Новые качели в саду – колыбель тишины. Ритмичное их движенье – отдаленье-приближенье к растительному семейству – успокаивает после трудового дня и наполняет моё воображение ласковой энергией. Дневной жар спадает, ведь солнце, прокатившись над макушками елей, клонится к северной горке за Катунью – в свою летнюю колыбель, что так же неслышно раскачивается где-то за Теректинским хребтом. Сиденье наших качелей, из тёмно-зелёной ткани, такое же мягкое, что и лесистые низинки хребта. И широкое – почти в рост человека – можно качаться вдвоём и даже вчетвером с котятами. Можно и прилечь, предусмотрительно захватив небольшую подушку. Однако уснуть в такой колыбели невозможно – невесомый покой скоро сменяется рождённым в движении ветерком, всё вокруг оживляется и начинает рассказывать о себе, незримо-неслышно, на первый взгляд. Но, при желании, можно услышать и даже увидеть – реально, как утренний сон!..
Вот росток душистого табака тянется к стеблю малины – всё ближе, ближе. Неспроста, думаю, – знакомиться. Табак ещё подросток, юно-зелен, немного ветренен, хлопает удлинёнными ладошками и будто смеётся. Малиновый стебель-второгодка, статный и крепкий, с колкими шипами, более серьёзен, и вчера ещё, кажется, порывы юности вызывали в нём лишь чувство снисхождения. Однако сегодня и он не в силах сдерживать летней радости своей от созерцания повсеместного дружного прироста зелёного братства: покачивается на периферии малинника и свежими шершавыми ладонями машет приятелю-табаку. И скоро, скоро похвастаются секретиками своими – бутончиками, я знаю. А затем, спустя время, душистые граммофончики табака – белые и малиновые, и малиновые же ягодки-сестрички будут красоваться, удивляясь формам друг друга, обмениваться комплиментами, пчёлками-жуками, стряхивать паучков в жаркий полдень и призывать в гости бабочек. А ветви берёзы над ними перемешают в воздухе все их чувства-ароматы и направят в наше окно…
Конечно, когда расцветут календулы и гвоздики рядом с ними, и новые прекрасные бабочки семейством слетятся полакомиться цветочным нектаром, душистый табак ‘потеряет голову’. Уж это так! Он будет клониться от одной красавицы – златовласой календулы, к другой – белокурой либо пурпурной гвоздике и, в конце концов, запутается в чьих-нибудь зарослях. И благоуханием своим, в вечерние и ночные часы, будет красноречиво рассказывать всему саду о переполняющих его цвето-чувствах.
С малинового стебля соберут спелые ягоды, и, одеревеневший к тому времени, в лоскутных, посеребрённых с изнанки одеждах, он задумается, ради чего ему жить дальше? Душистый табак ещё опьянён страстью, с ним не побеседуешь, он распускает один цветок за другим и побочные отростки-подростки – становится цветущим семейным кустом. И размышления о смысле жизни ему не близки, ведь сама жизнь бьёт ключом в его жилах! Лишь первый ночной заморозок умерит его пыл. Тогда и поговорят – ссутулившийся малиновый стебель и вровень ему выросший душистый табак – оба поблёкшие и почти обессилевшие. Вспомнят, какие птичьи семейства носились над ними всё лето, провоцируя царапучих хозяйских котят, сколько было вокруг вдохновенья, надежд и тепла, и почему вдруг всё изменилось, и что же будет дальше? Откуда взялся этот холод, и зачем ласковая берёза над ними грустит, открывая высокие просветы?..
Не знаю, смогут ли найти ответы на свои волненья эти милые жители моего сада и утешить друг друга до крепких заморозков. Из колыбели летней тишины я лишь прислушиваюсь к ним и улыбаюсь. В небе мелькают птицы – парами и поодиночке – пишут исчезающими чернилами заметки быстротекущего времени.
*