Курортный роман

Глава первая. На море
        Роман Никифорович Пантелеев стоял на крутом взморье и смотрел на пенистые барашки изумрудных волн теплого моря, которое во всю свою неисчерпаемую ширь расстилалось под его ногами.
        Сейчас он размышлял над пришедшей ему на ум фразой Максима Горького: «Море смеялось». Что таким коротким предложением хотел сказать советский классик? Может быть, то, что по морю блуждала, ходила игривая волна? Но тогда он сказал бы: «Море улыбалось». Может быть, оно плескалось смехом или блестело от отражений солнца, которое стояло высоко в голубом небе. На нем буквально не было ни одного облачка.
        Роман Никифорович думал и машинально подпевал такой мотив себе под нос: «Ветер с моря дул, с моря дул, с моря дул. Это был «Абдул». Это был «Абдул». Это был «Абдул». Абдул – бриз с моря. Но мотив ему тут же надоел и он крикнул: «Абдула, заряжай, Иван, наливай», и сплюнул в море. К сожалению, часть слюны осталась на губе, распластавшись от встречного ветра на правой щеке.
        - Фу, ты, черт, - чертыхнулся Роман Никифорович, - так тебе и надо.
        Но черт не отпускал его сознание. Одно и тоже черт и его имя «черт» или нет? Не суди строго, читатель, нашего героя. Это не была шутка над имяславием. Это была только медитация, наведенная, вероятно, самим «Лукавым». Призывает ли черта тот, кто так выражается? Сродни ли эта фраза языческому заговору: «Чур меня»? Доля христианского сознания, что черт, что чур – все это одна чертовщина. Хотя для пращура нашего героя – это были разные чудесные силы: одна положительная, погибельная сила, а другая сила спасительная, сберегающая, вроде сберегательной кассы для его современника.
        И все же уподобление черта в слове, его призыв вызывает злую, темную силу? В этом проявляется магическая власть слова, именная власть? Положительный ответ на эти вопросы был возможен при условии веры в чертовщину. Но как можно верить в черта, вернее, в его существование, не веря в существование Бога?! Понять такое взаимозависимое существование было не менее трудно для христианина, коим считал себя Роман, может быть напрасно, чем для буддиста понять, как причина возникновения может быть одновременно следствием.
        Однако Роман был еще молод, а для молодости характерно не зависать на тех проблемах, которые не требуют быстрых решений, ибо молодой человек, как сказал классик, «и жить торопится, и чувствовать спешит». Поэтому Роман, оставив в долгий ящик свой вопрос, отвлекся на то, что творилось у него под носом. Он стоял уже не у моря, а на дороге, ведущей к курортному пансионату под интригующим названием «На якоре», в который он заехал на три недели для творческого отдыха.         




Глава вторая. Знакомство
        Было время обеда. И Пантелеев сразу же прошел в столовую, которая располагалась на первом этаже во флигеле пансионата. С порога он оглядел столовую и, увидев пару миловидных девушек за ближайшим столиком, направил свои стопы прямо к ним.
        - Привет, подруги! Что-то я не видел вас прежде на этом месте. Вы в курсе, что это мой столик? – поинтересовался он у приезжих дам. Он сделал такой вывод, потому что заехал в пансионат утром и уже был за завтраком, на котором они отсутствовали.
        - Послушайте, молодой человек, мы – вам не подруги. И на этом столе нет таблички, что он занят, - строго ответила одна из девушек со светлыми волосами.
        - Я вас приглашаю, - предложил Роман свое общество дамам и сел за стол на свободный стул. – Позвольте мне представиться: меня зовут Роман. Для вас я просто Рома. С кем я имею честь говорить?
        Девушки не решались продолжать знакомство и молчали.
        - Ну, я вас прошу не ради себя, а ради вашей вежливости за столом, как принято у нас в пансионе.
        - Хорошо, - наконец, согласилась блондинка, смягчив свой тон, - только без вашего «ну», - не на скачках. Меня зовут Миленой, а вот мою, не вашу подругу зовут Валерией.
        - Как это мило – Милена. Простите, а ваше имя произошло от латинского приветствия – vale? – спросил Роман брюнетку.
        - Да, бог его знает. Вы, Роман, - филолог?
        - Как вы угадали?
        - Просто, мы тоже филологи, учимся в университете.
        - В каком именно?
        - Много будите знать, Роман, скоро состаритесь? – ответила за Валерию Милена.
        - А, мне нечего скрывать, я уже окончил университет в городе N. Я работаю в местной газете журналистом и пишу свой первый роман. Мне осталось только немного дописать несколько глав, одной из которых может стать наша жизнь в этом прекрасном пансионате.
        - Мы рады за вас, Роман, но не можем с вами согласиться относительно данного пансионата. Какой-то он допотопный и не расторопный. Мы сидим уже пятнадцать минут, но никто, ни один официант не подходит к нам принять заказ, - поделилась с ним своим недовольством более общительная Милена.
        - Да, вы правы, но все же он стал прекрасным, как только вы в нем появились, осветив своим присутствием. Но местные жители так невнимательны, что мне придется напомнить им о своих обязанностях, - заметил Роман и вышел из-за стола в поисках официанта.
        Прошло несколько томительных минут и – о, чудо – Роман вновь появился у стола, но уже не один, а в сопровождении упитанной и симпатичной официантки. 
        - Прошу любить и жаловать нашу спасительницу Светлану, - представил он официантку.
        - Ваш заказ? – коротко, деловым тоном спросила официантка и подала девушкам меню.
        - Валя, что мы будем кушать?
        - На твое усмотрение, - заявила Валерия.
        - Хорошо, тогда дайте только то, что предлагает ваш пансионат.
        - Он предлагает отдыхающим на обед, как и на завтрак, полдник и ужин, то, что прописано в вашей медицинской карте. Для этого необходимо поговорить со своим врачом. Пока я вам принесу то, что положено кушать на общем режиме.
        - Как интересно оказаться на режимном объекте, - притворно обрадовалась Валерия и часто забила в ладоши.
        - Светочка, лучше положиться на ваш вкус, чем рискнуть употребить режимный обед, - доверился Роман.
        - Ладно, принесу вам всем то, что подают у нас для поднятия хорошего настроения, - пошла на встречу приезжим официантка Света.
        - Вот и отлично. Надеюсь? в состав обеда для поднятия настроения входит шампанское?
        - В дневное время наше заведение служит оздоровительным профилакторием, а не питейным заведением, - предупредила отдыхающих официантка.
        - Ну, что ж, давайте оздоровляться, - нехотя согласился Роман.
        Когда официантка отошла выполнять заказ, Роман признался: «Знаете, что девочки, давайте после обеда и продолжительного отдыха на море вновь посетим это уже ресторанное место вечером. Интересно, как все тут изменится»?
        - Не могу разделить ваше веселое ожидание. Вероятно, будет еще хуже, чем сейчас, - предположила брюнетка.
        - Интересное предположение, Валерия, но слишком пессимистическое. Вы как полагаете, Милена?
        - Поживем – увидим, - умудренно ответила блондинка.
        - Милена, вы живой пример опровержения общего заблуждения насчет блондинок.
        - Это что сейчас было? Роман, вы так шутите?
        - Нет, что вы, любезная Милена, я так констатирую факт, как нас учили в университете.
        - Не знаю, как у вас, но у нас этому не учат, - призналась Валерия.
        - И где это «у нас»?
        - В столице, батенька, в городе на Москве-реке, - открыла тайну Милена. 
        - Какое это счастье жить и учиться в столице, - воскликнул Роман.
        - Вы это серьезно? – лениво спросила Валерия.
        - Шутка типа юмор, - ляпнул наш герой.
        - Юмора, - поправила Милена.
        - Как-как?
        - Следите, писатель, за своей речью.
        - Учту. Да, серьезно за вас взялись ваши классные дамы.
        - Роман! – призвала Валерия нашего журналиста.
        - Я больше так не буду!
        - Молодец. Ловим на слове, - предупредила Милена.
        - Какое это счастье в такой юдоли выздоровления встретить не просто молодых, здоровых, красивых и умных девушек, но еще и коллег по нашему непосильному труду над словом. Я надеюсь, что мы вдоволь поговорим о любимых книгах и книжных героев.
        - Всему свое время, Роман, как теперь пришло время нашему обеденному дневному застолью, - вернула Милена к реальности нашего начинающего писателя.
        Делать было нечего, организмы молодых людей нуждались в сиюминутном подкреплении.
        Коллеги ели молча «обед от Светы», уплетая за обе щеки сочный шашлык из жирного барана, приправленный гарниром из свежих овощей. Роман не ожидал от себя, что он получит такое удовольствие от баранины, которую не терпел еще с детства. Еще большее наслаждение он получил от лукового супа с клецками. Он точно не ожидал, что так вкусно можно приготовить из простых продуктов. В конце концов его добил фирменный, от пансионата «Морское», кисель из клюквы, что он еще долго облизывался после обеда и цокал языком от плотоядного удовольствия. Как мало человеку надо для счастья!
        После обеда они разошлись по своим углам, - девушки поднялись в свой двуспальный номер, Роман же сначала поблагодарил Светлану за вкусный обед, а потом пошел к себе в палату, которую делил с соседом-пенсионером. Тот был седой как лунь старик. Но еще бодрый и с претензией на моложавость. Звали его Федор Иванович, но он попросил Романа звать его дядей Федором. Роман подумал про себя: «Совсем как в детской сказке Эдуарда Успенского «Дядя Федор, пес и кот».
        - Что, Роман, уже заправился?
        - Не без того. А, вы, дядя Федор, пообедали?
        - Конечно, точно по часам. Ты, я видел, уже нашел себе напарниц.
        - Только познакомился.
        - Может поделишься?
        - Чем? Я не занимаюсь сутенерством.
        - Одному немного?
        - У вас разные весовые категории. Не поймут-с. Вам бы поопытнее. Да, вы и сами лучше меня знаете, что не получится. Вы же не папик, да и они не дочки.
        - Думаешь, я не состоятельный мужик?
        - Кто вас знает. Мы просто соседи по палате.
        - Вот так, да?
        - Знаете, что я думаю? Вы, как и я, приехали сюда, к морю, на отдых. Мне есть чем занять себя. Я познакомился с девушками для приятного общения, не более. Я работаю в журнале и решил в отпуск отправиться по путевке на море, чтобы полежать под горячим солнцем и позагорать. Но это только повод. Мне нужно отвлечься от работы не для развлечения, а для творчества, для книги.
        - Странный человек. Приехал на курорт книжки читать. Оставался бы дома и там читал бы. Или ты писатель какой?
        - Начинающий. Не знаю, получится ли из меня писатель. Но попробовать стоит. Зачем же я служу в журнале?
        - Я не понимаю таких, как ты, Роман.  На курорт люди едут либо отдыхать, либо лечиться. Ты же приехал сюда работать не за бабло, а за идею. Молодой ты еще, жизни не знаешь.
        - Каждый, дядя Федор, узнает жизнь по-своему. Жизнь - она разная бывает.
        - Глубоко ошибаешься. Она одинаковая. Ты же, видимо, из тех, для кого смысл жизни важнее самой жизни. Ты сначала поживи, -  ешь, пей, гуляй, девушек кадри, - а потом уже пиши.
        - Одно другому не мешает.
        - Как сказать: «за двумя зайцами побежишь – ни одного не поймаешь».
        - Вы то сами чем до пенсии занимались?
        - Я-то? Известно, чем, зарабатывал на жизнь, чтобы на старости лет понежиться на море с какой-нибудь кралей.
        - Вы работали ради одних денег?
        - Ради чего еще горбатиться? Человек не раб же!
        - Как быть тогда с призванием?
        - Не агитируй меня пахать за идею! Знаю я вас, идейных. Сам вон ухлестываешь за двумя дамами.
        - Они мои коллеги.
        - Тоже книжки пишут?
        - Да, нет. Они студентки.
        - И откуда?
        - Дядя Федор, вы любопытный человек. Может быть, неспроста?
        - Все может быть. Ты же, Роман, болтун. А, болтун, знаешь кто?
        - Находка для шпиона?
        - Ты поставщик информации. Недаром назвался журналистом.
        - Вы же, судя по вашему замечанию, являетесь обозревателем и истолкователем информации?   
        - Скорее я уловитель оной. Вот так соберешь материал и потом колдуешь, что из него является ценным, а что одним мусором. И что мне остается еще делать на пенсии? Считать ворон?
        - Еще говорят, что нужно позаботиться о душе и приготовиться ко встрече с Всевышним.
        - Вы, Роман, как я посмотрю, верующий человек.
        - Что в этом плохого.
        - Нет-нет, ничего плохого в вере нет. Но скажите мне как верующий, что нас ждет после смерти?
        - Значит, вы хотите получить от меня как от верующего ответ, полагая, что верующий в таких вопросах специалист, что ли?
        - Ну, не специалист, положим, - для специалиста нужно быть, как минимум, служителем культа, - но все же вера, может быть, подскажет.
        - Мне пока рано думать о том, что ждет пенсионера.
        - Но вы же писатель, а писатель у нас больше, чем писатель, - он еще и мыслитель.
        - Я могу наверняка сказать только то, что положено говорить воцерковленному христианину, все прочее можно отмести как фантазию, игру воображения. Согласно церковному православному преданию заповедано представлять иной мир. Вера должна быть без прелести лицезрения иной реальности.
        - Как же быть с произведениями храмового искусства?
        - Их следует воспринимать не натурально, но в качестве явлений духовного символизма. Короче говоря, они есть не явления иного мира, Царства Божьего, как, например, явления природы, не представления, живые картины другой реальности, но как бы представления представлений, как представители не самих ангелов, но наших представлений. Так еще древние греки, вроде Платона, понимали, что есть идеи, а вещи есть копии, тени, идей. Тогда произведения людей есть копии вещей, то есть, копии копий. Подставь под идею ангела и получишь переведенный на язык христианской веры взгляд.
        - Но у древних греков была языческая философия.
        - Да, вы, дядя Федор, просвещенный человек. Кто вам такое сказал? В средней школе, в ПТУ и даже в техникуме этому не учат.
        - Кто вам сказал, Роман, что я не учился в университете.
        - Тогда почему у вас такой приземленный взгляд на вещи?
        - Сейчас все такие, даже просвещенные, как я.
        - Поэтому мне трудно найти такого человека, с которым можно было хотя бы с интересом поговорить. Да, у тех, верующих первых веков веры, сознание оставалось еще языческим. Только вели себя они уже как новые люди. И все благодаря новой вере. Поэтому следующие века, следующие за философскими и художественными, были веками религиозными. И так до тех пор, пока не появилась современная наука, поклонником которой, как я понимаю, вы и являетесь.
        - Вроде бы так.
        - Вот видите. Поэтому вредно представлять себе, что будет с нами после смерти. Если вы не верующий, то для вас после смерти не будет ничего, кроме нее самой. Но так как смерти нет, или, точнее, в ней ничего нет, кроме ничего, то и ничего не будет. Если же вы верующий, то верьте в то, что будете жить вечно, как Господь Бог, который Вечно Живой. Верующие живут в Боге. Когда они умрут для этой жизни, то будут полностью жить в Боге. Теперь понятно?
        - Понять то понятно. А, как же неверующие? Они умрут навсегда? Это несправедливо.
        - Это справедливо, если понимать так: вечная жизнь от веры, от веры в Бога. Не веришь – умрешь.
        - Не знаю. Сомнительно. К тому же есть разные веры. Вот взять ту же веру в переселение душ.
        - Ну, эта сказка для непосвященных, миф для народа. На самом деле ты имеешь возможность переселиться в себя же, только в лучшем виде.
        - Мне не совсем понятна ваша мысль. Знаете, так жалко тех людей, которые мне дороги, но их уже нет. Я виноват перед ними за то, что еще жив, а они уже мертвы. И мне часто хочется прожить за них, мертвых, их жизнь, не свою, чтобы они еще хоть немного прожили ее.
        Но жизнь полна страданий. Вот я пенсионер. Прежде я полагал, что с пенсией, после трудовых будней, начнется праздник, земной рай, в котором не надо работать. Но это совсем не так. Это не рай, Так начинается ад умирания, который рано или поздно закончится, наконец, смертью – вечным покоем.
        Я еще что-то хотел сказать. Да, Роман. Вспомнил. Где мы находимся, когда беспробудно спим или умрем? Где, в чем мы находимся, когда не находимся в сознании?
        - Знаете, Федор Иванович, вы очень удивили меня тем, что так глубоко копаете, не имея философского образования, - на лице Романа черным по белому было написано, что он говорит правду.
        - Бросьте, Роман Никифорович, не то вы говорите. Я просто люблю думать, когда приспичит и нет работы.
        - Это неправда. Я думаю, что вы думаете и на работе.
        - Думал. Я сейчас сижу на пенсии, - сказал дядя Федор, задумался и спустя уже мгновение промолвил, - и все же, я никак не могу согласиться с тем, что мы умираем совсем. Пусть даже кое-кто из нас теряет сознание и так в бессознательном состоянии живет, а потом умирает. Где его сознание? Я предчувствую и от этого реально страдаю, что в этой жизни не найду ответа ни на один из этих вопросов. Почему? Зачем нам это неведение? Зачем нам сознание смерти в будущем? В будущем нас ждет смерть. В нашей власти только настоящее. Прошлое живет в памяти настоящего. В принципе, будущее нам неведомо. И тем более нам неизвестно то, что есть вне времени. Мы живем во времени и умираем в нем. После смерти нам нет места во времени, да и времени нет места там, где нет места ни для чего и есть только место для ничто. Но если после смерти мы окажемся в вечности, то мы будем во всех временах или ни в одном из них? Мы не будем ни в одном из них актуально при условии, что в других мы не были и не будем в потенции.
         Без места и времени сущее существовать не может. Может быть, это будет безграмотно с точки зрения смысла, но я скажу, что думаю: для вечности, как и для бога существование не существенно. Неправильно делают, что доказывают бытие бога. Не в нем божественный смысл. Бог находится по ту сторону бытия и не-бытия. Что же там есть? За-бытие, забвение для смертного.   
        - Интересно. Что еще скажите?
        - Да, больше ничего, если только то, что нужно принимать людей, как, впрочем, и жизнь, и смерть, такими какими они есть. Мне же интересно, о чем думал Ницше, когда попал в сумасшедший дом. Был ли он там в ясном сознании себя лично?
        - Что-то я в этом очень сомневаюсь.
        - Почему же?
        - Потому что не он владел сознанием, а сознание овладело им. Он потерял над ним контроль и поэтому впал в бессознательное состояние. Почему он потерял над собой контроль? Он сошел с ума от ума, от того, что вывихнул его, или от органической, телесной причины, от болезни мозга?
        - По-моему мнению, Ницше сошел с ума, потому что его мощи не выдержал мозг. Он просто перегорел от телесной невозможности быть сверхчеловеком. Ницше погубил не столько его мозг, сколько усложнившийся ум. Уму стало так сложно управлять собой, что он запутался в себе, заблудился в глубинах бессознательного и там потерялся.
        - Согласие с вашей идеей может навести на спорный вывод, что философия является трансцендентальным вывихом из имманентного положения человека в мире. В результате получается, что человек не способен перешагнуть через свой смертельный, конечный предел и оказаться в таком измерении, в котором обычное трехмерное пространство и время, направленное от прошлого к будущему в настоящем, свернуты в точку трансцендентного выхода. Такой выход может оказаться входом-разверткой одновременно всех мест и времен. Но как такое может случиться? Оно не случается, но было, есть и будет в качестве Сознания Бога, в котором все и уже, и еще есть. Это Божественное Сознание и есть Вечность. В Вечности прошлое еще есть и будущее уже есть. Поэтому в Ней есть – это настоящее, прошлое – еще есть (настоящее), будущее – уже есть (настоящее).
        Так для Бога. Для человека как? Никак? Если как для Бога, то чем он отличается от Бога. Ничем. Или только тем, что человека много, а Бог один? Можно ли так понимать, что в Вечности люди есть Бог, а Бог есть их единство. Но в каком виде люди есть Бог? Не в своем же виде, в каком они были в мире, в природе как общество. Тогда в каком? В виде духов. Они есть в виде духов в Сознании Бога. Но что тогда они есть, как не идеи?
        - Да-да, именно так и получается, как я думаю о людях в вечном виде идей как мыслей Бога. Он творит нас как свои мысли, и в результате мы появляемся на свет как слова Бога. Поэтому путь к Богу назад лежит через слово о Боге, через веру в Него и молитвенное обращение к Нему. Философия же оставляет его на середине пути между природой, людьми (обществом) и Богом в подвешенном состоянии. И ни туда, и не сюда, и ни туды, и ни сюды.
        - Правильно, это состояние экзистенции, уединения, наедине с самим собой.
        - Как же из него найти выход? Как сообщиться с Богом, помимо слова в молитве?
        - Что так?
        - Да, не дал мне бог таланта, дара молитвы. Не помню я ритуальных слов – жалуюсь на память. Вот думаю, может через мысль, а не слово, буду сообщаться с ним. Не случайно же мы есть идеи в нем.
        - Скажу вам, Федор Иванович, что меня настораживает в ваших словах, мыслях идеях. Вы как-то натурально, чересчур технично воспринимаете все то, что думаете о таких сложных, запутанных вещах, высоких материях, как это свойственно самоучкам, автодидактам, «самородкам ума», так сказать, из народа.
        - Зато вы, «гнилая интеллигенция», все принимаете в переносном смысле, - обидчиво ответил дядя Федор.
        - Вот я об этом и говорю. Между тем к такого рода вещам следует подходить более осторожно, не принимая представленное за действительное. Представление о том, что люди есть воплощенные идеи в жизни и развоплощенные духи после смерти есть только попытка нащупать умом зыбкую почву неведения. Это лишь незрелый плод умонастроения на подлинную реальность. Здесь не следует наобум заниматься проповедью, -  ум не сердце: он не верит, а мыслит, чтобы знать, а не доверять.
        - И что можно узнать?
        - Немногое, - его недостаточно для понимания. В таких случаях приходит на помощь мистика с ее постижением непостижимости самой непостижимостью, пониманием непонятного непонятностью. Как хочешь – так и понимай. Понимай, как звали.      
        - Однако. Понимать понятное пониманием и не понимать непонятное непониманием. Логично. Но не логично, понимать непонятное понятным. Здесь нелогичность заключается в том, как понять непонятное ему противоположным понятием, пониманием. Логичнее понимать непонятное непониманием. в том смысле, что понимается непонятное им же самим, непонятным. Но понимается, а не понимается. В этом есть нарушение логики. Хотя, как, вообще, можно понять то, что ты еще не знаешь? Ведь оно изначально непонятно. И все же потом уже понимается. Через что? Через понимание, понятие. Так новое незнаемое понимается через старое, знаемое. То, что в нем узнается из знаемого, становится базой, основой знания незнаемого, понимания непонятного как не до конца понятого.    
        - Как узнается то знаемое в незнаемом? – спросил с интересом Роман.
        - Ты не знаешь? Ведь знаешь: знаемое и незнаемое не были бы противоположностями, если между ними не было единство, нечто общее относительно знания. Поэтому мы резко отличаем одно как знаемое от другого незнаемого и судим о незнаемом по знаемому. Но мистики судят, напротив, о знаемом по незнаемому, о постижимом по непостижимому. Вот почему у них и выходит, что они постигают непостижимое непостижимым, не обязательно уже полностью постигнутым, но непостижимым, в принципе, через постижимое, через уже знаемое. Но тогда, естественно, возникает вопрос: мистики или постигают, или постигают ими как не постигающими? Но кто в таком разе постигает мистиков? Духи? В каком-то смысле, в котором маги и мистики различаются, последние пассивны, тогда как первые активны, ведь маги используют духов в своих интересах. В отличие от них мистики проявляют иного рода интерес к духам – они служат духам, интересуются не этой, а иной жизнью.
        - Значит, по-вашему выходит, что духи вдохновляют мистиков на познание духов как самих себя?
        - Интересный поворот в мысли. Мысль моя, но поворот не мой. Это уже слишком. Одно дело – самопознание. И совсем другое дело – познание того, что трансцендентно человеку. Да духовное близко душевному, но их прямому взаимодействию мешает материальное тело как явление души, или, как говорят, «душевное тело». Однако в силу того, что сама душа служит явлением духа, между ними все же возможно отношение, опосредствованное телом воплощения.
        - В мистике связка-тройка «дух-душа-тело» берется в порядке толкования таким образом, что все три момента (компонента, элемента) сводятся к одному, чтобы было просто объяснить способ их взаимодействия. Взять мистическую теорию семи тел. Дух и душа сводятся к базовому элементу – телу, переводятся на его язык. Так грубое тело есть тело вещества, роста эфирное тело есть тело энергии или растения (питания), астральное тело есть собственно душевное тело или тело желания, воображаемое тело, тело животного. Кстати, именно это тело является наиболее популярным в популярной (народной) мистике. Вероятно, дальше животного народная фантазия не идет, ибо для разбора более сложных тел требуется более серьезная подготовка, где нельзя ограничиваться лишь одними фантазиями и следует включать уже интеллект. Поэтому следующим телом является тело интеллекта, ментальное тело или разумная душа. Пограничной для человека является уже светоносное тело, тело пробуждения (буддхическое тело, тело боддхи) как тело идеи или идеальное, невесомое тело. Следующие два тела находятся за гранью человеческих (душевных) возможностей, ибо составляют тела духов: тело атмы как отдельно взятого духа (Я) и тело дхармы как духа духов, их закономерной связи.
        Итак, первое тело вещи, второе тело растения, третье тело животного, четвертое тело человека или разума, пятое тело идеи, шестое тело сущности (Я), седьмое тело идеи идей. Последние три тела – это духовные тела: инстанции, отношения и отношения отношений.
        - Не вполне понятно ваше, Роман, объяснение духовной тройки.
        - Нет ничего проще. Это собственно мистический, а не натуральный, материальный, бытийный (вещь, растение, животное) и душевный, социальный (человек) компонент сущего. Мистический элемент трехвалентен, трехсоставен и читается нами как Божественная Троица: Бог-Отец (Творец), Бог-Сын (Спаситель), Бог-Дух (Утешитель). Они повторяют уже в духе тела бытия ( в себе), сущности или отношения (к себе) и отношения отношения (для себя). В сыне отец удваивается и потом раздваивается.
        - Почему у вас буддхическое тело находится в орбите человеческих возможностей, а, между тем, вы находите в нем Бога-Отца и Творца?
        - Творец есть то, в чем мы находимся. Конечно, он нам не доступен, это мы доступны ему. Он дает нам быть и быть субъектами, подобно Ему имеющими волю творцами. Это уподобление есть волевое уподобление.
        Как и Он, мы относимся к себе. В этом отношении мы уподобляемся Ему уже как Сыну-Спасителю, становимся подставкой Его Я, уже не презентацией, а репрезентацией Я. Такое отношение представления предполагает не просто возвращение к самому себе в сознании себя, в самосознании, в осознании себя как субъекта, как самого себя, как Я, но и отношение самого отношения ввиду не просто удвоения, но раздвоения Я на одно и другое, иное, но свое Я. В этом отношении отношения человек уподобляется Богу как Духу, как Духу Святому, являющемуся чувством любви Отца к Сыну и Сына к Отцу. Человек выражает свое чувство любви к другому в себе и для себя вне себя к другим людям. Образцом такого любовного отношения является отношение человека уже не к себе, а к Богу. Это чисто духовное отношение любви.
        Значит, человек через свое подобие Богу как Абсолютному Субъекту есть субъект воли, способный творить и творить себя, быть субъектом само-представления, Я, подобно Богу как Спасителю, Логосу. Спасая себя, человек выражает свое отношения как чувство, как любовь к себе, уподобляясь Богу как Духу, завещающего любить ближнего как самого себя. Такое отношение человека к другим как к ближним по любви делает его субъектом любви, относящимся к людям как к таким же субъектам, как и он сам, а не как к объектам влечения и потребления, использования для удовлетворения.
        Таким может быть уже философское истолкование мистического учения о семи телах. В этой жизни большинства людей реализуется ими лишь четыре тела – постоянно первых три тела бытия и переменно тело души. У некоторых людей ментальное тело активируется почти постоянно, но ни у кого оно постоянно полно. И только иногда пробуждается тело пробуждения у человека, что является исключением из правил. Но у большинства людей оно спит постоянно, выходя из сна случайным образом или в ходе интенсивных упражнений самосознания у исключительных людей. Тела же сущности или самости (Я) и самого духа ему недоступны, они свернуты в нем. Он существует в них, раскрываясь, являясь как Я, не будучи Им. Человек не дотягивает до полного отождествления с самим собой, ибо в нем бытие, существование не совпадает с сущностью, как в Боге и у Бога.
        И все же человек стремится стать самим собой, представить себя сам и способен к любви, но не божественной ко всему сущему в целом, а к человеческой, несовершенной любви, к гуманному отношению к сущему, прежде всего, к себе и к людям. Но это личная любовь, а не родовая, животная страсть в качестве сексуального влечения к объекту влечения.
        - Да, Роман, я вижу вы философ, мыслитель, так сказать, - сказал саркастически дядя Федор.
        Роман смутился, но выдержал иронический взгляд любознательного пенсионера и достойно заметил в ответ: «Я люблю думать и бывает так, что думы отвечают мне взаимностью».
        - Хорошо. Любовь к думам у меня тоже появилась, когда мне стало нечего делать на пенсии, - загнул свое дядя Федор. – Видимо, оно так и бывает. Ну, недостаточно мне заботится о душе, следуя одним ритуалам да молитвам. Мне требуется еще размышление о жизни и смерти. Тем более, многие мои близкие, друзья и приятели, знакомые уже не здесь, а там. Ты, понимаешь меня, Рома?
        - Как я вас понимаю! 
        - Ладно. Ты истолковал природу второй заповеди. Но как быть с первой заповедью?
        - Нет ничего проще. Первая заповедь является установкой на безусловное следование тому, что является образцом, идеей любви. То, что это установка, предполагающая удержание, выдает в ней волевое начало. Чувственное же начало представляет единение с бытием, символом которого выступает Бог. Поэтому Бога следует любить больше, чем себя, ибо я, ты в отношении к себе есть образ Идеи (Бога), Ее копия. Любовное отношение же к другим сообразно любовному отношению к себе является следствием отношения уподобления в любви Богу. Поэтому такое интер-субъектное отношение уподобляется субъектному отношению к себе. В отношении к людям желательно проявлять активность: не только позволять любить себя, но самим любить их.
         - Вы разбередили мне душевную рану своим толкованием мистических явлений. Но это отвечает моему умонастроению. В последнее время я зачастил на кладбище. Прежде обходил его стороной. Оно нагоняло на меня уныние, скуку. Теперь же я хожу туда для уединенного созерцания. Смотрю невидящими глазами на картину кладбищенского запустения и ухожу в себя на покой души. Там я учусь молчанию. Мы вместе молчим с усопшими. Это наш разговор.
        - Интересная мысль. И в самом деле разговоры мертвых молчаливы. Даже скажу больше: то, что Бог молчит, значит только то, что Бог говорит с нами. Мы же все ждем и меняем Ему, что он молчит, не слышит нас и не отвечает. Мы глубоко ошибаемся. Он не говорит снами своим молчанием, располагая нас к созерцанию.
        - Как хорошо. Но хорошего помаленьку. К тому же во всем нужна мера. Мне пора отдохнуть, а вам, Роман, пора вспомнить о том, что у вас еще вся жизнь впереди. Вас следует вести не скучные беседы со стариком, но веселые разговоры со своими девушками.
        - Всему свое время. Отдыхайте, Федор Иванович. Большое вам спасибо за мудрую беседу.
        - Не преувеличивайте. Но все равно спасибо.



Глава третья. Поиски
        Но в первый вечер курортного отдыха Роман так и не встретил своих коллег Милену и Валерию ни на ужине в столовой, ни в ночном баре при ней. Было такое впечатление, что они просто привиделись ему наяву. Правда, о том, что они появились в пансионате было известно еще официантке Свете и дяде Федору, да еще, вероятно, служащей на reception.
        Тем не менее, сюрпризы в тот день для Романа не закончились. С ним произошел один примечательный случай в баре. Он случайно познакомился с еще одной юной постоялицей по имени Вероника. Это была симпатичная брюнетка с темно русыми волосами и серо-голубыми глазами. Судя по разговору у нее был мягкий, романтический характер, но она была самостоятельна в своих решениях. Роману она понравилась, была в его вкусе. Вероника уже находилась в подпитом состоянии и поэтому легко пошла на контакт. Она сидела одна за столом и откровенно скучала. Наверное, поэтому и выпила лишнее. Роману удалось с трудом увести ее в номер. Он был рассчитан на одного человека. Как только голова Вероники коснулась подушки, так она мигом оказалась в объятиях бога сна Морфея. Сам Роман расположился рядом в кресле и через некоторое время уснул от усталости.
        Проснулся он ранним утром, когда птицы разбудили его своим пением через открытое окно в сад на заднем дворе пансионата. Он хотел подняться, но все его члены онемели от неудобной позы, в которой он заснул. Он попытался встать, но только охнул от боли. Боль постепенно ушла. Но тут он поймал на себе чей-то настороженный взгляд. Он оглянулся и буквально наткнулся на колючий взгляд Вероники, которая строго спросила с него: «Кто вы такой? И что вы делаете утром в моей спальне»?
        - Знаете, Вероника, я из бюро добрых услуг. Зовут меня Роман. Наверное, вы меня помните…
        - Ничего и никого я не помню, - раздраженно заявила Вероника. – Немедленно выйдете из моего номера, - добавила она, натягивая на себя казенное покрывало.
        - Тысяча извинений. Я помог вам уйти из ночного бара и довел вас до сюда.
        - До сюда! Ловко воспользовались слабостью девушки. Признавайтесь, что вы сделали со мной?
         - Да, ничего особенного. Я просто уложил вас в постель. Вы немного перебрали в баре.
        - Вот еще. Что за глупые сказки. Я первый раз вас вижу.
        - Вот. Я так и знал, что вы все забудете, а между тем мы провели приятный вечер и вдоволь наговорились.
        - Вы все сочиняете. Тоже мне выискался. Вы не в моем вкусе.
        - Вероника, вы хотите со мной поссориться?
        - Это надо же, - он еще будет делать мне замечания. Проваливайте!
        - Ну, и, пожалуйста. Приятно оставаться, - сдавленно ответил обиженный Роман.
        - Нет, постойте. Вы, правда, не причинили мне никакой ущерб?
        - Нет, за исключением того, что отлежал себе спину, сидя в вашем неудобном кресле.
        - Ну, ладно, верю. И все равно идите к себе, а не то, что люди скажут…
        - И что они скажут? Им то какое дело!
        - Ага! Вам это не понять. Вы же не девушка.
        - Вы правы, Вероника, я совсем не девушка.
        - Вот именно. И что вы делали в номере девушки ночью?
        - Что-что… спал!
        - Вот так просто? Да, нет, - это обычное дело спать незнакомцу с девушкой в ее номере. Вы понимаете, что говорите?



Глава четвертая. Беседа с дядей Федором
        Когда Роман после своего ночного приключения появился утром на пороге своего номера, то не застал соседа. С ним он встретился ближе к обеду. Тот спросил его, не ночевал ли он сразу с двумя подружками. Но Роман признался ему, что ни одной не видел не только на ужине, но и в ночном баре.
        - Так, где же вы были, Роман?
         - Вы не поверите, отхаживал от избытка спиртного новую знакомую у нее в номере.
        - Да, вы, Роман, настоящий тимуровец, который всегда придет на помощь.
        - Не без этого. Но мне не до смеха. Кстати, Федор Иванович, вас не интересует такая проблема: почему Иисус умер так рано, а Будда так поздно?
        - Чем вызван такой странный вопрос? Разве он так важен?
        - А, вы подумайте.
        - Так, - сказал Федор Иванович и замолчал, - видимо, последовал совету собеседника.
        - Ну, - сказал Роман в нетерпении.
        - Не гоните лошадей, молодой человек, чай, не на скачках, - огрызнулся и, немного помедлив, наконец, ответил, - может быть, потому Иисус умер рано, что был важен сам по себе и вовремя состоялся. Будда же умер поздно, потому что важен не сам по себе, а своим учением.
        И потом Иисус не только умер, но и воскрес, а после вознесся на небо.
        - Да, Иисус умер, а потом воскрес и следом вознесся на небо для верующих в него как в Христа, Спасителя от первородного греха и его последствия – смерти. Да, я согласен с вами, Федор Иванович, относительно того, что в христианстве важнее учения его создатель Иисус Христос. Поэтому христиане носят имя Христа. Спасает не учение, а то, что Христос является Иисусом, то есть, человеком, как верующие в его спасение.
        Но и Будда важен тем, что тоже является человеком, который первым пробудился от неведения и стал пробужденным, просвещенным, стал Буддой. Да, потом, после пробуждения, достижения состояния «буддхи», он проповедовал свое учение о спасении человека от страдания через пробуждение для освобождения несколько десятков лет. Тогда как Иисус проповедовал только несколько лет. За это его казнили и убили, а Будду нет. Зачем убили Иисуса?
        - Затем, чтобы он воскрес. Неужели не понятно? Агнец должен быть принесен в жертву, чтобы случилось спасение, «смертью смерть поправ». Только упав в землю и умерев, семя даст новое семя, заколосится жизнью живых.
        Такова стратегия жизни, которая живет жизнью живых, убивая их. Поэтому люди вынуждены реагировать. Одни из них, - коих большинство, - вынуждены приспосабливаться, полагаясь на указанную традицию или преемственность, привычку как вторую натуру. Их спасает слепое, доверчивое следование закону природы. Это глупцы, которых всегда подавляющее большинство среди людей как рода неразумных существ. Но есть не только глупцы, есть еще хитрецы. И они есть не только среди захребетников во власти, сидящих на шее у народа. Есть они и в самом народе. Это так называемые «лукавые рабы».
        Помимо этих глупцов и хитрецов есть еще умные как исключение из правил.. Умные подразделяются на стандартных умных или «средние умы». Как правило, это ученые, которые все делают по правилам, по порядку. Есть такой раздел «умных людей», которых условно можно назвать «низкими умами» за их всезнайство (или всеядность в знании). Они низки тем, что используют свой ум вместо того, чтобы его развивать. И, наконец, те из них, кого условно можно назвать «высокими умами» за то, что они мыслят нестандартно, но по своему усмотрению. Как раз к такого рода уму и относился тот, кого назвали Спасителем.
        - Мне не вполне ясно ваше различие между глупыми и умными, а также умными и хитрыми. Разве хитрые не умны? Ведь есть так называемые хитроумные. И еще: как-то антигуманно полагать, что народ, большинство людей является глупым.
        - Я не идеолог, не пропагандист и агитатор.
        - Кстати, чем пропагандист отличается от агитатора?
        - Нашел тоже интересный вопрос! Он сродни вопросу: в чем разница между говном и дерьмом? Говно и есть говно. Дерьмо же есть тоже самое, только уже по-французски, по-европейски, культурно, так сказать.
         Пропагандист, агитатор и идеолог – это слова, близкие, сходные по своему значению. Так, например, идеолог – это тот, кто за нас думает, выдавая свои частные мысли за наши общие. Так буржуазные идеологи, а именно среди них, буржуев, они впервые появились, обозначились как люди, думающие за собственников, выдают свой частный интерес за общий интерес народа. В этом и заключается вред идеологии. Теперь под частный интерес буржуя можно подставить частный или групповой интерес партии, организации, которая представляет в сознании народа его самого, как, например, партия коммунистов, выдавая себя за власть народа, подменяя собой этот самый народ. Таков идеолог и его занятие – идеология - как использование идей в корыстных целях.
        Пропагандист – это тот, который действует уже не в твоей голове, а на твоем языке за тебя в своих интересах.
        И, наконец, агитатор – это подстрекатель, разжигатель площадных страстей. Он работает с массой людей на митинге. Агитатор уже действует не на твое сознание, а на твою подкорку, на бессознательное, общее всем нам.
        Однако, Роман, давай вернемся к моему различению людей на глупых и умных. Глупые люди живут не головой, но брюхом (нуждой), задом (страхом) или передом (удовольствием). Таких большинство. Это телесные, плотские люди, материалисты. Но есть и душевные люди. У них помимо растительной, вещественной, энергетической и животной, желанной души есть еще и разумная, ментальная душа. Они способны думать. Опять же не умом, а головой, телом. Умом думают духи как идеи, идеальные существа.
        Поэтому есть не только глупые люди, у которых нет ума и которые делают вид, что думают, а на самом деле за них думают другие, выдавая свои мысли за мысли всех. Вот в чем причина появления идеологии и ее носителей – идеологов. Глупость людей является причиной появления идеологии. Но есть и те люди, которые думают сами, собственной головой. Это умные люди. Но умны они не от природы, а от собственного усилия, умения, которому можно научиться. Среди них выделяются такие, которые придумывают как можно думать. Они так думают. И как нужно думать другим. Те, кто думают не брюхом, ни задом, ни членом, но головой в модусе возможности и есть мыслители, философы. Те, кто думает головой из нужды, необходимости, стандартно, - это ученые. Кто не столько думает, сколько мечтает, фантазирует, - это деятель искусства, поэт, художник и пр.
        Что касается хитрых, то они – это те из глупцов, которые тяготятся своей глупостью, но у них не хватает ума, чтобы стать умными. Хитрость – это компенсация недостатка ума, а не его полного отсутствия, как в случае с идиотом, кретином, дураком.
        - Идиот, кретин и дурак – это слова с одним и тем же значением?
        - Не совсем. Это слова из греческого, французского и русского языка. И они не строго однозначны. Идиотию можно понимать и в медицинском смысле как полную глупость, и в социологическом как неспособность не к умственной деятельности, а к социализации, заботится о самом себе. Кстати, такую неспособность могут демонстрировать и люди, склонные к умственной деятельности, как интеллигенты, люди с головой и с сердцем, с самосознанием и самочувствием, но с вялой волей, безвольные, бесхребетные, бесхарактерные люди. 
        Кретинизм – это то же самое, что идиотия.
        Дурашливость – это более сложное, менее определимое понятие. Производное он носителя дурашливости – дурака – придурок. Придурок – этот, кто придуривается, прикидывается за дурака, выдает себя за дурака. Дураку можно придавать, приписывать и морально-оценочный характер, значение, относя его к дурному, психически не здоровому субъекту. У дурака все невпопад. За что он не возьмется, ничто не получается так, как задумывается. У него страдает целеполагание и, главное, - он не способен подобрать под цель нужные, соответствующие ей, целесообразные средства. С этой опосредствующей работой ума у него проблемы. Причина того, что он дурак, это его нецелесообразность. Значит, у дурака проблемы лежат глубже самой человеческой целеполагающей деятельности и скрываются в нецелесообразности их дурной, нерациональной, не оптимальной активности. В таком случае животных страхует безусловный и условный инстинкт. У дурака не срабатывает не только ум, но и животный (естественный, природный) инстинкт. Почему?
        Этому мешает не недостаток ума, слабоумие, а избыток ума, такое количество ума, которое не соответствует его носителю, мозгу, является мерой чужого, а не его собственного мозга. Поэтому дурак проходит не только и не столько по ведомству слабоумия, сколько по ведомству   сумасшествия. Дурак – это ум, сбившийся с толку, запнувшийся ум за сам ум. У него проблемы с головой в связи не с его недостатком, но с избытком, что замечается за интеллигентом. Интеллигентный дурак – это «умный дурак» как ходячий ментальный оксюморон. Вот такая странная, интересная разновидность дураков водится в наших широтах. Кстати, интеллигенты часто противоречат не друг другу, а самим себе, сами с собой спорят, заговариваются. Таких интеллигентов в шутку называют «философами». Между прочим, между ними много общего.
        Однако это не совсем одно и то же - быть умным дураком и быть философом. Ближе философа к хитрецу софист, то есть, такой умный, который выдает себя за мудреца. То есть, мудрость понимается как хитрость ума, головы, а не своего зада (хитрозадость или хитрожопость).
        Значит, хитрость бывает человеческой, умной и проявляется как хитроумие. Но она бывает и задней, животной хитростью, когда человек думает тем местом, которое противоположно голове, мозгу. Он думает этим местом тогда, когда ему страшно и он ищет кого бы подставить вместо себя, чтобы не оказаться в жопе, и поэтому виляет задом, уклоняясь от ударов судьбы или привлекая, соблазняя других, охочих до таких мест, своей прелестью.
        Вернемся к умным. Среди них есть мудрецы или мыслители, у которых ум прямой и для которых что думать, что говорить, что чувствовать, что делать одно и то же. На мудрецов похожи метафизики как первое поколение философов. Но есть еще среди тех умных людей, которые думают сами, и диалектики. Это второе поколение философов. Они, как говорил Платон устами такого философа – своего учителя Сократа, - имеют «вывихнутый», но тем не менее еще не «свихнувшийся ум», каким он является у интеллигента, прежде всего, у гуманитария, а не у естественника или техника, за исключением изобретателя. Это и есть хитрость ума, его изворотливость.
        Противоядием против того, чтобы свихнуться с ума, может быть только его вправление, выпрямление благодаря логике, которое демонстрируют ученые, особенно естественники. Для этого они ищут закон природы – общий закон, которым как метром выпрямляют свой ум. Гуманитарием труднее вправлять и выпрямлять свой ум потому что они работают не с природой, а с человеческим блудливым (двусмысленным) языком, часто заблуждаются при этом.
        Диалектики потому изворотливы, что истина не дается им прямо по причине того, что человеку не свойственны от природы быть умным. Вот поэтому и приходится изворачиваться для достижения своей цели – истины. Напротив, софисты, то есть, интеллигенты заняты не поиском истины, не целью, а средством самоутверждения – словом, языком, используя для этого мысли в качестве средства. То есть, для них средство стало целью, а мысль, чем они живут. – средством.
        Для идеолога же слово остается средством для достижения цели –овладения сознанием другого человека, по возможности сознанием всех людей в своих низких интересах власти, денег и прочего влияния. Подмастерьем у идеолога служит учитель, который работает не столько с сознанием другого, сколько с его подсознанием, пытаясь управиться с демонами (страстями) подсознания внушительным словом.
        Особый класс идеологов составляют властители дум, которые пытаются овладеть не столько сознанием народа или власти, сколько сознанием культурного общества интеллигентов, деятелей искусства, ученых, техников, учителей.
        Эти властители дум есть оппортунисты философии. Набираются они, как правило, из среды диалектиков, вроде марксистов, начиная с их основателя Маркса. Здесь оговорюсь. У Маркса можно научиться не только плохому – идеологии (этому учились рабочие и советские ученые, интеллигенты, учителя), но и хорошему – диалектике (этому учились немногие советские философы).
        И еще добавлю: именно интеллигенты, эти софисты или философисты из диалектиков бывают застрельщиками всяких идеологий. Причем идеологии имеют не только личный, но и национальный характер. Так у англосаксов появился расизм и дарвинизм как буржуазные формы антигуманизма (абстрактного гуманизма для собственного употребления), у французов – шовинизм и сама идея идеологии, у германцев – нацизм, у итальянцев – фашизм, у русских – большевизм (советский коммунизм как уже пролетарская форма антигуманизма), у евреев – сионизм и меньшевизм, то есть, троцкизм и т.п.
        - Хорошо. Кто же из них спасется для вечной жизни после смерти? Все?
        - Нет, не все. Многие или большинство сгорят как солома. Как записано в книге Судеб: много заданных, то бишь, глупцов, но мало избранных, мудрецов.
        - Это уже не те мудрецы, которые хитрецы?
        - Верно, Роман. Не те.
        - Кто же?
        - Те, кто не мудрит, но говорит то, что они, не кто-то другой думает и чувствует, имеют шанс оказаться в ином мире в живом виде только те, кто умер в полном сознании. Прочие там обретается в неживом виде. Для них этот мир царство мертвых. Иной мир есть мир теней для людей из плоти и крови. Это мир сознания. Он предназначен только для тех, кто живет сознанием, идеей, идеально.
        - Значит, по-вашему выходит так, что вечной жизни удостаиваются не те, кто верит в Бога, а те, кто является идеалистом. При этом он обязательно должен быть в сознании в момент смерти. Так?
        - Нет, не совсем. В вечную жизнь идет только тот, кто в момент смерти имеет духовный опыт и находится в полном самосознании, в сознании Я.
        - Федор Иванович, вы отправляете в царство мертвых тел плотских людей, в царство живых идей духовных людей. Как же быть с душевными людьми?
        - Они живут человеческими желаниями и поэтому уподобляются тем, кто в душевных страданиях находят утешение в вере в бога, в надежде на вечную жизнь и в любви к людям. После смерти они будут жить не в царстве мертвых, в загробном аду, но и не в царстве Бога, в раю, а в чистилище, где их чувства, которыми они жили, очищаются, и они пребывают в иллюзия, то есть, в чувствах вечно. Место их пребывания сродни призраку рая - место вечной несбывшейся мечты. Это место не адского страха и не райской радости, а грустного мечтательного переживания.
        - Федор Иванович, признаетесь: вы боитесь смерти?
        - В каком смысле боюсь? Я просто не хочу умирать прежде своего срока. Но готов умереть сей же час, если этот час мой. Я был уже при смерти и знаю, что это такое. Поэтому мне не страшно, как было страшно до встречи с ней. Мы уже встречались, и я знаю, каково это быть мертвым. Даже если человек в смерти был без сознания, оно возвращается к нему после смерти. Первый смертный кризис мертвеца связан с тем, что мертвый не понимает, что он уже умер. Нам трудно это понять. Но, несмотря на то, что человек может чувствовать только сам, он может понять, что другой человек чувствует тоже самое, что и он. Но как понять живому мертвого? Как понять себя, но мертвого? Разве мертвый чувствует? Неужели он бесчувственный? Вот эта его бесчувственность мешает ему осознать, что его нет.
        Однако, как осознать свою смерть, если ты продолжаешь быть в сознании? Дело в том, что человек не умирает весь сразу, а только частями. Сначала человек теряет тело живого вещества, вещное тело.
        Потом, примерно, на третий день после смерти, приходит черед телу действия, функциональному или энергичному телу. Покойника хоронят, ибо в нем нет не только ни грамма жизни, но и поля ее напряжения.
        За ним отмирает или сворачивается в трубочку тело желания, после чего мертвец уже ничего не хочет, не страдает. На этом этапе умирания, который заканчивается на девятый день его смерти для других людей, мертвый человек не ощущает разницы между модальностями существования: тем, что может быть, и тем, что есть.
        И. наконец, на сороковой день приходит смерть ментального тела человека. Казалось бы, он не только ничего не чувствует, но и не думает. Он становится точкой бытия, не имеющей измерения ни времени, ни пространства, ни сознания. Так он умирает для мира. Что же от него остается? Ничего, если при жизни он не достиг состояния полного сосредоточения на самом себе в качестве Я как центра мира. Но вот это движение к коллапсу себя не имеет уже для него времени и никогда не закончится. Хотя для живых людей пройдет сорок дней.
        В этом заключается парадокс времени длительности сознания покойника. Его сознание для него никогда не свернется, не закроется, но будет вечно зависать на горизонте события смерти. Выход в другое, идеальное измерение бытия возможен, если еще в жизни случилось событие сборки Я. Может ли человек собраться на самом себе вне самосознания, сам того не осознавая, не зная? Нет. Но он может не сказать другому или забыть об этом при возрастном слабоумии (деменции). Тогда сама смерть запустит снова, подтолкнет процесс восстановления сознания уже помимо вещества сознания – мозга, который к тому времени прекратит свое существование. В качестве примера можно взять того же Фридриха Ницше. Вот он сошел с ума, децентрировался, сбился с Я и закончил свой жизненный путь слабоумием. Ницше – пример философа, «сбившегося» с философского такта мысли. Но все же он успел сбыться.
        Теперь тебе понятно, как важно это Я в качестве реле перехода из одного режима существования – времени – в другой режим – вечности?
        - Да, дядя Федор, вам не занимать ментального воображения. Как вы размечтались!
        - Какой ты глупый, Роман. Это резюме моего духовного опыта, а не заключение необоснованного предположения. Оно звучит для тебя слишком абстрактно и все потому, что ты находишься лишь в начале пути обретения духа. Для тебя конкретно может быть то, например, кто выбирает: ты девушку или она тебя. Вот кого ты выберешь: польку, украинку или русскую? Скажи.
        - Федор Иванович, я не успеваю следить за скачкой, пардон, полетом, ваших мыслей.         
        - Отвечай, Роман.
        - Выберу русскую.
        - Почему?
        - Потому что я русский.
        - Русский, а имя польское или украинское. Ты выберешь русскую не поэтому, а потому что романтик, любишь пострадать. В страдании и заключается секрет загадочной русской души. Загадка русской души – это русская барышня. Почему она загадка. Да, потому что сама страдает от любви и других заставляет страдать. Вылитая садо-мазохист-ка. Чем она отличается от других славянских девушек? Тем, что, если полька – собака на сене – ни себе, ни людям – такая она гордая, а украинка – только себе, то русская – ни себе, а людям. Вспомни героинь Федора Достоевского, Льва Толстого, Ивана Тургенева, Александра Пушкина, Михаила Лермонтова, Антона Чехова. Одной пушкинской Татьяны, тургеневской девушки или кисейной барышни Николая Помяловского достаточно для примера. Знаешь, русское мещанское счастье – это тебе не французское дамское счастье, как у Эмиля Золя. 
        Вот ты полюбишь русскую девушку, пускай, женщину, а она из-за этого обязательно полюбит другого. Нет, не назло, из вредности как англичанка, или ради соблазна, как француженка, или из-за экзальтации, как немка, а по доброте душевной, чтобы не мучить тебя. Ты же как раз из-за этого и страдаешь. 
        - Вы, Федор Иванович, не устаете поражать меня своими сравнениями. Если сравнивать с азиатскими женщинами, то что получится?
        - То же самое. Так японка сродни англичанке. Китаянка похожа на француженку. Индианка - на немку. Немке же противоположна еврейка, которую можно сравнить с полькой. На украинку похожа татарка. Русская же стоит особняком. Француженка будет дразнить, но не даст, как армянка   Итальянка даст, но достанет. Испанка, как и арабка, похожа на польку. Для англичанки индианка загадка.
        - Спорные сравнения и уподобления.
        - Естественно, но их можно обсудить.
        - И они тоже составлены вами на основании жизненного опыта?
        - Сомневаешься? Зря. Здесь и опыт, и предположение. Помотала меня жизнь по планете, потерся я во многих местах, которые тебе, Роман, и не снились.
        - Вы что были иностранным агентом или коммивояжером?
        - Я был метельщиком, заметал вселенский мусор.
        - Во как! Интересно. Вы космический уборщик?
        - Об этом мы еще поговорим, когда ты будешь готов меня выслушать, - загадочно молвил дядя Федор и добавил, - знай, что если ты принимаешь на веру веру в Бога, то не можешь не принять все, что из нее вытекает, - целое христианское учение с культом служения, святых и пр. Вы, интеллигенты, жметесь и все норовите принять не все христианство с попами, с таинствами, с чудесами, а его моральные уроки, освободив его от так называемых предрассудков, мешающих торжеству буржуазного просвещения или пролетарской культурной революции. Либо ты принимаешь всю традицию, либо нет, третьего не дано, нельзя усидеть не то, что на двух стульях одновременно, но и между двух стульев.
        Я расхожусь с храмовым традиционным христианством по другому основанию. Этим основанием является мысль, немыслимая без сомнения. Верующий верит без сомнения, он уверен. В чем? В своем страхе Божьем. Без страха вера мертва есть. Страх мысли не товарищ. Для мысли требуется бесстрашие и бесстрастие. Человек, обычный человек не способен на такое в силу того, что он душевное, страстное существо.
        - Федор Иванович, вы намекаете на то, что вы не совсем человек или совсем не человек?
        - В вашем тоне, Роман, я слышу иронию.
        - Не будите же вы утверждать, что являетесь сверхчеловеком. Вы так умны для этого.
        - Вы что думаете, что сверхчеловек какой-то недоумок?
        - Вернее вам можно было спросить о том, что идея сверхчеловека выдумана недоумком по отношению к нему.
       - Хотя бы так. Нет, Роман, я не буду лить на твою мельницу воду. В моих словах нет воды. Ты не все понял из того, что я наговорил. Иначе не стал бы задавать такие вопросы.
        - Вы полагаете, что мои вопросы глупые?
        - Нет, они являются вопросами, которые свидетельствуют о том, что вы, Роман Никифорович, еще не вполне готовы к разговору.
        - Не могу с вами согласиться. Откуда такая немилость, Федор Иванович? Зачем вы перешли на официальный тон и назвали меня по имени и отчеству?
        - Роман, я назвал вас так для солидности, а если серьезно, то вам пора сменить парадигму жизни и, как говорят, «подумать о душе». Я замечаю за вами признаки некоторого романтизма, свойственного увядающей молодости. Больше зрелости, молодой человек.
        - Мне всегда казалось, что разговоры о том, что теперь следует позаботиться о душе, становятся настоятельными для граждан пред-пенсионного возраста. Они об этом говорят, чтобы самим свыкнуться с такой мыслью, что их скоро не будет.
        - Вы правы, Роман. Это для граждан, не для вас же. Следует работать на опережение, представлять сразу все времена, все знаки зодиака.
        - Не думал я, что вы еще астролог.
        - Это я так аллегорически выражаюсь.
        - Хорошо. Со стороны виднее. И это касается не только меня, но и вас, - напомнил о том Роман своему собеседнику и задумался на мгновение. - Про ваше рассуждение, Федор Иванович, о религии могу сказать, что оно наводит на меня грустное умонастроение. Если дело обстоит так, как вы говорите, то религия нагоняет страх на человека, предупреждает его о смерти, которая является следствием греха. Грех жалит человека смертью. В результате человек, напуганный всем упомянутым ищет утешения у того, кто страшит и предупреждает. Есть во всем этом нечто навязчивое. И еще в вашем рассуждении о том, что религия есть система и ее следует принять всю без остатка сквозит явный фатализм.
        - Но это так. Если ты принимаешь парадигму, то несешь ответственность за все последствия, вытекающие из такого принятия. Ведь парадигма является тотальной установкой человека на мир и свое место в нем. Причем эта парадигма сформировалась во времена оны и является общей для всего класса людей: для великих и малых, для сильных и слабых, для умных и глупых. Поэтому приходится принимать на веру все предрассудки, свойственные установке или следующие из нее, правда, давая свой комментарий, который ни в коем случае не обязателен для понимания и принятия другими пользователями парадигмы.
        - Принимаю ваше объяснение. Между прочим, всеобщее употребление предполагает многоуровневое понимание общин истин веры.
        - Само собой.
        - В том числе и понимания того, что на самом деле происходит с человеком после смерти. Непосвященным этого не понять. Но намеки на это можно найти в самом тексте веры, иначе как выработать направление, указание на спасение у всех верующих?
        - Да, то, что является буквальным, скрывает, маскирует духовное. Так, например, возьми тело усопшего. Я часто удостоверялся в том, что усопший, судя по своему виду, является совсем другим сущим, нежели он же в живом виде. Тело человека еще есть, а самого человека уже нет.
        - Может быть это и так, но на душевное состояние человека оказывает влияние и та атмосфера, тот пейзаж, в который он вписывается своим сознанием, и потом помнит, ассоциируя с ним это состояние.
        - И что с того?
        - Интересно, какие собственно впечатления остаются у души после жизни в теле?
        - У материалистов никакие. Согласно их мнениям и души то нет никакой. Есть только тело. У человека это тело умное, социальное.
        - Как печально.
        - За материалиста. У прочих – идеалистов, спиритуалистов - душа не помнит ничего о прошлой телесной жизни в новом теле. Вне тела такая память становится излишней. Дух помнит себя, таким, каким он был в качестве души в теле, а не телом с душой. Дух не забывает, это мы забываем самих себя, потому что перестаем быть.
        - Выходит, забвение – это быть за бытием относительно того, чего или кого забыли?
        - Вроде так, - согласился дядя Федор.
        - Но что именно означает «быть за бытием»? Такая фраза строится в темпоральной логике следования жизни: за жизнью смерть, то есть, не-жизнь? Здесь время перетекает, точнее, берется в термине места, или находит себе место, лежит за собой, выходит во вне себя. Но что лежит вне времени? Вечность? Быть за бытием, пребывать в забвении – это быть в вечности или не-быть?
        - Забыть – это быть в ставшем виде, застыть, умереть, а не становиться. Жизнь становится, изменяется, смерть просто есть. Мертвое нельзя вспомнить, оживить в памяти. Мертвому нельзя ожить, восстановиться.
        - Но как мы помним то, чего или кого уже нет?
        - Оно живет не в мертвом, но в живом, в нас. Мы оживляем его собой, своей жизнью, своим пониманием.
        - Как оживить мертвеца?
        - Никак. Время в нашем мире течет необратимо для жизни. Нельзя восстановить жизнь вне жизни, помимо самой жизни, в ее преемственности, смене поколений. Здесь, как и во всем, что касается человека из народа, а многие представления (иллюзии) людей общераспространенные, - чем проще, чем правильнее. Истина, как и гений, - это простота. Так, например, возьми бога. Это отец, его преемник, заместитель в церкви, образ для мирян – это батюшка, священник. У тебя складывается о нем представление в сравнении с собственным отцом.
        Есть еще одна примета, которая говорит о происхождении нашей религии. Со времени своего возникновения детская (адамовая, невинная до подросткового грехопадения) вера в бога давала простой ответ на вопрос о смысле жизни. Но извещая о нем людей из поколения в поколение она усложнялась их собственным опытом жизни не в земном раю, но в мире. Пока не появилась мировая религия, которая не просто повторяла в ритуале старые, языческие истины, записанные в сердце, но в них находила то, что могло открыться только повзрослевшему уму человечества через веру в единого бога. Здесь давал о себе знать закон сверхдетерминации не следующего предыдущим, высшего низшим, сложного простым, культового, духовного натуральным, материальным, невидимого видимым, сущего, сущностного явленным, но, наоборот, предыдущего следующим, низшего высшим, простого сложным, натурального, материального культовым, духовным, видимого невидимым, явленного сущностным, сущим. Речь шла о развитии религиозного сознания верующего человечества. 
        - И все же что происходит с человеком после смерти? Он продолжает существовать хоть в какой форме?
        - Смерть означает прекращение, разрыв в существовании. Непрерывность в существовании человека как жизнь сменяется его прерывностью, смертью. Если жизнь человека сменяется смертью, то сменой чего являлась жизнь? Жизни или смерти? Что предшествовало возникновению, рождению человека: жизнь или смерть, а, может быть, нечто иное, третье? Не жизнь и не смерть отдельно?
        Но что тогда? Жизнь в смерти или смерть в жизни? Смерть в жизни – это тот вариант, когда смерть играет роль перехода от одной формы жизни к другой форме жизни того же самого человека. Но что это за формы жизни? Формы воплощения духа как сердцевины в оболочке тела? Пребывая в теле бесплотный дух становится душой во плоти, в теле.
        Жизнь же в смерти – это существование человека уже не в самой жизни, но в смерти, в царстве мертвых.
        Или сообразно тому что мы в случае с человеком имеем пример жизни жизни и смерти в самой жизни присутствует момент смерти или отрицания жизни для утверждения этой жизни. Но тут возникает новый вопрос: Это утверждение жизни является самоутверждением? И эта ли жизнь имеется в виду или речь идет о жизни вообще, в целом, одним из моментов которой является эта жизнь, которая со временем уступает свое место другой жизни, то есть, жизни не этого, а уже другого человека, его наследника, потомком, как это уже случилось с его предшественником, предком. Если это так, то предок человека, он сам и его потомок – это одно и то же лицо (душа), или три разных лица (души)? Ответ на этот вопрос возможен после ответа на уточняющий вопрос: личность, конкретный человек – это душа только или обязательно душа с приданным ей телом? Может ли быть душа без тела?  Да, может существовать как бесплотный дух или существо с совершенным, разумным телом, с разумом как телом.
        Но в этом мире, а не в мире духов, душа может существовать только в теле на время своего воплощения в него. Значит, чтобы дальше продолжать существовать в мире в качестве человека как душевного существа она должна поменять свою смертную телесную плотную оболочку. Чем более плотной будет ее телесная оболочка, тем менее прочной будет ее связь с другими душами. Вечная жизнь духов зиждется, утверждается на их полной сообщенности, проникновенности друг в друга в Боге Духе. Плотная же оболочка души создает у нее иллюзию своей индивидуальной обособленности от других душ, уникальной универсальности Я, ибо душа в теле составляет относительное единое целое, целостность минеральной, растительной, душевной, разумной жизни. Обостренное чувство Я является для человека как душевного существа (разумного, душевного тела) его особенностью, которая выделяет из мира, обособляет его. Он чувствует свою виновность перед миром и людьми за это, будучи без вины виноватым.
        Кстати, Роман, ты не думал, к чему может привести бурное развитие точных наук?
        - Конечно, думал. Думаю, что ни к чему иному, как роботизации самого человека, первым этапом которой является нынешняя цифровизация.
        - Вот именно. А, почему?
        - Ну, много причин…
        - А. главная? Я давно заметил такую методологическую особенность, особенность «как», в отличии от теоретической, частным случаем которой является научная, особенности «что», - как только мы углубляемся в простое, в частности, логический формализм усложняем до матлогики или в физике идем от Ньютона к Эйнштейну, от вещества к полю и доходим от детерминизма до вероятности, до статистики, то у нас появляются сложности с простым, но упрощается все сложное, что прописано у нас по ведомству смысла, разума, духа, оно сводится к тому простому, которое уже не делится, а, напротив, делится и складывается.
         Такого рода упрощение уже всей жизни легко увидеть на примере нынешнего тестируемого образования, слепленного по англосаксонской манере все натурализовать и оптимизировать ради извлечения бабла. Меньше вложиться и больше получить! Между тем жизнь устроена обратным образом: больше вложиться и меньше получить, чем хотелось бы. Все настоящее трудно, достается с трудом, особенно замешанное на духе в творении, в воплощении. Не так в виртуале, в котором ныне пребываем. 
        Возьми хотя бы нашу тему с человеческим бессмертием. Усложнение простого, целого приводит к развитию, ведущему к смерти одного и замене его другим. Где же остается прежний? В прошлом, в забвении. Его помнят только в том случае, если он становится предметом отсылки, на который как на базовый данный элемент все ссылаются.
        - Так я и не понял вас, Федор Иванович, какой версии вы придерживаетесь относительно посмертной участи человека, да и сам не уверен в том, что по этому поводу думаю, - признался Роман, посмотрев с грустью на своего собеседника.
        - Не печалься, Роман Никифорович, - у тебя еще есть время для размышления и для испытания и приобретения опыта в жизни, чтобы найти ясный ответ на этот темный вопрос. Могу сказать только, что следует искать его не там, где светло, не в самом сознании, а там, где мы потеряем себя. Потеряем же мы себя там, где были уже до пробуждения сознания, - в самом его бытии.
        - Правильно ли я вас понял: ответ на вопрос о том, что будет с нами в конце, в смерти, следует искать в начале, в рождении?
        - Не совсем. Это слишком просто: отождествлять то, что будет после жизни человека с тем, что было до нее. Нам известно, как это бывает для нас в качестве свидетелей рождения человека и его смерти. Но что и как бывает для самого рожденного и смертного нам неведомо. Он не знает, кто он до того момента, как он поймет, что ему говорят об этом, о нем самом другие люди. Не узнает он и то, что умер для мира, если его самого уже нет с сознанием в мире. Нам ведомо пробуждение сознания для освобождения его от иллюзий жизни. Но что находится «до» и «после» жизни в мире мы лично не знаем.
        Есть коллективный опыт традиции. Но это опыт преемственности в жизни, опыт поколений, а не личный опыт. Эпифеноменом его и является учение о переселении души из одной телесной оболочки в другую в момент смерти или в его растяжке. Такая растяжка у буддистов именуется состоянием «бардо» как стоянием в моменте, зависания в необычном, парадоксальном переходе, где нет смены состояний: жизни смертью и смерти жизнью. Может быть, мы застываем в нем так долго, что теряем счет времени, выпадаем полностью из жизни. Намек на него может служить краткосрочное выпадение из сознания в обычной жизни. Куда мы выпадаем из сознания? В само бытие?
        Кстати, мы выпадаем из сознания реальности, когда фокусируемся, концентрируем все свое внимание на реальности самих себя в себе, а не в мире, в самосознании. Интересно, куда мы выпадаем в осадок после смерти: в само бытие или в самосознание, в бытие сознания или в сознание само-бытия? Как ты думаешь?
        - Вы задаетесь таким вопросом, вам и отвечать!
        - Ты смотри, какой хитрый. Ладно. Бытие сознания человека – это то, что уже есть сознание, но что оно есть станет известно, когда оно сделает себя предметом своего внимания, интенции. Это так у вас, у философов.
        - Я не философ, я филолог и, вообще, просто познающий человек.
        - Ты у нас начинающий писатель, а писатели нашего круга мыслящие люди, философы. Ясно?!
        Роман промолчал в ответ на это обращение дяди Федора.
        - Сознание же само-бытия – это событие в бытии сознания, когда сознания становится бытием.
        - Становится ли? Вы, наверное, хотели сказать, что бытие становится сознанием в смысле является осознанным.
        - И это то же как залог факта превращения сознания в бытие. Без него невозможна вечная жизнь. Как еще, иначе нам преодолеть трансцендентность Бога? Или тебя устраивает представление об этом, как о том, что Бог возвращает в себя лишь то, что он вложил в нас, - самого себя?
        - А, что нам остается полагать? Знаете, Федор Иванович, я по жизни пытаюсь поставить себя на место другого, прежде всего, человека, чтобы понять его, а, поняв его, понять и себя, и, наконец, успокоиться. Так и со смертью тоже. Хотя, куда как проще, дождаться своего часа и не просто узнать, а стать.
        - Вот видишь, - ты думаешь о том же.
        - К сожалению, я пишу о том, что думаю, но не думаю, как пишу, вернее, я думаю, как пишу, но не пишу, как думаю.
        - Ах, вот, оказывается, что является твоим камнем преткновения! Ты пишешь о том, что думаешь, но не пишешь, как думаешь. Как это известие может помочь нам в нашем вопрошании о человеческом бессмертии? Человек есть то, что он чувствует, когда думает, но не есть то, что он думает, когда чувствует. Человек есть не то, что он говорит, но он есть то, что он не говорит. Люди не раскрываются полностью перед другими людьми. Ждешь, что он раскроется, но, как правило, обманываешься в своих ожиданиях. Почему? Потому что открываясь, не можешь принять другого в себя, позволить ему тоже открыться для тебя, как для себя. Всегда остается последней рубеж, его же не прейдеши. Человек загадка и для себя. Редко, когда человек узнает и знает себя. Он обречен на одиночество. Но что если он даже наедине с самим собой, остается с самим собой в ссоре, не понимает себя. Такое уединение одиночнее самого одиночества. Не это ли полное забвение, сама смерть? Как понять другого, а через него и самого себя, если он не понимает себя? Человек есть вина. Нет невиновных людей. Люди уязвляют людей виной, то бишь, совестью. Она специально существует в качестве свидетеля для того, чтобы человек помнил, что он виновен перед богом, людьми, миром, самим собой. Она дана человеку для испытания его возможностей.
        Людям хочется мучить других тем, что они виновны перед ними, им нравится укорять их совестью. Она дана человеку для того, чтобы он всегда мучился тем, что он человек, то есть, существо познания, которому свойственно ошибаться и грешить.
        - Выходит, что совесть – это своего рода свидетель того, на что еще способен человек.
        - Способен он на многое, что не вписывается в правила морали. Вот и страхует его совесть от таких шагов, которые ведут ко злу.
        - Оно и понятно. Это элементарно. Но мне непонятно то, что Ницше определял в качестве того, что находится по ту сторону добра и зла.
        - Да, ничего тут нет сложного, - отметил дядя Федор, отмахнувшись от Ницше, и тут же посмотрел на свои ручные командирские часы. – Кстати, вы знаете, Роман Никифорович, как долго мы беседуем? Уже вечереет. Как бы нам не пропустить ужин.
        - Ничего себе, Федор Иванович. Я за своими вопросами оставил вас без обеда! Прошу прощения.
        - Ничего, ничего. Будем считать, что у нас сегодня разгрузочный день. Так на чем мы остановились? Да, на Ницше. Что он говорит нам? Что самое важное находится по ту сторону добра и зла. Что это, Роман?
        - Как что? То и оно: не добро и не зло.   
        - Оно имеет отношение к этике?
        - Вероятно.
        - Но добро и зло, само их различение является определяющим моментом в этике. Как же так? О чем хочет сказать таким образом Ницше?
        - …
        - О том, что это одновременно добро и зло. То, что для одних добро, то для других зло, и, наоборот, то, что одних зло, то для других добро. Все течет, изменяется, и у каждого есть своя жизненная перспектива самоутверждения, которая способствует переоценке ценностей как тебя, так и других, без их согласия. Но это то, что лежит на поверхности понимания. Есть ли еще какой-либо, уже глубинный аспект в толковании философемы Ницше «по ту сторону добра и зла»? Есть. Он заключается в том, что совесть есть химера, иллюзия, которая как древо познания добра и зла заслоняет от нас древо жизни. О чем это говорит? О том, что помимо смысла жизни есть еще сама жизнь, которая ни в чем не виновата, не виновата в том, что она такая, какая есть, что ее нельзя заключить в рамки морали, свести к общему знаменателю, к тому, что люди полагают необходимым.
        - Еще до вас о нечто подобном вещал Лев Шестов.
        - Узнаю в вас, Роман Никифорович, заядлого интеллигента, - изрек дядя Федор и лукаво посмотрел на собеседника.
        - Это почему же, Федор Иванович? Чем я так провинился? Вот видите, опять совесть! Как же оказаться по ту сторону добра и зла? – в тон ему отреагировал Роман.
        - Да, потому, что вы тут же находите ответ в культурном отражении, а не в своем собственном воображении и изображении, в личном жизненном опыте. Мало ли что вещал Шестов, пеняя не столько Ницше, сколько своему собрату Спинозе его этический формализм. Спиноза был одним из первых цифровиков смысла. Но, слава Богу, что ему не удалось свести мысль к числу. Вы помните, что тогда позитивно мыслящие философы, наоборот, попытались число свести к цифре, что, кстати, у них тоже не получилось из-за неустранимых противоречий, немыслимых для научных философов. Как тут не искать жизнь прежде самого ее смысла, Живи, а там, как получится, - смысл сам нарисуется.
        - Ой, ли? Нарисуется ли? Мне думается, что Ницше и ему подобные говорят о нечто ином, о том ином, не что ином, а кто ином, - о сверхчеловеке, о Боге не человека. Это Бог для самого бога как его предел. Есть нечто предельное, точнее, некто как предел для самого бога, кто не есть тот бог, который нам известен.
        - Какой бог нам известен? 
        - Нам известен Бог как Не-Иное и неизвестен Бог как Иное Не-Иному.
        - Является ли это иное иным иному и не-иному?
        - Федор Иванович, у Ницше иная логика, чем у Гегеля. Она есть логика утверждения, а не отрицания.
        - Утверждения утверждения через отрицание или утверждения отрицания через утверждение?
        - Да, скорее так, как во втором случае.
        - Как так? Ницше утверждает волю к жизни самой жизни, которая живет смертью, отрицанием живых. Таково вечное возвращение жизни.
        - Это не моя философия. В ней нет меня лично как вечной ценности.
        - Какой вы по сути романтик. Эх, молодость, - пожурил Романа былой романтик. – Все! Пошли ужинать.



Глава пятая. На ночь глядя
        На ужине Роман опять не встретил своих новых знакомых по цеху слова. Зато ему попалась на глаза Вероника. Он тут же увязался за ней, оставив дядю Федора доедать ужин.
        - Куда ты, доешь, - крикнул ему вслед Федор Иванович и тут же осек себя, - наш пострел и тут поспел.
        Роман же уже весело щебетал со свей спутницей. Та была более приветлива с ним, - видимо на нее благотворным образом повлиял ужин. Организму полезнее умеренная пища, чем неумеренный алкоголь.
        - Ну, и как нашли вы своих коллег?
        - Представьте себе нет. Я весь день не нежился под солнцем на пляже, а точил лясы со своим умным соседом, - дядей Федором.
        - Для того, чтобы точить лясы ум не требуется.
        - Но мы говорили за Ницше.
        - Кто это? – спросила Вероника и посмотрела долгим взглядом на Романа. -Тот самый?
        - Ну, да.
        - И он заслуживает того, что вы вычеркнули целый день на курорте?
        - Может быть.
        - Мне страшно за вашего Ницше. Какой вы легкомысленный человек! Неужели вы не могли его отложить на потом?
        - Конечно, мог. Но это так интересно найти понимающего человека, как интересно найти такую интересную девушку, как вы, Вероника.
        - А мне то как интересно быть такой интересной девушкой, - ответила Вероника и рассмеялась, отвернувшись от Романа.
        - Где же были вы, Вероника?
        - Это допрос?
        - Ни в коем случае. Вы, вероятно, купались и загорали. У вас такой свежий вид и ровный загар, что просто завидно.
        - Я не такая помятая, какой была вчера?
        - Не такая раздраженная.
        - Да, я бываю плохой. Ну, и что. А вы, Роман, бываете раздраженным.
        - Как вам сказать, Вероника. Порой я бываю недовольным на самого себя из-за своей неприспособленности к жизни.
        - Знаете, Роман, мне нравятся уверенные в себе мужчины, а не нервные интеллигенты, на которых я насмотрелась в жизни.
        - Где вы нашли их в таком количестве? – машинально спросил Роман, подавив свою обиду, что стоило ему немалых усилий.
        Вероника не заметила, что задела самолюбие Романа, или специально сочла нужным это не заметить. Роман же подумал про себя, что она и не собирается подстраиваться под него.
        - На работе. Я работаю в научной лаборатории.
        - Какой профиль?
        - Космос.
        - Как интересно. Я всегда мечтал стать астрономом и смотреть на звезды в телескоп. Как хорошо быть звездочетом, как поется в одной английской балладе.
        - Поверьте мне, это не так замечательно, как поется в вашей балладе.
        - И что ваши ученые? Ненароком пристают к такой симпатичной девушке?
        - Если бы – только обещают! Несерьезные вы, люди, интеллекты. Вы такой же.
        - Как вы назвали своих коллег? Интеллекты? Возможно, они искусственные интеллекты. Я же натуральный.
        - Роман, вы себе льстите. Единственный натуральный интеллект – это женщины. Вы же появляетесь из наших пробирок.
        - В каком-то смысле вы правы, Вероника.
        - Может быть, к счастью, вы не знаете, как я права.
        - Вероника, я готов пожертвовать своим счастьем, чтобы это узнать.
        - Даже если этим счастьем могу оказаться я?
        - Нет, я не готов жертвовать вами ради познания истины.
        - Какой же вы, Роман, после этого писатель?
        - Я еще не писатель, я только собираюсь стать им.
        - Вам не хватает смелости, Роман. Дерзайте!
        - Вы разрешаете мне?
        - Неужели ваш Ницше спрашивал у кого-либо разрешение на свое творчество?
        - Нет, не спрашивал. Вот и натворил делов.
        - Натворил делов! И вы еще писатель?
        - Журналист.
        - Журналист. Надо подтянуться.
        - Тут нет перекладины.
        - Эх, вы, горе-писатель. Она у вас в голове.
        - Тогда вам нужно было сказать: горе-мыслитель.
        - Есть разница?
        - Есть.
        - И в чем?
        - Писатель пишет, мыслитель мыслит.
        - Вы, Роман, когда пишете, совсем не думаете?
        - Почему? Думаю, но не о том, что пишу, а о том, что никогда не напишу. Мне интересно в мысли то, что никак не ложится в слово.
        - Вот не ведала, что писателям важно не писанное, а как раз ненаписанное. И о чем вы говорили с вашим соседом? Этот тот старик, с которым вы сидели за ужином?
        - Да, но я не считаю его стариком. Он размышляет вполне как здравый человек.
        - И это все, что вы можете о нем сказать? Я представляю, что вы можете сказать обо мне, как о далеко не здравой, подвыпившей девушке. Или уже сказали?
        - Что вы, Вероника! Как можно.
        - Еще как можно. Взять хотя бы моих подруг или коллег по работе. Так о чем вы беседовали весь день напролет? Не об одном же Ницше.
        - Мы говорили о человеческом бессмертии.
        - Как, вы полагаете, что люди… вы бессмертны?
        - А вы нет?
        - Мы? Я смертна, как все женщины.
        - Вероника, я заметил странную особенность в ваших ответах. Вы не догадываетесь на что я намекаю?
        - Роман, не говорите загадками. Женщины этого не любят, считая загадкой самих себя.
        - Вы говорите так, что у меня складывается подозрение земная ли вы женщина?
        - Почему вы так думаете? – спросила его Вероника, посмотрев на него в упор.
        - Ну, например, потому что намеренно подчеркиваете, как будто маскируетесь тем, что вы женщина.
        - На самом же деле я… кто?
        - Богиня, моя муза. По своему имени вы победительница веры. Наверное, поэтому вам нравятся уверенные в себе существа.
        - Нет, вы неправильно перевели мое имя. Вы посчитали мое имя словосочетанием слов из разных языков: «веры» из русского языка и «Ники» – из греческого языка. Между тем это имя производно от двух слов греческого языка и буквально означает «Несущую победу».
        - Вероника, я сдаюсь.
        - Уже хорошо то, что вы, Роман, приняли меня за свою музу, а не какую-то инопланетянку.
        - Почему инопланетянка не может быть музой? Вы смотрели фильм «Моя жена – инопланетянка»?   
        Вероника остановилась, задумавшись с таким видом, как будто ждала ответа, потом посмотрела на Романа с надеждой и спросила: «Это не та картина, в которой инопланетянку играла Ким Бесингер»?
        - Да, я тоже подумал о ней. Вам нравится фантастика?
        - Мне нравится нравиться. Фантастику я люблю читать, а не смотреть. Особенно я люблю читать космическую фантастику. И в этом нет ничего особенного, - я изучаю космос.
        - А мне нравятся красивые девушки вроде вас.
        - Роман, неужели вы еще не поняли, что на меня не действуют ваши комплименты?
        - Вероника, неужели вы не знаете, что вода и камень точит?
        - Дерзайте!
        - И какие книги про фантастику вы любите?
        - Книги Лема, братьев Стругацких, Ефремова.
        - Странно, мне тоже нравятся эти авторы.
        - В этом увлечении нет ничего странного, - они популярные писатели.
        - Были давно. Сейчас их никто не помнит. Может быть, только братья Стругацкие из-за Сталкера.
        - Вы имеете ввиду компьютерную игру?
        - Ну, да. Какую книгу Лема вы любите?
        - Не могу сказать какую отдельно. Впрочем, Солярис.
        - Я тоже люблю этот роман. В нем раскрыта с интересной стороны тема контакта через чувство вины. Если бы в самом деле люди оказались на такой разумной планете, как в «Солярисе», то как раз чувство вины было бы самым верным способом установления контакта с человеком. Вам так не кажется?
        - Я так не думаю. Почему у вас, гм…, у нас, у людей так развито чувство вины? Потому что мы коллективные существа? Солярис одинок. Поэтому у него нет чувства вины. Вины перед кем? Люди облучили его жестким излучением для того, чтобы он хоть как-то отреагировал на их присутствие и получили по полной программе. Это и есть контакт? Как он мог заранее знать о человеческом чувстве вины, чтобы им ответить той же монетой, отомстить? В книге Лема скрыто присутствует внутреннее противоречие в поведении «мыслящего океана». То он такой загадочный, то ведет себя как типичный невротик в лице навязчивой Хари, которая как жертва существовать не может без своего палача Кельвина. Вот она преувеличенно и мучает его угрызениями совести. Еще более фантастично выглядит самопожертвование Хари ради Кельвина. Видите ли, она поняла, что мучает героя своим присутствием. То есть, Солярис ведет себя как заправская истеричка. Еще более фантастична экранизация Тарковского. У того из чувства вины развился целый комплекс заблудшего сына.
        - Кстати, Вероника ты смотрела голливудскую версию «Соляриса» с Клуни в главной роли?
        - Не смогла досмотреть до конца. Я не люблю смотреть фильмы для подростков. Красивые мужчины на экране не могут скрасить откровенной халтуры.               
        - Сама тема контакта человека с не гуманоидным существом размером с целый океан во всю экзотическую планету интересна, но очевидным образом такая миссия невыполнима, ибо, «мыслящий океан», как ты назвала его, самодостаточен и не нуждается в контакте с множеством людей. В романе он просто элементарным образом адекватно – симметрично реагирует на все действия землян.
        Другое дело, - контакт с гуманоидными существами, вроде тебя. С вами, с братьями и сестрами по разуму контакт вполне возможен и желателен для развития как вас, так и нас.
        - Это у вас такая манера, Роман, выдавать желаемое за действительное? С какой стати я инопланетянка? Честное слово, мне даже обидно, - что во мне не так? К тому же вы, Роман, взяли за моду фамильярничать и уже три раза стали мне тыкать. Вы все же определитесь с тем, кто я: инопланетянка или ваша муза. К музе, особенно к богине, требуется особое уважение. Им не тыкают, а то ненароком у вас вдруг пропадет вдохновение.
        - Прошу прощения за мою фантазию, Вероника, но вы так вошли в свою роль, что вам пора отправиться на небо. Однако я никуда не отпущу вас, даже не надейтесь. Между нами так много общего, что я взял на себя смелость и перешел с разумного «вы» на сердечное «ты».
        - Вы сами себе противоречите, назвав меня «сестрой по разуму», а не сердцу.
        - Для меня там, где разум, рядом сердце. К тому же человек существо душевное, сердечное.
        - Ваша взяла, Роман. Но я буду по-прежнему обращаться к вам на «вы»,
        - Почему?
        - Потому что мы, инопланетяне, не привыкли доверять первому встречному.
        - Хорошо. Давайте поближе познакомимся. С какой планету вы прилетели?
        - Мы прилетели с планеты Фантазия из звездной системы Воображения.
        - Это где такая находится?
        - В другой галактике, перпендикулярной вашему Млечному Пути. Зовут ее Виртуальным миром.
        - Вероника, тебе осталось только сказать, что ты привиделась мне. Ты мое видение, наваждение.
        - Почему нет?
        - Потому что в нашем мире – реальном мире – вы, мадемуазель Вероника, самостоятельно не существуете как реальное существо. Значит, тебя нет. Есть только я. Но ты есть, ты стоишь рядом со мной из плоти и крови. Я закрою глаза и не увижу тебя, но ты будешь рядом. Ты положительная величина в этом мире.
        - Тебе только так кажется. Ведь в моем мире все только кажется. Почему ты думаешь, что находишься в своем – реальном – мире. Нет, ты пребываешь в моем воображаемом, иллюзорном мире.
        - Но тогда получается, что ты меня воображаешь. Твой мир реален?
        - Да, реален, но только как иллюзия. Это реальная иллюзия. Она существует не только субъективно, в твоей голове. Ты своей головой существуешь во мне как иллюзии. В этом качестве я воображаю тебя. Для нас воображать – значит существовать.
        - Так можно все перепутать и самому запутаться в том, где ты находишься. У меня голова идет кругом от твоей фантазии. Это надо же, - видению привиделся тот, кому оно привиделось. Так поневоле сойдешь с ума.
        - Отсюда какой вывод и выход: трудно вам, начинающим писателям, жить в реальном мире, живя в своем воображаемом. Пора определиться с жизнью и творчеством и творить в жизни, а не жить в своем творении.
        - Как интересно говорить с тобой, Вероника. Думаю, пора воспользоваться советом своей музы и спуститься на землю.
        - Что так? Совсем испугался?
        - Я предпочитаю жить с тобой в мире, а не с собой в своей голове. Там слишком одиноко. Хотя никуда не деться.
        - Вот в чем заключается ошибка субъективных идеалистов, как говорил наш учитель философии. Они никак не могут отказаться от своего солипсизма.  Так и у тебя.
        - Да, я идеалист и спиритуалист.
        - Я же реалистка. И что между нами общего?
        - Реалисты в мысли и есть идеалисты. А ты человек мысли, ты занимаешься космосом, витаешь в облаках космического газа, будучи на земле.
        - Вот видишь, как грустно заканчиваются игры с воображением. Ты земную девушку принимаешь за инопланетянку, а инопланетянок за земных девушек, своих коллег. Я здесь, а они уже улетели, оставив тебя с носом от контакта. Вероятно, ты был не очень убедителен как коллега по контакту.
        - Смеешься надо мной? Имеешь право. И где они?
        - Они мои коллеги. Одна из них Талия, другая Мельпомена. Они улетели на крыльях воображения других авторов.
        - Кто из них муза комедии, а кто муза трагедии?
        - Лера – муза трагедии, а Милена – муза комедии.
        - Тогда ты муза астрономии – Урания?
        - Угадал. 
        - Ты и муза мысли, идеальной сферы, мира идей.
        - Вот именно.
        - Но какому типу героя фантастики можно уподобить тебя? Прогрессору или страннику?
        - Роман, начинающему писателю пристало использовать свой тип героя, а не эксплуатировать типы, уже придуманные другими, маститыми авторами. Вот ты принимаешь меня за музу. Кто такая муза? Это идея, которая стимулирует тебя на творчество литературных образов, одним из которых я и являюсь, вроде образа тебя как автора в романе. Поэтому вполне возможно быть и прогрессором или воспитателем героя романа воспитания и странником, выбирающим тебя из массы героев в качестве избранника, идущего навстречу своей судьбе из любви к ней.
        - Ладно. Хорошего помаленьку, - поиграли в литературную игру и будет.
        - Не в моих правилах ломать комедию. Я говорила серьезно.
        - Но это уже не смешно.
        - И я о том же. Ты спрашивал меня о человеческом бессмертии. Что тебе сказал Федор Иванович?
        - Как и ты его знаешь?
        - Как мне его не знать, если он из наших.
        - Он никак не тянет на инопланетянина. Красная ему цена - быть похожим на колдуна, мудреца. Ты меня разыгрываешь, - сделал вывод Роман.
        - И что вам поведал мудрец?
        - То, что я и так знаю, - человек смертен, а дух бессмертен. Оно и понятно. Но у человека есть разумная душа. Вот она в этом качестве бессмертна. В отдельном виде от смертного, материального (минерального, растительного, животного) тела душа является духом, которому телом служит разум. Он не препятствует проникновению духов друг в друга. Вместе они составляют тело Бога как Духа Духов, целого и полного Духа. Бог как Дух вечен и вечны духи в Его составе.
        - Хорошо говоришь. Тогда я кто?
        - Ты – моя муза.
        - Дух ли я?
        - Как муза ты меня вдохновляешь. Поэтому ты причастна духовной жизни – жизни духа. Другой ипостасью Бога является Творец. Ты причастна и творчеству, вернее, ты делаешь меня причастным творчеству. Ты служительница Бога. И ты для меня являешься идеей.
        - Вот-вот. С чем у тебя соотносится идея?
        - С умом. Значит, ты разумное существо.
        - Правильно. А ты какое существо?
        - Я? Душевное существо.
        - И как такие существа взаимодействуют друг с другом?
        - Ну, не знаю… Может быть, разумное существо является властителем дум душевного существа? Оно направляет его на благие цели и укрощает его страсти.
        - Так, уже теплее.
        - Оно его спасает?
        - Верно, при условии, что человек того желает. Хочешь ли ты спастись?
        - Кто не хочет? Но одного хотения достаточно?
        - Нет, недостаточно. Ты действительно знаешь, что хочешь?
        - Как, ты, Вероника, намекаешь на то, что мы, душевные существа, хотим, желаем, но не знаем «что»?
        - Вот именно. Но уже хорошо, что ты это понимаешь.
        - Что необходимо еще помимо желания?
        - Ты сам уже назвал: умение и знание.
        - Умение – это понимание. И знание. Все?
        - Естественно, еще и навык, привычку для тебя. У духов вместо такой привычки имеется их разумная натура. У нас, разумных существ, привычка срабатывает по причине того, что воля - центр принятия решений - находится в уме. У вас же, душевных существ он находится в желании, в чувстве. Поэтому ум пребывает в дураках у сердца. Вы поступаете согласно сердечному влечению, а не разумному решению. Ведь у вас душа разумная, а не разум душевный. Вот в чем разница между нами. Сущим для вас является не ум, а душа.
        - Значит, ты не дух?
        - Нет, я – муза, твой добрый гений.
        - Так ты живешь не для себя, а для меня?
        - Еще раз нет. Я живу для Бога. Он дает мне задание в данном случае – твоем случае – не жить, а помогать жить тебе. Это по вашему сердечному влечению следует жить для другого.
        - Но такое наше сердечное влечение не ближе ли к духу, чем ваше разумное решение?
        - Нет, оно альтернативнее и опаснее.
        - Вы бессмертны?
        - Лично?
        - Ну, да.
        - Как существа нет, но как разумные да в том смысле, что нам легче превратиться в духов, чем вам, тяготеющим к материи, к животной жизни.
        - Значит, вы менее натуральны, менее страстны, чем мы?
        - Выходит, так.
        - Значит, ты не любишь меня, - Роман спросил с надрывом Веронику.
        - Я не желаю тебя, я тебя жалею.
        - Спасибо хотя бы за то, что ты жалеешь меня, - сказал обреченно наш герой. – неужели у нас не получится роман.
        - Курортный роман?
        - Да, - с надеждой согласился Роман.
        - Не получится, - жалостливо протянула она. – Но я пожалею тебя, позволю любить себя.
        - Мне этого мало, - стал уверять Роман.
        - Хорошего помаленьку, - сказала Вероника и рассмеялась.
        - Ты разыгрываешь меня.
        - Вот еще. Не на ту напал.
        - Вероника, твой тон, интонация, сам стиль разговора выдают тебя, - стал догадываться Роман.
        - Неужели? И кто я тогда? Искусительница, соблазнительница, демон?
        - Да, ты суккуб.
        - Здрасьте, приехали. Я искусительница ума, а не плоти. А как мило начиналось. И закончилось чем? Элементарным соблазном.    
        - Так ты Мефистофель в юбке?
        - Я не часть той силы, что вечно желает зла, но творит добро. Это не разумно. Я же уже говорила, что не желаю, а жалею зло и творю добро.
        - Пожалел волк кобылу. Нешто я зло?
        - Ты воплощение страсти. Для меня – это зло. Но я жалею тебя и в этом смысле желаю тебе добра. Относись ко мне как к стимулятору твоего ума, как к идее твоей женщины.
        - Но я буду несчастен, любя одну идею. Мое желание так и будет неудовлетворительным.
        - Сублимируйся в творчество. Ведь ты начинающий писатель. Станешь настоящим писателем. Подумай сам: что получится из бытовой жизни с музой? Вспомни пример Петрарки.
        - Ты предлагаешь мне искать жену, похожую на тебя, среди земных женщин?
        - Вроде того.
        - И вот так просто возьмешь и улетишь в свой космос?
        - Да, вот так просто дождусь, когда у меня отрастут крылья, и улечу в космос.
        - Шутишь?
        - У тебя есть сомнения?
        - Спасибо хоть за то, что ты перешла на «ты».
        - Ну, что с тобой делать прикажешь?!
        - Знаешь, Вероника, кто ты?
        - Ну, кто я?
        - Ты роковая женщина, ты просто гуманистка.
        - Уже хорошо то, что ты не назвал меня ведьмой. Женщина-рок и гуманистка: одно другому не мешает.
        - Знаешь, я вот о чем подумал: время прошло - от сердца отлегло и душа вздохнула свободно. Как говорят, «время лечит» ранимые чувства человека. У вас, у разумных, так же?
        -  Страсть погибает, любовь не умирает. Да, тех, кого уж нет со временем являются нам не для того, чтобы ранить, что их нет рядом, но для того, чтобы утешить тем, что они еще подождут нас, пока мы поживем. Разумные существа не бесчувственны, но их чувства умерены разумом, приведены в гармонию с ним.
        - Да, каких интересных и необычных людей, пардон, инопланетян, можно встретить на обычном морском курорте.
        - Вот об этом и напиши свой фантастический курортный роман.
        - О том, что я тут услышал?
        - И об этом, и о том, что надумал.
        - Вероника, так ты умеешь читать чужие мысли? Ты ко всему еще и телепатка?
        - Ты что хотел дождаться от своей музы? Неужели ты думаешь, что мы не в курсе ваших замыслов?
        - Но ты же, Вероника, сама сказала, что руководствуешься разумом, а не потворствуешь страстям! Как можно знать желания, избегая их?
        - Я не бегаю от желаний, а владею ими. Как можно владеть желаниями, не зная то, чем владеешь?
        - И все же есть одно «но» …
        - Ты это о чем?
        - О том самом. Как может быть курортный роман без постели?
        - Может, если этот роман есть игра воображения.
        - Так ты, Вероника, есть игра моего воображения?
        - Ты сам то понял, что сказал, Роман? Как может игра воображения сообщить воображале об этом? Нет, ни в коем случае, она или он убеждает его в том, что это самый реальный случай. Скорее всего, это ты сам есть фантазия.
        - Чья фантазия?
        - Того же бога. Только он дал ей возможность себя до-фантазировать.
        - И все же …
        - Ты нуждаешься в физической близости?
        - Извини меня, но если тебе не хочется, то я не настаиваю. Черт, не то я говорю.
        - Не волнуйся. Конечно, я могу помочь твоему …
        - Нет, мне так, без твоего желания, не надо.
        - Какой ты, Роман, капризный, - и то, и это тебя не устраивает. Что же тебе надо?
        - Мне нужна твоя ответная любовь.
        - От инопланетянки?
        - Послушай, Вероника, это уже не смешно. Какая ты инопланетянка. Ты обычная умная и красивая земная девушка. Только ломаешься или, вообще, не любишь меня.
        - Я уже думала, что у меня не получится сойти за свою. Но ты все же принял меня за такую, родную, одного рода-племени с тобою. Какая оплошность.
        - Ну, не знаю. В начале все было так мило и романтично, вполне разумно, а теперь смотрится дурно и сатирично, истерично.   
        Ему действительно стало дурно и он, пошатываясь, присел на лавочку на одной из аллей парка у пансионата, откинулся на спинку и, почувствовав твердую опору, прикрыл от слабости глаза. Когда он открыл их, то к своему огорчению увидел, что остался один. «Вот ведьма, эта Вероника, бросила меня как раз тогда, когда я нуждался в помощи. Разве так поступают любящие люди»? – подумал он про себя.
        - Нет, так поступают только не люди, - ответил он же вслух.
        - О том же самом тебе сказала твоя спутница, - раздался неведомый голос у него в голове.
        - Не хватало мне еще слуховых галлюцинаций. Так и с ума сойти можно
        - Почему можно? Ты уже сошел с него. Неужели ты думаешь, что психически нормальному человеку являются голоса?
        - Нет, не думаю. Как я могу думать, если уже сумасшедший?!
        - Не передергивай. Не старайся быть хуже, чем есть.
        - Кто ты такой?
        - Вот с этого и надо было начинать. Я твой внутренний голос.
        - Очень приятно с вами познакомиться. Я буду называть вас в честь демона Сократа моим Даймонием. Если ты не знаешь, меня зовут Романом Никифоровичем Пантелеевым.
        - Я все знаю наперед. Тем более, я нахожусь в тебе. Подожди, равным образом я могу сказать, что это ты находишься во мне. Нет, так звучит еще ненормальнее.
        - Почему же? Если бы ты, Даймоний, был платоником, то посчитал бы меня своим экземплярным, единичным воплощением.
        - Какой ты законченный идеалист, - прямо противно.
        - Но если бы я был кантианцем, то принял бы тебя за вещь в себе.
        - Почему же я явился тебе? Вещь в себе не является.
        - Значит, ты вещь для нас?
        - Для вас, Роман Никифорович Пантелеев.
        - Зачем ты обращаешься ко мне во множественном числе? Мы милостью Божьей царь?
        - Ты сам сказал «для нас».
        - Сказал формально. Ты не понимаешь разницу между формальным и материальным?
        - Тебе надо, ты и понимай.
        - Какой ты нахальный, братец.
        - Весь в тебя.
        - Так ты мое второе я? Ты - тень моя?
        -  Ума хватило догадаться.
        - Ты можешь показаться, а то мне неудобно с тобой общаться.
        - Может с тобой еще обняться? Впрочем, изволь, - твое желание закон.
        И тут же у него из-за спины вышел его двойник, едва различимый в наступивших сумерках. Роману почему-то пришла на ум фраза «В сумерках богов». Вероятно, в них на землю спускаются их подобия – кумиры.
        - Так ты мой кумир или слуга?
        - Я буду тем, кто тебе нужен.
        - Мне не нужен господин, да и к слуге я не привык. Тем более, мне не нужен двойник. Мне от тебя не по себе. Пусть лучше мне явится Вероника.
        - Как я понимаю тебя. Мне самому не по себе от тебя. Или себя? Нет, тебя.
        - Даймоний, расскажи, что дальше будет. Например, как я буду сходить с ума, пока не сойду совсем?
        - Не думай, что это так интересно: сходить по капли с ума. Ты сам не заметишь, как полностью его потеряешь, и станешь слаб на ум, а потом спустя некоторое время умрешь, не понимая, что умираешь.
        - Как скучно и тоскливо, демон. Придумай что-нибудь.
        - Вот еще.
        - Тогда скажи: где Вероника?
        - Нигде.
        - Где-где?
        - В …
        - Как грубо и глупо.
        - Зато верно. Скоро и ты в ней окажешься.
        - Опять?
        - Снова. Тебе там самое место.
        - Не думал я, что ты, демон, такой сквернослов.
        - Ты сам виноват. Спрятал меня в … сознания.
        - Можно обойтись без нецензурных выражений?
        - Нельзя. Думаешь мне хорошо там? И все благодаря твоему продвинутому сознанию. Я совсем сдвинулся, де-центрировался.
        - Вот так и выражайся, привычным для меня образом.
        - Щас.
        - Не оскорбляй мой слух. Лучше прямо скажи: Вероника – инопланетянка?
        - Сдались тебе инопланетяне. Скажи: тебе сколько лет?
        - Много.
        - Тогда зачем спрашиваешь меня как ребенок о том, чего нет.
        - Их нет?
        - Тебе недостаточно меня?
        -  Так ты ревнуешь меня к Веронике?
        - Вот еще! Кто она такая? Я тебя спрашиваю.
        - Она моя любимая.
        - Ты не в ее вкусе. И потом она оставила тебя одного на мое попечение.
        - Зачем ты мне?
        - Вот так всегда: того, кто ближе всех, ни во что не ставят. Какой ты неблагодарный. Совсем меня забыл, отправил в чулан сознания. А ты знаешь, как там темно и страшно? В твоем-то подполье, в подсознании?
        - Избавь меня от своей достоевщины.
        - И никто меня не пожалеет. Вона, твоя мамзелька тебя пожалела.
        Роман невольно закрыл глаза и у него вместо голоса раздался какой-то шум, а потом все смолкло. Он боялся открыть глаза и снова услышать внутренний голос. Прошло несколько томительных минут. И вот, о спасение, он, наконец, услышал голос дяди Федора.
        - Роман, это ты?
        - Да, я, собственной персоной.
        - Что ты тут на ночь глядя делаешь, закрыв глаза?
        - Прислушиваюсь к своему внутреннему голосу.
        - Медитируешь?
        - Нет, галлюционирую.   
        - Я специально сюда направился после того, как столкнулся с Вероникой.
        - Вам известно ее имя?
        - Ты сам в разговоре назвал ее имя. Она сказала, что ты здесь.
        - Она оставила меня одного!
        - Не переживай, бедный Ромео, таковы все женщины, а не только твоя Джульетта. Когда в них нуждаешься, их никогда нет рядом. Кстати, ты говорил о внутреннем голосе в переносном смысле?
        - Нет, в буквальном. Он прямо мне явился как вещь для нас.
        - Роман, мне за тебя тревожно. Уж не повредился ли ты в рассудке от несчастной любви?
        - Куда там. Оказывается, Вероника – настоящая инопланетянка!
        - Да, ты шо? Целая инопланетянка? Она – это самое, а никакая не инопланетянка. Одним словом, еще девушка.
        - В самом деле?
        - Ты знаешь, - не проверял, но, судя по твоему состоянию, думаю, что угадал. Подумай сам: какая женщина оставила бы одного молодого человека, изнывающего от любви? Она обязательно его пожалела бы.
        - Вероника меня пожалела.
        - Как?
        - На словах.
        - Вот видишь.
        - Знаете, Федор Иванович, я теперь понял, от чего умер Ромео.
        - Правильно, от великого хотения, которое не могла удовлетворить неопытная Джульетта. Ромео был такой же нерешительный любовник, как и ты. Одним словом, романтик.
        - Федор Иванович! Вы неправильно поняли меня. Причем тут страсть. Я о другом. Меня поразил контакт с братом, точнее, сестрой по разуму.
        - Роман, ты что совсем больной, что ли? Да, какой ты слабый на голову! Она вскружила тебе голову, - ты и раскис.
        - В самом деле?
        - А то.
        - Как все просто. Нет никаких инопланетян, ни демонов, а есть только любящие глупые юноши и не любящие умные девушки. Как удобно жить в таком безопасном мире. Просто мещанское счастье.
        - Роман, зачем тебе это надо?
        - Ты уже понял. Пусть все остается таким, каким было. Не буди лихо, пока оно тихо. Ну, девушка проговорилась, увлеклась. С кем не бывает. Пожалей ее. Тебе же будет хуже. Окажешься виноват. Не поднимай волны. Договорились?
        - Но контакт и потом мое чувство.
        - Что контакт? Он давно уже контакт. Свои же чувства оставь при себе.
        - Тогда возьмите меня с собой.
        - Зачем? Надо будет - возьмем.
        - Зачем вы здесь?
        - А вы?
        - Мы у себя дома.
        - Уверен?
        - То есть?
        - То и есть. Пускай все идет, как шло. Еще не время. Мало кто знает. Но ты знаешь. Храни тайну. Будь хранителем.
        - Ради чего?
        - Не будь эгоистом. Ради будущего.
        - Но зачем хранить тайну, когда важнее откровение, которое может случиться сейчас, всегда сейчас, а не потом, когда будет время быть готовым?
        - Тебе открылось, потому что ты готов. Но другие не готовы. Подожди других. Они не попали в ноту, не оказались созвучными с зовом бытия, с его смыслом, логосом, не осмыслили. Хотя центр мира везде. Поэтому его граница нигде. Трудно охватить своим ограниченным умом бесконечность творения и беспредельность творца. Вот в чем смысл того, что много званных. Голос, зов бытия вечно звучит. Но мало избранных, тех, кто услышал, а тем более понял его. Он звучит в тебе, и ты звучишь в нем. Это глас божий, глас контакта.
        - Его слышат все верующие.
        - Но понимают ли?
        - Естественно, если понимание есть верование. Но я вижу, предполагаю, что для вас это не так. Да?
        - Верно. Вера как освобождает, развязывает, так и связывает. В вере ты ведом духом, не есть сам дух. Ты – душа, связанная даже не разумом, а материей, плотью. Вера развязывает с миром, с мирским и связывает с богом, с духовным.
        - Считаете ли вы себя, Федор Иванович, верующим?
        - Я полагаю себя разумеющим, но я симпатизирую верующим.
        - Тогда я задам вопрос так: У вас, у разумеющих, вера что-то значит? Или она имеет ценность только для нас?
        - Ну, почему, мы считаемся с тем, что ценно вам. Вера имеет для меня значение согласия с тем, что человек представляет, что он признает за то, что является достоверным, достойным веры, убедительным. Например, что может убедить меня в том, во что верят люди? Понимание того, что человек имеет то, чего нет у бога. Чего же нет у бога, если он является полнотой того, что есть, самого бытия? У него нет того, что есть у вас, - экзистенции.
        - У вас она есть?
        - Не могу однозначно ответить на этот вопрос.
        - Почему?
        - Потому что мы интеллектуальные, а не чисто душевные существа, как вы.
        = Значит, по-вашему, экзистенция является свойством души?
        - Нет, это не свойство, не качество души, признак ее сущности, самости, но ее состояние, не то, что она есть, но то, чем она является, как она есть. Она есть в экзистенции, если речь идет о человеческой душе.
        - Откуда вы, Федор Иванович, это знаете, если не являетесь человеком?
        - Я так думаю. Мыслю же я о том, что только в боге как духе существует совпадение сущности (что) и бытия (как, так). Бог существует так, как он есть сам самим собой, своей самостью, божественностью. В нем самом (субъекте) разум как самость, логос. тождественна бытию. Его бытие не экзистенциально, ибо именно в нем содержится, есть вся полнота бытия. В человеке же самость, сущность трансцендентальна, погранична его существованию. Вот этот выход за скобки тожества, пограничное существование человека и есть его экзистенция. Тем более трансцендентна человеку сущность бога, его божественность, духовность. Благодаря ей бог все проницает, все есть в нем, и он есть во всем. Но человек не есть во всем и все не есть в нем.         
        - Как же быть с вами?    
        - С нами? Мы находимся на пути к духу. Наша сущность – интеллект – нам не трансцендентальна, но имманентна, присуща наряду с душой и телом.
         Да, о боге я хотел добавить. В боге сущность проста. Он сам есть дух. В духе его сущность. Но он есть и творец. Это его иное. Но это иное бога есть в не-ином – в его духе. Он все проницает и благодаря этой проникновенности творит. Самостоятельность бога есть его сила или воля. Духовность бога есть его сущность или любовь. Бог сам как сила или воля творит любовь, вдохновляет.
        Воля (свобода) бога и его любовь (дух) или чувство сообщаются друг с другом посредством идеи или разума (мудрости) бога. Разум бога является его телом. Так в своем уме бог относится к самому (воле) себе (любви) и есть Я или самосознание бога. Бог сам есть, волит, утверждает, бытийствует, творит себя как дух, как сущность. Его пространством является разум как тело духа. Дух вечен, разум бесконечен, творец безначален. Бог как форма форм есть дух. Его материя ноуменальна, разумна, совершенна, гармонична, является мерой всего, полновесна. Вечность и бесконечность есть его форма и материя. Модусом его существования является творение. Бог творит, сознает в себе себя (дух) и вне себя, в ином творит, разумеет (логосом) – мир. Мир в боге есть его иное, подобное ему как творцу.
        - Вы пытаетесь идентифицировать экзистенцию человека с его выходом из себя на границу с Богом. Там, на границе с Богом, с трансцендентным, человек определяется Богом, становится проницаемым Им как Духом. Здесь проходит горизонт человека. Но человек пробует зайти за границу, заглянуть за горизонт. Что он там увидит? Бога? Ничто? Или все? Или там есть только он? Человек желает ограничить саму границу, переступить через нее. Станет ли он проницаемым Богом?
        - Будет ли он новым богом? Будет ли еще бог, если он есть для человека в экзистенции как траснценденция? Вот тот вопрос, который волнует, фрустрирует, тревожит тебя. Найдет ли себя человек там, где нет для него подпорки вроде бога? Есть ли эта самая трансэкзистенция? Что там? Насколько обоснована такая мысль, если достаточным основанием правильного поведения в мысли является логос как предел, положенный богом в мысли? Зачем бог нужен человеку, нужен мне? - обострил свою мысль Федор Иванович.
        - Он нужен для самоидентификации в качестве Я. Но в человеке нет ее сполна. Она не актуализирована и поэтому человек имеет шанс быть другим, быть не актуальным, а возможным, ориентированным не на возможное в реальности, а на реальное в возможности, на возможное самой возможности реальности. Человек и Бог едины в Я и раздельны в не-Я. В человек есть Бог, есть Я, но оно не покрывает всего человека. Он разделен с Богом в том, что не есть Бог, не есть Я. Он тяготится этим. Но невозможность быть одним Я является условием перерождения. Бог во многом остается одним, центром всего, потому что все в Нем. Человек является во многом разным, многим Я. Бог же не перерождается. Поэтому он универсален. Человек же уникален. Человек является в мир в качестве не одного и того же Я. Это одно, другое Я. Бог же остается Я одного и другого, и т.д.
        - Знаешь, Роман, у бога есть не одно и то же Я. Оно есть, есть логос, но есть еще и воля, сила, свобода, субъектность, суверенность творца, и чувство, любовь, самость духа, все проникающего. Эта его проницательность онтологична. Поэтому он и просто есть и есть то, что есть. Он есть как есть. Что он есть? Есть есть или есть бытие в чистом виде, в идее. В нем как самом себе сущность совпадает с существованием, бытием и он как сущее есть бытие. То есть, в боге сущее, существо, сущее совпадает с существованием. Поэтому он сверхсущий. Он не просто знает себя как Я, он есть Я. Он есть и все есть, ибо он творец. Он знает все, ибо есть везде, во всем как разум, Я и всегда, вечно, во все времена как дух в идее, в истине. И все есть в нем как в творце в качестве творения в любви и красоте.
        Человек же не просто есть его подставка как образ, представление бога и подобие, его представитель, ибо человеческая душа есть агент, доверенное лицо духа в материи мира. Человек благодаря своей экзистенции есть сам по себе, он самостоятелен, свободен, имеет то, что не имеет бог. Свободным от бога его делает воплощение, обособленность в материи. Он не только сын отца, духа как душа, но и матери как тело. Человек есть Я не во всем, а в себе. Его Я не универсально, а уникально, точнее, является особым выражением божественного Я в единично материальном. Оно проявляется только в нас с вами, в вас душевным, чувственным образом, в нас интеллектуальным, ментальным образом. И вам, и нам доступно идеальное: вам интуитивно в качестве медиума, нам телепатически в качестве интеллигента.
        - У нас тоже есть интеллигенты, - возразил Роман.
        - У вас они искусственные как мастера игры в бисер, как бы не от мира сего, у нас же они натуральные (в меру) в сем мире. Нам естественно быть интеллигентными, интеллигибельными. У вас же люди интеллигенты через силу, через жертву. Они страдальцы и страстотерпцы, одним, словом, несчастные люди. Мы же счастливы в меру. Этим мы превосходим вас, эгоистов. Ваше Я эгоистично, экзистенциально. Но вам есть оправдание: вы - эгоисты поневоле. С экзистенцией у вас связано чувство вины невиновных. Именно оно, это чувство может привести и часто приводит вас уже к вольному эгоизму, индивидуализму, произволу. Невольно вы являетесь личностями как творцы, вольно – индивидуалисты в себе. Творческое начало вас спасает из себя для себя. Но здесь вы ведомы не разумом, как мы, а сердечным, душевным чувством, любовью.
        - Как тяжело мне дается понимание вас, Федор Иванович, - признался Роман. – Кстати, как вас зовут на вашей родине.
        - Это тайна.
        - Что в этом таинственного?
        - Послушайте, Роман Никифорович, оставьте нам хоть что-то в виде тайны. Я почти во всем сознался, - пошутил инопланетянин.
        - Это типа ваш юмор?
        - Можно и так сказать.
        - Зачем же вы, такие умные, интеллигентные и цивилизованные инопланетяне прилетели к нам, к дикарям?
        - Вы не дикари, а варвары, как у вас говорят. Напомню вам: мы натуральные, а не цивилизованные интеллигенты, не по привычке, по ритуалу, формально, а по уму, содержательно. Прилетели же мы сюда для того, чтобы узнать, что мы не одиноки во вселенной и есть такие существа, которым еще хуже, чем нам.
        - Ага. Типа того, как мне хорошо, что другим плохо.
        - Черный юмор. Это ирония над собой, не всерьез над вами. Серьезно.
        - В самом деле? Но какая вам от этого польза? Овчинка стоила выделки?
        - Конечно. Мы разумные существа, но не сухари же какие-то. Нам нужно было в этом удостовериться – удостовериться в общении с вами, что мы не только натуральные интеллектуалы, но и живые гуманоиды, что ничто, так сказать, человеческое нам не чуждо, правда, в меру, в разумных пределах и резонах.
        - Вот именно, так сказать.
        - Что есть, то есть.
        - Останетесь?
        - Нет, полетим дальше, к новым мирам.
        - Может возьмете меня с собой?
        - Зачем? Вам еще рано. Вы не готовы к дальнему космосу.
        - Затем, чтобы я нашел еще таких, как мы во вселенной.
        - В следующий раз. И … послушай: таких, как вы, вполне хватает на всю метагалактику.               
        Вот на этой не слишком оптимистической ноте можно было бы закончить нашу фантастическую историю, но она имеет более счастливый конец.
        - Впрочем, по заявке Вероники ваша просьба может встретить благоприятный отзыв в высших инстанциях.
         Любезный читатель, будем надеяться на то, что желание нашего героя увенчается успехом. Дождемся утра. Будет день – будет свет и тень, будет пища для надежды и тень для сомнения.