Космолом и Куклоеды

               

Он вечностью дышал со знаменем в руках, но все же «умер», ей не надышавшись…

«С тех пор, как никогда» (1988)

               
                Посвящается моему товарищу - Андрею Благовидову!

                1
    Целых пятеро суток прошло с тех пор, как после торжественной речи Первого Секретаря Обкома Партии товарища Законопатенко под невидимые брызги литавр и громогласный марш духового оркестра, обвешанный красным кумачом спецпоезд, тронулся на Восток. В динамиках всех вагонов целых два дня с утра до вечера с небольшими интервалами звучала очень популярная в то время песня «Мой адрес - Советский Союз». Это был негласный Гимн той эпохи, мгновенно поднимавший настроение и энтузиазм у молодых строителей будущего. Это была железная магия, это было приятное волшебство, красиво продуманная инъекция в голову…, это была великая новая Религия путеводной красной Звезды и невиданной всепоглощающей волны энтузиазма. Это уже потом какие-то ленивые диванные сволочи со злыми языками скажут, что это была песня для бездомных без указания точного адреса…, но где они сейчас - эти обрюзгшие, постаревшие и озлобленные пророки старых времени…? Их не принял ни один здравый смысл, ни одна свалка истории…, они докурили свою последнюю американскую сигарету, с хрустом скомкали пустую банку из-под пива и сгинули в небытие личной желчи… А песня эта очень жива и звучит до сих пор в сердцах всё ещё живого моего прекрасного поколения:

Колёса диктуют вагонные,
Где срочно увидеться нам.
Мои номера телефонные
Разбросаны по городам.

Заботится сердце, сердце волнуется,
Почтовый пакуется груз…
Мой адрес не дом и не улица,
Мой адрес — Советский Союз!
Мой адрес не дом и не улица,
Мой адрес — Советский Союз!

Вы, точки-тире телеграфные,
Ищите на стройках меня.
Сегодня не личное главное,
А сводки рабочего дня…

 Наконец-то…, на пятый день эшелон с комсомольцами закончил отсчитывать столбовые километры и стал тормозить. Он и так последние полтора часа продвигался по тайге не очень быстро, но именно на этом участке стали громко скрипеть тормоза и, в конце концов, он остановился. Наступила непривычная тишина, от которой все уже успели отвыкнуть. 
- Слава тебе, Господи…, едрена мать…! – выкрикнул кто-то хриплым и злым голосом из дальнего угла переполненного грязного вагона, не задумываясь над тем, какую дьявольскую ахинею он только что произнес, смешав святость с руганью.
Атмосфера в вагоне была торжественно-напряженная и суетливая. Где-то в конце вагона кто-то гнусавым голосом громко орал под гитару…
… край земли, кругом снега…,
Ёлки-палки и олени, это наше поколенье…
 Наконец-то закончились пятые сутки бесконечного продвижения вперед…, а в конце вагона, по соседству с туалетом, дышать было уже невозможно и ощущался дефицит воды. Там шуршали и противно зудели толстые золотисто-синие мухи, совершенно не осознающие, в какую глушь они попали, потеряв бдительность осязания и место тёплой вокзальной прописки…
 Старший по вагону с круглым откормленным лицом, в полосатой пижаме с подтяжками и кожаным портфелем под сломанной надвое подушкой, наслаждался чаями с печеньем на сорок первом месте и равнодушно смотрел в окно на мелькание бесконечной тайги. Общечеловеческие проблемы комсомольцев этого вагона его не интересовали… Лично ему было хорошо, а всё остальное было искренне безразлично, аморфно и совсем не волнительно.
 После занудного скрипа тормозов послышался шум шевеления множества тел: где-то упала на пол и разбилась тёплая бутылка лимонада, сверху с грохотом свалился чей-то чемодан, кто-то громко чертыхнулся и стал искать свои ботинки… Ещё причиной коллективной озлобленности был проклятый гнус, который постоянно незаметно влетал через приоткрытые окна вагона. С другой стороны, закрыть окна - означало задохнуться от вони грязных носков, духоты, запаха немытых тел…, обливаться потом и проклинать отсутствие лесной свежести. Гнус, как вездесущая таежная сволочь, желающая обязательно напиться крови, лез из всех щелей и открытых окон, кусал и истерически пищал на одной ноте, как колючая проволока на войне…, пил кровь любой группы, брезговал только лимфой, летал по всему вагону и спасу от этой природной дряни не было ни днем, ни ночью…, ни посередине…
 Кто был знаком с тайгой и её законами не понаслышке, кто когда-то валил леса в личном прошлом или сплавлял сосновые стволы по рекам, а таких в вагоне было совсем немного, тот выходил в тамбур, доставал из кармана какой-то серый мягкий камешек, отщипывал кусочек размером со спичечную головку и прятал в папиросный табак. В тамбуре всегда было просторно и светло, а на железной стене перед дверью висел очередной плакат с милым лицом симпатичной девушки в красной косынке с забористой надписью – «Тебя позвал Комсомол!». В тамбуре ощущался странный приятно-вонючий запах дыма, который медленно улетучивался в дверную щель, оставляя последствия. 
Кто знал эту полезную таежную уловку, тот курил, улыбался и смотрел на пол, усыпанный малюсенькими трупами комаров. Работал гнусный продуманный крематорий для всех видов летающей заразы… Именно тот случай, когда массовое убийство вреднючих насекомых – это была полезная красота… или даже красотища… Этому, мало кому известному фокусу, за бутылку водки когда-то кого-то научили мудрые тунгусы…, а именно: где этот мягкий камешек добыть, как, в какое времечко, под каким беличьим гнездом, и что нужно туда обязательно добавить. Есть все-таки методы против вампирьева племени, едри их природу в зуд и в загривок!
 Для людей не раз бывалых в таких дремучих краях, кто мало говорил и много слушал развеселую комсомольскую молодежь, по поведению кровопийских комаров было понятно, что поезд заехал по старым рельсам далеко в тайгу и вокруг было немало вековых болот, как неизведанный ореол чужого обитания… И они были правы, эта железнодорожная ветка была построена лет пятьдесят назад, а использовалась только два года…, но особыми учетными органами страны не забыта и на специальных картах обозначена черными черточками и двумя буковками – «Ж» и «Д».
«Товарищи комсомольцы! Поздравляю вас с прибытием в район Страхолесья. Мы прибыли в место государственного строительства нового космодрома. Собираем все свои вещи, организованно покидаем вагоны и получаем у бригадиров задание на разгрузку палаток, кроватей, матрацев, инструментов, ящиков с продуктами и всего остального! «Слава Молодежи! Слава Советскому Комсомолу!» - прозвучало в динамиках каждого вагона и сразу же включился громкий «Марш энтузиастов». 
    Сквозь грязное из-за отсутствия дождей окно Андрей увидел странный участок, похожий на давно заброшенную стройку. Это было реальное заброшенное Чудомутье… Не только он один прильнул к окну с широко удивленными глазами – это сделали все, кто находился в вагоне, побросав свои чемоданы. Сначала повисла мягкая контуженная тишина, разрываемая высокими нотами марша…, затем кто-то первый произнес сакраментальную фразу удивления с обязательным воспоминанием чьей-то иллюзорной мамы, затем стали звучать фразы похлеще…, пошли целые тирады в духе – «кто на что горазд», ну, и, в конце концов, появились отдельные лингвистические изыски и подлинные дикие варваризмы от бывалых таежных мужчин - бригадиров, кто свою шкуру не один год дубил в тайге на различных лесоповальных мероприятиях или стройках народного хозяйства. Сказать культурным языком, удивление молодых комсомольцев было запредельно. Но за окном был не роскошный дворец Фонтенбло эпохи Ренессанса и не вход в бесплатно-алкогольный ресторан… За окном были брошенные остатки бывшей жизнедеятельности человека. В глубине вагона, кто-то громко вслух удивился от увиденного, а из бывалых кто-то громко произнес:
- Жила была топор-пила, бля…! 
Если бы со стороны темного леса на окна вагонов посмотрело что-то сказочное и умное, то оно увидело бы восторженные лица молодых людей с полным отсутствием самосохранения на пути к таежному иглоукалыванию. Местечко это было дальнее, тревожное, заброшенное, посреди бескрайних таежных просторов, похожее на дремучий закапелок, как тихушный непознанный никем Ад, где человеку существовать весьма затруднительно и совсем не обязательно. Для городской молодежи это место выглядело удручающе, устрашающе и влекло своей неизведанностью и глупой кратковременной романтикой… Настоящее бесконечное Страхолесье с ореолом обитания разнообразной фауны и, возможно, какой-то никем непознанной опасной нечисти, пока что не занесенной в Красную книгу после 12 страницы… 
 На переднем плане две ржавые и сильно исковерканные железнодорожные рельсы всем своим телом вросли в бесформенную тумбу из грязного бетона. На тумбе из-за кое-где проступающего зеленого мха читалась пафосная фраза:
«И последние станут первыми!»
 Концы этих рельс торчали вверх метров на восемь, как будто являлись путеводителем и указывали правильную дорогу всем прибывшим… куда-то туда, в бесконечный верх, в далекую непознанную неизвестность, манящую своей темнотой с серебром далёких звездных лампочек... Чуть дальше к огромной широкой сосне был прибит бесформенный плакат из жести с надписью: «Строительство пельменного завода» и приписка – «Космодром - комсомольская стройка государственного масштаба», затем какие-то многочисленные цифры, которые невозможно было разобрать. Этот жестяной плакат постоянно дергал ветер, и он громко скрипел, жалуясь людям на ржавые гвозди и совершенно ничтожное существование в этой унылой глуши. Между ближайшими двумя соснами была криво намотана толстая веревка и уже давно ржавая колючая проволока, с висящими на ней брезентовыми лохмотьями ядовито-ржавого цвета.
Справа у высокой кривой сосны Андрей заметил длинное древко прибитое двумя ржавыми гвоздями. На нем висела многократно рваная тряпочка, отдаленно напоминая бывшее большое красное знамя. Он хорошо понимал физику гибели всех оставленных в одиночестве знамен: от ветра, дождей, палящего солнца, морозов и снега и, судя по тряпочке, он понял, что это знамя было брошено здесь не меньше шести лет назад. 
 А дальше была некрасивая изуродованная, исполосованная даль до самого частокольного бурелома с видом на горный кряж и далёкие облака. Повсюду валялись давно срезанные пилами и рубленные топором сосны, много пустых бочек из-под солярки, три ржавых трактора с выбитыми окнами, одна вышка, какой-то длинный деревянный барак с многочисленными пустыми глазницами окон и три перевернутые бетономешалки. Слева вдалеке в разные стороны торчали железные трубы, похожие на забытые пьяным поваром макароны, размотанные кабеля, деревянные бухты с колючей проволокой, изобилие поломанных кухонных столов и главное – по всему изуродованному периметру валялось бесчисленное количество пустых и грязных бутылок из-под водки. А на самом дальнем плане виднелась груда огромных валунов, почти таких же размеров, как у пирамиды египетского царя Гороха, и остальное разнообразное «черти что», как след бывших шевелений тех, кому всё пофиг, нафиг и до фени…!
Прибывший строительный люд под очередной марш быстро и весело выпрыгивал из ненавистных вагонов в надежде вдохнуть свежего таежного воздуха. После пятидневного заточения в железных коробочных вагонах все жаждали немедленных перемен и были к этому готовы всей душой… Их уши встретил ветер таинственной тональности, не похожий на звук суховея или харматана…, это был ни родной этим местам сиверко, ни теплый южак, ни борей, ни тиховей, ни стужник, ни шалоник, ни горник…, ни буян, а тот самый свой, внутренний, деревянно-таежный, где каждая иголочка берет свою неповторимую ноту и отдает звук вечному лесному духу подлинной тайги. Те самые, забытые всеми праведные староверы, такой ветер с любовью называли «нинильчик». Почему именно так…, - это нужно спрашивать у староверов - хранителей подлинной веры без денег, без золота, без изобильно-обжорной еды и многочисленного чужого мнения о правильности жизни. Этот таинственный мелодичный ветерок всегда тревожил души и направлял мысли любого путешественника в глубокое раздумье, потому что в тайге хорошо размышляется о смысле личного существования, как на быструю погибель…, долгую жизнь, так и на коротенькое счастье.
«… да, «йоханый штос»…, засверлился я в грёбаные обстоятельства…, будем на болотах жить долго, но совершенно бессмысленно… Здесь на практике нам покажут, как закалялась сталь без Островского…, зачем, почему…, и как сломать уже давно сломанное… Сделаю дело и отвалю отсюда с превеликим удовольствием куда-то на моря… Говорил один рабочий –«…знал бы прикуп, жил бы в Сочи…!» - подумал про себя Благовидов и поджал от досады губы.
Как всегда неожиданно в левом ухе омерзительно запищал гнус. Андрей резко влепил себе затрещину в надежде, что комар умер неожиданной и страшной смертью, быстро вытащил из рюкзака антикомариную сетку и нахлобучил себе на голову. От увиденного и происходящего вокруг Андрею стало горько на душе, потому что душа, как редчайшая в этом мире драгоценность, была у него с самого детства, а у многих отродясь её не было с самого начала зажмуривания их глаз под мощными лампами родильного зала.… Такие неопознанные Богом души, свернувшись в позу вечного улиточного ожидания, спали в разнообразных грудных клетках летаргическим сном, не видя сквозь внутреннюю тьму самых нежных и прекрасных видений нового мира...
 Возле последних десяти вагонов с признаками эйфории прибытия шумно бурлил человеческий поток. У предпоследнего вагона послышался громкий женский смех – это было нужно обязательно…, чтобы обозначить свое женское присутствие в пространстве для противоположного пола. Поближе раздавался мужской гогот, шарканье шагов…, и все это дополняла суета разгрузки чемоданов, рюкзаков, сумок, больших и малых крепких ящиков, мешков и всяких там баулов- маулов, и тюков…
Справа и слева раздавались громкие команды: где складировать ящики, делиться на бригады, где ставить брезентовые палатки, где будут находиться туалеты для противоположных полов…, разводить костры, ставить бидоны с питьевой водой и закрывать их брезентом, шевелиться и готовиться к первой ночевке на важнейшем секретном объекте государственного значения. Простые команды перемешивались искренней верой в происходящее, рационализмом обстоятельств, энтузиазмом и напором. Все команды сопровождались не откровенными матами, а смазанными вычурными ругательствами бывших прапорщиков в новеньких бушлатах с теплыми воротниками, потому что иначе и быть не может…, иначе для бывших «военно-тыловых королей» не реально. Это были те самые постаревшие бывшие вояки с казарменным мышлением, постоянной муштрой и уверенностью, что каждый человек ежедневно должен приносить пользу своей любимой Родине. И не поспоришь…
 Андрей посмотрел на толстенький норвежский компас и засек положение зелено-желтой стрелки. «Zont Polar Wikka» быстро отреагировал на какое-то магнитное вмешательство, затем медленно повернул стрелку на север и зафиксировал фосфорный след. Благовидов оглянулся, как будто за дальними соснами захотел лично увидеть северный полюс. Внезапно именно с той стороны подул холодный ветер. Сосны зашептались и зашатались в едином ритме плавных стволов. В тайге менялась температура с теплой на холодную и народ стал утепляться. Бывалых личностей этот ветер радовал сразу, потому что быстро сбивал все полёты гнуса по тайге и снимал большую кусающую и визжащую проблему…
«… до наступления темноты осталось два часа или всего две промежуточные папиросы…» - отметил про себя Благовидов и полез в карман теплой куртки, чтобы достать специальную папироску, с виду обыкновенную, но с таинственным пахнущим наполнителем и смыслом. Андрей курил медленно, наслаждаясь нахлынувшим освобождением от тревожных мыслей и внимательно наблюдая за активным шевелением большого количества людей.
 Из дальних вагонов к месту разбития лагеря подтянулись сто двадцать пять улыбающихся девушек с рюкзаками и сумками. Мужикам это придало свежую волну сил и возбудило на видимые глазом подвиги. Крепкие мужики: вальщики, сучкорубы и просто рубящие дрова для костров, стали неистово размахивать топорами, демонстрируя свою силу. Деревянный треск усилился и привлек внимание молодежи, которая никогда топор в руках не держала. Пятеро самых сообразительных парней подскочили к девушкам и приняли на себя их баулы и связки матрацев…, и тут же раздался женский завлекательный хохот от какой-то мимо пролетающей мужской шутки… Жизнь быстро скручивала и закручивала свои тонкие провода отношений между двумя полами одного вида. А иначе никак и нельзя…, иначе не бывает, иначе не прописано свыше…, такова верхняя драматургия, от слова – «драма».
 Ответственный за радиоточку шустрый товарищ Муха быстро включил спидолу и нашел радиостанцию «Маяк» с песнями комсомольских строек и сигналами точного времени. Звук подключил к двум кустарным динамикам, поставил на максимум, и тайга зашевелилась и заежилась от человечьего присутствия. Жила бы поблизости фольклорная Баба Яга, за посторонний шум разозлилась бы и отомстила с выдумкой и назиданием… Народу стало реально веселей и бодрей от волны энтузиазма и веры в себя. Над лесом послышалось эхо знакомой песни:
Мы не мало на свете успеем,
Наша жизнь отгорит не зазря,
Если зёрна добра мы посеем,
Завтра всходы поднимет заря.

Сердце моё стучать не устанет,
Комсомольское сердце в груди,
Старость меня дома не застанет,
Я в дороге, я в пути.
Не расстанусь с Комсомолом буду вечно молодым…

Песню эту, совершенно добрейшим голосом, задушевно пел плешивый товарищ Трошин и она на самом деле придавала силы и поднимала энтузиазм большого коллектива для важной государственной стройки. Всем очень нравилась перспектива быть вечно молодым и всегда оставаться в рядах лекарственного, никогда неунывающего, долгоиграющего Комсомола.
Ничем не подтвержденная вера в услышанное – первая ступень личных заблуждений, но это слишком сложно для тех, кто не привык анализировать своё состояние. Кое-где стали громко улыбаться и подпевать… Громко стучали топоры и молотки, раздавались команды…, работа спорилась и результаты были налицо. Семьсот человек ставили большие армейские палатки, носили и складировали разные ящики, разводили костры и расчищали территорию. У них ещё было время на обязательный смех, мимолетные шутки, разговоры, выкрики, ругань и тэ дэ. Это была та самая сумасшедшая крепкая сила под названием - коллективный энтузиазм…, которого сейчас днём с огнём…, потому что давно уже нет вложенной в головы чистой идеи и руководящей умной руки без маникюра, бриллиантовых перстней, подлых мыслей с пятью заграничными гражданствами…
«… мужиков в семь раз больше женщин…, будут интриги, столкновения и разборки…, только им пока невдомек, что это обязательно будет…, это точно. А потом какая-то сытая рожа будет проводить воспитательную работу и скажет, что женщина – это прежде всего товарищ и помощник в делах, а потом всякое такое разнообразное остальное…, что касается морального облика строителя коммунистических космодромов…!» - подумал Благовидов, улыбнулся и подмигнул внезапно появившейся любопытной белке на сосне.
Упитанная белка с толстой задницей и пышным хвостом, как бдительный таежный разведчик со взрослым опытом лесного изыскателя, внимательно посмотрела на Андрея, а потом на ярко-внезапные и большие костры…. Она испытывала истеричную тревогу от шума и появления целой стаи каких-то опасных двуногих существ, угрожающих её детям, внукам и привычному распорядку лесной жизни…Белка была очень недовольна и смотрела на людей с ясно-уловимой беличьей ненавистью на высокой ноте таежных иголочных духов.
Андрей со смаком затянулся последний раз волшебным дымом, выбросил пустую гильзу от папиросы и глотнул ещё теплого чаю из новенького китайского термоса.
«… ээээээээээхххххх…» - просвистело в его уставшей груди.
В голове заметно посветлело, полезли какие-то вычурные мысли о благодати и чистоте голубых небес, всеобщем счастье и какой-то обязательной справедливости, о полетах носорожьих жуков и молитвах черно-капельных божьих коровок. В голове запелись кем-то яркие красивые песни с долгими проигрышами на фортепиано и арфах, внутри поднялось настроение, медленно расползлись в улыбке губы и тайга показалась самым прекрасным местом в ближайшей Галактике. Это были прекрасные мгновения чудодейственного проявления головного мозга.  Благовидов резко дернул головой, хрустнул шеей и глубоко вздохнул от улучшения собственного физического состояния на фоне холодного ветра и неуютности окружающей среды.
- Застрял я в прошлом, как ржавый гвоздь в сосне…, - произнес Андрей с большой досадой в голосе, рассматривая какие-то шевеления в первом вагоне поезда.
Из вагона номер один быстро выскочили три молоденькие девушки в теплых, новеньких, офицерских бушлатах с белыми воротниками…, затем медленно появился толстый человек с красным лицом и внимательными злыми глазами. Он был одет в новый брезентовый плащ с капюшоном, новые сапоги с меховой окантовкой и имел белую фетровую шляпу на голове, подчеркивающую его начальственный вид и принадлежность к тем носителям шляп, кто раздает дурацкие советы и «ценные» указания. Два шустрых парня помогли ему спуститься на землю и быстро позвали машиниста поезда и его помощника. Толстый громко отдал какой-то простецкий приказ и громко помахал руками перед лицом старшего машиниста черно-грязного паровоза, указав пальцем в обратную сторону. Затем, не пожав грязную руку этого работяги- машиниста, белошляпный начальник скрылся в большой новенькой палатке с уже дымящейся железной печкой…, куда всё время заносили какие-то ящики с пометкой -1, 12 и 56.
 Через две минуты от поезда отцепили последний вагон с толстыми решетками на окнах и длинный поезд со скрипом тронулся в обратную сторону. Вскоре рельсовая дорога, поросшая высокой травой, стала совсем незаметна, как будто её никогда и не было. Это было символично для всех оставшихся в тайге. Оставленный последний вагон был свежевыкрашен в очень тусклый зеленый цвет с плавными разводами без каких-либо надписей, табличек и номеров, а на его крыше автоматически появились три длинные антенны, но все были заняты делом, и никто на это не обратил никакого внимания…, кроме Благовидова. Возле вагона появились два шустрых солдата и три офицера. Они соединяли какие-то провода и делали что-то совсем непонятное… С наступлением ночи этот вагон полностью растворился в кромешном мраке без каких-либо световых обозначений изнутри.
Медленно уходящий поезд и пустые вагоны никто из большого комсомольского десанта не провожал, руками и платками не махал, не смахивал слезы от нахлынувших чувств, не кричал лозунги и не аплодировал… Пустой поезд тихо растворился в обратном направлении. Вот он был, а вот его уже и нет. Магия! Все были заняты брезентовыми палатками, ящиками и кострами. Наступала самая обыкновенная таежная ночь с северным ветром и колдовским шепотом сосновых шишек. Где-то ухнул филин…, а может это был кто-то другой…, который тоже умеет неожиданно крикнуть – «У-у-ух!». Кто знает?
Благовидов достал из рюкзака теплый спальный мешок, месяц назад подаренный ему веселым норвежцем Вуден Годда, постелил его на мягкий иголочный настил и залез во внутрь. В метре от себя он поставил небольшую черную коробочку и отрыл крышку. На коробке была надпись из пяти никому непонятных, китайских, черных иероглифов и рисунок перечеркнутого черной полосой медведя и волка. В голове разливалась тихая музыка и вечные слова библейской истины:
…Поколение уходит, поколение приходит, а земля пребывает вовеки.
Восходит солнце, заходит солнце, спешит к своему месту и вновь восходит...
... Что было, то будет,
и что вершилось, то вершится,
и ничего нового нет под Солнцем…
   Андрей закрылся от всеобщего мира и вспомнил счастливую мысль, что по каким-то таинственным законам завтра в этом месте жизнеобеспечения обязательно взойдет Солнце и что-то будет продолжаться, меняться, шевелиться и конгруировать в какое-то будущее, где, в конечном итоге, всех ждет обязательная грусть и разочарование. А за этим будущим появиться другое новое будущее с пятью квадриллионами неизвестных поправок на кем-то созданные обстоятельства…, и конец этой цепочке никем не предусмотрен. Андрей всегда перед сном вспоминал Фому Аквинского с его доказательством существования Бога на земле. Откуда-то со стороны пришла старая фраза старика Ноэ:
«Ни слово, ни дело, ни мысль никуда не исчезают, а преобразуются в перетекающую энергию, о которой здесь не знает никто…»
 С этой мыслью Андрей Благовидов быстро уснул в теплоте норвежского спальника, укрытый холодным одеялом таёжной ночи под обязательно чьим-то присмотром… Андрей аккуратно вышел из информационных полей и отправился туда, где ему давно лежало сообщение о дельнейшем развитии событий. Он уже не слышал, как где-то совсем недалеко хрустнула ветка. Для тайги, по ночам хрустящие ветки - это норма, это - как хруст печенья во рту ребенка или как показатель чего-то непонятного, опасного и невиданного.    
                2
    Я – борец за справедливое будущее моей страны, вступая во Всесоюзный Ленинский Коммунистический Союз Молодежи, объединяющий в своих рядах широкие массы передового человечества, принимаю незыблемые законы ВЛКСМ и торжественно клянусь:
- Оберегать Комсомол, как активного помощника и резерв Коммунистической партии, являющейся руководящей и направляющей силой нашего общества, ядром его политической системы, государственных и общественных организаций.
- Быть достойным членом ВЛКСМ и не щадить себя в осуществлении решений партии и правительства, претворении в жизнь великой Программы построения Космодромов на всей земле.
- Всегда быть и оставаться до самой смерти верным ленинским заветам, помогать партии воспитывать молодое поколение в духе коммунизма, неукоснительного соблюдения Конституции и особых законов при строительстве стартовых площадок для космических ракет.
- Принимать активное участие в создании материально-технической базы коммунизма, во всем государственном и хозяйственном строительстве, в освоении природных богатств нашей страны, в строительстве новых городов, заводов, фабрик, рудников, космодромов, в дальнейшем подъеме сельского хозяйства, в развитии науки, культуры, искусства.
- Быть активным проводником политики партии во всех областях коммунистического строительства. Знать и понимать, что сила ВЛКСМ – только в руководстве партии. Комсомол учится у партии по-ленински жить, работать, бороться, строить новые Космодромы и побеждать.
- Активно, не щадя себя, строить новые дороги к Звездам и готовиться стать членом партии.
- Быть беспощадным к заблудшим инакомыслящим и круглосуточно вести с ними разъяснительную работу.
- Быть бдительным и всегда выявлять вражеских шпионов и их пособников.
- Быть готовым не раздумывая отдать свою жизнь за дело ВЛКСМ и КПСС.
Это было время, когда прозрачные одуванчики превращались в большие прозрачные дирижабли. Это было время, когда люди имели Веру в будущее… Это было то самое время больших коридорно-идейных свершений не на бумаге, а на деле… Жилось в одном мире, а мечталось о другом, более лучшем…, со счастливыми и далекими поворотами прекрасной жизни.
    Секретарь областного Комитета Комсомола Покатило стоял за тяжелым бархатным занавесом в доме культуры имени Ю.А. Гагарина и поправлял яркий покосившийся галстук, купленный вчера в универмаге за один рубль семьдесят три копейки. По внутреннему состоянию он был апатичный ленивый флегматик с ничем непривлекательным лицом сонного ленивца и редкими бесцветными бровями. Он стоял тихо и внимательно рассматривал толстые лощеные лица в президиуме, сидевшие за непокрытым водкой столом. Он внимательно наблюдая за тем, чем заняты его коллеги во время торжественной клятвы молодых комсомольцев.
- Второй секретарь, товарищ Грязноволос, отвернув лицо в сторону, двумя пальцами с нестриженными ногтями, упрямо пытался выдрать клок волос из собственной левой ноздри. Его нос был похож на бутылку пива, вставленную в центр лица.
- Третий помощник второго секретаря Кондратий Шкварский часто пил воду из графина, испытывая дикую изжогу, как следствие перепоя после вчерашней попойки с веселыми поварихами-активистками столовой номер 5 Дома Культуры им. Клары Цеткин и Розы Люксембург…
- Первый секретарь шинного завода Дрюдайло сидел не шевелясь, его правая рука нервно крутила красный карандаш, а левая находилась под столом на коленке комсомольской активистки Нелли Шмак. На такие собрания Шмак всегда старалась одевать мини юбки для удобства соприкосновений с рукой секретаря шинного завода… Она всегда улыбалась и мечтательно смотрела в зал, не видя там ничего, кроме налетевшей радости внутри кожи любимого колена в нейлоне.
- Второй помощник первого секретаря районного ВЛКСМ товарищ Цехунц, жмурился и нервно протирал очки с толстыми стеклами очень помятым носовым платком. Он каждые двенадцать секунд слегка дёргал головой в сторону, как результат давней родовой травмы.
 Также в Президиуме за длинным столом находились товарищи Плиндт, Небродский, Кизильштейн, Побрешинский и секретарь цементного завода Коновальчукин с гадким ленинским прищуром, как на фотографии фотографа Шуцмана из далёкого 1918 года. Трофим Савельевич постоянно бросал свой взгляд на часы и нервно дёргал правой ногой в ожидании конца торжества по причине какой-то поспешной, но обязательной мечты. Это были люди, обреченные властью и живущие с активной жизненной позицией собственной выгоды.
«…взращиватели и воспитатели обстоятельств для новых строителей коммунизма…» - подумал Покатило и сразу же забыл о том, что подумал.   
Зал был переполнен молодыми людьми, державшими правую руку на груди в районе сердца и громко повторявшими слова торжественной клятвы вслед за толстой и очень некрасивой девушкой на сцене. В белой напряженной блузе, черной юбке, с толстыми ногами и с блестящим комсомольским значком на груди, при росте в метр девяносто четыре, эта девушка была монументальна, но главным её достоинством был широкодиапазонный трубный голос, как парохода. Он звучал пафосно и на какой-то мгновенно уловимой торжественной ноте заставлял резонировать весь зал. Её слова глубоко проникали в молодые души и делали там мощный переворот большого чугунного ключа в сторону величия происходящего.
«Гулливериха Громыхайло… Чем-то похожа на Евпатия Коловрата. Такой будет трудно подобрать мужа…, а наши умеют подбирать кадры…, едри их…, ничего не скажешь… Ей бы танковой дивизией командовать без шлемофона со связью, мужицкая жиробасина…!» - подумал Покатило, прислушиваясь к громогласным торжественным интонациям и фундаментальным словам большой комсомолки, похожей на убийцу слонов, ламантинов и совсем взрослых медведей гризли.
- Мы, новое поколение, идущих за вами…, клянемся…!
Пока комсомолка Громыхайло провозглашала старую мантру о верности…, Покатило вспоминал недавние наставления товарища Петухова, Председателя Государственной Комиссии по Идеологии… Секретарь Покатило последние два года ясно осознавал, что сам Председатель товарищ Петухов настолько опасен, полезен и важен, что на него бояться садится даже туалетные мухи. Это был человек особый, как говорили за кулисами больших банкетов разнокалиберные личности – «…этот Петухов лично принимал в члены ВЛКСМ не одну Бабу Ягу и, если понадобится для Родины, может плюнуть циклопу между глаз…».
 Сначала в бане они были только вдвоём (Петухов и Покатило), и опьяневший и разомлевший от дорогого армянского коньяка, сладкого винограда и податливой сёмги Председатель был откровенен как никогда. Он медленно брал столовой ложкой черную икру и архитектурно выкладывал её на трапеции сливочного масла без хлеба, а затем облизывал свои толстые губы, как сытая жирная ящерица. Это была его молчаливая привычка перед тем, как толкнуть длинную воспитательную речь с ценными указаниями, советами и даже претензиями за дебилизм, трусость и малую инициативность в постоянной и очень напряженной работе.
- Ты, Покатило, не думай ни о чем…, много самостоятельно не рассуждай…, не твоего ума это дело - думать и анализировать священную витиеватость нашей исторической работы. Я таких интеллектуальных копателей, как ты, пережевал с сахарными пряниками между 1962-м и 1972-м годами на комсомольской работе на Сахалине… Там таких как ты - «инициативных», было пруд пруди и, к херам собачим, запруди… Все поголовно хотели выбиться в верхние люди…, головастики хреновы… Ан нет…, только я был лучший! Потому - слушай, смекай и меньше думай… Не занимайся самотравматизацией по собственной инициативе! Надо будет тебе башку оторвать, мы это сделаем сами, быстро и красиво. Больших и ответственных решений самостоятельно не принимай, потому как не дорос ты ещё по своему разумению. Думать за тебя буду я и наша непобедимая и мудрая Партия…, просто и медленно жри водку и яростно выступай на собраниях, понял, да?
- Так я же…
- Заткнись…, нам преданные и правильные люди, такие как ты, нужны до зарезу... Ты у нас лось настоящий – подкованный, искристый, с подвешенным языком…, идеологический рупор, так сказать, нашего Комсомольского движения. Тебя новая молодая смена слушает, затаив дыхание, особенно молодые комсомолки… Я видел, как они на тебя зыркали с первых рядов на прошлом съезде в Ленинграде. Это же не девушки, а огонь от сварочного аппарата. Не комсомолки, а тротиловые спички для атомных двигателей, только тронь…, - взорвутся и понесут тебя без терний прямиком к звездам… Эта новая армия комсомольцев после твоих пламенных речей порвет себя на титановые осколки ради страны и нашей идеи… Ты просто чудо фантастическое… и моя находка. Ты своими речами в молодёжь вдыхаешь глубокий смысл нашей идеи, как будто вбиваешь длинный клин…, извиняюсь…, длинный гвоздь в их молодые головы… Ты настоящий неизлечимо больной человек…, едри тебя в коляску…!
- Как же так…, почему это я больной? - попытался возразить и что-то вставить Покатило, от обиды выпучив нижнюю губу.
- Не перебивай руководство, невоспитанная ты личность! Ты идейно болен правильной болезнью, как сказал товарищ Ленин – «…без этой, ну…, левизны», так сказать…, болен словесным бесстрашием и необузданным воображением ради аудитории и в соизмерении с мудрым приказом нашей Партии. Я нигде, так сказать…, не встречал человека, который произносил бы высокие речи без подготовки и главное без заерзанной бумажки- записюльки, едри тебя в коляску…! Ты просто уникальный типус, Покатило, уникальный. Я двадцать раз наблюдал за залом во время твоих речей и мне самому хотелось тебе аплодировать за слова твои ёмкие, правильные…, помогающие заводить нашу молодую смену на великий праведный подвиг. Ты только представь себе, как сотни тысяч бывших младенцев уже выросли, взяли в руки лопаты и копают новенький котлован для нового космодрома имени Героя Советского Союза товарища Комарова.
- Так я же…
- Молчать…! Не перебивай руководство, хуторское ты, покатиловское хамло, не имей такой привычки…, гадёныш, когда я вещаю слово…, впитывай мои слова, как подушка…, э-э-э-э, извиняюсь, как морская подводная губка. Осознай, какую смену я взрастил, а? Да мы с такой сменой не то что посетим все планеты нашей системы - мы до дальних звезд доберемся и там построим новые Космодромы и пельменные заводы, чтобы улетали наши сытые орлы все дальше и дальше…, в межзвездное, так сказать, пространство, понял, да!?
- Так я же…
- Молчать…! В общем –«… взвейтесь соколы орлами, полно горе горевать…!» Меня всегда слушай, хрусти соленым огурцом, подбирай безотказный коллектив преданных нашему делу комсомолок и комсомольцев, водку жрать не забывай, чтобы с ума не сойти…, и ко мне на лапидарные, так сказать, отчеты еженедельно, добро, так сказать, пожаловать, понял, да!? А когда будешь от меня далеко – то пакеты шли еженедельные с отчетами и размышлениями с сургучными печатями в строгой бумаге без разрыва, понял, да? Работай, Олежа, пока срок твоей полезности не истек… И не забывай изучать труды классиков марксизма, так сказать, ленинизма, понял, да?
- Понял…
- Нам нужны великие достижения и высокие показатели для отчета наверх…, старайся и мы тебя отметим по всем, так сказать, правилам и направлениям. Улучшим твою жилплощадь, усилим ежемесячный паек, повысим зарплату и отправим в Сочи в санаторий три раза в год, а может даже и четыре. Ты что, Покатило, думаешь партия не видит и не знает, как ты на работе нервы себе рвешь, вены и ахиллесовы, так сказать, сухожилия? Партия видит всё, даже твои стертые копыта, можешь не сумлеваться, Олежа! Да ни одному шахтеру такая нервозная и ответственная работа не по плечу и не под силу. Ты…, э-э-э-э-э…, так сказать, на идеологической передовой куешь новые кадры для страны, поднимаешь градус патриотизма, так сказать, понял, да? Ты в совершенстве овладел жанром… э-э-э-э-э-э-э…- «обещаний светло…будущего»! Это тебе не хухры мухры…, это тебе не поезда и баржи гонять туда-сюда и рубить для страны уголек под землей, это тебе не на самолетах летать на северные полюса и обратно…, это работа потруднее будет с молодым человеческим материалом, самый трудный фронт на сегодня и навсегда. Подумай, Покатило, готов ли ты продолжать работу на самом трудном фронте по воспитанию комсомольского пополнения для нашей Партии или тебе слабо положить свою жизнь на ответственный алтарь нашей Родины…?
- Так точно, готов…! – по-армейски громко ответил Покатило.
- Ну, мы же не в армии, какого черта ты орешь? Понял - так понял, а чего орать-то мне на ухо?
- Извините, Пётр Михалыч! – виновато произнес Покатило.
- Прощения ты у партии проси, а не у меня. Мы все её дети, так сказать, все борцы за правое дело. Вот партия тебя и простит, если ты, конечно, не тайная шпионская сволочь, заброшенная к нам с особым заданием от империализма и разных ренегатовских оппортунистов, мать их…! И заруби себе на затылке железным топором, Покатило, если ты хоть когда-нибудь однажды станешь одеяло тянуть на себя - помни оно намертво прибито дюбелями к реголитовой стене нашей организации, понял, да, едри тебя в коляску…?
- Я…, нет, да вы что…, да никогда…, я же…, да что вы…
- Да шучу я, шучу…! Видел я твое личное дело… Из тебя шпион, как из бабушкиной кастрюли танковая башня. Наливай коньячку, выпьем, закусим, о деле поговорим…
- Премного благодарен!
- Прямо сейчас подарю я тебе простор для большой и весьма полезной работы на благо нашего дела. Если справишься - жить тебе на большой подмосковной даче с теплицами и бесконечным водочно-мясным партийным пайком. Ну, а после нашего приватного разговора я познакомлю тебя с товарищем Лидией Замогильной, отвечающей за воспитательную работу в Гагаринском районе города Нижнего, так сказать, Новгорода…, с человеком, беспредельно преданным нашему великому делу. Она там наверху на особом учете, таких красавиц с деловыми качествами и формами ценят и охраняют для особых рабочих заданий и поручений, понял, да, секретарь комсомола…?
Внезапно Покатило очнулся от своих мыслей из-за громких рукоплесканий в зале и вернулся в действительность. Это был сигнал к его выходу. Плюнув на пальцы, пригладив жиденькие волосы на висках и стряхнув на плечи пиджака 3 грамма перхоти, насколько можно, втянув в себя тумбообразный живот, Покатило растянул лицо в радостной улыбке и уверенным шагом победителя пошел к трибуне.
 Увидев Покатило, весь Президиум встал…, зал вскочил…, захлопал еще сильней и стал орать какие-то привычные, заранее подготовленные лозунги. Яркий свет пяти софитов внезапно ослепил лицо секретаря, затем свет убрали повыше и Покатило смог разглядеть лица первых рядов рукоплещущих… Лица юных комсомолок сияли в эйфории от улыбок и искреннего восторга… У Покатило что-то неожиданно взыграло в районе солнечного сплетения, в районе нижних рёбер заискрил какой-то электрический разряд, все это мгновенно передалось в голову и повысило градус торжественности. Он сглотнул теплую липучую слюну и занял место оратора за красно-кумачевой трибуной. Молодежь с шумом уселась, громко хлопая деревянными сидушками, и в зале быстро наступила тишина.
«… водки хочу…, сильно хочу водки с жареными карасями в сметане, мать вашу…, блинчик хочу горячий с куриной печенкой и сердечками…!» - пронеслась какая-то сладкая дьявольская мысль в его голове.
Мысль пронеслась и спряталась за ушной раковиной в районе верхнего кривого изгиба, чтобы в нужный момент снова возникнуть. Он сглотнул уже резко похолодевшую слюну искушения, отрыл рот и оттуда полилась его личная музыка вдохновения. Перед лицом быстро промелькнул дьявольский прищур Ленина со стриженными усами и бородкой, лысиной и ушами. Голос Покатило был настолько пафосно восторженным и сладко уверенным, что народ в зале начал медленно истерить… Это были психические транзисторные вспышки и пред детонационный период верхних вибраций.
- Товарищи! Братья и сестры! Я приветствую Вас – идущих за нами…, нашу достойную смену новых борцов! Вы все, сидящие в зале - Авангард Боевого Ленинского Комсомола!
 «Ты рожден для великих дерзаний, вечно юный родной Комсомол!»
 Вы, идущие за нами к продолжению наших великих дел, пусть славиться ваши имена во веки веков! (продолжительные аплодисменты и истерические женские выкрики одобрения).
 И скажу я вам не таясь, как писал товарищ Ленин –«… ни одна страна мира не может похвастаться такой молодежью, которая есть у нашей страны!» (продолжительные аплодисменты). Именно Ленин понял раньше всех, как устроен этот мир и, следуя его заветам, именно Вы - наше будущее, полетите вперед к новым великим завоеваниям Космоса.
«Коммунизм – это молодость мира и его возводить молодым!» (продолжительные аплодисменты и девичьи визжащие истерические выкрики одобрения).
«… бля, если эти прекрасные уроды так долго будут мне аплодировать - я и к вечеру не закончу… Кто вы? Поколение фанатиков на мякине и на воде…?» – пронеслось в голове у Покатило.
- Именно отсюда…, из этого зала все вы, уже завтра, как передовой отряд первопроходцев, отправитесь на место новой стройки Особой Государственной Важности! Для Вас великая честь, Вы - самые первые, Вы – первопроходцы, а через год к вам присоединяться новый миллион подготовленных отрядов передовых комсомольцев и вместе мы построим новый Космодром для будущих запусков наших Космических ракет! Вас миллионы, нас миллионы бесстрашных бойцов! Вы, самое прекрасное, что есть в нашей стране, молодая, отважная, прекрасная смена сильных духом и идейно грамотных людей! (Здесь, в конце призыва…, Покатило хотел сказать «Аминь», но быстро сдержался…)
Покатило стал задыхаться от эйфории и по его толстой коже побежали полчища каких-то потно-жирных, но совершенно невидимых муравьев. Они добежали до поясницы и там превратились в струйки мутного торжественного пота от торжественности момента. Пот опустился ниже поясницы и исчез в хлопковых трусах в какой-то заросшей волосами впадине.
- Предначертания Ленина стали реальностью, Товарищи! Наша Партия гордиться вами! Наш комсомол гордиться вами! Ваши родители гордятся вами! Наша Родина гордиться вами! Вы – то самое бесконечное, прекрасное поколение, идущих вперед, да будет увековечен ваш подвиг в высотных гранитных глыбах на века для тех, кто придет за вами и повторит ваши подвиги в будущем!
 Слава Партии, Слава Комсомолу!
 Слава нашей великой молодежи!
 Вы передовой отряд строителей Космодромов!!!
 Да Здравствует Всесоюзный Ленинский Коммунистический Союз Молодежи!
 Шагай вперед Славное Комсомольское племя…!
(беспорядочные и громкие стуки деревянных сидений кресел; все вскочили с мест, бурные бесконечные аплодисменты, девичья истерика с визгами в первых пятнадцати - восемнадцати рядах и мощные выкрики каких-то очень знакомых коротких лозунгов).
 Президиум рукоплескал стоя…, натянув на лица прорезиненные улыбки с расширенными от эйфории глазами.
«… а мне лично интересно: все, что я сейчас здесь нагородил - это квалифицируется как бред, забредье или предбредье? Мне кажется, что переборщить в такой обстановке и с такой аудиторий невозможно… Это же надо уметь насеять такой огород, и чтобы всем нравилось… Какая тяжелейшая у меня работа…, едри её…, надоело…, водки хочу с карасями, толстыми макаронами и жареным салом с коньяком…, нет…, лучше водки, она гребёт сильней… Надо валить отсюда…, как можно скорей…, стадо гребаных овец!» - подумал довольный Секретарь, ощутив дрожь правой руки и сладкий искус в горле и под правой лопаткой. 
Покатило привычным движением всё той же руки быстро опрокинул в себя граненый стакан, наполненный водой из графина, закрыл глаза и представил, что это не вода, а водка, но по ощущениям ничего не получилось, вода осталась водой.
- Сука! – с горькой досадой совсем тихо прошептал он сам себе.
Вытащив несвежий носовой платок из кармана пиджака, он вытер подмокревший лоб, толстый рыхлый затылок и глубоко вздохнул. Он обрадовался, что митинг уже завершен и можно ехать пить холодную водку, закусывать огурцами с осетриной, карасями и свежайшим белым хлебом с любимым маргарином, и рижскими шпротами. Одновременно он был страшно расстроен, что возглавить и контролировать далекую таежную стройку нового Космодрома утвердили именно его, а не кого-нибудь другого.
«…бля-я-я-я-я-я… или они мне сильно доверяют, как ценному работнику или убрали прочь к чертовой бабушке и её внукам… Ненавижу никуда уезжать, кроме Ялты и Сочи, а тут какая-то проклятая тайга за тысячи верст… Там медведи, барсуки, бешенные укусучие белки и даже нет нормального туалета! Ужас кошмарный, но надо терпеть…, а что поделаешь? Ни хрена! Петухов сволочь куриная, не мог найти другую кандидатуру на эту чертову стройку… Чует моя душенька, хлебну я горюшка в тех дальних краях… Ну, ничего, попляшут они у меня на той стройке, я главный и больше никто, ой попляшут… Станцуют, как говориться, танго на троих… Нужно помнить еще и о КГБ…, какую -то продуманную сволочь пришлют сто процентов или даже двести…!» - рассуждал Покатило и выпил второй стакан простой графинной воды.
Вскоре зал опустел, только три комсомолки с тетрадками в руке стояли возле сцены и молча с восторгом смотрели на Покатило. Рядом с ними улыбался его вездесущий порученец, которого про себя он называл редким словом – нышпорка. Этот юноша был маленького роста с подлыми маленькими глазками, маленькими ладонями и тридцать пятым размером обуви. Звали его – Игнатий Живило и свет в него попадал не через глаза, а через трещины в пятках. Природа создавала его в духе шкодливого паршивца на подхвате и ехидника-ирониста для усиления жизненных беспокойств всем тем, кому он встретиться на пути. Он уже два года был на подхвате у Покатило из-за рифмованной схожести их фамилий, что понравилось секретарю сразу же при первом знакомстве. Что-то родное аквариумно-мутное он увидел в его глазах. Покатило увидел в Живило правильный комсомольский намек от судьбы и большой раболепный потенциал в ближайшем будущем от этого полезного идиота. И не ошибся... Игнатий преданно смотрел снизу вверх на секретаря и ждал его одобрения. Секретарь быстро очнулся от разных ленточных мыслей и колесо сатанинского рационализма закружилось в его левом полушарии, прокручивая сцены будущих удовольствий, наслаждений и всякого такого разного и порочного.
- Ваши фамилии, товарищи! – быстро, громко и властно произнес секретарь, как будто он был вовсе не секретарь комсомола а, допустим, царь Ксеркс, или же Хаммурапи, или же Вавилонский Навуходоносор…, ну, скажем, номер 2, а не три, или же сам Император Хирохито.
- Комсомолка Слюнченко!
- Комсомолка Заливайло!
- Комсомолка Соплинова!
«… бля-я-я-я-я, какая прелесть…, все трое, как на подбор с высокой грудью, крепкозадые и с фанатизмом…» - подумал секретарь, но усилием воли сдержал улыбку на толстых щеках, потому что улыбка, в данном случае, была совсем не уместна.
- Товарищи комсомолки…, – начал Покатило с громким пафосом, - вышестоящие органы нашей страны назначили меня руководителем ударной комсомольской стройки государственного значения. Мне нужны три серьезных и сообразительных помощника по поручениям. В поезде мой вагон номер один. Завтра в восемь утра наше отправление. Не опаздывать и сразу же работать ко мне в купе. А сейчас быстро по домам собирать теплые вещи, прощаться с родителями и набивать вкусной едой рюкзаки… До исходной точки «Страхолесье» нам добираться целых пятеро суток… Да, вот еще что, - улыбнулся Секретарь заботливой отцовской улыбкой в сторону комсомолок, - не забудьте меня угостить вашими домашними пирожками с моей любимой начинкой…
 Живило легко и почти незаметно толкнул в спину рядом стоявшую комсомолку с заплетенной косой, очень похожей на вкусный каравай с алой ленточкой и пахучим молодым тестом.
- А какая ваша любимая начинка, товарищ Секретарь? – подхалимским заискивающим голосом спросила комсомолка Заливайло.
- Рис с яйцом и капуста с картошкой! – быстро улыбнулся Покатило и про себя отметил Заливайло, как более инициативного работника с не по годам красивой оттопыренной грудью, дерзким взором карих глаз и длинной толстой косой до верхнего начала очень заметных ягодиц.
«… Ого, комсомольская Богиня нарисовалась! Игнат- нышпорка молодец…, какую новую смену нарыл. Эта девочка выглядит, как надежный банный сотоварищ. Настоящая преданная смена растет, такая сразу отличит мухоморы от одуванчиков и ломаться не будет. Игната надо потом поощрить…, а может и не надо, обойдется, урод карликовый…, так бы и влепил ему по роже хоккейной клюшкой… Сдается мне, что за эту стройку мне орден дадут или даже два и повысят в должности? Не все уж так трагично в той тайге с такими комсомольскими помощницами…!» - пронеслось у него в голове, после чего он прищурился и медленно облизал свои тонкие губы, взглянув на совершенно восхищенный и фанатичный взгляд девушки.
- Комсомолка Заливайло, у вас имя есть?
- Лариса! – быстро ответила Заливайло.
- Лариса, мне нужна ваша помощь прямо сегодня, прямо сейчас… Идите за мной, машина ждет у подъезда Дома Культуры, мы едем на мероприятие, будете записывать нужный текст…, стенографировать, так сказать, затем банкет, по-быстрому чего-нибудь вкусного перекусим…, то сё…, пятое десятое…, печки-лавочки…, работы много, работа наша никогда не останавливается ни днем ни ночью…, и всё идет по мудрому плану партии для достижения, так сказать, великих целей!
- Я всегда готова! – четко ответила Заливайло и улыбнулась какой-то нехорошей улыбкой с опасным прищуром.
Покатило на этот прищур её глаз не обратил никакого внимания. А зря…, классический дурак, мог бы и обратить.
 Лицо у девушки было совсем непростое: со слизанными мочками ушей, такая вот тревожно располагающая к себе девица с полностью сформировавшейся юной порочностью на губах, с продуманной, выверенной и косой челкой, которая всегда дергалась при повороте головы, при выдохе вверх изо рта, при усилении ветра, при резком взмахе, при любом заранее подготовленном кокетстве… В ней читался внимательный всё понимающий игриво-искристый взгляд и готовое согласие по любому поводу… (Это, между прочим, вечные женские колдовские привлекалки для мира мужских простаков-дураков и дураков-простаков, медленно ползающих по полотну жизни в поисках эмоционально завышенных приключений и обязательных резиновых проблем).
 Две пряди, якобы неконтролируемых волос, висели и шевелились по бокам, как двойная леска с блесной на мощную хищную рыбу. Руки белые, пальцы длинные, ногти совершенно ухоженные, не трудовые, ни разу нерабочие, руки необычно красивые и навязчиво зовущие их трогать и поливать крэмами… Глаза масляные, нежные, с колдовской червленой окантовкой, зовущие к откровению и жаркому сближению, в которых читалась умная схема искусственного подвода на знакомство…
 Здесь я переусердствовал в своем повествовании, потому что читалась информация её лица только для тех, кто мог её читать, а таких в том месте и том времени в помине не было и быть не могло… Абсурд! Каждому времени свои импульсы для понимания происходящего в узкой среде обитания - либо рутинная жизнь в собственной глупости от бессилья что-либо понять, осознать и попробовать изменить… 
                3 
 - Ну, здравствуй, Олег Олегыч! С прибытием, так сказать, на новое место великих государственных свершений…! – с наглой улыбкой произнес неожиданно вошедший в палатку рослый мужчина в черном кожаном пальто и грязных офицерских сапогах.
За импровизированным столом сидели двое. Секретарь Покатило и заместитель по строительству товарищ Сырохульников.
- Выйди! – шепнул секретарь в сторону сидящего напротив.
Сырохульников зло улыбнулся, громко шмыгнул носом, схватил толстый бушлат и вышел из палатки. На душе у Покатило быстро почернело. Пальто посетителя было настолько чёрное и отполированное временем, что, находясь ночью на улице, его совсем не было видно. Покатило икнул от неожиданности. Он знал страшную правду, что когда-то именно этот человек своим громогласным голосом так читал смертные приговоры, что подрастрельные рецидивисты падали в обморок, а некоторые умирали от разрыва сердца…, зато страна экономила нервы, патроны, порох и осветительное электричество.
Секретарь Покатило остановил руку, держащую печенье, которое он срочно хотел макнуть в стакан горячего чаю, подтянул нижнюю челюсть к верхней и испытал тревожную волну морозного страха. Ушные хрящи напряглись и даже тихо щёлкнули, как у лесного борова, хлипкие брови поднялись наверх, глаза расширились, как после болючего укола бициллина в левую ягодицу. Появление этого гостя было неожиданностью, потому что секретарь ожидал этого громилу в черном плаще завтра не раньше двенадцати часов дня. Глубоко вздохнув, секретарь немного успокоился, выдохнул и автоматически макнул печенюшку в чай, а на лице появилась осторожная трусоватая улыбка и лента мыслей закрутилась, как тот самый ленточный червь.
Дело в том, что вошедший был никем иным, как офицером государственного карающего и контролирующего органа…, плюс Председателем Комиссии спецконтроля за строительством. Это был подполковник КГБ товарищ Пилорамов, личность в узких кругах верхних слоев управления хорошо известная, которого многие побаивались и между собой называли Вазелин Иваныч. Он был из той категории лысых мужиков, у которых лысина была не блестяще чистой, а была покрыта многочисленными пятнами цвета начальной «ржавчины», как на перепелиных яйцах. Поэтому Покатило про себя называл его «рябым». У подполковника было злое лицо с ярко выраженными желваками и заостренным носом, близко посаженные глаза, прижатые к черепу уши хищника и цепкий взгляд предельного любопытства. Народу, который по разным причинам встречался на пути кагэбиста, всегда было неуютно с ним общаться в виду постоянного тревожного чувства в груди. Такой он был на самом деле - излучатель опасности от государства. 
- А вот и волк- зубами щёлк…, добро пожаловать на чаёк, Иваныч! – отозвался секретарь и, быстро повернув голову, взглянул на Игната Живило.
Тот быстро метнулся в сторону открытого ящика с чернильной цифрой 1 на боку, открыл крышку и стал громко там шарудить, как подлинный крысоид… Через пятнадцать секунд на столе появилось чистое блюдце со стаканом, и новая коробка шоколадных конфет «Вечерний Ташкент» с большой и красивой фотографией ночного Тадж Махала и набережной Ялты. Лицо Пилорамова искривилось от недовольства, глаза сузились, а затем появилась угрожающая ироничная улыбка с плохим продолжением.
- Чай не хочу. Пришел важное обсудить... На трезвый желудок разговаривать не буду. Вели своему бобику метнуть на стол как полагается по статусу гостя…, да поживей. Устал я с дороги, пять суток на посту…, документации куча…, ни спавши, нормально ни емши…, ни то, что некоторые буржуи на всем готовом… У меня даже не было времени с тобой и твоими новыми тремя замами познакомиться и пообщаться, так сказать, поближе. Но видел я, что девчонок ты набрал бедовых, нашенских, с огоньком, с такими комсомольскими барышнями у нас работа будет спориться везде и в бане, и на собрании… Особенно Лариска Заливайло…, до чего же понятливый работник…, королевская ракета, а не девушка. Ты, конечно же, мастак подбирать правильные кадры из вашей среды. Эт…, потому что ты у нас гурман - мутный туман…!
Короткая запугивающая речь вездесущего всезнайки кагэбиста секретарю не понравилась. Особенно упоминание о трех новых заместителях. Сочетание «некоторые буржуи» с намеком на самого секретаря Покатило дико возмутило, но он криво улыбнулся и терпеливо промолчал. Он вспомнил, как все пять ночей он слышал дикий храп из соседнего купе, где все пространство, забитое продовольственными ящиками, занимал подполковник КГБ. Храп этот был надрывный, резкий, мучительно громкий, тревожный, не мелодичный и отвратительный, похожий на рев большой секретной обезьяны, раненой в задницу секретным отравленным копьем в районе устья какой-то секретной реки. И все пять суток его заместитель капитан Руконос после полуночи выносил в тамбур вагона пустые бутылки из-под водки, пустые консервные банки, шкурки огурцов и навсегда швырял их в пролетающую мимо тайгу. Это были остатки романтических следов разнообразного поведения человеческого существования… 
 Шустрый Живило, которого обозвали «бобик» повторения приказа не ждал, он молча метнулся в закрома дальних ящиков и через четыре минуты на столе было всё, что полагалось для такого важного гостя. Исполнив пожелание хозяина, понятливый комсомолец Игнат так же быстро исчез, как и появился, потому что соображал еще быстрей. В его правом кармане заметно отдувалась банка только что украденной из ящика тушенки. В палатке запахло свежей ветчиной и маринованными помидорами, свиным копченым духом в копченой колбасе, прибалтийскими шпротами и чем-то еще вкусным. Быстро отворилась бутылка казенной водки и так же быстро разлилась по двум граненным стаканам.
В большой уютной палатке с работающей печкой и антимоскитной сеткой, посреди тайги, запахло вкусной едой и запахи расходились далеко за периметр лагеря. Любой медведь бы унюхал километров за десять. Двое сидели в центре за столом, обнимая наполненные водкой стаканы. Они внимательно смотрели друг другу в глаза и размышляли каждый о своем…
- Ну, что, товарищ Покатило, ударим по душе, чтоб разговор у нас получился только один раз и расцвело между нами буйным цветом взаимопонимание и взаимовыгода. А ведь именно для согласованных действий нас направила сюда Отчизна, не так ли, Олежа? Усекаешь тему, дорогой товарищ секретарь?
- Согласен и полностью поддерживаю ваш тост…, Василий Иванович! За полное взаимное разумение и взаимное сотрудничество между нами!
Подполковник пил красиво с офицерским достоинством. Он обнимал граненный стакан четырьмя пальцами, оттопырив свой мизинец в сторону, как специальную антенну дальней связи. Пил не быстро, как алкоголик…, жадно запихивая водку большими рывками-глотками в горло, а медленно, глоток за глотком, как грузинскую минеральную воду, как ситро «Буратино», как гранатовый сок, как серебряную святую воду, как полезную сырную сыворотку, как…, обжигая горло все новой и новой волной C2H5OH. При этом он не дышал и пил в истинное удовольствие, и его кадык ходил вверх и вниз, как затвор надежной винтовки Мосина, как лифт дома на Котельнической набережной. В конце священного ритуала, громко выдохнув внутренний проспиртованный воздух, он медленно поставил стакан на стол и, не притронувшись к еде, громко занюхал водку своей большой открытой ладонью.
- Василий Иванович, а скажите, почему вы…
- Не продолжай, твой вопрос я слышал миллион раз от различного люда в разных местах нашей страны. Я занюхиваю водку ладонью, потому что моя карающая ладонь пахнет Родиной и государственной справедливостью, понял, секретарь?
- Так точно, понял! - быстро ответил удивленный Покатило.
- Вот у меня к тебе есть особый вопрос…! – хитро улыбнулся кагэбист.
- Да, пожалуйста, хоть двести вопросов…, товарищ подполковник…
- Скажи, Олег, а ты знаешь, за что Чрезвычайная Комиссия расстреляла начальника железнодорожной станции Жмеринка 13 мая 1918 года?
- Помилуйте, товарищ подполковник, да откуда же я могу знать такие тонкости вашей работы? – быстро сказал Покатило и ковырнул вилкой одну золотистую шпротину с нежным хвостиком и выпученным глазом.
- За то, что между первым стаканом водки и вторым по его медлительности и слабоумию успел пройти целый эшелон с тридцатью вагонами, груженными пехотой, пушками и лошадьми.
Покатило открыл рот от переваривания информации, а подполковник Пилорамов громогласно рассмеялся.
- Чё смотришь, Покатило, наливай быстрей…, едрена мать…, душа просится наружу завести с тобой лютый правильный разговор, чтоб ты в живых остался и тебя не расстреляли, как начальника железнодорожной станции Жмеринка в 1918 году, понял да?
- Понял… да…! – очень быстро ответил секретарь и резко дернул головой, потому что ему на ухо с диким визгом присел прорвавшийся в брезентовую палатку гнус.
Подполковник снял свой черный плащ и положил его на ближайший ящик с надписью – «Говядина первой категории. ГОСТ – 12512-67, банка солд. Прик. ГСК, г. Ташкент». Он снова сел за стол в толстом черном свитере домашней вязки с воротником под самое горло. Под мышкой у подполковника висела новенькая кожаная кобура с черным пистолетом, а в кобуре было местечко для второй обоймы, и оно было плотно занято. При каждом движении руки кагэбиста кобура заунывно поскрипывала, сообщая Покатило угрожающую информацию быть расстрелянным в любую секунду за неправильные мысли о Родине.   
«… бля…!» - подумал секретарь и уронил вилку на стол. Случайно…
Покатило нервно дернул головой сглотнул тревожную слюну и быстро разлил по стаканам еще раз. Неожиданно свет в палатке стал медленно, но заметно тускнеть. Подполковник быстро поднялся и подошел к керосиновой лампе, крутнул ключик-заслонку и в палатке снова стало ярче. Медленно выпив второй раз и проглотив целиком большой маринованный помидор, как большой не маринованный мандарин, он внимательно посмотрел в глаза секретарю и начал свой секретный разговор с тихо-тревожными интонациями профессионала и партизанского заговорщика.
- А теперь слушай меня внимательно и проникновенно, товарищ Покатило, - начал кагэбист, оглянувшись на вход в палатку…, - не пропусти ни одного моего слова, ни одной моей загогулины, потому что именно от твоего понимания секретной информации и будет зависеть твоя жизнь и твоё дальнейшее солнечное будущее.
Покатило стало реально страшно, и он захотел водки ещё и потом ещё…
- Водки выпьешь позже, - проинтуичил его мысли подполковник, - зальешься водярой по самый кадык, когда я закончу, а пока слушай и внимай до мозга костей, до печени, до селезенки, до кончика твоего тупого копчика…, потому как информация эта высшей государственной важности и шутки с тобой я шутить здесь не намерен. Тебе жизнь и эта работа выданы в кредит и на сдачу от Центрального Комитета нашей Партии, поэтому есть у меня и насчет тебя крайняя директива…, поэтому включай два уха, мозги, быстро соображай и не перебивай вышестоящие органы… Я могу тебе напомнить прямо сейчас, что сказал товарищ Ленин. Это записано черным по белому в его трудах, которые ты, как партийный работник, должен знать наизусть, как «Отче наш»!
- Как «Отче наш»?
- Не передергивай, коматозник! Ленин сказал, что диктатура пролетариата – это ничем неограниченная власть и власть эта…, опирается на насилие. Если ты забыл, я тебе напомню - КГБ есть авангард КПСС, следовательно, диктатура принадлежит безопасности! 
- Я вас понял, товарищ подполковник!
Голос Покатило стал дрожать.
- Я же приказал тебе, прикуси себе гланды, острожник, молчи и слушай, заткнись и не перебивай, едрена в корень…! – зло огрызнулся Василий Иванович и быстро откусил половину маринованного огурца, как будто откусил продолговатую голову какому-то цирковому лилипуту.
 Покатило вылупил осторожный стеклянный взгляд на собеседника и заметил, как задрожала его правая ладонь. Он трагично вздохнул, потому что представил, что прямо перед ним сидит самый настоящий начальник диктатурного подрастрельного цеха. Дрожь в ладони была его давняя нервная реакция на всё то, что казалось ему смертельно опасным…
- Итак, товарищ Секретарь! Я, как уполномоченный сверху, - Пилорамов многозначительно посмотрел вверх на брезентовый потолок палатки, - должен тебе сказать, что со строительством этого космодрома будут происходить некие странности, о которых меня инструктировали еще в московском управлении. И это рано или поздно повлияет на морально-боевой настрой молодежи и снизит его до рекордно низкого уровня. Твоя задача…, эти, так сказать, посторонние рассуждения о неправильности строительства глушить в зародыше, когда кто-то шибко умный припрется к тебе и будет неправильные вопросы задавать… А вопросы будут задавать самые взбудораженные активисты и будут стараться из говна взбить сметану и тебя ею же накормить… Ты, надеюсь, понимаешь меня…, секретарь?
Покатило сглотнул слюну от реального страха, но логичный идиотский вопрос – «Какие такие странности и какая сметана…?» не произнес, потому что знал, что обязательно будет ответ и без его дурацкого вопроса.
- Но ты не сцы…, Олежа, ты эти странности заметишь сразу от наших инженеров уже через неделю и будешь держать язык за зубами, как контуженный боец, умирающий на госпитальной койке после операции на гланды, пол да?
- Товарищ подполковник, войдите в мое положение…
- Не войду, - весело ответил Пилорамов, - не хочу никуда входить, мне и здесь хорошо!
- Тогда можно вопрос? – с испугом промямлил секретарь.
- Валяй! – бросил Пилорамов и воткнул вилку в колбасу.
- Я вас уверяю, товарищ подполковник, что никто не будет задавать никаких вопросов, потому что комсомольский народ сильно ориентирован на великие достижения, у них в головах алая Заря Коммунизма, вдохновение, воодушевление, патриотизм, вера в будущее и они все горят, как дрова, облитые бензином… Я никак не представляю, что кто-то из комсомольцев придет ко мне и скажет, что мы что-то там такое эдакое неправильно делаем на строительстве космодрома. Им с утра задачу ставят, они горят и идут перевыполнять все немыслимые нормы, а к вечеру им бы до кровати доползти и выспаться…
- Интересное у тебя мнение о нашем комсомоле… Я эти твои высказывания возьму на заметку, авось и пригодятся когда-нибудь на Бюро Комсомола в Москве… Мне твое мнение до лампочки Ильича, будешь делать что я тебе скажу, пол да…?   
- Пол…! – в такой же манере быстро ответил еще больше перепуганный секретарь и сразу осекся.
- Молодец…, просекай дальше, Олег. Итак, рано или поздно, у нашей добровольной комсомольской молодежи будут возникать вполне логичные вопросы по поводу странностей строительства и полного несоответствия твоих выступлений и на самом деле происходящего в реальной жизни… Вот именно здесь на данном этапе я тебе и пригожусь…
- А…а…
- Заткнитесь, товарищ Покатило! Лучше водки мне налей, а тебе уже хватит. Я понял, что после нового стакана ты соображаешь все хужее и хужее…, гад!
Покатило улыбнулся какой-то гаденькой улыбкой, на самом деле плоховато соображая в словесных кренделях кагэбиста. Не трясущейся рукой, быстро и точно разлил водку по двум стаканам, а себе налил больше грамм на двадцать, сука…, но это с перепугу и от до конца неполного понимания происходящего. Быстро, не ожидая никаких тостов, он влил себе в широко открытый рот стакан водки и глубоко выдохнул спиртовые пары. Кагэбист по привычке пил медленно, по-своему классически, красиво, с тем же оттопыренным мизинцем, с уверенностью в завтрашнем дне, в свою правоту и довечную полезность матушке Родине. Выдохнув громче, чем Покатило, он одной вилкой подорвал кусок свежей колбасы с кнопками белого сала, затем золотистую шпротину с повисшим поломанным хвостом и толстый ластик нарезанного сыра, а затем весь этот тактический набор удовольствия быстро запихнул себе в рот, внимательно наблюдая за правой ладонью секретаря. Она заметно тряслась и это радовало подполковника, как профессионала подвальных допросов и практических запугиваний четвертой и шестой степени.
- Ты, Олежа, должен правильно уяснить нашу совместную композицию…, хм-хм-хм…, извини…, нашу диспозицию на этой стройке и уметь быстро и качественно отделять гестапо от партизан, нытиков от героев, мужчин от женщин и агнцев божьих от вонючей козлятины, понял да? Я же тебе не вражина какая-то, я есть представитель никогда не спящего, бдительного карающего органа с холодным умом, так сказать, и горячим сердцем, пол да? – тихим заговорщицким голосом произнес Пилорамов.
«… какая фальшивая дурацкая демагогия с толстым налетом вранья и липовым торжеством…, а сердце, между прочим, у всех людей горячее, а холодные мозги могут быть только у трупов в морге…, это любой патологоанатом может подтвердить…, рожа твоя кагэбэшная…, наглая и самоуверенная…» - пронеслось в голове у Покатило и исчезло где-то в ржавом тумане личного мутного опьянения.
 Секретарь смотрел ему в лицо и не шевелился. Он чувствовал, как ноги наливаются свинцом, в голове образуются стога сена и гремит какой-то совсем новый, раннее никогда неслыханный похоронный марш не польского композитора, а какого-то другого, то ли хорватского, то ли албанского…
- Неожиданные перемены всегда внушают страх, и я понимаю, что ты попал в суровый государственный капкан, так сказать, в почти безвыходную ситуацию, но я тебе, как коллега и товарищ по Коммунистической Партии, должен доложить…, что безвыходных ситуаций на свете не бывает… и это основа нашего мышления!
 Покатило внезапно отвратительно искривил свое лицо и громко чихнул. Его слюнявые брызги в свете лампы разлетелись кто-куда…, как маленький анатомический фейерверк, как внуки летающей моли, как блики летающих комаров.
- Будь здоров, не кашляй, товарищ секретарь! Что есть понятие – «безвыходная ситуация» для среднестатистического гражданина? Это обыкновенная пустая комната с внезапно перегоревшей лампочкой и задутыми свечами, в которой в центре, в полной тьме, стоишь ты с чугунной кувалдой в руках и думаешь, в какую сторону замахнуться, чтобы прорубить выход и даже не один. Все зависит от человека, а не от дурацких придуманных кем-то формулировок – безвыходная ситуация…, безвыходная ситуация…, гавкают на каждом углу, уроды! Ага, щас…! Так рассуждают трусы, предатели и негодяи. Нет такого понятия, это всё вонючее клише и кукушкина грамота для слабаков. Был я однажды… в такой безвыходной ситуации на китайской границе, так после неё в моем отряде было только пятеро легко раненых, а в тайге осталось сто двенадцать трупов в меховых шапках. Поэтому, когда наша молодая смена, наш комсомольский люд придет к тебе, а не ко мне, и спросит, что за ****ство происходит на строительстве важного государственного объекта, ты должен дуть в дуду, которая есть у меня, а не у тебя, понял, да? А с нотами я тебя ознакомлю…
Покатило махнул головой в полном согласии со сказанным, хотя основную мысль уловил плохо, особенно про «дуду» и про сто двенадцать чьих-то трупов... Кагэбист быстро распечатал новую бутылку водки, налил целый стакан только себе и снова красиво выпил, а затем закусил куском копченого сала с просоленной корочкой и с запахом чистых тряпиц из чистых подвальных партийно-комсомольских закромов. Секретарь сглотнул бессмысленную слюну и сидел молча, вытирая несвежим платком четыре капли пота между бровей, две на переносице и очень мокрый затылок.
- И мне тоже водки…
- Зачем тебе водка, ты и так дурной…! Скоро тебе понадобится не водка, а много анальгину, пол да! Эт хорошо, что ты мне сейчас не строишь козьи рожи, не прячешься за коммунистическими лозунгами, вслух не цитируешь тридцать пятый том сочинений Ленина…, хм-хм-хм…, нашего, так сказать, Владимира Ильича, и не орешь про особые задачи комсомола в глубокой тайге… Это очень хорошо, видать товарищ Петухов перед твоим отъездом в вашей плохо засекреченной бане с юными трубадурками налил тебе пропагандистского свинца в башку, вот ты и молчишь, как рыба над костром… Молодец…
- Хм-м… - хмыкнул от удивления секретарь и попробовал махнуть рукой в сторону.
- Молодец, настоящий комсомольский лидер так себя и должен вести. Слушай меня дальше, идейный фанатик, любитель молодых комсомольских выпуклостей, пламенных речей и холодных водок… Повторяю в пятнадцатый раз, когда юные души будут тебе задавать вопросы, им обязательно нужны будут вразумительные ответы и в данном случае ты не сможешь долго водить за хрен любого таежного енота и ответы должны будут быть чистыми, как мысли младенца, уверенными, как речи товарища Брежнева, и правдивыми, как Библ…, хм…, как материалы очередного съезда нашей дорогой партии, понял, да?
- Угу…, енота…, водить за галстук… - промычал Покатило, и медленно понял, что уже изрядно нажрался, как собака Баскервилей.
- О, милок, да ты уже нажрался, как собака Баскервилей, - с укором произнес кагэбэшник, - не мычи, ты же не корова на сносях…, я еще не всё сказал, а ты еще не понял всю широту, хм…, ширину всеобъемлющую твоего уникального положения, как смертника…, пол, да, рысь ты зоопарковая? Твой исключительный modus vivendi давно понятен для компетентных органов и никакой загадки в нём давно уже нету…, и папка с твоим личным делом спит где-то в архивных закромах Родины в каком-то подземном подвале за очень бронированной дверью…, и бумаги эти я изучал целый час у шефа в кабинете. И мне этого изучения было достаточно, между прочим… Тебе со мной дружить надо, товарищ Покатило, пол да…?
- Товаришшшш пыл…пыл…ковник…, - ошибся в звании опьяневший Покатило, - разрешите великодушно сп….росить, я не очень понял последнюю фразу на иностранном языке, поэтому не могу вас проникновенно понимать, э-э-э-э-э-э…, так сказать, чтобы делать выводы и стремиться…, устремляться, так сказать, в нужном направлении, как партия скажет…, вот…, потому что нам надо увеличивать, улучшать, искоренять…, достигать, делать… и устремляться все дальше-э-э-э-э, так сказать…, крепить трудовую дисциплину, изыскивать, так сказать, внутренние резервы… и доводить до комсомольских умов…
 - Ну-у-у…, все…, понесло по кочкам, завел старую шарманку… Пьяный ты по недоумию… Партия тебе, Покатило, не скажет, а прикажет, и сопли твои на шею намотает если будет надо, никак иначе… Иначе бывает там, где мороженное со вкусом зубной пасты…, и больше нигде, гражданин секретарь! Modus vivendi - это на латыни означает - образ жизни, то есть, твой образ жизни нам понятен, проанализирован и под контролем, а иначе никак не может быть, товарищ секретарь! Чё раскис, владыка, тоже претендуешь на величие, толстомордый…? Amata nobis quantum amabitur nulla или ars longa vita brevis…! Снова не понял? Бывает и так, товарищ секретарь…, слышишь иногда слово, а ни хрена непонятно, потому что мозг сразу клинит от неожиданной новизны и чужих перемешанных смешных звуков… Латынь тебе надо изучать, Олежа, потому как именно на ней говорят в сковородочном Аду и в хитрожопом Ватикане…
- А я, та-а-а-а-а-а-арищ полковник, не собираюсь ни в Ватик….ан, ни в Адддд…, - зло огрызнулся Покатило и стал медленно вытирать пот на затылке, за ушами, на лбу, а так же под мышками.
- Эт…, как посмотреть, Олежа, никто не знает твоего будущего, кроме компэтэнтных органов нашей Родины…! Сказать по правде, и даже не таясь…, все твои планы…, Олежа, и любое самое приблизительное планирование твоей жизни– это есть одна триллионная толика писка глубоководной креветки запланированное Богом ещё 100 миллиардов лет назад – улыбнулся кагэбист и открыл бутылку «Боржома».
- Что-то я не очень понял про креветку… А вы верите в Бога, таришшшшш, под…, полковник? – спросил секретарь и потянулся рукой за бутылкой.
- Я верю в справедливость, дисциплину, железный закон и смертную казнь…, понял да, сукашвили? – быстро ответил Пилорамов и отставил бутылку водки в сторону, чтобы секретарь до неё не смог дотянуться. – Вижу я, что в таком состоянии с тобой разговаривать уже бесполезно. Утром зайду, будем делать выводы. Будь готов к важному разговору на трезвую голову, алкаш ты хренов.
Пилорамов махнул в горло стакан минеральной воды, одел свой  громко хрустящий черный плащ, схватил маринованный огурец и быстро вышел из палатки. Закрыв тяжелый брезентовый полог, он остановился и глубоко вдохнул в себя свежий таежный воздух, пахнущий свежим таёжным воздухом и ничем другим… В небе мерцали звезды, где-то ещё стучали молотки и слышалась ругань на мужском языке, но звезды этого не слышали… они были очень далеко и продолжали мерцать... 
- Бля…! – произнес он торжественно и с удовольствием, откусил огурчик и направился к своей палатке, где его кагэбэшный заместитель капитан Руконос уже все расставил по местам.
 Покатило поднял очень пьяные глаза на то место, где только что сидел собеседник и, никого не увидев, громко заорал:
- Игна..а.а.а.а.а…т, сука…! Дрындец тебе…, гребаный карлик…, человек туманной пурги…
В палатке быстро появился Живило с услужливым лицом молодого крысеныша. Он по-воровски внимательно и быстро рассмотрел брошенную еду на столе и, нюхая воздух, с собачьей преданностью посмотрел в глаза пьяного секретаря.
- Спать…, спать…, помоги… Убери со стола. Дрова подбрось. Будильник на шесть утра, утром согрей воду и крепкий чай с лимоном…, и рассолу не забудь из огуречной банки…, урод копченый, лазишь тут…, лазишь и вызыркиваешь, всё вынихиваешь, гадюка подколодная…, доберусь я до тебя, падлюка нышпорочная…
- Так точно, Олег Афанасьевич, так точно, как обычно…, бу сделано…
Последнее…, что перед сном услышал Покатило – это был скрип панцирной сетки его железной кровати. Спине и позвоночнику внезапно стало легко и удобно. Печка буржуйка работала на всю свою пролетарско-буржуйскую совесть, нежно потрескивая рядом с кроватью. В палатке было тепло, уютно и надежно.
 За столом сидел мальчик-овечка Игнат и, улыбаясь, медленно ужинал секретарские недоедки под мертвецкий храп начальника. Он шуршал, причмокивал и хрустел, грыз, облизывал и громко рыгал, не боясь того, что во всем мире кто-то сделает ему дурацкое замечание о неприличном поведении сукиного сына… Он медленно и вкусно поглощал разнообразную снедь, потому что ужасно проголодался и внимательно размышлял над тем, что успел подслушать с обратной стороны брезента… Спрятанные в горячих варениках грибочки хрустели во рту каким-то неизвестным песком. Живило поморщился и быстро опрокинул в себя водку. Он ел и улыбался своим овечьим мыслям, их потёмкам и странным омерзительным комбинациям крысиной арифметики, алгебры и тригонометрии…
                4
    Солнце вставало из-за дальнего невидимого хребта. Оно появлялось медленно и как будто бы никуда не торопилось. Когда дальние горные очертания перестали останавливать солнечные лучи, яркий свет мощной волной хлынул в тайгу, как вселенский признак очищения и новой жизни. Солнце очередной раз проводило космический морфогенез с каким-то голубым шариком, крутящимся в космической заунывной тишине. Длинные тени высоких сосен арифметической линейкой быстро покрыли весь лес. Утро перестало наслаждаться ночным ветром и наступила таёжная тишина…, которую от Токио до Лондона не мог услышать никто, в смысле - совсем никто!
 Где-то со стороны послышался всем хорошо знакомый позывной одинокой кукушки. Вездесущее, никогда не спящее эхо, мгновенно подхватило её крик и тревожно разбросило по сторонам громким веером. Эта длиннохвостая птица была самка, и, казалось…, она с тоской понимает, что существует без материнства… и её маленьких детей по какой-то непонятной причине нигде нет. Она, со свойственной этой птице бездомностью, монотонно надрывалась в личной печали, повторяя одно и то же десятки раз… Потому что заика, потому что проклята свыше за не материнство…! В постоянстве её криков к несправедливым лесным создателям читалась жалоба на вечное одиночество… Она, как кем-то давно проклятый заика, жаловалась единственной фразой – «ку-ку, ку-ку…» в одной и той же интонации...
 «…никем невиданный дом кукушки всегда основан на аморфном безразличии к своим детям…» - подумал Андрей.
 Тайга двусмысленно молчала, поскрипывая деревянной кожей и эонами ёлочных шишек… Вечной бедняге кукушке никто ни разу так и не ответил, но она упрямо продолжала чеканить свою лесную азбуку, напоминая себе подобным о том, что она есть в этом зеленом мире и тоже имеет право на личную жизнь и то самое птичье счастье, описанное людьми в какой-то старой книге по орнитологии для всех умников и умниц… Она кричала вслед крылатым следам улетающих птиц, она кричала навстречу эффекту будущего грозового неба, она кричала в уши к солнечным паукам с личной завистью к чужим солнечным гнёздам…, она кричала всем, имеющим птичью совесть… Она кричала без остановки – громкая, иногда задумчивая, лесная, монотонная, запечаленная и всегда заплаканная птица…

    Временный лагерь стал медленно шевелиться с мыслями о туалете и давно скисших городских маминых бутербродах с маслом. Кто-то спал мертвецким сном на новом месте в запахах запрелых старых матрацев и брезента, не обращая внимания на спящий пустой желудок и пока что не ощущая запахи кухни, где угрюмый повар дядя Вася уже целый час варил четыре больших котла какой-то каши для трехсменного питания личного состава стройки. Ему помогали четыре веселые тётушки с белыми косынками на головах и в хлопковых фартуках, а ещё десять шустрых парней, выделенных в помощь кухне прапорщиком по фамилии - Сало. Тётушкам очень нравился большой повар, а угрюмый дядя Вася усиленно делал вид, что ему не нравится никто. Но женщин не проведешь, они ощущали его «постоянное согласие» сквозь мужскую непробиваемость каменного подбородка, грубость и суровые взгляды. Женщины дружно резали хлеб, маленькими давилками отмеряли сливочное масло, открывали какие-то тяжелые банки, что-то насыпали и пересыпали, хрустели каким-то картоном, гремели армейскими кастрюлями, ложками, половниками, громко резали кочаны капусты, из большого бака в большие бидоны сливали очень горячий компот и носили воду. При этом всегда что-то рассказывали развеселое, смехотворное, жизненное, простое, понятное для ушей главного повара.
 Работа у этого маленького, но очень важного кормящего коллектива гудела, как новенький армейский трансформатор… Работа спорилась только по одной логичной причине – эти тетушки и дядя Вася были на своем месте и замечательно делали свою работу по кормлению неприхотливых комсомольских масс. Опытный повар был умным бывалым человеком…, никогда не лез со своими советами к суровым сварщикам и такелажникам, каменщикам и столярам, монтажникам-высотникам и тракторным бульдозеристам, землекопам и бетонщикам, прорабам и снабженцам, потому что он уже сорок лет был Поваром высшего разряда и всегда вовремя и вкусно кормил бесчисленный трудовой люд, несмотря на погоду, климат и все остальные различные неудобства для его страшно полезной профессии…
 Однажды, в далекие и правильные времена, дядя Вася накормил делегацию Каракалпакских коммунистов на личной встрече с товарищем Хрущевым на корабле «Советский Кавказ» в Черном море во время шести бального шторма, сумасшедшего ветра и сплошного ливня. Тем и громко прославился в своей поварской среде. А десертом на том пиру был удивительный рыбец, вкуснейший подлинный пирог с рыбой по рецепту старых северных поморов-мореходов, знающих толк в рыбных блюдах, рыбцах и кулькульских пирогах с осетриной. Рыбец был знатный, получился по-царски и всем стал по вкусу и по сердцу, несмотря на водяные шквалы, зависть обязательных дураков, качку и непогоду…
 Делегация Каракалпакских коммунистов была удивлена не меньше пьяного товарища Хрущева, который такой вкусноты сроду не видал и не едал, потому что этот повар Василий мог варить не только еду, но и важные обстоятельства перед едой... (подлинные повара тех времен меня поймут, а современные нет и даже не попытаются). За профессионализм и абсолютную надежность при исполнении государственного заказа Продовольственная Комиссия при ЦК и отправила редкого профессионала дядю Васю в Страхолесье кормить передовые комсомольские бригады с двойным тарифом оплаты труда в далеких труднодоступных местах «мезозойских болот». Разумное правильное решение для большой стройки…
 Как уже было сказано раннее, дядя Вася был суров, молчалив, неулыбчив, но работал как заводная, механически выверенная поварская машина, с усердием и бесконечным рвением, не покладая рук, ног, знаний и кулинарного колдовства. На том и можно было бы закончить описание Главного повара государственной стройки, но любой человек со стороны мог бы заприметить главное, что все четыре женщины, крутившиеся возле большого дяди Васи, были заметно грудасты, широкоплечи, широкобедры, большезады и обязательно небольшого роста. Это была своя, очень приятная глазу команда специального назначения, как на подбор по заказу Ленинского Комсомола и с его же драгоценными путевками…, закончившая специальные курсы хлеборезки и хлебовыдачи, с великолепными знаниями пропорций различных продуктов и любовным наполнением кухни без распущенных волосяных патл...
Нужно отметить, что именно такой тип маленьких пухлых женщин страшно нравился главному повару, поэтому он сам себя окружил именно такими поварихами помощницами, которые ему нравились 24 часа в сутки и ещё один час, так называемый- лишний, лично для себя, размышляющий, потаённый…, о котором никто не знал и даже не догадывался, кроме пампушечных сладкогрудых девиц и почти незаметного где-то сущего кагэбэшника...
   Андрей проснулся рано, когда солнце было еще за дальним хребтом. Его электронные японские часы тихо запищали в 5.05 утра и он, открыв замок спального мешка, вдохнул в легкие утренний таежный воздух.
- Бля-я-я-я-я…т-ььььььььь… - произнес он знаменитую адреналиновую фразу для подтверждения счастья от будоражки славянской крови и влияния на нервную систему чистой благодати.
Затем, как человек психической нормы, Благовидов зевнул и потянулся. Он молчал…, он помнил наставления учителя – «заменяй слова звуками природы и никогда не думай, что ты подобие Бога на земле…, потому что это рьяный религиозный Блеф-ф-ф-ф-ф-

Уважаемый читатель! Продолжение на авторском сайте !