Генштаб".
Дальше последовала открытая перепалка.
"Берия (запальчиво):
– Указания можем дать и мы.
Жуков:
– Если сумеете – дайте.
– Если партия поручит – дадим, – сказал Берия.
– Это если поручит, – не меняя резкости тона, ответил Жуков, – а пока дело поручено нам.
Наступила пауза. Жуков подошел к Сталину:
– Извините меня за резкость, товарищ Сталин, мы безусловно разберемся, приедем в Кремль и доложим обстановку.
Сталин посмотрел на Тимошенко.
– Товарищ Сталин, мы обязаны сейчас в первую очередь думать, как помочь фронтам, а потом уже вас информировать, – сказал Тимошенко.
– Вы делаете грубую ошибку, отделяя себя от нас... о помощи фронтам надо думать вместе, – ответил Сталин. Затем обвел удрученным взглядом членов Политбюро и сказал: – Действительно, пускай они сами сначала разберутся, поедемте, товарищи.
И первым вышел из кабинета".
Он увидел воочию: самое страшное произошло – они больше его не боялись. Значит, наступал конец.
Чадаев: "Выходя из наркомата обороны, он в сердцах бросил: «Ленин создал наше государство, а мы все его просрали».
132
Молотов тоже описал это посещение: «Я со Сталиным ездил в наркомат обороны... Сталин довольно грубо разговаривал с Тимошенко и Жуковым, хотя он редко выходил из себя. Потом мы поехали на дачу, где он сказал: „Просрали“. Это относилось ко всем нам!»
Молотов прав – это относилось ко всем и ко всему.
БЛЕСТЯЩИЙ ХОД
Чадаев: "Во второй половине дня 27 июня я зашел к Поскребышеву... Позвонил правительственный телефон, Поскребышев ответил:
– Товарища Сталина нет, и не знаю, когда он будет.
– Позвонить, что ли, на дачу? – спросил вошедший заместитель наркома обороны Лев Мехлис.
– Позвоните, – сказал Поскребышев.
Мехлис привычно набрал по вертушке номер Ближней дачи и ждал полминуты. Но никто не ответил.
– Непонятно, – сказал Поскребышев. – Может быть, выехал сюда, но тогда мне позвонили бы из охраны.
Подождали еще несколько минут. Поняв, что ждать не стоит, пошли к Молотову. В это время позвонил телефон, и Молотов кому-то ответил, что не знает, будет ли Сталин в Кремле...
На следующий день я пришел в приемную Сталина. Но Сталин не приехал. У всех было недоумение – что случилось?
На другой день я опять отправился в приемную подписывать бумагу. И Поскребышев мне сказал сразу и определенно:
– Товарища Сталина нет и едва ли будет.
– Может быть, он выехал на фронт?
– Ну что ж ты меня терзаешь! Сказал: нет и не будет..."
Было много легенд об этом исчезновении Сталина из Кремля в эти страшные первые дни войны. Но вот рассказ Чадаева – очевидца:
"Вечером я вновь зашел с бумагами к Поскребышеву, и вновь... Сталин не появился. У меня скопилось много бумаг, и поскольку первым заместителем был Вознесенский, я попросил его подписать. Вознесенский позвонил Молотову, потом долго слушал его и, положив трубку, сказал:
– Молотов просит обождать один день и просит членов Политбюро собраться у него через два часа. Так что пусть эти документы побудут у вас...
Вознесенский поднял трубку вертушки, ждал минуту и сказал:
– Никто на даче не отвечает. Непонятно, видно, что-то случилось с ним в такой тяжелый момент".
И опять поздно вечером Чадаев идет в приемную Сталина.
"– Хозяина нет и сегодня не будет, – сказал Поскребышев.
– И вчера его не было...
– Да, и вчера его не было, – с некоторой иронией произнес Поскребышев...
Я предполагал, что Сталин заболел, но спросить не решился".
Сталин приезжал в Кремль с дачи обычно к двум часам дня. Работа продолжалась до 3-4 часов ночи. Этого распорядка придерживались все члены Политбюро, военачальники и наркомы.
Чадаев: «И вот он не приехал... Ближайшее окружение было встревожено, если не сказать больше. Мы все всегда знали: проходило немного времени, чтобы тот или иной работник не был к нему приглашен. А теперь телефоны молчат, известно только одно: он на Ближней даче, но никто не решается поехать к нему. В эти дни его уединения у Молотова собрались члены Политбюро и стали решать, как быть? По сообщению обслуживающего персонала дачи, Сталин был жив, здоров. Но отключился от всех, никого не принимает, не подходит к телефонным аппаратам. Члены Политбюро единодушно решили: ехать всем».
Итак, что же произошло на самом деле?
Как мы уже говорили, любимым героем Сталина был Иван Грозный. В его личной библиотеке хранилась книга – «А. Н. Толстой. „Иван Грозный“, пьеса. Москва, 1942 год».
В самый грозный год войны была напечатана эта пьеса, и в разгар поражений он ее читал. Читал внимательно – размашистым почерком правил стиль автора, вычеркивал причитания типа «ах-ах» из речи царя. Ему хочется, чтоб любимый им грозный царь говорил как он, так же сухо, немногословно. Особенно интересна обложка книги, видимо в задумчивости исписанная Хозяином. Много раз на ней написано слово «учитель». И еще – «выдержим».
Выдержим – вот о чем он тогда думал. Но и слово «учитель», которое он начертал на пьесе о страшном царе, не забудем...
Нет, этот железный человек не повел себя как нервная барышня. Тогда, в наркомате обороны, поняв новые настроения, он сделал выводы: со дня на день падет Минск, немецкая лавина покатится к Москве, и его жалкие холопы от страха смогут взбунтоваться. И он повел себя как царь Иван – учитель. Любимый прием Грозного – притвориться умирающим, следить, как поведут себя его злосчастные бояре, а потом восстать с одра болезни и жестоко карать, чтобы другим неповадно было. Практиковал Иван, как известно, и исчезновения из столицы, чтобы бояре поняли, как беспомощны они без царя.
И он действует, подобно учителю. Конечно, Поскребышев – его «око государево» – и глава НКВД Берия все знают и слушают, что говорят соратники без него.
Но опытный царедворец Молотов сразу понял игру – и страшится подписывать важные бумаги. Не подписывать – доказательство лояльности. Хозяин хорошо их подобрал: без него соратники – «слепые котята», как он назовет их впоследствии. Оставив «бояр» одних, он дал им почувствовать их ничтожность, понять: без него военные их сметут.
Молотов спешит устроить поход членов Политбюро на дачу. Там великий актер разыгрывает знакомый спектакль – «Игра в отставку».
Чадаев описывает происшедшее со слов Булганина:
"Всех нас поразил тогда вид Сталина. Он выглядел исхудавшим, осунувшимся... землистое лицо, покрытое оспинками... он был хмур.
Он сказал: «Да, нет великого Ленина... Посмотрел бы он на нас, кому судьбу страны доверил. От советских людей идет поток писем, в которых справедливо упрекают нас: неужели нельзя остановить врага, дать отпор. Наверное, среди вас есть и такие, которые не прочь переложить вину, разумеется, на меня». (Представляю взгляд его желтых глаз и как соратники заспешили с ответом. – Э. Р.)
Молотов: «Спасибо за откровенность, но заявляю: если бы кто-то попытался направить меня против тебя, я послал бы этого дурака к чертовой матери... Мы просим тебя вернуться к делам, со своей стороны мы будем активно помогать».
Сталин: «Но все-таки подумайте: могу ли я дальше оправдывать надежды, довести страну до победного конца. Может, есть более достойные кандидатуры?»
Ворошилов: «Думаю, единодушно выражу мнение: достойнее никого нет».
И сразу же раздались дружные голоса: «Правильно!»
Они усердно умоляют. Знают: кто не будет усерден – обречен.
Игра закончена: теперь, когда в очередной раз они сами умолили его быть Вождем, он как бы вновь облечен ими властью.
По Журналу регистрации посетителей проверяю написанное Чадаевым... Он ошибся всего на один день. 28 июня Сталин еще принимал посетителей. Но 29 и 30 июня записей в Журнале нет.
В это время Сталин действительно отсутствовал в Кремле и вернулся вновь только 1 июля.
133
КОРОТКОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ СОСО
3 июля облеченный новой властью Сталин выступил по радио с долгожданным обращением к народу.
«Товарищи, граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои...» – так он начал. Да, вместе с главным обращением революции – «товарищ» появилось христианское, из семинарской памяти возникшее «братья и сестры».
«Братья и сестры» должны защитить Родину-мать. И в художественных фильмах той поры зазвонил церковный колокол...
На даче у него было время все продумать, и он провозгласил Отечественную войну – священную войну народа с захватчиками, как когда-то Александр I против вторгшегося Наполеона. Будто подсказывая эту идею, Гитлер начал свой поход почти день в день с Наполеоном – 22 июня... Аналогия должна была вселять надежду: в 1812 году так же отступали, даже отдали Москву врагу – но победили.
Конечно, и партия фигурировала в его речи – был призыв «сплотиться вокруг партии Ленина – Сталина». И эта фраза никому не казалась дикой в устах самого Сталина. Обычное понятие – как «голубое небо».
«В газетах – странная галиматья из марксизма и царского полицейского православия, фатально сопутствовавшего всякой русской власти в лице ее нерусских правителей», – писала в дневнике современница.
На самом деле все было значительнее и сложнее. В таинственные дни уединения бывший семинарист решил призвать на помощь отвергнутого им Бога. Он узнал, что Патриарх Антиохийский обратился с посланием ко всем христианам о помощи России.
На книге об Иване Грозном есть запись: «Поговорить с Шапошн.» (Шапошниковым – тогдашним главой Генштаба). «Сталин называл его только по имени-отчеству, в разговорах с ним никогда не повышал голоса... он был единственным, которому он разрешал курить в своем кабинете», – вспоминал Жуков.
Борис Михайлович Шапошников, бывший царский полковник, был открыто религиозным человеком. Сыном священника был и другой руководитель Генштаба – Василевский. В первые дни войны эти люди особенно близки к Сталину. Видимо, от них он узнал о случае, потрясшем православный мир.
Илия, митрополит гор Ливанских, затворился в каменном подземелье и без сна и еды стоял на коленях с молитвой Божьей Матери о России. И было ему чудесное видение (о котором он написал письмо главам Русской церкви): на третьи сутки в огненном столпе к нему явилась Богородица и передала ему определение Божие: «Должны быть открыты по всей стране храмы и духовные монастыри. Священники должны быть возвращены из тюрем. Ленинград не сдавать, но обнести город Святой иконой Казанской Божьей Матери. Потом икону везти в Москву и совершить там молебен, и далее везти ее в Сталинград...»
Как звучали для Сталина все эти слова, будто из забытого детства, – для него, объявившего столь недавно «безбожную пятилетку», в конце которой (в 1943 году) должен был быть закрыт последний храм и уничтожен последний священник.
Хозяин решил исполнить видение Илии. Так начался его удивительный и такой короткий возврат к Богу.
Но возврат ли? Прозрение? Или просто страх, бросивший его к Отцу? Или марксистский Богочеловек решил попросту использовать веру народа в Бога? Или все вместе? Но с того таинственного уединения он внешне мирится с Богом.
И началось то, о чем никогда не писали его историки. По его приказу из лагерей возвращено множество священников. В вымирающем от голода Ленинграде, осажденном немцами, к изумлению и воодушевлению горожан, вынесли чудотворную икону Казанской Божьей Матери и понесли ее крестным ходом. Потом икона прибыла в Москву, откуда отправилась в осажденный Сталинград. Эти три города так и не были сданы врагу...
Будут открыты 20 000 храмов, Троице-Сергиева и Киево-Печерская Лавры. И напутствие «с Богом» теперь произносят перед сражениями он и его военачальники. Впервые «Правда» напечатает сообщение о встрече главы большевиков с местоблюстителем Патриаршего престола митрополитом Сергием.
На встрече, как было сказано, Сталин «сочувственно отнесся к предложению избрать Патриарха и заявил, что со стороны правительства не будет никаких препятствий».
Вернувшись к работе, он неутомимо сосредоточивает власть в своих руках.
1 июля он создает Государственный Комитет обороны, которому передается вся полнота власти в государстве. И он – во главе. Через десять дней он назначает себя и главой Ставки. Он – Верховный Главнокомандующий, председатель Комитета обороны, нарком обороны, председатель Совета народных комиссаров и Вождь партии. Он – все...
Облеченный неограниченной властью, он решился... начать переговоры с Гитлером! По данным историка Павленко, полученным от маршала Жукова, Сталин поручил Берии пытаться через посольство Болгарии в Берлине начать мирные переговоры с немцами. Об этом же рассказывал маршал Москаленко со слов Берии.
Скорее всего, он попросту пытался сбить темп молниеносного движения немцев, дать войскам хоть какую-то передышку. Пример Бреста оправдывал эту акцию перед страной. Но Гитлер, естественно, не захотел.
СТАРШИЙ СЫН
В дни военной катастрофы ему суждено было пережить жесточайшее горе и унижение. 19 июля 1941 года ему передали сообщение берлинского радио: его старший сын попал в плен к германским войскам: «Яков заявил, что понял бессмысленность сопротивления и потому сам перешел на сторону Германии».
В личном архиве Сталин сохранил сообщение: "С фашистских самолетов была сброшена листовка... На ней были изображены немецкие офицеры, беседующие с Яковом (в гимнастерке без ремня) и подпись: «Сын Сталина Яков Джугашвили, старший лейтенант, командир батареи... сдался в плен. Если уж такой видный советский офицер сдался в плен, то это доказывает очевидность, что всякое сопротивление германской армии совершенно бесцельно. Поэтому кончайте войну и переходите к нам».
7 августа ему переслали новую листовку