Страна Сияющей Богини. 5 книга к трилогии

Вячеслав Макеев
 Страна Сияющей Богини
(Роман-хроника последнего смутного времени)

Книга II

«Демократические ценности приходят тогда,
когда сбитый с толку электорат вынужден
выбирать между обманом и подтасовками».

Ден Сяопин – китайский политик, реформатор, деятель Коммунистической партии Китая. Автор китайских экономических реформ.





















Книга II. Лихие девяностые

«Причиной крушения любой империи
в конечном итоге становятся
самоубийственные действия её лидеров»

Арнольд Тойнби, британский историк.

«Мне понятна твоя вековая печаль,
Беловежская Пуща, Беловежская Пуща…»

Н. Добронравов, советский, русский поэт.



Место действия СССР,  Российская Федерация (Россия)
1990 и 1991 годы стали последними годами существования СССР и социалистических стран Восточной Европы. Фактически были аннулированы плоды победы народов России в Гражданской войне и иностранной интервенции 1917 – 1922 гг. и последовавшей индустриализации большой страны, сбережённой в прежних границах,  а так же победы советского народа во Второй мировой войне 1939 – 1945 гг. и послевоенном экономическом рывке, который к 70-м года прошлого века вывел СССР на передовые позиции в Мире.
Такое положение вещей не устраивало наших геополитических противников, запустивших на полную мощь маховик «Холодной войны». Обладая мощным мобилизационным ресурсом, мы имели все возможности для победы и в этой необычной войне. Однако, на смену «старой гвардии» воевавшей на фронтах Гражданской и Великой Отечественной войн, восстанавливавшей и строившей страну, к руководству СССР и КПСС пришли «на всё готовое» выросшие в «тепличных условиях» политики и партийные функционеры «новой волны», поддержанные вырождавшейся интеллигенцией – этими «пятидесятниками» и «шестидесятниками», поражёнными западничеством, упадничеством а зачастую и плохо скрытой русофобией.
Эти людям, а по сути нелюдям, было недостаточно временных, в силу занимаемых должностей, привилегий. Они были не прочь приобщиться к «западным общечеловеческим ценностям» и прежде всего к неограниченной свободе, большими деньгам, богатству и частной собственности, распилив на части общенародное достояние, в том числе природные ресурсы и полезные ископаемые. Словом, ко всему, чего невозможно было прежде иметь и передавать по наследству в социалистическом государстве. А если так, то существующий государственный строй и источник всех благ – народное хозяйство следовало не улучшать, а целенаправленно ухудшать и разрушать всеми имевшимися в их распоряжении средствами, доведя доверчивый и недостаточно политически грамотный народ, ошельмованный предательски захваченными печатными и электронными средствами информации до готовности покаяния и отречения от всего, за что боролись отцы и деды.
В ход шли прежде всего информационные рецепты, которые составили для нас после победного мая 1945 года «заокеанские доброхоты», такие, как шеф ЦРУ Аллен Даллес и прочие враги нашего государства и населявших его народов, не желавших подчиняться «Новому мировому порядку». Вчитайтесь, вдумайтесь в планы наших врагов, которые, увы, воплотились.
«Закончится война, всё как-то утрясется, устроится. И мы бросим всё, что имеем – всё золото, всю материальную мощь на оболванивание и одурачивание людей!
Человеческий мозг, сознание людей способны к изменению. Посеяв там хаос, мы незаметно подменим их ценности на фальшивые и заставим их в эти фальшивые ценности верить. Как? Мы найдём своих единомышленников, своих союзников в самой России.
 Эпизод за эпизодом будет разыгрываться грандиозная по своему масштабу трагическая гибель самого непокорного на земле народа, необратимого окончательного угасания его самосознания. Из литературы и искусства, например, мы вытравим их социальную сущность, отучим художников, отобьём у них охоту заниматься изображением, исследованием тех процессов, которые происходят в глубинах народных масс. Литература, театры, кино – всё будет изображать и прославлять самые низменные человеческие чувства. Мы будем всячески поддерживать так называемых художников, которые станут насаждать и вдалбливать в человеческое сознание культ секса, насилия, садизма, предательства – словом, всякой безнравственности. В управлении государством мы создадим хаос и неразбериху.
Мы будем незаметно, но активно и постоянно способствовать самодурству чиновников, взяточников, беспринципности. Бюрократизм и волокита будут возводиться в добродетель. Честность и порядочность будут осмеиваться и станут никому не нужны, превратятся в пережиток прошлого. Хамство и наглость, ложь и обман, пьянство и наркомания, животный страх друг перед другом и беззастенчивость, предательство, национализм и вражду народов, прежде всего вражду и ненависть к русскому народу – всё это мы будем незаметно культивировать, всё это расцветёт махровым цветом.
 И лишь немногие, очень немногие будут догадываться или даже понимать, что происходит. Но таких людей мы поставим в беспомощное положение, превратим в посмешище, найдём способ их оболгать и объявить отбросами общества. Будем вырывать духовные корни, опошлять и уничтожать основы народной нравственности. Будем браться за людей с детских, юношеских лет, главную ставку всегда будем делать на молодежь, станем разлагать, развращать, растлевать её. Мы сделаем из них циников, пошляков, космополитов. Вот так мы это сделаем!»
Просто и цинично.    
Итог заговора – Распад на кровоточащие куски Великой страны в результате гнусного заговора и великой смуты, о которых было сказано безвестным, умудрённым годами, многое повидавшим старцем: «Бывали на Руси  тяжкие времена, но подлее времён не бывало...»







Оглавление:


Часть I. 1990 – 1991 годы. Беловежская Пуща . . . . . . . . . . . . . . . . .  5

Глава 1.  Мы вернёмся . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 15
Глава 2.  Агенты влияния . . . .  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 58
Глава 3.  Операция «Кольцо» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 134
Глава 4.  Бал Сатаны . .  . . . . . . . . . . . . . . . .  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 154


                Часть II. 1992 – 1993 годы.  Великая криминальная революция. . 183 
 
Глава 5.  С . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Глава 6.  Б . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Глава 7.  П . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Глава 8.  К . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .


                Часть III.  1994 – 1997 годы. Коррупция . . . . . . . . . . .   

Глава 9.   В  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 
Глава 10. П . . . . . . . . . . . . . . . .  . . . . . . . . .
Глава 11. Т . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .    
Глава 12. З . . . .  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   

                Часть IV.  1998 – 1999 годы. Дефолт власти . . . . . . . . . . . . .

Глава 13.  Н . . . . . . . . . .  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Глава 14.  Г. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .   
Глава 15.  О . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .   
Глава 16.  Э  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .    










Часть I. 1990 – 1991 годы. Беловежская Пуща

* * *
1990 год (MCMXC) – невисокосный год, начинающийся в понедельник по григорианскому календарю. Год, запомнившийся как парад суверенитетов республик СССР – последний сигнал к распаду страны.

* * *

11 января –  в Литовской ССР 300 000 человек приняли участие в демонстрации за независимость.
12 января – Румыния, первой из стран Варшавского договора запретила деятельность коммунистической партии.
13 – 19 января –  погромы армян в Баку, Азербайджанская СССР.
15 января – Карабахский конфликт: в Нагорный Карабах для прекращения межэтнических столкновений введены советские войска.
15 января – в Берлине, ГДР тысячи людей взяли штаб-квартиру Штази пытаясь получить досье на себя.
15 января – Болгарское национальное собрание голосует за отмену монополии коммунистов на власть.
16 января – Михаил Горбачёв подписал Указ Президиума Верховного Совета СССР «О восстановлении в гражданстве СССР Ростроповича М. Л. и Вишневской Г. П.».
18 января – Азербайджанская ССР объявила войну Армянской ССР.
20 января – «Чёрный январь»: в Баку вводятся советские войска; в городе объявляется режим чрезвычайного положения. 130 погибших, около 700 — раненых.
22 января –  в Югославии отменена монополия коммунистов на власть.
28 января — в Польше распущена ПОРП.
31 января — в Москве открылся первый в СССР ресторан Макдоналдс.
1 февраля — правительство Югославии направило в автономный округ Косово войска в связи с противостоянием между вооруженными отрядами этнических албанцев и сербским населением. 
4 февраля — в Москве прошла 200-тысячная демонстрация в поддержку курса реформ.
7 февраля — ЦК КПСС проголосовал за отмену 6-й статьи Конституции СССР «о руководящей роли КПСС».
11 февраля — в СССР осуществлен запуск пилотируемого КК Союз ТМ-9 (вернулся на Землю 19 августа).
12-14 февраля — массовые беспорядки в Душанбе, Таджикская ССР. Погибло 22 человека, ранено 565.
13 февраля — Объединение Германии: подписано соглашение о двухэтапном плане воссоединения ФРГ и ГДР.
26 февраля — СССР согласился вывести все войска из Чехословакии к июлю 1991 года. 
6 марта —  в СССР принят Закон о собственности.
11 марта — Литва провозгласила независимость от СССР.
11 марта — начат вывод советских войск из Венгрии.
14 марта — состоялись выборы президента СССР на Съезде народных депутатов СССР, на которых на безальтернативной основе победил М. С. Горбачёв, ставший первым и последним президентом СССР.
14 марта — из статьи 6 Конституции СССР исключено упоминание о руководящей и направляющей роли КПСС — отмена однопартийной системы в СССР.
15 марта — СССР установил дипломатические отношения с Ватиканом.
17 марта — в Литве сформировано правительство во главе с премьер-министром «янтарной леди» Казимирой Прунскене (до 10 января 1991).
21 марта — Намибия получила независимость после 75 лет управления ЮАР.
25 марта — для нейтрализации сторонников выхода Литвы из состава СССР советские власти направляют в Вильнюс танки.
25 марта — Коммунистическая партия Эстонии объявила о выходе из КПСС.
30 марта — Эстония приостановила действие Конституции СССР на своей территории. 
8 апреля — парламентские выборы в Венгрии победу с подавляющим перевесом одержал правоцентристский Демократический Форум и его союзники.
9 апреля —  Верховный Совет Грузинской ССР принял декларацию о независимости. 
13 апреля — СССР признал ответственность за Катынский расстрел.
16 апреля — председателем Московского городского Совета народных депутатов избран Гавриил Попов.
17 апреля — СССР прекратил поставки в Литву сперва газа, затем — нефти и угля, начало экономической блокады республики.
20 апреля — Чехословакия преобразована в конфедерацию — Чешскую и Словацкую Федеративную Республику.
3 мая — в СССР в двух полётах на самолёте Ту-142ЛЛ было установлено три мировых рекорда.
4 мая — Латвия провозгласила независимость от СССР.
8 мая — Эстония провозгласила независимость от СССР.
16 мая — в Москве начал работу I съезд народных депутатов РСФСР (до 22 июня).
17 мая — Всемирная организация здравоохранения исключила гомосексуализм из списка заболеваний. 
7 июня — в Москве открылся Поместный собор Русской православной церкви, на котором Патриархом Московским и всея Руси был избран Алексий II
12 июня — принята Декларация о государственном суверенитете РСФСР. Введен приоритет российских законов над всесоюзным законодательством.
19 июня — создана Коммунистическая партия РСФСР (в составе КПСС).
20 июня — Узбекская ССР провозгласила суверенитет.
23 июня — Молдавская ССР провозгласила суверенитет.
24 июня — в Белфасте, Великобритания рукоположены в священники англиканской церкви первые женщины Кэтлин Йонг и Ирен Тэмплтон.
2 – 13 июля — состоялся XXVIII съезд КПСС — последний съезд КПСС до её упразднения в 1991.
12 июля — на XXVIII съезде КПСС Борис Ельцин и ряд его сторонников вышли из партии.
16 июля — Украинская ССР провозгласила суверенитет.
27 июля — Белорусская ССР провозгласила суверенитет.
1 августа — в СССР осуществлен запуск пилотируемого КК Союз ТМ-10 (вернулся на Землю 10 декабря).
1 августа — закон СССР о СМИ (запрет цензуры, учреждение трудовым коллективом редакции).
2 августа — вторжение иракской армии в Кувейт, начало Кувейтского кризиса.
13 августа — президент Михаил Горбачёв издал указ о реабилитации жертв сталинских репрессий.
15 августа — в СССР президент Михаил Горбачёв издал указ о возвращении гражданства высланным из страны диссидентам, включая Александра Солженицына.
22 августа — Туркменская ССР провозгласила суверенитет.
22 августа — в СССР начала вещание радиостанция «Эхо Москвы».
23 августа — Армянская ССР провозгласила суверенитет.
23 августа — ФРГ и ГДР объявили о том, что два германских государства объединятся 3 октября.
30 августа — в СССР опубликована программе перехода к рыночной экономике 500 дней, программа реализована не была.
30 августа — принята Декларация о государственном суверенитете Татарстана.
2 сентября — Приднестровье объявило о своем отделении от Молдавской ССР, но этот акт не был ни кем признан.
18 сентября — в газете «Комсомольская правда» опубликована статья Александра Солженицына «Как нам обустроить Россию?».
19 сентября — зарегистрирован национальный домен верхнего уровня для Советского Союза — .su.
27 сентября — ГДР вышла из Организации Варшавского договора.
3 октября — объединение Восточной и Западной Германий в единую Федеративную Республику Германию.
11 октября — сербский бизнесмен Желько Ражнатович «Аркан» и 19 футбольных фанатов из Белграда создали Сербскую добровольческую гвардию. Менее чем через год она начала воевать в Хорватии, а потом и в Боснии.
11 октября — принята Декларация о государственном суверенитете Башкирской АССР.
15 октября — президенту СССР Михаилу Горбачёву присуждена Нобелевская премия мира «В знак признания его ведущей роли в мирном процессе, который сегодня характеризует важную составную часть жизни международного сообщества».
20 – 21 октября — учредительный съезд движения «Демократическая Россия».
22 октября — Киргизская ССР провозгласила суверенитет.
22 октября — Казахская ССР провозгласила суверенитет.
25 октября — Приднестровский конфликт: Поход на Гагаузию.
28 октября — выборы в Верховный Совет Грузинской ССР, победу одержали оппозиционные партии, выступавшие под лозунгами независимости республики и введения рыночной экономики.
31 октября — Верховный Совет РСФСР принял закон о передаче в ведение властей РСФСР контроля над природными ресурсами и промышленностью республики.
2 ноября — Приднестровский Бендерах. конфликт: вооруженные столкновения в Дубоссарах и
7 ноября — последние демонстрация и парад военной техники на Красной площади в честь годовщины Октября, организованные на государственном уровне. Во время демонстрации произошло покушение на М. С. Горбачева. 
21 ноября — в Париже подписана Парижская хартия для новой Европы, обозначившая фактический конец холодной войны.
23 ноября — Верховный Совет СССР предоставил чрезвычайные полномочия президенту Михаилу Горбачёву для поддержания порядка в СССР.
27 ноября — в Москве, отрылся II Съезд народных депутатов РСФСР (до 15 декабря).
29 ноября — Война в Персидском заливе: Совет Безопасности ООН принял Резолюцию 678, разрешающую военное вторжение в Ирак, если он не выведет свои войска из Кувейта и не освободит иностранных заложников до 15 января 1991 года.
2 декабря — в СССР осуществлен запуск пилотируемого КК Союз ТМ-11 (вернулся на Землю 26 мая 1991 года).
8 декабря — опубликован закон РСФСР «О свободе вероисповеданий».
9 декабря — Слободан Милошевич стал президентом Сербии.
9 декабря — во втором туре президентских выборов в Польше, одержал победу Лех Валенса (вступил в должность 25 декабря).
11 декабря — председатель КГБ СССР Крючков выступил по телевидению с заявлением о заговоре западных стран против СССР и их намерениях добиться его распада.
23 декабря — в Югославии граждане Словении на плебисците высказываются за выход республики из состава Югославии и создание независимого государства.
26 декабря — Съезд народных депутатов СССР выбрал на пост вице-президента СССР Геннадия Янаева.
26 декабря — реформа советского правительства, вместо Совета Министров СССР создан Кабинет Министров СССР. В отставку с поста председателя Совета Министров СССР по состоянию здоровья подал Николай Рыжков.
27 декабря — Верховный Совет РСФСР объявил Рождество выходным днём.

* * *

1991 год (MCMXCI) — невисокосный год, начинающийся во вторник по григорианскому календарю. Обычно считается годом фактического завершения Холодной войны начавшейся в 1946 году. Этот год стал годом распада Советского Союза и образования на его территории 15 новых независимых государств, а также ряда непризнанных государственных образований. В этот года также начался фактический распад Югославии и военные действия между её бывшими республиками. Также 1991 год был отмечен боевыми действиями международной коалиции из 34 государств во главе с США и под эгидой ООН против Ирака, захватившего в предыдущем году Кувейт (война в Персидском заливе). Дата года является палиндромом (предыдущим годом-палиндромом был 1881, а следующим 2002).


3 января — между СССР и Израилем официально восстановили дипломатические отношения, прерванные в 1967 году после Шестидневной войны.
6 января — Южноосетинская война (1991—1992): в Цхинвали введены части грузинской милиции. В городе вспыхнули бои с применением гранатомётов. Части МВД Грузии были выведены из Цхинвали 26 января.
7 января — во время беспорядков в Албании, около 5000 этнических албанских греков бежали в Грецию.
13 января — попытка государственного переворота в Литве. Создан «Комитет национального спасения», провозгласивший себя единственной законной властью в республике.
14 января — в час ночи отряд спецназа и группа «Альфа» взяли штурмом телебашню в Вильнюсе. Население оказало массовое противодействие захвату. В результате операции погибли 15 человек.
17 января — вооружённые силы США, Великобритании и других стран начали военную операцию по освобождению Кувейта под кодовым названием «Буря в пустыне».
18 января — Верховный совет Литвы принял постановление о проведении всеобщего опроса населения республики об отношении к объявлению независимости Литовского государства.
18 января — Война в Персидском заливе: Ирак обстрелял территорию Израиля при помощи ракет Scud. Ранено 29 человек.[1]. (Иголкин,противогазы) 
20 января — в Риге произошла перестрелка с участием рижского ОМОН у МВД Латвийской Республики. Убито 4 человека.
22 января — Кабинетом Министров СССР принято постановление «О прекращении приёма к платежу денежных знаков Госбанка СССР достоинством 50 и 100 рублей образца 1961 года и порядке их обмена и ограничении выдачи наличных денег со вкладов граждан» (т. н. «Павловская реформа»)[1].
25 января — в СССР обнародован Указ о совместном патрулировании в крупных городах МВД и Армии[1].
25 января —  парламент Македонии принял Декларацию о независимости.
25 января — Война в Персидском заливе: Ирак начал сливать нефть в Персидский залив, что привело к экологической катастрофе[1].
28 января — городу Куйбышев возвращено историческое название Самара.
29 января — Война в Персидском заливе: иракская армия вторглась на территорию Саудовской Аравии. Начало битвы при Хафджи.
7 февраля — в Лондоне боевики Временной ИРА обстреляли из миномёта резиденцию премьер-министра Великобритании, во время заседания правительства. Члены правительства не пострадали, 4 человека было ранено.
7 февраля — Война в Персидском заливе: сухопутные войска коалиции пересекли саудовско-кувейтскую границу и вошли в Кувейт, начало наземной фазы операции.
9 февраля — референдум в Литве. 90 % опрошенного населения проголосовало за независимую демократическую Литовскую республику.
13 февраля — Война в Персидском заливе: в Багдаде бомбы с лазерным наведением разрушили подземный бункер, погибло несколько тысяч иракцев[источник не указан 112 дней]. Представители военной разведки США утверждали, что это был военный объект, однако представители иракской стороны заявили, что это было бомбоубежище.
15 февраля — Война в Персидском заливе: Ирак заявил о своей готовности вывести войска из Кувейта.
15 февраля — в Вишеграде (Венгрия) лидеры трёх восточноевропейских стран (Польша, Чехословакия, Венгрия) заключили соглашение о создании Вишеградской группы для совместного развития рыночных экономик и интеграции в европейские структуры.
22 февраля — Война в Персидском заливе: Ирак принял соглашение о прекращении огня, предложенное СССР. США отказались принять это соглашение, но заявили, что не будут атаковать отступающие части иракской армии, если они покинут Кувейт в течение 24 часов.
25 февраля — Война в Персидском заливе: иракские ракеты Scud поразили американские казармы в Дархане (Саудовская Аравия). Погибло 29 и было ранено 99 военнослужащих США. Самые большие единовременные потери США за время этой войны.
25 февраля — Война в Персидском заливе: силы коалиции заняли Эль-Кувейт, 27 февраля территория Кувейта полностью освобождена от иракских войск, а 28 февраля объявлено о завершении военных действий.
26 февраля — Война в Персидском заливе: Саддам Хусейн объявил о выводе иракских войск из Кувейта. При отступлении иракские войска поджигали нефтянные скважины.
1 марта — в СССР начались шахтёрские забастовки, наряду с экономическими требованиями выдвигались и политические, в том числе отставка Михаила Горбачёва (забастовки продолжались до мая).
3 марта — население Латвии и Эстонии на референдумах проголосовало за независимость от СССР.
7 марта — в СССР распущен Президентский совет, вместо него был сформирован Совет безопасности, в который вошли консерваторы.
9 марта — в Белграде прошли массовые выступления против Слободана Милошевича, для подавления демонстрантов в город были введены войска. 2 человека погибло.
11 марта — в чёрных округах ЮАР введён комендантский час, после того, как столкновения вооружённых группировок различных политических партии привели к гибели 49 человек.
14 марта — бывший лидер ГДР Эрих Хонеккер по личному распоряжению Михаила Горбачёва на советском военном самолёте тайно был вывезен из Германии, где был выдан ордер на его арест, в СССР.
15 марта — Германия формально окончательно восстановила независимость после Второй мировой войны. 4 оккупационные державы (СССР, США, Великобритания и Франция) объявили о сложении с себя последних полномочий на немецкой территории.
17 марта — состоялся Всесоюзный референдум о сохранении Союза ССР. 6 республик бойкотировали его проведение. На референдуме избиратели проголосовали за, предложенный Михаилом Горбачёвым, проект создания обновленной федерации социалистических суверенных республик.
17 марта — власти Сербии приостановили действие конституции округа Косово и объявили использование албанского языка в официальных документах противозаконным.
18 марта — Южноосетинская война (1991—1992): Убийство в Ередви.
27 марта — в Москву под предлогом защиты депутатов РСФСР и предотвращения нежелательных инцидентов, были введены войска (выведены в тот же день).
5 апреля — в США осуществлён запуск космического корабля «Атлантис» (вернулся на Землю 11 апреля).
9 апреля — во вторую годовщину трагедии в Тбилиси Верховный Совет Республики Грузия провозгласил государственный суверенитет Грузии и независимость от СССР.
9 апреля — начался вывод советских войск из Польши.
23 апреля — в СССР, в Ново-Огарёве парафирован новый союзный договор (9 республик и союзный центр).
28 апреля — в США осуществлён запуск космического корабля «Дискавери».
29 апреля — Карабахский конфликт: начало операции «Кольцо» сил Советской армии и Азербайджанского ОМОН по взятию под контроль НКАО, предусматривавшей депортацию армянского населения. Операция продолжалась до августа.
9 мая — Президиум Югославии предоставил особые полномочия Югославской народной армии для проведения военных операций в Хорватии, отменив эффективный правительственный контроль над действиями армейского командования.
15 мая — во Франции премьер-министром впервые стала женщина Эдит Крессон.
18 мая — в СССР осуществлён запуск космического корабля «Союз ТМ-12», пилотируемого экипажем в составе Анатолий Арцебарский, Сергей Крикалёв, Хелен Шарман (Великобритания).
20 мая —  в СССР принят новый либеральный закон о выезде из страны.
24 мая — Израиль провёл операцию «Соломон», во время которой за 36 часов из Эфиопии было вывезено 14 325 человек.
26 мая — президентом Грузии избран Звиад Гамсахурдиа.
5 июня — в США осуществлён запуск космического корабля «Колумбия», доставившего на орбиту лабораторию Spacelab.
7 июня —  Верховный Совет Украинской ССР принял решение о немедленном переходе под юрисдикцию УССР союзных предприятий и организаций, расположенных на территории республики.
8 июня — Общенациональный конгресс чеченского народа провозгласил независимую Чеченскую Республику Нохчи-Чо. Начало двоевластия в Чечне.
11 июня — США выделили СССР новый кредит в размере $ 1,5 млрд на продовольствие.
12 июня — Борис Ельцин избран Президентом РСФСР. Первые всенародные выборы главы государства в России.
17 июня — в СССР, в Ново-Огарёво главы 9 республик вторично парафировали проект нового Союзного договора.
25 июня — Хорватия и Словения провозгласили независимость от Югославии.
27 июня — начало Десятидневной война в Словении — первый крупный вооружённый конфликт на территории Югославии.
28 июня — распущен Совет экономической взаимопомощи.
1 июля — в Праге (Чехословакия) официально расторгнут Варшавский договор.
1 июля — в СССР начата официальная регистрация безработных. В Москве и других городах открылись биржи труда.
1 июля — страны-участниц ЕЭС ввели запрет на поставки оружия в Югославию, где разгоралась гражданская война, и приняли решение направить в эту страну наблюдательную комиссию.
10 июля — Борис Ельцин принёс присягу в качестве президента России, сроком на 5 лет.
31 июля — в Москве президент США Джордж Буш и президент СССР Михаил Горбачёв подписали Договор о сокращении стратегических вооружений, согласно которому в обеих странах арсеналы ракет большой дальности должны быть уменьшены на одну треть.
2 августа — в США осуществлён запуск космического корабля «Атлантис».
19 – 22 августа — Августовский путч в СССР. Руководители СССР во главе с вице-президентом Геннадием Янаевым сформировали ГКЧП и попытались отстранить от власти Михаила Горбачёва, но спустя менее чем 72 часа были сами взяты под арест, а Горбачёв вернулся в Москву.
20 августа — Эстония провозгласила независимость от СССР.
20 августа — в Москве у Белого дома собрались около 100 000 человек, протестующих против переворота.
21 августа — Латвия провозгласила независимость от СССР.
22 августа — Борис Ельцин приостановил деятельность Коммунистической партии РСФСР.
24 августа — в СССР Михаил Горбачёв подал в отставку с поста Генерального секретаря ЦК КПСС. 29 августа президент России Борис Ельцин запретил деятельность КПСС и наложил арест на партийное имущество.
24 августа — Украина провозгласила независимость от СССР.
25 августа — Белоруссия провозгласила независимость от СССР.
25 августа — Приднестровский конфликт: Верховный Совет ПМССР принял «Декларацию о независимости ПМССР». (с 5 ноября стала называться Приднестровская Молдавская Республика.)
25 августа — в ходе боевых действий в Югославии начинается трёхмесячная осада города Вуковар в Восточной Хорватии.
27 августа — Республика Молдова провозгласила независимость от СССР.
30 августа — Азербайджан провозгласил независимость от СССР.
31 августа — Киргизия провозгласила независимость от СССР.
Сентябрь
1 сентября — Узбекистан провозгласил независимость.
2 сентября — в Москве открылся V (внеочередной) Съезд народных депутатов СССР.
2 сентября — Карабахский конфликт: совместная сессия Нагорно-Карабахского областного и Шаумяновского районного Советов народных депутатов провозгласила образование Нагорно-Карабахской Республики (НКР) в границах Нагорно-Карабахской автономной области (НКАО) и населённого армянами прилегающего Шаумяновского района Азербайджанской ССР.
2 сентября — США признали независимость Эстонии, Латвии и Литвы.
6 сентября — СССР признал независимость Эстонии, Латвии и Литвы.
6 сентября — захват власти в Чечне сепаратистами. Вооружённые боевики ОКЧН разогнали депутатов Верховного Совета ЧИАССР.
6 сентября — Ленинграду возвращено старое название Санкт-Петербург (был переименован в 1924).
8 сентября — президентом Азербайджана на безальтернативной основе избран Аяз Муталибов.
8 сентября — Македония провозгласила независимость от Югославии.
9 сентября — Таджикистан провозгласил независимость от СССР.
9 сентября — председателем Верховного Совета (главой государства) Белоруссии стал Станислав Шушкевич (до 26 января 1994 года).
11 сентября — объявлено о выводе советских войск с Кубы.
13 сентября — в США осуществлён запуск космического корабля «Дискавери».
17 сентября — КНДР, Республика Корея, Эстония, Латвия, Литва, Маршалловы острова и Микронезия стали членами ООН. 
23 сентября — Армения провозгласила независимость от СССР.
23 сентября — городам Свердловску и Загорску возвращены их исторические имена — Екатеринбург и Сергиев Посад.
1 октября — решением Верховного Совета РСФСР Чечено-Ингушская Республика была разделена на Чеченскую и Ингушскую Республики (без определения границ).
1 октября – Югославская народная армия начала штурм Дубровника (1 октября федеральная авиация наносит бомбовый удар по столице Хорватии Загребу).
2 октября — в СССР осуществлён запуск космического корабля «Союз ТМ-13», пилотируемого экипажем в составе Александр Волков, Тохтар Абубакиров (Казахстан), Франц Фибёк (Австрия). Первые космонавты из Австрии и Казахстана[2].
8 октября — парламент Хорватии окончательно отменил все законодательные акты, связывающие её с Югославией.
10 октября — президентом Бангладеш стал Абдур Рахман Бисвас (до 9 октября 1996 года).
11 октября — в СССР упразднён КГБ, его преемницей стала Служба внешней разведки.
13 октября — Болгарская социалистическая партия потерпела поражение на парламентских выборах (8 ноября Филипп Димитров стал первым некоммунистическим премьер-министром страны с 1944 года).
15 октября — парламент югославской республики Босния и Герцеговина проголосовал за провозглашение независимой республики.
22 октября — по постановлению Государственного Совета СССР Комитет государственной безопасности СССР переименован в Межреспубликанскую службу безопасности. Председателем МСБ назначен Вадим Бакатин.
27 октября — Туркменистан провозгласил независимость от СССР.
27 октября — президентом Чеченской Республики был избран Джохар Дудаев, который провозгласил независимость самопровозглашённой Чеченской Республики Ичкерия (ЧРИ) от РСФСР, что не было признано ни российскими властями, ни какими-либо иностранными государствами.
27 октября — в Польше прошли первые свободные парламентские выборы.
6 ноября — Борис Ельцин своим указом запретил деятельность КПСС и Коммунистической партии РСФСР.
7 ноября — опубликован пятый и последний вариант Договора о Союзе Суверенных Государств.
8 ноября — Министры иностранных дел стран-участниц ЕЭС приняли решение о введении немедленных экономических и торговых санкций против Югославии и приостановке работы мирной конференции по Югославии (2 декабря отменены санкции против всех югославских республик, кроме Сербии и Черногории).
13 ноября — Югославская война: под наблюдением комиссии по контролю над выполнением соглашения о прекращении огня сотни гражданских лиц эвакуированы из города Дубровник (Хорватия).
15 ноября — Борис Ельцин сформировал новое правительство РСФСР — «кабинет реформ» — и подписал пакет из десяти президентских указов и правительственных постановлений о реальном переходе России к рыночной экономике.
18 ноября – после 87-дневной осады сербские войска взяли хорватский город Вуковар, после чего были совершены массовые казни хорватских пленных.
20 ноября — Карабахский конфликт: армянские военные сбили азербайджанский вертолёт Ми-8 на борту которого находилось 19 человек из миротворческой миссии, в которую входили официальные представители из России, Казахстана и Азербайджана.
24 ноября — всенародные выборы президента Таджикистана выиграл Рахмон Набиев, возглавлявший республику до начала перестройки.
24 ноября — в США осуществлён запуск космического корабля «Атлантис».
26 ноября — Азербайджан аннулировал автономный статус Нагорного Карабаха.
27 ноября — Совет Безопасности ООН открытым голосованием принял резолюцию, предусматривавшую проведение миротворческих операций в Югославии.
28 ноября — Южная Осетия провозгласила независимость от Грузии.
Декабрь
1 декабря — Президентские выборы на Украине и Всеукраинский референдум о независимости. Президентом Украины избран Леонид Кравчук.
1 декабря — выборы президента Казахстана (98,6 % участвовавших), избран единственный кандидат — Нурсултан Назарбаев. 
8 декабря — Распад СССР: в Вискулях (Белоруссия) подписано Соглашение о создании СНГ.
10 декабря — Верховный Совет Белоруссии и Верховный Совет Украины ратифицировали Беловежские соглашения.
12 декабря — Верховный Совет РСФСР денонсировал Договор об образовании СССР 1922 года и ратифицировал Беловежские соглашения.
16 декабря — Казахстан провозгласил независимость.
19 декабря — Распад Югославии: провозгласила независимость самопровозглашенная республика Сербская Краина.
21 декабря — начало вооружённого переворота сил оппозиции в Тбилиси против президента Гамсахурдия. Начало гражданской войны в Грузии.
24 декабря — президент России Борис Ельцин направил письмо Генеральному секретарю ООН, в котором утверждал что Россия должна стать преемницей СССР в ООН.
25 декабря — переименование РСФСР в Российскую Федерацию, смена советского флага на российский флаг над Кремлём, заявление Горбачёва о прекращении деятельности на посту президента СССР.
26 декабря — официальное прекращение существования СССР. На последнем заседании Верховного совета СССР официально объявлено о роспуске СССР.
Узбекистане прошли первые президенские выборы. победу одержал Ислам Каримов.
30 декабря — саммит СНГ в Минске. 

















Глава 1. Мы вернёмся

1.
– Вчера Таня проплакала всю ночь. Утешал, как мог, хотя какое уж тут утешение, –  тяжко вздохнул Рудольф Вайс и выпил залпом пятьдесят граммов шнапса из ополовиненной бутылки, которую прихватил с собой, покидая Шверин, его старый товарищ и непосредственный начальник оберст  Отто Райнер.
– Словно злой рок преследует нашу семью. Теперь, коллеги, когда вам известно место моего «нового назначения» – грустно пошутил Вайс, – думаю, что это уже не тайна. Можно и рассказать историю нашей семьи.
– Что же ты скрыл, дружище Вайс, от наших кадровиков, от меня? – Выпив свою рюмку и закусив кусочком ветчины, спросил Райнер и потянулся за сигаретой. – Не возражаешь, Барбара? – посмотрел оберст на женщину средних лет крепкого телосложения в форме майора пограничных войск  ННА  ГДР, которая, будучи по её собственному признанию «старым холостяком», тем не менее, не курила, в отличие от мужчин, выпила только одну рюмку шнапса и теперь не спеша потягивала охлаждённый лимонад. 
 – Курите, товарищ оберст, вы же знаете, что я стойко переношу табачный дым, несмотря на то, что сама не курю и большинство моих подчинённых не курят и не пьют даже пива. Некурящие, непьющие и хорошо физически развитые девушки, в этом моя основная заслуга, после окончания службы выйдут замуж и родят здоровых детей. Вы видели, товарищ Вайс, моих подчинённых, не правда ли отличные солдаты? – Обращаясь к оберсту, похвалилась майор Барбара Мильке, командовавшая взводом женщин-пограничников, служивших по контракту на контрольно-пропускном пункте расположенном западнее маленького городка Гревесмюлена на оживлённом автобане, ведущем в сторону Гамбурга.   
– О таких девушках русские говорят «кровь с молоком», – улыбнулся слегка захмелевший Вайс, мысленно сравнивая свою жену с подчинёнными майора Мильке, которых со дня на день распустят по домам в связи с ликвидацией границы между двумя германскими государствами, одно из которых его родная ГДР, по-видимому, доживает последние дни.
– Ты отвлекаешь, Барбара, коллегу Вайса от признаний, которые он готов сделать для нас. Пусть говорит. Интересно, что же он скрыл, заполняя анкеты? – Напомнил оберст.
– Говорите, Вайс, – подтвердила Мильке свою готовность выслушать семейную тайну Вайса и его родственников со стороны жены, которая вместе с детьми спала в комнате на втором этаже.
– Так вот, коллеги, мой тесть, отец Тани Генрих Вирен в начале мая 1945 года в возрасте семи лет тайно покинул Германию вместе с родителями на субмарине, которая уплывала в Южную Америку, в Аргентину.
– В мае сорок пятого? На субмарине? – Удивился Райнер. – Неужели родители твоего тестя были крупными нацистами и бежали от расплаты?
– Нет, товарищ Райнер, не были. Тогда многие немцы состояли в НСДАП. Отец тестя – не исключение. Служил в Абвере. Происхождение – из дворян. Бывшее родовое поместье баронов фон Вустров находится неподалёку от Висмара. До войны отец тестя работал в Чили, а в сорок втором году был заслан в Иран, где был предан и оказался в плену у англичан. Подвергался жесточайшим допросам, лишился руки. Чудом выжил – был отбит воинами одного из племён, которое немецкие инструкторы готовили к восстанию против Тегерана и оккупировавших страну британских и советских войск . С тайного аэродрома в горах оберстлейтенант  Хорст Вустров был доставлен в Крым. Из Абвера уволился по инвалидности и до конца войны оставался штатским человеком. К счастью не попал под жернова репрессий после покушения на Гитлера .
К сожалению, страх перед русскими, а может быть и ещё что-то вынудили герра Вустрова покинуть Германию вместе с семьёй за несколько дней до капитуляции.
Вернулся мой тесть в Германию вместе с матерью и сестрой уже в пятидесятые годы. Вернулся под другой фамилией и с легендой об эмиграции в Аргентину во времена Веймарской республики . Будучи к тому времени замужем, старшая сестра тестя осталась в Буэнос-Айресе, где проживает и сейчас, –  с неожиданным облегчением признался Вайс и продолжил.
– ГДР приняла их, вполне удовлетворённая легендой об эмиграции в двадцатые годы. Успешно завершив на родной земле школьное образование и проявив большие способности, Генрих Вирен был направлен на учёбу в Ленинград и с тех пор постоянно задействован в совместных проектах советских и немецких судостроителей. Сейчас, когда всё у нас рушится, тестя приглашают в Ленинград на судостроительное объединение Адмиралтейские верфи . Советский МИД готов предоставить ему и его семье советское гражданство. 
– Интересная история! –  Заметил Райнер. Про твоего тестя и его успехи в судостроении мы наслышаны. В Ростоке его имя известно многим, но эти откровения… – Оберст покачал головой. – Почему же ты, Рудольф, молчал столько лет?
– Пришлось, – пряча глаза, признался Вайс. – А теперь за это вряд ли накажут и уволят со службы.
– Вряд ли, – согласился оберст. – Какая уж тут служба, если не могут даже уволить по правилам и с выходным пособием, –  вздохнул старший офицер Штази, ответственный за государственную безопасность самого северного округа республики, которую с него никто так и не снял. Вот только от Штази уже ничего не осталось, и по всей территории ГДР начались погромы штаб-квартир органов национальной безопасности с последующей «охотой на ведьм» .
– Так почему же ты уезжаешь в Африку, в Намибию? Мог бы перебраться вместе с тестем в СССР? –  задал своему бывшему подчинённому резонный вопрос оберст Райнер, судьба которого тоже была не завидной. Ему вместе с женой предстояло нелегально, под другой фамилией переместиться через территорию Западной Германии в германоязычную Швейцарию. На окраине Цюриха, где ему предстояло поселиться и «залечь на дно», не имея возможности в течение, по крайней мере нескольких лет дать о себе знать даже детям или получить от них весточку. На имя пожилых супругов по фамилии Краузе была заблаговременно приобретена небольшая и недорогая двухкомнатная квартира.
– Увы, СССР, похоже, ждёт тоже, что и у нас, если не хуже, – вздохнул Вайс. – В проблемных районах Советского Союза, а это, прежде всего, Кавказ и Средняя Азия уже льётся кровь, разгораются межнациональные конфликты и гражданские войны . В Прибалтике то же самое , только цивилизованнее и пока без большой крови.
– Увы, это так, и мне нечего возразить тебе, дружище Рудольф, – с горечью согласился с Вайсом оберст Райнер. – Полагаю, что и в СССР в скором времени изменится государственный строй, как и у нас будет реставрирован капитализм. Надолго ли, вот вопрос? – задумался он и после недолгой паузы признался: – на этот раз мы проиграли. Ощущение такое же, как в апреле 1945 года, когда Германия доживала последние дни. Мне было тогда девять лет, и я хорошо помню то трагическое время. Даже сейчас мурашки пробегают по коже…
– Перестань, Отто. Германия и тогда не пропала, а короткой и яркой историей ГДР ещё будут гордиться наши потомки! Как говорится – далёкое видится на расстоянии, – не удержалась Барбара Мильке. – Идеи Маркса, Энгельса и Ленина, идеи социальной справедливости будут востребованы всегда! Просто сейчас мы переживаем чёрное, предательское время, но и оно не вечно, товарищи офицеры. А ты, Рудольф, лети в Намибию и помогай тамошним товарищам строить социализм. Может быт у них и получится? – Мильке вопросительно посмотрела на Вайса. 
– Может быть, Барбара, – кисло улыбнулся Вайс. – Может быть. Мне приходилось бывать по служебным делам в этой стране, которая некогда принадлежала Германии . Там и поныне в ходу не только африкаанс , но и немецкий язык, а потомки немецких колонистов  выступают за независимость Намибии от Южной Африки. Не секрет, что наша республика оказывала большую помощь национально освободительным силам Намибии и прежде всего СВАПО .
Я лично знаком с Сэмом Нуйома , который приглашал меня к себе. Предоставление независимости Намибии намечено на март этого года и, несомненно, что товарищ Нуйома станет первым президентом республики . Кроме того, – после непродолжительной паузы признался Вайс, – в Виндхуке живут мои дальние родственники – потомки старшего брата моего деда Гюнтера Вайса, оставшегося в Намибии после поражения Германии в Первой мировой войне.
Представляете, он служил унтер-офицером в корпусе генерала Леттов-Форбена , который воевал с Англичанами в бывшей германской  Восточной Африке, португальском Мозамбике и британской Родезии до конца восемнадцатого года, не имея никаких связей с Германией и не имея возможности пополнить свой корпус боеприпасами, продовольствием и солдатами!
Спустя десять дней после капитуляции Германии, корпус, солдаты которого были последними бойцами Первой мировой войны, был разоружён и капрал Вайс два года провёл в британском лагере для военнопленных в Родезии, по сути в концентрационном лагере, начало которым англичане положили во время Англо-бурской войны . Это потом уже при Гитлере у нас воспользовались их опытом…
В двадцатых годах теперь уже покойный Гюнтер Вайс женился на юной девушке из племени гереро . Сиротка, потерявшая родителей, одарила его десятью детьми – семью сыновьями и тремя дочерями, – с удовольствием продолжил Рудольф. – Так что Вайсов в Намибии немало, со многими из них я встречался и надо сказать все красивые и сильные люди, смуглые, но скорее белые, с европейскими лицами. У некоторых даже голубые, в покойного Гюнтера, глаза. 
В Виндхуе врыт в землю большой чёрный камень, установленный в память о немецкой колонизации Юго-Западной Африки конца девятнадцатого – начала двадцатого века. На камне выбито:
«WIR WERDEN WEG»

Вот мы и возвращаемся, – закончил Вайс.
– На войне с племенем Гереро в 1904 году погиб брат моей бабушки шутце  Лютцов. Где-то его могилка никто не знает…  – Призналась Барбара, в глазах которой блеснули слезинки. – Молодец брат твоего деда! – Похвалила она родственника Рудольфа Вайса. – Остался в Африке и женился на африканке. Чем не бур!
– И этого ты не указал в анкете, товарищ Вайс, – покачал головой Райнер. – Всюду у него родственники, а он молчал все эти годы. Впрочем, теперь это не имеет никакого значения…
– Постойте, Рудольф, вы назвали отца вашего тестя бароном фон Вустров? Я не ослышался? –  Спросил у майора Вайса советский полковник – друг Отто Райнера и четвёртый, обычно молчаливый участник затянувшегося заполночь прощального вечера в каминном зале на первом этаже добротного охотничьего дома, построенного в центральной части небольшого лесного массива, расположенного севернее Гревесмюлена и числившегося на балансе  доживавшего последние дни и рассыпавшегося на глазах министерства национальной обороны ГДР.
До середины восьмидесятых годов эта приграничная местность была одним из самых охраняемых районов на северо-западе ГДР. Здесь на случай возможного широкомасштабного вторжения войск НАТО были заложены ядерные мины, которые охранялись дислоцированными в этом районе частями Советской Армии, в том числе одной из рот мотострелкового полка, которым командовал предшественник полковника. Аналогичные ядерные мины были установлены и на той стороне.
Однако пришло время перестройки, «нового мышления», разрядки и разоружения в основном со стороны Советского Союза, терявшего своих последних союзников в Восточной Европе. Мины убрали, а следом за этим миролюбивым шагом, Кремль начал выводить из ГДР советские войска и сдавать республику на милость Западной Германии и НАТО.   
– Нет, вы не ослышались, товарищ полковник, – подтвердил Вайс. – Их имение находилось на Вустрове, а старинное здание, в котором пока размещается штаб зенитного полигона ГСВГ или ЗГВ , как теперь называются советские войска на территории Восточной Германии, и есть родовое гнездо баронов фон Вустров, происходивших от балтийских славян, часть из которых и поныне сохранила свою идентичность, язык и культуру .
– Хорошее место, красивое, особенно южная заповедная часть острова, поросшая реликтовым буковым лесом. Нас не в чем упрекнуть, мы соединили остров с материком надёжной дамбой, проложили дороги, сохранили реликтовый лес, – пояснил полковник. – А в северной части Вустрова на бывшей пустоши выстроили военный городок, который после нашего ухода отойдёт к Рерику и, надеюсь, что в нём будет жить гражданское население , – выразил надежду командир мотострелкового полка и погрузился в свои мысли.
Он промолчал, не высказался о судьбе СССР, полагая, что предательская политика руководства страны и партии приведёт Советский Союз к скорому и неизбежному распаду. Дальше возникали другие мысли, героические, однако совсем уж нелепые: «а не поднять ли свой полк и повести танковый и мотострелковые батальоны на Москву, как это сделали некогда Минин с Пожарским? Вытравить из стен Кремля измену! Привести к власти здоровые силы партии…»
Впрочем, его полк – крохотная частичка Советской Армии, а до Москвы, до которой ох как далеко! ему не дойти, да  и не дадут… Министр обороны маршал Язов – в Москве, рядом с изменой, поблизости боевые Таманская и Кантемировская дивизии. Только там тишина и тоже измена. Делают вид генералы, что всё хорошо, не замечая того, что происходит в стране, в ГДР, в странах Восточной Европы, которые обязательно втянут в НАТО.   
Тяжело вздохнув, полковник раскрыл портсигар и, выбрав папиросу, посмотрел на майора Мильке, которая ему понравилась. Высокая,  крепкая, красивая женщина. О таких женщинах, как  она, на Руси говорят – «кровь с молоком!»
«Однако не замужем», – подумал полковник.
«Курите, полковник», – ответила ему взглядом Барбара и неожиданно призналась:
– Моя мать славянка. Дома я немного говорю с ней по-славянски, хотя думаю всё же по-немецки. Недаром говорят у нас в Мекленбурге, да на всём востоке Германии «какого немца не поскреби – найдёшь славянина».
– Согласен! – уже веселее улыбнулся Вайс.
– Так значит твоя Таня баронесса? – Заметил Райнер.
– Что-то вроде того.
– По этому поводу следует выпить, – предложил он и потянулся к бутылке хорошего шнапса или водки, как её содержимое называл приятель оберста советский полковник, не уступавший Райнеру ни в росте, ни в весе, ни в умении пить. Оба вымахали за сто девяносто и весили килограммов по сто двадцать.
– Довольно пить, Оттто, – Неожиданно остановила супруга фрау Райнер, спускавшаяся по лестнице. Следом за ней спускалась в полутёмный каминный зал Таня Вайс, которой тоже не спалось в эту последнюю ночь пребывания на родной земле.
– Jawolh ! – привстав с массивного дубового стула, обитого кожей, приветствовал жену Райнер, по-видимому, в последний раз облачённый в форму оберста, украшенную орденскими планками. В знак подтверждения своих намерений больше не пить, Райнер решительно бросил свою рюмку в корзину для мусора и не промахнулся.
– Присоединяйтесь к нам, фрау. Если не спиться – будем пить чай! – Предложила женщинам Мильке.
– фрау Райнер и фрау Вайс разместились за столом, а Барбара отправилась за чаем и чашками, убедившись по пути, что титан полон кипятка.   
Таня обернулась к камину, рассеяно наблюдая за игрой огня. Багровые языки пламени отражались на её грустном, бледном и красивом лице, согревая одинокий охотничий дом в укрытом сплошной облачностью ночном январском лесу, чуть присыпанном снегом.
Вчера она попрощалась с родителями. Мама тихо плакала, целуя дочь, пятилетнюю внучку Эльзу и полуторагодовалого внука Хорста. Глава семьи Генрих Вирен крепился, пожимая руку зятю. Не удержался, обнял по-родственному и расцеловал на прощание.
При новых властях теперь уже бывшему майору Штази Рудольфу Вайсу грозил арест и тюремный срок, а семье отсутствие средств к существованию со всеми вытекающими последствиями вплоть до лишения квартиры. Рудольф предлагал Тане остаться с детьми в Ростоке в надежде на помощь родителей, но Вирены решили воспользоваться предоставленной им возможностью перебраться в СССР и жить в Ленинграде. Этого очень хотела тёща Рудольфа Елена Владимировна, у которой в Ленинграде жили мать и отчим – Ольга Владимировна и Василий Владимирович Лебедевы.
В одночасье распадалась семья Виренов. Родители отправлялись в Ленинград. Старшая дочь Таня с мужем и семьёй нелегально под другой фамилией пробирались на Запад, откуда их путь лежал на край Света или как грустно шутила мама «за тридевять земель». Младший сын Курт – оберлейтенант  ННА, служил в Берлине и пока не обзавёлся семьёй. Он принял решение остаться на родине и после неизбежного увольнения из армии без права продолжить военную карьеру в Будесвере, который пополнится преимущественно рядовыми солдатами ННА, не выслужившими установленные сроки службы, перебраться в Росток в квартиру, оставленную ему родителями. Чем он будет заниматься после увольнения, Курт пока не знал.
Барбара разлила по чашкам круто заваренный чай, к которому немцы пристрастились глядя на русских, и дополнила их кипятком, предложив в качестве сладкого печенье и шоколад.
– Вспоминаю 1974 год, осень, 7 октября, двадцатипятилетний юбилей нашей республики , – осторожно пригубив чашку и убедившись, что чай горячий, молвила фрау Райнер. – Хорошее было время! Помнишь, Отто, мы тогда жили в Висмаре, и тебе присвоили звание гауптмана … – Супруга оберста прикрыла глаза и ушла в приятные воспоминания.
– Праздновали серебряный юбилей республики вместе с русскими офицерами и их супругами в городском Доме офицеров. Замечательный получился праздник! Помнишь, Отто?
– Помню, дорогая, конечно же помню. Разве мог тогда кто-либо подумать, что случится спустя пятнадцать лет с нашей полной сил республикой, вошедшей в середине семидесятых годов в первую десятку экономически развитых стран мира, – вздохнул оберст. – В тот праздничный вечер я присматривал за бургомистром. Помнишь, Лизхен , товарища Бауэра?
– Конечно же, помню, Отто! Крупный был мужчина. Пожалуй крупнее, чем ты сейчас. Ты и товарищ полковник килограммов на тридцать легче товарища Бауэра, – грустно улыбнулась фрау Райнер, посмотрев влюблёнными глазами на мужа.
– Уже за полночь, когда все разошлись, командующий гарнизоном полковник Прозоров – здоровяк подстать бургомистру, затеяли игру на бильярде и одновременно соревнование – кто кого перепьёт, – продолжил воспоминания Райнер. – В конце концов, оба уснули и нам пришлось развозить их по домам. Бургомистра забрали мы, а полковника – солдаты, наводившие в Доме офицеров порядок. Уложили на плащ-палатку и вшестером донесли до машины
– А помнишь, Отто, как в те же семидесятые годы, когда наступил период разрядки и в пятидесятикилометровую приграничную зону на выходные дни стали пускать весси , Бауэр – мир его праху, запретил торговлю продовольствием по субботам и воскресениям и после его указа поток гостей с Запада почти иссяк. Оказывается, их не интересовали родственники, которых разрешили навещать без всякой волокиты, а интересовало наше качественное и дешёвое продовольствие без всякой там «химии».
– Было же время, Лизхен. Свободно, предъявив лишь паспорт, приезжали к нам в выходные дни «туристы» с Запада под предлогом встречи с родственниками, а увозили обратно полные багажники продуктов. Скупали всё подряд, от хлеба и овощей, до мясных и молочных продуктов, подчас не оставляя ничего местным жителям. Товарищ Бауэр быстро сообразил, что следует предпринять и его примеру последовали другие бургомистры.
– Хорошее было время! – Подключилась к воспоминаниям Барбара Мильке. –  Говорят, что в те годы преступность у нас была сведена на нет, и лет десять не случалось убийств на криминальной почве , а молодёжь была увлечена учёбой, работой и спортом. В те годы мы были вторыми и третьим призёрами Чемпионатов Мира и Олимпийских игр , многократно превосходя по числу медалей и очков Западную Германию, Англию, Францию и прочие страны! Я тогда увлекалась биатлоном, многоборьем и плаванием, – с удовольствием вспоминала майор Мильке, которая завтра ближе к вечеру обеспечит беспрепятственное пересечение границы супругам Райнер и семьи Вайс. Завтра на контрольно-пропускном пункте на Запад будет дежурить её приятель гауптман Либерман, симпатизировавший Барбаре Мильке. Он ограничится проверкой документов, которые были надёжными. Согласно уговору с Барбарой Либерман не станет просматривать подробнейшим образом обширную картотеку с фотографиями лиц, которых выявляли и задерживали на пока ещё существующих, во многом формальных границах республики восточногерманские активисты гражданского комитета за мирное воссоединение Германии. Либерман сообщил Мильке, что в назначенный час пересечения границы активистов гражданского комитета на КПП не будет.      
 По этой схеме майор Мильке уже переправила через границу несколько бывших офицеров Штази и погранвойск, которым грозил арест. Вот только сама решила остаться на своём посту до конца, заявив, что на ней больших грехов перед теми, кто скоро дорвётся до власти, нет, и арест ей не грозит.
 На замечание оберста Райнера, что ей могут припомнить содействие в переправке через границу таких «нелегалов», как он, Барбара решительно заявила:
– Русские говорят: «Бог не выдаст – свинья не съест!» 

2.
Январь в Москве выдался никудышным – хмурым, промозглым. Декабрьский снег съела оттепель, на неубранных улицах и тротуарах непролазная грязь поверх раздолбанного давно не латанного асфальта. Вдобавок к мерзкой погоде в городе разразилась эпидемия гриппа, затянувшаяся до конца месяца и усугублённая резким похолоданием. Грязь на дорогах подмёрзла, однако снега почти не прибавилось, и как всегда, одолевал гололёд, угрожая неосторожным пешеходам травмами, ушибами, переломами рук и ног.
Соколова осторожно пробиралась по скользкому тротуару между коробками однотипных девяти и двенадцатиэтажных домов, во многом решивших жилищную проблему огромного города и настроенных ударными темпами в семидесятые годы на землях ближайшего к городу подмосковного совхоза.
От совхоза, луга и пашни которого покрыли дома и дороги, давным-давно ничего не осталось. Пострадал даже старинный сельский пруд, выкопанный лет триста назад, который к Московской олимпиаде 1980 года спешно очистили от ила и выложили берега железобетонными плитами, уничтожив роднички, питавшие старинный водоём. Но уже к середине восьмидесятых годов исковерканный пруд не пополнялся водой из нелепо торчавшей ржавой трубы, был заброшен, превратившись в свалку отходов для несознательных жильцов из соседних домов.
Настроение – подавленное, однако несмотря ни на что, Елена Васильевна собиралась навестить болевшего внука, повидать Светлану и Генриха, кое-что передать детям. Думала, что успеет к шести часам, да слишком уж затянулось и не без её активного участия собрание партийной организации издательства, к которому была приписана коммунист и пенсионер Соколова. Она продолжала заниматься переводами с английского и немецкого языков, получая за свой труд неплохие гонорары, на которые можно было помогать семьям Лады, Веры и Генриха.
Вот и сегодня удалось купить в магазинчике, укрытом в недрах издательства, импортную французскую курицу, банку с финской ветчиной, пачку новозеландского сливочного масла, два килограмма венгерских яблок и бутылку практически исчезнувшего «Киндзмараули» – так на всякий случай. Как будто и немного, а опять набралась полная, оттягивающая руку сумка.
Теперь, когда Соколова немного успокоилась и на свежую голову проанализировала всё, что с ней сегодня произошло, то пришла к выводу, что своим демаршем – так её поступок назвали испуганные и озлобленные члены парторганизации, она так ничего и не добилась. Разве что совесть чиста…
«Впрочем, и это немаловажно», – облегчённо вздохнув, подумала Соколова, осторожно обходя очередную наледь на латанном-перелатанном тротуаре.
На предложение Елены Васильевны Соколовой – коммуниста с сорокасемилетним партийным стажем поставить подписи под резолюцией о недоверии руководству партии и правительства и лично к Генеральному секретарю ЦК КПСС, Горбачёву, которые ввергли страну отсутствием внятной политики и соглашательством с деструктивными силами в глубочайший кризис, заместитель секретаря партийной организации бросил в её адрес:
– Вы… старпёры, всё критикуете и критикуете, не понимая задач партии на современном этапе. Довольно! Пора понять, что прошло ваше время и не мешать завершению давно назревшей перестройке молодым и энергичным коммунистам!   
– А ну извинитесь за брошенное вами грязное слово! – Вспыхнула Соколова, сжигая взглядом довольно убогое женоподобное существо мужеского пола с крупным животом, с трудом умещавшимся на коленях, и обрюзгшим красным и потным лицом. – Извинитесь перед коммунистом! Извинитесь перед женщиной!
Заместитель секретаря выкатил на Соколову грязные, бутылочного цвета круглые глазки и зашевелил полными красными губами, издав невнятные звуки, напоминавшие бульканье.
– Старушка, а как хороша, даже в гневе! С такой и сейчас не грех согрешить… – Глуповато ухмыльнувшись, заметно заикаясь и брызгая мелкой слюной, приглушённо заметил, обращаясь к соседу, один из членов президиума – коротконогий, полный и круглолицый субъект с жидкими, зачёсанными набок волосиками на крупной голове, по-видимому, раскормленный родителями ещё в детские годы.
– Перестаньте, Егор Ефимович! Неудобно, она же всё слышит! – Одёрнул его сосед – представитель Горкома. – Она же вам в матери годится. Сколько ей лет?
– Под семьдесят, а выглядит не больше чем на пятьдесят. С двадцатого года, – припомнил Егор Ефимович, хорошо знавший Соколову, с которой проработал в издательстве «Правда» несколько лет.
Соколова метнула гневный взгляд в сторону знакомого ей субъекта по имени Егор Ефимович – выродившегося потомка «пламенных революционеров», ещё недавно писавшего пространные статьи о «преимуществах социалистической системы над загнивающим капитализмом», а теперь восторгавшегося рыночной экономикой Запада, который по его диаметрально переменившемуся мнению «чудеснейшим образом исцелился».
Заместитель секретаря, употребивший в адрес Соколовой неуместное слово, нервно захихикал, удовлетворённо облизывая полные губы, вызвав лёгкий смешок у сидевшей в зале довольно многочисленной «перестроившейся публики» пока ещё с партийными билетами в карманах, но уже с «демократическими и прочими общечеловеческими ценностями» в «просветлённых» головах.
Этот смешок был невыносимо оскорбительным и вывел Соколову из равновесия. Неожиданно размахнувшись, она влепила заместителю секретаря крепкую и звонкую пощёчину… 

* *
Олежек сильно простудился в яслях, и Светлана взяла больничный лист по уходу за ребёнком. Сидела дома вторую неделю и, посоветовавшись с Генрихом, решила взять отпуск, а потом за свой счёт, сколько получится, чтобы в ясли больше не возвращаться, а к осени Олежек окрепнет и пойдёт в младшую детсадовскую группу.
В конце апреля – начале мае Соколовы переезжали на дачу. С бабушкой малышу будет хорошо и Светлане можно будет вернуться на работу.
Температура у ребёнка то спадала, то опять повышалась. Вот и сегодня под вечер опять поднялась до тридцати девяти. Днём заходила врач, послушала лёгкие и успокоила – чистые. Прописала антибиотики и витамины, однако посоветовала по возможности пользоваться народными средствами.
Укладывая на ночь, Светлана напоила ребёнка чаем с малиной, чтобы малыш как следует пропотел. Температура высокая, однако, ни аспирин, ни антибиотики давать не решилась. Лучше уж малина, выросшая на даче и сваренная Еленой Васильевной по особому рецепту с добавлением облепихи.
Генрих в институте, у него машинное время, отлаживает программный комплекс и вернётся часам к десяти по обыкновению нагруженный листингами исходных текстов программ и дампами, чтобы ещё поработать дома пару часов в поисках ошибок. Раньше часа ночи не ляжет, а в семь вставать.
С подъёмом Генрих выбегает на утреннюю пробежку в лесопарк – от километра до трёх в зависимости от погоды, потом принимает душ, завтракает, целует жену и малыша, убегает на работу. Хорошо хоть работает рядом, не приходится тратить время и траты на транспорт. Работы в институте не убавилось, а денег на жизнь не хватает. Просто беда какая-то, на всё дефицит. Цены на продукты резко подскочили, однако и за деньги ничего путного не купить.
«Вот она треклятая перестройка!» – вяло, и уже незлобно, поскольку многие сами себя винили в происходящем, роптали  люди, бродившие с хмурыми по погоде лицами по магазинам в поисках продуктов, а там, где что-то время от времени появлялось, послушно выстраивались в длиннющие очереди под прилепленным к стенке куском картона, на котором уже никого не удивляла небрежно нацарапанная надпись: «1 кг. в одни руки!»
– Дожили… – Вздохнёт, глядя на такое новоиспечённая молодящаяся пенсионерка, хорошо помнившая пятидесятые годы, когда в магазинах было всего вдоволь, да и больших очередей вроде не наблюдалось.
– Меня выставили на пенсию досрочно, в пятьдесят три года, – поддержала её соседка по очереди. – Начислили 130 рублей. Вроде немало, да теперь на них ничего не купишь.
– Хорошо помню пятьдесят пятый год, – поведала очереди полная розовощёкая женщина средних лет. – Бывало, идём с мамой в гастроном. Был такой на Таганке, дежурный, работал круглосуточно. На сто рублей – это теперь десятка, накупим продуктов на всю неделю и икры красной грамм двести возьмём по цене сливочного масла, которое тогда стоило двадцать пять рублей – два пятьдесят по-теперешнему. Теперь об икре и не думаем, разве перепадёт иногда в продуктовом заказе. Куда её подевали? – озадачилась женщина и сама же себе и окружающим ответила: – Продали за границу! И не только икру, но и многое что другое. 
– Страну продают паразиты, а ты икру, масло! – Покачал головой старик – ветеран ВОВ  с орденскими планками, выглядывавшими из-под распахнутого пальто.

*
Только уснул Олежек, в дверь, чтобы не потревожить больного внука, осторожно постучала бабушка. Её ждали, однако Елена Васильевна сильно задержалась и пришла в девятом часу вечера. Светлана открыла дверь.
– Здравствуй, Света! – Елена Васильевна поцеловала сноху в щёчку. – Как Олежек?
– Здравствуйте, Елена Васильевна. Что же так поздно? Мы уже беспокоились. Олежка уснул с температурой под тридцать девять, – посетовала Светлана, принимая от свекрови пальто. – Напоила тёплым чаем с вашим малиновым вареньем и уложила. 
– Так получилось, Света, – грустно улыбнулась Соколова. – Партийное собрание затянулось и по моей вине. За свои резкие высказывания в адрес руководства нашей партийной организации, руководства КПСС  и страны, я подверглась жесточайшей критике и в результате была исключена общим собранием из партии. Практически единогласно, при двух-трёх воздержавшихся. Вот так-то, Света!
– Ой! Что же теперь будет! – Всплеснула руками Светлана.
– Успокойся, Света. Ничего не будет, – вздохнула свекровь. – Увы, партия выродилась и пребывает в агонии. Скоро из неё побегут, словно крысы с тонущего корабля те, кто сегодня голосовал за моё исключение. – Елена Васильевна переобулась в тёплые домашние тапочки с меховой опушкой, которые имелись в доме специально для неё, и прошла следом за Светланой на кухню, по пути заглянув в ванную комнату и помыв с мылом руки. Правая ладонь, нанёсшая мерзавцу пощёчину, горела и сейчас.
– Хочется горячего чая с лимоном, – попросила она сноху.
– Сейчас согреем! Есть ещё мёд, – вспомнила Светлана.
– Вот и хорошо. На улице холодно, ветрено, мерзко! – Поёжилась Соколова и продолжила.  – Побегут скоро «крысы» из партии, наперегонки побегут, как это было в сорок пятом году в Германии, когда жгли свои партийные билеты члены НСДАП и готовились перебежать в стан социал-демократов, которые, оказывается, пребывали при Гитлере в глубоком подполье.
В своё время, Света, я насмотрелась на это в Германии. Теперь такой омерзительный процесс предстоит и у нас. Придумают какие-нибудь новые «демократические и либеральные партии» и, расталкивая друг друга, наперегонки побегут в них, поближе к «кормушкам…» – Соколова тяжело вздохнула и наконец вспомнила о сумке с продуктами, оставленной в прихожей.
– Света, принеси мою сумку. Я кое-что принесла вам.
– Ой, Елена Васильевна, выкладывая продукты, покраснела Светлана. Столько всего! Право, неудобно. Ведь дорого…
– Это для вас, мои дорогие, – улыбнулась свекровь. – У меня пока есть всё, что необходимо, вот только после исключения из партии, знаешь, до сих пор не верится, что это произошло чуть более часа назад! – Елена Васильевна вновь вспыхнула, переживая позор, который ей довелось, даже не пережить, а видеть, – переводов с английского и немецкого я похоже лишилась. Придётся поискать работу в другом месте. Ну да, бог не выдаст – свинья не съест! – Отлегло на сердце Соколовой, не подозревавшей, что несколько дней назад на крайнем западе угасавшего социалистического мира майор пограничный войск пока ещё ГДР Барбара Мильке, успокаивая себя, произнесла ту же русскую поговорку. 
– Вот что, Света, сначала позвоню Ладе, что приеду поздно и будем пить чай!
– Телефон не работает, – огорчила свекровь Светлана. – Авария. Говорят, что починят дня через два. Можно позвонить из телефона-автомата, но надо выходить на улицу. Здесь недалеко, я сбегаю?
– Сходи, Света, а то ноги гудят, – согласилась Елена Васильевна, – а я пока посижу рядом с кроваткой Олежки, ладно?

*
Светлана отсутствовала минут пятнадцать и вернулась с нежданным гостем. В прихожую вошёл Ариф Гулиев.
– Здравствуйте, Елена Васильевна. Я прямо из аэропорта. Прилетел из Махачкалы, куда добирался морем. В Баку такое творится…
На Арифа было больно смотреть. Похудел, осунулся, под глазами тёмные круги, в густой шевелюре седина, которой прежде не замечали.
– Звонил Генриху. Дома не отвечают. Звонил на работу – тоже. Вот и приехал…
– Генрих в машинном зале. Туда не дозвонишься, но он уже скоро придёт, – сообщила гостю Светлана. – Обрадуется, увидев тебя. Раздевайся, Ариф, будем вместе пить чай.
– Большое спасибо, ханум, – грустно улыбнулся Ариф, уже называвший так жену друга во время прошлых визитов.
Чай пили на кухне. Ариф достал из портфеля с минимумом дорожных вещей привезённые из Баку коробочки с восточными сладостями – халву и рохат-лукум.
– Если можно, Света-ханум, я переночую у вас, а на завтра утром отправлюсь к родственнику в Калинин .
– Жаль, что не погостишь, на Москву не посмотришь, – выразила сожаление Светлана.
– Москву я видел неоднократно и в лучшие времена, – опустив глаза, ответил Ариф. – Заеду на обратном пути.    
В прихожей раздался звонок.
– Вот и Генрих! – Взглянув на часы, воскликнула Светлана. – Словно догадался, пришёл пораньше. Не звонит, чтобы не разбудить Олежку. – Она поспешила открыть мужу дверь.
– Генрих вошёл в прихожую, поставил на пол сумку с листингами и, целуя жену, заметил маму и Арифа.
– Мама обещала зайти проведать внука, а вот приезд Арифа оказался сюрпризом! – Закрывая дверь, сообщила мужу Светлана.
Поцеловав в щёчки жену и маму, Генрих пожал другу руку и они обнялись как старые друзья.
– Как Олежек? – Перво-наперво, спросил у жены Генрих.
– Температуру сбили, спит, – ответила Светлана.
– Хорошо. Дети во сне поправляются… Как добрался, Ариф?
– Ой, и не спрашивай, Генрих, – махнул рукой Гулиев. – Из Баку морем на теплоходе до Махачкалы вместе с семьями военных и армянскими беженцами, а затем по железной дороге.
– Знаем, что творится сейчас в Баку, да и во всём Закавказье. По сути, гражданская война. Переживаем… –  Посочувствовал Гулиеву Соколов.
– В пути до Махачкалы намучился, как скажут русские – «не приведи господь», который у нас Аллах. Ночь. Море неспокойное, штормовое. Наизнанку выворачивало. Узнав, что я азербайджанец, русские женщины с детьми, которых провожали к причалу мужья-офицеры с чемоданами в руках и автоматами на плечах, смотрели на меня с неприязнью, а армяне, бежавшие от погромов, те просто чуют чужого – смотрели с ненавистью, едва не выбросили за борт. Вот такие дела, – тяжко вздохнул Ариф. – Там льётся кровь, творятся страшные преступления! Азербайджан объявил войну Армении, та в свою очередь объявила войну Азербайджану! Дошло до того, что азербайджанцев обвиняют в захвате родильного дома, убийствах армянских младенцев и игре в футбол их отсечёнными головками, словно с мячами, и я уже верю в такое! Разве такое возможно в единой стране? – Вырвалось у Арифа. – Что я говорю! Разве такое вообще возможно? А в Москве, тем, кто сидит в Кремле – всё нипочём! Словно всё так и задумано… –  Простонал он.
– Может быть, не стоило ехать в такое время? – С состраданием посмотрев на Гулиева, спросила Елена Васильевна, подумав про себя: «Прав Ариф, по-видимому, кем-то было так и задумано…»
– Наверное, не стоило, но мне необходимо повидать родственника. Дела… –  Уклончиво ответил Ариф.
– Вот что, мужчины, заканчивайте разговоры в прихожей, переобувайтесь, вам, Ариф, гостевые тапочки, и мойте руки. Будем пить чай. Время позднее, а маме ещё домой ехать, – распорядилась Светлана.   
Разместились на кухне, пили индийский чай, две пачки которого Елена Васильевна привезла в прошлый раз, с восточными сладостями из Баку.
– Тебе удалось встретиться с Роксаной? – После продолжительного молчания спросил друга Генрих.
– Нет, – опустил печальные глаза Ариф. – Как только ты написал о том, что муж Веры видел Роксану и девочек в Тбилиси, я попытался их разыскать, но слёг с воспалением лёгких и это в мае! Проболел почти месяц, а когда оказался в Тбилиси, Роксаны там уже не было. Её дальние родственники меня не приняли, прогнали прочь, едва не избили, так и не сказав, куда она переехала. Уже вдогонку пожилая женщина крикнула: «В Россию они уехали!»
Куда? Россия большая…
 
3.
– Таджикское гостеприимство выше всяких похвал, господин Раджабов! – Похвалил хозяина богатого особняка в пригороде Душанбе высокий гость, насытившийся роскошным обедом из множества необычайно вкусных блюд. – В Афганистане так не готовят. Там по-прежнему война и народ очень беден, а ведь за Амударьёй живут ваши сородичи таджики, которые издавна не ладят с пуштунами.
Мы – персы и вы – таджики – близкие народы. Мы – иранцы, мы истинные арийцы, которых неверные терзают не один век. Иран прогнал шаха  и провозгласил исламские ценности превыше всего. Думаю, что это не совсем правильно и страна великого Омара Хайяма , изысканных поэтов: Дехлеви, Хафиза, Джами  со временем станет светским государством. Придёт время, и мы ей в этом поможем, – загадочно улыбнулся гость. –  Иран развивается, его стали уважать во многих странах мира. Однако враждебные отношения с Америкой и дружественные с СССР мешают этой стране стать демократией.
Только, вы, таджики – по-прежнему разделённый народ, угнетаемый русскими и пуштунами. С последними – проще. На весь Пуштунистан имеют виды в Исламабаде и это правильно .
Станет лучше, если все пуштуны будут собраны в одной большой и более цивилизованной стране, и за всеми пуштунами будут присматривать из Исламабада. А вам, господа, – гость посмотрел в глаза Раджабову и Рустамову, – выпала великая честь оказать помощь своему народу в обретении независимости на пути к исконным ценностям, прежде всего к исламу и, конечно же, к демократии. Покажите пример современному Ирану, создайте сильное и светское государство, основанное на исламских традициях и дружественное Америке. В качестве примера может служить Турция. Наконец возродите древнюю Бактрию, которая две с половиной тысячи лет назад была центром мировой цивилизации!
Гость остановил взгляд своих немигающих карих «персидских» глаз на Рустамове.
– Вы ещё что-то хотите сказать мне, господин Варзани? – Спросил Рустамов, взволнованный особым вниманием к своей персоне.   
– К господину Раджабову у меня вопросов нет. Он из Гарма, а это центр вашей страны. Господин Раджабов принадлежит к той части местной элиты, у которой отняли власть при страшном тиране, имя которого Сталин, и передали её ленинабадцам и кулябцам.
А к вам, господин Рустамов вопросы есть. Вы ведь из Ленинабада…
– Из Худжанда, господин Варзани, – поправил гостя Рустамов.
– Близится время, когда вы вернёте городу его исконное имя, – согласился гость. – Но во имя этого Аллах потребует от вас огромных усилий и жертвенности. Как вы пришли к нам, господин Рустамов? Вы образованный и влиятельный человек в Худжанде, будем называть так ваш родной город, вы историк, писатель, известный за пределами своей республики, которую хотите, как и сторонники господина Раджабова провозгласить независимой страной. Но в Худжанте своя элита, не желающая выхода из Союза ССР. Значит вы не с ними? Значит, вы порвали с той элитой? Искренни ли ваши стремления?
– Искренни! – Выдержав взгляд человека, представленного ему господином Варзани, ответил Рустам Рустамов, окончательно перебравшийся в Душанбе и из Самарканда, где в последние годы косо смотрели на таджиков, и из Ленинабада после ареста отца и ряда других родственников, обвинённых в крупных хищениях.
Будучи одним из лучших в республике знатоков фарси и его диалектов, Рустам без особого труда догадался, что божественный язык иранцев не был родным для господина  Варзани. Несмотря на то, что тот хорошо владел им, в то же время некоторые речевые обороты выглядели так, словно Варзани переводил их на фарси с английского. Этим, самым распространённым в мире языком, и его американизированным диалектом Рустамов так же владел и довольно неплохо. Что же касалось этнической принадлежности гостя к иранцам, то и это вызывало большое сомнение. Рустамов дважды побывал в Иране, где внимательно присматривался к лицам людей и прислушивался к их речи.
«Смуглый, темноволосый, кареглазый. Бреется. Однако на щёках и подбородке трёхдневная щетина. Лицо узкое, нос с горбинкой, подбородок несколько срезанный, губы, если присмотреться, полноватые. Волосы вьются, однако коротко подстрижены на европейский манер. Небольшие залысины и едва наметившаяся плешка на макушке.
Что-то не то... Нет, этот Варзани не типичный иранец». – Размышлял Рустам, глядя на гостя, прибывшего нелегально из Афганистана.
«Ах, да! Как я этого сразу не заметил! Форма черепа? Совсем не иранская, не арийская форма черепа. Такой череп скорее принадлежит иракцу, иорданцу, йеменцу или саудиту , чем иранцу, словом такой череп мог принадлежать типичному семиту или полукровке…»
Рустамову довелось побывать в Иордании и Йемене, в котором проживали чистокровные арабы, и он знал, о чём подумал. По пути заглянул и в Израиль, в Иерусалим, которым теперь владели евреи, самые чистокровные из которых – сефарды практически не отличались от арабов. К тому же, Рустамов обладал хорошей памятью на лица, и ему неожиданно показалось, что он уже где-то видел этого человека.
«Где? Когда? Впрочем, может быть, всё же показалось…»
Измученный сомнениями, он бросил это неблагодарное занятие, после того, как в комнате появился ещё один человек с лицом монголоида и c традиционным для мусульман приветствием «салям алейкум» представился Саидом Абаевым из города Ош .
Теперь, когда все были в сборе, гость принялся излагать присутствующим планы создания национальных государств, используя для этих целей благоприятное время, инициированное перестройкой, затеянной по «мудрым советам» тех, кто всегда остаётся в тени,  обновлённым руководством СССР, в котором разрастались и усугублялись неожиданные для растерянного Генерального секретаря и членов Политбюро негативные процессы. Самые опасные из этих процессов – межнациональные конфликты, грозившие перерасти в локальные войны, способные раздробить союзное государство.
Впрочем, в отличие от выродившейся и в целом недалёкой верхушки советского общества, оказавшейся у власти с середины 80-х годов, эти процессы были хорошо просчитаны западными аналитиками, политологами и руководителями западных спецслужб и прежде всего ЦРУ.
Эти господа с нетерпением потирали потные ладони в предвкушении полной и окончательной победы над идеологически несовместимым и опасным колоссом, который вопреки надеждам Гитлера оказался не на глиняных ногах и пережил Третий Рейх почти на полвека, но теперь нёс сокрушительные поражения на идеологических фронтах.
«И сталь поддаётся коррозии…» – Размышлял посланец в лице господина Варзани.
– После недавних событий в Закавказье, и у вас, господа, появилась возможность продемонстрировать Москве свою силу. В Москве должны понять, что с вами придётся считаться. Вы спросите, а как больнее уколоть союзный центр и при этом сохранить силы для решающих сражений со своими режимами и с тем же центром?
Как? – господин Варзани сделал продолжительную паузу, наблюдая за Раджабовым, Рустамовым и Абаевым – людьми, имевшими не малый вес в своих республиках.
– Вывести людей на митинги… – Предложил Раджабов. – Сейчас это вполне возможно.
– Повторить у нас, в Оше, Фергану ! – Выдал Саидов, в чёрных узких глазах которого появился зловещий блеск. Киргиз говорил по-русски и Раджабов с Рустамовым попеременно переводили ему с таджикского.    
– Воспользоваться протестными настроениями душанбинцев в связи с прибытием в город беженцев из Армении, которым, по слухам, в первую очередь предоставят квартиры в новых домах, – предложил Рустамов. – В городе очень много очередников и на улицы выйдут тысячи протестующих людей.
– Хорошее предложение, – одобрил Варзани, – но одного этого недостаточно. В большинстве своём на улицы и на площадь у Дома Правительства выйдут обычные граждане, пошумят, получат от властей новые обещания, поворчат и разойдутся Необходимы активные люди, готовые применить силу. Их может быть немного, всего несколько десятков, но эти люди должны быть готовы на всё. За ними может последовать значительная часть более радикально настроенных, преимущественно молодых горожан, которых не испугают милицейские наряды.
Раджабов переводил сказанное господином Варзани улыбавшемуся Абаеву, смуглое широкое лицо, которого расплывалось, всё более напоминая круглый медный таз.
– И у вас, надо делать Фергану! – Выдал он. – У вас нет месхетинцев, зато немало других иноверцев и, прежде всего, этих русских, которым следует показать «волчьи зубы»!
Абаев грязно выругался на своём родном языке, но эти слова, вполне ясные по части интонации, так и остались непереведёнными.
«Будет и у нас своя «фергана»! Будет!» –  Заранее злорадствуя и мысленно потирая руки, подумал Рустамов, представляя, как толпы разъярённых таджиков громят дома и квартиры русских и прочих «русскоязычных», бьют, насилуют, жгут, убивают!..
Вздрогнул, вспомнив о сестре, которую похитил русский офицер по фамилии Скобелев и которую два месяца назад знакомые как будто видели в городе, но где она скрывается, выяснить так и не удалось. Впрочем, её могли спутать с другой, походившей на Таджинисо, красивой девушкой.
По горячим следам Рустамов попытался выяснить, не служит ли в воинских частях, размещённых в городе и его окрестностях, офицер по фамилии Скобелев, обратившись с такой просьбой к военкому города, с которым был знаком. Однако офицера с такой фамилией ни в Душанбе, ни в республике найти не удалось. Информация по другим округам огромной страны для военкома была недоступна.
Она это была или нет, но с тех пор Таджинисо мерещилась Рустаму повсюду. Завидев высокую стройную девичью фигуру, Он невольно спешил к девушке и заглядывал ей в лицо.
«Нет не она…»
Чувство стыда за позор, лёгший на его семью, сжигало Рустамова, взывало к отмщенью…
 
4.
Старший лейтенант Виктор Скобелев находился  в пути к новому месту службы, в желанную для него дивизию, дислоцированную под Душанбе. Однако его перевод совпал с крайне неудачным временем, когда на всю страну разнеслись тревожные вести о беспорядках, вспыхнувших в столице Таджикистана.
Скобелев не без труда добился перевода в ТУРКВО и вот теперь, когда все кадровые трудности были преодолены, томился в московском аэропорту, ожидая постоянно откладываемого рейса по причинам вполне понятным военному человеку.
Он был свидетелем прошлогодних погромов в Фергане и, имея весьма скупые сведения о том, что сейчас творится в Душанбе, сильно переживал за Таджинисо, подполковника Захарова и его семью, принявшую таджикскую девушку, которую старший лейтенант назвал своей женой, сообщив, что брак пока не зарегистрирован. Так и прожила Таджинисо Рустамова в гостях у семьи Захаровых более полугода под именем Тамара, как её представили соседям, без положенной для каждого советского человека прописки. Хорошо, что хоть у неё сохранились документы, которые не догадались отобрать родители и брат во время заточения в ленинабадском доме.
Вопреки здравому смыслу и удивлённым вопросам сослуживцев, старший лейтенант, сделавший свой взвод, а затем и роту образцовой, рвался в новую «горячую точку», каковой грозил стать Таджикистан, опалённый огнём Афганской войны. Добровольно покидал готовящуюся к объединению с Западной Германией сравнительно спокойную Восточную Германию, где военнослужащим платили едва ли не вдвое больше, к тому же половину офицерского жалования начисляли в марках ГДР, а это почти инвалюта.
Впрочем, из ГДР, которой скоро не станет как государства, уже начался вывод советский войск под заверения президента США с хорошо поставленной «голливудской улыбкой» и его коллег, руководивших странами, входящими в блок НАТО, «не расширяться на Восток после ухода наших армий из Восточной Европы» .
Однако, мало кто из советских офицеров, да и солдат верили заявлениям американцев, но их мнением никто не интересовался. Верил или притворялся, что верит заверениям президента Рейгана не расширять НАТО на Восток генсек Горбачёв, который уже изрядно раздражал народ своим словоблудием, не было известно ни тогда, ни позже. О таком геополитическом промахе, пожалуй, тягчайшем преступлении перед собственным народом, очень скоро просто забыли…
Отчаявшись попасть в Душанбе прямым рейсом, Скобелев поменял билет на рейс до Самарканда, откуда можно было добраться до места назначения если не на автобусе, то на попутном автомобиле.
В туалете аэропорта Скобелев переоделся во всё гражданское, аккуратно сложив форму в объёмистую дорожную сумку, куда вместилась и шинель. Оставшись в лёгкой куртке, которая не годилась для февральской Москвы, но вполне подходила для Средней Азии, в которой уже наступила весна, он поднялся на борт Ил-86 и  устроился возле окошка, надеясь чуток вздремнуть во время перелёта. Не удалось, в салоне чувствовалось повышенное напряжение. Темпераментные южане, среди которых преобладали мужчины, громко переговаривались, активно перемещаясь по салону вопреки замечаниям усталых бортпроводниц, и косо посматривали на «чужаков», к которым отнесли и молодого мужчину со славянским лицом.
– Хреновато, – оценивая обстановку, подумал Виктор. – Ещё полгода назад такого не было…
В соседнем кресле сидела крупная немолодая женщина, по-видимому, метиска, то есть наполовину русская – наполовину узбечка. Разговорились. Женщина рассказала, что проживает с мужем-узбеком и детьми в Бухаре, куда от Самарканда ещё добираться четыре часа на автобусе. Расспрашивала откуда Скобелев, зачем летит в Самарканд.
Узнав, что Виктор военный, посочувствовала молодому человеку и поведала то, что услышала от пожилого седобородого колхозника с медалями за Великую Отечественную войну, приколотыми к обветшалому халату, в котором тот торговал овощами на базаре.
– Понимаешь, уверял уважаемый аксакал, что ваш Горбачёв американский шпион и погубит страну. Так и сказал – американский шпион! Знал что говорил! – Жёстко добавила женщина с суровым восточным лицом и светлыми глазами, возвращавшаяся в родной город после лечения в Москве. 
– Операцию делали на глазах. Хорошо сделали, без очков читаю! – Пояснила попутчица.
Хотел, было, Скобелев расспросить, почему женщина заявила, что Горбачёв «ваш».  Откуда «уважаемому аксакалу» известно, что тот «американский шпион», но раздумал, тяжело вздохнув:
«Наверное, так оно и есть»…
Вспомнилась расхожая фраза, кажется из Библии, которую, впрочем, он не читал:
«Судите не по словам, а по делам его…»

*
Добравшись из аэропорта до города на автобусе, Скобелев попытался дозвониться до квартиры подполковника Захарова, семья которого приняла Таджинисо, однако не получилось. Из Москвы дозвонился, сообщил, что завтра будет в Душанбе, однако срок прошёл, а он только добрался до Самарканда.
«Таджинисо ждёт – не дождётся, а теперь, в такое тревожное время вся изведётся бедняжка», – переживал Скобелев.
Нанял частника, согласившегося не без уговоров доставить его на своих «Жигулях» в Душанбе за триста рублей – деньги всё ещё немалые, несмотря на набиравшую обороты инфляцию и озлобляющий людей дефицит едва ли не на всё самое необходимое. И это при цене билета на самолёт в шестьдесят рублей!
– Зачем тебе, командир, в Душанбе? Знаешь, плохо там… – Предупредил Скобелева водитель, догадавшийся, что тот военный.
– Знаю. Надо, – не вдаваясь в подробности, ответил Виктор.
– Надо, так надо, – вздохнул водитель, так и не назвав своего имени и национальности. Пойди, разбери, человек со стороны, кто рядом с тобой – узбек, таджик, каракалпак, крымский татарин или кто другой…
В дороге, растянувшейся на несколько часов, сон всё-таки сморил Скобелева. Проснулся лишь на посту ГАИ на границе двух республик. Помимо местных милиционеров здесь находились солдаты внутренних войск во главе со старшим лейтенантом.
Водитель предъявил паспорт и права, а Скобелев свой военный билет.
Сержант, проверявший документы, позвал офицера.
– Товарищ старший лейтенант, в машине офицер. Едет в свою часть!
Старший лейтенант не спеша приблизился к «Жигулям» и взглянул на Скобелева.
– В двести первую, командир? – Поинтересовался офицер – уже не молодой мужчина, с красными от хронического недосыпания глазами, из так называемых «неперспективных офицеров», которые выходят в отставку в звании капитана, реже майора.
– В двести первую, – ответил Скобелев.
– Частника поднанял? – Очевидно, прикидывая в уме, сколько пришлось уплатить водителю, – задумался старший лейтенант. – Что так спешишь? Знаешь, что в городе творится?
– Слышал, – уклончиво ответил Скобелев.
– Слышал…. – Старший лейтенант с недоверием посмотрел на Скобелева. – Позавчера мы ещё были в Душанбе, всякого насмотрелись. Националисты взбаламутили народ, подавшийся митинговать против расселения в новых домах беженцев с Кавказа, армян. Вроде как направили их в город, но сам таковых не видал. С темнотой начались погромы и продолжались весь следующий день . Обкурились анаши , сволочи, громили в первую очередь дома русских! Солдаты задержали двух уродов, изнасиловавших и задушивших девушку лет шестнадцати. Глядя на истерзанное тело несчастной, одного гада бойцы затоптали. Верещал как поросёнок чер..й паразит! Сдох, как собака! Другого гада спасла от расправы милиция. Жаль…
Старший лейтенант тяжело вздохнул и посмотрел на небо.
– Однако темнеет. На юге это быстро. Ехать до города час – полтора, а через полчаса наступит ночь. В Душанбе сейчас потише, а два дня назад проходили погромы. Мусора , – взглянув исподлобья на притихших таджикских милиционеров, сидевших на врытой в землю скамейке, сплюнул старший лейтенант, – разбежались, попрятались. Толку от них мало. Мы, вэвэшки , наводим порядок. Однако пока перебои с электричеством. Саботируют, собаки. Поди-ка разберись, что в темноте творится…
– Ладно, не пугайте, товарищ старший лейтенант, – остановил офицера Скобелев, – ещё семи нет. До ночи далеко, доберёмся.
– А то притормози, оставайся до утра, – посоветовал старший лейтенант.
– Понимаешь, товарищ дорогой, жена у меня там. Полгода не виделись.
– Ясно! – Махнул рукой старший лейтенант. – Жена – есть жена. Тогда поспешай, браток, только будь осторожен. Всякое может случиться. Оружие есть?
– Сдал в части по прежнему месту службы.
– Жаль… – Где служил-то?
– В ГСВГ.
– Слышал, что и там сейчас хреновато.
– Откуда?
– Газеты читаем, радио слушаем, телик смотрим, – перечислил старший лейтенант доступные средства массовой информации.
– Сдаём ГДР, – вздохнув, подтвердил Скобелев и вспомнил рассказ женщины из Бухары об «американском шпионе» Горбачёве.
– Германия объединяется, а Союз разваливается. Кругом беспорядки и на Кавказе и в Средней Азии и в Прибалтике. И куда только смотрят в Москве? – Задал безответный вопрос старший лейтенант, вынул из кармана пачку «Памира» и предложил сигарету Скобелеву.
– Не курю, бросил,  – отказался Виктор.
– Дорогу знаешь? – поинтересовался старший лейтенант у водителя, который прислушивался к разговору офицеров.
– Знаю, командир, знаю, – подтвердил водитель. – Хорошо знаю Душанбе.
– Ладно. Поезжай, коль спешишь, – вяло махнул рукой офицер, посоветовав: – до дивизии лучше добираться окраинами. Там потише. Удачи тебе, старший лейтенант!

*
Около половины девятого вечера проворный «Жигулёнок» выскочил на берег стремительной речки Душанбинки и покатил по присыпанной гравием грунтовой дороге в объезд городских кварталов из пятиэтажных домов, которые и здесь, как и по всей стране назывались «хрущёбами», вперемешку с частными домами..
Скобелев  дважды побывал в Душанбе, однако плохо ориентировался в практически незнакомом к тому же ночном городе. Темно, небо как на грех затянуло облаками. В феврале здесь такое не редкость. На улицах ни души. Дома, видневшиеся метрах в ста от дороги, тёмные, не подают признаков жизни. Жители затаились в своих квартирах, предпочитая «не светиться» или же в квартале отключено электричество.
«Нет, вот тусклый огонёк, вот другой! – Заметил Скобелев. «Впрочем, огоньки тусклые, а уличные фонари погашены. Так могли светиться окна в тех квартирах, где сохранились керосиновые лампы или свечи», – подумал он.
– А это что там? – Водитель притормозил и вопросительно посмотрел на пассажира.
Скобелев присмотрелся. Впереди в полусотне метров дорогу перегораживал грузовик, возле которого копошились какие-то люди, по виду гражданские, да и грузовик, который не объехать, не угодив в кювет, не напоминал внешним видом армейский.
– Командир, вернёмся? – С тревогой в голосе предложил водитель.
– Разворачивай! Давай между домами! Далеко ещё?
– До КПП километра три, – прикинул озабоченный водитель, пару дней назад уже побывавший в Душанбе, когда беспорядки, вылившиеся в массовые погромы, только начинались. Вот так же доставил к воротам воинской части офицера с женой. Но тогда было светло.
Позади послышались крики – угрозы и беспощадная и брань, в которой различались отдельные исковерканные, далеко не лучшие русские слова, взятые на вооружение местным населением. К счастью, их не преследовали. Грузовик заводить и разворачивать не стали, а других транспортных средств неизвестные не имели, да и кто они: поди – разберись.
– Командир, добавь сто рублей за риск, – попросил водитель, удивительно хорошо говоривший по-русски. Очевидно, отслужил в армии или работал в России.
– Вези, добавлю, – пообещал не стеснённый в деньгах Скобелев.
Несколько минут колесили между домами, рискуя угодить в тупик или налететь на очередную преграду. Вот какие-то люди, среди которых возник силуэт милиционера, перегородили дорогу и осветили «Жигули» электрическим фонариком.
Послышался неприятный, тягучий голос:
– Куда едешь?   
Испуганный водитель – «вот попал в историю»  – притормозил и вопросительно посмотрел на пассажира.
Товарищ милиционер, я офицер, еду в часть. Пропустите! – Потребовал Скобелев.
– Офицер? Давай документы! – Потребовал в свою очередь милиционер с лейтенантскими – как успел разглядеть Скобелев – погонами.
Тон, с каким было сказано – «давай документы»  и обращение «на ты», настораживали. Впрочем, люди были взвинчены, а сильный акцент милиционера мог указывать на его сельское происхождение и недостаточное школьное образование.       
– Ты свои предъяви, лейтенант! – Осадил его Скобелев, всё же чувствуя, что дело принимает скверный оборот.
«Подозрительные какие-то люди, морды злые, в руках стальные прутья из арматуры и толстые палки, по сути дубины, веревка с петлёй... На дружинников не похожи. Да и милиционер подозрительный. Мог нацепить форму, а я как на грех безоружен!» – Мучительно соображал, как ему быть повоевавший в Афганистане старший лейтенант и однофамилец знаменитого русского генерала – покорителя Средней Азии.
Вот и решение – возможно единственное, однако, как оказалось, не самое лучшее...
Виктор резко выбросил руку вперёд и нажал на газ. К счастью водитель не заглушил мотор и «Жигули» сорвались с места, угрожая сбить и подмять под колёса тех, кто не успеет отскочить. Неуправляемая машина – руль выпал из рук водителя, по которым пришёлся удар стального прута, просунутого в ветровое окно, проскочила несколько метров и врезалась в дерево. Мотор заглох, и подбежавшие неизвестные сорвали дверцы, вытащив на улицу водителя и его пассажира, назвавшегося офицером. На шею Скобелева набросили верёвочную петлю и двое крепких, заросших чёрной щетиной мужиков с перекошенными от злобы лицами затянули петлю… 

* *
Очнулся Скобелев в каком-то тёмном холодном подвале со связанными за спиной руками. С него, уже бесчувственного, едва не «отдавшего богу душу», сняли петлю-удавку и верхнюю одежду, которая валялась тут же на цементном полу. Все карманы были вывернуты.
Шея горела огнём, лёгкие разрывались от боли, голова раскалывалась. Лицо, волосы мокрые. Его окатили холодной водой, чтобы скорее очнулся.
Мордастый, похожий на душмана, мужик с небритой бандитской мордой приблизил к лицу пленника что-то вроде жирника с широким, изрядно чадившим фитилём. По-видимому, в подвале, под потолком которого висела лампочка, не было электричества.
 Из-за спины «мордастого и небритого душмана» выглядывал опрятно одетый мужчина с интеллигентным лицом восточного типа, которое показалось Скобелеву знакомым.
– Вижу, что узнаёшь меня. Я помогу тебе, Скобелев. Моё имя Рустам Рустамов, – зловеще улыбаясь, представился «интеллигент».
– Глаза старшего лейтенанта дрогнули.
– Вот и узнал! – Злорадствовал «интеллигент». – Я старший брат Таджинисо и долго ждал этой встречи. Знал, что приедешь сюда! Аллах услышал меня и помог! – Лицо Рустамова исказилось совсем уж отвратительной улыбкой. На губах показалась жёлтая то ли слюна, то ли пена. На днях знакомый военком сообщил Рустамову, что для прохождения дальнейшей службы в республику переведён офицер по фамилии Скобелев.
«Тот?»
«Тот! Тот, самый!».
– Документы подвели тебя, Скобелев, Сообщили, кто ты такой. Вот и нашёл я тебя! Говори, куда подевал Таджинисо? Скажешь – умрёшь легко! не скажешь – умрёшь страшной смертью!..
Внезапно, где-то, уже неподалёку, послышался тяжёлый топот обутых в сапоги солдатских сапог, который старший лейтенант не мог спутать ни с чем.
– Рустамджон! Солдаты! – Закричал «мордастый, небритый бандит». – Выследили проклятые! Уходим! А с этим что делать, Рустамджон?
На озиравшимся по сторонам, перекошенном от злости лице Рустамова отразились ужас.
– Убей его! Убей! – В ярости затрясся Рустамов и  побежал куда-то вслед за другими погромщиками.
Сверкнуло лезвие кривого ножа, занёсённое над горлом пленника, однако, собрав последние силы, Скобелев пнул  «мордастого душмана» ногой и увернулся. Ослабленный удар пришёлся в затылок чуть выше уха.
Раздались выстрелы, погас фитиль жирника, и старший лейтенант потерял сознание. 

5.
Горячее мартовское солнце щедро согревало весеннюю Москву. Над Русской равниной господствовал обширный антициклон, и небо было таким чистым и ярко-голубым, каким оно бывает лишь в эту пору.
Снег в городе и его окрестностях практически сошёл, задержавшись лишь в насыпанных за зиму кучах, тенистых местах, куда не попадали солнечные лучи, и кое-где в глуши подмосковных лесов. Ночами подмораживало, и это обстоятельство вызывало озабоченность у потянувшихся на свои загородные сотки дачников – «не помёрзла бы клубника?..»
Впрочем, теперь, когда повсюду, в том числе и в Москве, господствовал вызванный «перестроечными явлениями» повальный дефицит на продукты питания, дачники подумывали не только ягодах, но и о расширении за счёт лужаек грядок под овощи и, прежде всего под картошку. Недаром эти клубни, завезённые в Россию лет двести назад, называют в народе «вторым хлебом».
В воскресный день на даче Урицких в Малаховке гостили помимо дяди – Михаила Яковлевича Белецкого, старые знакомые – репортёры Генри Роулинг и Хелен Эйр, а так же вездесущий и успешный британский коммерсант, каким согласно легенде стал за прошедшие годы Фред Колор – он же кадровый офицер ЦРУ Бенджамин Тернер. Впрочем, под этим именем его знал лишь Роулинг – он же Алекс Салаш и тоже кадровый офицер ЦРУ.
Ближе к обеду, на правах хозяина, Владислав установил на освободившейся от снега солнечной лужайке, на которой уже проклёвывались скромные цветочки мать-и-мачехи, мангал с углями. Вместе с дядей, сменившим зимой зубные протезы и желавшим проверить их «в деле», Владислав колдовал над шашлыками, нанизывая на шампуры аппетитные кусочки нежирной баранины, загодя пропитанные в уксусе и красном сухом вине. 
Мясо ягнёнка, который ещё вчера щипал травку, доставили Михаилу Яковлевичу коллеги по Аппарату ЦК со Ставрополья – богатейшего края юга России. Именно из этих мест некогда был взят на работу в Москву, в ЦК, а затем и в Политбюро бывший «легендарный» комбайнёр, а затем перспективный комсомольско-партийный функционер Михаил Горбачёв, которого «толкал наверх» ныне покойный шеф КГБ, а затем и Генсек, руководивший КПСС и страной чуть более года . 
Эйр, которую привлекло действо с шашлыками, сделала несколько снимков, заверив, что обязательно опубликует один из них в респектабельном канадском журнале, где время от времени печатались её фото-сессии.
Нынешняя командировка в СССР обещала стать особенно плодотворной, поскольку у читателей на Западе был повышенный интерес к тому, что происходит в этой во многом «загадочной стране», руководимой Горбачёвым, ставшим за годы перестройки «любимцем» лидеров ведущих стран Запада по ту и по эту сторону Атлантики.
– У нас, в Штатах, принято готовить на углях барбекю, – заметил Роулинг, наблюдавший за магическими действиями Белецкого и его племянника.
– Так это у вас, Генри, а у нас со времён покорения Кавказа прижилась пища суровых горцев – шашлыки. Барбекю жарится из говядины, а настоящие шашлыки только из баранины. Этого мяса у вас, в Штатах, явно не хватает, – повертев шампуром словно шпагой, ответил Урицкий.
– Не хватает, – согласился Роулинг. – Баранов в Штатах и в самом деле мало, – сделав ударение на слове «бараны», пошутил он, предъявив окружающим свой добротный, отшлифованный за последние годы русский язык. –  Зато в Англии разводят прекрасных овец, дающих помимо шерсти отличное мясо. Фред, у вас готовят шашлыки? – Спросил Роулинг у Колора.
– У нас готовят баранину на косточке, – зевнув, очевидно от избытка подмосковного кислорода, ответил Колор, который бывал в Великобритании далеко не часто, несмотря на свой британский паспорт.
Из выстроенного прошлой осенью нового просторного кирпичного особняка в два  этажа показались Жанна с малышом, которому этим летом исполнится три года. Самое удивительное в истории появления на свет этого очаровательного ребёнка не «непосредственное участие» его, Генри Роулинга, как уже и в мыслях называл сам себя Алекс Салаш, можно сказать прикипевший к своему новому имени, а день появления на свет мальчика, названного супругами Александром. Получается, что в честь его, Генри, то бишь, Алекса Салаша, а отчество, полагавшееся в России, мальчик будет носить от Владислава – своего юридического отца, хоть это и не справедливо.
Сашенька, как Жанна любовно называла сына, появился на свет 11 июня, в день рождения отца Роулинга Арнольда Балтимора, арестованного в СССР в мае 1958 года и расстрелянного за военные преступления совершённые в годы Второй мировой войны. Впрочем, эту информацию о своём отце, которого он знал лишь по немногочисленным фотографиям, Генри тщательно скрывал. Такова вот мистика жизни…
По тому, как в момент появления Жанны с сыном посмотрел на него Михаил Яковлевич, Роулинг вздрогнул, догадавшись, что дяде известно от кого родила Жанна.
«Да и как не догадаться. Глаза у малыша серо-голубые, волосики светлые, а личико, если приглядеться…»
Словом в него уродился сын Жанны, которая, несмотря на то, что была кареглазой брюнеткой с немалой примесью южных кровей, значительно уступала в темпераменте Линде, не говоря уже о крошке Эйр.
Эта маленькая, но энергичная канадка ирландского происхождения, требовавшая «повышенных обязательств» от своего «старого и проверенного партнёра», каким волею обстоятельств стал во время первой своей командировки в СССР в качестве молодого журналиста кадровый офицер ЦРУ Генри  Роулинг.
Давно это было, три с половиной года назад, когда перестройка в СССР только начиналась, а теперь уже недалёк её финал, тщательно разработанный в недрах всемогущего ведомства, в котором служил Роулинг.   
«Впрочем, это их дело, возвращаясь в мыслях к малышу, который никогда не назовёт его папой», – взял себя в руки Роулинг. Он просто «помог» Владиславу и, наверное, тот на него не в обиде. А если и не так, то разве скажет…
«Так что, мистер Салаш или Роулинг – какая теперь разница кто ты есть на самом деле. Американец с венгерскими и эстонскими корнями или образцовый англосакс, за которого тебя принимают ввиду явно выраженной нордической внешности, у тебя есть сын и в этой стране, который, возможно, унаследует от отца национальность «украинец» или даже «русский». Впоследствии, как это принято в СССР, твою «липовую национальность» внесут в паспорт, и ты так и не узнаешь, кто был твоим истинным отцом. Однако грустно…
Настроение Роулинга передалось Жанне, и она опустила глаза, наверное, подумав, что лучшим мужчиной в её неизбалованной мужским вниманием жизни был всё-таки Генри, а не мужья – первый, от которого она родила дочь, а потом овдовела и второй – законный и бесплодный супруг, самозабвенно возившийся с шашлыками на пару с дядей.
Жанна знала, что Владислав, несмотря на ровное к ней отношение, всё-таки не любит её, и женился на ней по совету дяди. Знала, что Владиславу со школьной скамьи нравилась Лада Соколова – дочь Елены Васильевны – хозяйки бывшей генеральской дачи, к которой неравнодушен Михаил Яковлевич – человек недобрый, мстительный. Крайне мстительный и жестокий, она это чувствовала всем своим существом.
«Впрочем, это их дело», – спохватилась Жанна. – «Не осуждать же дядю за племянника, который так и не смог стать отцом. И поделом ему!» – Жанна по-особенному взглянула на Роулинга и, вздохнув, подхватила сына за ручку и повела малыша к качелям.

*
За шашлыками и отменной Хванчкарой, которую Михаилу Яковлевичу прислали коллеги из Грузии, говорили о последних событиях в СССР. Этому способствовало и то обстоятельство, что мужчины остались одни, не считая Эйр, которая была «своим парнем», а Жанна с сыном покинули застолье.
Малыша следовало уложить спать. К тому же супруга Урицкого боролась с избыточным весом и соблюдала строгую диету. Поэтому ей хватило двух самых постных кусочков и в самом деле отличного шашлыка и глотка хорошего вина.
Зато Хелен Эйр налегала на хорошо прожаренное мясо, приступив к третьему шампуру и не жалела вина.
«И куда это у неё всё вмешается?» – Подумал Роулинг и передёрнулся, так, словно его охватил озноб. От Хелен это не укрылось. Со сладострастной, а то и с садистской улыбкой она посмотрела в глаза Генри.
«Ну, милый, сегодня ты «потрудишься» на славу, исполнив все мои фантазии! Не всё же Линде! Сегодня я в хорошей форме и не скоро от тебя отстану! Спать не дам!» – Говорили её большие серые кельтские глаза. 
– Говорят, что Хванчкара была любимым вином Сталина, – припомнил Колор. – Это так, мистер Белецкий.
– Я с ним не пил, мистер Колор. Так говорят, – уклончиво ответил Михаил Яковлевич. Колор был матёрым разведчиком. Белецкий это чувствовал и в душе несколько побаивался его. Иное дело Роулинг, который был моложе, проще и импонировал бывшему генералу КГБ. К тому же, по известным обстоятельствам, Михаил Яковлевич полагал Генри едва ли не родственником…
– Широко известно, что Кавказ породил немало долгожителей. Сколько сейчас было бы Сталину? – Фантазировал Колор, наслаждаясь великолепным вином, равному которому не было ни во Франции, ни в прочих винодельческих странах Старого Света, не говоря уже об Америке, где, по его мнению, кроме виски и нескольких сортов пива не производилось добротных алкогольных напитков.
– Иосиф Виссарионович родился в 1879 году. Сейчас бы ему перевалило за сто десять лет, – подсчитал Владислав.
–  Германарих  правил готами до ста десяти лет, а Сталин вполне мог бы дожить хоть и не до наших дней, то хотя бы  до семидесятых годов, если бы его уходу из жизни не поспособствовали так называемые «соратники», рвавшиеся к власти.
– Ну, вы и хватили, Фред! – Рассмеялась Эйр. – Германарих жил более тысячи лет назад и погиб в битве. В хрониках было упомянуто, что и в этом возрасте он  любил юных красавиц, которые рожали от него здоровых детей! Вот это мужчина! Неправда ли?
– Ты как всегда права, Эйр. Прекрасно знаешь историю, – похвалил подругу Роулинг. – Только правил готами Германарих более полутора тысяч лет назад. Тогда была отличная экология и здоровая пища, да и «макдональдсов» не наблюдалось, – пошутил он.
– Кто поспособствовал? Кого вы имеете в виду? – Поинтересовался Белецкий, не заметив комментария о легендарном вожде готов. У Белецкого имелся свой ответ на заданный вопрос, но интересно было выслушать мнение британца, который, по-видимому, был гражданином США.
– Прежде всего, Никита Хрущёв, этот невежда, который стучал ботинком по трибуне в зале Генеральной ассамблеи ООН в Нью-Йорке  и угрожал нам, обещая показать так называемую «кузькину мать»! – растянул губы в неприятной улыбке Колор. – И представьте, здорово напугал нас тогда, а после Карибского кризиса  наши экономисты взялись за разработку секретной программы под названием «Сохранение капитализма в одной отдельно взятой стране». Вам смешно? А тогда нам было не до смеха. Случись что, и десятки тысяч советских танков отутюжили бы Западную Европу, сбросив наших союзников в Атлантику. Однако, слава богу, те времена прошли, – облегчённо вздохнул Колор, и продолжил.
– Вторым был Лаврентий Берия – очень сильный игрок. Рвался к власти, однако и он проиграл хитрюге Хрущёву, который под обещания построить у вас к восьмидесятому году  коммунизм, затеял  «свою перестройку» с непредсказуемым концом.
– Что значит «с непредсказуемым концом?»  – Урицкий, удивлённо посмотрел на офицера ЦРУ, позиционировавшего себя британским бизнесменом. Колор естественно знал, что Владислав и Михаил Яковлевич давно расшифровали его профессию, однако не подавали вида. Таковы были условия игры.
– С непредсказуемым, потому, что Хрущёва отправили на пенсию… – Уточнил Колор.
– А перестройка Горбачёва. Она предсказуема?
– Это зависти от вас мистер Белецкий, от вас, мистер Урицкий и ещё от множества людей в вашей стране. Впрочем, не задавайтесь такими вопросами. Результаты ваших реформ, а проще привычной для вашего уха «перестройки», зависят в первую очередь от стран Запада, как у вас называют Америку и Европу. Всё идёт как надо! Не сопротивляйтесь нам, не отвергайте нашу помощь и всё будет хорошо. Как скажут британцы: «All right!, а  в Штатах подтвердят –  «O’key!» – Растянулись в неприятной улыбке губы Колора.
«Если вас насилуют, то не сопротивляйтесь, а получайте удовольствие. Это позволит вам сохранить жизнь…» – Пришло на ум бывшему армейскому офицеру, повоевавшему во Вьетнаме, рекомендации для женщин-военнослужащих оказавшихся в плену. Это развеселило Колора, и он молча ухмыльнулся.
– Вы полагаете, что мы потеряем республики Прибалтики, которые начали в одностороннем порядке объявлять о своей независимости ? – Спросил Урицкий с тревогой, которой пора бы уже и уняться, поскольку и он, Владислав и дядя, Михаил Яковлевич, инициировали подобные процессы, призванные свести «на нет» гегемонию упёртых  «большевиков-ленинцев». А их, этих «старпёров», тянувших страну назад, в застой, ещё хватало и в ЦК и в Политбюро.
– Уверен в этом, мистер Урицкий. СССР их оккупировал в 1940 году и должен вернуть в европейское сообщество в качестве независимых государств. Такова плата за освобождения от тоталитаризма.
– Вы полагаете, что Горбачёв готов к такому сценарию развития событий? – Опередил Владислава вопросом Михаил Яковлевич.
– Скажу вам откровенно, мистер Белецкий. Вы ведь не донесёте о «личном мнении» британского коммерсанта в ваше грозное КГБ? Готов! – ответил Колор, и тут же перескочил, как у нас говорят – «с пятое на девятое»
– Вчера я прогулялся по вашему Старому Арбату – неплохая получилась пешеходная улочка, и приобрёл русскую шапку-ушанку с эмблемой Советской Армии – это на зиму, обязательно прогуляюсь в ней по Лондону или Нью-Йорку. И красную майку с надписью «КГБ» и вашим «молоткасто-серпастым» гербом купил. Надену её, когда станет тепло! – Ухмыльнулся Колор и подмигнул Роулингу, который переводил его слова на хороший русский язык, практически не редактируя.
– Не переборщили ли в Душанбе? – Высказал свои опасения Урицкий, хорошо информированный о кровавых событиях в столице Таджикистана. – Что если примеру активистов местного «народного фронта» последуют другие южные республики?
– Последуют, обязательно последуют. Увы, без этого не обойтись… – Как-то совсем уж откровенно ответил Колор. – Не заморачивайтесь, господа, всё будет O’Key! Не забывайте, что несколько дней назад вы избрали Горбачёва президентом СССР ! Заметьте, первым президентом. Поскольку протестов не наблюдалось, то это означает, что народ доверяет курсу, который проводит ваш президент. И мы ему доверяем. Не было серьёзных протестов и по поводу отмены шестой статьи вашей несовершенной Конституции . Наша и ваша задача, господа, всемерно помогать Горбачёву, не дать повода заговорщикам, а таковые всегда найдутся, отстранить его от власти. Тогда всё пропало. – Совсем уж трагично изрёк Колор и сделал большой глоток вина.   
За разговорами съели шашлыки и выпили несколько бутылок вина. Погода стояла великолепная, и всем захотелось прогуляться.
А не навестить ли нам старых знакомых? – Предложил Михаил Яковлевич, которому хотелось взглянуть на Елену Васильевну Соколову.  Весьма вероятно она была на даче, поскольку усидеть в такой день в Москве было просто невозможно. Разве только болезнь могла тому помешать.
– Идёмте, коллеги, прогуляемся! – Подхватил предложение дяди Владислав, применив корректное обращение «коллеги», равноудалённое от  «товарищи» или «господа».

6.
В дальнем уголке сада дымил небольшой костерок, в который женщины и помогавшие им дети, время от времени подкладывали сухие ветки, неубранную прошлогоднюю траву и прочий мусор, очищая территорию дачи, с которой сошёл снег, задержавшись лишь в самых тенистых местах в виде небольших набухший и потемневших клочков. Солнце щедро светило и пригревало, щебетали мелкие птахи, снующие между деревьями и кустами в поисках укромных местечек, подходящих для устройства гнёзд.
Обычно в саду селились соловьи, две – три семьи, а в прошлом году в густой кроне молодого кедра, к которому прислонился клён, метрах в двух от земли устроила своё гнездо сойка. Крупная, красивая и крикливая птица. Пока сидела на яйцах и выкармливала вылупившихся птенцов, помалкивала, стараясь не попадать на глаза людям, а когда к середине июля птенцы подросли и вылетели из гнезда, в саду, особенно первое время, нередко был слышен их резкий крик. Не хотелось покидать обжитые, родные места, благо корма хватало: червячки, гусеницы, улитки, а то и зазевавшиеся полевые мышки или лягушки…
– Алёша, помоги мне, выкопай куст шиповника, только будь острожен, он колючий, – попросила внука Елена Васильевна. – Куст здесь лишний.
– А земля оттаяла? – Усомнился  тринадцатилетний Алёша.
– Возьми лопату и попробуй. Место солнечное, думаю, что оттаяла.
– Бабушка, мы вместе выкопаем куст и сожжём в костре! – Обрадовалась Лиза, которой недавно исполнилось одиннадцать.
– Нет, внученька, он живой. Мы его пересадим на другое место, за оградой. Пусть растёт. 
– Пусть растёт! – Согласилась девочка, и Елена Васильевна залюбовалась внучкой. Румяная, прямая как тростиночка, и статью и лицом вся в маму, а значит и в неё…
«Вот только в непростое, смутное время придётся вам взрослеть и жить, милые мои», – тяжко вздохнула Соколова – старшая в большой семье и по-прежнему во многом ответственная за детей и внуков.
– Мама, к нам гости! – Отвлекла её от мыслей Лада, трудившаяся в другом конце сада, неподалёку от калитки.
– Никак Михаил Яковлевич пожаловал, – догадалась Соколова. Не вовремя, да и не желанным был его визит.
– Елена Васильевна распрямилась, сняла перчатки, поправила волосы и поспешила к калитке, в чём была – в  спортивном костюме и в кедах, обутых на шерстяные носки.
«Так и есть. Белецкий, Урицкий и их иностранные коллеги и подельники в полном составе! Нет, не хватает старика Джона…» – Осматривая визитёров, заметила Соколова, –  Да и Урицкий один, без жены.
– Здравствуйте, чем обязана? – Поинтересовалась она, буднично, не проявив при этом никаких эмоций. Лицо Елены Васильевны  было непроницаемо строгим.
– Хорошая погода, Елена Васильевна. Не правда ли? У нас гости. Вот, вышли прогуляться, заглянули к вам. Здравствуйте! – Кивнул головой Белецкий. – Примите? – По тому, как это было сказано, чувствовалось, что Михаил Яковлевич был несколько взволнован и в то же время «навеселе». Соколовой показалось, что он нетвёрдо стоит на ногах.
«Пили за обедом», – догадалась она. «Вот и Эйр раскачивается из стороны в сторону и бесстыже заглядывает в глаза Роулингу.  «Берегись Генри! я сегодня в форме…»
– Заходите, если пришли, – Не меняясь в лице, пригласила незваных гостей Соколова. – Прогуляйтесь по саду.
– Я всегда восхищался вашим садом, особенно хвойниками и сиренью столь разнообразных оттенков, к тому же подобранных со вкусом. У нас во время строительства нового дома многие деревья и кустарники были уничтожены – затоптаны рабочими или сильно пострадали, – посетовал Урицкий, от которого изрядно попахивало красным десертным вином.
– Лада поможет вам, Владислав, подобрать отростки сирени. Берите свободную лопату и приступайте. Помоги ему,  – попросила дочь Соколова.
– Хорошо, мама. Идём Влад.

*
– Что-то вы, Елена Васильевна, такая грустная и это в такой замечательный день? – Заметил Белецкий, провожая взглядом племянника и Ладу, которая лицом и статью походила на мать, какой он помнил Соколову с конца пятидесятых годов, когда проводил служебное расследование по факту провала ответственного задания на территории Западной Германии, порученного ей руководством Комитета.
«Впрочем, как мудро заметил Александр Сергеевич , всё это, увы – «дела давно минувших дней…», – подумал Михаил Яковлевич, даже не подозревая, что к «тем делам» придётся вернуться и очень скоро. Однако, будучи в заметно приподнятом вином настроении, продолжил. 
– Первый по-настоящему весенний день начала девяностых годов уходящего двадцатого века, насыщенного трагическими для нашей страны событиями. Но не стоит отчаиваться. Всему приходит конец и впереди у нас светлое будущее! – Словно не доверяя своим словам, Белецкий, повертел головой, убедившись, что на небе ни облачка.
– Да, Елена Васильевна?
– Вы в этом уверены, Михаил Яковлевич? 
– Уверен! – Подтвердил Белецкий. – Не переживайте, Елена Васильевна. Всё образуется. Признаюсь, информирован о неприятностях, которые у вас возникли ещё зимой…
– Что вы имеете в виду?
– Вас исключили из партии. История неприятная. В том, что произошло, есть доля и вашей вины… Но не отчаивайтесь. Времена теперь другие и мстить вам за это никто не станет. Наоборот, уже в скоро это факт можно весьма выгодно использовать.
– Ах, вы об этом? Как я сразу не догадалась. Кто же вас информирует? Неужели Егор Ефимович?
– Угадали. Встречался с ним. Толковый молодой человек, у которого хорошие перспективы. В недалёком будущем вполне способен сыграть важную роль в новом правительстве. Рассказал, как это случилось. Вы, Елена Васильевна, держались молодцом!
– Спасибо, Михаил Яковлевич, успокоили. А я уж думала… 
– Не думайте. Постарайтесь забыть о том досадном инциденте. Всё будет хорошо. Партия на пороге огромных перемен. 14 марта из шестой статьи Конституции СССР исключено упоминание о руководящей и направляющей роли КПСС. В СССР закончилась эра однопартийной системы, и теперь партия или трансформируется в парию социал-демократического толка или…
Или? – переспросила Соколова.
– Самораспустится или же будет запрещена и полагаю, что уже скоро.
– Догадываюсь, что скорее последнее, – заметила Соколова, – но прежде начнётся массовый исход или повальное бегство из партии таких «кадров» как «перспективный Егор Ефимович» и его покровители из числа ответственных партийных работников, членов ЦК КПСС и даже Политбюро. 
– Под «покровителями» вы имеете в виду, прежде всего меня? – Ехидно улыбнулся Белецкий.
– В том числе, – ответила Соколова. – А вы, Михаил Яковлевич, не опасаетесь за свои такие «смелые мысли», ведь время ещё не пришло? Мало ли что может произойти? Не выпитое ли вино так вас разговорило?
– Вино, конечно же, вино! – Охотно признался Белецкий, и хитро сощурив маленькие чёрные глазки, признался: –  Опасаюсь, чуть-чуть, но вы ведь не донесёте на члена ЦК в ведомство, в котором мы оба когда-то служили? Впрочем, ничего неожиданного произойти не может. Всё под контролем. Не скрываю, скоро придётся покинуть партию, которой отдано почти полвека. Жаль, но придётся. Как все …
– Не донесу. Да мне и не поверят, ещё и обвинят в клевете, – ответила Соколова. – Лучше скажите, это правда, что создание всякого рода «народных фронтов» дело рук Инициаторов перестройки и КГБ?
– Не стану отрицать и не буду выяснять, откуда такая информация, – усмехнулся Белецкий. – Да, это так. Увы, так надо. Вы же умная женщина и должны понимать, что для того, чтобы прижать этого монстра КПСС, хороши все средства.
– Но ведь это развал страны?
– В той форме, в какой она существовала, да. Мир меняется, и прежняя конструкция становится слишком громоздкой, – со знанием дела подчеркнул Михаил Яковлевич, в числе прочих дел занимавшийся именно созданием народных фронтов в республиках Прибалтики.
– А этих господ, Роулинга и Колора вы используете в качестве консультантов? – Спросила Соколова, наблюдая за реакцией Белецкого.
– Что вы имеете в виду? – Продолжал улыбаться Белецкий.
– Эти «тихие американцы» – сотрудники ЦРУ. Признайтесь, что вам это известно! – Потребовала Соколова.
– Нет, не признаюсь! – Лицо Белецкого приняло серьёзное выражение. – Довольно об этом, Елена Васильевна. Всё под контролем, всё будет, как задумано. Всё будет хорошо!   
 – Так вы уверены, что после того, чего только что наобещали, в чём признались, всё, как вы выразились, «будет хорошо»?
– Уверен, как никогда! – Подтвердил Белецкий, будучи заметно «навеселе» от выпитого вина. – А потому предлагаю отметить это событие. Я имею в виду нашу встречу! – Решительно, после непродолжительной паузы не предложил, а просто потребовал Михаил Яковлевич и в пластиковой сумке с видами Манхеттена на тёмных глянцевых боках, звякнули бутылки с вином.
– Я вижу, что вы уже отпраздновали «другое событие», а именно встречу с американцами, – остановила его Соколова. – Мы тоже отобедали. Так что не стоит. Приберегите вино до следующего праздника, тем более, что хорошее вино сейчас в дефиците, как, впрочем, и всё остальное.
– Только скажите, Елена Васильевна, что вам необходимо, и я или Владислав достанем для вашей семьи всё, что ни пожелаете! Вот и дом ваш обветшал, – прищурив глаз, Белецкий  критически оценил генеральскую дачу, отстроенную в начале пятидесятых годов. – Около сорока лет простоял. Могу помочь с капитальным ремонтом. Пришлю рабочих, материалы. С вас не возьму ни копейки. Дача будет как новая! Пусть это будет мой подарок на ваш юбилей.
– Что вы имеете в виду?
– В сентябре будем праздновать ваше… – Белецкий задумался на пару секунд, – многолетие!
– Почему же многолетие? – Слегка возмутилась Соколова – Я не скрываю своего возраста. В сентябре мне исполнится семьдесят лет.   
– В это невозможно поверить. Выглядите просто великолепно, не более чем на пятьдесят! Признайтесь, вам подменили метрики и убавили как минимум десять лет! – Заулыбался Михаил Яковлевич. – Шучу, по-хорошему завидую вам. Дети, внуки. Не намечаются ли правнуки?
– С какой стати вы заговорили о правнуках? – Насторожилась Соколова.
– Просто подумал, что ваш внук Владимир – взрослый мужчина, мог жениться… – Предположил Белецкий и, спохватившись, что сказал не то, поспешил оправдаться. – Слава богу, что всё завершилось благополучно! Кстати, где он сейчас? За границей? В Англии, Германии? Не испытывает ли каких-либо трудностей. Я мог бы помочь ему вернуться на родину…
– Об этом, Михаил Яковлевич,  лучше помолчите и не трогайте Владимира! – Жёстко отреагировала Соколова, и с гневом посмотрела на американцев, расположившихся на скамейке, и издали наблюдавших за ними. При этом Колор, к которому более всех относился её уничтожающий взгляд, ухмыльнулся, как ни в чём ни бывало, и помахал ей рукой.
«Подлец!» – Едва сдерживая себя, промолчала Соколова.
«Помнит Боба Стилета», – подумал Белецкий. – «Догадывается, что его смерть дело рук Колора. Согласен, сукин сын этот Колор, но это наш сукин сын!» – Повторил Михаил Яковлевич про себя сакраментальную фразу, высказанную президентом США в отношении президента одной из «банановых республик» .
– Вы великолепны в любом виде, даже в спортивном костюме и кедах! Разрешите сфотографировать вас на память! – Белецкий расстегнул куртку и коснулся рукой миниатюрного фотоаппарата на ремешке, висевшего на шее.
– С какой стати ваши комплименты? – Осуждающе посмотрела на Белецкого Соколова – Они совершенно излишни! И никаких фотографий!
Улыбка сошла с лица Михаила Яковлевича.
– Делаю, и буду делать вам комплименты. Не запретите! Жалею, что наговорил лишнего, но вы уже оценили мою «смелость» и сегодня, не смотря ни на что, я готов сделать очередное решительное предложение. Будьте моей дамой! Будьте!..
Мне припасть на колени и попросить вашей руки? – Озаботился Белецкий в ответ на молчание Соколовой. 
– Михаил Яковлевич. В той или иной форму я уже слышала это неоднократно, – подавляя в себе чувства возмущения и стараясь выглядеть предельно спокойной, ответила Соколова. – Вы пьяны от вина, поэтому вам лучше уйти. Вот и Лада накопала Владиславу отростков и ваши американские друзья, присутствие которых мне неприятно, скучают…
Белецкий переменился в лице, однако сдержал себя. Это он умел, всегда оставляя пути для отступления.
– Вы правы, я пьян, и от вина и от весеннего воздуха и от солнца и от вас, Елена Васильевна. Извините и не осуждайте мои чувства. Они искренни…
– Извиняю, и прощайте, Михаил Яковлевич! – Строго ответила Соколова.
– До встречи! – Не согласился Белецкий. Хотел добавить до «скорой встречи», но не решился и направился к американцам, придумывая на ходу как перед ними оправдываться в том, что их не приняли на даче Соколовых.   




Глава 2. Агенты влияния

1.
Минули весна и лето бурного 1990 года – время доходившей до полного идиотизма политизации широких масс и прежде всего интеллигенции, стремительно разлагавшегося советского общества, его совершенной деградации под натиском целенаправленной лжи, безудержного охаивания собственной истории, националистического угара и нестерпимого, зачастую безумного желания немедленно разбежаться по своим «национальным квартирам», где можно будет жить «свободной, обеспеченной и счастливой» жизнью.
Однако, на что жить и как жить?
Об этом обыватели, озлобленные искусственно создаваемым дефицитом буквально на всё, а так же идиотской кампанией по «борьбе с пьянством», в результате чего по всей стране вырубались виноградники, а водку продавали по талонам, проклинали власть, желая немедленных перемен. Каких уже не важно, поскольку «так жить нельзя» .
 Всеобщее оболванивание по принципу «пипл  всё схавает» закрепляли извращённые и беспощадные СМИ, в которых засели, конечно же, не без ведома инициаторов «перестройки», ярые антисоветчики и русофобы, подкармливаемые западными спецслужбами. Смотревшие и слушавшие, ослеплённые и оглушённые чудовищною ложью , теряли над собой контроль и не задумывались о последствиях, как не задумывается о них идиот, бросающийся в припадке ярости с кулаками на собственную мать. 
Тем, немногим гражданам, устоявшим от массового психоза, сравнимого с эпидемией, тем, кто представлял себе, чем закончится этот шабаш, не верили, обвиняли чёрт знает в чём, угрожали расправой, нередко, с невероятной жестокостью осуществляя свои угрозы.
Парад суверенитетов союзных, а затем и автономных республик, отмена действия Конституции СССР, провозглашение независимости национальных республик, многие из которых никогда не имели ни малейшего опыта собственной государственности, прокатился от Финского залива до Памира.
Меченый сатаной, распухший от предательства и нескончаемой лжи, Генеральный секретарь, окончательно парализованной им партии, президент-клятвоотступник и первейший разрушитель огромной Страны, которую русские люди в союзе с соседними коренными народами собирали тысячу лет, продолжал что-то блеять о «перестройке» и «новом мышлении», приближая крах одной из мировых супердержав – Союза Советских Социалистических Республик.
По периметру покрывавшегося предательскими трещинами огромного государства в одну шестую часть обитаемой суши разместились малые и большие страны, наблюдавшие за судорогами, корчившегося от нестерпимой боли, окровавленного межнациональными конфликтами гиганта, кто с сочувствием, кто со страхом, кто с радостью, ликованием и даже с нескрываемым злорадством.
Вот уже и «братушки» чехи, забывшие народную мудрость о русском казаке, который напился из Влтавы и принёс стране свободу и государственность в мае 1945 года, глумятся над страной освободительницей, припоминая ей год 1968, который, случись победа контрреволюции, лишил бы граждан многого, в том числе бесплатно выделяемых квартир молодожёнам и всеобщей занятости. Теперь вас этим огорчат, а немцы, которым вы задолжали Судеты , призовут к порядку, скупив всю вашу промышленность и заставив работать на себя. 
О Польше, которой наш Генсек сделал подарок, на века вперёд, признав, отвергнув все контрдоводы, что только мы виновники Катыни , а «добрые порядочные парни» из Вермахта и СС здесь ни причём, лучше и не говорить. Не помогут никакие доводы, ни спасение неразумных «панове» от немецкого ярма, ни территории Германии, переданные полякам и увеличившие их страну на треть, дав выход к морю на добрые полтысячи километров.
Вот и болгарская интеллигенция нас упрекает, что зря русские освобождали их от турецкого гнёта, поскольку болгары вовсе и не славяне, а «ославяненные» тюрки, а стало быть, всё те же «пострадавшие» и памятник, любовно названный «Алёшей»  теперь не к месту.
Сытые венгры, скажи им сейчас, не поверят, что лет через пятнадцать скатятся к нищете и не помогут им тучные чернозёмы.
Немцы пока молчат, им сказать нечего. Молчат, и хорошо, что хоть не разрушают могил советских солдат. Спасибо им за это.
Впрочем, довольно, не стоит всех перечислять. Пройдёт время, намучаются и поумнеют, да будет поздно…
   
2.
После юбилея Елены Васильевны Соколовой, отпразднованного всей её большой и дужной семьёй, кроме внука Владимира, осевшего в Сербии, а так же Лебедевыми, приехавшими из Ленинграда, прошло несколько дней.
Елене Васильевне исполнилось семьдесят, однако, по мнению родственников и близких знакомых, несмотря на все тревоги и лишения, выпавшие на её долю, на исходе перестройки, выглядела мама и бабушка лет на двадцать моложе и была по-прежнему на удивления стройна и красива, привлекая к себе взгляды мужчин, в том числе молодых. Даже морщинки на лице, неизбежные для такого возраста были почти не заметны.
В середине сентября в Москве было прохладно, малооблачно и сухо. Лица горожан, спешивших после работы в опустевшие магазины купить хоть чего-то, чтобы накормить семью, в отличие от сентябрьского солнышка были хмуры. Цены на продукты, которых становилось всё меньше и меньше на полупустых прилавках росли день ото дня и зарплаты хронически не хватало.
После юбилея в холодильнике кое-что оставалось, и Елена Васильевна навестила по очереди семьи Генриха и Веры, жившие в разных районах. Олежек, которому исполнилось три годика, пошёл в детский сад, а Генрих и Светлана работали. Им было легче, чем семье дочери.
Кирилл часто бывал в командировках и Вера, сидевшая с малышом дома и ждавшая очереди в детский сад, подолгу оставалась одна. Ей было труднее, её и внука Серёженьку Елена Васильевна навещала чаще.
– Спасибо, мама, – стыдливо пряча глаза, поблагодарила мать Вера, убирая в холодильник продукты. – Хорошо, что ты приехала, завтра Кирилл опять улетает в командировку, и мы остаёмся одни…
Кирилл виновато улыбнулся.
– Улетаю. Завтра утром. Ненадолго,  дня на три…
– Как Серёжа? – Спросила Елена Васильевна.
– Температура спала. Спит, – тихо ответила Вера.
– Что сказала врач?
– Корь. Хорошо хоть не заболел до твоего дня рождения.
– Где же вы так?
– В садике.
– Ничего, корью должен переболеть каждый, и лучше, если в детстве, – успокоила Веру мать. Чаем угостите?
– Угостим! – Улыбнулась Вера. Кирилл купил пирожные. Твои любимые эклеры, а чайник я уже поставила. Кипит!
Прикрыв дверь, чтобы не разбудить ребёнка, они разместились на кухне.
– Жаль, что вы не попробовали довоенных ленинградских эклеров, – вспомнила Елена Васильевна, – да и в ресторанах тогда готовили значительно лучше, а осетрина была, пожалуй, самой распространённой по тем временам рыбой.
– Увы, с тех пор утекло много воды. Каспий и Волгу основательно загрязнили, да и браконьерство в последние годы процветает, так что поголовье рыбы осетровых пород сократилось до критического уровня, – уточнил Кирилл, которому пару лет назад довелось написать очерк о современном состоянии Каспийского моря.
– Ты, наверное, часто питалась в довоенных ресторанах? – Спросила Вера.
– Приходилось, – улыбнулась Елена Васильевна. – Муж был капитаном ВВС с высоким для довоенных лет жалованием. А первый ресторан, который я посетила вместе с Ярославом, был при Московском вокзале города Ленинграда. И было это в далёком ноябре 1939 года, – задумалась Соколова, припоминая тот вечер и неожиданную встречу с Генрихом Браухичем…
*
Руса впервые посещала советский ресторан. Здесь не было праздной и распущенной публики, какую можно наблюдать в Европе, да и обстановка была довольно скромной. Конечно, привокзальный ресторан не бог весть что, но всё же. На лайнере «Палестина», а потом в Триесте или Вене всё было гораздо шикарнее.
Официант разместил красивую пару – молодцеватого капитана в новенькой, с иголочки форме капитана ВВС СССР и его спутницу, от которой не возможно было оторвать глаз, за отдельным двухместным столиком возле объёмистой кадки с пальмой. Глядя на пальму, подобная которой, только много выше, и рождавшая каждый год великолепные финики, росла в маленьком дворике пещерного храма, скрытого от прочего мира в скалистых берегах, сквозь которые миллионы лет назад пробил себе путь седой Нил, Руса окунулась на мгновение в горячий мир великой пустыни и высокого синего неба. И в этот момент у неё вдруг появилось смутное предчувствие события, которое должно случиться в этом зале. Но пока она запрятала свои мысли, навеянные провидением, в дальний уголок, и удобно устроилась на мягком стуле в тени пальмы, осматривая зал и немногочисленную публику преимущественно из пассажиров, ожидавших поезда и пожелавших отужинать этим дождливым осенним вечером в ресторане Московского вокзала бывшей имперской столицы России, названной большевиками именем своего вождя.
Вот в зал вошёл мужчина лет тридцати пяти в форме железнодорожника и разместился за отдельным столиком неподалёку от офицера и его дамы.
Это был Генрих Браухич. Она сразу узнала его и пыталась скрыться за сидевшим напротив мужем, но это было практически невозможно…
К ним подошёл официант и стал записывать на листочке заказ.
– Выбирай, Руса, – протянул ей меню Ярослав.
Она видела, как вздрогнул Генрих, услышав её имя, оторвался от газеты, которую принёс с собой, и посмотрел в сторону офицера и его дамы. Глаза их встретились. Она увидела в глазах Браухича смятение.
– Да что с тобой, дорогая! – недоумевал Ярослав, посмотрев на жену.
«Как! Как ты оказалась здесь?» – вопрошали его глаза. Руки Генриха дрожали. Он скомкал газету в кулаке и попытался встать, задев и уронив соседний стул.
Ярослав обернулся на шум и посмотрел на Браухича.
– Вот неуклюжий какой!
От этого взгляда русского офицера железнодорожник побледнел, затем энергично встал, отбросив стул, и быстро вышел из зала, оглянувшись ещё раз у выхода.
– Куда вы, гражданин! – закричал ему вслед официант, уже принявший заказ. – Выскочил, словно кто-то напугал его. Ну и народ. Хорошо, что ему ещё не принесли ужин! – Официант покачал головой. Его коллега поднял упавший стул и поправил скатерть. Неприятный инцидент был исчерпан, и официант мило заулыбался капитану-орденоносцу, сталинскому соколу и его красивой спутнице.
– Вам, девушка, я бы предложил отварную и слегка поджаренную осетрину.
– Да, пожалуй, – попыталась улыбнуться Руса, но улыбка никак не получалась.
– Ты, наверное, устала, дорогая, – поспешил ей на помощь Ярослав.
– Нет, ничего, – успокоила мужа Руса.
– Сейчас пройдёт…
*
– Мама, да ты ушла в себя! – Обнимая Елену Васильевну, прошептала ей на ушко Вера.
– Извини, дочь, просто задумалась, кое-что вспомнила, – грустно улыбнулась Елена Васильевна. – Спустя годы, когда мы встречались с твоим, Верочка, папой, обязательно посещали тот самый привокзальный ресторан, – призналась она, вспоминая теперь Сергея Алексеевича Воронцова, на могилке которого побывала в августе, когда приезжала на неделю к Лебедевым.   
Вера разлила по чашкам чай. Елена Васильевна взяла с тарелочки эклер и надкусила.
– Куда же тебя командируют на этот раз? – Спросила она у Кирилла.
– На этот раз в Молдавию, в связи с обострившимися конфликтами между центральной властью и с провозгласившим независимость от Кишинёва  Приднестровьем , а так же готовой последовать такому примеру Гагаузией .
К сожалению, ни Горбачёв, ни ЦК, ни Политбюро не принимают никаких действий, кроме невнятных заявлений, тем самым поощряя все конфликтующие стороны к решению своих проблем силовыми методами. Боюсь, что дело может дойти до кровопролития, а там и до гражданской войны в Молдавии.
– Да это так, – Вздохнула Соколова. – Упуская время, и не предпринимая срочных мер, Горбачёв подталкивает противоборствующие стороны к вооружённому конфликту.
– Неужели он не видит что происходит? – Возмутилась Вера, переживавшая за мужа, которого направляют за репортажем в новую горячую точку, каких теперь не счесть на территории Советского Союза, по сути, преданного его недалёким и трусливым президентом, запутавшимся в своей «перестройке».
– Конечно же, видит, однако, пребывая в полной растерянности, самоустраняется от наделанных им же проблем, поскольку ни на что не способен, к тому же труслив. Горбачёв – наша беда...
– А Ельцин? Что ты думаешь о нём, мама?
– Увы, фигура ещё более мрачная, властолюбивая и нечистоплотная, – призналась Соколова. – Как и Горбачёв обласкан американцами. Возомнил себя «спасителем России» и ненавидит Горбачёва, мечтая единолично править из Кремля. Ради этого Ельцин может пойти на роспуск СССР, опираясь на Советскую Конституцию , в которой закреплено право выхода республик из Союза, однако механизмы такого выхода не прописаны.
Те, кто составлял и те, кто принимал Конституцию СССР, не могли предположить, что могучий и монолитный Союз, разгромивший очередное, третье по счёту , нашествие всей Европы во главе с гитлеровской Германией, может ослабнуть и рассыпаться. 
– Этот «фрукт», дай ему всю полноту власти, распродаст, пропьёт Страну! – Негодовал Кирилл.
– Кирилл, это правда, что он едва ли не всегда пьян?
– Правда, Верочка. У нас в АПН много говорят об этом, однако начальство делает вид, что ничего не слышит и не видит. В прессе по этому поводу тишина. Трясутся начальники за свои места. Тоже мне, коммунисты с большим стажем! Поступит сигнал сверху, и порвут свои партбилеты, да ещё станут оправдываться в том, что много лет состояли в «преступной организации» лишь для того, чтобы не допускать в свои ряды «совсем уж отъявленных негодяев»! Ненавижу предателей! – Кирилл посмотрел на Елену Васильевну, ожидая поддержки.
– Всё так, Кирилл, вспомнив Белецкого, подтвердила Соколова. – Недаром в народе говорят: «рыба гниёт с головы», так и с нашей партией...
Вот что, Кирилл, побереги себя. Не забывай, что произошло в Сумгаите. Ты нужен семье живой и здоровый, ты нужен всем нам, – после недолгой паузы попросила она зятя.
– Милый мой, пожалуйста, будь осторожен, – с грустью в глазах присоединилась к матери Вера.
– Буду осторожным, – пообещал Кирилл, и, желая сменить неприятную тему, осторожно открыл дверь и принёс из комнаты потёртую книгу с пожелтевшими от времени страницами. Присев за стол, спросил.
– Елена Васильевна, если помните, то в начале августа я побывал в Арктике. Вначале на Земле Франца-Иосифа, на нашей самой северной пограничной заставе, куда нас, корреспондентов, доставил самолёт, а затем на Новой Земле. Северный остров архипелага удалось осмотреть с воздуха, а близ пролива Маточкин шар ступить на землю бывшего ядерного полигона – одного из самых закрытых военных объектов страны.
– Конечно, помню, Кирилл, хорошо помню, – улыбнулась Соколова. – Всю жизнь мечтаю побывать на Матке, где в августе – сентябре 1939 года побывал твой, Верочка, папа Сергей Алексеевич Воронцов. Но пока не пришлось. С тех пор прошло более полувека...
На глазах у Елены Васильевны навернулись слёзы. Почему-то вспомнился первый, праздничный майский день победного сорок пятого года, Вустров, на зелёную лужайку которого приземлился советский истребитель с её мужем Ярославом…

*
Руса закончила читать письмо, написанное всего несколько часов назад Воронцовым и переданное ей фрау Гретой. Обняла старушку, которая, не понимая всей сути драгоценного письма, написанного по-русски, тихо плакала, прижимаясь худеньким сгорбленным телом к красивой и сильной молодой русской женщине, в которую превратилась за эти девять долгих и тяжёлых лет тоненькая девочка Росита загадочного происхождения и таинственного посвящения.
В это ли самое время, а может быть, чуть позже, над островом и парком пронеслись на малой высоте два русских истребителя, покрыв на мгновенье старый замок тенью своих крыльев и обдав шумом слаженных моторов.
Выбежав на балкон, Руса помахала самолётам руками, ничуть не сомневаясь, что в одном из них её Ярослав, несмотря на то, что Умила Гостомысловна  предсказала его появление на следующий день.
– Но могла же, в конце концов, ошибиться хоть в чём-то и вещая княгиня – мать Светлого Сокола – Рерика! – подумала в этот миг сияющая от счастья Руса.
– Свет Красное Солнце! Любимый и желанный Ярослав! – выбросив из головы всё ненужное, всё немецкое, шептала Руса на родном русском языке, наблюдая за полётом заходившего на посадку самолёта.
А Русский Сокол, стремительно опережая время, спешил к ней на данных ему могучей страной стальных крыльях. Спешил, чтобы унести её в небесные солнечные дали, в желанную и прекрасную Страну Сияющей Богини!
Под восторженные крики краснофлотцев с торпедных катеров краснозвёздный русский ястребок уверенно приземлился на лугу между домом и заливом. Второй самолёт остался в воздухе и принялся кружить над островом.
Пилот выбрался из кабины, спрыгнул на землю и, разминая затёкшие ноги, направился к дому. А навстречу ему бежала, так что не помнила под собой ног, счастливая Руса. Где уж за ней поспеть маленькой сухонькой старушке фрау Грете, но и она спешила к месту встречи любящих супругов. Их разделяли сто, пятьдесят, двадцать, десять шагов…
Руса ворвалась в объятья Ярослава, осыпая горячими поцелуями его гладко выбритые для этого праздничного дня щёки.
– Я так скучал по тебе, родная! – встретил её этими искренними, от самого сердца словами подполковник Соколов, бережно прижимая к себе и целуя жену.
– Так переживал за тебя! И, наверное, не только я, не только мама и сыночек наш.
Знаешь, на мамин адрес, который ты дала своим «корреспондентам», – Ярослав улыбнулся, – пришло за это время много писем. И от подполковника Сысоева, и от Зигфрида Вернера, и даже из сибирского лагеря от какого-то заключённого немца, кажется, Гофмана, это письмо передал маме Зигфрид, и от многих других твоих знакомых. Мама просматривала конверты и перечислила их имена в письмах ко мне.
– Может быть, и ты, сынок, кого-нибудь из них знаешь, – писала она.
– Приедешь, прочитаешь…
– Прочитаем вместе, дорогой мой муж. У меня нет от тебя тайн! – искренне ответила Ярославу Руса.
– Всё нормально, милый! Если приходили письма – значит, со мной ничего не могло случиться! Впрочем, об этом и о другом после, – переменила тему Руса.
– Взгляни, вот тот самый дом, тот самый волшебный замок, о котором я тебе столько рассказывала, и ещё расскажу! – Руса кивнула в сторону огромного опустевшего дома баронов фон Вустров.
– А вот и бабушка Грета!
Старушка, наконец, приблизилась к ним и, заглянув в лицо Ярославу, едва не лишилась чувств от их явного переизбытка, несоизмеримого с почтенным возрастом.
– Mein Gott! Sind sie das, Herr Voronzow?  – удивлённо простонала она.
– Нет, фрау Грета! Это муж мой, подполковник Соколов! – представила Руса ей Ярослава.
– Mein Gott! Wie aehnlich sind sie!  – так и не осознавая до конца, что же вокруг неё происходит, молвила растерянная старушка, не понимая их русской речи.
 Как и тихим, погожим сентябрьским утром тридцать девятого года, оказавшимся поистине судьбоносным в её жизни, когда из маленькой деревушки, приютившейся под сенью сосен на узкой и песчаной, тогда ещё немецкой косе, Руса улетала в новый и огромный русский, советский мир на стареньком польском самолётике, так и в этот предвечерний, но всё ещё яркий майский час первого дня победного весеннего месяца Руса уверенно забралась в тесную кабину самого быстрого советского самолёта и, сжавшись в комочек, уселась на колени супруга, который пробыл не более пяти минут на земле желанного острова, над которым, высматривая свою суженую, летал все последние дни.
Самолёт быстро пробежал по изумрудному лугу, усыпанному цветами, и поднялся в небо. Помахав на прощание крыльями кричавшим «Ура»! морякам и плакавшей непонятно отчего маленькой сухонькой фрау Грете, до глубины души потрясённой всем, что случилось в этот удивительный день, быстро уменьшился до крохотной точки.  Ещё через несколько мгновений он скрылся следом за вторым русским истребителем среди белоснежных облаков.
– Надо же, муж прилетел за ней! – не мог скрыть своего восхищения лейтенант Гамаюн, обняв фрау Грету за худенькие, сотрясаемые от рыданий плечики.
– А что, бабушка, правда, что она русская? – задал не дававший ему покоя вопрос молодой лейтенант.
Фрау Грета не поняла русского моряка, но, прервав плач, с готовностью подтвердила, энергично для её возраста закивав аккуратно причёсанной седенькой головой:
– Ja! Ja! 
С замиранием сердца Руса взглянула сквозь разрывы белых облаков на стремительно удалявшийся красивый остров, превращавшийся на её глазах в маленькую точку.
– Как жаль, что мы улетаем, не побыв хотя бы несколько часов в этих славных местах, о которых так много хочется тебе рассказать! – глубоко вздохнув, молвила Руса, прижимаясь к любимому мужу, по которому соскучилась так, что уже и не верила, что доживёт до ночи. Так мучительно ныло её молодое, божественно красивое тело, лишённое много месяцев жизненно необходимой ему мужской ласки.
– Потерпи, родная ещё чуть-чуть. Война закончится через несколько дней, и мы обязательно вернёмся на этот прекрасный остров, любоваться которым с небес мне выпало счастье все последние дни! – успокоил жену Ярослав, вдыхая волнующий запах её роскошных русых волос, светлевших год от года под северным русским небом.
А на душе у Русы было так неспокойно. Подходила к концу самая ужасная и несправедливая на земле война, из которой одна, милая её сердцу родная страна, выходила победительницей, а другая, тоже не чужая ей страна, была повержена, и казалось, что уже никогда не поднимется.
Но отчего-то особенно тревожно было за Великую страну-победительницу, нажившую для себя этой беспримерной победой, которая не входила в планы мировой закулисы, множество тайных врагов-ненавистников, притаившихся не только за рубежами, но и в собственном доме. Сколько они будут сидеть по щелям с благостными масками на лицах? Сколько времени выжидать, чтобы, когда придёт недоброе время, вонзить беспощадное жало предательства в сердце самого непокорного народа на свете, в самую чистую и святую русскую землю?
Неужели это случится, когда состарятся и уйдут или станут немощными ныне молодые и сильные русские ребята-фронтовики, такие, как лейтенант Гамаюн и его матросы, выросшие на этой войне, познавшие на ней великую любовь к Родине, за которую осознанно клали свои драгоценные молодые жизни?
Неужели правы те суровые русские старики, которые редко, если только в сердцах, да скажут:

«Неужели, нам, русским, чтобы стать сильными, нужна война»?

Прижимаясь к мужу, Руса наблюдала за облаками причудливой формы. В них ей виделась таинственная, покрытая снегами Мировая Гора, в недрах которой скрыт древний пещерный ведический храм с символом Сокола, стремительно падающего с небес, который посчастливилось увидеть Воронцову, навсегда уплывавшему от неё на другой конец мира.
*
Елена Васильевна очнулась от мучительно-сладких воспоминаний ушедших времён, осознав, что в них воедино слились образы Ярослава и Воронцова, которых она любила, любит, и будет любить до конца своих дней…
– Простите, дети, за сентиментальность. Это возрастное, – извинилась Елена Васильевна за долгую паузу, вызванную воспоминаниями. – Рассказывай, Кирилл, что ты там видел? – Попросила она, узнав в руках зятя одну из своих самых ценных книг, которую ей подарил в 1963 году Сергей Алексеевич во время их первой встречи в Ленинграде после мая пятьдесят восьмого года.
– Помните, Елена Васильевна, перед нашей свадьбой вы рассказали нам о секретной экспедиции немецкой субмарины в Советскую Арктику и о Великой тайне Русского Заполярья. За это огромное вам спасибо! Мы много говорили об этом с Верой, прочитали немало книг и статей на тему Арктической прародины людей белой расы, о чём заявил в своей знаменитой книге исследователь индийских вед и прежде всего Ригведы  Бал Гангадхар Тилак . В память о Сергее Алексеевиче мы назвали сына Серёжей, чтобы появился на свет и жил его внук Серёжа Воронцов! Горжусь тем, что мы однофамильцы! – С чувством произнёс Кирилл.
– Спасибо вам, дети мои! – обняла Соколова зятя и дочь и поцеловала в щёки, обдав горячим дыханием.
– Вот ваша книга, Елена Васильевна. Прочитал от начала до конца, несмотря на мой не слишком хороший английский, который же ни в какое сравнение не идёт с вашим знанием английского языка. – Кирилл протянул Соколовой библиографическую ценность – редкое издание книги Тилака «ARCTIC HOME IN THE VEDAS» , напечатанную в 1956 году в Индии. – Жаль, что такая книга не переведена на русский язык.
– Будет переведена, обязательно будет! Недавно я познакомилась с одной очень интересной женщиной. Доктор исторических наук, индолог, лауреат международной премии имени Джавахарлала Неру , автор полутора сотен изданных печатных трудов по истории, культуре и религиям Индии. Владеет языками – английским, хинди, санскритом. Её имя Наталья Романовна Гусева. Старше меня на пять лет и то же время наполнена высочайшей творческой энергией! – Подчеркнула Соколова.
– Гусева подарила мне ксерокопию своей рукописи, названной ею «Русские сквозь тысячелетия» , которую пока не удаётся издать. Солидным государственным издательствам, имеющим средства для издания книги большим тиражом, видите ли, не нравится содержание рукописи, в которой часто встречаются слова «арьи» и «арийцы». Доходит до того, что даже слово «русские» их настораживает – так вот закомплексованы руководители издательств «перестроечными процессами», которые подводят страну к краху!
Сейчас на волне «кооперации и гласности»  появляются маленькие издательства, которые готовы издавать что угодно – от хороших и нужных книг, до «Mein Kamphf» и «Кама-сутры», но за деньги заказчика, поскольку у издателя их нет. Нет их и у Гусевой. Так что она в поисках. Обязательно дам вам почитать. Рукопись создана под впечатлением от прочитанной Натальей Романовной книги Тилака, к переводу которой она уже приступила .
– И у нас в АПН творится, чёрт знает что! У нас её книгу не издадут, – с горечью признался Кирилл. – Вот привезу материал из Молдавии, а его так урежут, убрав негатив, что практически ничего не останется. Кругом полыхают кровавые межнациональные конфликты, а в Кремле на это закрывают глаза, заявляя: «нет у нас национализма!» Впрочем, довольно об этом. Возвращаюсь к командировке в Арктику, – продолжил свой прерванный рассказ Кирилл.   
– В те дни в Арктике стояла ясная солнечная погода. Самолёт пролетал неподалёку от залива Норденшельда, и в сиянии ледников нам открылась самая высокая и красивая гора архипелага Новая Земля – высота 1547.
Любуясь ею, я пытался представить себе, как Сергей Алексеевич и его коллеги по экспедиции поднимались по склону горы, в недрах которой притаилась пещера с древнейшими памятниками, вероятно уже окончательно скрытая ледником. Сильно разросся ледник на западном побережье архипелага за прошедшие пол века потепления в Арктике, сопровождаемого обильными снегопадами.
Любуясь горой, я рассказал коллегам о книге Тилака,  в которой индийский историк поведал людям о прародине предков индоевропейцев. Удивился, что о ней никто не знал, а корреспондент «Московского Комсомольца», Владимир Гуревич, ты его знаешь, Вера, со свойственной ему непререкаемой крикливостью, принялся доказывать, что все веды и, прежде всего индийские – сказки для детей и не имеют под собой никаких реальных основ. Что согласно официальной науке современный человек появился не где-нибудь, а в Африке и позднее расселился через Палестину по Европе и Азии. Дальше так называемая «передовая часть» человечества развивалась согласно Ветхому и прочим заветам, в которых истинная информация «закодирована», но рано или поздно будет прочитана.
– Неоспоримые истины трёх великих Авраамических религий : Ветхий и Новый заветы, Тора и Талмуд , Библия и Коран – вот истинная история человечества, а остальное, в том числе язычество индусов, просто ерунда! – Вот его слова. Увы, прочие пассажиры самолёта промолчали, не будучи готовы к дискуссиям на такую тему.
В Маточкином шаре – это такой небольшой посёлок, где живут в основном военные, я встретил известного географа и доктора исторических наук Петра Крутицкого. Крепкий сорокапятилетний мужик. Последние несколько лет каждый летний сезон проводит в экспедициях по Арктике. Его маленькой экспедиции военные разрешили исследовать часть Южного острова, свободного от ледника и остров Вайгач, лежащий между Баренцевым и Карскими морями, Новой Землёй и вдающимся в океан Северным Уралом.
Я задал ему тот же вопрос, однако Крутицкий, несмотря на свою учёную степень доктора исторических наук, как оказалось, ничего не знал ни о Тилаке, ни о его книге, а когда узнал, что Тилак индус, искренне удивился, заявив:
– Причём тут Индия и Арктика? Где она, Индия и где Арктика? Что между ними общего? Я занимаюсь конкретным делом – разыскиваю останки погибших в Арктике экспедиций, в том числе следы знаменитой экспедиции Вилема Баренца . Попадаются и заброшенные базы Кригсмарине . Это тоже наша история.
Однако, уже на следующий день, Крутицкий был уже не столь категоричен. Очевидно, ему кое-что удалось узнать о Тилаке и его гипотезе, основанной на прочтении индийских вед.
Я подал ему идею совместной с индусами экспедиции в поисках ведической Айряна-Веджа . На это предложение Крутицкий ответил:
– Понимаете, в Арктике можно искать и находить только то, что находится на поверхности, поскольку вечная мерзлота препятствует полномасштабным раскопкам. Кроме того, для иностранцев, будь то даже дружественные нам индусы, Новая Земля закрыта. Так что для таких экспедиций время ещё не пришло. Вот оттает Арктика, как это нам обещают климатологи, тогда дело другое.
– По-видимому, он прав, этот Пётр Крутицкий, – вздохнула Елена Васильевна. – Время ещё не пришло, не разрешат искать…
Эти слова я услышала от твоего Верочка, папы, когда прощалась с ним 18 мая 1958 года в маленькой немецкой деревушке Кукендорф близ старинного города Любека, основанного балтийскими славянами  более тысячи лет назад.

3.
Весной девяностого года вызволенный из пакистанского плена бывший лейтенант ВВС СССР Владимир Соколов, которому поручик Марич через аппарат СДБ СФРЮ  подготовил документы на имя гражданина Югославии Владимира Соколича, изменив фамилию на сербский лад, был принят на службу в авиаотряд малой пассажирско-транспортной гражданской авиации.
  Авиаотряд республиканского подчинения, размещённый на аэродроме, расположенном в двадцати километрах от приютившего Владимира села, где он прожил, изрядно намаявшись от вынужденного безделья, пять месяцев, и где жила любимая девушка Златка, находился в двадцати пяти километрах от Белграда, что было очень удобно при отличных дорогах в равнинной Сербии. Около часа езды на автобусе почти до центра города и сорок минут до села.
Сербия хоть и самая крупная республика Югославии, однако, по советским или российским меркам невелика. На самолёте АН-2  советской разработки и польского производства – вот пример ещё недавней интеграции,  можно было пересечь всю республику из конца в конец немногим более чем за пару часов при скорости полёта  200 километров в час.
Гражданский пилот Соколич, летавший сравнительно недавно на реактивных боевых истребителях, легко освоил новую машину, на которой учился азам пилотажа в курсантские годы. Работа для Владимира не сложная – перевозка пассажиров и грузов в отдалённые районы Сербии и всей Югославии – страны для Европы всё же не маленькой, превышавшей по территории Великобританию, однако недостаточно населённой и неосвоенной, наполовину покрытой лесистыми, подчас труднодоступными горами.
Летать Владимиру нравилось. Работа почётная, хорошо оплачиваемая. Конечно, безотказный трудяга АН-2 не реактивная авиация, но надёжен, как ни одна другая машина, а главное способен взлетать не только с бетонных аэродромов, но и со сравнительно небольших грунтовых площадок и даже с лесных полян среди горных кряжей. При посадках те же достоинства. Словом, пока незаменимый самолёт, особенно в сельской и горной местности.
На военной авиации Владимир скрепя сердце «поставил крест», как и на скором возвращении на родину, где в ВВС его всё равно не восстановят, а бездушная военная прокуратура вполне могла искалечить жизнь молодого человека, вызволенного из плена «не по установленным правилам».
В трудах и заботах минуло яркое балканское лето – тёплое, солнечное, щедрое. Златка, которую Владимир полюбил и был одарён взаимностью, а родители уже видели дочь невестой и женой пригожего русского парня, «пускавшего корни в сербскую землю», окончила среднюю школу, и готовилась к поступлению в сельскохозяйственное училище учиться на виноградаря. В школе Златка училась хорошо, так что сидеть целыми днями за учебниками ей ни к чему. Молодые люди часто встречались, пока Владимир жил в общежитии при аэродроме, а когда приобрёл добротный мопед, на котором от села до самолёта менее получаса езды, вернулся в ставшее родным село, в просторный дом семьи Марич, к любимой Златке...
В сельских районах православной Сербии, всё ещё сохранялись старые добрые традиции, и большинство девушек по-прежнему свято хранили целомудрие, зато рано выходили замуж. Молодые люди любили друг друга и больше ждать не могли.
В сентябре, когда Златка приступила к учёбе, Владимир попросил у родителей руки дочери и свадьбу назначили на середину октября. К тому времени и Владимир скопит достаточную сумму денег, так что хватит и на свадьбу пополам с родителями невесты, и на обручальные кольца, свадебные наряды, подарки.
Сильно огорчало, то, что ни о себе, ни о Златке, ни о предстоящей свадьбе Владимир Соколов, а теперь Соколич, не мог сообщить ни родителям, ни бабушке, которая была старшей в большой семье Соколовых и свято оберегала её. Вот и внука вызволила из плена, от которого останутся душевные раны и тяжкие воспоминания на всю жизнь.
Связь ними была утеряна ещё зимой. Последние письма от родителей и от бабушки, переданные через зятя Виренов майора Штази Рудольфа Вайса, брат Златки поручик Марич привёз из Белграда ещё в феврале.
Следя за событиями в ГДР, которая по факту доживала последние дни, Владимир понимал, что Вайса там уже нет, как нет и ведомства, в котором служил майор. Написать или позвонить напрямую в Москву или в Росток Виренам и тем самым навести на себя матёрого ЦРУшника, скрывавшегося под именем Варзани, затеявшего в Пакистане «грязную игру» с пленным русским лётчиком и потерпевшего в ней поражение, он не мог, понимая, чем это грозит ему и его родным…

* *
Пятнадцатое октября, понедельник, около пяти часов вечера. Тихий солнечный день плавно перетекает в ранние осенние сумерки. Сегодня «Аннушка» пилота Соколича совершила два рейса. С утра  в Косово, в город Митровицу, доставив бригаду опытных белградских хирургов с необходимым оборудованием в помощь местным врачам, к которым поступили тяжелораненые пассажиры автобуса, под которым рухнул мост через небольшую горную речку. По краю, поползли слухи, что это албанцы, с которыми у сербов далеко не дружеские отношения, «подпилили» мост…
Обратно с ним летела многодетная сербская семья из старинного села, в котором после войны появились албанцы, а теперь их подавляющее большинство. Перебирались на новое местожительство в Воеводину – из одного автономного края в другой. Только в Воеводине сербов абсолютное большинство, а венгры, живущие в своих сёлах – христиане и народ добрый, работящий.
Второй рейс с пассажирами из Черногории в затерянный среди гор крохотный городок Плевля, где, как уверял пилота разговорчивый пассажир по имени Бранко, живут «сербы самой высшей пробы». Так в Югославии издревле величают воинственных славян-черногорцев – тех же сербов, живущих в горном крае, названном Черногорией, который сохранял свою независимость, когда все Балканы находились под властью турецкого султана , а турки взяли Буду и Пешт, разоряли австрийские земли и стояли под стенами Вены.    
 – Ты, я вижу, парень, не серб, хотя и хорошо говоришь по-нашему, и не словенец, не хорват, не македонец и не мадьяр , но лётчик ты хороший. В горах летать не просто, не каждый сможет. Кто ж ты такой, братушка? – Прощаясь, спросил Владимира разговорчивый черногорецв.
 – Не признал братушка. Серб я! – Ответил ему Владимир, улыбаясь и пожимая на прощанье руку.
Из Плевли, где удалось пообедать в недорогом кафе, Владимир вернулся в начале пятого. Рабочий день заканчивался в половине шестого. На сегодня других полётов не ожидалось. Самолёт был в порядке, только заправить. Не хотелось, лучше с утра. Можно было сходить в административный корпус, в буфет и выпить стаканчик вина или чашку кофе, но тоже не хотелось. Очень хорошо на воле! Приятно полежать на травке хоть полчаса...
Владимир расстегнул куртку, прилёг и, прикрыв глаза, размечтался о скорой свадьбе, которая назначена через четыре дня в субботу с обрядом венчания в сельской церкви и щедрым застольем для близких и дальних родичей, каких у него теперь пол села. Приедут дальние родичи и из соседней Румынии, до которой по Дунаю меньше тридцати километров. Так всё здесь близко. А долгожданный вечер и воскресная волшебная брачная ночь станет для измученных счастливым ожиданием молодых людей, их первой супружеской близостью.
Однако ещё не наступил долгожданный вечер, и пока, вспоминая ушедшие дни, Владимир любовался красавицей Златкой в своих самых приятных и чистых мыслях…
Последний день августа. По-летнему жарко и солнечно. К кооперативным винным подвалам, где в старых огромных бочках из выморенного натуральными добрыми винами дуба, бродит-выстаивается после отжима вино нового урожая, съезжаются трактора с прицепами, наполненными созревшими виноградными гроздьями ранних винных сортов.
Непрестанно гудят мощные электрические прессы, выжимая из ягод сок, который, перебродив в течение шести недель, к середине октября, как раз к сельским свадьбам, играемым после завершения уборки урожая, превратится в молодое вино. К тому времени созреют колбасы, выделанные из мяса откормленных за лето кабанчиков, и сливянка будет готова для любителей напитков покрепче. Отдыхай от трудов, гуляй славяне!
На центральной площади села установлены несколько специальных дубовых чанов для «ручного» отжима винограда, хоть и основным «механизмом» в этом древнейшем винодельческом ремесле и поныне являются ноги. Теперь этот трудоёмкий процесс в основном механизирован, а стройные и крепкие девичьи ножки, каких немало в винодельческих сёлах, состязаются – кто из их обладательниц больше надавит сока, та и станет «королевой виноградной лозы».
Под вечер, когда спал зной, шесть девушек, среди них Златка, старательно давят босыми ногами виноградные гроздья в чанах, в каждом из которых по нескольку центнеров снятого днём винограда. Давят, словно приплясывают и поют старинную «урожайную песенку» под аплодисменты и шутливые, одобрительные возгласы односельчан, горячо болеющих за своих сестёр, дочерей, внучек.
Девушки в коротеньких платьицах всё глубже и глубже погружаются в выжатый сок. Вот уже и платья забрызганы рубиновым соком винограда старинного местного сорта Прокупац, из которого получается доброе вино, какое пивали ещё легионеры из армии римского императора Траяна, покорявшие эти места, населённые даками  в начале второго века от рождества Христова .
На глазах у односельчан уставшие, счастливые девушки снимают забрызганные соком платья и предстают перед своими избранниками и прочими зрителями в купальниках, в которых после завершения конкурса побегут купаться в Дунае.
«Ох, и хороша, Златка!» –  Восторженно шепчет Владимир, любуясь невестой, вспоминая и вдыхая тонкий аромат свежеевыжатого сока, пропитавшего кожу её стройных ножек. – «Ох, и хороша!..» 
   
*
– Привет, братушка! – Ухватил его за руку Ратко Марич. – Привет, зятёк! О чём это ты шепчешь?
– Ратко! Ты? – открыв глаза, приподнялся с травы Владимир. – Какими судьбами? Как ты здесь оказался?
– По твою душу приехал.
– Случилось что?
– Считай, что случилось. Лететь надо.
– Куда? Полётов на сегодня нет.
– Есть один полёт, Володя, – с усилием расставляя в имени будущего зятя гласные «о», – похлопал его по плечу поручик Ратко Марич. – И в службу и в дружбу. С твоим начальством я договорился. Летишь через пятнадцать минут. Машина готова?
– Только залить горючее. Куда лететь? Почему такая спешка?
Надо доставить восемь ребят в район Книна . Место сложное, кругом горы. Надо успеть посадить самолёт до темноты. Ты туда летал, район знаешь. Где сесть, ребята подскажут.
– До Книна больше двух часов лёту. Скоро стемнеет. Сесть-то я сяду, но обратно вернуться не успею. Почему нельзя лететь с этими ребятами завтра?
– Нельзя, Володя. Их там ждут. Не теряй время, заправляй самолет. Обратно полетишь завтра, с грузом. Оплата двойная. Как только заправишься, подойдут ребята. Старшего из них зовут Зоран. Да вот и они! – Марич помахал рукой группе рослых, крепких молодых людей в спортивных костюмах и чёрных куртках, несмотря на тёплую для середины осени погоду. За плечами у каждого вместительный походный рюкзак – все одного образца, в руках одинаковые объемистые спортивные сумки. Судя по тому, как пассажиры сгибались под тяжестью рюкзаков, веса в них не меньше двух пудов. За пассажирами к самолёту спешила заправочная машина. Это уже начальство позаботилось.
Пока в баки заливали бензин, молчаливые пассажиры размещались в тесном для них и вещей салоне самолёта, рассчитанного максимум на десять пассажиров или солдат с оружием и боеприпасами. Это на случай войны.
– Зоран, – представил Марич Владимиру молодого мужчину спортивного телосложения лет двадцати пяти от роду и ростом под сто девяносто. Из-под расстёгнутой куртки серба виднелась эмблема четника  в виде значка, приколотого к спортивному костюму.
Мужчины пожали друг другу руки.
– Русский? Воевал? – Улыбаясь, спросил серб.
– Откуда вы знаете?
– Знаем, что бил в Афгане мусликов ! – Серб похлопал Владимира по плечу. – Летим в Сербскую Краину. Место я тебе покажу. «АН-2» – хороший русский самолёт. Там такие садились.
– Рюкзаки у вас тяжёлые, – Владимир окинул взглядом сложенные в салоне вещи. – Перегрузка будет.
– Ничего, долетим, – успокоил Зоран, устраиваясь в салоне поближе к пилоту.
– До встречи! – Помахал рукой поручик Марич.
– Златку предупреди! – Крикнул ему Владимир, силясь перекричать мотор.

*
В полёте Зоран устроился рядом с пилотом и внимательно рассматривал местность, над которой пролетал самолёт, сверяясь с разложенной на коленях картой масштаба 1:200.000 .
Разговорились. Выяснилось, что Зоран служил в ЮНА , спортсмен, играл в баскетбол, болеет за клуб «Црвена Звезда» . а парни, летящие с ним, тоже бывшие солдаты и болельщики.
– Футбольные фанаты, так называют нас, – деловито пояснил серб.
– Летите болеть за «Звезду» в Книн? – Cпросил Владимир.
– Шутишь. Если «Звезда» играет, то играет в Загребе. Помнишь нашу игру в мае?
– Ещё бы! Вся Сербия помнит! После столкновений с хорватами в городе и на стадионе многих наших болельщиков задержали .
– Скоро их отпустят. Мы поможем!
– Ходят слухи, что Хорватия хочет выйди из Югославии и скоро начнётся война, – осторожно спросил Владимир.
– Будет война! У нас будет круче, чем у вас! – Подтвердил Зоран. Россия и Сербия, как близнецы. Только у нас пять республик и Косово, а у России их пятнадцать.
– Тогда уж четырнадцать, – поправил серба Владимир.
– Много, – согласился Зоран. У вас их наделали Ленин и Сталин  – оба не русские, у нас их понаделал Тито , а он хорват.
– Сталин – грузин, а Ленин – русский, – не согласился Владимир.
– Тебе виднее, – не стал спорить Зоран. – У вас уже началось. Кавказцы и азиаты режут друг друга, но это всё мелочи. Прибалтику ваши предатели, сдают без боя, а с Украиной войны не будет.
– Ты хочешь сказать, что СССР распадётся и Украина выйдет из Союза? – Не верил своим ушам Владимир.
– Распадётся. У вас этому никто не препятствует. У вас правят предатели, – подтвердил Зоран. – В Белграде предателей много меньше и будет большая война, с хорватам и босняками. Им станут помогать немцы, американцы и прочая сволочь, но мы победим! Загреб и Сараево останутся нашими! Никаких республик не будет. Будет единая Великая Сербия!– Злой огонёк блеснул в серых глазах Зорана.
От таких слов Владимиру стало не по себе. Оба молчали. Серб продолжал изучать карту, сверяясь с расстилавшейся с высоты полутора километров гористой местностью. Пилот задумался о своём, вспоминая эпизоды воны в Афганистане и пытаясь себе представить, как это может повториться в горах, над которыми пролетал самолёт.
АН-2 приземлялся в темноте. Место для посадки самолёта им указали четырьмя кострами, разложенными в виде ромба, ограничивающего сравнительно ровную площадку метров в триста длиной в неширокой наполовину распаханной долине между поросшими лесом горами.
«Как в Великую Отечественную», – подумал Владимир, вспоминая книги и фильмы о партизанах, поддерживавших связь с «Большой землёй» по воздуху.
Сели удачно, на хорошо выкошенный луг. Самолёт подкатил к грубо сколоченному сараю с двумя застеклёнными окнами, который, по всей видимости, являлся зданием «местного аэропорта». Сербы начали выгружаться, прощаясь с пилотом, к которому поспешал пожилой, сильно хромавший мужчина в гражданской одежде и пилотке армейского образца с красной звёздочкой на седой голове.
– Начальник аэродрома, хозяин этого «отеля», – пояснил Зоран, указав на сарай, и попрощался, обняв Владимира и похлопав его по плечу. – До встречи, братушка! Хорошие лётчики нам нужны! Скоро будем летать сюда часто! Переночуешь, а утром обратно.
– Куда вы теперь, в Книн? – Спросил Владимир.
– Поближе, – кивнул Зоран в сторону грузовика с крытым кузовом, показавшегося из темноты.
Подхватив рюкзаки и сумки, сербы направились к машине.



4.
Середина октября выдалась на побережье хмурой и дождливой. С Балтики налетали холодные ветры, срывавшие с деревьев пожелтевшие листья. На улицах Ростока – бывших морских воротах ГДР, которой не стало две недели назад, жались к стенам домов редкие прохожие, кутавшиеся в плащи, придерживавшие руками мокрые зонты, которые то и дело выворачивал наизнанку порывистый ветер. Быстро темнело.
Выключив телевизор после просмотра программы последних новостей, чертыхаясь и проклиная Горбачёва, Гизи  и прочих «новых политиков» СССР и Восточной Германии, сдавших немецкое социалистическое государство Западной Германии, Генрих Вирен вернулся на кухню, где Лена готовила «праздничны ужин» по случаю возвращения домой младшего сына Курта, пребывая в расстроенных чувствах и подавленном настроении. Какой уж тут праздник, когда Курт уволен со службы в ННА, да и армии такой больше нет, как нет и страны, носившей сорок один год гордое имя ГДР.
А ведь было время, когда счастливая семья Вирен по праву гордилась своей страной, входившей в 70-х годах в первую десятку экономически развитых стран мира. Гордилась великой спортивной державой, уверенно занимавшей вторые и третьи места на Олимпийских играх, первенствах Европы и Мира, уверенно обыгрывая команду Западной Германии и пропуская вперёд лишь команду СССР, нередко обыгрывая команду США.
Не только Вирены, но другие граждане ГДР, гордившиеся своей страной, с азартом напевали песню, объединяющую две страны:
 
Нас ведут одни пути-дороги!
Так народы наши говорят.
Клич звенит от Одера до Волги:
«Дай мне руку, друг мой, kamerad!»

Дружба – Freundschaft!
Дружба – Freundschaft!

Всегда мы вместе, всегда мы рядом,
  ГДР и Советский Союз!

Теперь иные времена. Горечь утраты переживали вместе и врозь, каждый по-своему.
Лена Лебедева вышла замуж за Генриха Вирена в неполные девятнадцать лет и большую часть жизни прожила в ГДР. Теперь ей сорок девять. Дочь Таня замужем за бывшим офицером Штази Рудольфом Вайсом, которому пришлось эмигрировать. Уезжали тайно, всей семьёй, с малолетними детьми, внуками Лены и Генриха, и пока Вирены знали лишь страну, где предполагали поселиться Вайсы.
Со дня их отъезда прошло около девяти месяцев и пока ни одной весточки. Впрочем, Рудольф и не обещал так скоро. Наметили, что первую весточку от Вайсов удобнее будет переслать в СССР, на адрес Елены Васильевны Соколовой, которая проживала в Москве и была родственницей и близкой подругой Ольги Владимировны Лебедевой – мамы Лены. Помимо почтового адреса Вайсам был известен домашний телефон Соколовой. Такая вот конспирация…
Генрих и Лена Вирены получили советское гражданство и собирались переезжать на постоянное местожительство в Ленинград. На Адмиралтейском судостроительном заводе, который теперь звали по старому – Адмиралтейские верфи, талантливого учёного и инженера-судостроителя Генриха Вирена, окончившего в 50-х годах судостроительный институт в Ленинграде, ждала любимая работа, а вот Лене, которая пока занималась домашним хозяйством, предстояло определиться с трудоустройством. Не сидеть же дома. От предприятия Генриху Вирену обещали однокомнатную квартиру, а пока не выделили, поживут у родителей Лены.
Курт Вирен после увольнения с военной службы планировал остаться в Германии и жить в квартире родителей, где был прописан до армии. Прописку следовало восстановить, а это ворох всяких документов и справок, в том числе согласие ответственного квартиросъёмщика и отца Курта. Так было принято в ГДР – стране социалистической, но теперь всё менялось и так стремительно, что только успевай следить за новыми законами и правилами. Обнадёживало, что многоквартирный дом, в котором жили Вирены, был построен государством в 70-х годах и не был чьей-то частной собственностью.
По Ростоку, да и по всей Восточной Германии, где жили «осси» – так теперь называли бывших граждан ГДР западные немцы – «веси», которые стали хозяевами положения в объединённой стране, сохранившей название ФРГ, ходили тревожные слухи. Пожилые немцы, приезжавшие с Запада взглянуть на родные места, откуда бежали в сорок пятом году, уверяли, что жильё, построенное до войны, будет возвращено законным хозяевам .
Прежде всего, это старые, восстановленные и реконструированные не за их счёт, дома в центре города, а так же коттеджи в прежних пригородах, в которые при социализме селили по две – три семьи. Выселить, то выселят, только куда деваться жильцам ?         
На днях, лёжа в постели, супруги долго не могли уснуть. Рассказывая Лене, Генрих вспоминал родовое гнездо баронов фон Вустров – красивый остров с заповедной буковой рощей в Мекленбургском заливе в сорока километрах к западу от Ростка.
– Как ты думаешь, можно вернуть ваш замок на острове? – Спросила мужа Лена.
– Не замок, большой трехэтажный дом или же коттедж, как теперь называют такие строения, – грустно улыбнулся Генрих и вспомнил красивый остров с заповедным буковым лесом и старинный отчий дом. Здесь, после возвращения семьи из Чили летом 1939 года, накануне начала второй по счёту мировой войны в трагическом двадцатом веке, которую развязала его страна, он прожил без малого шесть детских лет. Далеко не самых счастливых лет – шла война…
В ночь на первое мая 1945 года, семья Вустров покинула родной остров на субмарине, которая уносила их к берегам Южной Америки с документами на новую фамилию Вирен.
«Зря» – признались по прошествии восьми лет, прожитых в Аргентине и нелепой гибели отца, на семейном совете Шарлота и дети – Марита и Генрих, твёрдо решившие вернуться на родину под прикипевшей к ним фамилии Вирен. В Аргентине осталась старшая сестра Эльза, вышедшая замуж за офицера военно-морского флота.
– Нет, замок! – Настояла Лена, видевшая родовое гнездо баронов фон Вустров через залив из маленького курортного городка Рерика, куда Вирены частенько приезжали на собственной «Ладе» по выходным дням в летние месяцы, позагорать и искупаться в море.
– Увы, Лена, это не возможно. Отца и мамы нет. Родственников, кроме сестёр Мариты и Эльзы не осталось. Марита носит фамилию Вирен, а Эльза живёт в Аргентине. Доказать, что я прямой потомок Хорста и Вацлава Вустров практически не возможно, да мне и не дадут этого сделать. Сейчас на Вустрове советская воинская часть. Через год – два русские уйдут  и на их место придут войска НАТО. Вустров удобен для военной базы и вся инфраструктура готова. Так что, Леночка, ничего не выйдет. Нечего жалеть. Скоро уедем в СССР, и будем жить Ленинграде.
– Неужели сюда придут армии НАТО, придут американцы? Горбачёв уверял, что этого не случится, НАТО не двинется на Восток, –  возмутилась Лена.
– Горбачёв – лжец! Он уже сдал Западу нашу республику, сдал все социалистические страны Европы, сдаёт и СССР, – тяжко вздохнул Генрих. – Восточная Германия теперь часть ФРГ – одного из основных членов НАТО. Неужели кто-то может поверить, что Германия покинет этот блок? Даже если у канцлера возникнет желание сделать Германию нейтральной страной, как Австрия, ему этого не позволят США. Вот так-то, Лена. Довольно таких разговоров, спи…

*
Курт добирался из Берлина на поезде и позвонил с вокзала. Росток – город сравнительно небольшой и путь от вокзала до дома занимает не более получаса. Однако это время давно прошло, и  родители волновались, ожидая сына с минуты на минуту.
– Задерживается, – обеспокоился Генрих, переживавший и за сына и за семью дочери не меньше матери.
– Говорила ему, что у нас всё есть. Не послушал, наверное, зашёл в магазин купить что-нибудь к столу, – предположила Лена.
– В горле пересохло, – признался Генрих и, заглянув в холодильник, достал бутылочку пива.
– Подожди Курта, вместе поужинаем, – остановила мужа Лена. – Да вот и он! – Обрадовалась мать и, услышав звонок, поспешила открыть сыну дверь.
В прихожую следом за Куртом, державшим в одной руке чемодан, а в другой букет роз для мамы, вошли двое мужчин в одинаковых тёмных плащах.
– Вы к кому? – Растерялась Лена.
– К вам, фрау Вирен, к вашему мужу, – ответил один из визитёров, расстегивая плащ. – Полагаю, что разговор у нас будет долгим и нелёгким. Так что нам лучше раздеться.
– Кто там? – Выглянул в прихожую Генрих Вирен.
– Офицер Федеральной Безопасности. Вот моё удостоверение. – Мужчина, снявший плащ был облачён в тёмно-серый гражданский костюм и светлую сорочку с галстуком. Из внутреннего кармана он извлёк и раскрыл служебное удостоверение в бордовых корочках, тиснённых золотым клише, изображавшим грозного германского орла.
Спутник офицера, по-видимому, в меньшем звании, не удосужился показать личное удостоверение, разделся и, не дожидаясь разрешения хозяев, занялся размещением плащей на вешалке в прихожей. К дому, где проживали Вирены, офицеры подъехали в автомобиле и плащи были сухими. Поверх их повесил свой мокрый плащ Курт, сменивший военную форму на гражданский костюм несколько дней назад, простившись со своей частью, дислоцированной под Берлином, принимать которую прибыли офицеры Бундесвера . Солдат оставили дослуживать установленные сроки, а офицеры за редким исключением были уволены в связи с ликвидацией ННА ГДР.
– Что вам угодно? – Стараясь подавить волнение и некоторую растерянность, спросил хозяин квартиры.
– Ваше имя Генрих Вирен? – Спросил офицер.
– Да.
– Фрау – ваша жена Елена Вирен, урождённая Лебедева?
– Это я, – ответила Лена.
– С вашим сыном мы уже познакомились в полицейском участке, – бесстрастно сообщил офицер?
– В полиции? Что случилось! – Вскрикнула Лена. – Курт, почему ты молчишь? Что случилось?
Бледный, растерянный Курт, молча протянул матери букет.
– Ваш сын задержан полицией, согласно заявлению некоей фрейлен Ирмы, фамилии которой я вам пока не назову. Фрейлен Ирма утверждает, что он пытался её изнасиловать,  – ответил за Курта офицер, – к тому же при задержании ваш сын оказал сопротивление полицейским.
– Мама! Это неправда! – Вырвалось у Курта. – Эта девица, с которой я ехал в одном вагоне, попросила меня на вокзале помочь ей добраться до дома, донести большой чемодан. Нам было по пути, и я согласился. В подъезде она неожиданно вцепилась в меня и разоралась, призывая  на помощь. На её крики тут же явились полицейские и вот эти… – Курт не знал, как ему назвать офицеров Федеральной службы безопасности. – Прямо на месте полицейские составили протокол задержания, обвинив меня в попытке изнасилования, но это гнусная провокация! – Курт достал носовой платок и промокнул выступивший на лице пот.
Лена протянула руки к сыну и прижала его к себе.
– Вы слышали! Это же провокация! Вы понимаете, что творите? – Сжав кулаки, Генрих надвинулся на офицеров федеральной безопасности.
– Не делайте глупостей, герр Вирен! Помните, что за оказание сопротивления представителям власти полагается наказание. Здесь тесно. Пройдёмте в комнату и обсудим возникшие проблемы. Поймите, мы не желаем зла вашему сыну и, если вы пойдёте нам навстречу, протокол, составленный полицейскими – вот он, – офицер достал из кармана сложенный пополам лист бумаги, – я отдам вам, а вы можете его уничтожить. В противном случае мы уйдём, а вашим сыном займётся полиция.
– Хорошо, проходите в комнату, – сдался Генрих, пытаясь собраться с мыслями, понять, что ему делать и быть готовым к новым ударам. Он догадывался о цели визита этих наглых ищеек из Федеральной службы безопасности.
Все прошли в комнату. Офицеры разместились на стульях, Генрих и Лена с Куртом на диване.
– Я не запомнил ваших имен. Прошу ещё раз показать мне ваши удостоверения, – потребовал Генрих.
– Пожалуйста, читайте. – Оба офицера протянули Вирену свои удостоверения.
«Адам Блюм, Пауль Глоцки» – прочитал Генрих и внимательно посмотрел на визитёров, убиравших удостоверения в карманы.
– С вашим сыном Куртом Виреном проблем не будет, если вы, герр и фрау Вирен, подскажете, где укрываются ваш зять Рудольф Вайс. Только не говорите, что вам это не известно. С ним выехала жена – ваша дочь Таня и внуки. Они нас тоже не интересуют и могут беспрепятственно вернуться в Германию. А вот Рудольф Вайс нас интересует. Есть ордер на его арест, – изложил свои требования Блюм.
– Арест? В чём его обвиняют? – Вспыхнула фрау Вирен.
– Майор бывшей Штази Рудольф Вирен обвиняется в преступлениях против гражданского населения. Ему грозит срок заключения от пяти до семи лет, – напомнил Блюм, наблюдая за реакцией Виренов.
– Лена, не надо задавать этим господам никаких вопросов! – Строго посмотрев на жену, Генрих Вирен и обратился к бесцеремонно вошедшим в их квартиру офицерам Федеральной безопасности.
– На каком основании вы допрашиваете граждан СССР?
– Вы имеете в виду себя и вашу жену, товарищ Вирен? – Беспощадно искажая русское слово «товарищ», – Неприязненно заулыбался Глоцки.
– Да, у нас советское гражданство и на днях мы покинем Росток на советском теплоходе.
– Вас, фрау и герр Вирен, никто не задерживает. Вы уже получили советское гражданство и временно находитесь на территории Германии. Плывите Ленинград. У вашей супруги, герр Вирен, там живут родители, Вы будете трудоустроены и вам обещана квартира. Ведь так?
Выждав паузу, Блюм добавил:
– Вот видите, как мы много знаем о вас, чего не сказать о вашем зяте, тайно покинувшем Восточную Германию в конце января. Вы поплывёте в Ленинград, а ваш сын останется здесь и понесёт наказание за попытку изнасилования, а так же за оказание сопротивления полиции. Помните, что от вас, герр Вирен, зависит, будет ли дан ход этому делу.
– Герр Блюм, вы же прекрасно понимаете, что всё подстроено! Это провокация и Курт ни в чём не виновен! – Возмутился Генрих и, увидев слёзы в глазах жены, потребовал: – Не смей, Лена!
– Герр Вирен, у вас нет выхода. Или зять или сын. Выбирайте. Имейте в виду, что ваш зять – бывший майор Штази должен понести заслуженное наказание и понесёт его. Мир не безграничен, человек, а тем более с семьёй – не иголка. Потратив не мало сил и времени, мы отыщем Рудольфа Вайса и без вашей помощи, а вот ваш сын проведёт несколько лет в тюрьме и это в самом цветущем возрасте, когда следует создавать семью и много работать.
Поверьте, наши законы, которые теперь действуют и на всей территории Восточной Германии, гуманны. Ваш зять будет осуждён лет на шесть и вполне возможно будет освобождён досрочно за хорошее поведение. Конечно, продолжить службу в органах Федеральной безопасности он не сможет, придётся искать другую работу. Как видите, вариант не самый неплохой.
Кстати, когда в Росток придёт теплоход, на котором вы отплываете в Ленинград?
– Через неделю, – ответил Генрих.
– Вот видите как у вас мало времени на то, чтобы успеть восстановить в правах на квартиру вашего сына. Если согласитесь с нашими предложениями, то вам не станут чинить препятствий, если нет, то, вернувшись из тюрьмы, ваш сын останется бездомным. Говорят, что в ГДР бездомных не было. Даже самых нерадивых селили в общежитиях, заставляли работать на заводах и фабриках. Теперь этого не будет. Будут и безработные, и бездомные, живущие на улице и на пособия. У нас свободная конкуренция, в том числе и среди людей. Это я вам обещаю, – продолжал пугать Виренов Блюм.
Лена посмотрела на Генриха.
«Что же делать?..» – Прочитал глава семьи в её полных боли глазах и в бессилии опустил голову, сдавив виски ладонями.    
– Ну что ж, герр Вирен. Вижу, что вы не готовы помочь нам. Мы уходим, но через пару минут здесь будут полицейские и вашего сына уведут в наручниках.
– Постойте! – Простонала Лена, пытаясь подняться с дивана, но Курт её удержал. – Не унижайся, мама!
Курт хотел ещё что-то сказать, но отец опередил его.
– Я принимаю ваши условия и готов назвать страну, куда выехал Вайс!
– Назовите, только не пытайтесь направить нас по ложному следу. Это дорого обойдётся и вам и вашему сыну. Я жду! – Потребовал Блюм.
– Рудольф Вайс направлялся в Югославию!
Лена закрыла лицо руками, Курта бросило из жара в холод, а глава семьи встал и нервно зашагал по комнате из угла в угол.
Блюм и Глотцки переглянулись. По-видимому, они неплохо подготовились к этой встрече и досконально изучили досье на майора Вайса, которое хранилось в архивах Центрального аппарата Штази в Берлине, и не было уничтожено.
– Вайс неоднократно выезжал в служебные командировки в Югославию, – припомнил Глотцки.
– Да это так. СДБ Югославии и Восточно-германская Штази активно сотрудничали между собой, а так же с рядом разведок арабских и других стран. Кроме того, Югославия была своего рода «шлюзом», через который агенты Штази проникали в другие страны. Как думаешь, Глоцки, правдоподобно признание «товарища» Вирена, – офицер опять с явным удовольствием исказил слово «товарищ».
– Пожалуй, – согласился Глотцки и обратился к Вирену: – Точный адрес вам, конечно же, не известен?
– Не известен.
– Верю, что не известен. Что касается страны, где согласно вашему заявлению укрывается Вайс, мы проверим. С тех пор как Вайс вместе с семьёй покинул Германию, прошло девять месяцев. Он дал о себе знать?
– Нет, – ответил Генрих.
– Соблюдаете конспирацию? – Ухмыльнулся Блюм
Генрих промолчал. Вестей от Вайсов и в самом деле пока не было.
– Рано или поздно он даст о себе знать. Кому? Куда? – Продолжал допрос Блюм.
Генрих пожал плечами.
– Не хотите сказать? Ладно. Скоро мы узнаем и это. До свидания, мы уходим. Герр Вирен, фрау Вирен, собирайтесь в дорогу, а вы, Курт, постарайтесь в эти дни не покидать дом. Считайте, что вы под домашним арестом пока не закончится проверка по Югославии.
 
*
Закрыв дверь, родители и Курт прошли на кухню, где был накрыт праздничный стол.
– Сядь, сынок, поешь. Проголодался? – Промокая платочком выступившие слёзы, предложила Лена. – Садись, Генрих, поужинаем.
Вирен открыл припасённую по случаю возвращения сына бутылку советской водки «Столичная» и наполнил рюмки – свою и сына. Лене налил в рюмку вишнёвую настойку.
– Давай, Курт, за встречу, – озвучил скромный тост отец.
– За встречу, Курт, – подняла рюмку мама, приложив свободной рукой платочек к глазам, а в голове совсем другое. – Генрих, зачем ты назвал Югославию, они же проверят и тогда арестуют Курта?
– Тсс! – Генрих прижал палец к губам, привстал из-за стола и прикрыл дверь, ведущую из коридора на кухню. – Говорите тише. Я наблюдал за этими типами, но всё равно не поручусь, что они не оставили в квартире «жучок» и теперь прослушивают наши разговоры.
– На кухню они не заходили, – вспомнила Лена.   
– Хорошо, – из предосторожности Генрих перешёл на шёпот. – А что я должен был им сказать?
– Не знаю…
– Мама, а куда уехали Рудольф с Таней, – спросил шёпотом Курт.
– Сынок, тебе лучше этого не знать, – прошептала мать.   
Курт понуро опустил голову.
«Надо же, попал в историю…» – С горечью подумал он. – «Что же делать?»
 
5.
Сентябрьский репортаж Кирилла Воронцова о положении в Приднестровье, несмотря на основательные «редакционные коррективы», был одобрен руководством и появился в ряде печатных изданий.
В конце октября шеф вызвал Воронцова к себе в кабинет и, крепко пожав руку, объявил:
– Товарищ Воронцов! Вы у нас известны своими репортажами из «горячих точек»! Такая уж у нас работа, всюду бывать, писать и снимать! Отправляйтесь опять в Молдавию. Республика вам хорошо знакома. На сей раз, там разразился глубокий кризис между центральной властью и районами на юге республики, так называемой Гагаузией. Обеспокоенные намерениями Молдавии выйти из Союза, гагаузы, а так же русские, украинцы, болгары и прочее русскоязычное население через своих лидеров объявили о выборах в Верховный совет Гагаузии с намереньем учредить собственную республику и даже выйти из состава Молдавской ССР.
Ситуация – прямо сказать непростая. Командировочное удостоверение, командировочные деньги и билет на утренний авиарейс до Кишинёва получите после обеда. Курьер уже отправился во Внуково. Так что вперёд, товарищ Воронцов! Мы надеемся на вас!
– На какой срок рассчитана командировка? – Спросил Кирилл, ошарашенный неожиданно свалившимся на него заданием.
– Завтра двадцать шестое, пятница. Опаздываем, товарищ Воронцов, опаздываем, – задумчиво произнёс шеф, мысли которого перескакивали с одного на другое – «столько событий в стране, разве за всем успеешь?» – Командировочные с учётом проживания в гостиницах, получите на неделю до первого ноября. Если этого времени не хватит – позвоните или дайте телеграмму. По возвращении вам будет выплачена разница, ну а к празднику  вы в любом случае успеете вернуться в Москву. Возвращайтесь с репортажем! До встречи!
*
В Кишинёве, куда к трём часам по полудни 26 октября удалось добраться без особых препятствий, Воронцов едва не застрял, поскольку работа автовокзала была парализована. Билетные кассы закрыты. Автобусов нет. Из мощных металлических динамиков, прозванных в народе, если по-доброму – «колокольчиками», а если не по-доброму – «матюгальниками», разносятся противоречивые объявления. Вещают то на молдавском языке, то на русском, причём с такими жуткими искажениями, что ничего не возможно понять.
Жители районов, колхозники и рабочие совхозов, оказавшиеся по делам в столице Молдавии и застигнутые событиями на юге республики, где проживают гагаузы, которых, что греха таить, молдаване недолюбливают и эта нелюбовь взаимна, метались по привокзальной площади в поисках хоть какого автотранспорта, чтобы поскорее добраться домой.
Разнёсся слух, что вчера Мирча Друк – молдавский Председатель Совета министров приказал отправить все рейсовые автобусы в Комрат, усадив в них каких-то волонтёров, которых якобы набралось до пятидесяти тысяч!
– И где только набрали столько бездельников! – Негодовал пожилой колхозник, отстоявший с раннего утра на рынке и продавший без малого на сто пятьдесят рублей свинины, творога и сметаны. В город его доставил на «Жигулях» сын, а вот обратно Георгий Даду – так назвался житель села Чемишены Криулянского района, узнав, что Воронцов журналист, прилетевший из Москвы, был намерен добираться на автобусе.
Разговоры простых людей их взгляд на происходящее – немаловажная информация для журналиста. Воронцов смешался с толпой, стараясь задавать как можно меньше вопросов и при этом услышать и запомнить как можно больше, полагаясь на память, поскольку пометок в блокноте не делал, не желая привлекать к себе излишнее внимание, диктофон не включал и пока не делал снимков, убрав фотоаппарат в дорожную сумку.
Для того чтобы сделать хороший репортаж, подтвердив написанное фотографиями, Воронцову было необходимо хотя бы на несколько часов оказаться в Комрате, и он присматривался к людям, подыскивая попутчиков и намереваясь взять такси. Если ехать втроём, то не так накладно. 
– Гагаузы тоже хороши! – Продолжал накаляться колхозник по фамилии Даду. – И чего бунтуют? Чем ещё недовольны? Всё у них есть, и живут богаче нас, молдаван!
Чуть в стороне послышался пронзительный женский крик, и народ устремился туда, поглазеть, как двое мужиков били третьего, повалив и пиная его ногами. Бедняга дёргался, хрипел и пытался закрывать лицо руками, а женщина, очевидно, его знакомая, а быть может и жена, вцепилась в волосы одного из избивавших лежачего и кричала так, что не дай бог слышать.
Вот, расталкивая толпу, появился усталый щуплый милиционер, но вместо того, чтобы спасать несчастного от расправы, снял фуражку,  вытер ладонью пот и встал, наблюдая за происходящим.
Мужик, которого женщина ухватила за волосы и колотила маленьким кулачком в спину, обернулся и нанёс ей локтём сильнейший удар по лицу, разбив губы. Женщина охнула и зашаталась. С губ её закапала кровь.
Внезапно рядом с разъярёнными мужикам, избивавшими лежавшего на земле человека, защищавшегося от ударов из последних сил, возник высокий и крепкий молодой мужчина и двумя резкими короткими ударами уложил на землю двоих, избивавших третьего.
Зажав разбитую губу, женщина поблагодарила заступника и принялась помогать, как оказалось мужу, подняться на ноги. Тут в заурядное для последних лет происшествие, когда в республике кипели страсти и нередко с помощью рукоприкладства выяснялись межнациональные отношения, попытался вмешаться милиционер, но его оттеснили, и мужчина с женщиной затерялись в толпе.    
– Знакомы мне эти люди. Муж и жена, из Тирасполя, – пояснил оказавшемуся рядом Воронцову крепкий мужчина, владевший приёмами рукопашного боя. – Сидеть бы им дома в такое неспокойное время. Я вот из Болграда , сам наполовину молдаванин. Слава богу, Болград уже Украина. А то кишинёвская «ин-тел-ли-гэн-ция», – житель Болграда скривив лицо и нарочито растянул это, по-видимому, неприятное для него слово, надавив на «э», – хочет, чтобы Молдавия пошла под Румынию, да ещё прихватила с собой не только Комрат и Тирасполь, но и часть Бессарабии , что досталась Одесской области, а так же всю Буковину !
Но это у них не пройдёт ни в коем разе! Заартачатся – получат по морде и от Украины, и от Приднестровья, и от тех же гагаузов. Слышно, что в Тирасполе собираются казаки, а то уже и выехали в Комрат, поддержать гагаузов.
– Какие такие казаки? Откуда они взялись? – Поинтересовался ещё один озабоченный гражданин средних лет и довольно неопрятного вида, с аппетитом поедавший большую котлету, уложенную на ломоть белого хлеба. Судя по особому «одесскому выговору», не молдаванин и не украинец, не русский и не болгарин. Ехать ему до Измаила, да вот не получается.
Можно, конечно, добираться не напрямую, а через Одессу, но вдвое дальше, да и на Одессу автобусов нет. Приценялся измаилец к такси, однако, пользуясь таким случаем, ушлые таксисты и частники, занимавшиеся незаконным извозом, вдвое – втрое взвинтили цены и не останутся без пассажиров. Машины с «шашечками» и без то и дело отъезжали в разные стороны.
– Вот же, только евреи делают вид, что ничего не знают о казаках, – подозрительно посмотрев на гражданина, кушавшего нашпигованную чесноком котлету, укоризненно покачал головой молдаванин наполовину. Вторая же его «половина» оказалась украинской, поскольку чуть раньше он представился Воронцову как Серёга Тимчук, а теперь, поморщившись от сильного чесночного запаха, исходившего от котлеты, строго посоветовал жителю Измаила. – Ты бы убрал её подальше, дышать нечем!
– Да, да, извините, я сейчас, – пробормотал гражданин, не назвавший своего имени, и, быстро завернув недоеденную котлету в промасленную газету, убрал в пузатый портфель. Вытер губы клочком той же газеты, и как ни в чём не бывало опять о казаках: – Кубанские казаки? Запорожские?
– Наши, черноморские казаки , из Приднестровья! Вот какие казаки! Эти, если им не мешать, наведут порядок! У меня родня в Бендерах. В городе появилось слишком много милиционеров из Кишинёва, поговаривают, что среди них есть переодетые румыны то ли из «Сигуранцы» , то ли ещё чёрт знает откуда-то. В общем – та ещё сволочь! Злобные твари, издеваются над людьми, кричат, что Бендеры необходимо очистить от немолдаван, словом – «русских за Днестр, евреев в Днестр, а хохлы, дескать, сами разбегутся!..»
Слышь? – Обратился к недоевшему котлету гражданину словоохотливый полукровка Тимчук, сам полагавший себя не украинцем и не молдаванином, а, пожалуй, русским, поскольку кроме русского языка, на котором учился в школе, иными языками не владел, а из английского, молдавского или украинского знал лишь самые расхожие фразы и отдельные слова. – Ваши стали уезжать из Бендер. Кто в Москву, кто в Америку, кто в Израиль. Тем, кто в Израиль, помогают.
– Кто же им помогает? – Поинтересовался Воронцов.
– Оттуда им помогают, из Израиля. Приезжают сюда всякие, с деньгами. Может быть и агенты «Моссада» . Кто их знает. У нас теперь никого не проверяют, всюду бардак! И куда только смотрит Москва? – Теперь Тимчук укоризненно посмотрел на Воронцова и горько добавил: – да никуда…
Осмотрелся по сторонам и заметил.
– Однако, выбираться надо отсюда, искать такси или частника. Вам куда? – Поинтересовался он у Воронцова.
– В Комрат, а там будет видно.
– Нам по пути. Найдём третьего и можно ехать!
– Возьмём измаильца? – Взглянув на недоевшего котлету гражданина, – предложил Воронцов.
– Этот не подойдёт! – Замотал головой Тимчук. – Да его и водила не возьмёт. Насквозь провонял чесночными котлетами!
– Ищите машину до Измаила? – Возник из толпы молодой прапорщик-пограничник в полевой форме – гимнастёрке и хорошо начищенных хромовых сапогах. В правой руке ладный прапорщик держал чемодан, а в левой шинель, которую снял ввиду тёплой погоды.
– Ну? – отозвался Тимчук.
– Есть «Жигули» до Измаила. О цене договоримся. Едем? – Прапорщик поставил чемодан на асфальт и перехватил шинель в правую руку.
– Тебе дальше всех, москвичу до Комрата, а мне до Болграда. Идёт? – Посмотрел на пограничника Тимчук.
– Идёт! Давайте быстрее, пока не перехватили машину, – заторопился прапорщик. –  Желающих выбраться из Кишинёва немало!   

*
В машине, которая, наконец, выбралась из города и побежала по неплохой заасфальтированной дороге на юг республики, разговорились. Прапорщик оказался чистокровным молдаванином, однако по-русски говорил как прирождённый русак. Срочную службу отслужил в ГСВГ в мотострелковом полку, а как вернулся домой, в совхозе у него не заладилось, и пошёл двадцатилетний парень Гриша Сырбу служить по контракту в погранвойска.
Служил на границе с Румынией на погранзаставе, стоявшей на берегу Дуная в должности старшины и возвращался к месту службы из краткосрочного отпуска, который провёл у родителей в селе под Бельцами .
– Видел как ты, браток, уделал тех, что били лежачего! – Сделал пограничник комплимент Тимчуку. – Спортом занимаетесь?
– В армии занимался. Мастер спорта по боксу и первый разряд по самбо. Был чемпионом Одесского округа , – признался Тимчук. – А ты, стало быть, на румынской границе служишь?
– Служу, третий год из контракта на пять лет. В наряды не хожу, служу по хозяйственной части.
– Будешь продлевать контракт?
– Нет. Невеста у меня есть. Весной поженимся. Пока срок контакта не выйдет, а то и досрочно, поскольку кругом творится чёрт знает что, поживёт на заставе, а потом вернёмся в село. Совхоз у нас богатый, вместе будем работать, детишек родим! – Заулыбался старшина, однако улыбка быстро сошла с его загорелого лица. С тревогой посмотрел прапорщик на Воронцова.
– Вот вы, товарищ, приехали из Москвы. Корреспондент. Объясните, что происходит? Как допускают такое? Почему власть потакает всякой мрази? Жили спокойно и вот – на тебе! Так и до смертоубийства дело дойдёт. И что тогда делать? Как жить? Или в Румынию уходить, как об этом кричит Мирча Друк , призывая громить гагаузов и обуздать Тирасполь? Так что, какие уж тут границы Советского Союза, если республики не хотят вместе жить и вот-вот разбегутся! Ответьте, а то у нас поговаривают, что в Москве измена!
– Правильно говорят, – после продолжительной паузы с горечью признался Кирилл.
– Приехали! – воскликнул водитель. Шоссе было перекрыто двумя автобусами, возле которых на холодном ветру бродили взъерошенные мужики, кутались в куртки, курили, ругались и мочились возле колёс. Между ними прохаживался гаишник в милицейской форме и шлеме при белом поясе с портупеей и кобурой, с жезлом в руке.
Заметив «Жигули», милиционер не спеша направился в сторону машины для выяснения личностей пассажиров и их намерений, а Воронцов успел сделать несколько снимков и, в во избежание недоразумений, убрал фотоаппарат подальше.
– Волонтёры, собранные Друком в поход на Гагаузию, – Заметил Тимчук. – Сейчас подойдёт гаишник и потребует возвращаться назад. – Тут есть просёлки, где можно проехать? – Спросил он у пожилого и политкорректного водителя, не выражавшего никому своих симпатий.
– Поищем, только после дождей грязи на грунтовках по брюхо, машину не отмоешь. Кое-где толкнуть придётся. Доплатить бы надо?
– Толкнём и доплатим по червонцу, – пообещал Тимчук. – Да ребята? – Посмотрел он на московского корреспондента и прапорщика-пограничника. – Давай-ка, разворачивайся, нечего дожидаться гаишника.
Машина развернулась и через четверть часа уже пробиралась на малой скорости по вспухшей от дождей грунтовой дороге, проложенной поверх тучных молдавских чернозёмов. По обе стороны такой труднопроходимой для «Жигулей» дороги тянулись убранные поля, на которых выращивали пшеницу, кукурузу и подсолнечник.
Несколько раз увязали в грязи. Закатав по колено брюки и натянув на ботинки безразмерные резиновые сапоги с обрезанными покороче голенищами, которые имелись на такой случай у запасливого водителя, выбирались из машины и толкали. Потом счищали грязь с сапог, убирали их в целлофановые пакеты и ехали дальше пока не добрались до неширокой бетонки, где выставили пост приднестровцы, прибывшие на помощь жителям Гагаузии.
Здесь Воронцов внёс свою долю платы водителю «Жигулей» и распрощался с попутчиками, одному из которых в Болград, а другому в Измаил. Сам рассчитывал пробыть в Гагаузии пару дней, а потом побывать в Приднестровье, добравшись до Тирасполя вместе с рабочими и казаками, поскольку начался постепенный отвод волонтёров и приднестровцев. Этому обстоятельству способствовали и армейские подразделения, прибывшие в зону конфликта из Одесской области. Несколько хорошо знакомых Кириллу Воронцову БТР-60 ПБ с солдатами, которыми командовал старший лейтенант, расположились на окраине села.   
Рабочие-дружинники из Тирасполя, среди которых имелись и казаки в форменных дедовских фуражках, радушно приняли московского корреспондента АПН, угостили гречневой кашей с мясом и горячим чаем с отличным белым хлебом, ломти которого полная розовощёкая красавица-казачка, намазывала сливочным маслом.
Приднестровцы, отметившие первый месяц со дня провозглашения своей республики , о многом рассказали московскому журналисту, так что информации набралось на хороший репортаж. Совместно с подразделениями Советской Армии, введёнными в южные районы Молдавии, этим людям, пришедшим на помощь гагаузам, удалось остановить волонтёров Друка на подступах к Чадыр-Лунгу и Комрату , и они с  удовольствием позировали перед фотоаппаратом Воронцова, надеясь прочитать о событиях в Гагаузии в центральных газетах, которые пока поступали в республику.
   
* *
Закончился первый «гагаузкий» этап напряжённой командировки Кирилла Воронцова и первого ноября он уже знакомился с жизнью столицы Приднестровья – славного города Тирасполя. Согласно укоренившейся у приднестровцев версии, Тирасполь был основан как крепость на левом берегу Днестра великим русским полководцем Александром Васильевичем Суворовым, который два века назад освобождал причерноморские земли от господства турок . 
В этих благодатных краях, которые присоединялись к России в конце восемнадцатого века, свыше тысячи лет назад проживали славянские племена Тиверцев и Уличей , подчинявшихся Киевской Руси, а, следовательно, здесь была, есть и будет Русская земля, которая никогда не пойдёт ни под Румынию, ни под НАТО.
Ведь не случайно, в начале девяностых годов прошлого века, вопреки устным, ничем не подкреплённым обещаниям Горбачёва, что НАТО ни на пядь не продвинется на Восток, о таком повороте уже задумывались многие пока ещё советские люди. В первую очередь это были русские и русскоязычные граждане, которые проживали в республиках Прибалтики, Молдавии, на  Украине и в Белоруссии, где местная «национальная интеллигенция», вскормленная «прорабами перестройки», беспрестанно охаивающая всё советское и русское, бредила «общечеловеческими и европейскими ценностями», такими как «ничем неограниченная свобода», доллар, ВТО , НАТО и прочее…
В кармане у Кирилла уже лежал билет на скорый поезд Кишинёв – Москва, следовавший через Тирасполь отправлением двадцать два тридцать третьего ноября, однако ближе к вечеру второго ноября Воронцов оказался в Дубоссарах. В этот ключевой для Приднестровья город его подбросили из Тирасполя рабочие с механического завода, с которыми он познакомился несколько дней назад в Гагаузии и успел подружиться.
– Ты, браток, смотри, снимай и записывай всё, что увидишь! – Дружески пожелал московскому журналисту попутчик и рабочий-слесарь, назвавшийся Жорой Лозинским. – Пусть в Москве знают, до чего довело нас горбачёвское «новое мышление» и распроклятая перестройка! Поступила информация, что в ближайшее время «бурундуки» попытаются пробиться через наши заслоны и, захватив мост, закрепиться на левобережье, создать, как говорят военные, плацдарм на нашем берегу и взять под контроль Дубоссары – город ключевой, через который проходят дороги, связывающие юг и север Приднестровья. К тому же здесь находится электростанция, питающая Кишинёв и ещё пол Молдавии! – С гордостью добавил Жора.
– Откуда поступила информация? Что за «бурундуки»? – Спросил Воронцов, осматривая и фотографируя мост и прилегающий к нему берега Днестра, заполненные народом. Слева, на передних рубежах за баррикадой, возведённой посредине моста, под флагами ПМССР заняли оборону молодые рабочие и парни из окрестных сёл, некоторые в дедовских форменных казачьих фуражках, шароварах, заправленных в сапоги, гимнастёрках со старинными казачьими погонами и без таковых. За ними разместились пожилые ветераны, многие из которых воевали с фашистами и теперь вышли на защиту своей молодой республики, которую не признаёт Кишинёв. Среди ветеранов, митинговавших с самого утра, к которым в течение дня подтягивались рабочие и колхозники, много по-боевому настроенных пожилых женщин с красными флажками, и транспарантами в защиту Приднестровской Молдавской Советской Социалистической Республики.       
Справа от моста впереди волонтёров, которые из Гагаузии передислоцировались к Дубоссарам, сосредотачивался крупный отряд милиции. Судя по обмундированию, защитным жилетам, и шлемам – бойцы республиканского ОМОНа, причём, помимо дубинок, прозванных в народе «демократизаторами», омоновцы были вооружены автоматами. Эти подразделения, созданные по всей стране с ведома Горбачёва для борьбы с протестующим против «реформ» народом, кое-где, в том числе и в Москве,  уже зарекомендовали себя с дурной стороны и люди на мосту заволновались.
«Неужели будут стрелять?»
– Наши люди есть и на правом берегу, передают информацию, а «бурундуками» у нас называют самых оголтелых молдавских националистов, которых на нас натравливает Мирча Друк и прочая сволочь, окопавшаяся в Кишинёве, призывающая к воссоединению Молдавии с Румынией. Если у них и выйдет такое, ввиду предательства со стороны союзного центра и вашего Горбачёва, то это без нас! – пояснил Воронову Тираспольский рабочий Жора Лозинский, и, попрощавшись с московским журналистом, которого возможно больше не увидит, поспешил встать в первых рядах защитников Дубоссар.
Слова «вашего Горбачёва» задели Воронцова, поскольку Горбачёв был руководителем всей страны и это к глубокому сожалению многих советских людей, но для обид не было времени. Кирилл чувствовал, что вот-вот начнётся штурм укреплений на мосту, и приготовил фотоаппарат, чтобы запечатлеть самые критические моменты.
«Как-то всё обернётся?» – С тревогой подумал он. – «Неужели будут стрелять и прольётся кровь?»
Среди людей в штатском или в пёстром казачьем обмундировании, Кирилл заметил двух мужчин средних лет в армейских камуфлированных куртках с воротниками из искусственного меха и в офицерских фуражках с чёрными околышами.
«Военнослужащие!» – догадался Кирилл и поспешил к ним, готовя на ходу вопросы.
Рассматривая звёздочки на погонах, представился корреспондентом АПН и офицеры пожали Воронцову руку.
– Товарищ подполковник, – обратился Кирилл к старшему по знанию черноволосому, с лёгкой проседью офицеру с тщательно выбритым смуглым лицом, пытаясь угадать его национальность. – Вы пришли сюда согласно приказу начальства или по велению сердца? Вы служите в Приднестровье или здесь ваш дом? Если возможно – представьтесь, представьте вашего спутника, товарища капитана.
– Подполковник Рустамов, служу в Приднестровье, – ответил старший по возрасту и званию офицер, – а это капитан Сорокин, мой сослуживец.
– Вы не из местных? – Спросил Воронцов.
– Что, удивились моей фамилии?
– Да, – признался Кирилл.
– Нет, не из местных. Родом из Таджикистана. Служу здесь уже двенадцать лет. Женат на местной молдаванке, а дети, – подполковник улыбнулся, – дети у нас уже русские!
– Можно вас сфотографировать?
– Давай, москвич, снимай! Снимай, всё, что увидишь! Снимай, пусть это увидят в Москве! Пусть, наконец, задумаются, что творят!
«Задумаются, ли?» – Тяжело вздохнул Кирилл Воронцов и поспешил занять позицию удобную для съёмок.



6.
С Дакара начинается настоящая Африка! –  Указав на панораму крупного портового города, разместившегося на глубоко вдающемся в океан мысе, к которому приближался итальянский сухогруз, ходивший под панамским флагом, пояснил немцу из Баварии Гюнтеру Кольбергу уроженец Южной Африки Карл Моос, сопровождавший груз металлопроката из Барселоны в Кейптаун.
Моос был коренным южноафриканцем или буром, как себя называли белые уроженцы ЮАР, предки которых переселились на благодатный юг Африки из Германии и Голландии лет четыреста назад. За время относительной изоляции от Европы, язык первых переселенцев заметно отстал от развивающегося немецкого и уже в девятнадцатом веке стал особым диалектом, получившим название африкаанс.
В пути одногодки Кольберг и Моос сдружились и общались на двух по сути родных для них языках – немецком и африкаансе, вполне сносно понимая друг друга.      
Поначалу Карл не мог понять, зачем Гюнтер перебирается из богатой Германии, населённой белыми людьми, к тому же немцами, в Южную Африку, да ещё в Намибию, где белых людей гораздо меньше, чем в ЮАР. Зачем молодой немец перебирается на постоянное местожительство туда, где с недавних пор правят пришедшие к власти чернокожие африканцы, получившие независимость. Где не в пример Трансваалю, Наталю или Капской провинции чрезмерно жаркий климат и большая часть страны представляет собой безводную и бесплодную пустыню. Даже после того как Гюнтер признался, что в Намибии, вероятно, живут его дальние родственники, удивлённый Карл лишь покачал головой:
– Вероятно, живут дальние родственники? И на этом основании ты собрался на край света, не зная, кто твои родственники и где их искать? Ну ты даёшь, Гюнтер! Уехать из Германии чёрти куда! – Продолжал удивляться Моос, попытался закурить, однако свежий океанский ветер задул пламя зажигалки и, передумав, он убрал пачку с сигаретами в карман.
– Знаешь, Гюнтер, я и сам бы не прочь перебраться в Европу или на худой случай в Америку. Белой Южной Африке приходит конец. Нас, коренных буров становится всё меньше и меньше. Богатства нашей земли – золото, алмазы, уран перешли в собственность американцев, которые завозят в Южную Африку тысячи чернорабочих из Конго, Замбии, Родезии и прочих стран для работы в шахтах.
Эти переселенцы привозят с собой многочисленные семьи, оседающие на нашей земле и теснящие буров. При попустительстве хозяев ведут себя агрессивно. Особенно от них страдают женщины и девушки. Изнасилования становятся едва ли не нормой. Так что во многих местах, где жизнь становится невыносимой, белые люди вынуждены покидать землю, освоенную многими поколениями переселенцев. Вот так-то, Гюнтер, – вздохнул Моос и продолжил.
– Дед вспоминал, что его предки прибыли в Капштадт  из Нижней Саксонии. Были они из разорившихся крестьян, которых ожидала голодная смерть.
На новом месте, потеснив готтентотов, переселенцы поднялись, распахали плодородные земли, обильно родившие хлеб, отстроили просторные дома, развели скот. Ввиду нехватки женщин, многие породнились с готтентотами, которые приняли белых переселенцев. Вот и в моих жилах есть африканская кровь, – признался Моос. – Впрочем, готтентоты не были чернокожими, как банту , скорее цветными.
– Что-то незаметно, – улыбнулся Кольберг. – Разве что кожа чуть смуглее и глаза тёмные. Впрочем, таких немцев немало и в Германии, особенно в Баварии и Баден-Вюртемберге.
– Да, это так. Немецкая кровь оказалась сильнее, –  да и давно это было. Слышал от деда, что его пра-пра, он уже и сам не знает какая бабка, была африканкой. Впрочем, может быть, дед что-то и напутал…
– Может быть, и напутал, – согласился с Моосом Кольберг. – Зато мой ныне покойный родич – родной брат моего прадеда, воевал в Первую мировую войну в Африке в корпусе генерала Леттова . После окончания войны остался в Африке. Попал в Намибию, которую оккупировали англичане, и после двух лет пребывания в лагере военнопленных был освобождён. Однако не вернулся в Германию, остался в Намибии и взял в жёны девушку-сироту из племени гереро. Жена одарила его десятью детьми – семью сыновьями и тремя дочерями. Так что Вайсов в Намибии немало, со многими из них  встречался мой отец и, надо сказать, все красивые и сильные люди, смуглые, но скорее белые, с европейскими лицами. У некоторых даже голубые, в покойного родича, глаза, – разоткровенничался Гюнтер Кольберг, забыв о конспирации. Моос был хорошим парнем и, конечно же, не являлся агентом Федеральной безопасности Германии, которые могли разыскивать бывшего оберлейтенанта ННА ГДР Курта Вирена.
– Вайс? – переспросил Моос. У меня есть знакомые в Намибии по фамилии Вайс, о которых ты, оказывается, на удивление хорошо осведомлён! Не твои ли, Гюнтер, родственники?
– Возможно они. Кого ты знаешь? – Насторожился Курт, ожидая получить информацию о муже своей сестры Рудольфе Вайсе, который, по словам родителей, мог находиться вместе с семьёй именно в Намибии. Но где, ни он, ни родители не знал.
– Карла Вайса, он полицейский, живёт в Виндхуке, – принялся перечислять Моос. –   Густава Вайса, он служит в портовой таможне Людерица – второго порта Намибии, куда мы зайдём и примем обогащённую медную руду, из которой в Кейптауне выплавляют отличную медь.
Сухогрух простоит на погрузке не менее суток, так что можно будет сойти на берег, посетить бар и познакомиться с местными девицами, которые готовы одарить белого мужчину за весьма умеренную плату горячей африканской любовью, – ухмыльнувшись, пообещал Кольбергу Моос и признался, – в пути истоскуешься по женской ласке, а они тут как тут. Предлагают себя прямо у пирса, а комнатки для свиданий есть в баре. Советую попробовать горячую африканскую любовь.
– Нет уж, Карл, я поостерегусь, – отказался Кольберг.
– Боишься СПИДа?
– И этого тоже, – признался Кольберг, хотя был слишком не опытен в таких делах, и снимать девиц лёгкого поведения ему ещё не приходилось, да и не хотелось.
Бывший оберлейтенант ННА теперь уже бывшей ГДР мечтал познакомиться с порядочной девушкой и жениться. На родине это ему не удалось. Девушка, которая ему нравилась, предпочла младшему и к тому же безквартирному офицеру, обречённому на скорое увольнение, перспективного врача-нейрохирурга, делавшего успешную карьеру. 
Теперь он о ней не жалел. Недаром говорится, что если к другому уходит невеста, то неизвестно кому повезло. Впрочем, Курту всё-таки повезло, но не с девушками, которых будет ещё немало на жизненном пути, а в том, что ему удалось с помощью отца выбраться из Ростока на шедшем в Италию польском танкере, где служил старпомом старый знакомый семьи Вирен. В Италии при содействии капитана польского танкера Курту Вирену удалось купить не слишком надёжные документы на имя Гюнтера Кольберга и по протекции капитана, большое ему спасибо, устроиться пассажиром на итальянский сухогруз, шедший в Кейптаун с заходом в Людериц. Так что ищейки из федеральной службы безопасности потеряли его след.
Курт понимал, что в связи с его побегом у отца и матери возникнут проблемы, но родители успокаивали сына, что поскольку они уже советские граждане им не смогут помешать покинуть Германию. Жаль было оставлять обжитую квартиру, но ничего не поделаешь… 
– Ну, братец Гюнтер, как знаешь. Зря. Девицы в Африке такие, что надолго запомнишь. Если предохраняться, то не опаснее, чем в Европе. Хотел предложить тебе вылазку в ночной Дакар, где с этим похуже, чем на юге, но до Намибии ещё далеко, к тому же вижу, что тоже откажешься, а идти одному – не с руки. Так что до Людерица. Там я почти что дома, а тебе там сходить. Вот и познакомишься для начала с Густавом Вайсом. Расскажешь ему о себе. Чем чёрт не шутит, возможно, он твой родственник. И как это плыть в такую даль наобум, когда не знаешь, где остановишься, и как тебя примут? – Продолжал удивляться Моос.
– Впрочем, времени ещё много. Если передумаешь, то поплывём до Кейптауна. Поживёшь у меня, а там, если понравится, поступишь на службу. Белых везде принимают охотно. И не забудь, впереди экватор, так что по старому морскому обычаю придётся принимать крещение.
Я хожу по этому маршруту много раз, однако всегда охотно купаюсь в океане под нулевой широтой, –  напомнил товарищу бывалый бур Карл Моос, рассматривая в бинокль Дакар, к которому приближался сухогруз. 

7.
К концу года, не дополучив обещанного финансирования, большинство тематических работ в НИИ что называется «зависли». Сотрудникам выплачивались «голые» оклады без квартальных и тематических премий, что, учитывая безудержный рост цен практически на все товары первой необходимости и в первую очередь на продукты питания, влияло на жизнь не самым лучшим образом. Денег хронически не хватало, да и на те, что платили, купить даже самое необходимое было непросто, особенно для работающих людей.
Олежек, которому в мае исполнилось три годика, с сентября ходил в детский сад, а Светлана вышла на работу. С наступлением холодов малыши часто простужались, и Света то и дело брала больничный по уходу за ребёнком, которого, как казалось родителям, не миновала ни одна болячка.
Многие из сослуживцев Соколова увольнялись из института в поисках более прибыльной работы, звали с собой Соколова, но Генрих отказывался, не желая бросать любимую работу. Ходили безрадостные слухи, но, тем не менее, никак не верилось, что в ближайшие годы у науки нет никаких перспектив.
«Ну не одни же идиоты сидят в правительстве, в ЦК, в Политбюро? Не все же они сошли с ума, наблюдая за тем, что творится на Втором Съезде народных депутатов  РСФСР, где все кому не лень только и поливали грязью партию, историю и достижения собственной страны, стараясь как можно больнее лягнуть преданных изворотливым Генсеком представителей старой гвардии, по-прежнему верных идеалам марксизма-ленинизма и социализма?» - Об этом в тот трудный год задумывались честные люди, поражаясь цинизму неведомо откуда взявшихся и раскрученных ораторов, вроде Гавриила Попова, Анатолия Собчака, Валерии Новодворской, Галины Старовойтовой и иже с ними, которых уже знала вся страна.
Люди, не утратившие рассудка, которых оставалось не так уж и много, поражались не только эти фантомам, но и собственному оболваненному народу, среди которого было немало казалось бы умудрённых жизненным опытом пожилых ветеранов Великой отечественной войны, орденоносцев и руководителей.
Даже эти люди, хотевшие жить в государстве, которым по-прежнему полагали «модернизированный СССР», упорно не замечали предательских трещин в виде парада суверенитетов, грозивших распадом Великой Страны, а так же прохиндеев или шоуменов, как назвали бы за океаном тех «героев», что «резвились» в те декабрьские дни на последнем Съезде народных депутатов.
– Горбачёв себя изжил! Президентом обновлённого Союза, в крайнем случае, Российской Федерации, должен стать Ельцин, а премьер-министром – Собчак! – Едва ли не всем сотрудникам института и на полном серьёзе внушал «назначенный сверху» новый заместитель главного инженера – человек пожилой с большим партийным стажем и с не слишком благозвучной фамилией Огрызков.
Слабо разбираясь в технических вопросах, товарищ Огрызков постоянно вступал в отчаянные споры со своим непосредственным начальником Иваном Васильевичем Емельяновым, убеждая по его собственному выражению «закоренелого коммуниста», неспособного к перестройке, в том, что институт перегружен «нерентабельными» темами и следует как можно скорее перестраиваться, избавляясь от «оборонных заказов».
Вот только, как и чем занять коллектив института, ни товарищ Огрызков и те крайне политизированные люди, возле которых он «крутился» в последние годы, не знали, да и об этом ли думать, когда в стране грядёт едва ли не революция!?
«Слава богу, закончилась «холодная война» ! Слава богу, наконец-то избавились от полнейшей гегемонии партии  и «безмозглого» пролетариата! Мы приведём к власти новых, опытных и грамотных людей, которые, наконец, наведут в стране порядок и она выйдет в безусловные мировые лидеры по всем направлениям!» – Так рассуждали эти и в самом деле недалёкие люди, не замечая, что к власти рвутся откровенные дилетанты, хамы, хапуги, карьеристы, а то и хорошо организованные преступные группы из матёрых уголовников, сделавшие ставку на тупого пьяницу и разрушителя.
Что уж говорить о простом трудовом народе, которому даже трудно представить, что уже недалёки те времена, когда закроются заводы и фабрики, кормившие их семьи. Когда наиболее доходные предприятия союзного значения, нефтяные скважины, шахты и прииски окажутся в руках проходимцев, которых «назначили» за океаном. Когда появится и укоренится в русском языке неведомее прежде слово «олигарх».       
 
* 
Под конец рабочего дня Соколову позвонил Иголкин. Генрих ждал этого звонка и, предупредив Светлану, что задержится, поспешил в офис Генерального директора компании «Апогей», как позиционировал себя Иголкин, ушедший из института полгода назад и по его словам целиком сосредоточившийся «в области бизнеса», тем не менее, окружённого непроницаемой тайной.
Чем он занимался, толком никто не знал, но деньги так и «сыпались» к нему со всех сторон. Несколько молодых сотрудниц из института, мужчинам Иголкин предлагал значительно реже, перешли к нему на работу в качестве ещё не привычных для нас менеджеров и получали втрое – вчетверо больше, чем институтский завлаб с учёной степенью в прежние годы.
– Переходи работать ко мне, – не раз приглашал Соколова Иголкин, – не обижу. Ты мне всегда нравился и сможешь добиться многого. Осваивай профессию менеджера, которая уже очень скоро станет самой востребованной!
Вспоминай двадцатые годы. Даже Ленин был вынужден ввести НЭП  и если бы не «кровавый тиран Сталин», отменивший «мудрый ленинский план», у нас сейчас была бы совсем другая страна!
– Или её не было бы совсем! Раздавили бы «тряпочную» Россию германские танки! – Парировал Соколов.
– Ах да! Сталинская индустриализация! Впрочем, история не имеет сослагательного наклонения, и ну её историю-клячу куда подальше! – С присущим ему пафосом признавался Иголкин.
От его неоднократных предложений Соколов отказывался. Ему никак не верилось, что тот беспредел, который творила в криминально-спекулятивной экономике распоясавшаяся «нарождающаяся буржуазия», продлится так долго.
– Будет же этому конец! – Скрипел он зубами, видя, что происходит со страной, уставшей от пустой болтовни обласканного на Западе Генсека, который шаг за шагом целенаправленно приближал Советский Союз к краху, выжидая момент для окончательного удара…

*
– Да не переживай ты, так, Генрих Ярославович! – После приветствий и энергичных рукопожатий, встретил его сочувственными словами Иголкин. – Всё с твоим Егоркой в порядке! Помню, как приводил ты его, пятилетнего, в институт на «ёлку». Теперь ему пятнадцать лет. Ростом в тебя, чуть не дорос, да и лицами вы похожи! Станет взрослым, сам решит, где ему жить.
Вот фотографии, – Иголкин достал из ящика стола конверт. – Я его видел минут десять. Позвонил по телефону, он вышел. Я сделал несколько снимков на «Полароид» . Удобно! Сразу готовое цветное фото!
Генрих раскрыл конверт и, достав несколько фотографий – портретных и во весь рост, принялся с жадностью рассматривать их. С фотографий на него смотрел высокий юноша крепкого сложения, блондин, голубоглазый. Лицо, покрытое южным загаром, слегка хмурое, без тени улыбки. Егор и в самом деле был очень похож на отца, от матери почти ничего, разве что характер. Такой же упрямец…
– Вы разговаривали? – Спросил Соколов.
– Я вызвал Егора по телефону. Хорошо, что он оказался дома, а твою бывшую жену не видел. Узнав, что я твой знакомый, парень разволновался, но быстро взял себя в руки и попросил передать привет. Сказал, что учится в школе, но хочет поступить в технический колледж, чтобы получить специальность электрика.
Ашдод , куда два года назад перебрался из Тель-Авива с семьёй и остатками своего «потрёпанного бизнеса» господин Рубин, городок по нашим меркам не большой, с рабочими местами там туго, а электрики всегда востребованы.
Пока твой сын подрабатывает расклейкой рекламы, увлекается спортом: плаванием, дзюдо и спортивной стрельбой. Вот, пожалуй, и всё, – признался Иголкин. – Егор дал себя несколько раз сфотографировать, попрощался и убежал на тренировку.
Я переговорил со старушкой, сидевшей на скамеечке возле дома, гдё живёт твой парень. Дела у них неважные. Бизнес Рубина «накрылся», сам виноват. Мать его, затащившая Рубина в Израиль, умерла от тяжёлой болезни. Твоя бывшая вовсю «гуляет» с каким-то Давидовичем, тоже перебравшимся в Ашдод из Союза. Из Бендер, это в Молдавии. Твоя бывшая пьёт и постоянно скандалит с Рубиным, не давая покоя соседям…
– Ладно, Адам Евгеньевич, дальше не надо. – Остановил Иголкина Соколов. – Ты передал Егору мой почтовый адрес?
– Конечно, передал!
– Что он сказал?
– Ничего, сунул в карман и убежал.
– Сколько я тебе должен за фотографии?
– Что ты, Генрих! Брось! Право, такие мелочи! – Запротестовал Иголкин. – А в целом Израиле жить не плохо! У нас сейчас темень, слякоть, гололёд. То дождь, то снег, а там сухо и тепло. Когда улетал, термометр в аэропорту Бен-Гурион показывал плюс двадцать один!
А какое там море! Наше, Чёрное море, в подмётки не годится! Представляешь – приливы и отливы! Водичка – девятнадцать градусов и это в декабре! И почти всегда чистое голубое небо! – Делился своими впечатлениями Иголкин.
– Тель-Авив – просто цветущий сад среди роскошных особняков тридцатых годов и современных высотных зданий. Осмотрев город и ухоженные улицы, на которых разгуливает праздная публика, преимущественно в белых штанах, я понял, что о жизни именно в таком вот городе и мечтал герой бессмертного произведения Ильфа и Петрова, названный ими Остапом Ибрагимовичем.  Впрочем, в переводе на местный, израильский язык, имя это будет звучать, как Иосиф Абрамович, которому и в самом деле было бы не плохо на «исторической родине», где к тому же немало настоящих мулаток, о которых мечтал товарищ Бендер. Время от времени эти африканские иудеи прибывают на ПМЖ в Израиль из Эфиопии и год от года их становится всё больше и больше , – уточнил наблюдательный Иголкин.
– Кажется, Бендер мечтал о Рио-де-Жанейро, – отрешённо припомнил Соколов, думавший о сыне.
– Это потому, что Тель-Авива, как и самого Израиля в те времена просто не было,  и по Палестине, где ещё только предстояло построить государство всех евреев, бродили дикие бедуины с козами и верблюдами.
Впрочем, шут с ним, с выдуманным Бендером. Жаль, что не соглашаешься работать у меня. Съездили бы вместе, осмотрели Иерусалим, до которого я так и не добрался. Всё-таки «Святой город». Правда, там слишком много арабов, а среди них террористов. Говорят, что там подвешивают в автобусах куски копчёной свинины, чтобы террорист-смертник не рассчитывал попасть в рай, где его будут окружать «сорок черноглазых девственниц», – Ухмыльнулся Иголкин. – Но это так сказать, местный «трагикомический юмор», а на самом деле там такие дела разворачиваются! Вот-вот такие попрут «бабки»! – У Иголкина перехватило дух, очевидно от «скорых перспектив», и он выпил полстакана минеральной воды, забрызгав отпущенные по моде коротенькие бородку и усики, придававшие его невзрачному лицу некоторую солидность.
– Слушай, я тебя ещё не угостил! – Иголкин энергично прошёл к меблированной под орех стенке с внушительными папками с деловыми документами и со всевозможными справочниками. В стенку был вмонтирован бар, и Иголкин открыл его. Сверкнул внутренний свет, и под приятную музыку из недр бара выдвинулась полочка с красивыми бутылками. Наголкин взял одну из них, пожалуй, с самой скромной этикеткой.
– Израильская водка, называется «Старый еврей», – хитро подмигнул Иголкин. – Хочешь попробовать?
– Давай, – махнув рукой, согласился Соколов, и они выпили по крохотной двадцатиграммовой рюмке. Впрочем, водка оказалась так себе, много хуже «Столичной».
– С израильтянами рассчитаюсь – лечу в ЮАР, – запив минеральной водой, продолжил Иголкин. – Это в Южном полушарии, там сейчас лето и не менее грандиозные перспективы!..
– Спасибо тебе, Адам Евгеньевич за фотографии и угощение, я, пожалуй, пойду, – прервал Соколов словоохотливого бывшего сослуживца, убирая во внутренний карман пиджака конверт с фотографиями, которые решил не показывать Светлане.
«Покажу маме», – подумал он.
– Да подожди ты! – Остановил его Иголкин. – Уйти всегда успеешь, а мне сейчас позарез нужны очень добросовестные, надёжные и толковые люди. Как воздух нужны!
– Это я-то, кандидат наук? Системщик? Программист? – Не смеши меня, Адам Евгеньевич, не смеши! Да и что мне у тебя делать?
– Напрасно ты так думаешь, – не согласился Иголкин. – Какие сейчас дела в институте?
– Сам знаешь, плачевные, – ответил Соколов. – Финансирование многих тем приостановлено. Денег едва хватает на выплату зарплаты, о премиях уже забыли. Многие, зачастую лучшие специалисты увольняются и занимаются чёрти чем, в том числе так называемым «челночным бизнесом». Стыдно…
Народ политизирован до крайности, в институт проникают представители расплодившихся в последние месяцы политических партий, как зарегистрированных, так и нет. Помнишь Яшу Шахидевича?
  – Кто же его не помнит! – Усмехнулся Иголкин. – Балбес ещё тот, и тот глупец, кто выдвинул его на должность начальника отдела.
– Ты о Райкине?
– О нем, о ком же, только не о покойном народном артисте или его сыне, которые известны широкой общественности, а о Лёве Райкине, отец которого был профессором математики. Ну да бог с ним, с Райкиным. Немало попортил «этот Лёва» мне крови, но я на него не в обиде. Давили по партийной линии, поскольку в те времена так «было положено». Между прочим, недавно просил пристроить в мой «Апогей» свою родственницу.
– Пристроил?
– Отказал. Пользы мне от него никакой, к тому же «блатных» не беру принципиально, мне нужны ответственные и исполнительные люди. Яшка тоже просился – нахал этакий! Неприятнейший тип. Родом из Молодечно , «косит под татарина», так у него и в паспорте записано, только где ты видел татарина с такой фамилией? Знаешь кто этот «фрукт»?
– Кто же? – поинтересовался Соколов.
– Караим ! Знаешь что это за народец такой?
– Знаю. Вступил Шахидевич в «Демократический союз»  и развернул в институте «бурную политическую деятельность». В своё время был обижен на то, что не приняли его в КПСС, а теперь этим гордится. Огрызков ему во всём помогает, но сам в этот «Союз» не вступает, партиец хренов, ветеран Войска польского.
– Какого войска? – Не понял Иголкин.
– Ты разве не знаешь?
– Про войско знаю. Есть такое у поляков. Только причём здесь Огрызков?
– Мне он рассказал. Видно я вызываю у него доверие, – усмехнулся Генрих. – Оказывается, во время войны был Огрызков зачислен в сформированное на нашей территории Войско польское . Поляков для этого войска не хватало, вот и зачисляли туда наших ребят. Видел фотографию Огрызкова в конфедератке . К концу войны дослужился до подпоручика. Но это так, к слову, – добавил Соколов.
– Просил взять в «Апогей» сына, но я отказал, вспомнив старую русскую поговорку: «Яблоко от яблони далеко не падает», – припомнил Иголкин.
– Это точно! – согласился с ним Соколов. – Недавно к нам в институт пожаловала некая мадам Новосельская из «Демократического союза». Знаешь такую, Адам Евгеньевич?
– Кто же её не знает! – Ухмыльнулся Иголкин. – Яда в бойком языке этой дамочки с избытком, что полностью соответствует её внушительным габаритам! Что врёт, что «чешет» матку-правду – берегись! Однако часто её заносит так, что захлёбывается.  Ну и как, пропустили?
– Нет, в институт её не пустили, так она митинговала под окнами. Шумела так, что на всех этажах было слышно и это через двойные стёкла!
Я знаком с её отцом, – отдышавшись, признался Иголкин. – Когда-то вместе работали. По его словам, он уже лет десять не поддерживает с дочерью отношений, а протестное недовольство буквально ко всему развилось у неё ещё с пионерского возраста. Просто-таки бунтарка какая-то! Была замужем, но говорят, что муж сбежал от неё чуть ли не через неделю, так достала, – дополнил Иголкин то, что слышал от отца Новосельской, которую теперь часто показывали по телевидению.. 
– Слышал, что маму твою, Генрих Ярославович, исключили из партии. Это так?
– Исключили, ещё в феврале, за публичную критику политики, проводимой Горбачёвым.
– Переживает мама?
– Думаю, что да, но виду не подаёт.
– Видел твою маму пару раз. Красивая, сильная женщина! – Признался Иголкин. – Сколько ей сейчас?
– В сентябре исполнилось семьдесят, – ответил Соколов.
– Отлично выглядит, ей и не дашь больше пятидесяти. Передавай маме привет. Её бы я тоже пригласил в свою компанию. В совершенстве владеет английским языком. Это ведь капитал!
Возвращаюсь к своему предложению. Иди ко мне работать. С наукой пока подождём, а вот коммерция, она брат, требует точных расчётов! Мир меняется и больше других стран меняется наша с тобой страна! Эпохе социализма и несостоявшегося коммунизма приходит конец. Под руководством сгнившей на корню партии страна проплутала почти три четверти века в каких-то дебрях и теперь возвращается на правильный путь, проложенный другими, более успешными странами.
Скоро мы станем единым целым с развитыми государствами мира, в котором не будет ни того капитализма, о дикой сущности которого нам вдалбливали в головы все прошедшие годы, ни социализма с недостижимым коммунизмом, а что-то иное…
Произнеся такие слова, даже большой циник, каким стал за последние годы Адам Евгеньевич, он умолк и, по-видимому, задумался.
– Так что же грядёт? Криминализм? – Невесело усмехнувшись, помог ему Соколов.
– Ну ты сказал! – Возмутился Иголкин. – Не скрою, криминала хватает и сейчас, но мы – новая элита станы будем с этим бороться всеми имеющимися у нас средствами!
  – Ничего у вас, я имею в виду тех, кто будет воссоздавать капитализм, не получится! – Заявил Соколов, не сомневавшийся в правдивости своих слов. – Погубите страну, только и всего. Разорвёте на части, которые станут враждовать между собой. В лучшем случае сделаете её сырьевым придатком более успешных стран, а то и обезлюдевшим сафари-парком для иностранных туристов и охотников за «дикой экзотикой», – высказал свои сомнения Соколов, много размышлявший над будущим своей страны, которое готовил ей Генсек и в самом деле сгнившей партии под аплодисменты окончательно одураченного народа.
«Боже мой! Сколько же кругом дебилов, восторгающихся пустоголовым, помеченным не иначе как самим Сатаной, словоблудом, занимавшим должности Генерального секретаря  и Президента, или его карикатурным антиподом, а по сути, единомышленником с помятым, пропитым бульдожьим лицом и крупной седеющей головой, лишённой мозгов?» – С ужасом думал Генрих, не умея прогнать эти тяжкие, изглодавшие его мысли.
– Я вот, пока ещё член партии, с которой, впрочем, пора заканчивать и рвать партбилет, не забыв публично покаяться в том, что по слепоте своей или по глупости состоял столько лет в этой «преступной организации», – ухмыльнулся Иголкин, пошутив таким гнусным образом, – и то настроен куда оптимистичнее тебя, Генрих. Ты же, ни дня не состоявший в этой организации, цепляешься за старое. Не пойму за что ты цепляешься? За Ленина? За Сталина? За социализм?
– Адам Евгеньевич, я пошёл! – С трудом, сдерживая себя от накопившегося гнева, Соколов встал со стула и направился к двойным наглухо закрытым от постороннего шума дверям кабинета Генерального директора компании «Апогей».
– Ладно, не горячись! – После непродолжительной паузы, чуть поостыв и улыбаясь, продолжил Иголкин. – Я тебя уважаю, Генрих. Сильно уважаю и хочу, чтобы ты работал в моей компании. Хочу, чтобы хорошо зарабатывал и хорошо, чёрт возьми, жил! Ладно, скажу тебе по секрету, знаю, не разболтаешь. Знаешь, какие у моей компании интересы в Израиле?
– Может быть не надо? Я пойду? – Остывая вслед за Иголкиным, остановил его Соколов.
– Нет, Генрих, подожди! Странный ты человек! Семья у тебя, ребёнок, а от денег отказываешься. Слышал, что Ирак оккупировал Кувейт ?
– И что же?
– Не встретив серьёзного сопротивления, Саддам Хусейн  обнаглел и теперь намерен подчинить себе весь Ближний Восток. Близится большая война в этом регионе, а именно там находится Израиль.
Ирак обладает ракетами с химическим, а возможно и с бактериологическим оружием, которое может в любой момент обрушиться на прикрытые кипами головы верующих иудеев и на неприкрытые головы прочих израильтян, а они к этому совершенно не готовы! В стране практически нет противогазов! Есть только в армии, а гражданское население практически беззащитно!   
В то же время у нас только в армии, не считая структур Гражданской обороны, хранятся миллионы комплектов противогазов, которые военные не знают куда девать. Я начал закупать их большими партиями со складов военных округов и готовлю к отправке в Израиль, чтобы спасти мирное население от химического оружия, которое угрожает применить Ирак против своего заклятого врага.
Ожидается, что в сумме это составит не менее трёх миллионов комплектов, которые Израиль купит у меня по цене вчетверо выше, чем я возьму их со складов нашего неповоротливого Министерства обороны! Представляешь, получить такие барыши в торговле да ещё с самими евреями. Одно только это многого стоит!
Я ведь всё вложил в это дело! Понимаешь, всё! Я игрок, но чую, что отхвачу куш! – Похвастался Иголкин, и ослабил узел галстука, давивший на выпирающий кадык.
– Признаюсь тебе, Генрих, по прабабке с материнской стороны вроде как тоже чуток еврей. Когда в Израиле узнали об этом, то стали уговаривать принять израильское гражданство. Дескать, имеешь полное право, поскольку еврей «по прямой, по женской линии». Отказался. Какой я к чёрту еврей, да и прабабку свою никогда не видел, даже фотографии от неё не осталось…
Рассказал им анекдот! – Ухмыльнулся Адам Евгеньевич – большой любитель подобного «народного творчества». – Имел большой успех! – Приняв серьёзный вид, Иголкин рассказал старый, «бородатый» анекдот, который Соколов слышал лет десять назад.
– На день рождения пришли: англичанин – с книгой и чувством собственного достоинства; француз – с букетом цветов; русский с женой и бутылкой водки; еврей со всей большой семьёй и поздравительной открыткой.
Со дня рождения ушли: англичанин – с чувством собственного достоинства; француз – с женой русского; русский – пьяный и с набитой мордой; еврей со всей большой семьёй и кусочком торта для тёти Софы, которая заболела и осталась дома, – хмыкнул Адам Евгеньевич и не заметив на лице Соколова улыбки, возможно, огорчился, но лишь на миг.
– Вот, всё время на что-то отвлекаюсь от главного. Времени в обрез! Половина противогазов, которых ждут в Израиле, уже приобретена и направляется поближе к аэропортам страны, чтобы оттуда, когда придёт время, доставляться чартерными рейсами на военные аэродромы Израиля.
– Но ведь это гигантская работа? – Удивился Соколов. – Почему же Израиль не может напрямую попросить средства защиты у своего стратегического союзника США или у нашего Министерства обороны?
– В США, которые больше ста лет не знали войны на своей территории, да и та была гражданской , нет необходимого количества защитных средств против химического оружия и не налажено их массовое производство, а то, что есть на порядок дороже нашего.
У нас этого хоть, сам знаешь чем, ешь, но мы пока не имеем с Израилем прямых дипломатических отношений , общаясь через третьи страны, в основном через Чехословакию, но и в Праге сейчас бардак. После отстранения коммунистов от власти чехи окончательно рассорились со словаками, и страна вот-вот распадётся . Там сейчас не до наших интересов.
Вот и приходится этим заниматься мне – частному лицу! Понимаешь, какая ноша? На меня сейчас работают сотни людей на всей территории страны, и уследить за всем очень сложно. Критически не хватает добросовестных менеджеров! Так что решайся, Генрих Ярославович! Помни, что жизнь и здоровье твоего сына, которому сейчас угрожают ракеты Саддама, в твоих руках!
– Адам Евгеньевич, по-моему, ты преувеличиваешь степень опасности со стороны Саддама, – выдержав напор со стороны Иголкина, ответил Соколов. – Уволь, не по душе мне эта затея с противогазами.
Да и, если  признаться откровенно, не верю я в то, что нас примут с распростёртыми объятьями в так называемые «развитые страны». Нет в современном мире ни единства, ни справедливости. В мире по-прежнему признают только силу, не только военную мощь, но и экономическую и научную, а слабых  – всегда бьют. Спасибо, Адам Евгеньевич, и извини. Я пойду.
С неприятным осадком покидал Соколов офис компании «Апогей», разместившийся в многокомнатной квартире одного из старинных особняков Замоскворечья. Уже в метро извлёк из конверта фотографии сына и смотрел на них, чувствуя, как к глазам подкрадываются слёзы.   

8.
– Елена Васильевна? – Вздрогнула Соколова, услышав в телефонной трубке голос Белецкого, и взяла себя в руки.
– Да, это я, Михаил Яковлевич. Неужели хотите поздравить с наступающим Новым Годом?
– Конечно же, Елена Васильевна! Прежде всего, поздравляю вас с наступающим Новым 1991 годом и желаю всего наилучшего, но, прежде всего, желаю крепкого здоровья и неувядающей красоты!
– Спасибо. И вам того же, Михаил Яковлевич, – холодно ответила Соколова, однако не успела попрощаться и положить трубку, поскольку продолжать разговор с человеком для неё не только неприятным, но и ненавистным, не имело смысла.
– Не кладите трубку, Елена Васильевна! – Опередил её Белецкий. – У меня есть небезынтересные для вас новости, которые, если не принять некоторых мер, могут иметь весьма серьёзные последствия.
– Загадками говорите, Михаил Яковлевич? – Насторожилась Соколова, не общавшаяся с Белецким с сентября, когда он поздравил её с юбилеем по телефону, прислав с курьером роскошный букет роз, который она не хотела брать, но затем сжалилась над молодым человеком, заявившим, что «богатый старик» потребовал обязательно вручить цветы даме, несмотря на возможные протесты с её стороны.
– Розы не виноваты, – уступила тогда курьеру Соколова и передала букет Ладе, попросив поставить его в вазу на кухне…
– Елена Васильевна, мне необходимо с вами встретиться и поговорить с глазу на глаз. Поверьте, для вас это не только очень важно, но и весьма опасно. Я здесь, неподалёку, один. Выгляните в окно и увидите мою машину. Спуститесь вниз, только наденьте пальто или шубку, на улице довольно холодно.
– Белецкий? – Спросила маму встревоженная Лада.
– Он самый? Приглашает на разговор. Уверяет, что хочет сообщить что-то очень важное. Неужели о Володе? Он приехал на машине. Лада, я выйду, но с ним никуда не поеду. Переговорим на улице или в машине. Понаблюдай за нами. Ладно?

*
Тридцать первое декабря, понедельник. Около четырёх часов по полудни. Начинает смеркаться. Дети дома, заканчивают украшение ёлки. Павел звонил, обещал придти часа через два – три, как получится, а часам к восьми подъедут Богдан, Генрих и Вера с семьями, чтобы всем вместе встретить Новый Год. Решили собраться у мамы.
На календаре последний день уходящего 1990 года, выпавший на «трудный день», каковым у нас принять считать первый день недели, которая продолжится и завершится в новом году рождественским святками .
Впереди год 1991. Год особый, поскольку цифры расположены симметрично и это настораживало. В последний раз такое было в 1881 году. Елена Васильевна покопалась в памяти, припомнив, что первого марта 1881 так называемыми народовольцами был убит император-освободитель Александр II .
Некоторые исследователями полагали, что это убийство было совершено в результате заговора масонов и было едва ли не ритуальным, поскольку именно с 1881 года в России получили развитие процессы, которые привели к гибели Российской империи в результате последовавших в следующем двадцатом веке трёх русских революций .
В конце ядерного и космического двадцатого века все процессы развивались столь стремительно, что на сердце тревожно, пожалуй, как никогда. – «Неужели новая революция  с гибелью СССР?..»
  Уходящий год для страны был крайне тяжёлым. Год, запомнившийся как парад суверенитетов республик СССР – а это ничто иное, как последний сигнал к распаду страны, потерявшей своих последних союзников в Восточной Европе, и, прежде всего, ГДР – страну по-своему близкую и даже родную для Елены Васильевны Соколовой. Она впервые ступила на землю Восточной Германии в районе Балтийского взморья, в древний, сакральный славянский край – Ругию ровно пятьдесят четыре года назад 31 декабря 1936 года.
Тогда ей, Русе – девушке таинственного происхождения и посвящения, было всего лишь шестнадцать лет и жизнь, которая была для неё загадкой, только начиналась. Тогда, как и сейчас шёл снег, а рядом был любимый человек – герой её девичьих грёз…
Холодный ветер осыпал пылающее лицо снежинками и вернул Елену Васильевну от воспоминаний к реальности.
«О чём таком важном и притом весьма опасном желает мне сообщить Белецкий? Что это – банальная уловка или…» – Подумала Соколова, посмотрев на спешившего ей навстречу Михаила Яковлевича.
– Ещё раз здравствуйте! – Склонив обнажённую голову, Белецкий по-старомодному и в то же неуклюже попытался поцеловать ей руку. Не получилось.
– Что же вы без шапки, застудитесь? – Уклонилась Соколова. – Ну, говорите. Чем ещё хотите меня огорчить?
– К сожалению, огорчу, – признался Белецкий. – Поверьте, разговор долгий и очень серьёзный. Давайте хотя бы сядем в машину, если не решаетесь пригласить к себе.
– Не увезёте? – Спросила не на шутку встревоженная Соколова, возненавидевшая Белецкого, который преследовал её с пятьдесят восьмого года, предлагая сожительство. Много позже Белецкий измучил её подозрениями в отношении Воронцова, пытался играть в своих интересах на её горе, когда в Пакистане в плену у душманов томился старший внук Владимир, косвенно был повинен в смерти её друга британского репортёра Боба Стилета, так много сделавшего для освобождения Владимира Соколова из плена.
– Не увезу, хоть и хотелось бы, – вздохнув, признался Белецкий, открывая дверцу новенького личного «Мерседеса» – автомобиля дорогого и пока ещё редкого в Москве, не отягощённой пробками, которые появятся на её забитых иномарками улицах лет этак через десять – пятнадцать.
– Слушаю вас, рассказываете, чем обязана? – Едва разместившись на удобном сидении хорошо прогретого автомобиля и распахнув пальто, потребовала Соколова. Не выдержала: –  Речь пойдёт о Владимире?
– Нет, не о нём, – как-то странно посмотрел на неё Белецкий. – Вам что-то известно?
– Почему вы спрашиваете? – Взяла себя в руки Елена Васильевна.
– Не стану расспрашивать, – спохватился Белецкий. – Если и знаете, всё равно не расскажите.
Соколова промолчала, вспомнив Стилета.
– Дело совсем другое, – начал Белецкий. – Дело касается вас, Елена Васильевна. Вы читаете английский журнал «National Geograpfik» ?
– «National Geograpfik»? – Удивилась Соколова. – Прежде просматривала, сейчас нет. Причём здесь я и журнал?
– С вашим знанием английского языка это не трудно, да и журнал хороший, заметно насыщеннее и интереснее нашего «Вокруг света» .
– С этим я согласна. Что же дальше?
– Хорошо, пойдём дальше, – согласился Белецкий. – Вспоминайте апрель 1958 год и ваши приключения в Южной Америке. Признаюсь, воспользовавшись своим служебным положением, я в течение нескольких вечеров, засиживаясь глубоко за полночь и нарушая инструкции, переписывал в ученические тетрадки, поскольку оба экземпляра вашего отчёта были опечатаны и засекречены, подробный рассказ о злоключениях, выпавших на вашу долю во время важного задания по поискам некоего мистера Смита. Впрочем, не будем его касаться памяти известного нам, ныне покойного человека…
«Как держится!» – Посмотрев на Соколову, которой, упомянув о Воронцове, нанёс очередную душевную рану, подумал Белецкий, и продолжил. – К счастью для вас, Елена Васильевна, спустя тридцать лет, когда нашу с вами контору  «возили», как говориться «мордой об асфальт», наконец окончательно выяснилось, что задание было тихо провалено. Впрочем, выяснить это удалось мне, но я уже давно не состоял в штате нашей бывшей конторы и, естественно, по старой дружбе, скрыл ваши деяния, избавив вас от возможных неприятностей…
– И в память о «старой дружбе» продолжаете меня шантажировать. Спасибо вам, Михаил Яковлевич! Спасибо за заботу! – прервала Белецкого Соколова, избавив от лишних слов.
– Ладно, не будем об этом, проехали, – сдался Белецкий. – Тогда Вы держались молодцом. Я и сейчас восхищаюсь вами, и время от времени перечитываю ваш отчёт как остросюжетный приключенческий роман, подозревая, что процентов на семьдесят в нём – правда.
– Не на семьдесят, а на все девяносто! – Поправила Белецкого Соколова.
– Вам виднее, – согласился Белецкий. – Жаль, что до этих дней не дожили ни Калюжный, ни Павлышев, которые взяли на себя тяжкий грех, провалив вместе с вами ответственное задание. Ну да я не судья им. Зато жива ваша спутница, которую вы вывезли из Парагвая и наречённая по вашему совету Марией Николаевной Крестовской. Вы поддерживаете с ней связь?
– Мария Крестовская живёт во Владивостоке. Недавно она овдовела, воспитывает внуков от старшей дочери. Посылаем друг другу поздравительные открытки к Новому Году и ко дню рождения. Вот и всё, – ответила Соколова. – Почему вы вспомнили о ней?
– Да потому, что во Владивостоке побывал некий мистер Халл, американец, крупный банкир и бизнесмен, начавший своё первое путешествие по СССР с востока на фирменном экспрессе, очевидно, решив проложить путь для последующих американских туристов .
Мистер Халл, догадываетесь, кто это может быть? – Неприятно улыбаясь, взглянул на Соколову Белецкий, – опередил нас и побеседовал с бывшей парагвайкой и вашей служанкой, естественно в присутствии офицеров Приморского Управления КГБ.
Через своих людей мне удалось получить аудиозапись их разговора. Спешу вас успокоить, гражданка Крестовская держалась молодцом и повторила мистеру Халу в точности именно то, о чём вы сообщили мне во время служебного расследования в мае – июне 1958 года.
Теперь этот мистер Халл, который столь влиятелен, что ему ни в чём не может отказать даже президент США и, тем более, не смеет отказать Генеральный секретарь ЦК КПСС или руководитель нашего с вами бывшего учреждения, ответственного за безопасность страны, основательно «перелопаченного» перестроечными процессами, продвигается на фирменном скором поезде на запад. Желает мистер Халл прокатиться по Сибири, увидеть, наконец, Байкал и встретиться в Москве с вами, Елена Васильевна! – Повысил голос Белецкий, ожидая реакции Соколовой.
  – Этот мистер Халл является родственником миллиардера Сэма Хала? – Сдерживая себя, спросила Соколова, заслужив очередную мысленную похвалу Белецкого – «Как держится!».
– Его родной сын Натаниэль Халл. Покойный Сэм Халл упоминал о нём?
– Да, упоминал. Посетовал, что ребёнок болен эпилепсией. Сколько же ему сейчас?
– За сорок. Малорослый, с виду невзрачный, но очень богат, а потому всемогущ.
– Догадываюсь, что «National Geograpfic» опубликовал заметку о находках в сельве и этот Натаниэль отправился в СССР за разъяснениями? – Предположила Соколова.
– Именно так, Елена Васильевна. Не знаю, кто посвятил мистера Натаниэля Халла в те страсти, которые творились в пустыне Чако, где миллиардер-фантазёр устроил свою «Землю обетованную», но он знает о вас. Он знает о том, что первого апреля 1958 года вы,  как вас называл миллиардер – «леди Руса» и агент советского КГБ, ваша парагвайская служанка Мария, пилот, телохранитель и сам Сэм Халл – отец мистера Натаниэля, отправились на спортивно-прогулочном самолёте фирмы «Cessna»  к водопаду Игасу и пропали.
Мы-то с вами, Елена Васильевна знаем, что приключилось со злополучным самолётом, а вот семья миллиардера Сэма Хала и его сын и наследник Натаниэль до недавних находок в боливийской сельве не знали, что произошло в тот роковой день.
Останки самолёта, а так же кости пилота и телохранителя миллиардера, причём со следами от пуль крупного калибра были обнаружены случайно и «National Geograpfik» опубликовал по этому поводу маленькую заметку, которую так же случайно прочитал любитель путешествий мистер Натаниэль Халл. И вот он приближается к Москве. Новый год этот «богатый романтик» встретит в дороге, а вот второго января посетит Комитет, куда обязательно вызовут вас, Елена Васильевна, так сказать на «очную ставку»…
Повисла продолжительная пауза, во время которой Соколова собиралась с мыслями, вспоминая эпизод с прогулкой к водопадам Игуасу, закончившийся по её вине в кишащей москитами боливийской сельве.

*
…Гладя испуганными глазами на торчавшую из карманчика спортивной куртки леди Русы рукоять «Браунинг», из которого только что были застрелены телохранитель и пилот, миллиардер вспомнил тот вечер, когда они покидали бал, устроенный в Ассуре в честь прекрасной Нефертити .
 Сэму Халлу не терпелось похвалиться своей недавно приобретённой «собственностью» и главным украшением «коллекции» перед жителями немецкой колонии, в которой велись интересующие миллиардера работы в области генетики и вирусологии.
«Ну конечно!» – Вспоминал несчастнейший миллиардер, жизнь которого висела на волоске. Тот представительный мужчин, который дважды или трижды приглашал её танцевать, был с ней заодно! Они всё время о чём-то говорили, и это он передал ей пистолет.
«Как он ухитрился сделать это? Где был Макс, обязанный следить за каждым её шагом! Макса следует немедленно уничтожить!» – Вынес свой жестокий вердикт миллиардер и спохватился, что отдать такой приказ некому. Власть Сэма Халла покоилась на деньгах, а в данном случае они не имели цены и миллиардер ощутил себя полным ничтожеством.
«Неужели агенты ужасного русского КГБ добрались и до Чако?» – Впрочем, сокрушаться в том, что ни телохранители, ни он сам не догадались проверить содержимое сумочки одурачившей его русской красавицы, уже не имело никакого смысла, тем более, что от порохового дыма слезились глаза, першило в горле, а от вида крови, перемешанной с мозгами незадачливого «SECURITY», голова которого упала на колени миллиардера, прикрытые белыми шортами, последнего стошнило…
 Минут через пятнадцать полёта американец слегка оклемался и принялся немного соображать, думая как бы ему выбраться из самолёта. Миллиардеру вдруг захотелось в родной Нью-Йорк, куда пришла весна, и над знаменитой улицей банкиров, названной Уолл-Стрит, стало ненадолго появляться солнце, стыдливо прячась за небоскрёбами из бетона, стали и стекла, которыми знаменита деловая столица Америки и её мировой финансовый центр.
– Леди Руса, прошу вас, посадите, пожалуйста, самолёт и отпустите меня! – взмолился Сэм Халл. – Я больше не буду. У меня к вам нет никаких претензий. Сядьте и выпустите меня, а потом летите куда угодно. Пожалейте, пожалуйста… – Развесив красные противные губы, слёзно канючил самозваный «спаситель», перепачканный кровью и мозгами сидевшего с ним рядом телохранителя, а потому до смерти перепуганный, загаженный и покорный.
От вони, исходившей от миллиардера, Мария прикрыла свой красивый смуглый носик надушенным платочком. В другой руке она держала фонарь, которым следовало ударить хозяина по голове, если он попытается помешать её госпоже вести самолёт. Впрочем, загаженный и отвратительный гринго , в которого превратился ужасный миллиардер, жалобно скулил и не проявлял прыти.   
А Русе в тот момент не было дел ни до растерянной парагвайской девушки, приходившейся ей очень и очень дальней родственницей, ни до смердящего миллиардера Сэма Халла, который намеревался породниться с русской красавицей непорочным, однако не менее гнусным способом.
Она сосредоточилась на управлении самолётом, почувствовав нелады в системе управления. «Сессна» плохо слушалась штурвала. Первая пуля, предназначенная пилоту, едва задела его и, надо же такому случиться, повредила гидравлику – случай почти невероятный. Масло медленно вытекало, и самолёт терял управление.
«Необходимо срочно садиться», – озаботилась Руса и посмотрела вниз. По-видимому, самолёт летел над равнинной частью территории Боливии. Внизу в направлении с юга на север протекала какая-то река, обрамлённая зарослями тропического леса.
Из-за повреждений в системе управления вместо северо-востока самолёт летел на север и река, петлявшая внизу, по-видимому, была притоком большой реки Мадейра, которая впадала далеко на севере в Амазонку в центре южноамериканской сельвы – самого большого на Земле тропического леса.
Руса посмотрела на парашюты, сложенные на всякий случай в конце салона. Сама она успеет надеть парашют и прыгнуть – не впервой, а вот Мария?  Впрочем, в таком случае ей придётся оставить штурвал, и самолёт, снижавшийся рывками, может сорваться в штопор…
Бледная от страха, Мария раскрыла свою единственную книгу – истрёпанную Библию на том месте, где была вложена маленькая фотография русского отца, и, не умея читать, шептала заученную на память молитву, готовясь предстать перед богом…
«Не до парашюта ей, да и не прыгнет эта девочка, а если прыгнет, то…» – недодумала Руса. Внизу тропический лес, а река невелика и извилиста.
«Куда садиться? На реку?»
Вот излучина, а за ней небольшое озеро, соединённое с рекой заболоченной протокой. При виде ровной водной глади отлегло на сердце.
«Метров пятьсот в поперечнике», – определила на глаз размеры озера Руса и направила плохо слушавшийся руля самолёт на посадку.
«Будь что будет! Да спаси и сохрани Хор-Пта!» – прошептала она несколько слов из сокровенной молитвы. Оглянувшись и приказав Марии вцепиться руками покрепче в кресло, при этом даже не заметив жалкого и безразличного ей американского миллиардера, на белых шортах которого, и без того загаженных, расплывалось ещё и жёлтое пятно, сжалась в комок, сжимая до боли в суставах рук штурвал «Сессны», стремительно теряющей высоту.   
Плохо управляемая «Сессна» не приводнилась, а скорее врезалась в толщу озёрной воды. Поплавки вытолкнули самолёт на поверхность, и он к счастью не опрокинулся. Довольно сильный восточный ветер понёс «Сессну» к близкому заболоченному берегу, заросшему густым тропическим лесом и, уткнувшись в корни громадных деревьев, с которых до самой воды свисали лианы, самолёт скрылся в сумраке «зелёного ада», как называют тропическую сельву огромной Амазонии бывалые люди.
Мокрая с ног до головы Мария продолжала исступлённо шептать молитвы, прижимая к себе драгоценную Библию. Скрюченный миллиардер с безумными, вытаращенными сверх всякой меры глазами, в мокрых шортах, с которых озёрная вода частично смыла всю гадость, к ним приставшую, выползал из салона на четвереньках, завывая на манер шакала, покусанного сородичами и изгнанного из стаи за плохое поведение.
Гнус, москиты, комары и прочие жалящие кровопийцы мгновенно накинулись на них, в то же время, не решаясь атаковать Русу, которая спешно собирала в удобный рюкзак, принадлежавший пилоту всё, что могло им с Марией пригодиться на пути к Андам.
Револьвер мертвого телохранителя, флягу с водой, медикаменты из аптечки, бутерброды на полдник, фонарь, зажигалку и кое-что по мелочам, что попалось на глаза и поместилось в рюкзаке, который Руса накинула на плечи. Увы, но теперь путь к горам придётся проделать пешком ввиду того, что «Сессна» вместо планируемого приводнения на глади высокогорного озера Титикака, климат, в окрестностях которого был сухим, прохладным и здоровым, упала в это болото, кишевшее всякими гадами, где водилась ужасная пиранья, способная сожрать живьём корову, неосмотрительно оказавшуюся в воде.
– Идём! – Схватив Марию за руку, приказала ей Руса и потащила за собой на берег, заметив маленький песчаный пятачок с которого начнётся долгий и трудный путь к Андам, причём расстояние до гор по самым скромным оценкам превышало триста километров, а до озера и того больше.
Руса с отвращением посмотрела на раскоряченного миллиардера, мешавшего ей и Марии сойти на берег, и пнула его в зад ногой обутой по случаю предполагавшейся экскурсии в горы в лёгкие и прочные туристические ботинки, в которых, если обувь беречь, можно пройти немалое расстояние.
Мария была экипирована, как и она в спортивный костюм и ботинки, ввиду того, что над горами в районе озера было прохладно, а вот миллиардер Сэм Халл поступил неразумно изменив маршрут воздушной экскурсии к тёплым водопадам, где, несмотря на середину южноамериканской осени, стояла тридцатиградусная жара и он собирался искупаться в прохладной и чистой воде. Шорты, майка, сандалии и прочие пляжные принадлежности совершенно не защищали его от гнуса и уже через несколько минут Сэм Хал покраснёл от кровоточивших укусов, расчёсывая ранки и жалобно скуля.
Мария страдала значительно меньше, особенно после того, как Руса протёрла её лицо и руки концентрированными французскими духами, которые вместе с «Браунингом» и кое-какими женскими мелочами хранились в её сумочке.
Руса догадалась, почему гнус её не трогал. Тому причина французские духи, а потому расходовать их следовало разумно. Остальные части тела защищал спортивный костюм. Хоть и жарко, зато не съедят.
«Спасибо парижским парфюмерам» – мысленно пошутила она, стараясь хоть как-то поднять настроение: «Побег, кажется, удался. Сегодня первое апреля – день юмора и розыгрышей. Так кто же кого разыграл?» – Неожиданно улыбнулась Руса: «Самозванный Ной меня или я его? Впрочем, до Ла-Паса необходимо добраться любой ценой и до середины апреля. В противном случае, Вадим сообщит в Москву о моём местонахождении, вернее о пропаже и тогда встреча с Воронцовым не состоится. Меня будут искать и наверняка найдут, если до тех пор я буду жива…
Стоп!» – спохватилась Руса: «О таких перспективах лучше не думать. Я буду в Ла-Пасе до пятнадцатого апреля! Мы будем там вместе с Марией, чего бы это мне не стоило! Я буду к началу мая в Германии!» – Последняя мысль, в которой ей оставалось поклясться: «Наша встреча, Серёжа, обязательно состоится!» – застыла в сознании и не родилась. Что будет дальше Руса не решалась додумать, просто не знала и, возвращаясь к реальности, с презрением посмотрела на жалкого зловонного миллиардера Сэма Халла, которого съедал гнус.
Поняв в чём дело, он потянулся за пузырьком, но получил по рукам. Натирать его духами Руса не собиралась.
– Вот что бывает, когда обещанная воздушная экскурсия к горному озеру по желанию одного самодура заменяется полётом к водопадам! – Разъяснила Сэму Халлу «лучшая из жемчужин» так неожиданно выпавшая из его «коллекции». – Пеняёте на себя, мистер «спаситель», Ной паршивый и без ковчега! Топайте теперь за нами к горам с голыми ногами, если хотите жить, и не просите помощи. Хотела и вас пристрелить за компанию, да жаль на вас пули. Пусть съедят комары!
Миллиардер, наконец, осознал, в каком ужасном оказался положении. В этом «зелёном аду» не спасут никакие деньги и даже если бы они были в его руках, то предложить их просто некому.
В этом пустынном краю с нездоровым климатом на десятки миль округ не было ни единого населённого пункта, если не считать индейцев, небольшие группы которых скрытно от цивилизованного мира кочевали по всей огромной Амазонской сельве от Анд до Атлантического океана. Полагая белых людей злом, индейцы держались от них подальше и деньги этих «детей природы» совершенно не интересовали.
Дождавшись когда Сэм Халл выбрался на берег, Руса выстрелила из мощного револьвера системы «Smith & Wesson» в топливный бак самолёта, в котором ещё оставалось несколько десятков литров высококалорийного авиационного бензина. Бензин вспыхнул и пробитый в двух местах бак рванул не слабее ручной гранаты. Пламя охватила «Сессну», жадно пожирая всё, что могло гореть, в том числе трупы телохранителя и пилота.
«Удачный выстрел», – подумала Руса: «Когда останки самолёта догорят и погрузятся в заболоченное озеро, станет весьма сложно определить, что произошло с пассажирами...» 
Припоминая, как выглядели берега реки и озера с воздуха, Руса направилась на запад. Место, в котором они приводнились, находилось на самом краю Амазонской сельвы, и за полосой тропического леса, проникавшего по берегам рек едва ли не до Чако, лежала тропическая лесостепь или саванна. Ближе к боливийским Кордильерам  лежали степи или льяносы, как называли такие пространства испано-язычные креолы  и метисы , обживавшие эти территории со сравнительно здоровым климатом, занимаясь земледелием и разведением скота.
По оценкам Русы, плохо слушавшаяся руля «Сессна», приводнилась севернее боливийского города Тринидад и западнее большой реки Маморе. Проще всего было вернуться на восток, и вдоль реки, где встречались асьенды, добираться до Тринидада, но там их могли задержать. Пропажа миллиардера не останется незамеченной. Хорошо, если следы исчезнувшего самолёта будут искать в районе водопадов Игуасу, а если найдутся свидетели полёта «Сессны» в сторону Боливии, чего нельзя было исключать, то в Тринидаде её могут задержать. Слишком уж приметная для этих мест внешность у Русы. При этом ни у неё, ни у Марии не было ни документов, ни денег.
На север пути не было, там лежала тропическая сельва, покрывавшая огромную равнину, протянувшуюся от Анд до Атлантического океана. По этой равнине протекала самая многоводная река мира с многочисленными притоками. По словам европейцев, хоть раз побывавших в амазонской сельве, там находится «зелёный ад».
Оставался единственный путь на запад к горам, где в льяносах можно было встретить небольшую асьенду, хозяева которой не знали о пропаже американского миллиардера, представиться им попавшими в беду путешественниками и с их помощью добираться до Ла-Паса, не привлекая к себе внимания местных властей и полиции. В Боливии проживало немало немцев и Руса могла выдавать себя за немку, а Марию, говорившую по-испански, за свою служанку. Задача прямо сказать, не из лёгких.
Такие, оказавшиеся весьма кстати познания в области географии, Руса получила из учебников, по которым преподают эту науку в старших классах школы.. По этим учебникам учился Богдан, а Руса, «учившаяся вместе с детьми», знакомилась с их учебниками и, имея отличную памятью, хорошо помнила всё что прочитала, представляя себе как выглядит прочитанное на географических картах, а, следовательно, и на местности.   
Полоса тропического леса, росшего на влажной, местами заболоченной низине западного берега озера по оценкам Русы достигала по ширине километра – двух и на преодоления этого, пожалуй, самого трудного участка первого дня пути ушло несколько часов.
Часам к трём после полудня, в самый зной измученные Руса и Мария, наконец, выбрались на сухое место, где лес был не такой густой, и стали исчезать лианы, которые приходилось разрезать единственным ножом, бывшим в их распоряжении – занятие нелёгкое и малоэффективное, набивающее кровавые мозоли на руках.
Американского миллиардера с ними не было. Морально сломленный, жалкий и ничтожный человечек, возомнивший себя одним из властелинов мира,  не смог пройти вслед за женщинами по упавшему бревну через заболоченную протоку, сорвался и упал в воду.
Изъеденное гнусом тело самозваного Ноя, больное воображение которого толкало этого отвратительнейшего из нелюдей к «созданию новой расы богом избранных людей» с помощью самых извращённых методов, пошёл на корм прожорливым пираньям. Помочь ему ни Руса ни Мария не могли, закрыли уши руками, чтобы не слышать жутких криков, и пошли прочь…

*
– Елена Васильевна, я вас предупредил. Что вы намерены предпринять? – Не выдержав затянувшегося молчания, прервал её мысли Белецкий, нервно постукивая пальцами по циферблату дорогих швейцарских часов…    
– Не знаю, Михаил Яковлевич, пожалуй, ничего, – ответила Соколова. – Повторю то, что когда-то написала, поскольку именно так всё и было.
– Но ведь вы, хоть и косвенно, повинны в гибели Сэма Хала. Да, вы не стреляли в него, но, убив пилота и телохранителя и повредив при этом систему управления самолётом, вы изменили курс, приводнившись в сельве, где и принял ужасную смерть человек, брошенный вами на произвол судьбы. Что если наследник Сэма Хала и один из крупнейших банкиров Америки потребует передать вас в руки американского правосудия? Что тогда?
– Михаил Яковлевич, я выполняла свой долг! – Ответила Соколова. – И по прошествии стольких лет вряд ли смогу указать то место, где покоятся останки миллиардера, который был отнюдь не ангелом и на его совести немало человеческих жизней.
– Елена Васильевна, это всё слова. Себя не жалеете, так хоть подумайте о других! – Вырвалось у Белецкого.
– Уж не о вас ли следует подумать? – Посмотрела в глаза Белецкому Соколова.
– Возможно, – буркнул Белецкий. – Я вел служебное расследование, так что и на меня может «вырасти большой зуб» у отпрыска погибшего миллиардера.
– Что же предлагаете вы, Михаил Яковлевич?
– Пока не знаю, – опустив глаза, признался Белецкий. – Я вас предупредил. Обдумайте всё как следует. Время ещё есть. Вполне вероятно, что вас вызовут в Комитет до приезда американца.
– Если так, то спасибо за информацию. Я ухожу. До наступления Нового года осталось не так много времени.
Соколова решительно открыла дверцу автомобиля и вышла из салона.
– Прощайте, Михаил Яковлевич! С наступающим!
«Счастливая!» – Глядя ей вслед, подумал Белецкий. «Соберёт детей и внуков, вместе встретят Новый Год, вероятно последний для СССР…
Нелюбимая, осточертевшая жена укатила под Новый Год в Швейцарию вместе с подругой «в гости к местному Санта Клаусу», Владислав с Жанной встречают Новый Год на даче, а ты, Михаил Яковлевич, будешь сидеть допоздна в своём кабинете один-одинёшенек, пить коньяк под лимон и пялиться в телевизор. Обидно!..»

9.
Несколько послеобеденных часов первого дня нового года Соколова провела за городом на даче Председателя Комитета Государственной Безопасности , куда её отвёз специально присланный автомобиль.
Владимир Александрович слегка приболел. При температуре около тридцати семи страдал от насморка и слегка покашливал. Тем не менее, пригласил к себе Соколову.
– Простите, Елена Васильевна, что не подаю вам руки. Приболел. Врачи выявили инфекционное ОРЗ, так что держитесь от меня подальше.
– Спасибо за предупреждение. Поправляйтесь. Владимир Александрович, не лучше ли перенести встречу на другой день? – Предложила Соколова.
– Увы, нельзя. Завтра вечером в Москву пожалует этот американец, которого, в свете процессов «демократизации советского общества», – Владимир Александрович «надавил» на последние слова, – придётся принять и предоставить ему документы, проливающие свет на гибель его отца мистера Сэма Халла, свидетелем которой были вы.
Я не хочу приглашать его на Лубянку. Там не слишком уютно, так что вы встретитесь здесь, у меня на даче и в моём присутствии. Думаю, что к завтрашнему дню я основательно подлечусь и избавлюсь от насморка и кашля. Однако прежде чем это случится, мне необходимо посмотреть на вас, так сказать познакомиться ещё раз. Ведь прошло столько лет с тех пор как вы уши из Комитета. Это было в семидесятых?
– Да Владимир Александрович. Ушла на пенсию в звании майора. Помню, как вы вручали мне почётную грамоту и памятную медаль.
– И я хорошо вас помню. Кажется, высказал при этом сожаление, что из Комитета уходит такая красивая и полная энергии женщина.
– Да, всё было именно так, – улыбнулась Соколова.
– Вчера прочитал ваше личное дело, хранящееся в архиве. Вы хорошо поработали. Характеристика и отзывы по работе в военное и послевоенное время в основном положительные. Заслуги военного времени отмечены наградами и благодарностями самого Лаврентия Павловича .  Впрочем, имеются и нарекания…
– Догадываюсь о чём речь, – вздохнула Соколова.
– Что вы можете сказать о вашем старом знакомом и бывшем сотруднике Комитета Михаиле Яковлевиче Белецком? – Спросил Владимир Александрович.
Несмотря на то, что Соколова ожидала такого вопрос, он был для неё не простым.
– Генерала Белецкого? – Уточнила она.
– Да.
– Он проводил служебное расследование по факту провала операции «Кузнец» и терзал меня в течение месяца, – призналась Елена Васильевна. – Но за это я не храню на него зла. Он выполнял приказ.
– Это понятно, – согласился Владимир Александрович. – Как лично вы можете охарактеризовать этого человека?
Соколова задумалась и после недолгой паузы ответила так, как думала. Она, как никто другой, хорошо знала Белецкого.
– Амбициозен. Карьерист. Интриган. Неудачник в семейной жизни, компенсирующий неудачи личного плана неодолимым стремлением к власти, к влиянию над первыми лицами страны, стараясь при этом оставаться в тени. Если кратко, то это, пожалуй, всё, – закончила Соколова.
– Достаточно, – согласился Владимир Александрович. – Белецкий теперь большой человек и достиг заметных вершин на партийной работе в аппарате ЦК. К его советам прислушиваются и Михаил Сергеевич и Борис Николаевич, которых он частенько, как говорится, «разводит по углам» и в то же время ведёт свою игру, как вы, верно подметили, оставаясь при этом в тени. Словом, один из так называемых «серых кардиналов» Кремля.
Послышался звонок, и прислуга принесла им чай в фирменных серебряных подстаканниках с эмблемой Комитета и тарелочки с лимоном и печеньем.
– Угощайтесь, Елена Васильевна. Чай отборный, грузинский, из-под Батуми, с лучшей плантации. Лимон оттуда же, а печенье домашнее, особой выпечки.
– Спасибо, Владимир Александрович!
В меру заваренный чай и в самом деле был великолепен, как и домашнее печенье, которое выпекала прислуга – мастерица на все руки.
Допив свой чай и съев несколько печений, Соколова передохнула и приготовилась к продолжению беседы.
После горячего чая Председателя Комитета потянуло на откровенность с умной, тактичной, по-прежнему красивой, обладавшей большой выдержкой женщиной, которая была старше его на четыре года, но выглядела лет на пятнадцать моложе своего возраста, словом – выглядела просто «молодцом»!
– Не жалеете, что ушли из Комитета?
        Соколова промолчала.
– Не опасайтесь, нас никто не прослушивает и не записывает, – напомнил Председатель. – Видите, как я с вами откровенен?
– Вижу, – ответила Елена Васильевна.
– Наслышан о вашей работе в издательстве «Правда», о командировке в Англию и о трагической гибели вашего друга независимого британского журналиста Боба Стилета.
– Он был убит, – побледнев, призналась Соколова.
– Да, вы правы, Стилет был убит, в отместку за помощь, оказанную вашему внуку, которого удалось вырвать из пакистанского плена, – подтвердил Председатель и внимательно посмотрел на Соколову. – Ведь так? Очевидно, вы догадываетесь, чьих рук это дело?
– Догадываюсь, – выдержав взгляд Председателя, – призналась Соколова.
– Трудно в этом признаваться, Елена Васильевна, но здесь я ничего не могу поделать. «Перестройка, разрядка, демократизация, новое мышление», особые отношения с США и прочее… – Тяжело вздохнув, и чувствуя свою вину, признался Владимир Александрович. – Догадываюсь, что с вашим внуком всё в порядке и он в безопасном месте. Не стану спрашивать где… 
– Спасибо, – поблагодарила Председателя Соколова.
– Руки опускаются, Елена Васильевна. Представляете… – Владимир Александрович умолк, задумался и после паузы продолжил. – То, о чём я  сейчас вам расскажу – пусть останется между нами. Понимаете?
– Владимир Александрович, может быть не надо? – Предостерегла настороженная Соколова.
– Думаю, что надо. Вы умная женщина. Возможно, посоветуете, что можно предпринять в данной ситуации.
– Ну что ж, попробую. Хотя какой из меня советчик, – попыталась улыбнуться Соколова. – Владимир Александрович, одиннадцатого декабря теперь уже прошлого года, вы очень правильно выступили по телевидению с заявлением о заговоре западных стран против СССР и их намерения добиться распада нашей страны. Жаль, что не сделали этого раньше.
– Жаль… – Согласился Владимир Александрович. – Председатель Совета Министров меня поддержал, и его убрали . Очень жаль… Тут такая история, Елена Васильевна. Накануне выступления я получил просто убийственную информацию на одного из членов Политбюро и ближайшего соратника Михаила Сергеевича. Информация поступила из нескольких источников, проверенная и перепроверенная. Представляете, наш главный идеолог имеет давнишние контакты с западными спецслужбами. Эти контакты были установлены во время его работы в Канаде с 1973 по 1983 год в должности Чрезвычайного и Полномочного Посла СССР!
Председатель посмотрел на Соколову. Как отреагирует?
Она молчала.
– Вас это не удивляет?
– Увы, нет, особенно, если это главный идеолог, проработавший столько лет в Северной Америке…
– Ах, я проговорился, назвав ближайшего соратника идеологом. Конечно же, вы догадались, о ком идёт речь.
– Об Александре Николаевиче , – подтвердила Соколова. – Интеллектуал, по мнению западных коллег Горбачёва, его правая рука. На Западе прославился речью, посвящённой двухсотлетию Великой Французской революции. Коллега нашего общего знакомого.
– Кого вы имеете в виду, помянув о нашем общем знакомом? – Спросил Председатель.
– Белецкого, о котором мы только что вспоминали. Тоже идеолог…
– Ах, да! Конечно же, это он.
– Таких субъектов, как эти «идеологи», называют «агентами влияния», – задумчиво молвила Соколова. – Что же вы предприняли, Владимир Александрович?
    – Извините, – высморкался в платок Председатель. – Уловил момент, когда рядом с Михаилом Сергеевичем никого не было, и сообщил ему о своих подозрениях. Мне показалось, что он испугался, но быстро взял себя в руки, и тихо, так что мог слышать только я, спросил:
– Ты никому не говорил об этом?
– Нет, никому», – ответил я.
– И не надо. Я сам с ним поговорю. Может быт это ошибка?»
– Исключено, информация многократно перепроверенная, – попытался возразить я.
– Не смейте так думать о наипреданнейшем делу Партии человеке!» – Возмутился Михаил Сергеевич. – И не смейте никому об этом рассказывать! Я приказываю!
– С тех пор прошло почти три месяца. Я неоднократно пытался подловить Михаила Сергеевича, поговорить с ним наедине, Спросить, состоялась ли беседа и что он думает делать дальше. Просил принять. Однако Михаил Сергеевич всячески избегает меня, отказывается принять и обсудить проблему . Уж и не знаю, что теперь думать, – признался Председатель. – Что делать? Ума не приложу, – добавил он и развёл руками. – Что вы могли бы посоветовать, Елена Васильевна?
– Думаю, что Александр Яковлевич, как и многие другие – лицо неприкасаемое. Генсек его прикрывает, поскольку цели у них общие.
– Какие же это цели? Хочу услышать ваше мнение.
– Скажу, но, возможно, вы мне не поверите, – ответила Соколова. – У нас грядёт смена общественно-политической системы.
– Что вы имеете в виду? – Насторожился Председатель.
– Под разными масками, такими, как стремление к так называемому «социализму с человеческим лицом» готовится реставрация капитализма.
– Да, я думал об этом, – вздохнув, признался Председатель и потёр лоб. – Но ведь помимо означенных лиц есть Партия, есть здоровые силы в Партии, которые этого не допустят! Наконец, зачем тогда эта возня с подписанием нового Союзного договора, с которым «носится» Горбачёв? Он что не понимает, что происходит? Не понимает, что творит?
– Вполне возможно, что новоиспечённый Президент , ослеплённый «собственным мессианством», до конца и не понимает «что творит», но рядом с ним и за океаном умные советчики, которые знают что делают. Не без их старания Горбачёву присвоили Нобелевскую премию , которая вскружила ему голову. Теперь он и вовсе – гарант территориальной целостности и правопорядка в нашей стране , а случись беда, ни за что не ответит.
Что касается Партии, то после изъятия из Конституции шестой статьи , её пинают все кому не лень и она не держит удара, вяло оправдываясь и отказываясь от власти. По сути её добивают, чтобы воплотить корыстные планы. Ведь реставрация капитализма это присвоение огромных кусков общенародной собственности, за которой уже выстроилась очередь «из своих». Вы понимаете кто эти люди? А Партия аморфна и полностью контролируется руководством, любая критика которого чревата изгнанием «диссидентов» из «стройных партийных рядов». Именно так поступили со мной год назад и вам, Владимир Александрович, об этом известно.
– Известно, Елена Васильевна, – признался Председатель. – Не хотел напоминать, расстраивать вас.   
– Владимир Александрович, давайте вернёмся к цели нашей встречи, – сменила тему Соколова. – Надеюсь, что меня не выдадут на расправу ЦРУ, обвинив в убийстве американского миллиардера Сэма Халла?
– Что вы! Об этом не может быть и речи! Максимум, на что мы и вы, Елена Васильевна, можем согласиться, так это на вашу поездку в Южную Америку, поскольку только вы сможете указать место гибли мистера Халла, на котором вполне возможно возведут памятник.
На этом будет настаивать его сын, и «сверху» будут давить на меня, а я в свою очередь на вас, убеждая помочь миллиардеру и крупнейшему банкиру в этом деле. Ваша «парагвайская спутница» Мария Крестовская, проживающая во Владивостоке, уже призналась, что совершенно не ориентируется на местности и смутно помнит, что с ней происходило в далёком 1958 году.
Мистер Натаниель Халл весьма влиятельная фигура в США, к тому же инвестирует огромные средства «в наше будущее». Его финансовой поддержке во многом обязаны и Горбачёв, и Ельцин и многие другие «наши демократы», в том числе и ваш старый знакомый Михаил Яковлевич Белецкий. Заметьте, именно он, без моего ведома, первым примчался к вам с сообщением о прибытии в СССР потомка миллиардера, пропавшего Южной Америке более тридцати лет назад.
– Он предупредил меня о предстоящей встрече с вами, Владимир Александрович, причём пугал «весьма серьёзными последствиями». Эти слова принадлежат Белецкому. – Соколова вопросительно посмотрела на него.
– Аналитик, догадлив, – высморкавшись в очередной раз, сообщил Председатель.– Признаюсь, Елена Васильевна, вчера я прочитал ваш отчёт о командировке пятьдесят седьмого – пятьдесят восьмого годов. – Подняли из архива, бумага пожелтела, но текст отпечатан на хорошей пишущей машинке. Сейчас часть вашего отчёта, то, что касается ваших «приключений» в Южной Америке, срочно переводят на английский язык с его американизмами специально для этого мистера Халла младшего. Знаю, что вы в совершенстве владеете этим языком. Прошу вас прочитать текст, который вам доставят на дом, и если понадобиться – отредактировать.
– Сама печатала на механической пишущей машинке немецкой фирмы «Рейн-Металл» с русским шрифтом, – призналась Соколова. – Присылайте перевод, обязательно прочитаю.
– Спасибо. Хочу отметить, что у вас, Елена Васильевна, богатая фантазия. Читаешь, словно приключенческий роман. Жаль, что нельзя издать.
– Ну почему же, лет через двадцать можно, если, конечно отчёт не уничтожат.
– Подождём, но я вряд ли доживу до того прекрасного времени, так что прочитал в оригинале и сейчас задам вам очень важный вопрос, от которого зависит многое. Скажите, всё, что вами написано – правда. Подумайте и скажите. Всё останется между нами. Я подожду.
– Почти, – после недолгой паузы призналась Соколова, добавив: – то, что касается моих приключений в Южной Америке – чистая правда.
– Спасибо за откровенность, – поблагодарил Председатель. – Вы пишете, что застрелили из «Браунинга» телохранителя и пилота. Значит, в миллиардера вы не стреляли?
– Не стреляла, Владимир Александрович, ни из дамского «Браунинга», который мне передал полковник Павлышев, ни из мощного револьвера «Smith & Wesson», которым завладела, застрелив телохранителя Сэма Халла. Миллиардер шёл за нами, однако не смог пройти по естественному мостику из упавшего дерева, сорвался, упал в протоку, кишевшую пираньями, которые его съели. Ни я, ни Мария, которая была ни в себе и следовала за мной словно тень, не могли ему помочь. Было именно так, – подтвердила Соколова. – Почему вас интересуют такие подробности?
– После того, как вы укажете хотя бы приблизительное место гибели Сэма Хала, рабочие перероют всё вокруг и найдут его кости. И не дай бог, если в его черепе или ещё где-нибудь обнаружатся отверстия от пуль. Вы понимаете, Елена Васильевна, что его сын и наследник мистер Натаниэль Халл, обвинит нас и, прежде всего, вас в преднамеренном убийстве?
– Он не сможет этого сделать. Я не стреляла, – с твёрдостью в голосе твёрдо ответила Соколова
– Поверьте, словно камень упал с сердца! – Облегчённо вздохнув, признался Председатель, и дотоле озабоченное лицо его посветлело.
– Слава богу! Думаю, что теперь вам ничего не грозит, а вашу поездку, лучше сказать, миссию, будут освещать пресса и телевидение. Белецкий просто желал попугать вас, так сказать поиграть на нервах. Вероятно, не может вам чего-то простить? 
– Не может, – вздохнув, согласилась Соколова. – Впрочем, уверена, что вы всё знаете. Не будем об этом. Сейчас в боливийской сельве разгар лета. Очень жарко и влажно, а мне далеко не тридцать семь, – напомнила она, дав понять, что готова дать своё согласие.
– Естественно, Елена Васильевна! – Обрадовался Председатель, окончательно расчихался, несколько раз извинился, вытирая нос и слезившиеся глаза свежим, третьим по счёту платком, и предложил. – Подумайте, и назовите месяц, не позже мая, когда вам будет удобно вылететь в Боливию. Не спешите, это пока терпит. Обещаю, что ваша командировка по заданию Комитета будет хорошо оплачена, и вас будет сопровождать наш офицер. Майор государственной безопасности Мирослава Болуб.
– Женщина?
– Да. Ей тридцать два года. Не замужем. Дисциплинированная, аккуратная, доброжелательная, однако не слишком общительная. Коллеги в шутку зовут её «Голубь Мира». Мира – это сокращённо от Мирослава, – охарактеризовал Председатель майора Голуб, с которой, впрочем, познакомился совсем недавно.
– Вы довольны сопровождающим?
«Уж лучше бы был мужчина», – подумала Соколова и ответила.
– Посмотрим.   
– Вот и хорошо. Завтра вы познакомитесь и с мистером Халлом и с майором Голуб, – отворачиваясь от Соколовой, новь расчихался Председатель.
«Нерешителен», – покидая дачу Председателя Комитета, подумала о нём Соколова. –  «Нет, не боец вы, Владимир Александрович, не боец…»      


 


















































Глава 3. Операция «Кольцо»

1.
Мать постоянно ссорилась с Рубиным, как Егор упрямо звал отчима, которого невзлюбил с самого начала. Собственно и его новая фамилия была та же, ненавистная – Рубин. От родного отца осталось лишь отчество, да оно в Израиле не в ходу. Одноклассники, узнав от кого-то, что у нового ученика есть родной «неправильный» отец и зовут его Генрих, стали дразнить Егора «фашистом» или «арийцем» – так придумал ненавистный Беня Хаим, который гордился тем, что его предки истинные сабра , а потому был не только в классе, но и по школе  «первым авторитетом».
Видите ли, припомнил это паразит Беня, постоянно задиравший Егора, что Гиммлера – «главного заместителя» Гитлера звали Генрихом, и стал обзывать новичка, семья которого перебралась в Ашдод из Телль-Авива, а туда из Москвы, добавляя к уже закрепившимся «фашист» и «ариец» ещё и «советский ублюдок» или «красный коммунист». И что было самым обидным, призывал раздражавшего его гоя  «целовать Гитлера, а затем и Саддама Хусейна в задницу».
В ответ на эти слова, Егор бросался на обидчика с кулаками. Один на один он легко мог накостылять длинному и щуплому Бене, но лидера класса поддерживали другие ребята, невзлюбившие чужака, который отличался от них, прежде всего, внешностью и почему-то нравился девчонкам, которые так и пялились на рослого, физически развитого блондина.
С ровесницей, пятнадцатилетней Аллой Левитиной – красивой черноглазой девочкой, которая совсем недавно переехала в Израиль вместе с родителями из Ташкента, Егор подружился в первый же день своего пребывания в новой школе. Переехав на «историческую родину» из неспокойного Узбекистана, родители Аллы изменили фамилию, укоротив её до более благозвучной – «Леви».
Однако Алле такое «обрезание» не понравилось, и она старательно выводила собственную фамилию полностью и русскими буквами там, где следовало поставить свою подпись. Подпись – есть подпись. Собственное факсимиле, и к этому не придерёшься. Глядя на неё, и Егор решительно заменил свою непонятную «закорючку», на вполне читаемое – «Соколов», где каждая русская буква с наклоном влево была на своём месте.
Учителя торопили новую ученицу, и дружба Егора с Аллой началась с зубрёжки иврита. В этом Егор, проживший в Израиле почти шесть лет, здорово помогал Алле. Однако уже скоро злые языки распустили слух, что у них «что-то вроде романа». На них с осуждением смотрели учителя, а Аллу измучили родители, требуя сохранять невинность, грозились перевести дочь в другую школу подальше от её парня.
Их дразнили одноклассники, отпуская в адрес Егора и Аллы подчас гадкие шутки и делая самые неприличные намёки. Егор кидался на обидчиков с кулаками, но до серьёзных драк не доходило, его и обидчиков разнимали, а смуглянка Алла краснела от стыда до самых кончиков тёмных, словно воронье крыло красивых густых волос. Ведь ничего «такого» между ними пока не было, хоть и думали оба именно об этом, прижимаясь друг к другу и целуясь в укромных местах. Ведь не станешь же оправдываться перед мерзкими насмешниками? 
Весной Егор собирался уйти из школы и поступить в технический колледж, учиться на электрика, чтобы потом работать в порту – самом крупном в Израиле, куда заходили большие корабли со всего света. Как и всем гражданам маленького, но воинственному государства, окружённого враждебными странами, ему предстояло отслужить положенный срок в Армии обороны Израиля . Девушки и молодые женщины, у которых не было детей, также подлежали призыву, а потому придётся послужить и Алле, поскольку со здоровьем у неё был полный порядок. Спасти её от такой неприятной повинности могло лишь замужество или беременность. Служить 36 месяцев, да ещё в чужой стране, которой по-прежнему оставался для Егора Израиль, перспектива не радостная, а потому он частенько подумывал о том, что хорошо бы вернуться на родину к отцу, с которым его разлучила мать и лишила возможности переписываться. Но как это сделать, будучи несовершеннолетним?
Быстро осознав, что он «белая ворона» и всюду можно рассчитывать лишь на собственные силы, Егор начал заниматься спортом, выбрав дзюдо, плавание и стрельбу. Дзюдо он занимался в подвале соседнего дома, плаванием в городском бассейне и в море, где плавал круглый год, стрельбой из спортивной винтовки занимался в спортивном клубе при воинской части, расквартированной на южной окраине города, где начиналась песчаная пустыня, покрытая редким кустарником и тянувшаяся до Сектора Газа , где жили арабы.
С высоких песчаных холмов далеко на юге можно было разглядеть в подзорную трубу северную часть Газы, покрытую финиковыми пальмами. На севере лежали как на ладони белые дома Ашдода, но самым красивым было бескрайнее синее Средиземное море, в которое по вечерам опускалось красное солнце – зрелище, собиравшее тёплыми летними вечерами на пляжах и  набережных толпы горожан 
На учёбу в школе и спорт уходило почти всё время, зато дома, где целыми днями сидел у телевизора в давно не стиранной майке помятый и вечно не бритый отчим, от которого и в самом деле стало вонять, Егор бывал редко, и это его радовало.
Хорошо физически развитого и неплохо стрелявшего юношу заметил капитан Аарон Шамис, учивший молодых людей стрельбе. Юноша был ему симпатичен, и капитан пообещал при призыве на военную службу зачислить Егора Рубина в свой батальон снайпером. 
    
*
Дать сыну фамилию отчима настояла мать, вышедшая замуж за Илью Марковича ещё в Москве и взявшая фамилию мужа, когда дела его «шли в гору» и обеспеченная жизнь в солнечном Израиле, куда так стремился Илья Рубин, казалась раем в сравнении с унылыми московскими зимними буднями и осточертевшим дефицитом буквально на всё.
Стоило только вспомнить московскую зиму – грязь, слякоть, гололёд, с неба сыплет то дождь, то снег, а в магазинах хоть «шаром покати» и денег, приносимых в дом Соколовым, не хватает на «приличные шмотки», как настроение у Марии Сергеевны, которую в Израиле звали просто Маша Рубин, падало даже сейчас. Впрочем, сейчас денег опять не хватало, а посему ей пришлось устроиться на работу в супермаркет, торговать косметикой и средствами гигиены.
На «Земле обетованной», как Илья Рубин, называл Израиль, будучи в хорошем расположении духа, чего в последнее время практически не наблюдалось, Маша Рубина – урождённая Мария Сергеевна Рязанова, бывшая в течение девяти лет Соколовой, несмотря на прочие невзгоды, просто расцвела в свои тридцать семь лет. Вот что значит южное солнце, море и молодой, полный сил любовник!
Длинноногая синеглазая природная блондинка с красивым «совсем нееврейским» лицом, покрытым здоровым загаром, и с отличной фигурой, которой пока не грозила полнота, привлекала внимание слишком многих мужчин, но главным эликсиром для женщины в «полном расцвете жизненных сил» стал её молодой тридцатитрёхлетний любовник, перебравшийся в Израиль из Молдавского города Бендеры. Звали красавца Сёмой Давидовичем, а поскольку родом он был из Бендер, в Ашдоде прилипло к нему прозвище «Бендер», с ударением в первом слоге, совсем как у придуманного писателями Остапа Ибрагимовича, которого знают все и в СССР и в Израиле, поскольку тот был «видным мужчиной тех же кровей» и ровесником Давидовича.
Знакомство с Сёмой, которому нравилось его имя, созвучное с американским именем «Сэм», началось с танцев. Мать Егора обожала танцы, предпочитая не сидеть дома с уткнувшимся в телевизор и провонявшим от пота Рубинным, а развлекаться по вечерам в  ресторанчике с танцполом, который, несмотря на израильское название, обозначенное яркими неоновыми огнями, звали «русским рестораном».
В нём собирались и общались выходцы из СССР, которых с началом перестройки прибывало всё больше и больше. Там знакомились и заводили романы свободные или блудливые женщины с мужчинами несемейными или «гулявшими налево». В ресторанчике, который держал бывший одессит, напрочь забывали об иврите, который многим давался с большим трудом, разговаривали и пели по-русски, ярко, с южным темпераментом, отплясывали под русскую музыку.
Вот он вам и «русский ресторан», проходя мимо которого агрессивно настроенные старожилы Израиля злобно матерились на иврите, а когда слов не хватало, то и по-русски, кричали что-то о «русских, советских шлюхах» – это в адрес женщин, и о «красных, советских уродах и коммунистах» – это уже о мужчинах. Как же иначе, когда кругом понаехали эти «русские», в синагогу не ходят, кипы  не носят, шаббат  не блюдут, а сколько среди них «необрезанных гоев», раздобывших липовые справки о не существовавших «еврейских бабушках»?    
После таких вечеринок и общения с кавалерами, которых, в конце концов, вытеснил красавец-брюнет Давидович, прибрав к рукам «аппетитную блондинку без комплексов», мать нередко возвращалась домой под утро сильно пьяной и запиралась в туалете, где её тошнило, а Рубин, насмотревшись ночных телепередач с неизменной «клубничкой», выл возле двери и страшно ругался. При этом он частенько вспоминал Моисея, который вывел евреев из Египта, откуда они то ли бежали, то ли их изгнали египтяне, возможно, что за какие-то «антиобщественные поступки». Давно это было, пойди – проверь. А Моисея Илья Маркович Рубин поминал из-за ненавистного ему итальянского скульптора Микеланджело , зачем-то изваявшего величайшего из пророков с рогами на голове.
Вполне возможно Рубин примерял что-то подобное и к своей полысевшей головушке, горько причитая, что он «самый несчастный рогоносец не только в Израиле, но и на всём свете». 
О порочных связях Маши Рубин с молодым несемейным повесой, у которого неизвестно откуда водились деньги, судачили соседи по многоэтажному и многоквартирному дому эконом класса, где Рубины поселились после того, как Илья Маркович, которого жалели эти добрые люди, осуждая его распутную жену, разорился едва ли не подчистую. Жизнь в Ашдоде была заметно дешевле, чем в Тель-Авиве, где Рубин был теперь не в состоянии оплачивать дорогую трёхкомнатную квартиру, окна которой смотрели на парк и на море. Да и деловая жизнь хоть и на не очень далёкой, но всё же периферии была не столь активна, как в экономической столице Израиля, где можно было делать неплохие деньги, имея необходимые для этого связи и первоначально накопленный капитал
Господину Рубину, бизнес которого, базировавшийся на сырье для медицинской промышленности, поступавшем из СССР, перехватили молодые, более активные и наглые конкуренты, пришлось «затянуть потуже пояс» и жить на сделанные ранее не слишком крупные накопления, привыкая к новым реалиям и пытаясь найти для себя новое дело.
Странно, но Рубину назойливо вспоминалась в виде какого-то наваждения древнеегипетская притча «о семи тучных и стольких же тощих коровах», за которыми угадывались благополучные и неблагополучные годы. Наверное, это оттого, что от Ашдода недалеко до Египта, откуда пророк Моисей вывел более трёх тысяч лет всеми гонимых и несчастных евреев, и после сорока лет блуждания по Синайской пустыне привёл их туда, где теперь разместился новый Израиль.      
  Впрочем, у бизнеса Рубина не было семи благополучных лет. Их он насчитал только пять и если столько же будет тощих, то перспективы безрадостные, хоть всё бросай, в том числе загулявшую жену, которую все соседи называли шлюхой, и возвращайся в Москву…
Теперь, после восстановления дипломатических отношений между странами, это сделать гораздо легче. Только квартира, ставшая частью капитала, продана, и жить теперь негде, а родственники, осуждавшие Илью Марковича за то, что бросил их и бежал из страны, быстрыми «перестроечными темпами» продвигавшейся в «сторону демократии», к себе не пустят, да и как с ними жить?

*
Стены, отделявшие комнату матери и отчима от восьмиметровой комнатки Егора не отличались хорошей звукоизоляцией. Поскольку очередная ссора нерадивых супругов, затеянная в тот вечер, зашла слишком далеко и фигуранты не стеснялись самых грязных ругательств, имевшихся не только в русском языке и иврите, яростно высказывая друг другу всё, что накипело, юноша укрылся огромными наушниками и, не желая всё это слушать, с головой погрузился в тяжёлый «хард-рок».
Однако, как не гремит «тяжёлая музыка», до слуха всё равно доносятся истеричные крики матери и отчима, к которым прислушиваются и соседи со всех четырёх сторон, их маленькой квартирки и только сверху, поскольку Рубины жили на первом этаже, и под ними размещался подвал. Мать, бесилась больше обычного по причине того, что уже больше недели не встречалась с Давидовичем, который неожиданно отправился на Кипр, где у него «часть бизнеса», о котором он ей ничего не рассказывал, и застрял там, так и не позвонив.
– Будь проклят тот день, когда я согласилась выйти замуж за самого тупого на свете еврея! Мог ведь поехать в Германию, куда перебрались самые умные, туда, где евреям платят только за то, что они евреи! На худой конец могли бы уехать в Америку, где есть Калифорния с таким же прекрасным климатом, и есть умопомрачительный Голливуд!
Нет, этот грязный и вонючий импотент отправился на «историческую родину», куда позвала его мама! И где эта родина? И где теперь эта мама, растратившая на бесполезное лечение тридцать тысяч не шекелей , а американских долларов?
– Маму не тронь! Она умерла, а о покойных не судят… – Рубин запнулся, жадно глотая воздух и подбирая слова, –  такие шлюхи, как ты!
– Да, я изменяю тебе! Изменяю потому, что больше не могу жить с импотентом, который даже не способен содержать жену, вынужденную работать продавцом! Этим я могла бы заниматься и в Москве! – Неслось в ответ со стороны матери, которую Егор тоже возненавидел, со слезами вспоминая бабушку, которая спустя годы, прожитые в чужой для него стране, казалась сказочной феей…
– У Давидовича есть деньги, он водит меня в рестораны и покупает всё, что на мне! – Не унималась мать. – Хочет взять меня с собой отдохнуть на Сейшелах ! Две недели на островах! Тебе и не снилось такое!
– Да он бросит тебя! Поиграет и бросит! Забудь о Сейшелах! Не путайся с Давидовичем! Не позорь меня и своего сына! Давай завтра же переедем в Хайфу, там проживает много «русских евреев». Среди них есть мои друзья и знакомые. Помогут. Начнём всё сначала. Ведь ты обещала родить мне ребёнка…
– Щас! – Возмутилась мать. – Дурой была, когда обещала! Тогда ты ещё был мужиком, а сейчас – ничтожество! Нищий, проклятый импотент! Видеть тебя не могу!.. 
Всё понеслось с начала и поскольку ни наушники, ни нескончаемый «хард-рок» не спасали от рвавшегося из-за тонкой стенки потока самых грязных ругательств, так и сыпавшихся из уст матери и отчима, Егор накрыл голову подушкой, чувствуя, что скоро у них дойдёт до рукоприкладства, а потом они выдохнутся, угомонятся и фальшиво помирятся. Улягутся на кровать и, скорее всего, у них ничего не получится. Тогда взбесившаяся мать назовёт отчима ещё более обидным «вонючим импотентом», отхлестает его по щекам и тихо расплачется, а отчим в ответ разрыдается… 
Январь. Задуло с севера и хоть это бывает не часто, на несколько дней погода испортилась. За окном темно, моросит мелкий дождь, холодно и противно. Дома ещё противнее. Как не гремит нескончаемая «тяжёлая музыка», до слуха доносятся крики матери и отчима.
Хотелось встать и уйти из дома, как это он делал, когда мать с отчимом вот так же ругались, а за окном было сухо и тепло. Хотелось добраться до берега моря и, присев на прогретый за день песок, просидеть так до утра, слушая шум волн и любуясь яркими южными звёздами. И ещё хотелось побыть там с Аллой…
Весь вечер думал о ней, несмотря на стучавший по мозгам «хард-рок». Мучаясь от избытка «игравших» в нём гормонов, мысленно собирался с духом предложить ей перейти от поцелуев к самому сокровенному и желанному – настоящей близости, которую называют сексом. Пугался, а вдруг откажет и перестанет встречаться с ним? Однако, когда задремал, приснился добрый и красивый сон из далёкого детства.
Пятилетний Егорка хорошо помнил тот предпоследний декабрьский день 1981 года, когда бабушка Елена Васильевна, отпросившись с работы, повела его на новогоднюю ёлку в институт, где работал отец.
Их с бабушкой пропустили в просторный холл второго этажа, где стояла красавица-ёлка, и находился вход в конференц-зал, где через несколько минут начнётся новогоднее представление-сказка.
Ожидая, когда откроют двери и пригласят детей и сопровождавших их взрослых в зал, в холле собралось много народу – нарядно одетых детей, пришедших на праздник с мамами и бабушками, и вышедших их встречать сотрудников института. Подошёл улыбающийся отец и поцеловал в щёчки Елену Васильевну и сына. Потом стали знакомиться с детьми сотрудников и их родителями.
– Да ты стал совсем большим, Егорка! – Обняла и поцеловала мальчика незнакомая тётя, – а это наша Настя!
– Настя, – представилась девочка – ровесница Егорки, в белом платьице и с косичками, в которые были вплетены большие белые бантики. – А тебя как зовут?
– Егор Соколов! – назвал свое имя и фамилию мальчик, – а это моя бабушка. Её зовут Елена Васильевна.
– Я пришла с мамой. А где твоя мама?..
«Что это»? – Вздрогнул задремавший юноша, услышав за окном жуткий вой сирены. Вскочил с кровати, сбросил наушники и, приоткрыв окно, посмотрел на улицу, где появились и забегали жильцы с нижних этажей дома.
Сморённые усталостью после вечернего скандала и разбуженные воем сирены, мать с отчимом метались по своей комнате, разыскивая разбросанную одежду. Вот мать постучала в его комнату.
– Егор, вставай! По радио передали – Саддам обстреливает Израиль ракетами, говорят, что с ядовитыми газами, есть жертвы ! Одевайся и поскорее выходи на улицу! Мы выходим!


2.
6 января — Южноосетинская война (1991—1992): в Цхинвали введены части грузинской милиции. В городе вспыхнули бои с применением гранатомётов. Части МВД Грузии были выведены из Цхинвали 26 января.
13 января — попытка государственного переворота в Литве. Создан «Комитет национального спасения», провозгласивший себя единственной законной властью в республике.
14 января — в час ночи отряд спецназа и группа «Альфа» взяли штурмом телебашню в Вильнюсе. Население оказало массовое противодействие захвату. В результате операции погибли 15 человек. (стреляли свои)
18 января — Верховный совет Литвы принял постановление о проведении всеобщего опроса населения республики об отношении к объявлению независимости Литовского государства.
20 января — в Риге произошла перестрелка с участием рижского ОМОН у МВД Латвийской Республики. Убито 4 человека
   
(Написать о событиях в Риге, Вацлав Малиновский, его сослуживцы – осетин, вернувшийся из отпуска, когда повоевал в Ю.Осетии, рассказывает о победе, а другой ОМОНОвец, родом из Вильнюса о поражении в Вильнюсе. Конфликт в Риге, борьба, жертвы. Малиновский с группой сослуживцев переходят на нелегальное положение. Часть уходят в Тирасполь, часть в Россию (в Осетию), а один боец в Сербию.)

3.
В январе ведущий конструктор Генрих Соколов заканчивал отладку программного комплекса для изделия именуемого как А-50, которым являлась бортовая ЭВМ, которую институт разработал по заказу Министерства обороны для использования на передвижных командных пунктов сухопутных войск.
А-50 устанавливался на бронетранспортёрах или гусеничных вездеходах, а потому имел особое конструктивное исполнение, способное выдерживать большие перегрузки, обеспечивая при этом безотказную работу в том числе программного комплекса, загружаемого в электронную оперативную память с компактных магнитных носителей. 
Работы много, порой приходилось трудиться по ночам, однако финансирование по теме было урезано в очередной раз, и рассчитывать на заметные премии не приходилось.
На содержание семьи денег катастрофически не хватало.

 
18 января — Война в Персидском заливе: Ирак обстрелял территорию Израиля при помощи ракет Scud. Ранено 29 человек.[1]. (Иголкин,противогазы) 

(Генрих и убитый горем Иголкин, потерявший всё на противогазах. Просит на бутылку коньяка.)

4.
Пятнистый «Ирокез» , любезно предоставленный мистеру Халлу военными, завис над зеркалом небольшого заболоченного озера, каких множество в боливийской сельве, занимающей северо-восточную часть обширной и малоосвоенной страны, столица которой разместилась в Высоких Андах близ высокогорного озера Титикака , которым Соколова полюбовалась спустя 33 года с высоты птичьего полёта, когда вертолёт вылетал из Ла-Паса.
Маленькое безымянное озеро в сельве не шло ни в никакое сравнение со всемирно известной «голубой жемчужиной» Анд, как называют озеро Титикака, на берегах которого притаились останки древних цивилизаций, возможно самых древнейших на Земле, да и во многом загадочное до наших дней высокогорное озеро, по мнению многих геологов когда-то было океанским заливом и уже тогда на его берегу находился морской порт. Давно это было, тысяч сто лет назад, а то и больше.
Однако и заболоченное, прежде никому неизвестное маленькое озеро в сельве, окаймлённое вечнозелёным тропическим лесом теперь часто упоминалось в мировых новостях, поскольку там разворачивались поиски останков миллиардера Сэма Халла, пропавшего треть века назад 1 апреля 1958 года во время полёта спортивно-прогулочного самолёта «Сессна». И вот, спустя столько лет в Советском Союзе была найдена участница того полёта, бывший офицер КГБ, выжившая во время падения самолёта и согласившаяся указать место трагической гибели отца одного из богатейших людей Америки банкира Натаниэля Халла, занятого поисками своего родителя. 
Столицу Боливии, которая за прошедшее время сильно изменилась, в виду строительства высотных башен в деловом центре и сильно разросшихся фавелл на окраинах, Соколовой удалось осмотреть во время трёхчасовой экскурсии, устроенной специально для неё. Хотелось заглянуть на авениду Сан-Мигель, однако, не представляя, чем это может обернуться для гостеприимных супругов Куэвас, принимавших треть века назад агентов советского КГБ, она не решилась потревожить их. Да и живы ли они? Ведь прошло столько лет…
– Не мучайтесь, леди Руса, ведь так вас называл мой отец? – Обратился к Елене Васильевны Соколовой Натаниэль Халл, сопровождавшие её в поездке по городу, и пояснил. – Сеньор Куэвас, который в те годы, сам не ведая того, работал на советскую разведку, предоставив свой дом в распоряжение вашего резидента в Боливии и Парагвае, в шестидесятые годы перебрался в Аргентину, где и скончался в середине восьмидесятых. Так что вам не удастся увидеть ни его самого, ни его супруги, которая умерла в прошлом году. Увы, все мы смертны…
С вами легко и приятно беседовать, вы прекрасно владеете английским языком его американским диалектом! – Добавил миллиардер.
– Профессиональные навыки, – призналась Соколова. – Однако, как вы угадали, что я подумала о супругах Куэвас? – Удивилась Соколова.
– Умею читать чужие мысли, – похвалился Натаниель – мужчина сорока трёх лет от роду и очень походивший на своего отца, каким его запомнила Соколова. Халл младший был невысоким, чернявым, коротконогим и нескладным человеком с выпученными глазами и полными, неестественно красными, влажными губами, которые довольно часто облизывал кончиком языка.
– Ваш отец обладал даром гипноза и вы, как видно, не обделены способностями, –  подметила Соколова, доставив этими словами удовольствие Халлу младшему. – Спасибо за предупреждение, я постараюсь думать осторожнее. Ваш отец посвятил меня в некоторые семейные тайны, упомянув, что в детстве вы страдали эпилепсией. Каково ваше здоровье сейчас?
– Хвалиться нечем, – признался Натаниэль, – но у нас хорошая медицина. Приступы к счастью не часты и непродолжительны. Зато вы, леди Руса, в свои семьдесят лет, которые вам никто не даст, выглядите просто великолепно! По-прежнему красивы и, вероятно, здоровы. Ещё бы – мать четверых детей! Эффектно выглядите в джинсах и кроссовках. К тому же у вас роскошные светлые волосы, без видимых признаков седины. Легко перенесли перелёт, да и жара вам нипочём! Как вам всё это удаётся?
– Хорошая наследственность. Кроме того, веду здоровый образ жизни, а для волос есть хорошая краска. Что касается жары, то вы преувеличиваете, устала… – Призналась Соколова.
– Не поверю! В отличие от меня и профессора Коэна, который с нетерпением ожидает вас, вы выглядите великолепно! Глядя на вас, понимаешь, почему мой несчастный папа, называл вас «самой красивой жемчужиной» в своей коллекции и сравнивал с царицей Нефертити! – Упражнялся в эпитетах Халл младший, во время перелёта из Тринидада , где на базе ВВС Боливии военные выделили миллиардеру Натаниэлю Халлу лучший вертолёт американского производства и новейшей модификации.
– Кто этот профессор Коэн? – Спросила Соколова.
– Крупнейший антрополог и анатом из Калифорнии. Летом там тоже жарко, но сухо и климат здоровый, а здешняя жара при высокой влажности измучила его, хотя мистер Коэн лет на десять моложе вас. Прочитав ваш отчёт, составленный для начальства после возвращения из командировки треть века назад, я переслал сюда по факсу те страницы, где описан ваш маршрут от аварийного приводнения «Сессны» до места гибели отца с указанием примерного расстояния и направления движения по компасу. Удивляет, точность вашего отчёта, однако случилась оказия. Пока вы получали визу, и ваш КГБ оформлял вашу командировку, мои люди здесь покопались и обнаружили скелет, который исследовал профессор Коэн.
– Вот как? Тогда зачем же здесь я? – Удивилась Соколова.
– Увы, вышло досадное недоразумение. Мистер Коэн изучил найденные останки и пришёл к выводу, что скелет принадлежит индейцу, погибшему в этих местах лет десять назад.
– Он не мог ошибиться?
– Нет, профессор Коэн опытный антрополог. Исследовав череп, он восстановил лицо индейца, по методу вашего профессора Герасимова , о существовании которого я даже не подозревал. Кроме того, рядом с индейцем найдены нож, копьё и прочие атрибуты охотника, бродившего по сельве в поисках дичи. Так что придётся продолжить поиски с вашей помощью, и мы приступим к ним сегодня после небольшого отдыха.
  – Скажите, мистер Халл, как вам удалось присвоить страницы секретных материалов и передать их по факсу в Америку? Кто вам это разрешил? – Спросила миллиардера Соколова.
– Секретных? – Удивился Халл младший. – Но ведь прошло тридцать три года, к тому же теперь, после вашей перестройки наши страны стали партнёрами. Теперь мы не враги, и уже очень скоро, вероятно в этом году, вы покончите с коммунизмом, избавитесь от балласта в виде «союзных республик» и станете составной частью свободного мира.
– Откуда вам это известно, что «очень скоро, что в этом году»? – Спросила Соколова, которую охватил озноб и это в такую жару! Она предчувствовала беду, но всё же… – В марте у нас был Референдум  и три четверти населения СССР высказались за обновлённый Союз!
– Но ведь четверть населения, при том в ваших «передовых республиках», высказалась против, за немедленное предоставление независимости, – ухмыльнулся Халл младший. – Кроме того, ваша правящая элита в лице президента Ельцина и его окружения, на стороне «протестантов». Что касается  большинства, то в данном случае народ ничего не решает. Поверьте, это так. А президент Горбачёв настолько запутался в «своей перестройке», что готов всё сдать и покинуть из страны. У меня есть немалые финансовые интересы в вашей стране, так что я хорошо информирован, – признался Натаниэль Халл.
– Вы на редкость откровенны и в самом деле хорошо информированы о том, что происходит в моей стране, – взяла себя в руки Соколова. – Вы встречались с Председателем КГБ, который предоставил вам секретные документы и организовал мою поездку в Южную Америку на поиски останков вашего отца. Вы говорили с Председателем? Он согласен с вашими доводами?
– Об этом мы почти не говорили, но я понял, что мистеру Председателю, как вы его называете, всё известно и он пребывает в некоторой растерянности. Что касается вас, леди Руса, то, признаюсь, я удивлён! Вы, такая умная женщина. Неужели вы этого не знаете? Впрочем, скоро всё увидите сами… – добавил хорошо информированный американский банкир и миллиардер, и пояснил: – Видите ли, ваша страна не чужая для нашей семьи. Мои предки по материнской линии проживали в Житомире, откуда полтора века назад перебрались в Германию и далее в Америку. Поэтому я с интересом слежу за тем, что происходит у вас, поддерживаю ваши реформы, и приступил к финансированию ряда совместных проектов.
Впереди у вашей страны нормальное демократическое будущее. Вы очень богатая страна и это несправедливо, что ваши ресурсы недоступны для цивилизованного человечества. Вы тратите огромные средства и силы на производство продукции, которую можно приобретать в обмен на полезные ископаемые, лес, плодородные земли, чистую воду и так далее. Скоро ваши новые лидеры примут в качестве основного закона «Соглашение о разделе продукции»  и вы заживёте безбедно, получая прибыль и практически ничего не делая, лишь подсчитывая доходы и управляя из офисов. Так живут многие станы с богатыми ресурсами.
– Африка, Латинская Америка и Ближний Восток. Вы имели в виду эти страны?
– И их тоже, – подтвердил Халл младший.
– Но ведь это, по сути, колониальная политика в отношении стран, продающих свои ресурсы и передающих западным компаниям территории для последующих разработок! – Возмутилась Соколова. – Что касается офисов, то они лишь для малой части населения, а большая часть лишняя, живёт в лачугах и нищенствует!
– В какой-то мере это так, но в условиях глобализации это оправдано. Согласно вашим доводам, которые давно устарели, даже Соединённые Штаты Америки немножко колония, поскольку на её территории есть предприятия, принадлежащие иностранным фирмам, в том числе японским, корейским и даже китайским. Что касается Китая, то и там немало предприятий, принадлежащих иностранцам. А лишние люди есть везде и могут жить на пособия. В Африке – это продовольственная помощь, у вас это будут полновесные доллары. Привыкайте, леди Руса. После того, как плачевно заканчивается семидесятитрёхлетний коммунистический эксперимент, иного не дано! – Закончил Натаниэль Халл, повторяя по сути то же самое, что и либерально настроенные «народные депутаты новой волны» на многочисленных московских митингах и собраниях. 
Миллиардер не успел, да и не желал выслушать какие-либо возражения. Вертолёт завис над очищенной от леса площадкой на берегу озера, где восемь месяцев назад индейцами, кочующими по сельве, были обнаружены останки «Сессны» и обглоданные пираньями скелеты телохранителя и пилота американского миллиардера Сэма Хала, владевшего в пятидесятых годах огромной асьендой в соседнем Парагвае, где он занимался «весьма странными делами».
Какими – Халл младший естественно знал. Это Соколовой удалось выяснить, задав ему несколько вопросов. Да и её отчёт с подробным описанием экспериментов по созданию «новой расы» на такой же «новой Земле обетованной» от красавиц всех известных рас и семени его отца, одержимого «идеей нового Ноя – спасителя человечества» от неизбежной ядерной войны и нового потопа, помог мистеру Халлу младшему понять «масштабы задуманного» Халлом старшим.
Другая сторона его былой деятельности – финансирование исследований в области генетики и создания этнического оружия специалистами Третьего рейха, переправленными в Парагвай, была не менее зловещей, так что Натаниэль Халл об этом помалкивал и следил чтобы информация, компрометирующая его отца, наказанного ужасной смертью, не просочилась в прессу.  Потомку Сзма Халла достались его дневники, которые Натаниэль хранил в личном, никем кроме него не вскрываемом и несгораемом сейфе, который, пожалуй, уцелел бы и в эпицентре ядерного взрыва.
– Узнаёте это место, леди Руса?
– Узнаю, – ответила Соколова, припоминая аварийную посадку на водную гладь озера, которая случилась треть века назад. – А это что? – Указала она на несколько аккуратных домиков, установленных на очищенной от тропического леса площадке, две цистерны с очищенной водой и трещавший на краю леса мощный электрогенератор.
– В собранных на месте домиках  размещены рабочие, которые перекопают место, на которое вы укажете, и найдут останки отца. Им место не здесь, а в нашей семейной усыпальнице. В одном из таких домиков поселитесь вы со своей спутницей, – взглянув на Голуб, пояснил Натаниэль Халл.
Вертолёт приземлился, и Елена Васильевна в синих джинсах, облегавших её по-прежнему стройную фигуру, в белой, свободного покроя блузе, и белых кроссовках  ступила на землю Амазонии спустя 33 года и десять дней. За ней и Халлом младшим последовали майор Государственной безопасности Мирослава Голуб, сопровождавшая согласно договорённости Соколову в такой необычной командировке, двое могучих телохранителей миллиардера – белый и темнокожий, а так же скромный «десант репортёров» из двух мужчин и миниатюрной женщины – корреспондентки агентства «Ассошиэйтед пресс» Хелен Эйр. Именно той самой «крошки» Эйр и подруги Генри Роулинга, с которой Соколова была знакома. Такое совпадение не могло оказаться случайным, и Елена Васильевна понимала, что канадка Эйр, перешедшая на работу в американское информационное агентство, работает, как и её друг и любовник Роулинг на ЦРУ. Так что следовало быть с ней поосторожней.   
Эйр поздоровалась первой и во время полёта пыталась разговорить Соколову, начав с комплиментов в её адрес, однако это у неё не получилось. В коротком разговоре лишь выяснилось, что Эйр теперь гражданка США, а в «Ассошиэйтед пресс» её устроил Роулинг, который в настоящий момент находится в СССР.
Апрель – середина осени в южном полушарии. По-прежнему жарко, около тридцати градусов по Цельсию, но нет частых дождей, и жара переносится легче, чем в январе или феврале .
– Этот домик для вас, леди Руса, буду и в дальнейшем звать вас так, как называл отец, располагайтесь. В палатку проведено электричество, есть холодильник с освежающими напитками, душ с очищенной водой, биотуалет, установлен кондиционер, так что можно отдохнуть от жары. Домик просторный, разделён на три спальные комнаты, общую столовую и места общего пользования. В домике разместитесь вы, ваша спутница и мисс Эйр. Спальную комнату выберете себе сами. Не возражаете?
– Ну что ж, поскольку мы здесь единственные женщины, то не возражаю, тем более, что я давно знакома с Хелен, которая, как правило, появляется в моей стране на пару с ещё одним моим знакомым – Генри Роулингом, – ответила Соколова, посмотрев на Эйр.
– O’Key! – Обнажив великолепны протезы, Натаниэль Халл наградил всех ослепительной голливудской улыбкой. – Встретимся через час, Осмотрим останки «Сессны» и кости застреленных вами телохранителя и пилота. Вероятно, вы собственноручно убили многих людей, поскольку воевали против нацистов?
– Нет, мистер Халл. Только этих, – призналась Соколова, не упомянув матёрого ЦРУшника Яна Нильсена, которого застрелила в мае 1958 года в Гамбурге, в номере отеля «Атлантик Кемпински».
– Хотите полюбоваться на их скелеты?
– Нет, не хочу.
– Не стану настаивать. А отец? Согласно вашему отчёту, косвенно вы были повинны в его смерти.
– Только косвенно. Не измени ваш отец маршрут полёта в сторону водопадов Игуасу, всё могло бы закончиться менее драматично.
– А как же телохранитель?
– Он был вооружён. Его мне пришлось бы застрелить в любом случае. Зато климат у озера Титикака здоровый, нет ни гнуса, ни пираний, так что мистер Сэм Халл остался бы жив. В отличие от «некоторых», я не кровожадна…
Халл младший и бровью не повёл, «проглотив неприятную пилюлю» в виде намёка на специфическую жестокость своего отца.
– Готов поверить, если в останках несчастного отца, которые мы обязательно разыщем с вашей помощью, не окажется следов от пуль. – С этими словами Халл младший вцепился в Соколову взглядом чёрных гипнотизирующих глаз.   
– Мистер Халл, не смотрите на меня так! В 1958 году при составлении отчёта для меня не было смысла искажать текст!
Взгляд американца угас.
– Читал страницы из вашего отчёта. Супер! Хотите, профинансирую блокбастер о ваших приключениях? В Голливуде состряпают сюжет, в котором вместо папы будет какой-нибудь злодей. На главную роль подберут супермодель с лицом, похожим на ваше. Выберете сами. Они и для вас подберут роль, с миллионным гонораром. Как вам моё предложение?
– Спасибо, не надо беспокоить Голливуд! – Решительно отвергла Соколова. – «И в самом деле «состряпают» пройдохи-киношники»,  – подумала она, припомнив далёкий 1947 год, свой первый послевоенный отпуск, поездку всей семьёй в Пицунду, неожиданную встречу с товарищем Сталиным и его окружением, беседу с Берией и его комплименты с предложением «позвонить на Мосфильм и заказать для такой красивой женщины кинофильм с главной ролью». Тогда Лаврентий Павлович мог сделать всё, что угодно, как и этот толстосум сейчас.
– Скажите, мистер Халл, – спросила Соколова, убедившись, что они отошли довольно далеко от компании журналистов и их не услышат. – Вы, вероятно, пролетали над Чако, над тем районом, где располагалась асьенда вашего отца?
– Пролетал и высаживался в нескольких местах, в том числе и там, где находился  Содом. А что? – Американец вопросительно посмотрел на Соколову.
– Там что-нибудь сохранилось?
– Практически ничего. Водоёмы, питавшиеся насосами, высохли, растительность погибла, остатки строений разрушили и растащили индейцы. Не сохранились даже пирамиды, поскольку были не столь крупными, как в Египте. Всё растащили неутомимые гуарани. Кругом лишь пустыня…
– А немецкие поселенцы, что стало с ними?
– Там тоже пусто. Очевидно, перебрались в другие места.
– И продолжили свои преступные исследования?
– Этого я не знаю, – пожал плечами Натаниэль.
– А женщины, их дети, которых наплодил методом «непорочного зачатия» ваш отец? Куда подевались они – ваши сводные братья и сёстры, которых мне довелось видеть детьми во время мистерии, устроенной Сэмом Халлом возле пирамид?
– Увы, к сожалению, этого я не знаю. В то время я был ещё ребёнком, а мать ненавидела отца и даже обрадовалась его гибели, по сути, исчезновению. Что касается потомков Сэма Халла, наверное, они выросли и разъехались. Так что теперь и у меня немало родственников по всей Южной Америке и не только. Отец постарался…
Халл младший и законный наследник миллиардера-греховодника с жадностью осмотрел Соколову, фигура которой, несмотря на возраст, была по-прежнему «на высоте», – и, облизав губы, посетовал:  – Жаль, что мы с вами не породнились, с помощью папочки, жаль! Вы истинная леди! Вы королева! – И тут же, не делая паузы и сверля её гипнотическим взглядом, задал неожиданный, коварный вопрос. – А как же ваша дочь по имени Вера, родившаяся в январе 1959 года? Не папочкина ли эта работа?
Судя по срокам, вполне возможно. Если это так, не скрывайте, признайтесь и у меня появится вся в вас сестра-красавица, фото которой мне показали в Москве, и она сможет перебраться в США, жить в шикарном доме, в красивом месте на берегу океана.
– Натаниэль! – Медленно приходя в себя после продолжительной паузы, унимая дрожь и гнев, собираясь с силами и проклиная того неизвестного в Москве, кто рассказал американцу о Вере и передал ему её фотографию, вскричала Соколова. – Выбросите из головы такие мысли! У моей дочери другой, достойный отец! – Елена Васильевна смерила Хала младшего презрительным взглядом, добавив, – простите за резкость, мне необходим отдых, я очень устала. Встретимся через час.

* *
В домике, куда сразу же ушла Соколова, взволнованная и расстроенная неприятным разговором с Халлом младшим, её ожидали Голуб и Эйр. Хелен успела наделать кучу фотоснимков ещё во время полёта и меняла плёнку, пытаясь разговорить Мирославу, которая неплохо владела английским языком, однако та лишь скупо отвечала на вопросы американки, которой стала миниатюрная канадка, недавно перебравшаяся в Нью-Йорк и получившая вид на жительство.
– Что с вами, миссис Соколова, на вас нет лица! Вы здоровы? – Всплеснула руками Эйр.
– Ничего, Хелен, просто устала…
– Слава богу! А то я испугалась. Нешуточное путешествие в ваши-то годы! – Вы умеете пользоваться биотуалетом? – Тут же озадачила американка русскую леди новым и вполне конкретным вопросом.
– Не беспокойтесь, Хелен, как-нибудь разберусь.
– Он там, указала Эйр на дверцу. Там же умывальник и душ. Жарко, приходится постоянно пить «колу», и, естественно, пользоваться «благами цивилизации». Не бегать же в лес!
– В лес лучше не заходить, – Предостерегла Эйр Соколова. – В лесу гнус, который нагрянет и к нам с наступлением темноты. Тогда из домика лучше не выходить, но здесь нам ничего не угрожает, на окнах противомоскитные сетки, работает кондиционер, имеется крем от укусов.
– Я слышала о москитах, свирепствующих в южноамериканской сельве, – призналась Эйр. – Говорят, что они могут заживо съесть человека?
– Могут, – вспомнив жалкого, плакавшего, жалобно нывшего, изъеденного гнусом и расчёсанного до крови миллиардера Сэма Хала, уныло шлёпавшего по сельве в загаженных шортах и нелепых сандалиях следом ней и Марией…
– Есть что-нибудь кроме «колы»? – открыв дверцу холодильника, спросила Соколова.
– «Пепси», – хмыкнула Эйр. – Впрочем, посмотрите в холодильнике. Помимо прохладительных напитков имеются бутерброды и пицца. Да, есть ещё бутылка виски. Охлаждённое. Хотите выпить? – Загорелись глаза Эйр.
– Нет, Хелен, спасибо. В другой раз.
– Елена Васильевна, выберите для себя спальную комнату, – напомнила Соколовой Голуб. – Две остальные комнаты мы разыграем с мисс Эйр.
– Выбираю с окошком на юг, – окинула взглядом Соколова помещения довольно просторного и уютного домика, которому могли позавидовать подмосковные дачники.
Мягко гудел кондиционер, и в домике из фанеры, пропитанной водоотталкивающим составом, было вполне комфортно, но после зноя очень хотелось пить.
Соколова заглянула в холодильник и обнаружила на полочке персиковый компот в металлической банке, «затесавшейся» среди стеклянных бутылок с «кока-колой». Там же стояла бутылка очевидно дорогого качественного виски.
«Дан Биган», – прочитала Соколова.
«Такой шотландский виски восьмилетней выдержки предпочитал Боб Стилет. Пожалуй, можно немного выпить перед сном и помянуть Стилета», – подумала она, доставая банку с компотом. Потянув за кольцо на крышке, открыла и, заметив на столике чистый стакан, наполнила соком, с удовольствием, мелкими глотками, так, чтобы не застудить горло, выпила, утолив жажду. Затем соблазнилась и съела консервированные персики.
Голуб тоже изрядно проголодалась и с аппетитом поглощала, не удосужившись разогреть, нарезанную крупными кусками пиццу, запивая шипучей «кока-колой». Предложила пиццу Соколовой, однако Елена Васильевна отказалась и от пиццы и от бутерброда с сёмгой. Есть не хотелось.
– Ну и жара! – Доев пиццу и допив «колу», посетовала Голуб. – Одна надежда, что мы в южном полушарии и впереди зима, когда станет немного прохладнее. Как вы думаете, Елена Васильевна, долго мы здесь пробудем.
– Не знаю, Мира. Вероятно, пока не отыщем останки отца мистера Натаниэля Халла. Хелен – вольная птица, может улететь в прохладный Ла-Пас в любое время, но нас не отпустят до тех пор, пока профессор Коэн не идентифицирует найденные останки.
– Их ещё следует отыскать, – буркнула Эйр. – А вы, мисс Голуб, не составите мне компанию. Так и хочется открыть эту красивую бутылку! Я пробовала «Дан Биган». Отменный виски, к тому же охлаждённый.
Голуб вопросительно посмотрела на Соколову.
– Не возражаю, – после недолгой паузы согласилась Елена Васильевна. – Открывайте бутылку, Хелен. Мне чуть-чуть.
Эйр уверенно откупорила бутылку и налила себе и Голуб грамм по сто. Соколовой вполовину меньше.
– За что будем пить? – Поинтересовалась она.
– За успешные поиски? – Предложила Голуб.
– За любовь! – Поправила её Хелен. – Мы женщины свободные и не можем не желать любви! – Подмигнула миниатюрная американка рослой поджарой Голуб. – Я права, миссис Соколова?
Елена Васильевна промолчала, отпив из стакана глоток крепкого элитного напитка, помянув при этом Боба Стилета – видавшего виды мудрого репортёра, который мог бы ей дать добрый дружеский совет.
Взглянув на часы – оставалось ещё минут сорок, Елена Васильевна прошла в свою комнату, переоделась в предложенный ей халатик, приобщилась к «благам цивилизации», которых ещё не было в СССР, приняла душ и, вернувшись, прилегла отдохнуть поверх тонкого покрывала на складную кровать, застеленную свежим бельём. Закрыла глаза, желая немного подремать…
Эйр повторила порцию виски и принялась болтать пустякам с Голуб. Интересовалась кремом для лица, которым она пользуется, затем поинтересовалась её службой в сотском КГБ,  занимается ли она гимнастикой с целью коррекции фигуры, поинтересовалась, почему та не замужем, однако разговорить скупую на слова Мирославу ей так и не удалась.
Последовав примеру Соколовой, Голуб приняла душ и уединилась в своей комнате, оставив Эйр один на один с недопитой бутылкой. Хелен плеснула себе ещё сто грамм, запила «колой» и закусила кусочком пиццы. Опьянев, присела в удобное плетёное кресло и задремала под ровное жужжание кондиционера.

*
Руса пыталась припомнить маршрут тридцатитрёхлетней давности от берега озера, к которому ветер прибил «Сессну» до того места, где на краю заболоченной, питаемой рекой сельвы, за которой вплоть до Анд простирались сухие редколесья и льяносы, им повстречалась Пума с детёнышами.
Где-то посредине, примерно в полутора километрах от берега озера, тлели уже треть века кости несостоявшегося Ноя в лице лишённого власти и денег миллиардера-неудачника Сэма Хала.
Не сумел «самозваный Ной», возомнивший о себе невесть что, пройти следом за женщинами по замшелому полусгнившему стволу упавшего дерева через глубокую промоину, полную зелёной от водорослей воды, кишевшей всякими гадами, в том числе беспощадными пираньями. Сорвался и был изглодан заживо…
Теперь предстояло повторно пройти тот маршрут и найти место кончины Сэма Хала. Сохранилась ли та промоина? Не исчезла ли в один из сезонов сильнейших тропических ливней, когда огромные массы разбухшей земли вперемежку с поваленными деревьями буквально «плыли», перемещаясь по ровной поверхности сельвы?
Незаметно как, задремала и погрузилась в ещё более отдалённые, странные и совсем не ко времени воспоминания-сновидения, которых, впрочем, не запомнила, поскольку скоро её растормошила Голуб
– Елена Васильевна, проснитесь! Мистер Халл ждёт нас.

* *
Утром, едва взошло солнце, отряд из дюжины рабочих, прорубавших дорогу в сельве незаменимыми мачете, а так же Натаниэль Халл, с телохранителями и журналистами, готовившими на ходу свои репортажи, украшенные фотографиями Елены Васильевны Соколовой, которую сопровождала капитан Голуб, продолжили поиски останков мистера Халла-старшего, поскольку  вчерашний день не принёс результатов.
С тех пор, как в этих местах приводнилась «Сессна», прошло тридцать три года и узкий, местами заболоченный участок тропической сельвы, орошаемый озером, упиравшийся на юго-востоке в подъём с редколесьем сильно изменился, хоть и не увеличился в размерах. Вот и нагромождение камней, где отдыха пума с детёнышами. Соколова узнала это место, припоминая, что Сэм Халл,  сорвался со скользкого замшелого ствола упавшего дерева в глубокую, заполненную водой промоину метрах в трёхстах к востоку от этих камней.
– Леди Руса, подключайте свою память, пока не наступила жара! Если не найдём это место сегодня, то будем искать завтра, послезавтра и так, пока не перекопаем всю сельву, – озвучил свои планы непреклонный потомок «самозваного Ноя». Вчера вечером у Халла младшего случился приступ эпилепсии. Ночью он плохо спал и очень боялся повторного приступа, а потому выглядел утомлённым и раздражительным.
– Я постараюсь, Натаниэль, – ответила Соколова. Ей было нелегче. Пробираться в зной по сельве, полной гнуса, укрывшегося под сенью роскошной тропической зелени и проникавшего в мельчайшие щели, было мучительно.
Все участники поисков останков «самозваного Ноя» были облачены в камуфляж армейского образца и противомоскитные сетки. Фигуру Соколовой не портила даже такая непрезентабельная форма, которая сидела мешком на нескладном теле насквозь пропотевшего американского миллиардера.

5.
(Операция «Кольцо» - весна – лето 1991 г. Знакомые армяне. Офицер-армянин  из ГСВГ (знакомый Скобелева) уволился и в Северном Арцахе. Стычки с азерами, Ввод миротворческих войск, реди колторых он находит знакомых по ГСВГ. Боец-армянин, дезертировавший из СА (боат Люсик, Ливан). Стычки. Депортация)

















Глава 4. Бал Сатаны

1.
Совершенно неожиданная, такая нелепая и изматывающая командировка в боливийскую сельву затянулась до начала июня, когда, наконец, перекопав едва ли не весь западный берег заболоченного озера, безжалостно вырубая и корчуя девственный тропический лес, рабочие, наконец, наткнулись на человеческие останки, принадлежащие миллиардеру Сэму Халу, погибшему более тридцати трёх лет назад.
В том, что найденные останки – неполный скелет принадлежал именно отцу Натаниэля Халла, не было сомнений. На фаланге пальца правой руки, застряв, сохранился дорогой перстень с бриллиантом, стоимостью не менее миллиона долларов и это в ценах 1958 года, когда был приобретён этот перстень в магазине известного ювелира на Манхэттене . 
Костей левой руки и правой ноги бывшего миллиардера, возомнившего из себя нового  Ноя, рядом со скелетом не оказалось, по-видимому, их унесла куда-то потоки от тропических ливней, заливавших сельву в сезон дождей.
Определив уклон местности, инженер - исполнитель работ отправил рабочих разыскивать недостающие части скелета, столь драгоценные для потомка незадачливого миллиардера, затеявшего поиски отца спустя треть века и потратившего на это масштабное предприятие миллионы долларов.
Надев перчатки, Натаниэль принял из рук профессора Коэна почерневший от времени череп отца и принялся внимательно осматривать его покрасневшими от слёз глазами. Прошептал что-то напоминающее молитву и тоскливо, с тенью укора, посмотрел на Соколову.
«Слава Всевышнему, я нашёл его…» - говорил его грустный взгляд.
- Череп цел, в нём нет следов пуль, - сообщил профессор Коэн. – Но вы могли стрелять в другие части тела, миссис Соколова
    

Июнь 1991 г. Боливия, сельва, нашли, наконец, скелет. Коэн два дня  воссоздавал облик. Оказался Сэм Халл

2.
Нервозная обстановка в офисе Влада Урицкого, куда пожаловали Венгеров и Иголкин, предложив дать деньги командирам воинских частей, вводимых в Москву (- ведь всё же сгорит, созданное непосильным трудом!).
В этот момент Владу звонит дядя (Белецкий) и требует отправить группу молодёжи на подмогу защитникам «Белого дома» (Как в США), сообщает, что Ельцин отправился от потрясения (был перехват телефонного разговора Варенникова с Язовым «Как, Ельцин ещё не арестован? Наина: будут стрелять в Б.Н.) и направляется к «Белому дому». Есть договорённость с командирами подразделений ВДВ, которые сделают заявление в поддержку президента России.
Разбитый троллейбус из баррикад (музей русских революций).

И т.д.

Тревожная бессонная ночь не прошла даром для расшатанного здоровья Владислава Урицкого, который держался на одних нервах. К шести утра, когда начинало светать, покрасневшие глаза слипались, и кофе уже не помогал. К тому же ужасно разболелась голова.
Не желая принимать таблетки, Владислав выпил пятьдесят граммов коньяка. Стало чуть легче, вероятно, расширились сосуды. Выпил ещё пятьдесят, однако эффект оказался  обратным и изматывающая головная боль вернулась.
Владислав вспомнил, что фактически не ужинал и не обедал, не считая нескольких чашек кофе  да этих двух рюмок коньяка под утро после кошмарной ночи, заполненной едва ли не беспрестанными телефонными звонками, и ощутил поистине звериный голод.
– Лариса! – Крикнул он в мегафон, связывающий его кабинет с приёмной, где оставалась на ночь секретарша – удобная во всех отношениях к тому же толковая и работоспособная женщина тридцати пяти лет с привлекательной внешностью, высокая, стройная и несемейная…
– Да, Владислав Борисович! – поправляя волосы, приоткрыла дверь и заглянула в кабинет секретарша.
– Лариса, приготовь мне что-нибудь на завтрак. **************

3.
Известия о ГКЧП, временно взявшем на себя ответственность за положение в стране в связи «с невозможностью исполнения своих обязанностей президентом Горбачёвым» , застали Кирилла Воронцова  в Ашхабаде.
Сразу оценить это назревающее, и в то же время неожиданное событие он был не в состоянии. С одной стороны наспех сформированный комитет, возглавляемый невзрачным на вид и не внушавшим большого доверия вице-президентом, мог быть обвинён в действиях, аналогичных государственному перевороту. С другой стороны в случае провала задуманного «путчистами», как членов ГКЧП уже окрестили разномастные демократические организации, расплодившиеся в последние годы во всех республиках, страну неизбежно ожидали огромные, далеко не положительные перемены в течение очень короткого времени, и как итог – неизбежный распад. Такой сценарий сулил катастрофу планетарного масштаба. Поскольку без СССР мир становился однополярным заложником политических амбиций единственной по факту сверхдержавы – США.
Кирилл задыхался от нехватки информации, которой, по-видимому, не доставало и в Москве, не говоря уже об Ашхабаде. С немалым трудом ему удалось дозвониться до Веры, у которой, по её словам «отлегло от сердца» после звонка мужа. Однако дозвониться до АПН, руководства и хоть до кого-нибудь из коллег, так и не удалось. Беспрестанные короткие гудки – «занято» могли вывести из себя кого угодно, в том числе и обычно уравновешенного Воронцова.
Кирилл уже подумывал прервать на «свой страх и риск» плановую командировку в Туркмению, куда был направлен с заданием написать репортаж о тружениках сельского хозяйства, обещавших собрать с полей самой южной республики СССР рекордный урожай хлопка тонковолокнистых сортов.
Однако, какие уж тут репортажи, если в центре творится такое? Чуть погодя, поостыв, решил остаться и присмотреться к тому, что происходит в республике, руководство которой встретило сообщения о ГКЧП затянувшимся молчанием, что можно было объяснить особой «восточной осторожностью». Так что пока обстановку в Ашхабаде и по всей Туркмении в целом можно было признать спокойной, если бы не тревожные настроения в трудовых коллективах, где трудились преимущественно русскоязычные жители республики. Туркмения и Ашхабад оставались, пожалуй, самыми удалёнными не только от центра, но и от других среднеазиатских республик и их столиц, предъявивших Москве не в пример больше претензий и уже обагрённых кровью межнациональных конфликтов .   
Накануне, поздно вечером Воронцов, как и в конце уже далёкого февраля 1988 года неожиданно встретился у входа гостиницу с Вадимом Коротковым. Вышел подышать свежим воздухом после дневной жары, полюбоваться на яркие южные звёзды и на тебе!
– Кирилл! – Окликнул его мужчина среднего роста и крепкого телосложения в камуфлированной майке, которые появились у военнослужащих во времена Афганской войны – самой продолжительной в истории Советского Союза .
– Вадим? – Удивился Воронцов, узнав Короткова, которого не встречал со времени трагического Сумгаитского погрома , где им пришлось вступить в схватку с погромщиками, которая едва не стоила жизни корреспонденту АПН Кириллу Воронцову. Спасибо Короткову, работавшему тогда в «Красной Звезде». Выручил, обезвредил матёрого бандита, вооружённого ножом. – Как ты здесь оказался?
– Как и ты, командирован в оду из республик Средней Азии. Угадай в какую?
– В Туркмению, куда же ещё? – не понял юмора Воронцов.
– Нет, в Таджикистан. Только что прилетел из Душанбе с пограничниками. У них в Ашхабаде совещание по поводу очередного усиления охраны государственной границы с Афганистаном. Подбросили. Они – в отряд, а я вот иду в гостиницу. Ночь переночую, днём поброжу по городу, затем отправлюсь Баку. До Красноводска поездом, а оттуда на пароме через Каспий в столицу солнечного Азербайджана. И там есть делишки… Не знаешь, есть в этом «отеле» свободные места?
– Просись ко мне. Разместился в моём одноместном. Помимо койки есть диван, холодильник, телевизор и кондиционер «Апшерон». Пойдём, уладим с администратором.
Коллеги обнялись, словно старые друзья, и поспешили к зевающей женщине-администратору – блондинке лет сорока с приятным загорелым лицом.
Номера свободные имелись, но коллеги-журналисты настояли на своём.
Через пять минут они уже сидели на диване, который Воронцов уступил Короткову и пили не слишком хорошее, зато охлаждённое «Жигулёвское» пиво, производимое на местном комбинате по слухам то ли из яблок, то ли ещё из чего-то, произраставшего в изобилии в этих солнечных краях.
- Как  дела в Таджикистане? – поинтересовался Воронцов.
- Знаешь, хреново! – Признался Коротков. – Остро ощущаются какие-то важные события или перемены. Местные националисты, уже не скрывающие своих амбиций, помешанные на немыслимой прежде, воинственной религиозности, которая приближается к уровню соседнего Афганистана, просто оборзели. Искусно культивируемая «местной интеллигенцией» неприязнь и даже ненависть к русским порой зашкаливает. Помимо этого растёт вражда между ленинабадскими, кулябскими, гармскими, памирскими и прочими кланами, которая, дай им волю, выльется в кровопролитную борьбу за Душанбе, власть и деньги.
- Думаешь, что подписание нового Союзного договора , не сгладит этих проблем? – Поинтересовался у коллеги Воронцов.
- Знаешь, Кирилл, теперь я даже не уверен, что состоится его подписание. А если и состоится, то начнётся такой «восточный базар», во время торга из-за всякого рода привилегий, что мало не покажется…
- С Кавказом будет не лучше, тамошние республики с ещё большим ожесточением передерутся между собой, и, пожалуй, придётся усмирять войсками, не только Северный Карабах или Арцах, но и Баку, Ереван, возможно и Тбилиси, на что Москва может не решиться, а если и решится, то все операции обречены на провал. То, чего удалось добиться Красной армии в начале 20-х годов, разгромив и разоружив вооружённые формирования мусаватистов, дашнаков и грузинских меньшевиков,  союзному центру теперь не по силам, - добавил Воронцов, хорошо знавший Закавказье, но недооценивавший автономий Северного Кавказа, прежде всего Чечни и Дагестана.
- Весной я побывал в анклавах Северного Арцаха и стал свидетелем операции «Кольцо», проводимой силами армейских частей. Впечатления остались самыми тяжёлыми, - припомнил Вадим Коротков. – Мой репортаж из новой «горячей точки» забраковали, напечатали какие-то выжимки и без фотографий.
- Весной? Когда это было? – Воскликнул Воронцов.
- В мае. Добирался со стороны Баку.
- В конце или в начале?
- В начале, - удивился Коротков настойчивости коллеги.
- Я тоже там побывал, только в конце мая и вертолётчики подбросили меня до села ХХХХХ из Армении, - признался Воронцов, перед глазами которого мелькали страшные сцены: сгоревшие дома, беженцы, истерзанные заложники, которых удалось спасти в результате обмена между конфликтующими сторонами и бронетранспортёры с с русскими солдатами, ошалевшими от зноя, пыли и происходящего… 
- Жаль, что не встретились, - вздохнул Коротков.
- Какая уж встреча, когда творится такое, - ответил Воронцов. – Ну что ж, будем надеяться, что меньше трудностей будет с Украиной, Белоруссией и Казахстаном, а за ними потянется и Молдавия, хотя и там немало проблем.
- Ну что ж, поживём – увидим! – Зевая, заключил Коротков, глаза которого слипались.
И вот, как снег на голову, явление ГКЧП под музыку Чайковского и картинки из балета «Лебединое озера» в качестве заставки на месте информационного вакуума, образовавшегося в первые часы работы самозваного Комитета.
- Цели у членов Комитета хорошие, только хватит ли у этих людей решимости довести задуманное до конца? Хватит ли у них смелости?

(В Ашхабаде Урицкий, Рустамов, Колор. Урицких узнаёт Воронцова. Обсуждаю ГКЧП. Рустамов опасается ввода войск, направленных «националистом» Ельциным, но Урицкий и Колор его успокаивают. Этого не буде, Б.Н. скорее  «выбросит республики за борт» - пусть выживают самостоятельно, чем применит силу. Да и как усмирять-воевать, если армия многонациональная? Передерутся в ротах, полках, дивизиях)

      


4.
– Елена, Васильевна? Вот уж не ожидал вас увидеть здесь и в такое время! – Выкатив противные маслянистые глаза неопределённого цвета, полуприкрытые, сползающими на нос очками, искренне удивился появлению Соколовой в своём кабинете, выглядевшем так, словно здесь только что побывали неведомые погромщики, ответственный редактор отдела пропаганды и парторг издательства Алексей Вениаминов.
Крупнотелый пятидесятилетний мужчина с сильно выпирающим «пивным животом» и красным потным лицом, лихорадочно копавшийся в ящиках огромного письменного стола, очевидно в поисках документов, компрометирующих его как партийного функционера низшего звена, растерялся при виде женщины, которой ещё сравнительно недавно откровенно побаивался.
Елена Васильевна нередко подвергала острой критике его методы работы, находя весомые аргументы, и продолжалось это вплоть до её исключения из партии в феврале прошлого года, когда коммунист Соколова потребовала от членов первичной партийной организации осудить внутреннюю и внешнюю политику, проводимую Горбачёвым.
«Пожалуй, тогда она была права», – вспоминал теперь Вениаминов. – «Вот ведь до чего дошло…»   
Бумаги, которые он укладывал в раскрытый объёмистый портфель, посыпались на пол из его непропорционально маленьких, холёных рук, не державшие до сего времени иных инструментов или орудий труда кроме ручек, карандашей и столовых приборов. Руки, потные, как и весь с ног до головы Вениаминов, дрожали так, словно прикасались не к макулатуре, которой теперь грош цена, а к оголённым электрическим проводам.
Раскрытый настежь массивный несгораемый сейф, папки лежавшие на столе, стульях, па полу и повсюду разбросанные рукописные или машинописные документы, бумаги и фотографии, неожиданно напомнили Соколовой кабинеты офицеров СД, разбегавшихся кто куда из здании Управления имперской безопасности Гамбурга, какими она увидела их 30 апреля 1945 года, когда приняла решение выбираться из города, в который со дня на день войдут британские войска.
Ей следовало пробираться на восток, навстречу  советским войскам, добивавшим остатки Вермахта и Ваффен-СС, отходивших на северо-запад в Шлезвиг-Гольштейн, сдаваясь целыми дивизиями на милость англо-американцам, у которых имелись сверхсекретные планы по их использованию в грядущей войне с СССР.
Эта, уже третья в двадцатом веке мировая война с СССР, а по сути с Россией силами объединённой коалиции стран Запада, возглавляемых Великобританией и США, идеологом которой был ярый русофоб и антикоммунист Уинстон Черчилль, должна была начаться не позднее, чем через два месяца после падения Третьего рейха и носила кодовое название «Ranken», что в переводе с английского означало «Немыслимое» .
Вот и сейчас спустя сорок шесть лет в стране творилось что-то «немыслимое». Похоже, что планы покойного премьер-министра Великобритании удалось осуществить его последователям, разрушив страну, победившую фашизм, изнутри с помощью предательства правящей верхушки СССР. И предотвратить катастрофу, обезвредить разлившийся по стране яд предательства, уже не могли никакие ГКЧП. Слишком поздно…
– Как вы сюда прошли? У вас ведь нет пропуска! – Беря себя в руки, Вениаминов повторно удивился появлению Соколовой.
– Внизу никого нет, вахтёр прокинул свой пост, – ответила Соколова.
– А вы то зачем здесь? Вы одна? – Забеспокоился Вениаминов пока ещё ответственный, никем не отстранённый от дел редактор отдела пропаганды и руководитель первичной организации партии, которую теперь, несомненно, запретят , а потому опасавшийся расправы, которую могли над ним учинить «распоясавшиеся элементы». Исходя из этого, следовало поскорее наполнить портфель документами, которые следовало уничтожить, сжечь где-нибудь в укромном месте, и отсидеться дома хотя бы в течение нескольких дней пока всё уляжется…
– Проходила мимо, вот и зашла по старой памяти посмотреть на своё прежнее рабочее место. Где же сотрудники? Неужели всех распустили? В редакции пусто.
– Какая уж тут работа, Елена Васильевна! Все разбежались по домам. Кругом твориться чёрти что! Провокационная затея с ГКЧП провалилась, теперь Ельцин фактически отстранил Горбачёва от власти, готовятся указы о приостановлении и полном запрете деятельности КПСС. Толпа рушит памятники бывшим руководителям страны , вот-вот начнутся аресты партийных руководителей и активистов! Поверьте, желающие для таких дел найдутся. Ещё вчера Терёхин, помните такого тихого человечка и весьма посредственного работника? – Напомнил Вениаминов. – Так этот Терёхин призывал к отстранению членов партии от работы и даже к аресту собственными силами! Пытался создать дружину из беспартийных! Слава богу, его не поддержали. А что будет завтра, послезавтра? Столько повсюду развелось ненавистников, готовых вешать коммунистов на столбах! – Негодовал Вениаминов, нагоняя страху прежде всего на себя любимого.
– Вот и вы, Елена Васильевна, должно быть теперь так же ненавидите нас за то, вас исключили из партии. Теперь вы пострадавшая и не станете препятствовать расправам! – Плаксивым голосом пожаловался Соколовой Вениаминов.
– Алексей Венедиктович, выбросьте всякую чушь из головы, если она у вас ещё  имеется! Или уже потеряли от страха?! – С гневом ответила Соколова. – Такие, как вы не представляют опасности и никому не нужны. Те лица, что с помощью спровоцированных ими членов ГКЧП, показавших свою полную беспомощность, совершили государственный переворот, члены той же партии, в которой пока ещё состоите вы, состояла я! Эти перевёртыши, давно изменили данным клятвам, и ради корпоративных и личных интересов готовы на слом существующего строя. Они напомнили мне о тех членах Германской компартии, которые после тридцать третьего года сжигали свои партбилеты и, публично покаявшись, вступали в перспективную Национал-социалистическую партию. Таких предателей называли «бифштексами» – коричневыми снаружи и красными внутри.
– Что вы имеете в виду, Елена Васильевна? – не поинтересовавшись ни перевёртышами их Германской компартии, ни «бифштексами», спросил, застёгивая портфель, набитый документами, несколько успокоившийся Вениаминов, размышляя, как бы ему теперь покинуть здание издательства, не привлекая к себе внимания «распоясавшихся элементов» жаждущих немедленной расправы с партийными функционерами.
– Неужели вам, парторгу и идеологу, не ясно, что Ельцин и его окружение с одобрения «вашингтонского обкома», даром ли Борис Николаевич – этот типичный «перевёртыш», посещал США, спешно закрывают коммунистический проект и инициируют возврат к капитализму, рассчитывая присвоить государственную собственность, прежде  всего самую доходную её часть – экспорт нефти, газа и иного сырья.
Помимо этого эти отечественные «перевертыши», которым сродни немецкие «бифштексы» тридцатых  готовы, опираясь на провозглашённые союзными республиками суверенитеты, готовы распустить Союз, надеясь, что России без союзных республик будет легче перестроить экономику на капиталистический лад и не допустить социального взрыва среди населения, которому грозят нелёгкие испытания.
– Развалят СССР? – Не поверил своим ушам Вениаминов. – А как же Ново-Огарёвский процесс? Заключение нового Союзного договора?
– Об этом просто-напросто забудут, и Союз похоронят уже в этом году, – вздохнув, подтвердила Соколова.
– Средняя Азия – это действительно балласт. Можно обойтись без Кавказа и Прибалтики, но Казахстан, Украина, Белоруссия останутся с нами? – Как-то неуверенно высказал своё мнение Вениаминов и вопросительно посмотрел на Соколову.
– И они уйдут, – вздохнула Соколова, – а кто ослушается, тех выдавят !
– Если бы я не знал о том, что ваши пророчества обычно сбываются, то ни за что бы не поверил, – вздохнул в свою очередь Вениаминов, вытер платком пот с лица  и поправил очки. – Думаете, никаких репрессий не будет?
– Не будет, – подтвердила Соколова.
– А редакцию закроют?
– Думаю, что нет, но тем, кто не уйдёт по собственному желанию, придётся основательно перестраивать свою работу, особенно вам, «ответственному идеологу», да и с финансированием будет не так вольготно.
«И ведь перестроится, и приработок найдёт…» – подумала Соколова, собираясь уходить. Вид раскисшего Вениаминова внушал ей отвращение. 
– Елена Васильевна, я думаю, что нам следует выходить из здания вместе, –   выглянув в окно, предложил Вениаминов.
– Это почему же?
– Понимаете, если там, на улице кто-то поджидает сотрудников редакции, угрожая расправой, подумает, что мы муж и жена. Понимаете, так будет безопаснее для нас обоих и следует воспользоваться случаем, – признался Соколовой Вениаминов, умоляюще заглядывая ей в глаза.

– Партработники перепугались и наделали в штаны: 
«всё, ребята, отплясались на балу у сатаны…»

– Прочитала на память пару строк Соколова, ответив Вениаминову презрительным взглядом.
– О чём это вы? – Обиделся он, вспоминая фрагмент вечернего концерта «в честь победившей России», переданный из Ленинграда в вечерних новостях, и песню, которая заставила его передёрнутся перед экраном и по настоянию жены выключить телевизор, так что фамилии исполнителя Вениаминов, никогда не интересовавшийся подобной музыкой, так и не запомнил, хотя лицо певца было узнаваемым.
– Слова из песни не выбросишь, – добавила от себя Соколова. – Ну что ж, гражданин Вениаминов, рвите свой партбилет и идёмте вместе, если опасаетесь расправы! – Пожалела она своего бывшего коллегу и партийного руководителя, который по возрасту годился ей в сыновья, хотя по внешнему виду этого не скажешь.
– Мне до метро, а вам?
– Мне тоже, – обрадовался Вениаминов, пытаясь взять Соколову под руку свободной от портфеля левой рукой.
  – Это лишнее! – Одёрнула его Елена Васильевна. – Не отставайте!

* *
Вчера вечером, находясь в гостях у Ольги Лебедевой в Ленинграде, который пока не был переименован в Санкт-Петербург, несмотря на июньский референдум , она побывала вместе с близкой подругой на Дворцовой Площади, и ей было жаль тех ленинградцев, которые праздновали «победу», не думая о том, что ожидает страну.
Там был устроен вечерний «праздничный» концерт. Запомнился Игорь Тальков с его жутковатой песней, которая и сейчас назойливо донимала.

Кончен бал, погасли свечи,
Не успевшие поджечь
Всю планету,
И не вечным
Оказался красный меч,
Пропитавший кровью землю
Невиновной стороны,
Что бельмом сияла белым
В чёрном глазе сатаны.

Сатана гулять устал,
Гаснут свечи, кончен бал.

И на площади на Красной,
Над которой бес кружил,
Перестанут поджигаться
Те, кого допёк режим.
И следит шароголовый
С пьедестала прямо в ад,
И ему там черти новый
Мавзолей соорудят.

 Сатана гулять устал,
Гаснут свечи, кончен бал.

Партработники перепугались
И наделали в штаны:
«Всё, ребята, отплясались
На балу у сатаны».
У чертей на сковородке
Вы будете, как караси,
Ой! Лихо вжаривать чечётку
За предательство Руси.

Сатана гулять устал,
Гаснут свечи, кончен бал.

Сатана гулять устал,
Гаснут свечи, кончен бал!

С новой эрой вас, господа!

Закончил свою песню Тальков…
Тот вечер, мокрый от холодных августовских дождей, запомнится навсегда, а спустя некоторое время за августом надолго закрепится дурная слава, как о «месяце катастроф».
В тот вечер ни Соколова, ни Лебедева ни с кем не вступала в споры о будущем страны. В той эйфории, которая царила на площади, это было совершенно бесполезным занятием.
Исключением стал лишь Тальков. Покидая сцену, он мимоходом заметил красивую немолодую женщину с пронзительно грустными глазами и поинтересовался.
– Мадам, отчего вы такая грустная в этот праздничный вечер?
– Жаль мне людей и вас жаль, Игорь, – ответила Соколова. – Воистину, бал Сатаны!
– Это почему же вам меня жаль? – Удивился Тальков. – Разве это не здорово, что Россия, наконец-то, сбросила с себя проклятое иго коммунизма и становится «нормальной страной»?
– Сомневаюсь, что «нормальной». Не для того всё это затеяно, да и что вы понимаете под «нормальной страной»? Ваши глаза полны ненависти, но уже очень скоро, окунувшись в новую, жестокую реальность, вы поймёте, Игорь, что заблуждались, что обмануты. Вас мне особенно жаль. Вы молоды и ещё очень много не понимаете. Вас безжалостно используют. Некоторыми своими песнями вы нанесли тяжёлые раны родной стране. Очень скоро вы опомнитесь, но будет поздно. Прозрения вам не простят и новых, иных песен, вам спеть не дадут. Увы, Игорь…

«Сатана гулять не устал,
                И не окончен жуткий бал…»

Побледнев, перефразируя слова автора, напомнила ему Елена Васильевна, и добавила.
– Впереди я вижу ещё более жуткий бал….
– Знаете, уважаемая госпожа, не знаю вашего имени отчества, но вы тоже ничего не понимаете! - Разозлился задетый за живое Тальков. – О потерянном «коммунистическом рае» жалеют только «задубевшие совки » или «впавшие в маразм» члены КПСС! Интересно, кто мне посмеет угрожать? Чего же мне не позволят петь? Неужели о Чистых прудах?
Соколова не ответила, с состраданием посмотрев на известного барда, купавшегося в лучах славы этим августовским вечером.
– Прощайте, Игорь…
– Пойдём, Руса, не стоит с ним связываться! – Ухватила подругу за локоть разволновавшаяся Ольга Лебедева, на которой не было лица
– Нет уж, ответьте, почему же вам жаль именно меня? – Продолжал яростно настаивать закипавший Тальков, ощущая себя «героем вечера». – Какая такая жестокая реальность? Кто мне угрожает? Что-то не пойму! – В голосе  певца послышались жёсткие, угрожающие нотки и в то же время плохо скрытая тревога.
– Этого я вам не скажу, пожалею, – вздохнула Соколова, отчётливо видевшая печальную судьбу известного и, несомненно, талантливого барда, ставшего кумиром толпы, собравшего после своего «эпохального выступления» бурю оваций .
Впрочем, Талькова уже окружила и оттеснила от двух пожилых женщин толпа преимущественно молодых людей, среди которых преобладали лица женского пола, протягивавшие певцу открытки, а то и просто клочки бумаги с просьбой подарить свой автограф. А одна бесстыжая девица сбросила майку и сияла от счастья, показывая окружающим автограф Талькова на левой груди чуть ниже сердечка, нарисованного красным фломастером.
– Пойдём, Руса, пройдёмся до вокзала пешком. Через час с четвертью отходит твой поезд, – напомнила подруге Ольга, и женщины, не оглядываясь на шум разогретой концертом толпы, направились в сторону Московского вокзала.

*
С тяжёлым сердцем Соколова покидала Ленинград, в тревоге за страну, родных и близких. Начиная с двадцатого августа, неоднократно пыталась звонить из квартиры Лебедевых, а затем из ближайшего переговорного пункта в Москву детям: Богдану, Генриху, Ладе и Вере. Тщетно, возможно связь с Москвой кем-то блокировалась. И только сегодня утром удалось дозвониться до Богдана.
Сын сообщил, то же, что и в теленовостях. Двадцать первого августа из Москвы были выведены войска, а члены ГКЧП арестованы. К Богдану заезжали Лада с Верой. Павел находился дома на больничном. Кирилл был командирован в Среднюю Азию. Ему удалось дозвониться домой, однако Вера сильно переживала за мужа.
От Генриха не было вестей со среды двадцать первого августа. Во вторник поздно вечером, прямо из машинного зала (Светлана слышала шум печати на АЦПУ) он, позвонил жене, торопясь, в двух словах сообщил, что задержится и возможно до утра. Такое случалось перед сдачей программного комплекса представителю заказчика , однако в настоящий момент такие работы не проводились.
Со слов Богдана, встревоженная Светлана не спала всю ночь, несколько раз пыталась дозвониться до Генриха. Звонила в отдел и на ВЦ, но никто не отвечал. Часа в четыре утра, когда ребёнок крепко спал, она отправилась в институт пешком по тёмным затаившимся улицам «спального района», избегая встреч с редкими прохожими, жавшимися, как и она к стенам домов.
Входные двери проходной института были закрыты, свет в холле погашен. Минут пять Светлана нажимала на кнопку звонка и стучала в двери, пока к ним не подошёл встревоженный вахтёр. Светлана показала пропуск, однако вахтёр замотал головой, дав понять, что в такую рань двери не откроет и её не пропустит. Пришлось вернуться домой и дожидаться шести часов утра.
Когда вместе с несколькими уборщицами Светлану пропустили на территорию института, и она побывала в комнате, где работал Генрих, а затем на ВЦ, где никого не было и ЭВМ простаивали, неожиданно появившийся заспанный дежурный сообщил, что Генрих Ярославович Соколов покинул машинный ночью. Однако, в каком это было часу, сказать не смог, задремал.   

               
5.
- Старший лейтенант Витов! На выход! – Приоткрыв дверь комнаты офицерского общежития, временно выделенной под помещение для «домашнего ареста», крикнул дежурный по части капитан-лейтенант Божко.
Николай встал с койки, покрытой грубошёрстным одеялом, и принялся застёгивать пуговицы кителя.
- Куда теперь меня?
- Ступай, Витов, ко всем чертям! – Оскалился Божко. – Уволен под чистую! Вот твои документы. За твои, брат, проделки командир дивизиона получил от начальства такую взбучку, что видеть тебя не хочет! Мне велел передать. – Капитан-лейтенант протянул Витову военный билет со штампом и записью, сделанной кадровиком: «Уволен из вооружённых сил в связи с сокращением…»
- Повезло тебе, братишка! – Сменив тон, уже миролюбиво продолжил капитан-лейтенант. – Мог бы на гауптвахте отсидеть пятнадцать суток и лишиться очередного звания, могли бы и замытарить, под суд отдать, а так – пару раз переночевал в общаге, отоспался и уволен! Свободен под чистую! Беги, братишка, до дому. В одну руку – жену, ей привет! В другую руку – чемодан, и лети белым лебедем хоть – в пасмурный Таллин к родне жены, хоть – в солнечный Питер!
Счастливчик, и там у тебя родня! – Растянул рот в улыбке капитан-лейтенант Божко, мужик в общем неплохой, обрусевший за годы службы, хоть и родом из Тернополя, а это на Западной Украине, где сейчас заворошились недобитые бандеровцы и их потомки , готовые «рвать глотки москалям ».
– Знаешь, Витов, не держи на нас зла, за то, что не поддержали, промолчали, утёрлись!.. – Божко смачно выругался, не желая дальше продолжать, поскольку и сам остро чувствовал за собой вину, которую теперь вряд ли исправить.
– Янаев с Павловым  – идиоты! Язов – не Жуков , Крючков – не Лаврентий Павлович , струсили, растерялись перед штатскими демократами! Варенников  застрял в Киеве, тоже мне, командующий сухопутными силами! Вот и профукали страну, гэкачеписты хреновы! Пуго жаль,  застрелился вместе с женой . А ночью прошла информация: Ахромеева нашли удавленным  в форме, при полном параде. Но не верю, чтобы сам. Маршалы не вешаются, маршалы стреляются! Остальных повязали! 
Трусы! Жаль. Союзу теперь крышка! Разбегутся республики, вот и я поеду скоро к себе в «неньку незалежную Украину». Будет и такая страна-держава, и не на какой-то там, «на окраине»! Бог даст – дослужу в Севастополе офицером уже Украинского военно-морского флота! – Спешил выговориться о наболевшем капитан-лейтенант Божко, заступивший в наряд со вчерашнего вечера, дежурным по части.
– Прощай, Витов! – Грустно улыбнулся он, и, красиво козырнув, отдал старшему лейтенанту честь.
- Прощай, Божко! – Ответил капитан-лейтенанту только что уволенный из флота старший лейтенант Витов и, покрыв голову фуражкой, вышел в сопровождении дежурного по части на пустынный, покрытый лужами плац дивизиона. С моря дул пронизывающий  ветер, моросил мелкий противный дождь, так что пришлось прибавить шагу, чтобы не промокнуть.
По пути к жилым домам, где размещались семьи офицеров, попался на глаза лишь матрос-первогодок со шваброй и ведром – бегал убирать чью-то квартиру, были в дивизионе и такие офицеры. Не выпуская швабры и ведра из рук, не отдав офицеру честь, матрос растерянно взглянул на старшего лейтенанта и проворно побежал дальше по своим делам.
У подъезда никого не было, но из окна квартиры на первом этаже, его заметила и сочувственно покачала головой  жена мичмана Агеева.
Одним махом Витов преодолел два лестничных пролёта и, оказавшись на площадке второго этажа, где тоже никого не было, позвонил в дверь однокомнатной малогабаритной квартиры, где жил с женой.
Открыв дверь, Анна бросилась в объятья мужа. Плечики её тряслись, но глаза были сухими.
Витов прикрыл за собой дверь и увлёк жену в комнату.
- Успокойся, Анечка! Тебе нельзя так волноваться! Обошлось! Уволен, под чистую! С формулировкой «в связи с сокращением»! Вот так! Был военный моряк Николай Витов, и нет его!
Они присели на диван, и Анна прижалась к мужу.
- Коленька, что же теперь будет?
- Не знаю, Анечка! Ничего не знаю! Голова идёт кругом!
Утром двадцатого августа по собственной инициативе собрал матросов, выступил перед ними, зачитал обращение ГКЧП к гражданам, призвал поддержать членов комитета, а политрук, скотина, побежал по начальству, заложил… - Вспоминая, как было дело, рассказывал жене потомственный военный моряк старший лейтенант Витов, поступивший так по велению сердца…
«Просчитался, но мог ли я вести себя иначе? Да и сколько их, таких же, как я, офицеров по всей стране, изгнаны в эти ужасные августовские дни с военной службы? И вот итог. Как же я теперь без флота?» - Задумался он, обхватив голову руками.
- Что же ты умолк? Говори! – Встряхнула Николая Анна! – Что же с нами теперь будет?
Витов вздрогнул, отвлёкаясь от тяжких мыслей.
- Дежурный по части передал последний приказ командования – взять тебя в одну руку, чемодан в другую и немедленно покинуть часть! – Горько пошутил Витов. – Вот так-то, Анечка! Мебель, холодильник, телевизор у нас казённые, своих вещёй наберётся на чемодан. Собирайся, родная моя. Как малыш? – Николай осторожно прикоснулся к животику жены, которая была на седьмом месяце беременности.
- Шевелится, словно что-то почувствовал, - грустно улыбнулась Анна. – Куда же мы теперь?
- Заедем к твоим в Таллин, попрощаемся. Затем в Ленинград к Василию Владимировичу и Ольге Владимировне. На Новый год, когда мы у них гостили, словно предчувствуя, что такое случится, дед приглашал к себе. Квартира у них большая, комнату выделят. Так что, Анечка, одевайся, возьмём такси и в Таллин. Дверь закроем, ключи оставим у соседей.
- Верно, вначале в Таллин! – Согласилась Анна, понимавшая, что оставаться в Эстонии в такое смутное время  мужу не стоит, опасно. - Николай, выслушай меня внимательно! - ухватив супруга за руку и усадив на диван, потребовала она. – Утром звонила мама, велела тебе передать, что к ним заходил один человек, который хочет с тобой встретиться по важному делу.
- Что за человек? По какому такому важному делу? – удивился Витов. – А твои родители знают, что случилось?
- Нет, я им не говорила, что ты под арестом, - призналась Анна. – И ещё, этот человек передавал нам привет от тёти Эльзы.
- Тёти Эльзы? Кто это? – Не понял Витов.
- Мама не могла всего рассказать, разговор могли прослушивать, но я догадалась, что привет передавала Эльза Куэвас, с которой мы познакомились в прошлом году в Ростоке, когда гостили у Виренов. Помнишь?
- Ну конечно! Так значит человек, который хочет со мной встретиться, прибыл из Аргентины! – Разволновался Витов. Что ему надо?
- Успокойся, это мы скоро узнаем. Едем, Коленька, в Таллин! Едем! Только, пожалуйста, переоденься в штатский костюм. Ехать в Таллин в форме небезопасно.
Пока Витов переодевался в штатское и укладывал аккуратно сложенные брюки и китель на дно объёмистого чемодана, Анна, державшаяся молодцом – ни слезинки в светлых серо-голубых глазах – поспешно собирала свои вещи, раскладывая по целлофановым пакетам.
- Ну что, Анечка, ничего нашего не забыли? Бегло осмотрел комнату Витов.
- Ковёр, - глазами указала на стену Анна, держа в руке пальто, - и барометр, а ещё постельное бельё и цветы на подоконнике, фиалки…
- Пусть остаются, новое наживём! – Махнул рукой Витов.
- Нет, цветы я заберу. Они живые! – Запротестовала Анна и принялась укладывать три горшочка с фиалками в красивых кашпо в целлофановый пакет.
Присев по русскому обычаю «на дорожку» и окинув последним взглядом комнату, в которой прожили больше года, супруги вышли на лестничную клетку попрощаться с соседями и передать им ключи.

*
Таксист оказался эстонцем и, признав Анну, которая с ним договаривалась о цене за проезд до Таллина, за эстонку, с расспросами не приставал, однако с подозрением посматривал на молчавшего всю дорогу Витова.
В салоне работало радио и таксист, неплохо говоривший по-русски, перешёл с таллиннской волны на московскую, поймал программу «Маяк», внимательно вслушивался в последние новости и, ни к кому не обращаясь, их комментировал.
- Ельцин молодец! Раздавил этих гадов из ГКЧП! Теперь Москва окончательно признает нашу независимость! Скоро все республики выйдут из СССР, и Россия останется одна! Так русским и надо! Кончилось их время! – Скалился от удовольствия таксист, водивший «Волгу», изготовленную в городе Горьком, которому, как и многому, что было связано с советским прошлым, скоро вернут старое название .
- Избавимся от гнёта России, потребуем с неё компенсации за оккупацию. Думаю, что много насчитают, хватит республике не на один год. Русские военные базы закроем. Если понадобится, передадим их НАТО. Сами вступим в эту организацию, которая нас защитит! - На хорошем русском языке, который изучал в школе и на котором общался с сослуживцами во время службы в Советской армии, где получил навыки вождения автомашин, а затем с товарищами по работе и с пассажирами, размечтался таксист, подозревая, что молчаливый пассажир офицер с военно-морской базы и, как водится, русский.
«Русский, однако, женат его эстонке и это не хорошо!» - уже про себя додумал таксист, опасаясь «задеть за живое» молодого хорошо физически развитого русского офицера, который мог и «двинуть по мозгам» сорокалетнего эстонского парня, располневшего от неумеренного потребления пива.
«Похоже, беременная, скоро родит от оккупанта», - с неприязнью подумал о молодой и красивой женщине стопроцентный эстонец, родившийся и живший до призыва в армию на хуторе среди лесов и озёр центральной Эстонии.
- А вы что думаете по такому поводу? – Не удержался и обратился таксист к пассажирам, провоцируя их на ответные слова.
- Ничего не думаем! У нас достаточно других проблем! – Резко на эстонском ответила ему Анна. – Лучше найдите хорошую музыку и следите за дорогой, дождь, скользко!
- Дождливо, скоро осень, – перейдя на родной эстонский язык, согласился таксист с неразговорчивыми пассажирами, заплатившими, не торгуясь, за проезд в оба конца, пока ещё «оккупационными рублями», на каждый из которых можно было залить в бак пять литров качественного бензина. Покрутил ручку настройки приёмника, нашёл запись концерта шведского квартета «АББА» и умолк до самого Таллинна, лишь на окраине залитого дождём города попросил напомнить ему адрес, но тут впереди показался блок-пост,  которого прежде не было.
Таксист притормозил и обернулся, вопросительно посмотрев на пассажиров.
Перехватив его взгляд, Анна с тревогой взглянула на мужа.
- Поезжай, - по-русски, как и следовало ожидать, потребовал от таксиста пассажир, доставая документы из внутреннего кармана гражданского костюма.

6.
(Что-нибудь о осени 1991 г.)

7.
День хмурый, тихий. Температура воздуха на градус – два ниже нуля. Не холодно, сухо и комфортно для прогулок на свежем воздухе, настоянном на хвое роскошных столетних сосен. Где-то стучит дятел, пролетели несколько соек, по неглубокому снежку скачет белочка.  Навстречу ей – другая. Встретились, пошептались и поскакали вместе, не обращая внимания на людей.
За оградой просторного вольера, сваренного из металлических труб под могучим раскидистым дубом, которому не менее полутысячи лет, разместилась семья зубров: бык, пара взрослых самок с приплодом этого года и тёлочка постарше, которой до зрелости ещё год, а то и два.
Зубры разрыли снег и отдыхают на подстилке их опавшей листвы. Повсюду рассыпаны жёлуди. Две нахальные сойки прыгают между зубрами, питаются, выбирая жёлуди покрупнее и вскрывая их крепкими клювами. Зубры не обращают на них внимания, ворошат листья, лениво жуют, выбирая траву. От их огромных тёплых тел восходит пар. 
По присыпанной свежей порошей тропинке, проложенной среди сбросивших листву многовековых дубов, неторопливо прохаживаются двое. Оба в камуфлированных ватных куртках с меховыми воротниками, в заячьих шапках,  с охотничьими ружьями за плечами. Ружья не заряжены, так, для полной охотничьей экипировки.    
Хорошо, Владислав! Век бы не уезжал отсюда! Как дышится! – Нахваливал окружающую природу Михаил Яковлевич Белецкий. – Беловежская пуща – один из немногих уголков Европы, где природа сохранила свою первозданность, можно сказать девственность. Каково сравнение нетронутой природы с девичьей невинностью!
– Не такая уж она и не тронутая, здешняя природа, указав на жилые корпуса Правительственной резиденции Вискули  – одной из охотничьих баз союзного значения, на которой отдыхали и охотились бывшие руководители СССР, члены Политбюро, ЦК КПСС и их гости, в том числе зарубежные.
– Здесь строили аккуратно, сберегая каждое дерево, – пояснил Белецкий, прислоняясь спиной к крупной берёзе. – А вот и кортеж с Борисом Николаевичем! – Михаил Яковлевич указал на автомобили, подкатившие к главному корпусу. – Давай-ка подойдём поближе.
– Так и знал! Вот, Владислав, полюбуйся! – Не удержался от осуждения Белецкий. –  «Дед» опять «нагрузился» и сегодня вряд ли на что-то способен, – наблюдая за потугами офицеров республиканской госбезопасности, извлёкших из машины и провожавших, подхватив под руки,  грузного шести с лишним пудового президента России в приготовленный номер люкс, – переживал Михаил Яковлевич. Укоризненно покачал головой и обратился к вышедшему из корпуса без пальто и головного убора высокому худощавому человеку средних лет с узким лицом и прибалтийской фамилией, выпросившему у президента должность госсекретаря, доходчиво разъяснив, что это «по-американски». «Дед» уважал Америку и, помимо представительного вице-президента с пышными усами, обзавёлся госсекретарём, который неплохо исполнял роль советника по особо важным вопросам.
– Геннадий, как же вы не уследили? – Продолжал сокрушаться Белецкий. – Эдак он долго не протянет. Отравит печень, сляжет. Тогда командовать вами будет вице-президент. Генерал, а значит самодур. Крут. Одни усы чего стоят! Вот уж натерпитесь от этого солдафона…
– Вы же знаете, Михаил Яковлевич, что временами он практически неуправляем. Вот и сегодня как с цепи сорвался. Настроение – отвратительное. Брюзжит, ругается, мрачный, как туча, и это неудивительно. Понимает, что придётся взвалить на себя такой груз, вот и оттягивает…
В Минске разошёлся. Белорусы приготовили роскошный стол. Плотно поел, и как водится – рюмка за рюмкой… Зубровка-то отменная, – вздохнул госсекретарь. – Но не впервой, отоспится, поправится. Завтра мы его додавим…
– Да уж, додавите. Оттягивать дальше нельзя. Есть информация, что зашевелились военные. Хоть Язов и изолирован , но упустить время – смерти подобно! Шапошников  слаб и может не удержать ситуацию под контролем. Время подходящее. В декабре СССР собрали, в декабре его и распустят ! Жалко, но надо. Россия – локомотив реформ, но республик в том виде, как они существуют, не потянет. Как Кравчук  и Шушкевич ?
– С ними, с Фокиным и Кебичем  всё в порядке. Подготовлены, – подтвердил госсекретарь, в душе обижавшийся на то, что Белецкий называет его по имени, в то же время, одаривая Егора отчеством, тем самым как бы приближая к себе.
«Вот он, снобизм москвичей» – переживал госсекретарь, сам родом с Урала. Впрочем, и «Дед» оттуда.  «Так что недолго вам спесивиться, москвичи. Сядет Борис Николаевич в Кремле – хвосты подожмёте …»   
– Учтите, всё надо сделать быстро, не допустив до подписания документа ни малейшей утечки, – строго указал Белецкий, – и не трусьте, Геннадий, Вискули – место глухое, рядом граница. Если вдруг возникнут серьёзные осложнения – можно укрыться в Польше. Но я уверен, до этого не дойдёт.
– Спасибо, Михаил Яковлевич, успокоили, – кисло улыбнулся госсекретарь. – Будет ли легитимно такое решение? Признает ли Горбачёв? Что скажут остальные республики? – В очередной раз задал ряд таких неудобных вопросов вечно во всём сомневающийся госсекретарь.
– Перестаньте сомневаться! – Одёрнул его Белецкий. – Прибалтийские республики уже вышла из Союза , остальные республики тоже провозгласили свои суверенитеты и независимости , рвутся из Союза. Хотят попробовать вкус собственной государственности. Пусть попробуют. Попросятся назад – мы им выставим совсем другие условия! – Заранее злорадствуя, ухмыльнулся Белецкий.
– Мы не заговорщики. Документ о роспуске Союза, подписанный первыми лицами ведущий республик, учредивший Союз в двадцать втором году, легитимен. Сергей Михайлович – наш главный правовед и разработчик конституции в этом уверен. С американцами проконсультировались. С их стороны возражений нет при условии, что Российская Федерация будет объявлена правопреемницей Союза, и всё ядерное оружие будет перемещено на её территорию.
В настоящее время помимо России ядерное оружие размещено на Украине, в Белоруссии и Казахстане. Кравчук и Шушкевич дали на это согласие. Назарбаев в Вискули, по-видимому, не приедет, слишком привязан к Горбачёву, в дружеских с ним отношениях. Казахстан – единственная республика, так и не провозгласившая независимость, но ядерное оружие с территории Казахстана уже выводится под контролем американцев.
– Не проболтается ли Назарбаев Горбачёву? – Переглянувшись с госсекретарём, озаботился Владислав Урицкий, прибывший в Вискули в качестве помощника Белецкого. – У них ведь особые отношения.
– Ни он, ни Руцкой, ни Хасбулатов не в курсе наших планов . Оба думают, что в Вискулях будут подписаны экономические соглашения между тремя республиками.
– Михаил Яковлевич, меня беспокоит, что ещё нет текста документа. Боюсь, что они (госсекретарь имел в виду глав государств) не способны составить его самостоятельно. К тому же в целях конспирации с собой не привезли ни черновиков, ни даже пишущей машинки.
– Машинку и бумагу найдёте здесь, а составить документ поможет Егор Ефимович. Он был главным редактором главного партийного журнала. Поднаторел на статьях, ему и карты в руки. Да вот и он сам!
– Здравствуйте, Михаил Яковлевич! Здравствуйте, Владислав! Рад вас видеть! – Заулыбался облачённый в пальто и шапку невысокий, плотный, большеголовый Егор Ефимович, вяло пожимая руки Белецкому и Урицкому. – Давно в Вискулях?
– Со вчерашнего дня. Вас поджидаем, – ответил Белецкий.
– Охотились?
– Собираемся. Вот и ружья выдали вместе с экипировкой.
– Вам можно позавидовать. Погода чудесная. Снежок, сухо, не холодно…
– Завтра, Егор Ефимович, предстоит важная работа. Постарайтесь всё сделать как надо, и немедленно переслать подписанный документ по факсу в Москву. Там его ждут и знают, что делать, а послезавтра поохотимся вместе. Егеря предлагают охоту на косулю.
– Будем сделано, Михаил Яковлевич, – заверил Белецкого Егор Ефимович.
– Вот и хорошо, а пока ступайте, не то Геннадий простудится, и подумайте, как составить документ, который войдёт в историю! – Напутствовал Белецкий успевшего продрогнуть госсекретаря и бывшего главного редактора партийного журнала, которому уже скоро предстояло возглавить правительство «шоковой терапии».
– Михаил Яковлевич, вы будете присутствовать при подписании? – Спросил Егор Ефимович.
– Зачем же, я вам доверяю, – пожав плечами, ответил Белецкий и предложил Владиславу пройтись по кругу ещё раз, подышать воздухом.
Темнело. Декабрьский день короток.

* *
Следующий день прошёл в тревожных ожиданиях. Михаил Яковлевич и Владислав остановились в отдельном коттедже и кроме утренней и послеобеденных прогулок не проявляли активности. Белецкий дважды звонил госсекретарю и один раз Егору Ефимовичу, что-то уточнял. Урицкий просматривал газеты и журналы, и ни о чём не расспрашивал. Дядя не посвящал племянника в суть кратких разговоров.   
Короткий зимний день клонился к концу, когда, наконец, к одиноко стоявшему коттеджу, где разместились «охотники», подошли госсекретарь и Егор Ефимович, усталые, но довольные.
– Михаил Яковлевич, всё в порядке! – Доложил Егор Ефимович. – Документ подписан  и разослан по факсу в Москву, Киев, Минск и Вашингтон! Измучились! Сто раз переписывали, прежде чем утвердили! – Сняв шапку, сгорая от восторга и брызгая от удовольствия слюной,  рассказывал раскрасневшийся и вспотевший Егор Ефимович, поправляя на крупной рано полысевшей голове слипшиеся пряди росших по бокам волос.
– Победа, Михаил Яковлевич! Теперь Россия воспрянет и через год станет одной из самых процветающих стран мира! – Светился он не то от собственной значимости, не то от гордости.
Госсекретарь помалкивал, полагая, что Егор Ефимович слишком преувеличивает и до процветания далеко. Не одобрял он и клятв Бориса Николаевича «лечь на рельсы», если жизнь россиян не улучшится.
«Дай бог, чтобы не стало хуже» – подумал острожный госсекретарь, полагая, что и Белецкий не разделяет большого оптимизма своего «любимчика».
– Как самочувствие Бориса Николаевича? – Поинтересовался Белецкий.
– Как только подписали документ и разослали по факсу, Борис Николаевич закрылся в комнате и позвонил Бушу . Разговаривали около часа. К тому времени Кравчук и Шушкевич уехали. Из комнаты вышел довольный и заказал обед. Как водится, выпил несколько рюмок и теперь отдыхает, – опередив расчихавшегося Егора Ефимовича, доложил госсекретарь. – Через полчаса отбываем в Минск, потом в Москву. Так что, пришли попрощаться.
– Ну что ж, товарищи, поработали хорошо! – Улыбнулся Белецкий. – Россия вас не забудет!
– Михаил Яковлевич, опять вы по старинке! Господа, а не товарищи, – сделал обиженный вид, отчихавшийся и утиравший нос Егор Ефимович.
– Господа, конечно же, господа! – Продолжал улыбаться Белецкий дистанцировавшись от простуженного Егора Ефимовича на расстояние, недоступное для брызг от полной простудных вирусов слюны чихавшего.
– Ступайте, господа, я вас не задерживаю и проследите, чтобы в дороге «Дед» не пил. Есть у него такая дурная привычка. А вам Егор, по прибытии в Москву следует лечь в постель. Не дай бог разболеетесь.
– Да, да, – охотно согласился Егор Ефимович. – Устал, простудился, непременно лягу. Михаил Яковлевич, мы пошли. До встречи в Москве.
– До свидания! – Госсекретарь, бывший в отличие от коллеги в полном здравии, пожал на прощание руки Белецкому и Урицкому.

*
– Ну что, Владислав, теперь и нам можно отпраздновать это событие! – Потёр руки Михаил Яковлевич, предвкушая несколько рюмок любимого «Хеннеси» и чёрный кофе «под лимончик».
– Событие, напоминающее тайную вечерю на троих, – усмехнулся Урицкий, лицо которого оставалось мрачным.
– С чего ты взял? – Удивился Белецкий. – Во-первых, была, как ты изволил выразиться, не «вечеря», а день. Если хочешь – «утренник». Во-вторых, подписанный документ не был тайной и был немедленно опубликован. Дело сделано Владислав! Знаешь, какой груз свалился с моих плеч?
– Догадываюсь, – согласился с дядей Владислав. – И мне стало легче, но в то же время и тревожно. Трудно поверить, что страны, в которой родился и прожил большую часть жизни, больше нет, её просто не существует! – Урицкий затрясся нервным смехом.
– Успокойся, Владислав, и не паясничай! Смех твой совершенно неуместен. – Остановил племянника Белецкий. – Я прожил в этой стране больше, чем ты, но знаешь, не жалею. Мир меняется и такой неповоротливый монстр, как СССР становится нежизнеспособным. Такая страна может развиваться только в условиях мобилизационной экономики, как это было при Сталине. Теперь это невозможно. Народ устал, и это отчётливо показали два последних десятилетия. Да и партия уже не та, впрочем, её уже нет. Послушно самораспустилась после указа Ельцина, который был абсолютно уверен, что протестов, а, тем более, вооружённого отпора ни со стороны армии, ни со стороны КГБ, не последует. Между нами – «Дед» трусоват и никогда бы не пошёл на такое, если бы не был уверен в личной безопасности.
Известно, что когда Янаев, Павлов, Язов, Пуго, Крючков  и их компания клюнули на подставу и затеяли ГКЧП, Борис Николаевич, не предупреждённый в целях конспирации о провальности переворота, спешно выехал из Москвы и в дороге сильно переживал за собственную безопасность. Ему мерещился то снайпер, то автоматчики, которые вот-вот обстреляют машину и лишат его жизни.
Зато когда путчисты проявили слабость и ту же трусость, и полетели в Форос  объясняться с Горбачёвым, «Дед» пришёл в себя и даже в стиле Ленина залез на броневик чтобы произнести речь победителя.
Слава богу, что в это время не было в Москве Варенникова , который звонил в столицу и возмущался тем, что Борис Николаевич всё ещё не арестован. Этот солдафон и герой парада Победы вполне мог совершить настоящий переворот, а не опереточный. Впрочем, всё это в прошлом, всё это уже история, –  вспоминал дела минувших дней Михаил Яковлевич Белецкий, положив руку на плечо племянника.   
– Не переживай, Владислав, всё будет хорошо. Хватит нам, истинной элите общества, довольствоваться крохами. Разойдёмся с республиками, а в следующем году поучаствуем в приватизации. Мы с тобой хорошо поработали, и наши фамилии внесены в список привилегированных лиц, одобренный Вашингтоном. Уже скоро мы станем владельцами весьма доходных предприятий, приносящих миллионные доходы, естественно в долларах.
Всё просчитано. Развод с республиками будет цивилизованным и бескровным, а межнациональные конфликты между такой мелочью как Армении и Азербайджана или внутренний конфликт в Грузии – издержки, пустяки.
На месте канувшего в Лету СССР, появится качественно иной союз – экономический, в котором Россия, Украина и Белоруссия будут главенствовать по праву .

*
Декабрь только начинался. Народ российский и, прежде всего привилегированные россияне – москвичи, озабоченные грядущими экономическими реформами, дефицитом практически на всё и бешеным ростом цен, в большинстве своём не обратили должного внимания на ликвидацию страны, которая их вырастила, защитила, выучила, трудоустроила, обеспечила бесплатным жильём, образованием, медициной и так далее…
Окончательный приговор стране, прожившей 74 года и 47 дней, неправда ли, удивительная симметрия, как и в случае 1991, был вынесен 25 декабря.
Вот трагическая хронология того времени: 

25 декабря 1991 года в первой половине дня состоялось заседание Верховного Совета РСФСР, утвердившего Закон РСФСР № 2094 «Об изменении названия государства Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика» на новое название «Российская Федерация».
В тот же день этот закон подписал президент Российской Федерации Борис Ельцин.
ВС РСФСР также ратифицировал Соглашение между Республикой Беларусь, Республикой Казахстан, Российской Федерацией (РСФСР) и Украиной о совместных мерах в отношении ядерного оружия, подписанное 21 декабря 1991 года в г. Алма-Ата.
Около 17:00 состоялись два телефонных разговора президента Советского Союза Михаила Горбачева: с президентом США Джорджем Бушем и министром иностранных дел Германии Гансом-Дитрихом Геншером.
В разговоре с Джорджем Бушем Михаил Горбачев сообщил, что через два часа сделает заявление об уходе с поста президента СССР. Горбачев выразил надежду, что страны Европы и США окажут поддержку недавно созданному СНГ как межгосударственному образованию, а также общими усилиями поддержат Россию.
Также Михаил Горбачев проинформировал президента США, что передает право на использование ядерного оружия президенту Российской Федерации Борису Ельцину. «Так что вы можете спокойно праздновать Рождество, спокойно спать этой ночью. Что касается меня, то я не собираюсь прятаться в тайгу. Я буду оставаться в политике, в общественной жизни», – заключил Горбачев.
В ответ Джордж Буш заверил, что Америка сохранит заинтересованность в российских делах. «Ты будешь желанным гостем, мы рады будем тебя принять после того, как все уляжется», – обещал Буш Горбачеву. Ганс-Дитрих Геншер поблагодарил Михаила Горбачева за его вклад в объединение Германии: «Сердца и благодарность немцев навсегда останутся с Вами». Михаил Горбачев заверил министра, что будет и дальше содействовать сближению Востока и Запада.
Около 19:00 Горбачев подписал указ «О сложении президентом СССР полномочий Верховного Главнокомандующего Вооруженными силами СССР и упразднении Совета обороны при президенте СССР».
В 19:00 президент СССР Михаил Горбачев выступил в прямом эфире центрального телевидения с заявлением об отставке.
«В силу сложившейся ситуации с образованием Содружества Независимых Государств я прекращаю свою деятельность на посту президента СССР. Принимаю это решение по принципиальным соображениям. Я твердо выступал за самостоятельность, независимость народов, за суверенитет республик. Но одновременно и за сохранение союзного государства, целостности страны. События пошли по другому пути. Возобладала линия на расчленение страны и разъединение государства, с чем я не могу согласиться", – говорилось в заявлении.
Далее Михаил Горбачев дал свою оценку пройденного пути в качестве сначала генерального секретаря ЦК Коммунистической партии, а затем президента СССР с 1985 года и поблагодарил всех граждан, которые поддержали его политику обновления и демократических реформ.
В 19:38 с флагштока Кремля был спущен государственный флаг СССР и поднят государственный флаг Российской Федерации. После телевизионного выступления Михаил Горбачев дал короткое интервью и вернулся в свой кабинет в Кремле, чтобы передать президенту Российской Федерации Борису Ельцину ядерные шифры. Прощальная встреча между ними не состоялась. Горбачева встречал министр обороны СССР Евгений Шапошников.
Ельцин, недовольный содержанием последней речи Горбачева, отказался принимать ядерные шифры в кабинете бывшего президента и предложил провести эту процедуру в другом помещении Кремля, на «нейтральной Территории». Но Михаил Горбачев не согласился с этим предложением и без всяких телекамер передал в подчинение Шапошникову двух полковников, которые везде и постоянно сопровождали главу государства, отвечая за «ядерный чемоданчик».
Никаких других процедур проводов президента СССР не было.
Последний прощальный ужин прошел в Ореховой гостиной в окружении пяти человек из близкого окружения Михаила Горбачева.


(Увы, Продолжения не будет. Скончался издатель А. М. Семёнов. Мир его праху...
Другим издателям это не под силу.)