Сегодня мне нездоровится. Лежу целый день в постели и не могу встать. Да что там? Я не в силах даже пальцем пошевелить. Наташка, моя четырёхлетняя дочь, играет в куклы на нашем потертом и старом ковре. Красном с широкой зелёной полосой. А, точнее, ковёр не наш. Здесь нет ничего нашего. Мебель в этой квартире принадлежит Государству. Наташка на меня обиделась. И не хочет со мной разговаривать.
- Мама, сегодня воскресенье, пойдём во двор. Ты покачаешь меня на качельках, а потом прокатишь на карусельке, - прокричала она, подбежав ко мне, стоило мне сегодня утром открыть глаза.
- Нет, давай не сегодня. Неважно себя чувствую, - охладила я пыл Наташки.
Весёлый огонёк в её голубых глазах сразу же погас. Наташка надулась, разложила кукольную мебель, которую я в свободные вечера для неё смастерила, и сделала вид, что меня не существует. Светло-голубой диванчик, розовая кроватка, жёлтый шифоньер. Красивая мебель для куклы Мары, которую я сшила для Наташки из старых тряпок. И не скажешь, что все эти шкафчики, диванчики и столики самодельные. Надо было мне устроиться на фабрику игрушек. Почему я не сообразила? Там платят побольше, чем в нашей парикмахерской.
Меня одолевают чёрные, безнадёжные мысли. За квартиру платить нечем. И значит, не позднее завтрашнего дня, мы с Наташкой окажемся на улице. А сейчас уже осень. Что же делать? Прощай наша уютная однокомнатная квартирка на третьем этаже пятиэтажки с синими балконами. Прощай старый двор, который летом весь утопает в зелени. А ведь Наташка так его любит.
Я засыпаю, и мне снится Наташка в синем джинсовом комбинезоне с двумя светло-каштановыми хвостиками на голове. Я кручу её на карусельке в нашем дворе и мы смеёмся. Смеёмся без конца.
Я просыпаюсь и опять вспоминаю, что за квартиру платить нечем. И вижу, что Наташка играет с тёмно-зелёным феном. Она его разобрала и вот-вот сломает. А ведь я строго-настрого запретила дочке трогать фен, так как он принадлежит Государству. Я хочу прикрикнуть на Наташку, но понимаю, что больше не могу говорить. Язык совсем меня не слушается.
И опять я вспоминаю, что за квартиру платить нечем. Наигравшись с феном, Наташка подбегает ко мне и что-то говорит. Но я, к своему ужасу, понимаю, что совсем её не слышу. Неужели я стала глухонемой? Не могу двигаться, не могу говорить, ничего не слышу. Бедная Наташка! Она же совсем маленькая и… и такая беспомощная. Без меня моя дочурка пропадёт. А за квартиру платить нечем.
Могильный холод пронизывает меня до костей. Тёплое одеяло, которое скоро отнимут у меня за неуплату, совсем не греет. А потом всё погружается в беспросветную тьму, и я понимаю, что ослепла. Я чувствую, что умираю и даже на помощь не могу позвать. «А за квартиру платить нечем», - мелькает у меня в голове последняя в моей жизни мысль, и я навеки отхожу в Царство Ледяного Мрака.
***
В две тысячи семидесятом году из-за обилия войн, аварий, авиакатастроф, терактов и различного рода несчастных случаев огромному количеству людей потребовалось переливание крови. Добровольных доноров не хватало.
И тогда все Государства мира издали новый закон. Матери-одиночки, пенсионеры, многодетные семьи и просто неимущие граждане, у которых не хватало средств ежемесячно платить за квартиру, должны были расплачиваться за жильё не деньгами, а собственной кровью. Отметим, что плата за квартиру почти в два раза превышала среднюю заработную плату для женщин в большинстве городов. А так же сумму средней пенсии и среднего пособия на ребёнка.
Все Государства мира подняли плату за жильё неспроста. Ведь иначе никто не стал бы расплачиваться за него таким тяжёлым и мучительным для себя способом. И тогда крови при переливании не хватило бы на всех пострадавших.
Те, кто вынужден был "платить за квартиру" в одиночку, быстро умирали. В один прекрасный день они не могли встать с постели из-за сильнейшей мышечной слабости. Потом они теряли способность говорить, у них отказывал слух, а потом и зрение.