Дневник как приговор эпохе
ДНЕВНИК КАК ПРИГОВОР ЭПОХЕ*
Выбранные места из авторских примечаний-3
Чтобы знать хорошо историю своей страны, надо, как и в музыке, «поверить алгеброй гармонию» (А.С. Пушкин), необходимо уметь отличать подлинный архивный документ от искусно сделанной под оригинал подделки под красивый миф и романтическую пропагандистскую легенду. Чтобы знать и понимать отечественную историю, надо научиться поверять честными свидетельствами своих родных предков, участников событий, учителей истории, краеведов и просветителей тотальную ложь, обман и клевету книг, учебников, газет и журналов прошлых лет.
Чтобы написать честную, правдивую историю страны, необходимо существенно расширять круг исторических источников за счёт строго засекреченных документов, тайных дневников и мемуаров, написанных гражданами в эпоху смут и в мирное время, во время планового насилия и политических репрессий.
В каждом из этих частных (и большинстве своём честных) хронографах-воспоминаниях отразилось, то, что мы никогда не замечали по своему недомыслию и глупости, или не хотели знать и понимать по лености.
Порой в них отмечено такое, на первый взгляд незначительное событие и явление, ускользнувшее в своё время от внимания целых коллективов авторов-историков, которое в итоге определило ход дальнейшего развития страны и отразилось даже на физическом и психическом здоровье нации. (Sic! – А.А.)
Сегодня дневниковая запись столетней давности становится уже не второстепенным, как вчера, а прямым, первостепенным историческим источником. (1)
Мемуары и дневники, тайно написанные в лихую годину и в глухом подполье, значительно дополняют и весьма расширяют базу исторических источников и, соответственно, облегчают нам найти в своём прошлом историческую истину. Но при этом необходимо знать, что охота профессиональных историков за дневниковыми записями такого рода в нашей стране началась слишком поздно – сразу же окончания на них охоты со стороны советских чекистов, неутомимых борцов с инакомыслием и свободомыслием. Очень много дневников и домашних архивов было утрачено в XX веке-людоеде вместе с их несчастными авторами. Ещё больше дневников и дневниковых записей-свидетельств было по разным причинам уничтожено самими авторами или их родными и близкими.
В связи с этим, необходимо отметить с глубокой благодарностью благодатную работу тех историков-археографов, кто продолжает при поддержке исторического научно-популярного журнала «Родина» сохранять от гибели семейные архивы и домашние библиотеки, кто сумел на удивительном сайте «Прожито с Родиной» (PROZHITO.ORG) собрать более 2000 дневников россиян XIX-XX веков. Многие из нас, в основном, дилетантов разного уровня, до сих пор не осознали, насколько бесценны эти дневники и дневниковые записи как исторические источники. В них отражены те грани человеческого бытия, которые весьма трудно найти во всех государственных лживых учебниках истории, написанных советскими кандидатами и докторами исторических наук, политически лояльными и бесконечно преданными коммунистическому режиму. (Анатолий Апостолов, Россия: история болезни» - ПРОЗА.РУ)
Необходимо знать, что в СССР научная степень кандидата исторических наук была впервые присуждена в 1933 году на пике голодомора и людоедства за исследование, посвященное успехам коллективизации сельского хозяйстве, как одной из составных частей построения в стране социализма. (2)
И совсем не случайно, что настоящие историки-краеведы изучали отечественную историю не по учебникам, а по рассказам очевидцев, своих родных и близких, врачей, учителей, военных, участников войны, воспоминания жертв политических репрессий, чекистов. Историки-энтузиасты и специалисты по экологии человека изучали историю по мемуарам рабочих интеллигентов, по их переписке и дневниковым записям, носящим иногда исповедальный или нравоучительный характер, и/или по их религиозно-философским и назидательно-педагогическим трудам, написанных в форме дневника.
Примерами художественных произведений, написанных в виде дневника литературного героя, могут быть «Дневник лишнего человека» И.С. Тургенева, «Дневник провинциала в Петербурге» М.Е. Салтыкова-Щедрина.
Однако, эти «дневники», написанные в духе писателей «натуральной школы» Гоголя, Григоровича и Некрасова, никак не могут стать даже дополнительным, вторичным историческим источником.
Для того, чтобы стать историческим источником, мало одного общего правдивого реалистичного изображения действительности, мало критической оценки явлений самодержавного строя, борьбы с фальшивым приукрашиванием жизни, здесь нужен аргумент и факт, и собственноручное письменное свидетельство, как документ. Автору такого настоящего тайного дневника как исторического источника, как правило, чужды литературные изыски и приемы – аллитерации, аллюзии, апокрифы, апофеоз, идеализация прошлого, идиомы и неологизмы. Для дневника как для исторического источника характерен в основном биографический, научный и сравнительно-исторический метод (компаративизм) и порой гражданственная инвектива.
Вспомним хотя бы «Житие протопопа Аввакума, им самим написанное», в котором трагически и ярко отражена борьба духовного «града божьего» с «земным градом» греховного насилия, измены и гражданской трусости: «Еще Антихрист в Москву не вошёл, а вы все скурвились!»
Вспомним автобиографическую «Исповедь» Блаженного Августина Аврелия, епископа Гиппонийского, в которой изображено развитие и становление человеческой личности из её почти животного состояния.
Дневником может быть каждодневная запись событий внешней или внутренней (личной) жизни какого-либо имярека, составленная им самим. Дневником может быть последовательная запись автора о событиях, в которых он участвовал, где зафиксированы все его душевные волнения и переживания, анализ пережитого и размышления. Например: В. Инбер – «Три года жизни» (дневник писательницы 1941-1944 гг. в Ленинграде); В.Г.Короленко – «Записные книжки» (дневник писателя 1880-1900 гг.).
Вспомним, наконец, «Исповедь отщепенца» логика, философа и социолога Александра Зиновьева, в которой отражён трудный и мучительный путь деревенского паренька из Хохломы к вершинам исторической Истины, к гражданской доблести и человечности. (3)
Дневники прямых свидетелей «красного террора» и Гражданской войны – это, по сути, обвинительные приговоры своему времени, адресованные потомкам до востребования. Дневники научно-технической интеллигенции о принудительно-репрессивном колхозном строительстве и спешной, лихорадочной индустриализации (милитаризации) страны «любой ценой – это и есть та самая стальная арматура в бетонном блоке коллективной исторической памяти, та самая основа основ честной и правдивой отечественной истории.
Такие дневники являются для правящих режимов весьма опасными документами – власть за ними ведёт постоянную охоту, их, обнаружив при обыске жилища, либо навечно засекречивают, либо уничтожают вместе с авторами.
В дневниках такого рода содержится не только глубокий анализ всего пережитого лично и поколением современников, но и дан завет потомкам до востребования, сделан прогноз и/или пророчество на ближайшее будущее. Их авторы были образованными людьми своей эпохи, они задолго до нас знали, что причина порождает следствие, что косное бытие определяет, увы, не только сознание, но и психическое состояние людей.
К сожалению, таких дневников из двух тысяч уже собранных под эгидой журнала «Родина», весьма мало, пожалуй, не больше десяти. К ним можно отнести дневник современника А.П.Чехова и первого историка Таганрога – Павла Петровича Филевского (1856-1951), а также дневник профессора Николая Добротвора, опубликованного в 1995 году в Нижнем Новгороде в документальном сборнике «Забвению не подлежит». (4)
В них содержится много горькой правды о советско-германской (Великой Отечественной) войне, о том, как на самом деле и за счёт кого в тылу ковалась Победа, как существовали и мучились, страдали, работали и выживали люди в годы войны.
Историк-краевед Николай Добротвор отмечал не только героическую сторону сопротивления внешнему злу, но и ее оборотную сторону – проявление индивидуальных отрицательных человеческих черт. В своем дневнике он с горечью отмечает: «Война нравственно портит людей. Все дозволено – теперь лозунг войны. Люди стали грубы, непочтительны друг к другу. С одной стороны отвага, геройство, самопожертвование, а с другой – проявление черствости, грубости». Дневники позволяют составить объективное представление о том времени, людских судьбах. Это нужно нам, чтобы понять, что в годы войны пришлось преодолевать сопротивление не только внешнего врага – фашизма, но и внутреннего. Немалую опасность представляли собой дезертиры, мародеры, паникеры, жулики, спекулянты, все те про кого говорят: «Кому война, а кому мать родна!» Каждый автор по-своему и со своих нравственно-мировоззренческих позиций смотрел на свою эпоху. Один считал себя счастливым человеком от того, что оказался участником великих исторических событий, другой – глубоко несчастной жертвой Судьбы и Рока. Так, советский историк-краевед Николай Добротвор в одной из поздних дневниковых записях писал: «Я – счастливейший человек. Я жил в исключительные годы. Я пережил: русско-китайскую войну, русско-японскую войну, революцию 1905 года, первую мировую войну, революцию 1917 года, гражданскую войну, эпоху социалистического строительства, вторую мировую войну. Для одной жизни – это слишком много!» Его предшественник, Павел Филевский, проживший гораздо больше Добротвора и переживший больше войн, голодных лет, пандемий и социальных потрясений был реальным пессимистом и не оставлял никаких надежд на коммунистический тоталитарный режим, изначально основанный на тотальном насилии и страхе. Один в итоге стал советским учёным историком и краеведом, другой – из человека третьего сорта, каким являлся старорежимный интеллигент в государстве рабочих и крестьян, перешёл в разряд «социального балласта», отщепенца и отброса общества. За год до начала войны с Германским Рейхом Павел Филевский с горечью писал в своём дневнике: «Что можно сказать о режиме, в котором вот уже 23 года я, по крайней мере, ни одного дня, а тем более ни одной ночи не провёл спокойно. Ведь это я говорю без преувеличения, всегда чего-то ждёшь, чего-то опасаешься и за себя, и за близких друзей, и ведь так живёт 99 процентов населения. Довольно уже одной этой тревоги, чтобы подписать смертный приговор и вечное проклятие этой системе…»*
Но оба и все остальные одинаково, со всех сторон создавали коллективный портрет своё эпохи.
На глазах таких краеведов-долгожителей и педагогов-просветителей происходила динамика развития и распада нового тоталитарного режима на костях и развалинах старого. На их глазах происходил крах так называемой социалистической морали и торжество зооморализм. Они были свидетелями того, как революция стала пожирать своих детей, как беспощадная интернациональная мафиозная политическая система стала воевать с собственным народом.
Как победив гитлеровскую империю, советская Держава стала пожирать (разрушать) саму себя, превращать своё правое дело в дело бесчеловечное, неправое и неправедное.
Как власть в центре и на местах весь свой «сволочизм» и бесчеловечность сваливает на «плохой» народ и на пережитки и «язвы проклятого прошлого».
Обычаи и нравы, домашний быт и домострой, общественные правила, «храм души» и человеческое общежитие, «философия жизни» простого человека на лоне природы и в городской, промышленной среде – всё вобрала в себя человеческая память. Воспоминания о динамитных и патронных заводах при монастырях (в Чапаевске), о лагерных лесозаготовительных базах и ДОКах, при погостах (Княжпогост), о режимных посёлках при урановых рудниках и шахтах (рудник Свободный) и боль искалеченных душ и судеб детей войны, детей Беды. (5)
Разрушенные, полуразрушенные и сохранившиеся храмы на крови, возникшие новые жилые районы на снесённых старых кладбищах, построенные дворцы культуры и библиотеки на костях в советских городах (Донская публичная библиотека на Братском кургане) как артефакты и вещественные доказательства совершённых ещё при нашей жизни социальных преступлений. И целые блоки письменных документов, строго засекреченных и рассекреченных. Домашние архивы и библиотеки. Дневники и мемуары о пережитом, об известном и забытом. Переписка и дневниковые записи наших отцов и дедов как коллективная национальная память, как обвинение и приговор. (6)
В России, как и в СССР, отдельные дневники и мемуары были не только историческими документами, но и политическими. Влияние политического режима на историю советского общества было очень сильным, возможно и чрезмерным, как ни в какой другой стране. Всё зависело от времени написания дневниковых заметок, от того, какая стояла на дворе политическая погода, кто был в данный момент в стране великим Вождем и главным Чекистом.
Есть не только стилистическая, социологическая и статистическая разница между дневниками и мемуарами 20-х годов и дневниковыми записями 30-х – начала 50-х годов, но и чисто психологическая на подсознательном уровне. Чаще всего мода вести дневники находила своё развитие в гимназической и реже в студенческой среде. Их авторами руководило мелкое тщеславие, отчасти гордыня, юношеский максимализм, стремление осознать себя как сложную, оригинальную и независимо мыслящую личность. Такие дневники, как правило, охватывают, незначительный период, от одного года до двух-трёх лет, до первого замужества или до поступления в университет, и представляют интерес только для специалиста по возрастной психологии и социальной антропологии.
Не всякий дневник может стать полноценным источником. Для этого необходимо несколько условий, главным из которых является его документальность. Каждая из дневниковых записей должна быть письменным документом, фиксирующим особо значимые и знаковые (с точки зрения автора) события в свете личных, общественных и национальных интересов страны. Историка-документалиста в дневниковых записях не должна волновать форма их изложения, художественная обработка текста и приёмы, характерные для мемуарной и художественной исторической литературы. Главным является содержательная, оценочная реальная и психологическая часть дневника, который является психологическим автопортретом имярека на фоне пережитой им эпохи в процессе своего самопознания и осознания своего места на волнах пространства-времени.
Дневники бывают разными по форме изложения и по объему исторической информации, по эмоциональному накалу, интеллекту и гражданской позиции. Только подлинный, рукописный, авторский экземпляр дневника может считаться историческим источником, полноценным документальным материалом, ибо даже самые добросовестные их публикации в научных сборниках проходят произвольный выбор текстов, претерпевают значительные цензурные сокращения и купюры, что значительно искажает интерпретацию автора дневника, свидетеля того или иного события и соответственно его гражданскую позицию. Трудно сказать, каков процент позднейшей правки составил в дневниковых записях. При подготовке дневника к изданию что-то уточняется, что-то проясняется, что-то, убирается вообще как недопустимое, возмутительное и политически некорректное. Такие позднейшие исправления делаются прямо по тексту. Есть особая категория правки – чисто конъюнктурного порядка. Создание совершенно новых дневников, отвечающих духу времени, с уничтожением старых при специальной лаборатории документоведения и граверного дела ОГПУ-НКВД практиковалось при «красном мистике»-чекисте Менжинском, при «кровавом карлике» Ежове и при прагматичном чекисте-«атомщике» Берии.
По моему частному мнению, тексты дневников и мемуаров не должны вообще подвергаться никакой литературной (и тем более цензурной) правке со стороны редактора-составителя сборника документальных материалов, вместо неё лучше публикуемый текст дневника снабдить научно-справочной литературой, именным указателем, тезаурусом и глоссарием, толковым словарём устаревших слов, понятий и выражений, примечаниями и пояснениями. Историк-архивист рассматривает дневник и дневниковые записи только как исторический источник, а не как черновой материал для написания художественных произведений, романов, пьес и сценариев для кинофильмов.
Для историка-обществоведа и политолога в основном имеют интерес только дневники авторов-долгожителей, таких например, как Павел Петрович Филевский, который сумел прожить одинаково долго в двух веках при трёх царях и двух вождях. Его дневники нужно уметь читать. Для этого нужно знать исключительно хорошо быт и нравы, дух и психологию коммунистического режима советского социума. Сегодня существуют методики, которые позволяют получить значительный объем скрытой информации как об одном лице, так и о социальной группе, к которой принадлежал автор. Приня¬то считать, что значительный объем скрытой информации источ¬ников можно выявить с помощью количественных методов, кото¬рые используются для обработки большого массива исторических источников. (А.П.Девятов)
Метаморфозы, происходившие в психологии фигурантов тотального насилия и морально-нравственного противостояния жертв массовых репрессий, хорошо отражены в «Дневнике» в «Дневниковых записях» современника А.П.Чехова, первого историка Таганрога, краеведа и просветителя Павла Петровича Филевского (1856-1951). Он, выпускник Харьковского университета, яркий историк и писатель-просветитель сам стал жертвой массового доносительства в эпоху яростной борьбы большевиков с инакомыслием, Русской православной церковью, с религиозными философами-мыслителями, со «старорежимными» историками-краеведами и просветителями.
Тогда, после «красного террора», и после убийства Кирова, массовое (политическое) доносительство приобрело характер пандемии. Доносили друг на друга многие. Доносы писали гражданские и военные, даже лица духовного звания. Доносили даже на самих себя. Политический извет процветал повсюду. Особенно в писательских и творческих союзах, связанных с хорошо финансированной политической пропагандой. Донос стал не только доказательством личной лояльности к правящему режиму, но ещё и одним из способов существования. (7)
Так, например, во избежание репрессий по религиозному признаку, протоиерей соборной Успенской церкви Михаил Знаменский, выдав тайну исповеди, написал донос в Таганрогское ОГПУ на краеведа и просветителя Павла Филевского. По этому доносу историк-краевед и убеждённый монархист был арестован и отправлен на три года в административную ссылку. Как известно, автор дневника великодушно простил священника-доносчика. В своём дневнике Павел Петрович написал: «Мне большое зло причинил отец Михаил Знаменский своим на меня доносом в ГПУ, но я давно об этом забыл и простил его».
История полёта Юрия Гагарина в Космос и в Бессмертие –это не только стихи и песни и парадные визиты мира первого космонавта во все уголки планеты, это ещё и апрельские дневниковые записи писателя и лагерного узника Варлама Шаламова, участника подготовки первых советских космонавтов Николая Каманина, искусствоведа Нины Дмитриевой, актера Никола Мордвинова и многих других, осознавших, что жизнь их не прошла зря, бессмысленно и глупо. А гибель Юрия Гагарина в дневниках и дневниковых записях советских граждан была отражена как общенародная трагедия и невосполнимая национальная утрата, как крах коммунистических иллюзий и надежд на своё светлое будущее.
В дневниках не только одна «горечь заблуждений и сердца горестных замет», в них оценка своего времени, в них критический анализ и пророчество, в них тревога за будущее своего потомства, в них предостережение об опасности и личные заветы. Уникальность дневников и дневниковых записей как исторических источников состоит в том, что их никогда не может быть много, что им, как и мемуарной литературе, не грозит изобилие, особенно таким, в которых автором выражен сам тлетворный дух, и суть своего времени, и вынесен особый смертельный приговор своей эпохе.
Как правило, такие рукописи, в которых не Всевышний произнёс свой приговор, а обычный человек, вопреки Михаилу Булгакову, чаще всего горят и исчезают, попадают в утильсырье или на мусорные свалки, изымаются у жертв в очередную Калидонскую охоту на диссидентов мысли в любое лихолетье и любую смуту.
Печальная судьба своих рукописей и книг, своего домашнего архива и семейной библиотеки всегда волнует мыслящего и образованного человека. Об этом тревожился в своей записи от 26 декабря 1939 года краевед и просветитель Павел Петрович Филевский: « …Теперь меня мучает мысль, как сохранить мои записи, чтобы они могли перейти к потомству и передать всё, что пережил, чувствовал один из страдальцев этого ужасного времени. Передать кому-нибудь боюсь, он может в минуту опасности уничтожить, да я этим подвергаю его опасности…<…> …Ко всему этому у меня нет наследника, к которому после моей смерти перейдёт всё моё имущество и оно может попасть в руки финотдела…»(8)
Особенно это характерно для опубликованных в печати дневников, касающихся событий военного времени, которых сохранилось весьма мало. В советской армии во время войны вообще запрещалось делать какие-либо дневниковые записи. Строгую военно-политическую цензуру проходили все воспоминания и мемуары советских маршалов и полководцев, что значительно снижало их историческую ценность и познавательный интерес к ним читателей. Необходимо не забывать, что Россия советская и постсоветская всегда была и остается страной засекреченной правды. Надо понимать, что как над всеми авторами дневников, дневниковых записей и мемуарной литературы, так и над их редакторами-публикаторами довлел наследственный и подсознательный Страх. В стране тотального доносительства существовал не только самоизвет (донос на самого себя), но и дневник, умышленно написанный для компетентных органов как документальное доказательство своей невиновности и идейной непогрешимости. К роду таких фальшивых дневников можно отнести дневниковые записи ожидавшего ареста драматурга А.Н.Афиногенова, дневниковые записи писателя и дипломата Александра Аросева и некоторых чекистов-писателей (Александр Эйдук).
В 30-40-е годы прошлого столетия вполне открыто, и не таясь, писались так называемые дневники лояльности, «безграничной любви и преданности к родной партии», дневники настоящего советского человека и патриота, дневники настоящих строителей социализма и защитников социалистического Отечества». Такие «дневники лояльности» не прятались далеко от постороннего глаза, их можно было легко обнаружить во время обыска квартиры очередного, оклеветанного завистниками и недоброжелателями советского человека, стать вещественным, документальным доказательством «невиновности имярека». Что касается тюремных дневниковых записей, то советская эпоха таковых не имеет, всё, что когда-то было написано советскими узниками, изымалось, а потом уничтожалось в зависимости от приговора их авторов.
Почти невозможно было вести дневниковые записи в тюрьмах и лагерях, в системе ГУЛАГА. Как известно, писатели Александр Солженицын и Варлам Шаламов не вели в заключении дневниковые записи, все их воспоминания вылились в художественные произведения и публицистику уже после освобождения из лагеря. В условиях тотального доносительства и строгого режима содержания исправительно-трудовой колонии, при постоянном дефиците писчей бумаги и письменных принадлежностей, вести дневник было практически невозможно. Известен лагерный дневник учительницы математики, Амалии Суси (в девичестве Тигорен), финки по национальности, жительницы посёлка Тексово под Ленинградом из 28 мелко исписанных полотен, который был передан ею родственникам в 1972 году. Как полагают научные сотрудники Музея истории ГУЛАГА в Москве, «писалось, очевидно, не в лагере, но, безусловно, в глубокой тайне». Дневники всегда разные как по содержанию, так и по духу изложения, ибо нет на свете двух абсолютно одинаковых людей. А посему между дневниками императора Николая II и дневниками русских крестьян А.А.Замараева и П.Н. Чивильдеева пролегает глубокая социально-экономическая и духовно-нравственная пропасть, пропасть между венценосным мещанином-потребителем и хлеборобами-кормильцами (9)
Главной особенностью дневников является их документальность, основанная на показаниях очевидцев описываемых событий. Они способны восстановить множество фактов, которые не отразились в других видах источников. Воспоминания – это не бесстрастная фиксация событий прошлого, это своего рода исповедь и обвинение, жалоба Судьбу и приговор своей Эпохе. Дневники и мемуары, как никакой другой документ, субъективны. К дневникам и мемуарам одиозных личностей, как и к любым другим источникам, необходим критический подход. Одно дело, когда перед историком лежат воспоминания старого учителя-краеведа или агронома-землемера, другое дело – «дневник» Анны Вырубовой, фрейлины императрицы Марии Федоровны или воспоминания дочери русского мистика Григория Распутина – Матрёны. Прежде всего, необходимо учитывать личность автора, время и место действия описываемых событий. Очень важно установить положение, занимаемое автором в происходивших событиях, а стало быть, его осведомленность о них. Важным вопросом критического анализа мемуаров является установление источников осведомленности автора. Помимо собственной памяти, мемуарист привлекает дополнительные материалы. Источники воспоминаний могут быть письменными и устными. Дневники – это не только психологический отпечаток личности автора. Их нельзя считать продуктом исключительно личностного происхождения. Они ещё несут на себе печать своего времени. Искренность автора дневниковых записей, полнота и достоверность его впечатлений зависят от той эпохи, в которой они писались, и от психического и психологического состояния общества.
Надо не забывать, что на глазах таких историков-краеведов и свидетелей – долгожителей XX века как Павел Филевский и Ерванд Шахазиз велась в центре и на местах беспощадная война политических бандитов и террористов Ленина, Свердлова и Троцкого с русским народом. У них на глазах Сталин, через террор и голод, насилие и страх отбивал у советских граждан и у военных волю к сопротивлению и готовность воевать с оружием в руках против коммунистической власти, против любой власти вообще. У них на глазах возникал из «пушечного мяса» и бесчисленных рабов «Гомо советикус», особый вид выносливых и неприхотливых, смиренных и послушных прямоходящих, не мыслящих своё существование без жёсткой, железной Диктатуры и без репрессий беспощадных комиссаров Красной Инквизиции. На их глазах преступный режим большевиков превращал коммунистическую империю в страну ущербных, психически нездоровых людей, и никто из них не тешил себя иллюзиями, что коммунистический режим имеет все основания меняться и перерождаться к лучшему в своём поступательном развитии.
Авторские примечания, источники и литература.
1.Валегина К.О., Приймак Н.И. Мемуары, дневники, письма как исторический источник: учебное пособие. М.:Лема, 2018.
2. В СССР первым кандидатом исторических наук стал выпускник Института Красной Профессуры Николай Михайлович Добротвор (настоящая фамилия – Александров). В 1933 году Н.М. Добротвор защитил в Москве кандидатскую диссертацию на тему «Борьба за хлеб – борьба за социализм». Это была первая в СССР защита кандидатской диссертации на основе закона об ученых степенях и званиях. Об этом грустном факте мы никогда не должны забывать, когда речь идёт о небывалых достижениях советской исторической науки в борьбе за объективную историческую правду.
3.Житие протопопа Аввакума, им самим написанное, и другие его сочинения. Архангельск, 1990; Исповедь Блаженного Августина Аврелия, епископа Гиппонийского, рус. пер. М.:1991; Зиновьев АА. Русская судьба или Исповедь отщепенца. М.: ЗАО Изд-во Центрполиграф, 2000.
4.Забвению не подлежит: Неизвестные страницы нижегородской истории (1918 - 1984 гг.). Книга вторая / Сост. Л. П. Гордеева, В. А. Казаков, В. В. Смирнов. - Н. Новгород: ВВКИ, 1994;Из дневниковых записей Н.М. Добротвора (19 июня 1941 – 9 мая 1945 гг.) / сост. М.Н. Добротвор // Забвению не подлежит: Страницы нижегородской истории (1941-1945 гг.). Книга третья / Сост. Л.П. Гордеева и др. – Нижний Новгород: Волго-Вятское книжное издательство, 1995.
5. Книга Памяти жертв политических репрессий (Мытищинский муниципальный район Московской области) Дети войны, дети беды. / Авт.-сост. Г.А. Дениско. – М.: Издательство «Горная книга, 2020.
6. Анатолий Апостолов. Об известном и забытом. Научно-популярные исторические очерки, статьи, эссе. М.Издательство УРАО, 2000.
7. Анатолий Апостолов. Как продать ближнего. Донос как способ существования. М. Издательство УРАО, 2000, СС.148-157 – Союз «творческих доносителей».
Необходимо заметить, что до сих пор не составлен полный мартиролог тех русских и советских писателей, кто пострадал или погиб по доносу своих собратьев по перу, от членов Союза писателей СССР. Увы, политический извет как средство существования и как оружие завистников в расправе со своими талантливыми соперниками – одна из самых неприятных и негласно табуированных тем. Союз писателей СССР и его краевые и областные правления, городские писательские организациями, по сути, являлись своеобразными вполне реальными чекистскими мышеловками с отравленным сыром. «Фактор завистливого Сальери» особо ярко проявил себя в творческих союзах СССР, когда борьба обладателей членских билетов за земные блага достигла апогея, когда этих благ у государства стало катастрофически не хватать на всех. Известны случаи прямого отравления удачливого, успешного писателя-провинциала на почве лютой зависти и ревности в Нижнем буфете ЦДЛ и в общежитии Литинститута имени Максима Горького. См. Медоносная судьба. Жизнь и творчество поэта Вячеслава Богданова. Москва –Рязань, ГУП РО «Рязанская областная типография», 2020. «Вячеслав Богданов входит в золотой круг русских поэтов, кто рано и трагически не по своей воле распрощался с жизнью, в круг Николая Рубцова, Бориса Примерова, Дмитрия Блынского, Николая Анциферова и Анатолия Передреева». (Виктор Сошин)
8. Дневник тотемского крестьянина А.А. Замараева. 1906-1922 годы. М, 1995. Дневниковые записи о семейной и деревенской жизни, крестьянском труде – уникальный источник, как никакой иной, дающий представление о характере крестьянской работы, последовательности производственных операций, раскрывающий, так сказать, технологию труда. Лаконичные записи воссоздают жуткую картину времен коллективизации. Читаем отрывок за 1931 г.: "В этом году было у нас взято несколько семей, раскулачены. В конце мая ночью приехали солдаты, атаковали село ночью совместно с нашими партийными и выгоняли из домов стариков и больных, не было пощады никому..." (Дневник крестьянина Петра Чивильдеева) - Камерова Н. В. Репрессии по отношению к историкам в СССР в 1929 - 1938 гг. // Научно-методический электронный журнал «Концепт». – 2013. – Т. 3. – С. 751–755.
9. Донской временник. Год 1996-й. Донская государственная публичная библиотека. Ростов-на-Дону. 1995.,СС.113-173 - Биографические справки и очерки о памятных событиях.
Павел Филевский до конца жизни оставался монархистом особого склада, монархистом западноевропейского склада и тем самым вслед за А.С. Пушкиным выступал за просвещённый парламентский монархизм. Судя по его дневниковым записям-размышлениям, ему были близки взгляды Макса Шелера (1874-1928), немецкого философа-идеалиста, одного из основоположников философской антропологии, аксиологии, социологии познания. В суждениях об этике Филевский был на стороне Шелера, разделял его материальную этику ценностей, в основе которой лежит учение о чувстве как направленном акте постижения ценности. Таганрогскому историку-краеведу и просветителю близки были также взгляды немецкого философа-идеалиста и романтика Фридриха Шеллинга (1775-1854) на искусство как на высшую форму постижения мира через Абсолют как тождество природы и духа, субъекта и объекта, через самораздвоение и саморазвитие к самопознанию и совершенству. Он, как и Шеллинг, источник зла видел в свободном отпадении человека (Каина) от Бога-Абсолюта, в наличии в иудео-христианском боге «тёмной основы», в наличии манипуляционной системы благословения и проклятия. Этот метафизический факт продолжает беспокоить нас и сегодня при рассмотрении в каждом конкретном случае своего права проклятие и благословение.
25.06.2022, в День преподобного Онуфрия Великого исправлено и дополнено