Ирина Лерова
Как раз сегодня человечество представилось мне в виде громадного оркестра - фальшивого, оглушающего, ввергающего в стресс, вызывающего болезни. Пока одни пытались талантливо сыграть сонату Шопена, другие колотили в барабаны словно дикари, умышленно рвали струны на скрипках, а на тех, которые сумели уцелеть, играли нечто чудовищное. Сквозь эту какофонию с трудом пробивались полные печали звуки скрипок, струны которых не подверглись нападению. Что касается труб, то часть из них ревела так, словно каждая провозглашала свою независимость, а часть пыталась слиться в своём звучании в нечто единое с другими, но издаваемые ими звуки сталкивались наподобие авто, управляемых водителями не знающими правил. Виолончели же явно стремились вдохновить фальш на неслыханные доселе достижения, партии контрабасов напоминали тахикардию, тарелки явно сошли с ума и колошматили друг друга так неистово, что казалось из них вот-вот хлынет кровь.
Дирижёр от неимоверных усилий добиться гармоничного звучания весь почернел, скрючился и постарел, но так и не смог достичь даже минимальных сдвигов в нужном направлении. И тут вперёд вышел саксофонист и заиграл так талантливо, что дирижёр начал вроде бы оживать, но вдруг саксофон, словно взбесившись и не подчиняясь воле музыканта, начал посылать в пространство зала нечто хриплое скребущее нервирующее. Эти звуки подхватили многие инструменты словно ужасная шокирующая дисгармония доставляла музыкантам наслаждение. Воздух рассекали визги, вой, невероятный грохот, трески, свисты неизвестно как и из чего извлекаемые. Умудрившийся попасть в зал воробей, мирно сидевший на одном из кресел, упал на пол и задёргался так, словно через него пропускали электрический ток. Стены, пол, потолок затряслись как припадочные, люстра начала угрожающе раскачиваться, а свет принялся дико моргать, угрожая закончиться.
Дирижёр объявил перерыв, а после перерыва обратился к музыкантам с просьбой
выбросить из головы всё лишнее и сконцентрироваться только на музыке. Он говорил так проникновенно, что некоторые музыканты прослезились, а другие заверили дирижёра, что сделают всё возможное, чтобы репетиция прошла успешно, тем более что порванные струны успели заменить. Все поздравляли друг друга с принятым решением, посылали воздушные поцелуи, а те, что стояли рядом, тепло обнялись.
В этой атмосфере дружбы и согласия и продолжилась поначалу неудачная репетиция. И чудо случилось. Возникли звуки поражавшие своей невероятной красотой, чистотой и глубиной заложенного в них смысла. Гармония словно связала воедино все инструменты и сердца. Казалось что над оркестром начинает всходить солнце. Но тут сфальшивила одна из скрипок, а валторна подала голос раньше времени. И словно по команде пианисты начали терзать клавиши так неистово, что из них посыпались искры. Дирижёр тут же подал знак остановиться, но на него не все обратили внимание. Многие служители искусства были заняты тем, что спешили послать окружающим музыкальные угрозы, а те, что оставались приверженными гармонии, тщетно пытались своей игрой повернуть репетицию в нужное русло. Рождалось произведение чудовищное по форме и смыслу, и выход на тот момент был только один - распустить оркестр.
Дирижёр начал стучать палочкой по пюпитру, но и тут не все отреагировали на сигнал. Придя в состояние крайнего возбуждения, он отнял тарелки у одного из музыкантов и, вернувшись на возвышение, принялся сталкивать их лбами с такой силой, что метал почти раскололся. Но всё было тщетно. И только когда музыканты полностью растратили энергию, издевательство над музыкой прекратилось, и они, словно жестоко избитые кем-то невидимым, потянулись к выходу. Над их головами клубился густой цветной туман словно знак того, что дальнейшая судьба оркестра непредсказуема.