Слышу как 24.02.22г. представитель МИДа Мария Захарова называет старуху из «Рыбака и рыбки» «сумасшедшей» (1) и задумываюсь: а стоит ли прислушиваться, если Пушкин так свою героиню не называл? А с другой стороны, МИД это серьёзное учреждение, где в своё время работал Грибоедов, да и Пушкин не только числился, но и шутливо называл себя «министром иностранных дел», добавляя при этом: «на русcком Парнасе» (2).
И вдруг я ловлю себя на мысли, что Захарова сказала слово, которое должна была сказать золотая рыбка! Проверяю источник, т.е. сказку братьев Гримм «О рыбаке и его жене», где рыбка, услышав желание жены быть Богом, ответила рыбаку: «Ступай же к ней – она опять сидит в своей лачуге». А вот пушкинская рыбка в отличие от гриммовской «ничего не сказала»! Но может, Пушкин лишил её слова, понадеявшись на читателей, которые, как и Захарова, сами догадаются, что последнее желание старухи является прямым свидетельством её сумасшествия?
Однако нам, знающим теорию пушкинских прототипов, можно не только догадаться, но и проверить это через черновик «Мёртвой царевны», в котором синхронно с «Рыбаком и рыбкой» Пушкин несколько раз написал в концовке про мачеху: «Тут она с ума сошла» (3). Кроме того, к этому стиху мы легко находим и перекличку в виде концовки пушкинского «Балды»: «Вышибло ум у старика». Тут, правда, вспоминается ещё и ершовед (имя не помню!), который предположил, что царь из «Конька-горбунка», бросившийся в кипящий котёл, тоже был не в своём уме. И мы понимаем, что всех этих отрицательных персонажей объединяет общий основной прототип в лице Николая I.
Однако разве Николай был сумасшедшим? Конечно, нет! Хотя некоторые его поступки кем-то, в т.ч. и Пушкиным, могли считаться неадекватными. А с другой стороны, пушкинская сказка это не биография Николая I, поскольку в её тексте присутствует лишь художественный образ царя, построенный из разных источников. И поэтому, вспоминая метод творческой бережливости («Пушкин-Плюшкин»), можно предположить, что слово, о котором промолчала рыбка, имеется не только в черновиках, но и в беловиках. И даже в печатном виде. Но где?!
Ищем, как обычно, в ближнем круге, т.е. во всё том же 1833-м году, … и вот же это слово, и даже ценный источник, ссылку на который даёт Пушкин! И именно в этом источнике находится куча ответов на очень важные вопросы. В т.ч. и на давно мучивший нас вопрос: а откуда в «Коньке» взялись слова о Ките: «Десять лет уж он страдает»? Откуда эти «десять лет»?! Понятно, что допустимая погрешность была установлена в стихах «Конька»: «Ну, да что нам в том за дело Год ли, два ли пролетело», с учётом которой на 1825-й год можно выйти и от 1833-го, отняв два года от десяти. А с другой стороны, эта допустимая погрешность появилась лишь в правках «Конька», а к 1833-му году, когда он был написан, отношения не имеет. И поэтому никуда не пропадает вопрос: а откуда в 1833-м году взялись слова про «десять лет» страданий Кита? И ответ мы находим в балладе Катенина, о которой Пушкин в том же 1833-м году написал следующее: «После Ольги явился Убийца, лучшая, может быть, из баллад Катенина. Впечатление, им произведённое, было и того хуже: убийца, в припадке сумасшествия, бранил месяц, свидетеля его злодеяния, плешивым!» (4). Повторю: «сумасшествия»! «Ужели слово найдено?»
Внимательно смотрим пушкинскую статью «Сочинения и переводы в стихах Павла Катенина», опубликованную 1-го апреля 1833-го года, и видим, что датирована она 14-м марта. Затем смотрим, что и «Рыбака и рыбку» Пушкин датировал 14-м числом, но, правда, в октябре этого же года. И начинаем понимать, что число 14 в обоих случаях неслучайное, поскольку скрытно намекает на 14-е декабря 1825-го года, когда произошло восстание декабристов. Но где же намёки о декабристах в «Рыбаке и рыбке»? Неужели эти намёки связаны с волнами, которые с каждым новым желанием старухи постоянно усиливались? Тем более что и в «Медном Всаднике» именно волны пошли на «приступ» Петербурга. Подумаем об этом.
А пока прочтём поэму «Убийца», написанную Катениным в 1815-м году. Вот её текст.
В селе Зажитном двор широкий,
Тесовая изба,
Светлица и терем высокий,
Беленая труба.
Ни в чем не скуден дом богатой:
Ни в хлебе, ни в вине,
Ни в мягкой рухляди камчатой,
Ни в золотой казне.
Хозяин, староста округа,
Родился сиротой,
Без рода, племени и друга,
С одною нищетой.
И с нею век бы жил детина;
Но сжалился мужик:
Взял в дом, и как родного сына
Взрастил его старик.
Большая чрез село дорога;
Он постоялой двор
Держал, и с помощию Бога
Нажив его был скор.
Но как от злых людей спастися?
Убогим быть беда;
Богатым пуще берегися,
И горшего вреда.
Купцы приехали к ночлегу
Однажды ввечеру,
И рано в путь впрягли телегу
Назавтра поутру.
Недолго спорили о плате,
И со двора долой;
А сам хозяин на полате
Удавлен той порой.
Тревога в доме; с понятыми
Настигли, и нашли:
Они с пожитками своими
Хозяйские свезли.
Нет слова молвить в оправданье,
И уголовный суд
В Сибирь сослал их в наказанье,
В работу медных руд.
А старика меж тем с моленьем
Предав навек земле,
Приемыш получил с именьем
Чин старосты в селе.
Но что чины, что деньги, слава,
Когда болит душа?
Тогда ни почесть, ни забава,
Ни жизнь не хороша.
Так из последней бьется силы
Почти он десять лет;
Ни дети, ни жена не милы,
Постыл весь белой свет.
Один в лесу день целый бродит,
От встречного бежит,
Глаз напролет всю ночь не сводит
И всё в окно глядит.
Особенно когда день жаркий
Потухнет в ясну ночь,
И светит в небе месяц яркий,
Он ни на миг не прочь.
Все спят; но он один садится
К косящему окну.
То засмеется, то смутится,
И смотрит на луну.
Жена приметила повадки,
И страшен муж ей стал,
И не поймет она загадки,
И просит, чтоб сказал. —
«Хозяин! что не спишь ты ночи?
Иль ночь тебе долга?
И что на месяц пялишь очи,
Как будто на врага?» —
«Молчи, жена: не бабье дело
Все мужни тайны знать;
Скажи тебе — считай уж смело,
Не стерпишь не сболтать». —
«Ах! нет, вот Бог тебе свидетель,
Не молвлю ни словца;
Лишь всё скажи, мой благодетель,
С начала до конца». —
«Будь так; скажу во что б ни стало.
Ты помнишь старика;
Хоть на купцов сомненье пало,
Я с рук сбыл дурака». —
«Как ты!» — «Да так: то было летом,
Вот помню как теперь,
Незадолго перед рассветом;
Стояла настежь дверь.
Вошел я в избу, на полате
Спал старой крепким сном;
Надел уж петлю, да некстати
Тронул его узлом.
Проснулся черт, и видит: худо!
Нет в доме ни души.
«Убить меня тебе не чудо,
Пожалуй, задуши.
Но помни слово: не обидит
Без казни ввек злодей;
Есть там свидетель, Он увидит,
Когда здесь нет людей».
Сказал и указал в окошко.
Со всех я дернул сил,
Сам испугавшися немножко,
Что кем он мне грозил.
Взглянул, а месяц тут проклятой
И смотрит на меня,
И не устанет; а десятой
Уж год с того ведь дня.
Да полно что! Ты нем ведь, Лысой!
Так не боюсь тебя;
Гляди сычом, скаль зубы крысой,
Да знай лишь про себя». —
Тут староста на месяц снова
С усмешкою взглянул;
Потом, не говоря ни слова,
Улегся и заснул.
Не спит жена: ей страх и совесть
Покоя не дают.
Судьям доносит страшну повесть,
И за убийцей шлют.
В речах он сбился от боязни,
Его попутал Бог,
И, не стерпевши тяжкой казни,
Под нею он издох.
Казнь Божья вслед злодею рыщет;
Обманет пусть людей,
Но виноватого Бог сыщет:
Вот песни склад моей.
А вот и стихи, послужившие источником для исчисления десяти лет страданий Кита: «Так из последней бьется силы Почти он десять лет»! Кроме того, эти же десять лет упоминает и сам убийца: «а десятой Уж год с того ведь дня».
А вот и более чёткое понимание того, из какого литературного источника в стихотворении «Восстань, восстань, пророк России» Пушкин мог взять для этого пророка, под которым угадывается он сам, «вервие на выи». И лишнее подтверждение того, что конъектура М.Цявловского «убийца гнусный» верна («Восстань, восстань, пророк России, В позорны ризы облекись, Иди, и с вервием на выи К у.<бийце> <?> г.<нусному> <?> явись»). Ведь и поэма Катенина называется «Убийца», и то, что этот убийца совершил преступление в отношении благожелательного к нему приёмного отца прямо говорит, что эпитет «гнусный» уместен. Ну, а если мы вернёмся в 1833-й год, то сам по себе этот эпитет приведёт к поэме «Анджело» и словам Изабелы: «На гнусное свиданье, Сказал он, нынче в ночь должна я поспешить, Иль завтра ты умрешь» (5). А «он» это, конечно, жестокий властитель Анджело, под маской которого, как мы уже догадались, прячется всё тот же Николай I.
Кроме того, нам становится понятно, что «вервие на выи» не просто перекликается с петлёй, которую катенинский убийца накинул на шею приёмного отца, но и намекает на то, что Пушкин уже в 1826-м году, вскоре после казни декабристов, в автографе «И я бы мог как…» примерил этот образ к себе. И ближе становится понимание этого автографа, поскольку помимо источника зачёркнутых слов продолжения («шут на..») теперь выявился новый литературный источник, от которого возможен переход к другому варианту продолжения, т.е. к образу задушенного катенинским убийцей старика. А это позволяет разрабатывать не только направление в сторону «шута» (а один из шутов – это Иван-дурак из «Конька!), но и направление к старикам, под маской которых Пушкин спрятал самого себя. В 1833-м году одним из таких стариков оказался рыбак из «Сказки о рыбаке и рыбке», которого обижала и преследовала жена. Кстати, у братьев Гримм рыбак вовсе не старик, а его жена не старуха, но поскольку в 1833-м году Пушкину для «Пиковой дамы» и «Конька» потребовались старики и старухи, то он и ввёл сходные образы в «Рыбака и рыбку». А в ней чёткую перекличку пушкинской старухи с катенинским убийцей можно увидеть в стихах:
«Перед ним изба со светёлкой,
С кирпичною, беленою трубою,
С дубовыми, тесовыми вороты.
Старуха сидит под окошком,
На чём свет стоит – мужа ругает».
Сравниваем:
«В селе Зажитном двор широкий,
Тесовая изба,
Светлица и терем высокий,
Беленая труба».
И видим, что у Пушкина почти ничего не пропало (метод «Пушкин-Плюшкин»!), т.к. из «тесовой избы» Катенина он сделал «тесовые ворота», а «терем высокий» переместил к «высокому терему» старухи-дворянки. И при этом бережно сохранил белёную трубу и светлицу из катенинской поэмы.
Стих Пушкина «Старуха сидит под окошком» создаёт прямую перекличку с катенинскими словами: «он один садится к косящему окну» или «всё в окно глядит Особенно когда день жаркий Потухнет». Ну, а «день жаркий», конечно, мог вызывать у Пушкина воспоминание о жарком дне в середине лета, т.е. о 13 июля 1826-го года, когда были казнены декабристы. Об этом дне, как известно, помнил и Николай I. Так же, как и помнил о своём убийстве катенинский герой. А протягивая ниточку от этого героя к пушкинской старухе из «Рыбака и рыбки» мы догадываемся, что ко времени, когда у неё появилась новая изба и она села под окошком, преступление уже было совершено. И мы понимаем, что в подтексте Пушкин прячет время после 13 июля 1826-го года. Ну, а когда мы кладём рядом «Конька», где в контексте которого царь даёт Ивану корыта, а в подтексте которого высвечивается 1829-й год, то начинаем догадываться, что и в подтексте синхронно написанной «Сказки о рыбаке и рыбке» время, связанное с появлением у старухи нового корыта, не может быть ранее 8 сентября 1826-го года, когда у Пушкина состоялась первая встреча с царём. А его герой Иван встретился с царём на рынке, где как бы заключил трудовой договор, согласившись быть царским конюшим. И мы этому не удивляемся, т.к. и в «Рыбаке и рыбке» старуха «На конюшне служить его послала». Ну, а в более раннем «Балде» трудовой договор заключен, как и в «Коньке», на рынке, но со словами попа «нужен мне работник: повар, конюх и плотник». Повторю: «конюх»! В «Золотом петушке» соглашение происходит во дворце между царём и мудрецом, который за услуги сторожа-петушка просит Дадона исполнить когда-нибудь своё желание («волю»). Ну, а в «Мёртвой царевне» злой мачехе служит волшебное зеркальце, под маской которого опять же скрывается Пушкин. Это зеркальце было «в приданое дано», а мы, вскрывая подтекст, можем даже и уточнить - от кого именно. Ну, конечно же, от предыдущего царя, коим был Александр I. В той же «Мёртвой царевне" мы находим перекликающихся с купцами Катенина братьев-разбойников, которых Пушкин тоже называет «купцами», но в переносном смысле и с использованием русского свадебного фольклора: «Аль товар не по купцам?»
Тянем ниточку дальше и спрашиваем: а уж не из поэмы ли Катенина в «Коньке» возник сюжет с братьями-ворами, которым Иван сказал: «Стыдно, братья, воровать»? Правда, эти братья украли не «пожитки», а коней, но сюжет сходен: быстро обнаруженная кража, погоня, задержание и разоблачение. Правда, тут возникает вопрос: а можно ли называть этих братьев «купцами»? Смотрим в словаре Даля двоякое определение слова «купец»: «торговец, посадский, негоциант, торгующий чем либо», но тут же и «покупатель». Смотрим объединяющую поговорку: «Купля да продажа, тем и торг (свет) стоит». А вот и определение к слову «продавец»: «продающий что либо; купец, разнощик, привезший что либо на рынок…». А куда в «Коньке» ехали братья Ивана? Конечно, на рынок, где они, крестьяне, временно становились купцами. Но какова цель их поездки? А «Чтоб товар там свой продать». И вот тут при слове «товар» мы настораживаемся и спрашиваем: а о каком товаре идёт речь, если он выделен как гласная (да и главная!) причина поездки на рынок? Ответ имеется в начале сказки: «Братья сеяли пшеницу Да возили в град-столицу… Там пшеницу продавали, Деньги счётом принимали». Ранее мы уже выяснили, что под пшеницей в «Коньке» подразумеваются пушкинские произведения, готовые для печати. Спрашиваем: а что было готово у Пушкина к сентябрю 1826-го года? Ответ таков: во-первых, это «Борис Годунов», а, во-вторых, «Граф Нулин», несколько глав «Онегина» и другие, не столь крупные, стихотворные произведения.
В «Коньке» же мы видим, что изначально братья собирались открыто ехать на рынок со своим обычным товаром, но при этом «отправились тишком». А почему? Да потому, что «Взяли двух коней тайком», т.е. совершили кражу. Конечно, с юридической точки зрения могут быть сомнения – а можно ли называть кражей тайное заимствование у близкого родственника, с которым живут в одном доме и при этом ведут общее хозяйство? Но Иван, понятно, не юрист и поэтому без особых рассуждений обзывает братьев ворами. Однако в любом случае кони были Ивану возвращены. А вот насчёт возвращения «пожитков», похищенных в поэме Катенина, автор читателям не рассказал. И, конечно, эту оплошность Пушкин, дотошно и досконально «выдаивающий» источники, должен где-то исправить. Но где? Оставим пока этот вопрос открытым.
Тем более что в поэме «Убийца» есть и другие, более важные, направления для исследований. Но об этом в следующей главе.
Примечания.
1. См. интервью ТВ-каналу «Звезда», 24.02.22г. в 18ч.40м.
2. XIX,1048.
3. III,1104.
4. Ж1 221.10.
5. А II 165.