Зимние вечера в маленьком городке на Острове были долги и скучны.
Я приходил домой из школы в три часа, разжигал печь, и полчаса грелся у нее, думая о всякой ерунде, вроде, о носках, которые надо постирать, и о рубашках, которые стирать еще не надо.
Потом я садился проверять тетради и управлялся с ними за час. Планов уроков я никогда не писал, потому что всегда считал и считаю их до сих пор ненужной придумкой бюрократов.
Итак, к пяти часам вечера я был свободен и начинал думать о том, чем занять себя до десяти часов, когда я обычно ложился спать. Читать я уже просто физически не мог, начитавшись вдоволь на шести уроках русского языка и литературы. Идти в кино было далеко, да еще и по морозу, порой против обжигающего ветра, порой с метелью. А, главное, никто не знал, что за фильм показывают сегодня в Доме культуры. Придешь туда по такой непогоде, а там идет «Моя любовь» выпуска 1936-го года, которую ты видел не менее десяти раз.
Телевидения в нашем городишке тогда еще не было, и мне оставалось только сидеть у печки и слушать страшно хрипящее радио, звуки которого напоминали мне завывание шамана во время грозы. Когда слушать это мне становилось невмочь, я садился за стол писать письма родным и друзьям или стихи.
Прежде чем перейти к изложению основных событий этого рассказа, я хочу описать бытовые условия, в каких я жил тогда.
Я занимал крошечную комнатушку на втором этаже деревянного дома, который у нас называли учительским. Эта каморка когда-то была кухней двухкомнатной квартиры, но затем к нам в школу приехал с материка работать одинокий пожилой человек. Судя по документам, он был отличным преподавателем математики, имевшим много наград и почетных званий. И специально для него в эту квартиру пробили второй вход, прямо на кухню, отгородили её от жилых комнат – и живи, не хочу.
У этой кельи было одно, но огромное преимущество: для её отопления требовалась всего одна охапка дров в сутки, в то время как жильцы просторных квартир тратили на это уйму дров, угля и времени.
Выдающийся математик вскоре был уволен, оказавшись не тем, за кого он себя выдавал, и в эту комнату поселили меня, так как в японской фанзе, где я обитал прежде, случился пожар. Его быстро потушили, все мои вещи остались в целости и сохранности, но жить в этом доме без одной стены было невозможно.
В моем новом жилище помещались лишь вышеупомянутая печь, кровать, маленький столик с двумя ящичками и два стула. Да еще я сам прибил к стене полку для книг и купил в магазине «Хозтовары» огромный бак для воды, который поставил на плиту.
Теперь о моих соседях. В смежной с моей каморкой двухкомнатной квартире жили две семейные пары: руссовед Николай Федорович с женой Ниной Петровной, преподававшей математику, и историк, которого все в школе, не исключая учеников, звали просто Шуриком, и его супруга Клара Васильевна, англичанка. Несмотря на то, что одна из комнат была проходной, обе семьи прекрасно ладили.
В квартире напротив было общежитие, в котором жили три незамужних девушки, все учительницы начальных классов: Люся, Вера и Таня, а также разведенная женщина, физичка Раиса Прокофьевна.
Видимо, зимняя скука донимала в этом доме не только меня, и однажды ко мне зашел мой коллега Николай Федорович и пригласил меня к ним «перекинуться в картишки». Он обучил меня игре, называвшейся «тысяча», главными достоинствами которой были ее длительность и денежный выигрыш в размере от десяти копеек до рубля. Игрался вариант «втроем на троих», поэтому из общежития приглашалась девушка Вера, которая тоже вечно страдала от скуки.
По-моему, на третий день этих карточных баталий Шурик достал из буфета бутылку водки и селедку, всегда считавшейся лучшей закуской в мире. Он сказал, что всё куплено на его трофеи, так как он оказался самым удачливым игроком среди всех нас.
Водку разлил сам Шурик в пять маленьких стограммовых рюмочек (девушка Вера пить отказалась), а Николаю Федоровичу предложили разделать селёдку. Но когда я увидел, как он это делает, я отодвинул его от стола и взял дело в свои руки. Мой коллега уже отрезал голову, и я, захватив пальцами рыбу за оба кончика её хвоста, резко дернул их в разные стороны. У меня в руках оказались две полоски филе, между которыми повис хребет, истекающий жиром. Осталось разрезать филе на кусочки , и закуска была готова.
Все были удивлены моим мастерством, и мне пришлось объяснить, что это мой фирменный способ разделки рыбы, который так и называется: «селёдка по-аксюзовски». Хотя на самом деле, я перенял его у курильских рыбаков во время похода со школьниками на Курилы.
Вскоре такая прелюдия игры стала традицией, но никто из нашей компании, даже жены Николая Федоровича и Шурика, не опасались, что это приведет нас к пьянству. Лёгкая разминка перед игрой и только. И мы не сдавали карты, пока не появится Шурик и не достанет из своего портфеля холодную от мороза бутылку и сверток с селедкой.
Но однажды он задержался. Клара Васильевна уже начала волноваться, когда распахнулась дверь и в ее проеме мы увидели улыбавшегося Шурика, а рядом - смущенную девушку в белой шубке.
- Представляете! – с порога закричал он, заметив, как грозно смотрит на него его жена.– Иду я по улице и вижу одинокую фигуру этой красавицы, дрожащую от стужи. Оказывается, она живет совсем рядом с нами, родители уехали в Ильинск в гости к друзьям, а она потеряла ключ от квартиры. А когда я пригляделся, то узнал в ней прошлогоднюю выпускницу нашей школы Сонечку Соколову. Теперь она работает швеёй – мотористкой в ателье по соседству с нашим домом. Сейчас мы отогреемся, выпьем чарочку, и научим ее играть в «тысячу». А после того, как я вновь заберу все деньги с кона, мы, мужчины, пойдем ломать замок.
- А, по-моему, надо подобрать ключ, - сказал Николай Федорович, самый умный и опытный из нас.
- Вот ты и собирай все ключи, которые есть в доме, - распорядился Шурик. – А мы займемся сугревом Сонечки.
Я сразу же узнал эту девушку. В ее классе я не преподавал, но однажды две недели замещал там заболевшую учительницу и хорошо запомнил один наш разговор с Соней.
Мы задержались в школе на репетиции новогоднего вечера и шли домой вместе. Было уже темно и, как всегда морозно. Мы выбрали дорогу покороче, то есть, по льду речки, отделявшей школу от наших домов. Но мы не знали, что накануне днем прошел снег, протоптанная тропинка исчезла под ним, и нам пришлось брести по сугробам. Соня была в валенках, а я в ботинках, и тогда она пошла впереди, прокладывая для меня дорогу. Минут через пять она сказала: «Давайте чуточку отдохнем, а то я запыхалась». Потом повернулась ко мне лицом и спросила: «А вы где учились на учителя?» - «В городе Орджоникидзе, на Северном Кавказе», - ответил я. – «Я тоже буду поступать на филфак, - тихо призналась Соня. – Я решила так после вашего вчерашнего урока, когда вы рассказывали о Толстом. И вы сказали о нем так, как Ирина Ивановна никогда бы не смогла сказать» - «А что я сказал такого особенного?» -удивился я. – «Вы сказали: «Если вас обидели, несправедливо отругали или унизили, начните читать «Войну и мир» Толстого. И всё пройдет».
В этом году, когда я вернулся из отпуска, мне захотелось узнать о судьбе девушки, запомнившейся мне после того разговора. Мне сказали, что Соня не прошла по конкурсу в Южно- Сахалинский пединститут и пошла работать.
И вот теперь я вижу её в нашей компании, страшно смущенную, но и счастливую от оказываемого ей внимания. Нас много, а она одна, и взгляд ее растерянных глаз скользит по нашим лицам, не зная, на ком остановиться. Наконец, она узнает меня и смотрит на меня долго – долго, будто прося поддержки.
- Друзья! – кричу я. – Я хорошо знаком с Соней, а потому беру её под свою опеку. И первым делом научу её разделывать селедку «по-аксюзовски». Мы должны, мы просто обязаны передавать свой опыт, навыки и умения молодым.
Я беру её под руку, отвожу к кухонному столу и тихо говорю ей на ушко:
- Ты не волнуйся. Сегодня будет только теория и демонстрация этого процесса. А завтра мы перейдем к практике.
- Вы приглашаете меня прийти сюда и завтра? – удивленно спрашивает она.
- Конечно! Разве ты не видишь, что тебя уже приняли в члены нашего дружного коллектива картежников и любителей селедки «по аксюзовски?». И не отказывайся, пожалуйста, выпить пятьдесят граммов водки. Стать пьяницей мы тебе не дадим, а от простуды спасём.
Под её пристальным взглядом я лихо разделываю селедку, она едва успевает ахнуть от удивления, как Шурик уже протягивает ей рюмку и провозглашает тост:
- За нашу прекрасную гостью!
В его словах нет никакого преувеличения: раскрасневшаяся Соня действительно очень красива в этот момент, и все, не исключая супружниц наших женатиков, смотрят на неё с восхищением.
Потом мы играли в «тысячу», четыре на четыре, пригласив еще Раису Прокофьевну, и Соня даже выиграла какую-то мелочь, чему была очень рада: ведь она играла в карты первый раз в своей жизни.
Уже в одиннадцать часов мы пошли открывать Сонину квартиру.
Николай Федорович сделал это быстро и изящно: он посветил фонариком в замочную скважину, мгновенно вытащил из связки нужный ключ и открыл дверь. В квартире было холодно, и он посоветовал Соне:
- Ложись сейчас же в постель, и укройся всеми одеялами, что у вас есть. Не хватало, чтобы ты еще простудилась и заболела. Где мы тогда найдем восьмого игрока?
Она пришла и на следующий вечер и снова выиграла. Потом еще и ещё.
Шурик мрачнел с каждым ее выигрышем и перестал покупать водку, чему была очень рада его жена.
Не помню уже на который день, Соня вышла из «игрального зала» вместе со мной и неожиданно спросила:
- Можно я зайду к вам?
- Заходи, - пригласил я.
Она внимательно оглядела мою комнатушку и сказала:
- А у вас тепло и уютно. Не хватает только занавесок на окне. Я завтра вам принесу из ателье, у нас есть много лишних. Мы шьем их из лоскутов, вдруг кому-нибудь понадобятся.
Я поставил на электроплитку чайник, достал из одного ящичка два стакана, а из другого – конфеты и печенье.
- Будем пить чай и лучше узнавать друг друга, - сказал я.
Она рассмеялась:
- А как вы угадали? Я как раз собиралась о многом вас спросить.
- Например?
- Например, что вы еще любите, кроме своей работы и разделывания селедки «по-аксюзовски»? Вернее, что вы еще делаете так же хорошо?
- Я хорошо езжу на мотоцикле и у себя дома даже посещал секцию мотоспорта в ДОСААФ и участвовал в соревнованиях. Я люблю ходить в походы и водить в них своих учеников. И делаю это, на мой взгляд, неплохо. Я хорошо пишу плохие стихи.
- Как такое может быть?! Хорошо писать плохие стихи?
- А очень просто. Я пишу их, когда в моей жизни случается что-то очень важное, и они мне нравятся. Но потом я читаю их своим друзьям, а они воспринимают мои откровения совершенно равнодушно. И тогда я понимаю, что стихи мои – плохие.
- Прочитайте мне хоть одно свое стихотворение, пожалуйста.
- Хорошо. Прочту первое, что сразу вспомнилось.
«Я писем ждал…
И темными ночами
Их приносил нездешний почтальон,
Но письма те таинственно молчали
И исчезали...
Словно серый сон...
А где-то листья падали с черешен,
И где-то писем не писала ты,
Которые мне почтальон нездешний
Все нес и нес из гулкой темноты».
Она долго молчала, потом тихо спросила:
- Вы ждали писем от любимой девушки?
- Да.
- И где она сейчас?
- Наверное, я, как ты выражаешься, не умел хорошо любить, и она вышла замуж за другого.
Соня снова замолчала и, воспользовавшись этим, я налил ей чая.
Она отхлебнула глоток, обожглась и снова рассмеялась:
- Вот дура! Вечно обжигаюсь, не попробовав сначала…
Со стуком поставила стакан на стол и добавила уже совершенно другим голосом, какого я еще не слышал у неё:
- А меня Сережка Ларин замуж зовёт. Вы его знаете, он в вашем классе учился. Сейчас во Владивостоке в высшей мореходке учится на штурмана. Я думаю принять его предложение. Буду жить там у родственников, в институт поступлю, хотя бы на заочное отделение, а потом он будет ходить по морям, а я его ждать.
После этих слов мне стало как-то не по себе. То ли грустно, то ли скучно, не пойму. Но очень плохо…
Уходя, она громко сказала:
- А друзья у вас – чурбаки неотесанные! Таких стихов не понимают!
И тихонько спросила:
- Можно я их перепишу завтра?
Но завтра Соня не пришла. В школе я узнал, что она улетела во Владивосток.
Потом пришла весна, окончился учебный год, и наша дружная компания распалась. Сначала уехали жить на материк Николай Федорович с Ниной Петровной. У него была забронирована квартира в подмосковной Балашихе, где он жил прежде.
За ними, через неделю – Шурик с женой. Они отправились в Ленинград, так как Клара Васильевна приехала на Остров оттуда.
Я остался один, совсем один. Собрал ребят и стал готовиться к походу на Камчатку.
И уже там, лежа ночью в палатке под шум дождя, я подумал:
«А чего тебе стоило сказать ей в тот вечер такие слова: «А еще я люблю тебя. И думаю, что смогу любить тебя хорошо и вечно »