Щит сварога. 3 книга трилогии

Вячеслав Макеев


Щит
Сварога

Роман


Общество дружбы и развития сотрудничества
с зарубежными странами
Москва
2009


В 20-х годах ушедшего в прошлое героического XX века, новое русское государство, названное Советским Союзом и родившееся в муках трёх революций и гражданских войн, которых не удалось избежать, собрало вопреки надеждам своих извечных врагов почти все прежние земли и народы рухнувшей Российской империи и объявило своими владениями огромный кусок Арктики, очертив их границами Полярных владений СССР. 
Сделано это было по праву. Арктику издревле осваивали поморы и новгородцы – русские люди – потомки словен, русов и скифов-кимеров, живших с глубокой древности по берегам Северного Ледовитого океана, который античные географы называли Скифским. Не только древнерусский летописец воскликнул: «Русь – есть Скуфь», но великим Гомером – поэтом-сказителем древней Эллады сказано было: «Скоро пришли мы к глубоко текущим водам Океана. Там кимериян печальная область, покрытая вечно влажным туманом и мглой облаков; никогда не являет оку людей, там лица лучезарного Гелиос…»
После небывалой грозы XX века – Второй мировой войны, целью которой было уничтожение России, но вопреки расчётам наших врагов закончившейся нашей Великой Победой, русские люди с новыми силами приступили к освоению своего сектора Арктики, построив могучие атомные ледоколы, позволившие сделать круглогодичной навигацию в высоких широтах. За Полярным кругом и по берегам океана строились города и электростанции, могучие машины вгрызались в вечную мерзлоту, поднимая на поверхность богатства северных недр.
Однако для того, чтобы мирно трудиться стране был необходим надёжный щит, который бы не позволил нашим врагам развязать третью по счёту мировую войну. Усилиями всего народа в научных лабораториях, на заводах, на атомном полигоне Новая Земля, созданном на арктическом архипелаге, ковался русский ядерный щит, и гремели мегатонные взрывы в тех сакральных местах, куда удалился Сварог – бог-создатель из полузабытого ведического прошлого предтечи народа Руси и других индоевропейцев.
Наступивший XXI век обозначил новые вызовы. Нет уже СССР. Россия-правопреемница потеряла многие земли и народы, собираемые империей в течение веков. И вот уже иные державы ставят под сомнение наше право на полярные владения СССР. Но нам ли русским отступать? Ведь ныне могущество России будет прирастать Арктикой и тому подтверждение наш вымпел на дне океана под Северным полюсом.   



               





















О РОМАНЕ
Осенью 1957 года в Любляне – столице Словении – одной из славянских республик Югославии произошла случайная встреча британского подданного Ричарда Смита с женой советского дипломата Анной Скворцовой.
Неожиданной фразой, произнесённой на русском языке, Смит привлёк внимание Скворцовой. Они разговорились. Оказалось, что Смит приехал в Любляну их Германии, где служил хирургом в военном госпитале Британской оккупационной армии.
Смит пытается разыскать на городском кладбище могилу своей подруги Милицы Нишич, погибшей в 1942 году, на которой с тех пор так и не побывал. С помощью кладбищенского сторожа Смит и Скворцова находят могилу Нишич, а сторож узнаёт в Смите майора Вермахта. Оставшись наедине, Смит признаётся Скворцовой, что он русский и фамилия его Воронцов. В годы войны он служил военным хирургом в немецкой армии. После войны покинул Германию с документами на имя британского подданного Ричарда Смита и до 1955 года проживал в Индии с женой Латой Мангешта-Смит и дочерью. Однако после трагической гибели самолёта, в котором находилась жена Воронцова, он вернулся в Европу.
Целью поездки Воронцова в Югославию была не только могила Милицы Нишич. В Югославии он собирался передать сотрудникам советского посольства документы о секретной экспедиции в Советскую Арктику новейшей немецкой субмарины, которая состоялась в 1939 году. Воронцов принимал участие в этой экспедиции и сделал важное открытие, которое сумел скрыть от своих коллег, посчитав, что оно должно принадлежать России.
Обеспокоенный ядерными испытаниями на архипелаге Новая Земля, Воронцов пытается предупредить советское правительство о возможных разрушениях древнейших памятников, оставленных на покрытых льдами островах, оставшихся после исхода предков индоевропейских народов со своей арктической прародины.
Документы, переданные Скворцовой, попадают в Комитет государственной безопасности СССР, где принимается решение – разыскать автора документов пока он не опубликовал их на Западе и нелегально доставить человека, скрывающегося под фамилией Смит, в СССР. Разыскать мистера Смита поручено майору госбезопасности Елене Соколовой, которая работала на севере Германии – место наиболее вероятных поисков,  в 1944 – 1945 годах. Соколова – красивая женщина и в совершенстве владеет английским и немецким языками. Она едет в британский оккупационный сектор Германии под именем богатой американки Элизабет Джонсон, которая намерена посетить места боёв её брата британского лейтенанта, погибшего в последние дни апреля 1945 года под Гамбургом.
Готовясь к заданию и работая с Анной Скворцовой, Соколова неожиданно узнаёт, что под именем и фамилией британского подданного скрывается её старый знакомый Сергей Воронцов, в которого она была влюблена в 1936 году, будучи шестнадцатилетней девушкой и которому спасла жизнь в последний апрельский день 1945 года, но встретиться с ним тогда так и не удалось.
И вот красавица-американка Элизабет Джонсон в Западной Германии. Её цель найти Воронцова и предупредить его об опасности захвата.
О том, как Соколовой удалось выполнить невыполнимое задание и вернуться домой читатель узнает из увлекательного остросюжетного романа, действия которого разворачиваются в 1957 – 1958 годах в Москве, Ленинграде, Советской Арктике, Югославии, Германии и Южной Америке.








































Оглавление:


Часть I. ТАЙНА БОГОВ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 11

Глава 1.  Неожиданная встреча в Любляне . . . . . . . . . .  13
Глава 2.  Замкнутый круг . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 19
Глава 3.  Невыполнимое задание . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 67
Глава 4.  С богом! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .  . . 112

Часть II. СБЕРЕЧЬ ТАЙНУ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .  150
 
Глава 5.   С чего начать? . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 152
Глава 6.   Первая удача . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 178
Глава 7.   Непредвиденные обстоятельства . . . . . . . . .  217
Глава 8.   На грани провала  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 260


Часть III. ЗА ТРИДЕВЯТЬ ЗЕМЕЛЬ . . . . . . . . . . . .  293

Глава 9.    В контейнере . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .  295
Глава 10.  У Кощея . . . . . . . . . . . . . . . .  . . . . . . . . . . . . . 334
Глава 11.  «Египетский плен»  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .  377 
Глава 12.  Мистерия у подножья Анд . . . . . .  . . . . . . . . 442
   
Часть IV. МОРАТОРИЙ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 491

Глава 13.  Весна . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 493
Глава 14.  В сельве . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .  540    
Глава 15.  Девять дней . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .  575
Глава 16.  День Победы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .  591 
   
    ЭПИЛОГ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 612













Щит Сварога
( Роман)

 
«Из послевоенной разрухи страна вышла без единой
                копейки внешних инвестиций…»

                История послевоенного развития СССР.

«Он принял страну с сохой,
а оставил с атомной бомбой».

У. Черчилль о И.В. Сталине.

«Выиграть мир труднее,
чем выиграть войну»

Древняя мудрость





















Часть I.
ТАЙНА БОГОВ

«Бог есть тайна Мира,
Мир есть тайна Бога».

Алексей Кольцов, русский поэт.    




Глава 1.
Неожиданная встреча в Любляне

«Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить;
У ней особенная стать –
В Россию можно только верить».
Фёдор Тютчев, русский поэт, дипломат.


1.
В один из холодных ветреных дней первой декады октября 1957 года, когда до начала полярной ночи в высоких широтах оставалось всего ничего, в нескольких километрах от заснеженной гористой земли курсом зюйд-зюйд-ост параллельно берегу, изрезанному укромными бухтами или узкими фьордами, летел одинокий самолёт.
Низкое негреющее солнце, едва коснувшееся сплошного фронта тёмно-серых туч, подступавших к затаившейся в океане угрюмой земле, протянувшейся на тысячу километров от северной оконечности континента, из точки, где встречаются Европа и Азия, в сторону Северного полюса, осветило косыми лучами фюзеляж самолёта, в котором даже не слишком опытный сторонний наблюдатель признает бомбардировщик.
Пилот прищурил глаза.
– Солнышко скоро скроется за тучами. Вон сколько их привалило! – заметил он, –  стемнеет, ухудшится видимость. Сколько ещё осталось, товарищ полковник?
– Две минуты сорок пять секунд, – взглянув на  точные командирские часы, ответил начальник группы наблюдения – полковник Блохин – человек крепкого телосложения, экипированный, как и прочие пилоты и офицеры-наблюдатели от ВВС и ВМФ  в форму полярного лётчика – кожаные, мехом внутрь, куртку, шлем и унты.
– Успеем, – повеселел пилот. – А то и вправду говорят, что «вся зараза прёт к нам с запада», вот и тучи, застилают солнечный свет, которого в наших местах и так «кот наплакал», вечно оттуда с проклятого Запада! – разговорился словоохотливый пилот.
– А Гольфстрим, согревающий Арктику? – подал голос второй пилот.
– Так это по океану, от экватора, – уточнил первый пилот и с гордостью продолжил, громким голосом перекрывая  шум моторов:
– Это мы  позавчера запустили первый спутник ! Это мы сейчас так жахнем, что подожмут свои хвосты, проклятые поджигатели войны! Вот тебе наш ответ, Эйзенхауэр ! Сегодня наш ответ будет покруче, чем ответ Чемберлену ! – хотелось пилоту для полноты утверждений ещё и выругаться, да не успел.
– Наденьте защитные очки, сейчас так вспыхнет, как не светят тысяча солнц! – посоветовал пилоту наблюдатель от ВМФ капитан 1-го ранга Василий Лебедев. Он уже наблюдал сентябрьское испытание мегатонной бомбы  вместе со своим морским офицером-инженером, в обязанности которого входило измерение взрывной и световой волн, с борта самолёта ВМФ, пролетавшего в пятидесяти километрах от эпицентра взрыва.
Пилот и все офицеры, разместившиеся в кабине самолёта, последовали его примеру. Пилот, правда, проворчал, что в них «ни хрена не видно», но шум моторов, заставивший разговаривать с надрывом, заглушил его не слишком громкое на этот раз неудовольствие. В салоне самолёта, переделанного из бывшего бомбардировщика «Ту-16»  под воздушную лабораторию, возле закрытых тёмными фильтрами окошек-иллюминаторов разместились специалисты от ВМФ и ВВС, приготовившие свои приборы.
– Ну что, Василий Владимирович, как говорится с богом! – посмотрел на капитана 1-го ранга полковник Блохин.
– С богом, Павел Сергеевич! – подтвердил Лебедев, вспомнив сентябрьский день 1944 года, когда преследовал с матросами немецких подводников с затонувшей субмарины, пытавшихся скрыться в тундре. Вспомнил одинокий дом старого помора Силы Русова на берегу Гусиного озера и его пророческие слова:
«Не прощайтесь с Маткой, товарищ командир. Судьба ещё не раз приведёт вас в эти места, когда начнутся здесь великие дела, да такие, что содрогнётся Мир и удалится в дальние пределы Бог!»
В тот момент сквозь разрыв в тучах блеснуло низкое солнце, переместившееся к океану.
«Сварог со Световитом на нас взглянули. Вас разглядели, товарищ командир, запомнили. Знает Сварог, что будет здесь на Матке, и хоть и тяжко ему увидеть такое, не станет препятствовать русским людям» – загадочно промолвил тогда Сила Иванович, обратился к божественному светилу ликом, прошептал свою молитву, низко поклонился древним ведическим богам и с грустью, которой не передать, добавил:
«А нас с Любавой здесь уже не будет»…
– Приготовиться, товарищи офицеры! – скомандовал полковник Блохин, прервав воспоминания Лебедева.
– Пять! Четыре! Три, Два! О-дин! – завершил Блохин обратный отчёт, поспевая за прыжками секундной стрелки. Он знал, что часы могут спешить на пару секунд и счёт «Один» растянул на сколько сумел, ожидая вспышки. Взрывное устройство сбросил на парашюте с большой высоты, пролетевший и скрывшийся вдали новый реактивный бомбардировщик дальнего действия «Ту-95Д» . Устройство по всем расчётам должно было сработать на высоте примерно в два километра по радиосигналу и в строго обозначенное время.
Услышав цифры обратного отсчёта, усиленные динамиками, наблюдатели прильнули к стёклам прикрытых тёмными светофильтрами  круглых окошек-иллюминаторов.
Слева по борту в пятидесяти километрах от самолёта вспыхнул ослепительный огненный шар, озарив южную часть архипелага таким светом, какого не знает эта суровая земля в самый разгар полярного лета, когда в северной его части солнце не заходит сто и более дней кряду. Самолет обдало жаром световой волны, ударившей одновременно со вспышкой. Наблюдатели инстинктивно зажмурили глаза, укрытые защитными стёклами, переживая в душах ужас жуткого ни с чем не сравнимого явления рушившихся урановых и плутониевых ядер. Люди ушли в себя, не смея себе представить демонического соития ядер атомов водорода, выбрасывавших при распаде чудовищную энергию, сотворившую миллиарды лет назад нашу Вселенную. Но не увидели русские люди, скрытые в чреве самолёта, среди мрачных туч, озарённых багровыми бликами, лика покачавшего им седой головой мудрого Сварога, свято хранившего тайну Арктики и молча взиравшего за делами своих потомков, создававших в великих трудах ядерный русский щит возле Полюса. Бог смотрел на дела их из тех самых мест, ныне скрытых вечными льдами, откуда тысячелетия назад вышли предки людей белой расы, расселившиеся на просторах Евразии от Сканды  до Инда и Ганга, откуда есть и пошла русская земля…
Мгновенье спустя, лик его подобрел и незримо растаял в метущихся небесах, окрашенных алыми всполохами, слившимися с грандиозной магнитной бурей – невиданным доселе полярным сиянием . 
Ещё через несколько секунд самолёт задрожал всем корпусом, угрожая рассыпаться от удара взрывной волны, а потом провалился, попав в воздушную яму, на добрых полкилометра, куда спустя некоторое время докатился гул гигантского взрыва. Самые сильные ветры в Арктике, дувшие с тёплого и свободного ото льдов Баренцева моря в уже застывавшее студёное Карское море, ещё больше усилились взрывной волной огромной разрушительной силы, и будь самолёт поближе, унесли бы его в тартарары, преисподнюю, пекло  или ещё чёрт знает куда…
– Бедная Матка  – земля наша матушка! – содрогнулся в душе сорокалетний капитан 1-го ранга Василий Лебедев. Он взглянул на север в сторону гористой части таинственного арктического архипелага, где за пеленой снежных туч среди покрытых ледниками древних гор проходила семьдесят шестая параллель, полярный день за которой длится по сто и более дней кряду. Там, согласно древним индоарийским ведам и генетической памяти далёких предков людей белой расы, на закованных ныне в лёд островах и архипелагах лежала легендарная страна  «Золотого века», едва не забытая земля тех далёких времён, когда здесь был ведический рай. Отголоски тех счастливых времён, когда люди жили без болезней, лишений и голода до тех пор, пока не пресыщались жизнью; когда сильные и красивые от природы мужчины, не знали ни ненависти, ни войн, любили красивых, полных достоинства белокурых и синеглазых женщин, украшавших себя прекрасными цветами, источавшими божественный аромат, сохранились в индийских ведах.
Эти сокровенные, собранные по крупицам знания, хранимые поныне посвящёнными брахманами в храмах и монастырях, выстроенных на широкой равнине между Индом и Гангом, в гималайских укромных долинах и на плоскогорье Декан, поистине бесценны для всех людей, живших, ныне живущих и тех, кто будет жить в дальних и ближних краях. Прежде всего они бесценны для людей той северной расы, которые происходят от имени «рус», что значит «светлый», людей в чьих владениях раскинулась большая часть Арктики – Сектор Полярных владений СССР, протянувшийся от Кольского полуострова до мыса Дежнева , за которым лежит Аляска, утраченная недалёкими русскими царями .

2.
Середина октября выдалась в Любляне тёплой и солнечной. Жители и немногочисленные туристы, гостившие в столице маленькой славянской республики, уютно разместившейся в просторной долине на крайнем севере Балканского полуострова среди лесистых отрогов Южных Альп, наслаждались чистым горным воздухом и осенним теплом.
Сравнительно невысокие окрестные горы, скорее просторные холмы, покрытые помимо уже убранных садов и виноградников прекрасными сосновыми борами и дубравами, насыщали воздух ароматами спелой хвои, душистой смолы и увядавших листьев.
«Замечательный воздух!» – подумал уже немолодой, подтянутый и хорошего сложения господин в тёмно-сером костюме-тройке, светло-бежевой сорочке, затянутой в воротничке красивым галстуком, шляпе тирольского фасона и тёмно-коричневых штиблетах. Его смуглое приятное лицо практически лишённое морщин, несмотря на прожитые пятьдесят с лишним лет, вполне типичное для этих славянских мест, было покрыто ровным и здоровым многолетним загаром. Из-под шляпы виднелись чуть поседевшие виски. Впрочем, седина была не столь заметна, как это бывает у брюнетов или шатенов, потому что господин имел светло-русые волосы, и его вполне можно было назвать блондином. Тёмных очков, как, впрочем, и обычных, господин не носил, не любил. Привычные к солнцу глаза приобрели с годами небольшую дальнозоркость, не мешавшую просматривать газеты и журналы, читать книги на нескольких языках: немецком, английском, русском, а теперь, немного, и на сербскохорватском языке . Ещё он мог свободно говорить на хинди и владел санскритом. Однако на этих языках в Европе, где он жил последние полтора года, никто не разговаривал и ничего не печаталось.
В руках господин держал букет тщательно подобранных роз бордовых тонов.
– Замечательный воздух! – повторил господин вслух по-русски, и грустно, ни к кому не обращаясь, добавил: – маме дышалось бы здесь хорошо…
– Простите, неужели я слышу русскую речь или это мне показалось? – с такими словами на чистом русском языке, к господину, похвалившему здешний воздух, обратилась неторопливо шедшая навстречу яркая блондинка лет тридцати или чуть-чуть старше. Красивая молодая дама выше среднего роста, одетая в модный чёрный жакет с высокими плечиками поверх красного шерстяного платья, попыталась улыбнуться, но это ей удалось не сразу. И не удивительно – улыбка редко освещает лица посетителей кладбища.
Господин отвлёкся от своих мыслей, спохватившись, что неосторожно высказал их вслух и на родном языке, и осмотрел заговорившую с ним по-русски женщину. Все остальные предметы её подобранного со вкусом туалета были в тон платью и жакету:  Шляпка и перчатки – красные, сумочка и туфли – из чёрной кожи, скорее всего итальянского производства.
– Доброе утро, фрау! – уже по-немецки ответил ей господин в сером костюме и шляпе тирольского фасона.
– Вы не ослышались. Я изучаю русский язык и иногда повторяю вслух отдельные фразы. – Моё имя Ричард Смит, – господин снял шляпу и склонил голову. – С кем имею честь?
– Анна Скворцова, – представилась женщина, которой, наконец, удалось улыбнуться, представившемуся ей господину. – Судя по фамилии, вы англичанин или американец…
– Скорее британец, прожил много лет в Индии.
– Теперь мне понятно, откуда у вас такой прекрасный и очевидно несмываемый загар, – заметила госпожа Скворцова.
– Почему же вы заговорили по-немецки? – спросила она после недолгой паузы, изучая глазами мистера Смита с его великолепным индийским загаром.
– Живу и работаю в Германии, а, кроме того, мне показалось, что и вы владеете немецким.
– Как же вы угадали? – удивилась женщина.
– Интуиция, – в свою очередь улыбнулся красивой русской женщине мистер Смит. Однако улыбка вышла какой-то неестественной, грустной.
«Нет, он не англичанин. Только русский человек мог произнести так чисто и проникновенно простые русские слова. Русский, но почему-то скрывает это?» – подумала женщина, с интересом продолжая рассматривать британца.
– У вас здесь похоронены родственники? – спросила она.
– Как вам сказать? – задумался господин Смит. – Пожалуй, подруга, в прошлом близкий мне человек. А у вас, фрау Анна?
– Бабушка, – вздохнула госпожа Скворцова. – Вы так непривычно называете меня «фрау».
– Разве вы не замужем?
– Замужем, но у нас при обращении принято слово «товарищ», а замужних женщин обычно называют по имени и отчеству.
– Не знаю вашего отчества, – извинился господин Смит, продолжая разговор на немецком.
– Анна Владимировна Скворцова, жена советника советского консульства в Загребе , – полностью представилась господину Смиту товарищ Скворцова.
– Советского консульства? – с придыханием переспросил Смит, стараясь побороть внутреннее волнение, что ему, наконец, удалось. – А вы не боитесь, Анна Владимировна, представляться советской гражданкой и супругой советника советского консульства незнакомому человеку, к тому же британцу, да ещё и на кладбище, где, согласитесь, не так уж и людно? – спросил Скворцову подавивший волнение господин Смит.
– Нет, нисколько. Югославия социалистическая страна, где соблюдается правопорядок не хуже чем в СССР, а, кроме того, жену советского дипломата, который по делам службы выехал на пару дней в Любляну, незримо сопровождают агенты югославских спецслужб. Некоторые «трения» между нашими странами делают их ещё бдительнее . Так что мне не опасен даже мелкий воришка, «положивший глаз» на мою сумочку!
Смит инстинктивно осмотрелся. Вокруг них можно было разглядеть несколько человек – посетителей кладбища, не спеша прогуливавшихся по аллеям или занятых наведением должного порядка на могилах покойных родственников.
– Да не волнуйтесь вы так, господин Смит! – улыбнулась Анна Владимировна.
– Вас уже «заметили» и вы обязательно «попадёте» в поле деятельности спецслужб Югославии. Но вам ведь нечего опасаться. Не правда ли? – то ли пошутила, то ли  серьезно пояснила она
– Да, разумеется, – ответил Смит, а сам подумал: «Спецслужбы, в том числе и югославские, мне ни к чему, да и супруге советского дипломата, если она таковой и является, общение с британским туристом, приехавшим в Словению, пользы не принесёт, а вот Анна Владимировна…»
Все последние годы, месяцы, а теперь и дни, неумолимо подталкивали британского подданного Ричарда Смита, гражданского хирурга, работавшего в военном госпитале британских оккупационных войск, размещённых в районе Любека, к контакту с любым советским представительством за рубежом, хотя бы торгпредством. В Западной Германии, насыщенной военными базами и агентами многочисленных спецслужб этого ему никак не удавалось. В Дели всё было гораздо проще, но там до этого решительного шага он ещё «не дозрел». И вот, сама судьба «улыбнулась» ему в облике молодой красивой русской женщины, по возрасту вполне годившейся ему в дочери, к тому же жены советника советского дипломата. Она не шарахнулась, как это прежде могло бы казаться британскому подданному, от представителя «враждебного капиталистического мира», а шла к нему навстречу после посещения могилы бабушки, покоящейся в словенской земле. Как и почему бабушка Анны доживала свой век и скончалась в Словении, Смит расспрашивать не стал, обеспокоившись, что после непродолжительного и ни к чему не обязывающего разговора, Анна Владимировна, уже возвращавшаяся с кладбища, распрощается с ним навсегда.
Однако всё случилось иначе.
– Судя по розам, вы ещё не посетили могилу близкого вам человека? – догадалась Анна.
– Нет, мне ещё предстоит её разыскать. Я даже не до конца уверен, что это у меня получится.
– Вы здесь давно не бывали? – поинтересовалась Анна.
– Давно. Почти пятнадцать лет. Мила погибла в ноябре сорок второго. Я похоронил её на родине, в Любляне, и с тех пор здесь не бывал.
– Очень давно! В таком случае, вам стоит обратиться к администрации кладбища, – посоветовала Анна. – Я не спешу, муж освободится только вечером, а потом мы уедем домой в Загреб. Если позволите, то я попытаюсь вам помочь. Я хорошо говорю по-сербски или, как здесь принято говорить, по-сербскохорватски, – неожиданно предложила свою помощь Анна.

* *
– А я вас сразу узнал, герр майор! – сощурив карие глаза, неожиданно признался пожилой кладбищенский сторож и сообщил об этом  факте господину на сносном немецком языке, которому научился в годы войны. – В администрации кладбища люди все новые. Из тех немногих, кто работал в войну, остался лишь я один, да и то, потому, что инвалид. Помню, хорошо помню, как вы хоронили жену, сильно убивались. Не приведи господь пережить такое…
Записей никаких не осталось, всё сгорело в войну. Зимой сорок четвёртого и весной сорок пятого американцы сильно бомбили Любляну, но взяли её мы, и Триест тоже взяли мы, только вот потом американцы отдали его итальянцам . Русские были против, но не смогли настоять. Обидно. Воевали итальянцы за Гитлера, а Триест им отдали, – ворчал недовольный американской политикой сторож.
– Кладбище тоже бомбили, все бумаги, где кто захоронен, сгорели. Однако место я знаю. Идёмте, герр майор, я вам покажу. Там кругом другие могилы, но местечко осталось. Крестик давно сгнил, а на могилке кустик можжевельника растёт, я посадил. Долго покойная дожидалась, вот вы и приехали. Теперь можно и памятник поставить. Вы я вижу состоятельный господин. А я за могилкой присмотрю, мне многого не надо, – бормотал-причитал старый кладбищенский сторож,  проворно приволакивая за собой не сгибавшуюся ногу. – Сейчас я зайду на минутку к себе, а потом покажу.
– Герр майор? Британец? – задумчиво промолвила Анна. – Что-то вы не договариваете, господин Смит? – она вопросительно посмотрела на своего нового знакомого.
– Майором какой армии вы были в сорок втором году?
– Немецкой, Анна Владимировна, – неожиданно, на чистом русском языке признался ей Смит.
– Я сразу же заподозрила, что вы русский. Вы служили в СС? У Власова? – требовала немедленного ответа Анна.
– Нет, в Вермахте, потом в Кригсмарине. Я был военным  врачом, хирургом.
– И вы можете назвать своё настоящее имя? – Анна пытливо всматривалась в лицо своего спутника.
Господин Смит с минуту молчал, очевидно, обдумывая своё положение, а затем, стараясь не выказывать признаков волнения, ответил:
– Да. Моё имя Сергей Воронцов…

3.
Осенью 1945 года Воронцов оказался в Дели с документами, выданными ему в Южной Америке на имя британского подданного Ричарда Смита. В кейптаунской тюрьме, где он провёл четыре месяца,  будучи задержанный по подозрению в шпионаже в пользу уже разгромленной Германии, документы у него изъяли, но при выходе – вернули. Никаких проверок, похоже, не было, и, в конце концов, конфисковав почти все деньги, ушедшие на оплату адвоката, а также единственную улику – фотографию Русы в эсэсовской форме в окружении Нагеля и его коллег, сделанную в рождественскую или новогоднюю ночь последнего года войны на фоне наряженной ёлки, Воронцова отпустили.
До Индии он добирался  ещё полтора месяца, не брезгуя в пути никакой работой, и даже смог кое-что заработать и сменить поношенную одежду.  В Дели приехал в приличном костюме и с пустым бумажником.
Возвращение Воронцова было столь неожиданным и сопровождалось такой бурей эмоций, какой, вероятно, им уже не пережить. Лата и девочка, которой шёл девятый год, обнимали любимого человека и отца, орошая выстраданное счастье счастливыми слезами... 
Первые дни жили на средства Латы, к которой Воронцов вернулся после девятилетней разлуки. Известная в прошлом делийская танцовщица Лата Мангешта – милая «Мангуста», прозванная так Воронцовым, волшебной индийской осенью 1936 года развлекала своими дивными танцами гостей махараджи Раджапура, в числе которых были Сергей Воронцов и его близкий друг Хорст Вустров, командированные в Индию по линии «Аненербе». Они полюбили друг друга с первого взгляда, а через шесть недель были вынуждены расстаться на девять лет…
У Латы оказалось несколько крупных рубинов.
– Мои «военные трофеи», – шутила счастливейшая из женщин, любуясь камнями, которых становилось все меньше и меньше, и, прижимаясь горячим, божественно прекрасным телом к отцу своей дочери, к любимому Сер-Раджу, рассказывала долгими ночами о своей прошлой жизни, ничего в ней не пропуская. Потом рассказывал Воронцов. Те первые ночи были ночами исповеди двух любящих людей разлучённых долгими девятью годами тяжёлых испытаний, которые уместились в малый арийский цикл, отмеченный их общими далёкими предками вероятно ещё во времена первой Юги, когда на земле царил «Золотой век».
Они простили друг другу измены, в которых не было ни расчёта, ни умысла – так рассудила жизнь. Воронцов не держал обиды на полковника Ричардсона, дослужившегося до генерала и, наверное, уже уплывшего на свой туманный Альбион, а Лата сильно переживала сцену гибели югославянки Милы, с содроганием описанную ей Воронцовым, которого приходилось на людях называть Смитом и Ричардом, а это имя напоминало ей о Джордже Ричардсоне. Впрочем, и Джорджа тоже было, немного жаль…
Через неделю они скромно венчались в индуистском храме. Гостей не приглашали, но, узнав, что замуж выходит незабываемая богиня танца и любимица простых людей,  собралось очень много народа. Простые и небогатые делийцы собрали новобрачным по рупии  на подарки и осыпали цветами их путь в храм. Растроганные молодожёны со слезами благодарности на глазах, не смогли пригласить всех желающих в свой скромный дом, и Лата отблагодарила людей чудесными танцами возле храма.
Она была великолепна, несмотря на свои тридцать четыре года, и Воронцову, которого почему-то принимали за вышедшего в отставку британского офицера – и кто только распускал подобные слухи? – вспоминались её дивные танцы во дворце раджапурского махараджи…      
В этот же день, что было, несомненно, особым знаком, на них свалилось целое богатство. «Непутёвый» махарджа, с которым британцы не хотели связываться и копаться в его прошлых связях с немцами и японцами, добрался, наконец, до своих владений. Мучимый давними угрызениями совести и своими обещаниями, данными весной в джунглях на берегу реки Иравади,  махараджа прислал весь гонорар, который полагался одной из лучших танцовщиц Индии Лате Мангешта за шесть недель вечерних танцев дивной осенью тридцать шестого года, и пригласил госпожу Мангешта в любое удобное для неё время посетить Раджапур.
Памятуя о клятве данной богине Шачи , заключившей с ней союз девять лет назад, Лата увлекла Воронцова в Раджапур  на следующий же день.
Сильно постаревший и уже не такой надменный, как прежде, махараджа, понёс огромные убытки из-за расстроенного в своих владениях хозяйства, претерпевшего большой урон за годы войны и бесплодных скитаний хозяина. Махараджа был немало удивлён скорым визитом Латы, а явлением герра Воронцова, который носил теперь фамилию Смит и был представлен как супруг госпожи Латы, был просто сражён.
– Не даром герр Кемпке называл вас везунчиком, мистер Воронцов, простите, мистер Смит! – запнувшись, поправился махараджа.
– Герр Кемпке погиб у меня на глазах… – грустно поведал печальную историю Воронцов, пожимая по-европейски протянутую руку махараджи.
– Да, эта ужасная война… –  лицо махараджи болезненно сжалось. – Мы все сильно изменились и постарели после неё. Вас, госпожа Лата, это, конечно же, не касается. Вы, как и тогда прекрасны, словно весенний цветок! Примите ещё раз извинения за прошлую грубость, и гостите в моих владениях вместе с господином Воронцовым, простите – Смитом! сколько вам будет угодно, а я постараюсь вам не мешать.
Махараджу они больше не видели и во владениях его провели лишь одну ночь, в той же самой гостинице, в том же самом номере, в той же самой постели, в которой провели последнюю ночь перед девятилетней разлукой, совпавшей по числу лет и величайших событий, случившихся в мире, с малым жизненным циклом для человека.
Утром Воронцов проснулся первым и ощутил, как длинные пальцы Латы сжимают его запястья. Она спала, не выпуская его из рук, словно опасалась, что «светлый сокол», как и девять лет назад «упорхнёт вслед за солнцем» в далёкую и холодную Европу.
Воронцов не решился её разбудить. Ночь была незабываемой. Как видно, яркие индийские звёзды и аромат самых красивых осенних  цветов, проникавших в спальную комнату через раскрытое окно, возбуждали в Лате особую ни с чем несравнимую энергию женственности, свойственную индианкам, боготворящим своих мужей. Такой Латы, со дня своего появления в Дели, а всего-то прошли неполные  две недели, он ещё не знал, уносясь в самых сокровеннейших ласках к истокам их необыкновенной любви, в роковую и волшебную индийскую осень тридцать шестого года…
Так, в сладких грёзах, ощущая тепло её тела и волнующий запах роскошных волос, в которых появились серебряные нити, хорошо заметные при утреннем свете, Воронцов вновь задремал и очнулся от горячих поцелуев Латы, уже облачённой в светло-бежевую блузу, бриджи защитного цвета и мягкие коричневые сапоги. Всем своим боевым видом, и уверенной лучезарной улыбкой, Лата напомнила ему:
– Вставай, лежебока! Я готова к походу! Эти вещи мои! Я нашла в шкафчике! Они и сейчас мне впору. Возможно, что в нашу комнату не заходили все девять лет! – сияла Лата – стройная, словно девушка и прекрасная, как богиня.
– Вставай Сер-радж! Солнце уже высоко! Твой костюм, пригодный для верховой езды или же для путешествия  на мотоцикле, об этом я позаботилась, пока ты спал, ждёт нас внизу. Слуги, которых махараджа обязал исполнять все наши «прихоти и причуды»,  уверяют, что это тот самый «Цундапп»  и ты поведёшь его во владения Индры и Шачи. Сейчас мы быстро съедим завтрак и помчимся по горячей степи, да смотри, не забудь взять то, что осталось от камня!

*
Они мчались на запылённом стальном ветеране – лучшем армейском мотоцикле тридцатых и начала сороковых годов по степи, выгоревшей под лучами горячего солнца, по едва приметной тропинке, петлявшей между высоких жёстких стеблей высохших трав. Жёлтое травяное море, переходившее в давно сжатые пшеничные и просяные поля, обрамляли отдельные старые деревья с корявыми стволами, невидимыми глубокими корнями, черпавшими влагу из недр земли и зелёными пятнами поредевших крон.
Всё было, точь-в-точь, как тогда в тридцать шестом году. Лата сидела в коляске и молилась индийским Богам. Горячий ветер трепал её длинные волосы, не убранные в косу, выбивал жемчужные слёзы из глаз, а с уст слетали красивые сутры – не то молитва, не то песня.
Сердце Воронцова болезненно сжалось. Вновь пробежали в памяти трагические годы разлуки…
– Нет! Теперь всё будет по-другому. Уже завтра они поедут домой в Дели к прекрасной, как и мать, дочери с необычайными для этих мест тёмно-синими глазами, должно быть в голубизну его русских глаз, к девочке, которая несколько дней не отходила от него, радуясь запоздалой отцовской ласке. Латочка младшая то орошала его щёки счастливыми слезами, то целовала их и всё спрашивала, то на хинди, то на английском:
– Папа! Ведь ты никогда больше от нас не уедешь! Правда, папа?
И дочь, которой шёл девятый год и мама Латы, госпожа Рави, которую язык не поворачивался назвать затасканным русским словом тёща, приняли его как родного.
«Вот порадовалась бы мама, копившая деньги на поездку в Индию к внучке весь сорок третий и половину трагического сорок четвёртого года», – думал Воронцов. То было грозное время очередной борьбы асов с ванами , когда, опоясанная кольцом фронтов и ещё не сломленная Германия сотрясала Вселенную в неправедной войне с Россией, будучи ввергнутая в трагическую бойню мировой финансовой закулисой, вознамерившейся руками одних «неправильных гоев» сокрушить других «совсем уж неправильных гоев», отказавшихся в конце двадцатых годов строить свою страну по уготованным им лекалам.
Вера Алексеевна трагически погибла всего за несколько дней до краткосрочного отпуска Вацлава, который тот с трудом «пробил» для себя, чтобы вывези жену на Адриатику, где в небольшом частном пансионате неподалёку от окружённого горами Сплита она смогла бы подлечить лёгкие и прожить в нём до середины осени. Вместе с ней погиб и Вацлав – отчим Воронцова и отец Хорста Вустрова – сводного брата и друга, связь с которым была утеряна и, скорее всего, навсегда…
               
4.
– Простите, Вера Алексеевна Воронцова – ваша мама, которой «хорошо бы дышалось в этих местах». А какая у неё девичья фамилия? – задумчиво спросила Анна Владимировна.
– Почему это вас заинтересовало? – рассеяно спросил Воронцов, кратко поведавший кусочек своей прежней жизни приятной собеседнице, которой, не взирая ни на какие последствия, хотелось рассказать всё, облегчить душу, ощутить сочувствие. И времени-то у него для этого было чуть-чуть, пока старый кладбищенский сторож собирался в путь, прихватив кое-что из своей каморки, в которой отдыхал в обеденный перерыв или коротал время в дождливую погоду.
– Хотя постойте, не называйте. Я сама назову, – остановила Воронцова загадочная дама – элегантно одетый, красивый «советский товарищ» и жена советника советского консульства в Загребе.
– Хованская? – взволнованная Анна вопросительно посмотрела на Воронцова.
– Да! Откуда вам это известно? – удивился  Воронцов.
– Вера Алексеевна Хованская – моя тётя, – просто и без взрывных эмоций ответила Анна Владимировна. – Так что, Сергей Алексеевич, выходит, что мы с вами родственники. Так то! В генеалогическом древе Хованских, к роду которых я принадлежу, есть «веточка», посвящённая Вере Алексеевне, вышедшей замуж за графа Воронцова Алексея Сергеевича, кажется, в 1904 году. Я не ошиблась?
– Нет, не ошиблись, – подтвердил растерянный Воронцов.
– Там же есть и упоминание об их сыне Серёже. Так, что мы с тобой, Серёжа, двоюродные брат и сестра или кузены, как принято называть такое родство в Европе, – улыбнулась Анна, – а потому я немедленно перехожу «на ты»!
– Впрочем, вот и сторож. Идём, Сережа!
По бледному лицу Анны Скворцовой, Воронцов догадался, что и она потрясена их неожиданной встречей на кладбище в столице Социалистической Республики Словении – самой северной из шести республик Югославии.
Следуя за сторожем, они молча дошли до маленького зелёного холмика с кустиком можжевельника, зажатого массивными памятниками и каменными крестами.
– Вот это место, сюда, герр майор, вы опустили гроб, указал сторож.
– Да, это здесь, – упавшим голосом подтвердил Воронцов, хотя не узнал, да и не мог узнать этого места – так все изменилось. Он просто почувствовал, что прах Милы покоится именно здесь. Воронцов припал на колено, снял шляпу и принялся укладывать на холмик под колючие зелёные веточки можжевельника рассыпавшийся букет роз. Анна молча стояла возле него, сопереживая…
Следуя за сторожем, Воронцов вкратце рассказал Анне, как погибла Мила.
– В тот трагический момент, сам не ведаю, как, я сбил английский самолёт. Пилот, расстрелявший наш санитарный «Юнкерс», погиб. Этот бой был моим единственным боем во Второй мировой, – признался он, с болью переживая события далёкого ноябрьского вечера 1942 года, когда летел над Средиземным морем из Африки на Балканы . 
Анна уже знала о послевоенных годах жизни Сергея, знала о его жене – индийской женщине с именем Лата, то же что и русское Лада. Знала, что Лата пропала три года назад на территории Афганистана в горах Гиндукуша . Самолёт с активистами общества индийско-советской дружбы, летевший в Ташкент , где Лата Мангешта-Смит должна была выступать на конференции, посвящённой борьбе женщин Азии за мир во всём мире, пропал в горах во время грозы. Спустя несколько дней, поисковые службы обнаружили обгорелый остов «Дугласа»  на склоне горы среди редколесья из арчи и фисташки. Специалисты, прибывшие на место катастрофы из Шринагара , идентифицировали останки большинства погибших пассажиров и членов экипажа, однако нескольких членов делегации обнаружить и идентифицировать так и не удалось. Не удалось обнаружить и останки Латы Мангешта-Смит…
– Так что, герр майор, надо ставить на могилку памятник. Могилку я запомнил и сохранил, готов и дальше за нею ухаживать, – прервал мысли Воронцова кладбищенский сторож.
– Спасибо, – поблагодарил сторожа Воронцов и спросил:
– Как ваше имя, любезный?
– Воислав, герр майор. Серб я.
– Вот что, Воислав, не называйте меня майором.
– А как же?
– Зовите меня,  господин Смит, – отдельно сторожу представился Воронцов.
– Хорошо, господин Смит. Я и говорю, что хорошо бы поставить памятник, а я буду за ним присматривать, если больше некому, – старый серб с хитринкой посмотрел на господина Смита и поинтересовался: – Она местная, из Любляны?
– Да, жила здесь до переезда с родителями в Загреб. Она рассказывала, что её отец –  архитектор, но вот своей девичьей фамилии не назвала. По мужу, погибшему в сорок первом году, Мила носили фамилию Нишич. С такими сведениями найти хоть кого-нибудь, кто мог её знать, я тогда не смог. К тому же, времени было в обрез.
– Имя – Милица, Отец – архитектор, фамилия погибшего мужа – Нишич, – перечислила Анна.
– Я попытаюсь прояснить ситуацию, и возможно, что удастся разыскать кого-нибудь из её родственников в Загребе, – пообещала Анна.
– Да! – вспомнил Воронцов. – Мила говорила, что в Любляне осталась её старшая сестра, к тому времени уже замужняя. Но ни её имени, ни фамилии я не знаю.
– Попробую разыскать её родных в Загребе, – повторила Анна.
– Спасибо, – поблагодарил Воронцов и сменил тему:
– Ты прав, Воислав. Вернёмся в контору и закажем памятник, поможешь мне выбрать камень. Деньги я тебе оставлю, будешь присматривать, а я постараюсь теперь приезжать почаще, – едва ли не оправдывался Воронцов перед кладбищенским сторожем, которого с лёгкостью, словно старого знакомого, стал называть «на ты».
– Она дорога для меня. Я любил её… – признался Воронцов Анне. Ещё час назад они не подозревали о существовании друг друга и вот, никогда не видевшиеся родственники, встретились на могиле трагически погибшей почти пятнадцать лет назад Милицы Нишич, так и унёсшей с собой в мир мёртвых свою женскую тайну…
– А что, господин Смит, надо бы помянуть покойную по старому славянскому обычаю, –  предложил Воислав, заговоривший теперь с Воронцовым по-сербски, старательно вставляя в свои простые фразы знакомые ему русские слова, подчёркивая тем самым, что теперь ему ясно, что господин Смит и красивая молодая женщина по имени Анна – русские.
– Пожалуй… –  прервался Воронцов, сожалея, что у него ничего с собой нет.
– У меня есть домашняя ракия, сыр с хлебом и сладкий перец, – уловил его мысли запасливый серб. Деловито расстелил на травке газету, выставил из тряпичной сумки полулитровую бутылку со сливовой водкой собственного изготовления и три приземистых устойчивых пятидесятиграммовых стеклянных стаканчика. Вслед за водкой на газету из сумки проследовали свертки с овечьим сыром, свежим хлебом и сладким перцем.
Воронцов вопросительно посмотрел на Анну.
– Давайте помянем Милу, а ещё помяну бабушку, – согласилась она.
– Ты ещё не рассказывала мне, как бабушка оказалась в Словении, – напомнил Воронцов.
– Расскажу, обязательно расскажу, но после, – ответила Анна, присела на корточки и помогла сербу сделать что-то напоминавшее бутерброды с сыром и сладким перцем, раскладывая нарезанные кусочки на ломтики хлеба.
Серб откупорил бутылку и наполнил стаканчики ракией.
– Помянем невинные души, – начал он, подобрав, на сей раз, все русские слова.
– Помянем… – повторил Воронцов, вспоминая Милу на фоне синего моря, горячих песков и гор Киренаики, куда выбрались в сентябре сорок второго года вместе с сеньором Берлони – бог весть где теперь улыбчивый итальянец со своим семейством…
В памяти всплыли незабываемые страшные мгновения расстрела английскими «Спитфайерами» санитарного «Ю-52» над Средиземным морем, бледное виноватое лицо Милы, умиравшей у него на руках…
– Помянем… – взяв в руку стаканчик, присоединилась в Воронцову Анна, вспомнив и о бабушке, которая оказалась на лечении в Австро-Венгрии накануне начала Первой мировой войны, была интернирована, как российская гражданка, прожила больше года в Любляне, где умерла и была похоронена на средства православного прихода.

*
Сделав заказ на изготовление надгробия, и оставив деньги кладбищенскому сторожу – доброму старику-сербу  Воиславу для ухода за могилой, Воронцов и Анна направились к выходу.
– Ты, Анечка, советская гражданка, жена дипломата, а я британский подданный, не будет ли у тебя из-за этой встречи неприятностей? Что если и в самом деле за нами наблюдают агенты югославских спецслужб? – осторожно спросил осмотревшийся по сторонам Воронцов.
– Нет, думаю, что за мной никто не наблюдает. Со слежкой, надеюсь, я пошутила. Югославия хоть и «беспокойная страна», в отличие, скажем, от Болгарии, но всё же это не Италия и даже не Греция. Мы с Юрой, прости, я ни разу даже не упомянула имя мужа, – извинилась Анна, – довольно часто бываем в Любляне и я всегда посещаю могилу бабушки. Как-то раз, впрочем, уже давно, за мной следовал «хвост», но больше такого не было, – успокоила Воронцова Анна.
– Давай, Серёжа, возьмём такси и поедем в одно чудесное тихое местечко в пригороде. Там я знаю небольшой тихий ресторанчик, где хорошо готовят супы и баранину на косточке. Там и поговорим в спокойной обстановке. Только по дороге я позвоню мужу и скажу, что задержусь, ну, например, загляну в местные магазины. А чтобы на нас не обращали внимания, поговорим  в машине на сербскохорватском. Сможешь?
– Постараюсь, Анечка, с твоей помощью, – улыбнулся, наконец, Воронцов. С красивой и умной родственницей ему было просто и хорошо. Что ни говори, а родная кровь…
Они покинули кладбище и оказались на залитой солнцем улице, где было много пешеходов, и проезжали машины.
Анна привычным жестом остановила такси – светлый «Фиат» с традиционными во всем мире клеточками на дверцах, и они удобно разместились на заднем сидении. Со стороны могло показаться, что в такси села супружеская пара с большой разницей в годах. Узнав, что Анне тридцать один год, Воронцов подсчитал, что на двадцать лет старше своей кузины и по возрасту скорее годится ей в дяди.

* *
– В ноябре пятьдесят пятого года наша дочь, Лата Мангешта-Смит, вышла замуж за достойного молодого человека Вишвана Муни. Восемнадцатилетняя девушка и двадцатидвухлетний сын известного предпринимателя и политического деятеля стали прекрасной супружеской парой. Жаль, что этой свадьбы не видела Лата. Наша Латочка выросла настоящей красавицей, вся в маму, а глаза у неё – тёмно-синие, невиданные под солнцем Индии. Это от меня... – как-то грустно улыбнулся Воронцов.
– В одном из последних писем Латочка написала, что беременна и по расчётам должна родить в марте или апреле. Так что, надеюсь скоро стать дедом. Дай им, всевышний, счастья… – начал он свой долгий рассказ в маленьком «домашнем» ресторанчике на окраине Любляны.
Разговор на сербскохорватском языке, однако, не заладился с самого начала, а потому скоро перешли на родной русский язык, хотя в запасе был ещё и немецкий, которым оба владели в совершенстве. Анна призналась, что окончила филологический факультет МГУ.
Ввиду великолепной солнечной и тёплой погоды, хозяин ресторанчика предложил своим единственным на этот час посетителям разместиться не под крышей, а в небольшом уютном дворике среди цветов, росших в горшках, подвешенных к стенам каменной кладки, и под сенью старой акации. Новый столик из букового дерева и мягкие стулья были безукоризненными и понравились Анне. 
Пока хозяйка, она же повар частного семейного ресторанчика готовила для посетителей острый суп из баранины, с которого полагалось начинать обед, Анна с интересом рассматривала фотографии, переданные ей Воронцовым. С лучшими фотографиями любимых людей Воронцов никогда не расставался и хранил их всё в том же видавшем виды добротном бумажнике из крокодиловой кожи, подаренном ему на тридцатилетие Верой Алексеевной в феврале тридцать шестого года незадолго до командировки в Индию. В этом старом и любимом бумажнике когда-то хранился и его камень-оберег, извлечённый Латой  из короны супруги Великого Индры богини Шачи в последний день пребывания молодых и полных надежд немцев во владениях раджапурского махараджи фантастической осенью тридцать шестого года. В нём хранилась и фотография Русы в форме унтерштурмфюрера СС, сделанная в компании Нагеля и его коллег-эсэсовцев возле рождественской или новогодней ёлки последнего года войны. К великому сожалению, эта фотография была изъятая у Воронцова в Кейптауне. С этим бумажником в кармане брюк он упал с парашютом в холодную балтийскую воду в последний апрельский день сорок пятого года, когда на дороге, забитой беженцами, Руса промелькнула за стеклом Мерседеса, а тремя часами раньше произнесла по телефону до боли памятную фразу: «Серёжа! Немедленно уходи, скройся! Тебя ищут! Обязательно найди Лату и будь счастлив! Мой муж лётчик, у меня растёт сын! Всё, удачи!»
«Славная девочка Руса…»
– Дочь знает истинную фамилию и происхождение своего отца? – отвлекла Анна Воронцова от нахлынувших  воспоминаний.
– Прости, Анна, – вздрогнул Воронцов, – задумался о своём. Да, Лата и госпожа Рави говорили ей об этом. Когда Латочка подросла, я много рассказывал ей о своей жизни тихими тёплыми вечерами, насыщенными ароматами дивных индийских цветов. Это наша общая семейная тайна. Для всех прочих окружавших нас людей я был просто господином Смитом. Удивительно и то, что в компании весьма неприятного англичанина по фамилии Смит, я покидал Раджапур  в конце 1936 года в вагоне поезда, а затем на большом океанском корабле. И вот, девять лет спустя сам появился в Дели под такой же фамилией! Фамилию Смит я ношу и сейчас. У меня сохранилось британское гражданство. Это и помогло мне без особых проблем перебраться в Европу после гибели Латы, скоропостижной смерти её мамы, госпожи Рави, и замужества дочери.
В Индии у меня была обширная хирургическая практика, и теперь я работаю в качестве гражданского специалиста в британском военном госпитале. С дочерью мы переписываемся. До сегодняшнего дня она оставалась единственным родным для меня человеком, но уже скоро должен появиться ещё кто-то, и я стану дедом, – улыбнулся Воронцов.
Анна улыбнулась в ответ. Приятное ожидание рождения малыша передалось и ей.
«Надо же! Оказывается, у меня есть родственники в Индии!» – подумала она, даже не подозревая этого до сегодняшнего дня.
– Нет ничего в этом удивительного, – заметила Анна. – Фамилия Смит одна из самых распространённых в Англии, как и фамилия Кузнецов  в России. Она вновь рассматривала фотографии Латы: довоенную, сделанную в Раджапуре, и более поздние. На обороте одной из них стояла дата – 16 октября 1954 года.
– Это последнее фото Латы, – пояснил Воронцов. – Через две недели она пропала в горах Гиндукуша на территории Афганистана…
– Очень красивая женщина! – не удержалась Анна. – Просто удивительная красавица! Тебе, Серёжа, необыкновенно повезло. Постой, какое сегодня число? – вздрогнула от неожиданности Анна.
– Шестнадцатое октября… – вздохнул  Воронцов.
– Этой фотографии ровно три года! Представляешь, Серёжа, мы встретились именно шестнадцатого октября. Вот каков он «его величество Случай!» – Красивые синие глаза Анны просияли. –  Ровно три года… – повторила она и задумалась. 
– Очень жаль, что у меня нет с собой ни одной фотографии. Ты обязательно узнал бы мою маму, Надежду Алексеевну, сестру Веры Алексеевны, – продолжила Анна после недолгой паузы.
– Да, я помню её. Когда мы покидали Россию, мне было двенадцать лет. Помню и твоего отца. Ты ещё не родилась, Анечка. Но я хорошо помню твоего старшего брата Сашу. Кажется, ему тогда было четыре годика.
– Он погиб под Сталинградом, – тяжело вздохнула Анна.
С минуту оба молчали.
– Впрочем, кое-что есть! – Анна осторожно потянула за золотую цепочку на шее и извлекла на свет медальон – небольшую коробочку в форме сердечка. Нажав на крохотную кнопочку, она бережно раскрыла медальон и протянула его, не снимая с цепочки. При этом ей пришлось наклониться и приблизиться к Воронцову. Волосы Анны коснулись его лица.
Воронцов увидел в одной половинке медальона светлую прядь детских волос, а в другой крохотную фотографию годовалого малыша.
– Мой Сашенька. Я назвала его так в честь брата, – прошептала Анна. – Сашеньке уже четыре годика. Сейчас он у мамы в Москве. В августе мы были в отпуске и захватили конец фестиваля. Если бы ты видел, Серёжа, какой нарядной и красивой была Москва в те незабываемые дни!
– Малыш похож на тебя, – отметил Воронцов.
– Правда! все замечают это, – улыбнулась-просияла Анна. – Теперь я увижу его только в январе, но следующим летом мы обязательно заберём его с собой! 
– Сегодня я встретил тебя, дорогая моя, сестрёнка Анечка! – Воронцов накрыл ладонью её изящную тёплую руку с красивым перстнем на безымянном пальце.
– Жизнь стала наполняться новым смыслом. Как такое могло случиться – просто непостижимо! Не заговори я случайно по-русски, а я даже не всегда думаю на родном языке, встреча наша могла и не состояться…
– Нет, Серёжа в нашей жизни нет ничего случайного. Всё подчиняется неведомым нам пока законам. Вот и академик Вернадский  – основоположник учения о «сфере разума», названной им ноосферой, сформулировал мысль, у которой, несомненно, великое, поистине Вселенское будущее. Вот она, да простит мне автор неточное изложение: «В любой точке пространства сконцентрирована информация обо всём пространстве, о его прошлом, настоящем и будущем», – с выражением, словно студентка на экзамене продекламировала Анна.
– Вернадский? Я слышал эту фамилию. Кажется, он читал лекции по философии в Париже ещё до войны. Но этого философского вывода я не знал. Почему?
– У вас, на Западе, не обижайся Серёжа, основная цель жизни – успех, потребление, богатство. Иное, как правило, мало интересует людей. СССР – напротив, самая читающая страна мира. Деньги у нас не главное. Дальше я пояснять наш образ жизни не стану. Чтобы понять – надо жить в нашем обществе…
Мы с мужем бывали в соседних с Югославией странах – Италии и Греции. Там много бедных и даже нищих, бездомных людей, высокая безработица. Магазины полны товаров, не то чтобы хороших, но их много. Не все могут купить, вот их и много. В СССР с товарами поскромнее. Вещи, особенно одежда, отстают от «мировой моды», но в целом добротные. Продукты питания значительно лучше и дешевле, и это признают иностранцы, побывавшие у нас. Заработная плата у простых рабочих и крестьян невелика по западным меркам, зато бесплатное образование, медицина, чисто символические расходы на жильё  и общественный транспорт. В массе своей люди живут пока не богато, но с каждым годом всё лучше. У нас нет нищих, бездомных и безработных. Даже если человек оступился и отсидел много лет в тюрьме, то по выходе на свободу, его обязательно трудоустроят и предоставят жильё хотя бы в общежитии. Тунеядство в нашей стране преследуется законом! – переживая и волнуясь, рассказывала Воронцову раскрасневшаяся Анна.         
– Да, мне мало известно о том, как живут в современной России, и какова духовная жизнь русских, теперь уже советских людей. Вот ты, Анна, как и моя мама, происходишь из дворянского рода Хованских. Вы остались в России после революции. Выжили. У вас, и это уже очевидно, сложился иной стереотип поведения. Но ведь были же репрессии и, прежде всего, против дворянства. В восемнадцатом году, защищая честь семьи, был застрелен мой дед! – начинал горячиться Воронцов. – Ты, наверное, коммунистка! – потеряв чувство такта, требовал он ответа от Анны.
– Да, Серёжа! Я коммунистка! Но ведь и ты, состоял в Национал-социалистической партии!
– Состоял… – признался Воронцов. – Вышел из партии когда поступил на службу в Кригсмарине, так в Германии назывался Военно-морской флот . Впрочем, это ничего не меняет, – зачем-то добавил он.
– Первая половина двадцатого века – очень тяжёлое время для всего мира. Шла жесточайшая борьба идеологий. Разве не было репрессий в Германии? Разве не было их в Италии, Испании, да и в США, где едва ли не всё граждане японского и немецкого происхождения «великий демократ» Рузвельт загнал в концентрационные лагеря, в которых погибли десятки, а может быть и сотни тысяч? Данные об этих лагерях до сих пор закрыты в секретных архивах ФБР и ЦРУ , – продолжала  разгорячённая Анна.
– В Германии власть боролась против коммунистов, пацифистов и евреев, а в России против собственного народа и, прежде всего, против дворянства, – пытался защищаться Воронцов.
– Знаешь, Серёжа, евреям, заслуги которых в свершении Великой октябрьской революции неоспоримы, в тридцатые годы тоже досталось. Мало кто из них дожил до наших дней. «Революция пожирает своих детей» – очень метко заметил известный французский революционер Пьер Верньо  полтора с лишним века назад. Что касается дворянства, то и здесь не всё так однозначно. Алексей Алексеевич Брусилов – русский генерал и дворянин, учинивший разгром Австро-венгерских войск в Галиции, назначенный Временным правительством Верховным главнокомандующим России, перешёл на сторону большевиков и читал лекции красным командирам! Автор слов к новому Гимну СССР, Сергей Михалков – потомственный дворянин! Советский писатель Алексей Толстой, автор романа «Хождение по мукам», тоже из дворян! Кстати, тебе, Серёжа, стоит его почитать. Роман, законченный писателем 22 июня 1941 года, когда для нашего народа начались новые муки, переведён на многие языки, в том числе и на немецкий. Наконец я, Серёжа, из рода Хованских, как видишь, жива! В России много моих и твоих родственников, и очень жаль, что тебе пока не следует, нельзя возвращаться на родину. У нас ещё не зажили, ещё кровоточат послевоенные раны, а ты бывший майор Вермахта – с грустью заключила Анна, и Воронцов виновато опустил голову.
– Каждая власть борется с политическими противниками, – минуту спустя, продолжила она.
– Только методы борьбы разные, а первая половина двадцатого века – это рецидив средневековья. И давай больше не касаться этой темы. Вспомни, какую бойню ради «идеалов демократии» устроила Америка в Корее . Вспомни ядерные бомбардировки Хиросимы и Нагасаки.  Америке всё «как с гуся вода», а СССР не простили даже подавления фашистского мятежа в Будапеште, где затаившиеся хортисты и салашисты , превзошедшие в жестокости своих немецких учителей, заживо сжигали и прибивали огромными гвоздями к стенам домов тех же коммунистов, евреев и захваченных советских солдат и офицеров! Мне не забыть тех страшных фотографий в наших, югославских и австрийских газетах, – гневно, наступала Анна, обеспокоившая своим поведением радушных хозяев, которые, не понимая, о чём идёт речь, думали, что гости, супруги или любовники, кто их поймёт, ссорятся.       
– Хорошо. Тогда объясни мне, Анна, что произошло в России за эти сорок лет, – сдался Воронцов.
– Попробую, только не говори так громко. К нашей русской речи прислушиваются хозяева, и, слава богу, что пока нет посетителей. Можно, конечно, перейти на немецкий, но не хочется, – немного успокоилась Анна, стараясь взят себя в руки.
– Российское дворянство, стояло особняком от простого «чёрного люда» и не понимало вековых обид крестьян, ещё совсем недавно крепостных,  которых можно было продавать семьями, оптом и в розницу, невест которых можно было бесчестить ужасным феодальным правом «первой брачной ночи» , и против этой мерзости не выступала даже церковь!
Российская верхушка, погрязшая в предательстве, коррупции и распутстве, не заметила тревожных ударов Первой русской революции  и крестьянских волнений, а Вторая революция  смела монархию. Появились робкие надежды на то, что Россия станет на путь эталонов западной демократии – Англии и Франции, в которых буржуазные революции произошли на двести и сто лет раньше . Однако историческое время было упущено, а русское дворянство оказалось неспособным коренным образом изменить своё поведение. Через восемь месяцев грянула новая, социалистическая революция, которая смела остатки прежнего режима, и народ, о котором били в набат лучшие русские писатели весь девятнадцатый век, пытаясь вразумить неразумное и бессердечное русское дворянство и нарождавшийся класс промышленников в том, что нельзя относиться к людям как к рабам, по-своему устроил новое общество.
– Но разве Октябрьский переворот  не заговор большевиков и американских банкиров? Разве не американский банкир Яков Шифф зафрахтовал целый пароход, чтобы доставить в Россию триста «пламенных революционеров», напичканных деньгами и оружием, во главе с Троцким ? – прервал Воронцов Анну таким неожиданным и жёстким вопросом.
– Не так громко, Серёжа! – вновь попыталась успокоить его Анна. – Лишь отчасти, – согласилась она, после паузы, убедившись, что Воронцов начал остывать. – Это был лишь запал, и те, кого снарядил Шифф, не предполагали каковы будут последствия. Их целью было разрушение России, а затем и всего Мира до основания, как пелось в «Интернационале» , а потом построение «нового мира» по лекалам таких потомков менял и мытарей, как Шифф, его подельники: Ротшильды, Варбурги, Опенгеймеры и прочее…
Не вышло. Русский народ, осознав, в какую пропасть ведут страну призывы Троцкого к «мировой революции»  оттеснил заговорщиков и, одержав победу, ценой огромных жертв и лишений создал государство нового типа, которое за три неполных пятилетки получило экономику, позволившую одержать победу в Великой отечественной войне. За пять послевоенных лет мы полностью восстановили разрушенное хозяйство и сейчас по многим показателям, в том числе и успехам в космосе, первые в мире!
Даже ярый враг России и СССР Черчилль, писал в своих мемуарах о Сталине, разгромившем банду Троцкого и изгнавшем его самого из страны делать Мировую революцию где-нибудь в Америке и без нас:
«Он принял Россию с сохой, а оставил с ядерной бомбой» – вот слова Черчилля! – не громко, но горячо произнесла Анна.
За разговором незаметно был съеден острый суп с местными приправами и хозяин ресторанчика, он же официант, по совместительству, на пару со своей женой, принёс посетителям тарелочки с жареной  бараниной на косточке и овощной салат.
– Что будете пить? – спросил по-немецки хозяин, запомнивший красивую даму, уже посещавшую его ресторанчик и давно догадавшийся, что посетители русские, но русского языка, к счастью посетителей, он не знал, зато немецким владел как вторым родным, сказывалась близость Австрии .
– Что-нибудь местное. Что можете предложить? – поинтересовался Воронцов, не желая рассматривать меню.
– Есть очень хорошая местная ракия. Из вин могу предложить «Красни Теран» из Поморья урожая пятьдесят пятого года, лёгкое молодое красное вино «Цвичек», что-то вроде французского Божале из Посавья и белое полусладкое «Шардоне Избор», урожая прошлого года, – с готовностью предложил свои вина радушный хозяин, к которому заглянули состоятельные клиенты-иностранцы.
Воронцов посмотрел на Анну.
– Пожалуй, я выпью немного «Шардоне Избор», или «Цвичек» – подумав, определилась она. – И ещё хорошо бы минеральной воды.
– Графинчик ракии, по бутылке названных дамой вин и минеральную воду, – заказал Воронцов.
– А пиво?
– Спасибо, не надо. А вот виноград на десерт не помешает.
– О! У нас в этом году созрел превосходный виноград столовых сортов, – похвалил местных виноградарей хозяин. – Ароматные гроздья достигают трёх килограммов в весе! И ещё замечательные груши!
– Несите и груши! – охотно согласился Воронцов.
– Для такой красивой фрау, – галантный официант и по совместительству хозяин ресторанчика сделал комплимент Анне, – я выберу самые лучшие плоды, чтобы вы надолго запомнили приятное путешествие по нашей гостеприимной Словении! – и живо отправился за напитками и фруктами.
– Серёжа, не много ли будет графинчика ракии, и двух бутылок вина? – совсем по-семейному поинтересовалась Анна.
– Пусть стоят «для конспирации». Я «набит» динарами, марками и фунтами. Могу же я себе позволить не скупиться в обществе красивой дамы к тому же сестры! – пошутил Воронцов. – Не беспокойся, Анечка, выпью сосем немного.    
Уже через пару минут к столику спешили хозяин с хозяйкой. Хозяин нёс на подносе полулитровый графинчик с ракией, бутылки с винами и свежий овечий сыр, которого клиенты не заказывали, но без сыра – вино не вино!
Хозяйка – миловидная полноватая женщина лет сорока несла на другом подносе обещанную гроздь винограда, под три килограмма весом, и с десяток ароматных груш.
Глядя на такое изобилие, Анна не удержалась от смеха:
– Ну и придётся же тебе, раскошелиться, братик!

*
– Между Западом и Востоком плотный «железный занавес» вражды и непонимания. Я боюсь, что это противостояние может закончиться новой войной, – выпив рюмку ракии, с горечью признался Воронцов.
– Нет, в лобовую атаку на нас, как это сделала Германия, подталкиваемая Западными державами к нападению на СССР в сорок первом году, они на нас не пойдут. СССР – сильная держава. У нас есть грозное оружие, которым можно достойно ответить любому агрессору. Четвёртого октября Мы первыми запустили в космос искусственный спутник Земли, и я не сомневаюсь, что первым человеком, который покорит космос, будет наш, русский человек! – неожиданно заключила Анна. Её красивое лицо, синие глаза, какие, наверное, и у всех Хованских, к роду которых наполовину принадлежал и Воронцов, светились особым величественным смыслом.      
– Твоя Лата не найдена. Кто знает, быть может и в её жизни, такой же частичке Вселенной, как и всё прочее, есть особая миссия,  – задумчиво добавила Анна, пригубив белое «Шардоне Избор» и резко изменив тему. Она не меньше Воронцова была потрясена столькими совпадениями этого осеннего дня и их, несомненно, судьбоносной встречей.
Воронцов выпил ещё рюмку приятно согревшей его ракии и почувствовал, что наступило время открыть Анне, так неожиданно вошедшей в его жизнь, а через неё и родной стране, одну из важнейших тайн человечества, которую хранил в себе долгие восемнадцать лет. Предчувствие того, что грядущие открытия сделанные археологами и историками в Советской Арктике, во многом повлияют не только на прошлую историю мира и, прежде всего, историю народов белой расы, но и повлияют на историю будущих поколений, не оставляло Воронцова с осени тридцать девятого года.
Тогда ему в составе секретной немецкой экспедиции удалось проникнуть в пещерный храм на закованной в полярные льды прародине ариев, откуда под натиском Великой стужи многие тысячелетия назад разошлись они, ведомые посвящёнными брахманами, в иные земли, где сложили веды о тех временах «Золотого века».      

5.
В Малаховке накрапывал унылый нескончаемый дождь. Дул холодный северо-западный ветер, грозно шумевший в кронах высоких сосен, срывавший последние, жёлтые листья с поникших клёнов и лип. Увядшие листья падали на убитые заморозками цветочные клумбы, так и не убранные на зиму заботливыми руками болевшей второй месяц Ольги Милославовны.  Уныло и безрадостно подходил к концу сильно затянувшийся для семьи Соколовых трагичный дачный сезон 1957 года.
Отсюда из унылой подмосковной осени, казалось, что невероятно давно отшумел Московский фестиваль , когда в отстроенную послевоенную красавицу-Москву на праздник всемирный молодёжи съехались лучшие представители молодого поколения со всех концов земли.
Они были вместе в те незабываемые летние дни и тёплые ночи, когда в центре Москвы, расцвеченной небывалой доселе иллюминацией, нарядные улицы не пустели до утра. Красочный фестиваль, увлекал участников и гостей фестиваля, а так же москвичей не желавших тратить время на сон, многочисленными концертными и танцевальными площадками, демонстрацией кинофильмов под открытым небом и прочими интересными и зажигательными мероприятиями. В эти яркие дни и ночи даже многие коренные москвичи впервые увидели собственными глазами людей всех цветов кожи и глаз, появившихся на улицах столицы в составе своих делегаций.
Вся счастливая семья Соколовых: Ярослав Владимирович, Елена Васильевна, их дети – шестнадцатилетний Богдан, одиннадцатилетний Генрих и восьмилетняя Лада – любимица всей дружной семьи, несколько дней кряду уезжали с подмосковной дачи после обеда или ужина, чтобы побродить по праздничной Москве до глубокой ночи, а то и до рассвета. Даже младшие дети – Генрих и Ладушка-Лада не могли заснуть до утра, переполненные яркими впечатлениями.   
Генерал-майор Соколов, без «пяти минут» генерал-лейтенант, догуливал отпуск. На него было подготовлено представление и в сентябре, если ничто не помешает, можно было пришивать новые погоны.
Соколов не дожил ни до сентября, ни до окончания московского фестиваля. Он погиб во время учебного полёта на новом истребителе, ещё не прошедшем полный испытательный цикл. Внезапно отказал двигатель, а воспользоваться новой системой катапультирования Соколов не сумел. Там тоже что-то случилось…
Самое ужасное, что вся семья Соколовых наблюдала за полётом Ярослава с лужайки малаховской дачи, поскольку до Жуковского  было совсем близко. Катастрофа случилась буквально на их глазах. Руса видела стремительное падение своего «Сокола», который без малого восемнадцать лет назад похитил её с узкой песчаной полоски земли, которая тогда принадлежала Германии и она улетела вместе с ним на маленьком курносом «Пулавчаке» в большую и прекрасную страну Россию с новым именем – СССР.
Никто не принуждал генерал-майора Соколова, служившего более года в Главном штабе ВВС к тому полёту, напротив, отговаривали, сам настоял. Хотелось самому взять в руки штурвал нового реактивного сверхзвукового истребителя, который скоро поступит на вооружение в его бывшую дивизию, дислоцированную под Москвой, и ворваться в высокое августовское небо накануне Дня Военно-воздушного флота .
Комиссия, расследовавшая причины катастрофы в небе над окрестностями Жуковского, так и не сделала однозначного заключения о причинах аварии. Самолёт упал с большой высоты и взорвался, так что даже останков пилота обнаружить не удалось. В колумбарии захоронили несколько горстей земли с места падения самолёта... 
После гибели сына, Ольга Милославовна держалась две недели, потом слегла с сердечными болезнями и почти не поднималась. Руса осталась одна с тремя детьми на руках. Врачи долго не рекомендовали перевозить свекровь в Москву. Чтобы не разбивать семью, детей пришлось устроить на время в поселковую школу и нанять домработницу. Сама Руса буквально разрывалась между семьёй и службой. Вместе с Ольгой Милославовной написали письмо старшей сестре покойного Ярослава Любе, жившей под Ленинградом. Люба овдовела несколько лет назад. Старший сын Игорь женился и жил отдельно, а Люба осталась одна с пятнадцатилетней дочкой и охотно согласилась переехать в Москву присмотреть за мамой и племянниками.
С её приездом Ольге Милославовне стало легче, и врачи дали согласие на переезд из Малаховки в Москву.
– Вот мы и обе познали вдовью долю, милая моя Любушка, – со слезами обняла Руса золовку во время встречи. – Да видно такая наша доля. Войну пережили мужья. Теперь мир, а их нет…
Люба ничего не ответила, только горько заплакала и крепче обняла Русу.
– Живи Люба у нас, возле матери и детей. Ей нужна твоя помощь. Худшее позади. Ольга Милославовна уже встаёт, но с детьми ей не справиться. О материальной стороне не переживай. За Ярослава матери и детям дадут пенсию. У меня хороший оклад, есть кое-какие сбережения, так что проживём. Зимой в Москве, а летом на даче. Да и твоей Ирочке в Москве будет лучше. Будет учиться с моими детьми в одной школе, Богдан у нас отличник, победитель математических и физических олимпиад, в следующем году окончит школу. Собрался поступать в МГУ. Ирочке поможет по школьной программе, потом поможет подготовиться в институт…

*
Молоденькие солдаты из хозяйственной части с синими погонами на плечах, используемые в качестве грузчиков, закончили погрузку вещей в крытый грузовик, Ольгу Милославовну и младшенькую Ладу посадили в кабину водителя, а Люба и остальные дети  уселись вместе с солдатами в кузове на деревянных скамейках.
Руса расплатилась с домработницей, наказав ей присматривать за домом и пригласила приехать в Москву на новогодние каникулы с сыном, учившемся вместе с Генрихом в четвёртом классе, а затем, ухватившись за протянутую солдатом руку, поднялась в кузов машины.
Затарахтел мотор и «ЗиС» , окрашенный в защитный цвет, покатил по лужам в сторону шоссе, ведущего к Москве.
Полковник Потапов – непосредственный начальник Русы, предложил ей для переезда в Москву ещё и служебную «Победу» , но Соколова отказалась.
– Спасибо, Николай Кузьмич, у нас своя «Победа» стоит в гараже. Только за руль садиться сейчас не хочу, так что мы лучше в грузовике, а свекровь доедет в кабине.
Дождь между тем усилился и принялся монотонно стучать по крыше фургона. На несколько минут Руса забылась, задремала. И приснился ей удивительный сон. Что стало причиной таких сновидений, то ли предчувствие скорого снега, то ли Новый год, о котором было помянуто во время прощания с домработницей, то ли ещё что-то.
Приснился ей славный остров в Балтийском море, вечер, тёмный силуэт замка Вустров с несколькими, светлыми окошками, снежная рождественская метель, санки, падение в сугроб и поцелуй, от которого стало горячо…
Руса вздрогнула. Она узнала Воронцова, и сон тут же растаял.
Руса очнулась, пришла в себя. Она вспомнила сиюминутное сновидение, и сильное волнение, породившее острое предчувствие встречи с человеком, оставшимся, казалось бы навсегда, в другой её жизни, с человеком, которого продолжала несмотря ни на что любить, обдало её жаром. Удивительное чувство. Так, словно она вновь оказалась в далёком тридцать шестом году посреди знойной Нубийской пустыни на длинном пути из древнего полузабытого мира теней в новый и яркий мир…
– Да ты, милая моя, заболела! – ахнула Люба, приложив ладонь к её лбу, – горишь вся!   
– Нет, Люба, ничего, сейчас пройдёт.
– Такая ты бледная, Руса, такая горячая и такая красивая! Ой, не к добру… – прошептала взволнованная Люба, растирая Русе руки, которые внезапно похолодели, а затем жар сошёл с лица и пропал, как будто его и не было.
Всю оставшуюся до Москвы дорогу Руса переживала увиденный ею яркий сон, в котором ничто не было забыто. Отвлекли её от переживаний лишь крики Богдана и Генриха:
– Наша школа! Наша школа!
К мальчишкам присоединилась Ирочка, которой в ней предстояло учиться:
– Наша школа! Наша школа!
Руса не поняла, почему машина оказалась на «Большой  Коммунистической », а не на «Воронцовской» улице, название которой напоминало ей о Воронцове и заставляло каждый раз сжиматься сердце.
Заметив её растерянность и, очевидно догадавшись о причине, один из солдат пояснил:
– Дорогу чинят, потому и объезд...
Руса взглянула на школу и сердце её успокоилось.
Любина дочь, сразу же подружилась с детьми тёти Русы, которую посторонние люди почему-то называли Еленой Васильевной. Ирочка хотела расспросить маму, почему так, но всё не решалась. Богдана, который был старше её на год и учился в десятом классе, Ирочка уважала и во всём слушалась. С младшими детьми – Генрихом и Ладой, в отношении которых Ирочка испытывала чувство «взрослой ответственности», она охотно и увлечённо играла в шахматы, шашки, домино, лото и даже в карты. Дети играли в карты только в «дурачка» или в «девятку» и не на деньги, а на пуговицы, которых бабушка Оля за свою долгую жизнь скопила видимо-невидимо и все разные, а лежали пуговицы в большой деревянной шкатулке и её вместе с другими вещами перевозили с дачи в Москву. Но больше всего Ирочке нравились активные игры: в лапту, городки, настольный теннис. Эту новую игру с ракетками и целлулоидным шариком с недавних пор стали называть по-иностранному –  «пинг-понг».
Дети опасно высовывались из фургона пытаясь получше рассмотреть здание школы, прикрытое полуголыми кронами больших деревьев. Люба ухватила за руку Богдана, а Ирочка, следуя примеру мамы, втянула в фургон Генриха – не дай бог выпадет!   
Мимо пробежала тихая, мощённая булыжником и обсаженная вековыми клёнами «Большая Коммунистическая» улица, с полинялыми от осенних дождей стенами старинных особняков, в которых прежде жили дворянские семьи, переезжавшие на зиму в Москву из своих имений. В те ещё недавние времена улица называлась «Большая Дворянская».
Теперь в этих добротных домах, которые каждую весну белили в красивые пастельные тона, добавляя в мел голубую, зелёную, оранжевую, жёлтую и другие краски, проживали «новые москвичи», наполнившие столицу СССР и РСФСР , в двадцатые и тридцатые годы, покидая свои деревни и сёла по разным причинам. А главной причиной, была ускоренная индустриализация страны . Москва, обезлюдевшая за годы Гражданской войны, задавала темпы индустриализации для всей страны и приняла за два десятилетия не менее трёх миллионов новых жителей , которых расселяли в бывших особняках, приспособленных под большие коммунальные квартиры.
И до войны и особенно сейчас в Москве бурно разрасталась промышленность, строились новые заводы и фабрики, один за другим создавались научно-исследовательские институты. Новые и старые технические ВУЗы резко увеличили приём студентов, стране требовались образованные кадры…   
Пробежала-пролетела улица, необычайно красивая в пору цветения сирени, нескромно выглядывавшей душистыми ветками из уютных двориков, в конце которой примостился к высокому серому дому – ровеснику века детский универмаг «Звёздочка». Выбрав время, когда Ярослав пораньше возвращался со службы, они все вместе, дружной семьёй, ходили в «Звёздочку» делать покупки для детей. Особенно радовалась покупкам младшенькая Лада, которую с трудом удавалось увести от центральной круглой секции с игрушками. Девочка равнодушно относилась к куклам, зато очень любила всякие металлические заводные игрушки. Любимой игрушкой Лады был последний папин подарок на день рождения, который отмечали на даче в конце июня. Самолётик с пропеллером, летавший на заводном пружинном моторчике вокруг башенки, уравновешенный  дирижаблем. Из-за этой игрушки с ней поссорился Генрих, но мама и Богдан их быстро помирили. А этой весной к окончанию первого класса, у девочки проявилась страсть к рисованию. Ей купили цветные карандаши «Искусство» – сорок восемь цветов в самой большой и красивой коробке, акварельные краски с кисточками из белки и два альбома. Ладе быстро наскучили карандаши и тусклая акварель, а после посещения Третьяковской галереи, девочка попросила масляные краски, на которые вдоволь насмотрелась в отделе «школьные принадлежности» универмага «Звёздочка», куда забегала после школы с подружками.
– Милая моя! – поцеловала Руса девочку в головку, с двумя длинными светлыми косичками и тёмными шёлковыми бантами. – Ты хочешь заняться живописью, чего мне осуществить так и не удалось…
Тем же вечером они пошли в «Звёздочку» и купили для начала масляные «Ученические краски» – десять цветов в тюбиках, упакованных в коробку, несколько хороших кисточек из колонка и пузырек с льняным маслом для разведения красок.
Уже через час, решительно отказавшись от ужина, Лада написала свою первую картинку маслом. Это было синее море с белыми барашками волн и жёлтый берег с зелёными кипарисами.
В прошлом году они всей семьёй ездили в Югославию по приглашению югославских офицеров, которые проходили лётную практику в СССР, осваивая  советские истребители, под руководством генерал-майора Соколова. Начальство долго ломало голову – «отпускать или нет», ведь Югославия всё же не Болгария, но, в конце концов, дало «добро».
После осмотра в течение нескольких дней Белграда и небольшого круиза по Дунаю, Соколовы, в сопровождении югославских товарищей переехали на побережье Адриатического моря, в Дубровник, но и это не всё. Среди практикантов, помимо югославов, были и албанцы. Узнав, что генерал Соколов с семьёй гостит в Югославии, албанские товарищи пригласили его на пару  дней к себе.
Пограничники двух соседних стран быстро утрясли все формальности, и в Дубровник за Соколовыми зашёл катер, на котором менее чем за три часа, проплывая вдоль красивого гористого побережья, они оказались в албанском порту Дуррес, где их ждал не менее радушный приём. И югославские и албанские офицеры, как истые южане, делали необыкновенно красивой жене советского генерала восторженные комплименты и были с ней особенно галантны. Такое внимание Русе не могло не понравиться, но поначалу беспокоило Ярослава.
– Милый мой, не бери в голову! – успокоила мужа  хорошо отдохнувшая и загоревшая Руса, ещё больше похорошевшая под южным солнцем у тёплого моря, которое славяне издревле называют Ядраном.
Счастливые дети, самозабвенно плескавшиеся  в тёплой морской воде, были от этой поездки просто в восторге.
– Так вот откуда, доченька, ты привезла память о море, милый ты мой «Айвазовский» ! – ахнула Руса, посмотрев на картинку Лады, которую девочка написала на отдельной фарфоровой тарелочке, извлечённой для такого случая бабушкой, Ольгой Милославовной, из серванта…
Славные, такие далёкие теперь дни, которых уже не вернуть. Жизнь после гибели Ярослава поблекла, и первые недели Руса каждую ночь тихо плакала в своей одинокой постели…               
Кончилась улочка, осталась позади школа, в которую в понедельник пойдут учиться её дети и Любина Ирочка. Хорошо бы самой, если получится, забежать в школу, поговорить с директором и учителями. В крайнем случае, с детьми сходит Люба
Вот и Таганка, метро, а за ним, чуть левее большой новый четырнадцатиэтажный дом на Гончарной улице с видными издалека красивыми синими балконами на последнем этаже. Это их дом, но теперь в нём не будет хватать Ярослава…
Ещё немного и «ЗиС», нырнув по арку, подкатил к парадному подъезду. Машину окружили мальчишки – друзья-приятели Богдана и Генриха. Все вместе принялись дружно помогать солдатам переносить вещи от машины к лифту.
К восьмилетней Ладе, державшей в руках клетку с двумя волнистыми попугайчиками, один из которых был зелёного цвета, а другой голубого, подошла знакомая девочка-одноклассница и поздоровалась.
– А у нас папа разбился, – рассказала подружке Лада и всхлипнула, растирая кулачком покрасневшие глазки.
 
* *
– Прости, Елена Васильевна, что вызвал, не дав, толком, устроится и отдохнуть после переезда. Как свекровь? – спросил Русу полковник Потапов, вызвавший майора Соколову, сотрудницу одного из отделов Комитета государственной безопасности, в субботу, уже под вечер в день возвращения в Москву.
– Ничего, Николай Кузьмич, мама понемногу поправляется. Спасибо за врача. Ждал нашего приезда, послушал сердце свекрови, измерил давление, выписал лекарства. Теперь с нами будет жить старшая дочь Ольги Милославовны Люба с пятнадцатилетней дочкой. Так что прошу помощи в  оформлении для них постоянной прописки.
– Об этом не беспокойся, Елена Васильевна, – успокоил Русу полковник Потапов, гордившийся тем, что именно в его отделе работает такая красивая и умная  сотрудница, в совершенстве владевшая немецким и английским языками и хорошо польским и итальянским. Соколовой было пора присваивать звание подполковника, и Потапов уже разговаривал на эту тему с начальством
– Тридцать семь лет, мать троих детей, а как хороша, просто богиня! – любуясь Русой подумал Потапов. – Если сама не «засохнет» во вдовстве, то столько мужиков будут предлагать ей руку и сердце, что и не сочтёшь…
Полковник был всего лишь на полтора года старше Соколовой и втайне сам был влюблён в неё, в то же время искренне сочувствуя постигшему женщину горю.
– Держится, Леночка, молодцом! – сопереживая, восхищался Соколовой Потапов. Он знал, что домашние зовут Соколову Русой? и как-то наедине задал ей вопрос: – почему?
– С детства так звали, товарищ полковник, за русую косу, – не моргнув глазом, ответила она.
Полковник Потапов с разрешения своего руководства в лице генерал-майора Калюжного подробнейшим образом изучил личное дело Соколовой Елены Васильевны в девичестве Ольшанской, уроженки деревни Гореличи Витебской области Белорусской ССР. Подивился её отличной работе в 1942 и 1944 – 1945 годах в тылу врага, в последний раз на территории Германии, и ни он, ни начальство не заметили в её личном деле «ни соринки». К тому же муж Соколовой был генерал-майором авиации и прошёл, скорее «пролетал» всю войну.
Что касалось деревни Гореличи, то фашисты сожгли её дотла в 1943 году, а жителей угнали, кого в Германию, кого и на тот свет. И таких деревень в Белоруссии были многие сотни…   
– Я позвоню куда надо, и с пропиской всё быстро уладят, – спохватившись, пообещал Русе полковник Потапов. Если моих усилий не хватит, то поможет товарищ Калюжный. Он вернётся из командировки через два-три дня. Потапов знал, что Руса работала с Калюжным ещё с сорок первого года и генерал был другом семьи Соколовых.
– Давай, Николай Кузьмич, выкладывай, что у тебя припасено. Знаю, не прислал бы служебную машину под вечер без крайней надобности, – потребовала уставшая за день Руса.


6.
Со смешанными чувствами Воронцов возвращался в Германию. Пакет с документами о секретной немецкой экспедиции 1939 года в Советскую Арктику, заблаговременно составленный им для передачи в советское посольство в Белграде, был вручён жене советского дипломата Анне Скворцовой, урождённой Хованской, его двоюродной сестре, с которой Воронцов волей Проведения столкнулся на аллее кладбища в словенской столице Любляне.
Свою десятидневную туристическую поездку по Югославии, которая начиналась с Любляны, где он намеревался разыскать могилу Милицы Нишич, трагически погибшей в конце 1942 года, Воронцов прервал в тот же день по совету Анны Скворцовой. Их встреча, как выяснилось позже, была зафиксирована агентом КГБ СССР и имела определённые последствия в дальнейшей карьере дипломата Скворцова и его супруги. Сразу же после трудного прощания с Анной, спустя всего несколько часов после удивительного обретения родного человека, Воронцов вернулся в отель, связался с представителем турфирмы, и под предлогом «резкого ухудшения здоровья», вернулся в Австрию. Из Австрии, «запутывая след» по совету Анны, Воронцов перебрался в Швейцарию, провёл в маленьком  отеле на берегу Боденского озера остаток двухнедельного отпуска, а затем с чувством выполненного долга вернулся в Западную Германию. Здесь на крайнем восточном фланге сектора британских оккупационных войск в Германии, Воронцов работал в качестве наёмного гражданского специалиста в хирургическом отделении военного госпиталя Британской армии.
Госпиталь располагался в сравнительно тихом живописном местечке на взморье неподалёку от Любека в насыщенной военными укреплениями приграничной полосе, за которой начинался западный форпост социалистического лагеря – Германская Демократическая республика.
Судьба распорядилась так, что он вновь оказался в местах своей молодости. Неподалёку находился огромный отстроенный после войны Гамбург. Чуть севернее – восстановленный едва ли не заново Киль, подвергавшийся в конце войны наряду с промышленным Гамбургом, ожесточённым бомбардировкам. Рядом простиралось с севера на юг родное побережье Балтийское моря с красивыми дюнами, сосновыми и буковыми лесами, а за широким заливом – Мекленбургской бухтой лежал Вустров…
Как-то, ясным днём, вооружившись подзорной трубой, с шестнадцатикратным увеличением, взятой у одного из коллег, Воронцов поднялся на крышу госпиталя и попытался рассматривать восточный берег залива. Труба сократила пятьдесят километров морского пространства до трёх. Он скользил взглядом по берегу, пытаясь разглядеть знакомые очертания высокого берега Вустрова, которым остров вдавался в море. Кажется, ему это удалось. Он узнал несколько огромных буковых деревьев, выросших на взморье, где в последний апрельский день, сбитый реактивным «Ме-262», удачно приводнился на парашюте вблизи берега, вдосталь нахлебавшись холодной балтийской воды. За этими статными вековыми деревьями укрылся в светлой роще бревенчатый храм Световита. Впрочем, храма он видеть не мог, да и сохранился ли он, Воронцов не знал. А дом, называемый по-старинному замком Вустров, находился на другом низменном берегу острова и видеть его он не мог.   
Родовое гнездо баронов фон Вустров, потомки которых, сорванные с родных мест войной, нашли прибежище где-то в Южной Америке, было теперь недоступным. На другом берегу лежала другая Германия, строившая социализм вместе с Советским Союзом. Там, по словам одного из британских полковников, который оперировался у немолодого и опытного хирурга мистера Смита, русские устроили свою военную базу и полигон для зенитных стрельб.
– Очень удобно. Палят из зениток по мишеням-конусам, которые тянут по небу самолёты, а снаряды, не попавшие в цель, тонут в море, – пояснил Смиту словоохотливый полковник от авиации, который любил вспоминать свои военные годы. Оказалось, что полковник, будучи молодым офицером, воевал в Северной Африке и в сорок втором году громил швабов  под Эль-Аламейном.
Каково, наверное, было бы изумление «бравого британского вояки», узнай он, что мистер Смит, «отсидевшийся» по его словам  в годы «тяжёлых испытаний» в Индии, вовсе и не Смит, а в прошлом майор Вермахта, воевавший в тех же краях и сбивший в воздушном бою британский «Спитфайер».

* *
С моря дул сырой и холодный норд-ост. Отдельные порывы ветра, достигавшие едва ли не ураганной силы, неистово трепали кроны сосен, а верхушки буковых деревьев, теряя последние листья, устрашающе метались в тёмном, закрытом плотными тучами небе.
Воронцов шёл с непокрытой головой вдоль берега, в нескольких сантиметрах от белых краешков волн, накатывавших на песчаный пляж. Остро пахло йодом и прелыми водорослями. За дюнами было тише и не так холодно, однако он словно не чувствовал ни порывов ветра ни леденящей стужи.
Наступил ноябрь. Минули три недели с тех пор, как Воронцов передал нежданно-негаданно обретённой родственнице Ане Скворцовой документы о тайной  немецкой экспедиции на советский Арктический архипелаг Новая Земля, ныне сотрясаемый ядерными взрывами.
Во время затянувшегося обеда в ресторанчике на окраине Любляны, едва не перешедшего в ужин, они тщательно разработали сценарий своей неожиданной встречи и передачи документов. Это было крайне важно, так как Скворцову, по всей вероятности, будут допрашивать, в полном смысле этого слова, очень опытные чекисты с Лубянки, заинтересованные в выяснении личности некоего господина Смита – британского подданного, который согласно переданным документам принимал участие в секретной германской экспедиции в Советскую Арктику во второй половине 1939 года, когда началась Вторая мировая война.
Воронцов посвятил Анну, поражённую открытием поистине планетарного масштаба,  в содержание документов.
– А ты не боишься вторгаться в тайну Богов? – после долгой паузы серьёзно спросила она.
– В университете, помимо германистики, я изучала скандинавскую мифологию, и кое-что переводила и сейчас перевожу с германских языков – датского и норвежского . Позже стала изучать ведическое наследие древней Руси. Увлеклась. Мир ведических Богов потрясает воображение. Ведь это наши предки и я, убеждённая атеистка по части христианского мировоззрения,  постоянно чувствую их молчаливое присутствие… – будучи охваченная сильным волнением призналась Воронцову Анна.
– Нет, Анечка, я уже ничего не боюсь. Я рассказал тебе о камне-обереге, который вымолила Лата у супруги Великого Индры богини Шачи. Оберег хранил меня девять лет, но мне кажется, что есть силы, которые оберегаю меня и сейчас.    
– Хорошо, – согласилась Анна и, обдумав возможные последствия, приняла разумное решение:
– Пусть будет так, Серёжа, что «мне ничего не известно». Пакета с документами я вскрывать не стану, а сразу передам его, с согласия мужа, сотруднику Комитета государственной безопасности, курирующего работу консульства. Мне лишь известно, что ты русский, но своей настоящей фамилии не назвал.
Скрывать фамилию Смит, не имеет смысла. На неё я сошлюсь. Возможно, что «незаметно» допросят хозяев ресторанчика, и они назовут услышанное не раз твоё имя, Серёжа. Прости, я так называла тебя, не подумав. Поэтому имени твоего мне скрывать не следует.
Я наблюдаю за хозяевами. Русского языка они не знают и содержание нашего разговора им не известно. Если предложат описать твою внешность, скажу, что на вид тебе от сорока пяти до пятидесяти, лицо правильной формы, волосы русые, глаза светлые. Особых примет, нет.
Кстати, кем ты представился в этих документах? – спросила Анна, оценивая на  ладони весомость пакета, переданного ей в заклеенном конверте серого цвета размером чуть больше обычного письменного с напечатанным на пишущей машинке с латинским алфавитом коротким текстом на русском языке:
«V Komitet gosudarstvennoy bezopasnosti CCCP»
– В документах, составленных на немецком, я представился «Историком», – ответил Воронцов.
– Разумно, – согласилась Анна. – Представься ты своей настоящей фамилией, и текст документа пришлось бы переделывать.
– Почему? – не понял Воронцов.
– Видишь ли, Серёжа, наши чекисты обязательно попытаются установить твоё происхождение, тем более что ты служил в Вермахте.
– Откуда им это известно?
– Пока не известно, но после передачи пакета, меня обо всём подробнейшим образом расспросят. И я не смогу скрыть ни место, где мы встретились, ни то, что ты служил в немецкой армии, тем более что и с кладбищенским сторожем, назвавшим тебя майором, тоже побеседуют и даже поинтересуются прошлым той женщины, на могилу которой ты возложил розы. В Комитете работают отнюдь не дураки, – напомнила Анна.
– Единственное, что я могу скрыть, так это твою фамилию, которую, к счастью, мы ни разу не назвали при посторонних, и наше родство. Зная фамилию, они, вполне возможно, докопаются  до того, что ты мой двоюродный брат.
– Что же из того? – удивился Воронцов.
– В этом случае у нас, и, прежде всего у моего мужа, были бы очень непростые проблемы, братец ты мой, – с грустью молвила Анна.
– Тебя, Серёжа, станут разыскивать. Кстати, ты указывал место своего постоянного проживания при оформлении тура?
– Нет, только британское гражданство и страну проживания – ФРГ .
– А город проживания? Что у тебя записано в паспорте, который ты предъявлял при пересечении границы?
– Лондон. Большинство британских граждан, служащих в Германии, при получении заграничного паспорта приписываются к Лондону.
– А как ты представился администратору? Вспомни хорошенько.
– Р. Смит.
– Точно «Р» или всё же указал полное имя?
– Только инициал.
– Это хорошо Серёжа. На «Р» много имён, круг поисков шире, – заметила Анна.
– Британская зона оккупации охватывает северные районы Германии от Вестфалии до Шлезвиг-Гольштейна, – вспоминала она. – Именно в этих местах наша разведка, и разведка ГДР, активно действующая по всей территории Западной Германии, в первую очередь станет разыскивать британского подданного мистера Р. Смита. Впрочем, тебя, возможно, будут разыскивать и в Англии.
Хорошо, Серёжа, что я смогу скрыть твою профессию, и английское имя, в противном случае найти тебя будет проще простого. А искать британского подданного мистера Р. Смита придётся довольно долго. Как хорошо, Серёжа, что ты носишь одну из самых распространённых английских фамилий! – шутливо похвалила Воронцова Анна.
– Да уж, в этом мне сказочно повезло,  – грустно улыбнулся Воронцов.
– Когда мистер Смит будет найден, его доставят в Восточную Германию или в Чехословакию. Такова, Серёжа, реальность. Так что будет лучше, если ты покинешь Германию. Хотя, ты ещё можешь передумать и оставить пакет у себя. Подумай, как следует, ты играешь с огнём. Новая Земля – зона особых государственных интересов. Там размещён крупнейший в мире атомный полигон, и перемещать его не станут ни по каким причинам. Кроме того, сложившаяся концепция мировой исторической науки может быть до основания разрушена сенсационными находками в Арктике. Ты представляешь себе, каким силам будет брошен вызов? В западных странах, да и в СССР, немало маститых консерваторов, имеющих огромное влияние на правительства. А тут материалы германских исследований в Арктике периода Второй мировой войны, грозящие низвергнуть Старо- и Новозаветную иудео-христианскую концепцию мировой истории. Для «сильных мира сего» по ту и по эту сторону Атлантического океана это будет пострашнее атомной или водородной бомбы! Готов ли ты, Серёжа, к такому повороту и не только собственной судьбы? – Анна внимательно посмотрела в глаза Воронцову.   
– От судьбы, не уйдёшь, – вздохнул Воронцов, массируя пальцами седеющие виски. – Как видно, и мне не суждено умереть в своей постели… – грустно улыбнувшись, добавил он, вспомнив Лату.
– Я давно задумал передать в Комитет государственной безопасности СССР информацию об обнаруженном мною ведическом пещерном храме, укрытом льдами, но всё затягивал, не решался, а когда прочитал в газетах о первом атомном взрыве, был потрясён .
Мне казалось, что если бы эта информация попала к руководству СССР раньше, то Новая Земля не стала бы тем местом, где сооружён атомный полигон. Россия огромная страна и можно найти другое место для испытаний.
«Кто знает, быть может, так и было задумано. Скрыть навсегда величайшую тайну всего белого человечества под слоем радиоактивного пепла», – подумала Анна, но промолчала, оберегая Воронцова от новых душевных ран.
– Когда это случилось, – продолжал Воронцов, – Латы уже не было рядом, и жизнь стремительно покатилась к финишу. Прошло ровно три года с тех пор, как её не стало. Госпожа Рави умерла. Дочь вышла замуж, живёт в семье мужа и лишь изредка балует меня письмами. Я перебрался в Европу. Друзей и добрых знакомых разметала война. Сегодня я одинок, как никогда. Прости, Анна, твоё явление просто чудо, уготованное Всевышним, но сегодня, сейчас, уже через несколько минут мы расстанемся, скоре всего навсегда, а очень хочется хотя бы несколько лет пожить на родине, в России. Если посчастливится, то очень хотелось бы увидеть одного близкого человека с удивительной судьбой, которая спасла мне жизнь в самом конце войны…          
«Которая… – значит женщина» – подумала Анна, но не стала ни о чём расспрашивать.
– Может быть тебе, Анна, не стоит браться за это дело. Простимся и разойдёмся, а я продолжу тур по Югославии и передам пакет в посольстве другому человеку, – предложил Воронцов.
– Не говори глупостей, Серёжа! – возмутилась Анна. – Выше голову! Шире улыбку! Вот таким ты мне нравишься!…

*
Сильная волна неожиданно залила ноги. Воронцов очнулся от воспоминаний месячной давности и проворчал:
– Чёрт возьми! Промочил ноги!
Он не заметил, как сгустились сумерки. Пора было возвращаться в жилой корпус, где в маленьких однокомнатных номерах проживали одинокие служащие госпиталя, в шутку прозвавшие здание отелем «Бристоль».
– Мистер Смит, Ричард! – послышался голос такой же, как и он, одинокой, незамужней, на вид лет сорока с небольшим, медицинской сестры Мэрилин Кроуф, появившейся в госпитале неделю назад и уже дважды помогавшей Смиту оперировать – Идите сюда, не то волны смоют вас в море. Сегодня оно такое бурное!
– Это вы, мисс Кроуф. Добрый вечер. Вижу, что и вам не сидится дома в ненастье.
– У меня традиционный вечерний моцион, Ричард, вы же знаете.
«С каких это пор мы с вами перешли на имена?» – хотел Воронцов задать вопрос Кроуф, но промолчал, внутренне согласившись, что рано или поздно это всё равно бы произошло.
– Да, да, – ответил Воронцов. – У меня тоже вечерняя прогулка.
– Идёмте же скорее домой. Вам необходимо сменить мокрые носки и обувь! А потом, если не станете возражать, посидим в баре. Сегодня у меня день рождения, но никто об этом не знает, только мама. Но она в Лондоне и обязательно выпьет за моё здоровье рюмочку ликёра, – пояснила Мэрилин, как показалось Воронцову, несколько взволнованная.
– Поздравляю вас, мисс Кроуф.
– Не мисс Кроуф, а просто Мерилин. Можно Лин или Мери, как вам будет удобно, но я лично люблю, когда меня называют Лин.
– Поздравляю, Лин, – исправился Воронцов.
– Так сколько же вам исполнилось лет?
– Не скажу, – кокетливо улыбнулась Лин, уже разузнавшая где-то, что Смит вдовец, а дочь его замужем и живёт в Индии.
«Шустрая, дама. Похоже, подбирает к тебе ключики, старина Воронцов», – подумал он, поднимаясь на дюну.
Впрочем, без женщины было трудно. Родители наградили Воронцова отменным здоровьем. Пятьдесят два – это ещё не годы и стариком он себя не считал.
А пока следовало как можно скорее снять мокрую обувь и согреть ноги. Ему почему-то вспомнилось плавание на «Дублине» и две молодые британки: Сара и Лу, которые оказались агентами британской разведки. Неосторожное знакомство с Сарой уже через несколько дней стоило Хорсту разбитой головы, а шестью годами позже ещё и руки. О Лу Мерли, которую он разыскал в Лондоне в январе тридцать девятого, Воронцов давно не вспоминал. И вот новое явление британской девы, впрочем, уже немолодой и потёртой жизнью.
«Неужели и она подослана к нему британской разведкой? Просто чертовщина какая-то! Да нет, не может быть…» – Размышлял Воронцов.
У Кроуф неплохое медицинское образование, да и Анна Скворцова, по которой он теперь скучал, на правах родственника, не имея от обретённой невероятным образом двоюродной сестры никаких вестей, предупреждала, что рядом с ним могут появиться советские разведчики. – Отбросив нелепые подозрения и прочие сомнения, Воронцов согласился:   
– Идёмте, Лин!




























Глава 2. Замкнутый круг

«Россия – Сфинкс. Ликуя и скорбя,
И обливаясь чёрной кровью,
Она глядит, глядит, глядит в тебя,
И с ненавистью и с любовью!»
Александр Блок, русский поэт.

1.
Этой осенью в течение нескольких недель женщину мучит по ночам один и тот же кошмар. Ей снится огромный падающий самолёт, зажатый мрачными горами с далёкими снежными вершинами, окрашенными заходящим солнцем в цвет крови.
Ещё несколько мгновений и самолёт рухнет на скалы, вспыхнет в сумерках ярким факелом и грохот взрыва прокатится многоголосным эхом по тёмным ущельям. Вопли, стенания и крики отчаяния наполняют салон самолёта. Но ничего этого она уже не видит и не слышит, до боли в суставах вцепилась в кресло, ушла в себя, закрыла глаза и шепчет священную индуистскую молитву Мира и Жизни:

О, Всевышний, уведи нас от ложного к праведному!
О, Всевышний, уведи нас от тьмы к свету!
О, Всевышний, уведи нас от смерти к бессмертию!
Мир всем, Жизнь всем. Оум !

В последний момент пилотам удаётся уклониться от лобового столкновения со скалой, и «Дуглас, коснувшись фюзеляжем о склон горы, поросший редколесьем из фисташки и арчи, вспарывает каменистую землю, теряет крылья, рассыпается на части. Вспыхнул бензин и по земле катится огненный шлейф из головной части самолёта…
К поверженному «Дугласу» с воинственными криками гордых, никому неподвластных горцев, скачут две группы всадников-пуштунов  в широких штанах-шароварах и длинных подпоясанных рубахах. В их руках мелькают сабли и ружья. За обладание частями самолёта, разбросанного по редколесью, разгорается бой между непримиримыми, враждующими группами. Пуштуны стреляют друг в друга из ружей, клинки их страшных сабель кроваво сверкают в огне горящего остова самолёта. В руках одного из пуштунов грохочет немецкий ручной пулемёт времён Второй мировой войны, и свинцовый смерч срезает передовых всадников вражеского отряда, падающих на полном скаку с убитых и раненых лошадей. 
Пуштун-пулемётчик меняет ленту и продолжает стрелять. Пули срезают ветки с деревьев, продолжая гнать оставшихся в живых врагов, исчезнувших в ущелье так же неожиданно, как и появились. Одержавшие верх всадники слезают с коней. Предводитель в расшитой золотом синей накидке, спешно отдает распоряжения. Одни горцы добивают раненых врагов, забирая оружие, другие  разыскивают части самолёта, разбросанные по редколесью, вдоль глубокой рытвины, проделанной фюзеляжем, головная часть которого догорает неподалёку от обрыва.
– Смотрите, господин, здесь останки тел. Это женщины! Одна женщина ещё дышит! – бородатый пуштун склоняется над женщиной в сари, прислушиваясь к слабому биению её сердца. Пуштун снимает с себя шапочку и осторожно подкладывает под голову женщине, которую пришлось повернуть. Увидев залитое кровью лицо женщины-индианки, пуштун, однако, не может сдержать восхищение – так красива она, только из-под густых тёмных волос обильно сочится кровь.
– Делайте носилки! – приказывает предводитель пуштунов – высокий чернобородый мужчина в синей накидке. Лицо его с крупными правильными чертами и широким шрамом на щеке от удара сабли, вырывают из сумрака зловещие отблески догорающих частей самолёта.   
Женщину укладывают на носилки, привязывают их к седлам двух лошадей, везут по горной тропе и здесь сон кончается, она просыпается….

*
Кругом мрак. Её ложе в просторном зале глубокой пещеры, укрытой от постороннего взгляда огромной горой. Она – Сита – божественная супруга Рама, гробница которого, сложена из тщательно подогнанных кристаллов горного хрусталя, соединенных золотыми скрепами и стоит на постаменте из гладкой гранитной плиты.
Внутри окаменевший мёд, сквозь толщу которого при свете факелов можно разглядеть контура тела. Там Рам – Великий брахман, пришедший с берегов Студеного океана  к берегам Инда с племенами ариев, от которых на широкой и плодородной равнине между Индом и Гангом, родился самый многочисленный ныне индоевропейский народ на Земле .
В хрустальной гробнице Рам, а она, Сита, его божественная супруга, смысл жизни которой служению Богу, скрытому толщей застывшего мёда, сквозь которую она пытается разглядеть его лик. Иногда ей это удаётся. Она видит в нём образ, который подсказывает сердце, но почему она видит этот лик, женщина не знает. Наверное, это и есть лик Рама…
Сита вновь попыталась осмыслить сон, который терзал её каждую ночь, но тщетно. То, что происходило во время и после крушения самолёта, она вспомнила, то, что было до – стало для неё мраком.
В этих горах, практически в полном одиночестве, она встречала третью осень. Ятра Пурва – человек со шрамом на щеке, был её наставником. Ещё одна женщина, лишённая дара речи, прислуживала Сите, да были ещё стражи, скрывавшие лица чёрными шалями, немые, словно каменные истуканы, по двое караулившие гробницу.
Весной, летом и осенью большую часть дня Сита проводила на открытой террасе, украшенной высаженными в принесённую землю цветами и выходившей на восток, куда можно было пройти из пещеры-усыпальницы Рама по прорубленному туннелю. Отсюда можно было осматривать неприступное ущелье, по дну которого протекала шумная речка, не опасаясь быть замеченной, а по вечерам любоваться заходом солнца, неторопливо исчезавшим за огромным массивом Гиндукуша.
Ятра Пурва посещал её каждый день, чаще всего под вечер. Служанка подавала им ароматный индийский чай с шербетом и удалялась. Ятра Пурва вёл с Ситой неторопливые беседы на богословские темы, а она пересказывала ему суть прочитанных днём ведических текстов, записанных на сантьях или харатьях  которые, по словам наставника, хранились возле  гробницы Рама со времён арийских походов.

Всевышний – твоё единственное прибежище,
                Где б ни был ты – в лесу, в небе, в доме или в пустыне,
На вершине горы или посреди глубокого моря.
Рам – Бог и господин твой, твой дом
И ты принадлежишь ему…

Шептала женщина, словно заклинание древнюю индуистскую молитву и уходила с ней в иной древний мир, в котором видела себя юной Ситой, вышедшей ясным весенним днём из борозды, прорытой золотым плугом Великого Брахмана. Это был Рам.
Энергия молитвы истощалась, видение таяло. Сита возвращалась в свою обитель, а Рам в хрустальную гробницу и рядом с ней не было наставника.
      
2.
Над Москвой нависли серые осенние тучи, моросившие мелким холодным дождём. Прохожие, прикрытые зонтиками и плащами, закончив субботний рабочий день и, завершив трудовую неделю , спешили забежать в магазины за покупками и поскорее попасть домой – так мерзко было на улице. Единственным оживлённым местом на площади имени Дзержинского был вход в недавно открытый огромный универмаг «Детский Мир» .
Маленькие человечки сновали возле входа сверкавшего большими окнами нового магазина, словно муравьи возле муравейника, нагруженные детскими покупками: коньками, санками и лыжами к скорой зиме, колясками и ванночками для купания новорожденных, игрушками, пальтишками, штанишками, платьицами и прочими вещами для малышей и детишек постарше.
Окунувшись в осеннюю непогоду, москвичи спешили перейти площадь  и укрыться в метро. Мимо них проносились блестящие от дождя автомобили, водители которых жали на клаксоны, раздражая мокнувших пешеходов.
Просто не верилось, что всего два месяца назад ещё было лето, светило солнце и выдавались жаркие дни, когда продавливался под каблуками нагретый асфальт, и в центре Москвы стояла невыносимая духота.
 Борис Семёнович Стропов наблюдал за площадью из окна своего просторного кабинета. Оторвавшись на секунду от окна, он посмотрел на настенные часы в бронзовом окладе. Часы показывали без двадцати шесть. Ровно в восемнадцать ноль-ноль к нему должен зайти с доработанным докладом генерал Калюжный, а пока Стропов отдыхал, обдумывая кое-какие детали, и смотрел в окно. Домой он не спешил. Полчаса назад секретарь принесла Борису Семёновичу два стакана крепкого чая с лимоном и коньяком в серебряных подстаканниках и любимые, ещё тёплые слойки с сыром. Так что Стропов подкрепился и планировал ещё пару часов поработать в своём любимом кабинете.
Стропов занимался этим, как выяснилось вскоре непростым и крайне важным делом уже две недели, временно отложив все прочие дела. Вчера он сделал свои замечания в аналитических разработках, и Калюжный вместе со своим грамотным и перспективным заместителем полковником Потаповым тщательно их переработали.
Работая под началом Калюжного, Потапов стал одним из лучших специалистов управления. В подчинении у Калюжного находилась и майор Соколова – его старый боевой товарищ. Стропов уже подумывал о переводе Калюжного на другую работу – самостоятельную, но попроще, а на его место планировал выдвинуть Потапова. Однако, руководствуясь русской пословицей: «семь раз примерь – один раз отрежь», выжидал. Слишком умный Калюжный был небезопасен, но и быстро растущий Потапов мог «подсидеть»…
У Калюжного и Потапова работала Елена Соколова, теперь уже вдова недавно погибшего генерал-майора авиации Ярослава Соколова. Очень умная и необыкновенно красивая женщина. Многие мужчины Управления просто липли к ней ещё при живом муже, но Соколова была корректна в поведении со всеми без исключения сотрудниками и холодна к мужчинам, так, словно была сделана изо льда высшей пробы. В органах госбезопасности она служила с войны. Работала в тылу врага, имеет немало наград, но предпочитает штатскую одежду, а наград её практически никто не видел. Со времён войны у Соколовой был хороший покровитель, скоропостижно скончавшийся в июне пятьдесят третьего года , как было установлено «от обширного инфаркта». Однако мало кто поверил в эту версию, зная о недюжинном здоровье генерала. С тех пор она работала в подчинении у Калюжного, с которым была знакома с сорок первого года, а непосредственным её начальником стал полковник Потапов.
Соколова в совершенстве владела английским и немецким языками, во время войны была заброшена на север Германии и несколько месяцев работала в Управлении имперской безопасности Гамбурга. Именно её, несмотря на сопротивление полковника Потапова, было решено привлечь, наряду с другими разведчиками, к поиску британского подданного Смита, передавшего в Любляне жене советника советского консульства в Загребе товарища Скворцова пакет с документами, касавшимися архипелага Новая Земля. Обеспечение сверхсекретного режима функционирования советского атомного полигона, вызывавшего ярость на Западе после каждого нового испытания, совершенствовавшего наш «Ядерный щит», был возложен на Комитет государственной безопасности.
Стропов передёрнулся от мысли, что это дело могло пройти мимо ответственного работника аппарата ЦК , на которого он вышел через своего тестя, ныне почётного пенсионера Союзного значения Леонида Михайловича Горина, в своё время «хорошо толкавшего зятя наверх».
Пребывая в раздумьях, Стропов отошёл от окна и, усевшись в кресло, уставился на бронзовый бюст «Железного Феликса».
«Вот такие дела, Феликс Эдмундович, отёц ты наш родной. Тебе бы наши заботы…» – подумал Стропов.
Вообще-то Борис Семёнович был убеждённым атеистом, да и предки его не были православными верующими, в противном случае, он непременно бы перекрестился.
«Ай, да спасибо мудрому тестю, что вывел на «Важного человека»»! – Не случись этого, он мог бы принять неверное решение и сильно пострадать за это.
Стропов ещё раз посмотрел в строгие бронзовые глаза Дзержинского, и, прикрыв веки, припомнил встречу с «Важным человеком», занимавшимся после исторического Двадцатого съезда  разработкой принципов новой идеологии для советских людей, которых готовили к ещё не объявленному «строительству коммунизма». Но пока такая постановка вопроса была государственной тайной и Стропов, естественно ничего об этом не знал. Этой тайной владели другие люди, из другого управления.

*
– Это очень непростое дело, товарищ Стропов, – пристально рассматривая сидевшего за столом чекиста через очки в золотой оправе, изрёк крупный партийный руководитель, занимавшийся идеологией. – Очень непростое дело… – видный партийный руководитель сделал глоток ароматного кофе из фарфоровой чашечки, продолжая изучать взглядом лицо Стропова.
– Вы очень правильно поступили, товарищ Стропов, что посоветовались с Леонидом Михайловичем. Он мой старый друг. Длительное время я был знаком с вами заочно, следил за вашим ростом, и вот теперь увидел вас, как говорится, собственными глазами.
Я познакомился с материалами, которые получил от Леонида Михайловича, и скажу прямо, в наших интересах сохранить всё как есть… – идеолог внимательно посмотрел выпуклыми блеклыми глазами сквозь линзы очков на Стропова.
– Вижу, вы меня не поняли, – спустя несколько секунд бесстрастно добавил идеолог.
Скованный сильным волнением, Стропов промолчал, лишь кивнул головой, соглашаясь с идеологом.
– Было крайне не просто выбрать и утвердить место для проведения масштабных испытаний ядерного оружия. Многие товарищи выступали против полигона на Новой Земле, предлагали перенести его восточнее, но мы их додавили. И вот теперь, какой-то доброхот, назвавшийся «Историком», с британским гражданством и липовой фамилией Смит, за которой скрывается либо агент НТС , либо белогвардеец, либо власовец, присылает документы о тайной немецкой экспедиции в Советскую Арктику, которая якобы была осуществлена в 1939 году.
А почему он молчал все эти годы? – идеолог вопросительно посмотрел на Стропова.
– Это можно узнать только у него, – борясь с волнением, ответил Стропов.
– Правильно! – похвалил идеолог. – Вот и узнайте. Этот человек, кем бы он ни был, должен сохранить молчание. Представьте себе, товарищ Стропов, что он опубликует документы в зарубежных газетах. Поднимется шум на весь мир, что большевики уничтожают важнейшие памятники мировой истории с помощью атомных взрывов. Потом мировое сообщество потребует прекратить испытания и направит в тот район международную экспедицию. Мы, конечно, наплюём на эту шумиху, тем более что, скорее всего, это провокация и ничего на тех богом забытых островах нет, но шумиха нам не нужна. – Идеолог допил кофе и поставил чашечку на стол, решив посвятить Стропова в одну теперь уже далёкую историю:
– Создание надёжного ядерного щита жизненно необходимо нашей стране. В этом деле мы слишком долго отставали от США  и вот, когда нагнали их и вырвались вперёд, нам пытаются ставить палки в колёса.
Один мой знакомый, академик Александров  – близкий друг и соратник Игоря Васильевича Курчатова  – создателя советского ядерного оружия, вспоминал:
В начале Великой Отечественной войны лабораторию атомного ядра в Ленинградском Физико-техническом институте, заведующим которой был Курчатов, закрыли, сочтя не имеющей оборонного значения, а сотрудников, которые не были призваны в армию, отправили в Казань, поручив другую работу.
Осенью 1942 г. Курчатова вызывали в Москву по важному вопросу, а, вернувшись в Казань, Игорь Васильевич собрал своих сотрудников и сообщил: «Есть сведения, что американцы и немцы делают атомное оружие. Нам поручили продолжать прерванные работы по ядерной физике. Так что, Анатолий Петрович, присоединяйтесь к этому наиважнейшему делу».
У Александрова это никак не вязалось с тем, что он видел собственными глазами: «Как во время войны заниматься таким дорогостоящим проектом? Это же невозможно!»
На это Курчатов ответил: «Товарищ Сталин сказал, чтобы мы не стеснялись, делали любые заказы на любое дорогостоящее оборудование и действовали немедленно!»
Невозможное стало возможным. Работы по Урановому проекту велись помимо Казани даже в блокадном Ленинграде силами сотрудников лаборатории, которых отозвали с Ленинградского фронта. Вот как это было. Тогда даже критическое положение на фронтах не помешало нам продолжить работы по ядерной физике, так неужели нам кто-то может помешать сейчас?
– Не позволим помешать! – Заверил идеолога Стропов и с преданностью посмотрел ему в глаза.  – Разрешите задать вопрос?
– Ну, разумеется, – раздвинув полные губы, едва улыбнулся идеолог.
– Почему же эта информация не появилась в западных газетах, а попала в наши руки?
– А вот это необходимо выяснить у информатора. Впрочем, допускаю, что он работает от своего имени. Тем более, будет интересно с ним познакомиться. Но запомните, Стропов, наши учёные: всякие там историки, археологи и прочие гуманитарии ничего знать не должны. Поверьте, на данном этапе, когда столь тревожная международная обстановка, нашей стране, создающей могучий ядерный щит не нужны никакие дополнительные потрясения. То, что написано в учебниках, то пусть и остаётся. Разберёмся потом.
– Скажите, Стропов, вы что-нибудь слышали о Хазарии? – неожиданно поинтересовался идеолог.
– Пушкин писал: «Как ныне сбирается Вещий Олег отмстить неразумным хазарам…», – нашёлся Стропов, припоминая школьную программу.
– Только и всего-то, – улыбнулся полными губами идеолог. – Вот и хорошо, что ничего не знаете. Скажу вам по секрету, в моём аппарате работает один человечек. Работник хороший, глубоко копает, но есть у него одно небезопасное увлечение – история. Так вот, уже не один год он пишет пространную монографию о Хазарском  каганате, который уничтожил в десятом веке ярый ненавистник христианства киевский князь Святослав . Вы слушаете меня, Стропов?
– Да, с огромным интересом!
– Многого я вам не расскажу, да монографию вам вряд ли удастся прочитать, потому что я запретил её издавать.
– Человечек мой подробнейшим образом изучил хазарскую проблему и сделал из неё неожиданный вывод. Евреи восточного происхождения, то есть европейские евреи, которых учёные называют ашкенази, оказывается коренные жители России, да и всего Советского Союза! Не Палестина, Германия или Польша с Украиной, откуда они повторно распространялись по России, их родина, а Поволжье, Кавказ и даже Крым! А столица Хазарии находилась неподалёку от  Астрахани или Сталинграда!
– Да, я что-то читал об этом, но очень мало, – признался осторожный Стропов, не понимая, куда клонит идеолог, исторические корни которого весьма вероятно находились в благословенных южных местах, как, впрочем, и корни его самого. Но распространяться  об этом было не принято даже среди родных и знакомых. Нет никаких коней и все они советские люди, воспитанные на молодой советской истории и передовой советской культуре…         
– Выйди в свет эта монография, начнут её перепечатывать журналы, станут читать те журналы наши советские люди, у которых после двадцатого съезда такая каша в голове… – лицо идеолога скривилось, словно он съел лимон целиком.
– Станут после такого чтения некоторые советские люди, – идеолог как-то недобро посмотрел на Стропова, – задаваться вопросом –  а почему у потомков хазар, которых в стране, если хорошенько пересчитать – миллионы и которых не слишком-то жаловали при товарище Сталине, нет своей республики? Потребуют: дайте нам Астраханскую область, Краснодарский край и Крым!
Вы понимаете, Стропов, что эта за публика. Народ-страдалец, особенно после войны. Им палец в рот не клади. Да и Запад за них заступится. Это какой же жирный кусок оторвут от РСФСР ! А ведь по мере строительства социализма будут стираться различия между национальностями и людьми. Придёт время, когда отпадёт необходимость в союзных республиках и национальных автономиях. Вы понимаете меня, товарищ Стропов?
–  Всё понимаю! – выдохнул Стропов.
– Вот и хорошо, – подобрел идеолог. – Так зачем всё это советскому народу-интернационалисту? Улавливаете, Стропов?
– Улавливаю, – солгал опытный чекист, всё ещё не понимавший что же в этом плохого, если на карте СССР появится новая республика из умных, образованных и талантливых людей, а сам, немного подумав, робко напомнил и, как оказалось, совсем не кстати:
– Но ведь у них уже есть Израиль.
– Есть! – Недовольно пробурчал идеолог. – Мы его первым признали, помогли кадрами, которых обучали на свою голову в наших университетах и академиях. Надеялись, что построят у себя социализм, попросятся в СССР. Не тут-то было! Спутались с американцами, англичанами и французами. Опять проклятая Антанта  ставит нам палки в колёса! Обгадили нашу ближневосточную политику, напали вместе с англичанами и французами на дружественный Египет и попытались захватить канал ! Нет уж, таких республик нам больше не надо! – решительно изрёк идеолог.
– Так ведь есть ещё одна такая, у нас, на Дальнем Востоке, – зачем-то напомнил растерянный Стропов, чувствуя, что задел идеолога.
– Это не то! Сталин создал её искусственно. Прыщ на ровном месте, автономная область без всяких перспектив , – поправил Стропова идеолог.
– Артист Михоэлс с писателем Эренбургом пытались после войны выпросить у Сталина для советских евреев Крым, из которого депортировали татар. Дескать, Крым – наша исконная территория. В Чуфут-кале якобы есть иудейские захоронения, сделанные более двух тысячелетий назад.
На это Сталин указал этим лицам – есть, мол, у вас Биробиджан, осваивайте! –  и стал заселять благословенный полуостров переселенцами из центральных областей .
Михоэлса потом сбил грузовик, а Эренбург с тех пор помалкивает.
– Теперь Крым передан Украине , – уточнил Стропов.
– Верно, – согласился идеолог. – Однако накануне великих свершений следует остановиться. А тут ещё этот «Историк», этот доброхот с его документами! – Картинно возмутился идеолог и привёл пример:
– В архивах вашего Учреждения, – так «демократично» идеолог частенько называл Комитет государственной безопасности, – есть тридцать папок документов с результатами экспедиции по поискам Гипербореи. Знаете, что это такое?
– В общих чертах… – Растерялся Стропов.
– Жаль, придётся объяснить – едва заметно улыбнулся идеолог, гордившийся своими обширными познаниями во многих областях.
«Вот и этому Стропову нос утёр!» – удовлетворённо подумал он и продолжил:
– Гиперборея – легендарная страна, которую древние греки помещали на Крайнем Севере, возможно в Арктике. По их представлениям там проводили время на отдыхе некоторые из богов, в том числе Аполлон  – один из главных богов обширного пантеона, который возглавлял Зевс, он же Девс, Дый или Сварог – наиболее современное имя этого бога. Трон Зевса древние греки помещали на Олимпе, а Сварог правил миром с вершин  Мировой горе или, как её называют индусы, горы Меру.
Слышали о Свароге? – спросил идеолог Стропова, жадно запоминавшего все его слова, чтобы при необходимости блеснуть эрудицией перед подчинёнными.
– Слышал. О Свароге мне известно. Был такой языческий бог у древних славян, создал мир. С тех пор в народе сохранилось слово «сварганить» значит сделать, сотворить, – ответил Стропов, всё ещё не понимая к чему клонит идеолог и что эта за такая экспедиция в страну, придуманную древними греками, тридцать папок документов о поисках  которой хранится в архивах Комитета. Что в них такого секретного?
– Экспедиция с целью поисков легендарной Гипербореии – мифической страны, не менее значимой, чем Атлантида, состоялась в 1922 году. Руководил экспедицией некто Александр Барченко , которого поддержал академик Бехтерев . Самое интересное, что она была одобрена и частичено профинансирована знаете кем? – Идеолог пристально посмотрел на Стропова
– Неужели Владимиром Ильичом? – вслепую попытался угадать Стропов.
– Нет, не Лениным. Вождь в то время сильно болел и с такими вопросами к нему не обращались, – покачал головой идеолог. –  Впрочем, вряд ли угадаете.
Стропов вопросительно посмотрел на идеолога.
– Экспедиция была одобрена Феликсом Эдмундовичем…
– Дзержинским! – едва не ахнул от удивления, но вовремя спохватился Стропов.
– Да, Дзержинским, – подтвердил идеолог.
– Прямо какое-то «Аненербе»  получается! – не удержался от сравнения Стропов и умолк, спохватившись, что нелепо сравнил своё Учреждение с немецкими структурами СС.
«Очень даже может быть» – подумал идеолог, но этой мыслью со Строповым не поделился.
– По возвращении с Севера в ВЧК были переданы документы экспедиции Александра Барченко, который руководил поисками Гипербореи. Те самые тридцать папок, которые вам, Стропов, вряд ли покажут. Они хранятся в архивах другого Управления, – заметил идеолог и, сделав паузу, продолжил: 
– По окончании экспедиции благосклонное отношение к Барченко неожиданно переменилось в худшую сторону и так резко, что документы были изъяты, а члены экспедиции попали под неусыпное око вашего Учреждения, товарищ Стропов. В последующие годы участники экспедиции подверглись репрессиям, а Александр Барченко был расстрелян в 1938 году по обвинению в «контрреволюционной деятельности». Возможно, ему не могли простить контактов с Николаем Рерихом, который побывал в Москве с «посланием индийских махатм  к советским вождям». Возможно, произошло, что-то иное. Вмешались некие могущественные силы, не желавшие, чтобы результаты экспедиции стали достоянием широкой советской и мировой общественности. Вы понимаете меня, Стропов? – прищурился и посмотрел на него идеолог.
– Понимаю, – солгал Стропов, впрочем, кое-что он начинал понимать,   
– Вот и хорошо, что понимаете, товарищ Стропов. – То, о чём я вам сейчас рассказал, не подлежит разглашению. Тогда был 1922 год, а теперь 1957. Прошло тридцать пять лет, в течение которых и страна и мир изменились почти до неузнаваемости. Наша страна в лучшую сторону, а вот остальной мир? – Идеолог задумался. – Я бы этого не сказал. Над нами всеми нависла немыслимая ранее угроза ядерного Апокалипсиса, и СССР делает всё возможное, чтобы создать свой надёжный ядерный щит! – подчеркнул он и перёшёл к заключительной части своей беседы со Строповым:
– Весьма некстати возник этот подозрительный «историк» с результатами своей экспедиции, которую немцы проводили в глубокой тайне на нашей территории. Впрочем, его рассказ вполне реален и не напоминает древнегреческие мифы. Представьте себе, товарищ Стропов, если на Новой Земле не дай бог, что-то найдут, в такой неподходящий момент. Это будет страшным ударом не только по нашей ядерной программе, но и по церкви, с которой у государства, хоть и с трудом, но налаживается позитивное сотрудничество. А тут, вдруг, прощай «Ветхий Завет», прощай «Новый Завет», долой Иисуса Христа, и в результате крутой поворот к язычеству, каковой уже пытался осуществить Гитлер, начитавшийся трудов шизофренички Блаватской  и прочей изотерической литературы. Выдержит ли наш народ такие потрясения?
Молчите, Стропов, не знаете, а потому сделайте так, чтобы всё оставалось, как оно есть. Доброхота этого, «Историка», следует изолировать, да так чтобы никакая информация не пролезла в западную прессу, иначе поднимется такой вой, что придётся прекратить испытания на Новой Земле и чего доброго впустить туда международные экспедиции, напичканные шпионами. Сталин, конечно бы на это не пошёл, но Никита Сергеевич оказался бы в неловком положении и чего доброго пошёл бы на по пятую. Надо нам это? – идеолог исподлобья посмотрел на оробевшего Стропова.
– Камни или что там ещё возможно увидел этот «Историк», подождут до лучших времён. Мы сами исследуем наш архипелаг, когда придёт время. Идите Стропов и сделайте так, чтобы всё было хорошо. Да, чуть не забыл, передавайте привет Леониду Михайловичу…

* *
Стропов спрятал в глубине сознания такие вот непростые переживания. Ему было стыдно, за ту робость, которая не оставляла его всё время, что он провёл с идеологом. Борис Семёнович стряхнул дрёму с век, ощутил прилив уверенности, которая почти никогда не оставляла его в собственном рабочем кабинете и посмотрел на часы. Было ровно шесть вечера.
В прихожей послышались тяжёлые шаги, как всегда пунктуального стокилограммового богатыря Калюжного, о котором Стропов совершенно незаслуженно говаривал в кругу семьи и тестя:
– Лишён инициативы. Прямолинейный, как дуб. Одним словом – упрямый хохол! Но землю будет «рылом рыть», а поставленную задачу исполнит!
Калюжный был в прошлом году в Будапеште, во время венгерских событий. Ему поручили возглавить отряд из венгерских офицеров, учившихся в советских академиях. Мужики были ожесточены до предела. Недобитые фашисты вырезали их семьи, а потому офицеры лютовали, да так, что «не приведи господь»! А Калюжный даже с ними управился и выполнил ряд поставленных пред ним задач.
За тяжёлой поступью генерала угадывались другие шаги. 
– Потапов, – догадался Стропов, потирая пальцами виски и собираясь с мыслями. – Надо же и его захватил с собой!

3.
Скорый поезд Мурманск – Москва, раздражающе неторопливо подъезжавший к Ленинградскому вокзалу, опаздывал на три часа. Пассажиры, среди которых было немало военных, нервничали. Из Москвы – этого центрального железнодорожного узла огромной страны, большинство пассажиров разъезжались по другим вокзалам. Кому в Белоруссию, оправлялись на Белорусский вокзал. Кому на Украину – на Киевский. Кому на Юг Росси, в Донбасс, Крым или на Кавказ – на Курский. Кому в Центральное Черноземье, Воронеж, Саратов, Сталинград, Астрахань – на Павелецкий. Кому в Казань, Самару, Оренбург, Казахстан и Среднюю Азию – на Казанский. А кому на Урал, в Сибирь и на Дальний Восток, то на Ярославский вокзал. Вот как была велика страна, занимавшая одну шестую часть обитаемой суши с гордым названием СССР!
– Ну и порядки! – бухтел немолодой старшина в шинели с красными погонами и с общевойсковыми эмблемами. Ехал он на Украину с семьёй – женой в скромненьком пальтишке и платке и двумя дочками-подростками в таких же пальтишках и беретиках. В придачу к семейству, старшина был обставлен четырьмя огромными чемоданами, в которых был сложено всё накопленное добро за двадцать пять календарных лет выслуги, а если считать с войной, то выйдет и все тридцать с гаком.
– Вот Каганович, когда командовал железными дорогами , говорил, что по расписанию пассажирских поездов советские граждане должны сверять часы!  Опоздал на полчаса – отвечай! Если виновен, то вплоть до тюрьмы!
На вечерний одесский опоздали. Сиди теперь всю ночь на вокзале с женой и детишками, да ещё в праздник! Сорок лет Октябрьской революции , круглая дата! Медалью наградили к празднику. Юбилейная. Последняя моя награда! – старшина повёл плечом, и под шинелью звякнули медали. –  Да и здоровье сотен граждан дороже какого-то разгильдяя. Пусть потрудится на лесоповале или какой канал покопает! – продолжал ворчать старшина.
– Да ладно, вам, товарищ старшина, – остановил его капитан 1-го ранга с небольшим дорожным чемоданом в левой руке. – Размыло пути. Видите, какие прошли дожди. А Кагановича с «антипартийной группой»  осудили и отправили на пенсию. Да и праздник всё равно бы встретили в дорогое, а с наградой поздравляю!
– Спасибо. Да я не со зла, – начал оправдываться старшина. Дочурок жалко. Намучались в дороге. В поезде хоть можно выспаться, не то, что на вокзале. Мы из Алакуртти . Вышел в отставку, подчистую. Теперь вот на юг едем – к тёще на блины да отогревать промёрзшие кости.
– Не на блины, а на вареники, – поправила его розовощёкая жена с круглым и приятным украинским лицом.
– Я то сам смоленский, да сожгли фашисты мою деревню. Всю, до единого дома, –  вздохнул старшина, поправляя фуражку и примериваясь к связанным попарно чемоданам, которые ввиду их тяжести не доверял жене, нагруженной к тому же двумя сумками. 
– Ещё раз поздравляю, старшина, с выходом на пенсию! – улыбнулся капитан 1-го ранга. – Немного осталось помучиться, отслужили своё, – Высокий, стройный и красивый морской офицер, которого сухопутный старшина назвал про себя «полковником», пожал от души крупную ладонь старшины.
– Воевали?
– А как же. От первого и до последнего выстрела на Карельском фронте, а в конце войны брал Киркенес .  Конечно, там было не так жарко как под Сталинградом, но тоже ранение и награды имею, – старшина любовно провел рукой по тому месту, где под шинелью были приколоты боевые и юбилейные награды.
– Ну, прощай, старшина, приехали!
Поезд дернулся напоследок, лязгнул буферами и встал на перроне Ленинградского вокзала.
Лебедев взглянул на часы. Стрелки показывали двадцать три часа пятнадцать минут.
– Сколько, Василий Владимирович? – поинтересовался худощавый и невысокий военный моряк в звании капитана 3-го ранга, ехавший с такой же миниатюрной женой, вихрастым белобрысым сынишкой Сашкой десяти лет и семилетней хорошенькой дочкой Оксанкой. Чемоданов у капитана 3-го ранга Гамаюна было три. Один, самый большой Лебедев, взявшийся помочь товарищу, поставил у своих ног. Следом в товарном поезде за Лебедевым и Гамаюном неторопливо катились контейнеры с прочими вещами, но ждать их придётся не одну неделю. Гамаюн ехал в краткосрочный отпуск к родителям в Сталино , а затем уже новому месту службы в Севастополь.
Из скупых рассказов Лебедева, получившего в начале сентября назначение по службе в Москву в Главный штаб ВМФ СССР, Гамаюн узнал, что в настоящее время Василий Владимирович тесно связан с работами на секретном ядерном полигоне, который был оборудован на архипелаге Новая Земля. Знал только это и не более того. В октябре были проведены очередные испытания  мощной водородной бомбы, о которых писали газеты, однако эту тему офицеры не затрагивали. Накануне ноябрьских праздников, опередив мужа на пару дней, в Москву вместе с детьми, досрочно и успешно закончившими первую четверть, из Североморска приехала жена Лебедева Ольга, навестив по пути брата, жившего в Ленинграде, и остановилась пока у родственников. Квартиру Лебедеву, жившему между командировками в офицерском общежитии, обещали предоставить сразу же после праздников в новом доме в районе Таганки. Выкроив время, он уже осмотрел этот красивый кирпичный дом, выстроенный на месте снесённого старого и малоценного жилья, однако какая квартира достанется капитану 1-го ранга, было пока не известно. Очень радовало, что жить они с Ольгой и детьми будут в одно районе с Соколовыми – всего-то минут десять пешком. Эх, кабы не гибель Ярослава…– От таких мыслей становилось тяжко. Уходили из жизни родные и близкие люди. Очень жалел Василий Русу. Крепко любили друг друга Руса и Ярослав. Не легко ей будет теперь, да и с деньгами туго. Дадут малолетним детям и престарелой Ольге Милославовне пенсию по потере кормильца, но эти деньги далеко не генеральский оклад…
Ещё в купе Лебедев уговаривал Гамаюна заехать в гости хотя бы на несколько часов к своей родственнице Елене Васильевне Соколовой, с которой капитан 3-го ранга познакомился в конце войны и переписывался все эти годы.
– Не удобно, Василий Владимирович, долго не соглашался Гамаюн. Жена твоя и дети у Соколовых, да мы ещё вчетвером нагрянем, а она ещё не совсем оправилась от горя. Как-нибудь в другой раз. Да и не виделись мы лет пять. Не до меня ей сейчас…
 – В гостиницу ты уже опоздал, брат ты мой, а поезд ваш завтра. Что же, на вокзале сидеть с детьми? Да скажи же ты ему Марина! – обратился Лебедев за поддержкой к жене офицера.
 – Да неудобно как-то, Василий Владимирович! – тяжко вздохнув, призналась маленькая хрупкая женщина, поправляя шляпку.
– Если и женщина не может решить такого вопроса, то принимаю команду на себя, товарищ капитан 3-го ранга! – пошутил Лебедев. – Приказываю вам, товарищ Гамаюн, и вашей семье прибыть сегодня к моим родственникам в гости! Вам ясно, товарищи?
– Так точно, товарищ кап-пер-ранга! Ясно! – ответил за родителей их сын Сашка и приложил руку к фуражке, хоть и не форменной, но со звёздочкой, которую прикрепил собственноручно.   
Михаил узнал о трагической гибели Ярослава из «Красной Звезды»  и выразил в последнем письме соболезнование Русе, Ольге Милославовне и детям. Теперь предстояло это сделать при встрече.
С Василием Лебедевым и его женой Ольгой Михаил Гамаюн познакомился в Североморске  в конце сороковых годов. Три года Гамаюн служил под началом Лебедева, а в пятьдесят втором году его перевели в Полярный .
С Лебедевым встречался редко, служил на подводной лодке, ходил в дальние походы по Арктике и Северной Атлантике. Год назад в Полярный для продолжения службы  прибыл старый товарищ Гамаюна капитан-лейтенант Михаил Егоров, с которым не виделся почти десять лет – служил тёзка на Дальнем Востоке. Быстро пролетели годы нелёгкой службы в Заполярье, и вот получил Гамаюн назначение в Севастополь. В Балаклаве Гамаюну предстояло служить на новой подводной лодке, построенной на секретном военном заводе в Николаеве . 
После восьми лет службы на севере со здоровьем у Гамаюна не заладилось, вот и переводят его на юг. Так решили кадровики к большой радости жены и детей. Что ни говори, но жить рядом с большим и красивым южным городом гораздо лучше, чем в холодном Полярном, да и детишки окрепнут, перестанут болеть. Не будет северных надбавок, зато Марина сможет устроиться на роботу. Проживут. Кадровики на флоте тоже люди. Освободилась вакансия – поезжай, а на север стремились молодые офицеры, мечтавшие служить на вступающих в строй атомных подводных ракетоносцах. Хотя каким стариком был капитан 3-го ранга, которому едва минуло тридцать три!
– Ах, как нехорошо получилось с этим опозданием, – переживал Гамаюн. – Скоро двенадцать ночи! Поздно уже. Может быть, не пойдём. Ну что беспокоить ночью Елену Васильевну. К тому же муж у неё погиб недавно. Как-то неудобно. Пересидим до утра на вокзале, а утром в дорогу, – попытался «дать задний ход» Егоров. – Правда, Марина? – обратился он за поддержкой к жене, прижимавшей к себе сонную дочурку.
Марина пожала плечами:
– Решай, Миша, сам...
– Отставить разговоры, товарищ капитан 3-го ранга! Извольте исполнять приказ! – Лебедев шутливым тоном остановил семейные сомнения. – Руса всегда рада гостям, в особенности если это старые друзья. Сейчас я ей позвоню, а потом подъедем. Она будет рада встрече! – прервал всякие сомнения старший по званию офицер.
Пока Гамаюн «ловил такси», Лебедев зашёл в телефонную будку и набрал на память номер квартиры Соколовых.
– Алло? – послышался в трубке голос Русы.
– Здравствуй, Руса, это Василий. Узнаёшь?
– Ой, Вася! Здравствуй! Ты где? Оленька вся измучилась, дожидаясь тебя! Спешит к телефону.
– Понимаешь, Руса, мы на вокзале. Задержались. Обидно, поезд опоздал на целых три часа!
– Вася! – на другом конце провода послышался голос Ольги, – Бери таски и скорее приезжай! Мы все измучились, дожидаясь тебя! Дети не спят, ждут!
– Оля, представляешь, в поезде встретился со старым товарищем Русы. Не успел ей  сказать. Кто? Миша Гамаюн! В одном вагоне ехали. Едет вместе с семьёй в Сталино, а оттуда в Севастополь. Получил назначение на Черноморский флот.
В телефонную трубку вновь ворвался голос Русы:
– Приезжайте все вместе! Жду, и никаких возражений!
– Ну вот, Мариночка, всё в порядке, нас ждут, – успокоил Лебедев жену Гамаюна, прижимавшую к себе спящую дочку. – А где же Михаил? – Лебедев осмотрелся и увидел такси – бежевую «Победу» с «шашечками» и Гамаюна, машущего рукой через приоткрытое боковое окошко.
Офицеры загрузили два чемодана и сумки в багажник, а третий чемодан поставили в ноги к заднему сидению, где разместилась вся семья. Лебедев со своим дорожным чемоданчиком устроился на переднем сидении рядом с шофёром.
– Куда едем, товарищи офицеры? – спросил шофёр – молодой парень в сильно потёртой, по всей вероятности ещё отцовской кожаной куртке и чёрной кепке.
– На Таганку. Сначала заедем в дежурный гастроном, а потом там рядом, покажу.
– Есть, товарищ кап-пер-ранга ! – озорно улыбнулся таксист, – я ведь тоже всего два года как дембельнулся с Балтфлота .
– Ну давай, краснофлотец, жми побыстрей. Ждут нас.
Шофёр завёл мотор, и такси помчалось по пустынной ночной Москве к Садовому кольцу, где высилась громада новенького высотного здания у станции метро «Красные Ворота» – одной из семи высоток, построенных за последние годы ещё по сталинскому плану.
– Это правильно, что взяли такси. На метро вам вчетвером было бы всего рубля на полтора дешевле, а я вас с удобствами доставлю. «Победа» – рубль за километр, а «Москвич» – полтинник, но в нём вам было бы тесно, – пояснил шофёр.
– Я после флота сразу окончил автошколу и в таксопарк. Работа мне нравится. Люблю Москву и деньги хорошие – полторы тысячи и больше. Брат женился и вступил в жилищный кооператив, скоро въедет в отдельную однокомнатную квартиру. Он у меня на «Серпе с Молотом»  работает у мартена, получает три тысячи в месяц, так за квартиру выложил тринадцать тысяч! Это ж больше четырёх получек, если ни есть, ни пить! Без малого «Победа»! Зато теперь площадь освободится, и я женюсь. Надоело холостяком! Будем жить пока втроём: я, мама и Зиночка, – рассказывал о себе словоохотливый, весёлый шофёр, лихо крутивший баранку.         
Такси помчалось по улице Чкалова, проскочило по мосту через Яузу и, заурчав мотором на подъём,  выкатило на Таганскую площадь прямо к дежурному гастроному, который работал всю ночь.
Таксист и сынишка Егорова со свернувшейся клубочком на заднем сидении спящей сестрёнкой,  остались ждать в машине, а Василий и Михаил с Мариной прошли в магазин.
Предстояло решить что покупать. Гамаюн протянул Лебедеву сто рублей на покупки.
– Тебе, Василий Владимирович, виднее, что покупать, – пояснил он.
– Да, вам виднее, – подтвердила Марина, глаза у которой разбегались от изобилия в кондитерском и винных отделах, за прилавками которых скучали красиво одетые с накрашенными губами продавщицы в белых фартучках и с маникюром на ухоженных пальцах. Таких шикарных магазинов не было даже в Мурманске, не то, что в Североморске или Полярном, откуда к её радости мужа перевели в Севастополь, к тёплому морю и фруктам, которых так не хватало детям.
– Я, Миша, посмотрю чего-нибудь сладкого и фруктов. Остальное, смотрите сами, – определилась Марина.
В винном отделе Мужчины купили бутылку армянского коньяка «пять звездочек», по бутылке «Хванчкары» и «Цинандали» и две «Ситро» и «Боржоми», уплатив за все чуть более сотни. На другую сотню купили по двести граммов красной и чёрной икры, ветчины, сыра, маринованных огурчиков, маслин, свежего хлеба и баночку маринованных шампиньонов.
– Надо же! – удивился Гамаюн, заметив, что красная лососёвая икра в Москве стоит двадцать пять рублей за кило, как и сливочное масло. – У нас в Мурманске дешевле, а на Дальнем Востоке – дешевле вдвое!
– Везти далеко, – объяснил ему Лебедев.
На все покупки ушло минут десять. Продавщицы охотно обслуживали двух симпатичных военных моряков, которые были при деньгах, и все покупки уложили в картонную коробку. Тут подоспела Марина с конфетами и фруктами: крымскими яблоками, узбекским виноградом «дамские пальчики», китайскими апельсинами и лимоном. Фрукты и конфеты ей уложили в два бумажных пакета.
– Порядок, теперь можно и в гости! – подытожил Лебедев, предвкушая встречу с женой и детьми, с которыми не виделся более двух недель. В этот момент из радиоприёмника, включенного в кондитерском отделе, раздался бой кремлёвских курантов, известивших граждан СССР – всех, кто нёс трудовую и боевую вахту или не спал, что наступил новый день – 7 ноября 1957 года. А после двенадцати ударов оркестр торжественно исполнил Гимн Советского Союза.   

4.
Анна никак не могла уснуть. Специально легла пораньше, прижав к себе Сашеньку, по которому сильно скучала в Загребе. Вдоволь наобнимавшись с мамочкой, Сашенька повернулся на бочок и сладко уснул, посапывая носиком. Ровное детское дыхание убаюкивало, но Анне никак не спалось, чувствовала, что не уснёт до часа, а то и до двух часов ночи. Думала встать и почитать книгу, но отрываться от малыша так не хотелось. Вот и лежала на спине с открытыми  глазами, всматриваясь в ночной мрак наглухо зашторенной московской квартиры своих родителей, в которую они переехали недавно. 
Днём она работала с майором госбезопасности Соколовой. Поразительной красоты женщина. Не доведись увидеть такую сотрудницу в стенах учреждения, одно название которого вызывает душевный трепет, не поверила бы, что такие женщины, место которым в кино или на страницах модных зарубежных журналов, работает в этих стенах. Очень приятная, умная и интеллигентная женщина Елена Васильевна. Задавала вопросы и внимательно выслушивала, делая в блокноте кое-какие пометки.
После того как Скворцова передала мужу пакет с документами и рассказала о встрече с британским подданным Смитом, который не скрывал, что был русским и служил в годы войны в немецкой армии, через несколько дней её вызвали в Москву в Главное управление государственной безопасности к генералу Калюжному.
Вначале, в течение трёх дней со Скворцовой работал полковник Потапов, а Калюжный лишь присутствовал на первой беседе, в ходе которой Анна рассказала о мистере Смите только то, о чём они  условились с Воронцовым в Любляне. О содержании пакета она не знала и пакет не вскрывала, передав его мужу в тот же день.
Потапов попросил точнее описать внешность человека, скрывавшегося за фамилией Смит, требовал, как можно подробнее рассказать о том, как они познакомились на кладбище, кого Смит навещал, о чём говорил со сторожем, о чём они беседовали несколько часов в ресторанчике на окраине Любляны с видом на красивые лесистые отроги Восточных Альп.
Скворцовой пришлось применить все свои недюжинные способности, корректируя на ходу многократно отрепетированную беседу со следователем.
Как опытный чекист, Потапов умело задавал вопросы, каждый раз в них что-то меняя и пытаясь запутать Скворцову. И это ему удалось. Очень внимательная Анна, случайно проговорилась, что Смит по профессии медик, хирург. Поняв, какую она совершила оплошность, Скворцова сделала вид, что только сейчас вспомнила об этом, надеясь, что полковник ей поверит. Анна напрягала все свои душевные и физические силы, чтобы не признаться в том, что Смит работает в британском военном госпитале, не сказать больше ничего лишнего в продолжение изматывающих бесед, бывших ничем иным, как допросом.
С помощью сотрудницы со специальной аппаратурой они составили искусственное фото  мистера Смита.
– Ну как, похож? – спросил Потапов, внимательно наблюдая за лицом Скворцовой.
– Да, похож, – ответила Анна. Ей хотелось, чтобы сходство было минимальным, но получилось обратное, а признать, что сходства нет в уже готовом фото, она не решилась. Позднее ей могут высказать претензии в попытке скрыть правду.
В это момент в кабинет Потапова зашла Соколова, которая должна была продолжить беседу со Скворцовой в течение двух последующих дней. Руководство уже наметило её командировку в Западную Германию. Во-первых, бывала в тех местах в войну, во-вторых, в совершенстве владеет английским и немецким языками, а в третьих, к красивой женщине, как мотыльки будут слетаться мужчины, среди которых она должна вычислить мистера Р. Смита. После выявления британца, которым так интересуются в КГБ, агенты «Штази » переправят его на Восток. Однако причины столь пристального интереса Комитета к персоне русского эмигранта, скрывающегося под личиной мистера Смита, Соколовой были непонятны, и это настораживало.   
– Посмотри, Елена Васильевна, на искусственное фото мистера Смита, – профессионально скрывая волнение, предложил Соколовой полковник Потапов, протягивая большую фотографию.
Руса взглянула на фото, вздрогнула и побледнела. Это её состояние не укрылось от Потапова и Скворцовой. 
Человек, изображённый на фотографии, удивительным образом походил на покойного мужа Соколовой...
Первым сходство заметил полковник, и вот теперь Соколова его подтвердила. Она вскинула глаза, полные не выстраданной боли на Потапова, требуя ответа
– Да, Елена Васильевна, это именно то фото, изготовленное специалистом по словесному портрету, на котором мы с Анной Владимировной Скворцовой остановились.
– Простите, что-то не так? – осторожно спросила ничего не понимавшая Анна.
– Видите ли, Анна, – Потапов задумался, сделав долгую паузу, – получившееся у нас фото очень похожее на трагически погибшего в августе этого года мужа Елены Васильевны, генерала Ярослава Владимировича Соколова.
– Простите, – вновь извинилась растерянная Анна, – примите искренние соболезнования, – взволнованно добавила она.
– Спасибо, – тихо поблагодарила её Руса, украдкой смахнув горькую слезу с печальных прекрасных глаз цвета неяркого русского неба.
– Что ж, бывает, – вновь задумался Потапов, решивший не докладывать по начальству об этой несущественной детали. Удивительное совпадение и только. Жаль бедняжку Русу, – в мыслях полковник часто называл её так, – зато теперь она сразу узнает Смита, если, конечно же,  выйдет на него. Помимо Соколовой, к засылке на Запад  в поисках мистера Смита готовились ещё двое опытных чекистов. Однако, в чём причина такого повышенного интереса их руководства в лице Стропова к персоне «таинственного британца», ни Потапов, ни Калюжный пока не знали. Впрочем, они могли этого и не узнать.         

*
Сашенька закрутился и перевернулся на другой бочок. Анна улыбнулась и, поцеловав ребенка в головку, прошептала чудесные русские стихи, лучше которых вряд ли возможно сыскать в целом свете :

Спи, младенец мой прекрасный, баюшки-баю.
Тихо светит месяц ясный в колыбель твою.
Стану сказывать я сказки, песенку спою;
Ты ж дремли, закрывши глазки, баюшки-баю.

По камням струится Терек, плещет мутный вал;
Злой чечен ползёт на берег, точит свой кинжал;
Но отец твой, старый воин, закалён в бою.
Спи, малютка, будь спокоен, баюшки-баю.

Сам узнаешь, будет время, бранное житьё;
Смело вденешь ногу в стремя, и возьмёшь ружьё.
Я седельце боевое шёлком разошью…
Спи, дитя моё родное, баюшки-баю.

Богатырь ты будешь с виду, и казак душой.
Провожать тебя я выйду – ты махнёшь рукой…
Сколько горьких слёз украдкой, я в ту ночь пролью…
Спи, мой ангел, тихо, сладко, баюшки-баю.

Стану я тоской томиться, безутешно ждать;
Стану целый день молиться, по ночам гадать;
Стану думать, что скучаешь ты в чужом краю…
  Спи ж, пока забот не знаешь, баюшки-баю.

Дам тебе я на дорогу образок святой;
Ты его, моляся богу, ставь перед собой;
Да, готовься в бой опасный, помни мать свою…
Спи, младенец мой прекрасный, баюшки-баю.
 
Месяц и в самом деле пробивался сквозь толстую штору, а вот когда появился, Анна не заметила. Она встала с кровати и подошла к окну. По пути взглянула на часы. Было без пятнадцати двенадцать, и скоро на Спасской башне, которую с высокого этажа родительского дома на Котельнической набережной можно было разглядеть и ночью по яркой рубиновой звезде, ударят куранты.
Анна раздвинула шторы и выглянула в окно. Слева в лунном свете серебрилась Москва-река, встречавшаяся с тихой, едва приметной Яузой. По реке-труженице медленно плыла самоходная баржа с тусклыми фонарями, тащившая горы щебня. Навстречу барже с щебнем тянулись две другие, доверху нагруженные бревнами. Справа темнели дома засыпавшей трудовой Москвы с немногими светлыми окошками, казавшимися с высоты двенадцатого этажа жилой «сталинской высотки» убогими и крошечными.
– Погода, кажется, устанавливается, – подумала Анна, придирчиво осматривая очистившееся от туч небо с крохотными едва заметными звёздочками, повисшими над подсвеченным уличными фонарями большим  городом.
– Хорошо бы завтра погулять вместе с последним осенним солнышком, которое нечасто балует москвичей пред ноябрьскими праздниками, сходить с Сашей в зоопарк или в детский парк на Таганской улице , где по аллеям, усыпанным опавшей листвой, наверное, ещё бегает детский трамвайчик из двух вагончиков… – Анна оставила шторы чуть приоткрытыми и вернулась в постель с твёрдыми намереньями уснуть, но никак не получалось.
Пробили куранты, потом вспомнила мужа, оставшегося в Загребе, улыбнулась, надеясь, что с этой улыбкой уснёт, но опять полезли в голову тревожные мысли. Вчера она работала не менее шести часов с Еленой Васильевной Соколовой, майором госбезопасности. Сегодня предстоит новая встреча с ней, но Анна надеялась, что она будет короче и до темноты ещё удастся погулять с Сашенькой.
Дня два назад, вечером, Юра звонил из Загреба, сообщил, что ещё до ноябрьских праздников прилетит в Москву, говорят, что за новым назначением. Куда, пока не знает, но удивлён, никак не ожидал такой скоропалительности. 
– Неужели, это ты, братик Серёженька, причина таких перемен? – подумала Анна, вспоминая тёплый солнечный день в Любляне, где совершенно неожиданно встретила Воронцова.
– Прости Серёжа, ни в чём ты не виноват, просто «так легли карты». Что же всё-таки нас ждёт? – мучилась Анна, возвращаясь к вчерашней беседе с Соколовой.  Она прекрасно понимала, что Елену Васильевну, которая оказалась на шесть лет старше её, но выглядела просто великолепно! пошлют в Западную Германию на поиски Сергея Воронцова, скрывшегося от всего мира под именем «Р. Смит». Во время бесед с полковником Потаповым, Скворцова догадалась, что сотрудники Комитета пообщались и с кладбищенским сторожем и хозяевами ресторанчика на окраине Любляны, а возможно даже и с найденными родственниками погибшей пятнадцать лет назад Милицы Нишич. Однако до полного имени мистера Смита, очевидно, не докопались пока и они. Не стоит сомневаться, что теперь советские разведчики, внедрённые в структуры британских вооружённых сил  в Англии и Западной Германии, а таковые, несомненно, есть, начнут интересоваться кадровиками, владевшими информацией обо всех врачах-хирургах по фамилии Смит. Не сразу, но найдут таковых. Затем раздобудут их фото и сличат с тем, которое изготовили со слов Скворцовой…
Сколько времени уйдёт на это, трудно сказать, но чекисты, судя по всему, спешили, а потому привлекли к операции и Соколову.
Скворцовой стало страшно за Воронцова. Теперь она сожалела о том, что взялась за такое дело. Теперь она знала, что лучше всего Воронцову следовало бы подбросить документы в советское посольство в Белграде, что он и собирался сделать. В таком случае он мог бы остаться инкогнито, хотя и это не факт. За ним могли проследить…
Анна задремала и в полусне вновь вернулась к вчерашней беседе с Соколовой, которая была сильно взволнована. Причин такого волнения Анна не понимала и решила, что это от сходства составленного с её помощью фото, а, следовательно, и Воронцова с недавно погибшим мужем Елены Васильевны.
– Просто типичное русское лицо, – решила Скворцова, отвечая на вопросы Соколовой, которые в большинстве своём, иногда в несколько иной форме, задавал ей полковник Потапов во время предыдущих бесед, и Анна уже достаточно отрепетировала ответы.
Собираясь задать очередные вопросы, Руса просматривала копию анкеты Анны Скворцовой – супруги советника советского консульства в Югославском городе Загреб Юрия Степановича Скворцова:
Год рождения – 1926.
Место рождения – Москва.
Русская…
Происхождение – из служащих.
Отец – Никитин Владимир Петрович.
Мать – Никитина (Хованская) Надежда Алексеевна… – Руса вздрогнула, подняла растерянные глаза и внимательно посмотрела на Анну.
– Что вы на меня так смотрите? – спросила удивлённая Скворцова.
– Скажите, – заметно волнуясь, спросила Соколова, – у вашей мамы, Надежды Алексеевны Хованской были братья или сёстры?
– Да, сестра, Вера Алексеевна и брат, Александр Алексеевич, – ответила Скворцова.
– А какова судьба брата и сестры вашей мамы? – затаив дыхание, спросила Руса.
– Александр Алексеевич погиб в сорок втором году в Сталинграде, а Вера Алексеевна выехала из страны в восемнадцатом году и её дальнейшая судьба ни маме, ни мне неизвестна, – опустив глаза, ответила Анна.
– Вера Алексеевна была замужем? – вся в напряжении, задала новый вопрос Соколова.
– К тому времени она овдовела. Муж Веры Алексеевны погиб, кажется, в 1915 году, на фронте.
– Как фамилия Веры Алексеевны? – едва не простонала Руса.
– А почему вас это интересует? – не выдержала удивлённая вопросами Анна.
– Отвечайте! – взяв себя в руки, жёстко потребовала Руса.
– Воронцова, – едва слышно ответила начинавшая нервничать Анна.
Лицо Русы залилось краской. Она была сама не своя. Тревога и радость одновременно стучали в её сердце, жаром пылало лицо, перехватило дыхание.
– Что с вами? – не на шутку встревожилась Анна. – Вам плохо?
– Простите, мне нездоровится. – Соколова встала из-за стола, прошлась по кабинету и присела на диван. Снова встала и неожиданно предложила:
– Мне холодно, я вся продрогла. Давайте, Анна, пройдём в буфет и выпьем горячего чая с лимоном. У нас хорошие эклеры из «Сорокового гастронома» . Не боитесь сладкого?
– Нет, излишняя полнота мне пока не грозит, – ответила растерянная Анна Скворцова, не понимавшая, что происходит с Еленой Васильевной Соколовой.
– Елена Васильевна, неужели наш искусственный портрет так похож на вашего мужа? – не удержалась, спросила Скворцова, когда они с Соколовой прервали беседу и прошли в столовую, где обе красивые женщины стали объектом внимания заглянувших в буфет офицеров, спешивших поздороваться с Соколовой и её неизвестной собеседницей.
– Да, Анечка, – впервые назвав так Скворцову,  и уже не так грустно, улыбнулась ей Руса. Знала бы Анна Скворцова, что Соколова ещё лет десять назад обнаружила в архивах Комитета родословную графов Воронцовых и прочитала её, сохранив в памяти девичью фамилию Веры Алексеевны.
– Вот, что, – допив чай и убедившись, что их никто не слышит, неожиданно предложила Соколова Анне Скворцовой, понизив голос до шёпота:
– Слушайте, Анна, и молчите. У этих стен «есть уши»! Через полчаса я вас отпущу, но вечером мы должны встретиться, – Соколова на мгновенье задумалась, – в детском универмаге «Звездочка» на Таганке. Это недалеко и от вашего и от моего дома. Запомните, в секции детской одежды ровно в девятнадцать часов. Возьмите с собой ребёнка и чего-нибудь купите. Не опаздывайте, это очень важно для вашего брата…
Анна вскинула удивлённо-испуганные глаза на Соколову.
«Что вы хотите этим сказать?» – застыл изумлённый вопрос в её глазах.
– Успокойтесь, Анна. Прошло двенадцать лет, и круг замкнулся… – отрешённо, сама себе неожиданно вслух призналась Руса, и как-то странно посмотрела на Скворцову.    
 
5.
В первом часу ночи Лебедев и Гамаюн с женой и детьми, нагруженные покупками и вещами, которые офицерам помог донести до лифта любезный таксист, поднялись на седьмой этаж огромного красивого дома, поразившего Марину, думавшую про себя:
«Живут же люди!» Впрочем, в Балаклаве, а это совсем рядом с Севастополем, им предоставят двухкомнатную квартиру, которую освободил офицер, уже прибывший в Полярный на замену её мужу.
Руса, Ольга, Люба и старшие дети, которых ввиду осенних каникул и затянувшегося ожидания отца Лены и Игоря капитана 1-го ранга Лебедева, позвонившего в Москву из Мурманска перед отходом поезда, не удалось уложить спать, встречали гостей возле открытой двери просторной генеральской квартиры из четырёх комнат, просторной кухни и большой прихожей.
Ольга бросилась в объятья к мужу, которого не видела более трёх недель, а дети – шестнадцатилетняя Лена, которой предстояло закончить десятилетку в Москве, и десятилетний Игорь прижались к рукам отца – наконец-то опять все вместе!
– Молодцы, что приехали к нам! – Руса пожала руки Гамаюну и Марине, погладила по вихрастой голове Сашку и поцеловала в щёчку усталую и заспанную Оксанку:
– Какая ты у нас хорошенькая девочка! Подросла и косички до пояса!
– Прежде всего, Руса, позволь передать тебе привет от полковника Блохина, с которым мне довелось работать. В письме предавал свои соболезнования, при встрече просил передать на словах, – Лебедев склонил голову перед вдовой.
– Спасибо, Василий Владимирович, – при людях Руса назвала Лебедева по имени и отчеству. Ярослав воевал вместе с Блохиным. Они были друзьями… 
– И капитан-лейтенант Егоров с женой Машей предают вам привет. Знают о вашем горе, соболезнуют… – склонил голову Гамаюн, а следом Марина.
– Спасибо, Миша, – поблагодарила друга Руса.
– Не забыла ещё славного аккордеониста, который играл нам замечательные вальсы Первого мая сорок пятого года на лужайке Вустрова? Теперь Егоров служит в Полярном, переведён  с Дальнего Востока.
– Конечно, помню! – с грустью улыбнулась Руса, живо представив себе маленького белобрысого лейтенанта с большим аккордеоном, под музыку которого она танцевала вальсы по очереди с краснофлотцами с торпедных катеров, приставших на рассвете 1-го мая 1945 года к западному берегу Мекленбургской бухты, и доставивших её на Вустров. Эти малые советский корабли, топившие вражеские транспорты, новгородская княжна Умила Гостомысловна и мать светлого Сокола-Рерика , дух которой витал над древней славянской землёй, назвала славянскими ладьями.
Обидно Русе до сих пор, что ей тогда не удалось встретиться с Воронцовым, уплывшим на субмарине на другой конец света. Обидно, что от желанной встречи их отделяли всего несколько часов…
«Неужели нам судьба дарует встречу на этот раз? Обязательно дарует!» – решительно додумала Руса, и повторила про себя: «Круг замкнулся, Сварожий круг …»   
В тот день за ней прилетел муж на самом скоростном русском истребителе и во второй раз унёс на крыльях в светлый русский мир…   

*
Руса очнулась о мимолётных воспоминаний.
– У нас гости! У нас гости! – в прихожую выбежала  младшая из детей – Лада в ночной рубашке, а следом за внучкой поднялась и шаркала ногами в домашних туфлях Ольга Милославовна. Хоть и тяжело ей вставать, да рада приветствовать гостей. Васенька приехал, а с ним и Миша Гамаюн с семьёй. Разве тут улежишь?
– Молодец, Мишенька, что приехал, – прослезилась она, – хорошо, что не забываешь, касатик. А у нас, Мишенька горе. Вот и Ярушку я пережила и Светочку. Одна Любушка из деток моих и осталась… – тихо плакала Ольга Милославовна, обняв Любу. Родная дочка и опора.
– Примите, Ольга Милославовна, наши соболезнования… – Гамаюн обнял старушку. А мальчишки уже ухватили морского офицера за рукава и дружно трясли, любуясь блестящими пуговицами, звёздочками и длинной чёрной шинелью, от которой пахло океаном.
Потом гости снимали верхнюю одежду и раскладывали в прихожей вещи. Руса и Люба, предупреждённые телефонным звонком, уже накрыли стол праздничной скатертью, расставили столовые приборы и всё, что нашлось подходящего в холодильнике – солидно урчавшем на кухне новеньком «ЗИЛе», изготовленном на знаменитом автозаводе всего полгода назад.
Детей угостили лимонадом, конфетами, апельсинами и, невзирая на протесты,  отправили спать, а взрослые разместились за столом. Большие напольные часы с длинным позолоченным маятником, отбили ещё четверть часа, напомнив, что уже пятнадцать минут второго.
Гамаюн разлил из графинчика по рюмкам водку, оставшуюся после сороковин , и все помянули Ярослава. Женщины пригубили, мужчины выпили. На столе против пустого стула, на котором обычно сидел Ярослав, стояла чистая тарелочка с рюмкой и кусочком чёрного хлеба. Водка, налитая в рюмку в день похорон, давно высохла, и Гамаюн повторно наполнил её, прикрыв засохшим хлебцем.
После поминовения, Ольга Милославовна убрала тарелочку Ярослава с рюмкой и засохшим хлебом в сервант и, попрощавшись, ушла к себе в спальню, куда ввиду наплыва гостей положили спать малых детей, постелив им на толстом ковре, укрывавшим пол.
За столом разлили по рюмкам коньяк и вино, и теперь уже вместе: Гамаюн и Руса вспомнили и поведали близким людям историю последних дней войны и молодых лейтенантов, давших бой на дальнем берегу Мекленбургской бухты. Вспомнили замок Вустров и танцы на зелёной, усыпанной цветами лужайке под музыку аккордеона маленького и щуплого лейтенанта Егорова, который теперь служит на огромной подводной лодке. Вспомнили худенькую бабушку Грету и славного русского «Сокола», истребитель которого сел на лужайку и унёс на быстрых крыльях в высокое весеннее небо красавицу-жену Русу…
– После завтра пойдём смотреть квартиру в новом доме в Факельном переулке, это рядом с вами, – напомнил Русе Лебедев. Как сложится служба в Главном штабе ВМФ и насколько задержимся в Москве – не знаю. А вот Михаил едет в Севастополь. Тёплое море, солнце, фрукты… – мечтательно произнёс Василий.
– Крым – моя родина, – призналась скромно сидевшая за столом и почти не пившая вина Марина. – Когда немцы подступили к Феодосии, мне было тринадцать лет. Нам удалось эвакуироваться в Туапсе, а потом в Батуми. С тех пор не была в Крыму. Очень хочется увидеть, как там сейчас…
– Знаешь, Руса, я больше года прослужил с Егоровым на одном корабле. В последний дальний поход в Атлантику ходили прошлой зимой. Там Егоров научил меня играть на аккордеоне. По возвращении приобрёл свой, только он сейчас в контейнере, – признался Гамаюн.
– Вот и замечательно, Миша! Сыграй что-нибудь, – неожиданно попросила она. – Сыновья, Богдан и Генрих немного играют. Аккордеон у нас замечательный, немецкий «Хорх», привезли из Германии. Мы ведь прожили в Витбурге до конца пятьдесят второго года, пока Ярослава не перевели в Союз. Хорошее было время, рождение и становление республики , которую мы строили вместе с немецкими товарищами.
Есть еще один аккордеон, наш, кировский, так что, выбирай!
– Ночь, соседей разбудим, – засомневался, было Гамаюн.
– Ничего, мы тихо, – успокоила его Руса. – Сыграй!
– Давай «Хорх». Под руководством Егорова я учился играть и на «Хорхе», – согласился сыграть Гамаюн
– Если б вы, слышали, Русочка, как Миша играет, слёзы наворачиваются… – похвалила и обняла мужа Марина.
– Очень хочу послушать, Мариночка. Ничего, Миша сыграет тихо, к тому же стены у нас толстые,  – успокоила всех Руса. Она вышла на минутку и вернулась с аккордеоном.
– Только не судите лишком строго, – заранее извинился Гамаюн. – Аккордеонист я начинающий, разучил пока лишь несколько вещей, а сейчас сыграю и спою свою любимую песню о городе, в котором предстоит продолжать морскую службу.
Гамаюн осторожно принял из её рук добротный «Хорх», надел ремень на плечо, чуть раздвинул меха и пробежался пальцами по клавишам, слушая звучание инструмента.
– Что же сыграть?
– Своё любимое, Миша, – попросила Марина, только негромко.
Послышалась музыка. Неожиданным и красивым баритоном, которого не расслышать в простых словах, Гамаюн запел:

Холодные волны вздымает лавиной
Широкое Чёрное море.
Последний матрос Севастополь покинул,
Уходит он, с волнами споря.
  И грозный солёный бушующий вал
О шлюпку волну за волной разбивал.

В туманной дали
Не видно земли –
Ушли далеко корабли.

Друзья-моряки подобрали героя,
Кипела вода штормовая…
Он камень сжимал посиневшей рукою
И тихо сказал, умирая:
«Когда покидал я родимый утёс,
С собою кусочек гранита унёс –

Затем, чтоб в дали
От крымской земли
О ней мы забыть не могли.

Кто камень возьмёт, то пускай поклянётся,
Что с честью носить его будет.
Он первым в любимую бухту вернётся
И клятвы своей не забудет!
Тот камень заветный и ночью и днём
Матросское сердце сжигает огнём.

Пусть свято хранит
Мой камень-гранит,
Он русскою кровью омыт!»

Сквозь бури и штормы прошёл этот камень
И встал он на месте достойно,
Знакомая чайка взмахнула крылами,
И сердце забилось спокойно.
Взошёл на утёс черноморский матрос,
Кто родине новую славу принёс.

И в мирной дали
Идут корабли
Под солнцем родимой земли.

Услышав завораживающие звуки аккордеона, в гостиную тихо вошли не спавшие, обсуждавшие свои дела старшие дети – молодые люди: Богдан, Лена и Ира. Устроившись на диване, молодёжь слушала красивую песню.
Смолк аккордеон, окончилась песня, которую вслед за Гамаюном подхватили и пели все вместе. Потом долго молчали. Думая о своём, каждый вспоминал годы войны.
Когда Севастополь пал, Руса работала под именем Эльзы Ланц в гестапо небольшого русского городка под руководством штурмбанфюрера Отто Руделя. То время было очень тяжёлым для страны, и она помнила, как, закрываясь в своей комнате и глотая слёзы, слушала по радио бравурные сообщения из Берлина об очередной победе германского оружия на Чёрном море…
Так уж случилось, что после войны они с Ярославом прослужили шесть лет в Витбурге, где местным гестапо руководил тот же Рудель, и надо же случиться такому – жили в его доме! В той самой квартире, где она вместе с Нагелем была в гостях у Отто Руделя и его жены фрау Берты незадолго до окончания войны. Позже, от местных товарищей – членов СЕПГ  ей удалось узнать, как погиб герр Рудель, с супругой которого, фрау Бертой, она выбиралась в машине Нагеля из разрушенного горящего Гамбурга в последний апрельский день сорок пятого года.
Первые послевоенные годы были, пожалуй, самыми лучшими в её жизни. Ярослав командовал авиаполком, а потом и дивизией, она прервала на время службу, родила Генриха и Ладу, воспитывала детей и руководила местным отделением  «Общества советско-немецкой дружбы». С тех пор, прошла, чуть ли не целая вечность… 
И вот теперь, ей предстояло ещё раз побывать в тех же местах, только по другую сторону границы согласно спешно разрабатываемой «легенде» американкой под именем… Элизабет Джонсон! Когда Русе рассказал об этом полковник Потапов, она была потрясена.
– Да что же это такое случилось! Откуда такие невероятные совпадения?! – Соколовой хотелось немедленно рассказать Потапову о Нагеле, о документах по которым в начале мая сорок пятого года тот намеревался вывезти её в Южную Америку. Ведь там тоже был паспорт на имя Элизабет Джонсон и она держала его в руках! Просто какая-то мистика…
Тогда Руса промолчала, быстро справилась с собой, не сумев, однако, скрыть волнения от опытного чекиста, каким был Потапов. О таких подробностях своей работы в тылу врага она не сообщила в отчёте, хранившемся в архиве КГБ, посчитала ненужным. Рассказала всю историю от начала до конца лишь покойному мужу, который ни за что не отпустил бы её в предстоявшую командировку. Впрочем, учитывая её положение, все-таки мать троих детей, Калюжный и Потапов тоже не настаивали на её кандидатуре. Руса колебалась, но после сегодняшней беседы с Анной Скворцовой с неистово бьющимся сердцем дождалась своего старого друга и руководителя  генерала Калюжного и дала своё согласие.
– Кто знает, быть может именно в том, что под одним и тем же именем она дважды проходила буквально «по лезвию бритвы» и теперь рискует не меньше, есть особый знак? – думала Руса, охваченная не проходившим волнением. – Пусть будет так, пусть это будет знак удачи!
Предчувствие скорой встречи с Воронцовым не оставляло её. Отныне она ответственна за его безопасность и жизнь, отчётливо понимая, что грозит Воронцову, в прошлом германскому офицеру, а ныне британскому подданному, обладающему тайной, которая представляет такую ценность для КГБ СССР.
«Какая же это тайна?» – мучительно размышляла Руса: «Неужели это тайна  арктического архипелага, на котором ныне ковался ядерный щит страны и на котором Воронцов побывал в составе тайной экспедиции, совершённой немецкой субмариной в 1939 году?».
Чем больше Руса думала об этом, тем больше убеждалась в своей правоте. «Сейчас на Новой Земле ведутся работы особой государственной важности. Там, где Воронцов обнаружил святыни древних арийцев – людей, от которых пошли все народы белой расы, ковался ядерный щит СССР, стоявшего на страже мира во всём мире. Руса знала, что эти слова, которые выкладывали путевые рабочие из окрашенных в белый цвет камней на зелени лужаек вдоль железных дорог, святые слова. Она понимала, что руководство страны не заинтересовано в сворачивании программы ядерных испытаний на Новой Земле, а потому в проникновении сенсационной информации в западную прессу… 
Как и где произойдёт её встреча с Воронцовым и что будет после неё, Руса совершенно не представляла себе, чувствуя, как в муках просыпается полузабытая любовь и умоляя покойного Ярослава о прощении…

*
Лебедев разлил по рюмкам коньяк, на этот раз не обошёл им и женщин. Хороший выдержанный армянский коньяк согрел и прояснил голову. Руса вернулась от грёз к реальности.    
– Ты видел, мегатонный ядерный взрыв? – спросила она.
– Видел! Силы необыкновенной! – признался Лебедев. – Империалисты живо поджали хвосты после испытаний двух мегатонных бомб! Жаль только Матку. Хотя, – Лебедев задумался, – быть может, в том и есть знак свыше. Поднимает, народ русский, щит свой в Арктике и питают его мощь Великие Пращуры наши, души которых вьются возле Мировой Горы…
Последних слов чуть захмелевшего Лебедева ни Гамаюн, ни Люба с Мариной понять не могли, не будучи посвящёнными в скрытую льдами тайну архипелага. Лишь Ольга загадочно посмотрела на Русу, словно догадывалась, что предстоит ей в ближайшее время.
Узнав в одну из встреч, что Василий часто бывает на Новой Земле, где строится атомный полигон, взволнованная Руса, в порыве откровения ввела его в число немногих посвящённых. Собравшись с мыслями и взяв строгий обет молчания, Руса поведала другу и родственнику о тайной довоенной экспедиции, направленной на поиски арктической прародины арийцев, в которой принимал участие её старый и добрый знакомый Сергей Воронцов, уплывший через неполных шесть лет из догоравшего Германского рейха в немецкой субмарине в ночь перед тем, как «русские ладьи», предсказанные ей княгиней Умилой Гостомысловной, оказавшиеся торпедными катерами, пристали к берегу Мекленбургской бухты…
Не сразу заметили, как в гостиной появилась отдохнувшая Ольга Милославовна, которой хотелось побыть рядом с молодыми, и послушать о чём они говорят. Пожилая женщина присела возле Русы.
– Как ты себя чувствуешь, мама? – спросила её Люба.
– Хорошо, дочка. Немного посижу с вами, полюбуюсь на вас, дети мои…      
– Ой, Руса, да ведь ты сидишь между двумя Ольгами! – всплеснула руками Люба. – Загадывай поскорее желание!      

* *
К трём часам ночи, когда Люба и Марина, которой постелили на диване, легли  спать, а офицеры, неплохо выспавшиеся в поезде Мурманск – Москва, вышли покурить на лестничную клетку, а затем, накинув на плечи шинели, отправились в дежурный гастроном за новой бутылкой коньяка,  Руса с Ольгой перешли на кухню. На столе в гостиной разобрались, и теперь предстояло перемыть посуду.
День для Русы выдался непростой. Голова шла кругом от бесконечной вереницы событий, которых с лихвой хватило бы на многие годы. Ещё не улеглось утреннее потрясение от составленного по описанию Скворцовой фотопортрета, необычайно походившего на Ярослава, как она совершила новое неожиданное открытие – таинственный информатор с Запада, скрытый под именем «Р. Смит», оказался  Сергеем Воронцовым,  двоюродным братом Анны Скворцовой! Вот такое новое испытание выпало на её бедную головушку после недавней гибели мужа…
И такой грустью вдруг повеяло от Русы, что Ольге стало не по себе. Попыталась собраться с мыслями, завести непринуждённый разговор, однако высказала нелепость, от которой самой стало стыдно:
– Не спешит Василий приголубить жену после трёхнедельной разлуки. Просидят с Гамаюном до утра, нагрузятся коньяком, потом не добудишься их до обеда…   
Руса сосредоточенно мыла очередную тарелку и словно не заметила слов подруги, ставшей для неё после гибели Ярослава самым близким человеком.
– Тебя что-то угнетает? – не выдержав молчания, спросила Русу встревоженная Ольга. – Вижу в твоих глазах и радость и боль и печаль. Временами сама не своя. Вчера ты такой не была. Да что случилось?
Руса отложила тарелку и внимательно посмотрела на Ольгу.
– Скажи мне, милая моя, скажи откровенно. Любишь Василия?
– Люблю… – после недолгой паузы ответила Ольга. – Да что с тобой, Руса? Почему вдруг задаёшь такие вопросы?
 Не дождавшись ответа, Ольга продолжила:
– Со дня гибели Игоря пошло тринадцать лет. Мы оба, я и Василий, любим его и помним о нём, помним и любим погибшую Людмилу. Летом, я писала тебе, приезжали в Ленинград. Три да гостили у моего брата Юры. Он теперь начальник цеха на «Адмиралтейском заводе» и строит корабли. Все вместе погуляли на свадьбе – выдали Катю замуж. Бежит время, Кате уже девятнадцать лет. Бог даст, скоро быть Василию дедом. Вот порадовалась бы Людмила… – Ольга украдкой вытерла краешком полотенца набежавшую слезу.
 – Такова наша судьба быть вместе. Разве могло быть иначе?  Знаешь, Руса, порою я вижу в Василии Игоря. Они родные братья, очень похожи. Чем дальше от нас уходит то героическое время, тем больше в них сходства. Годы идут. Вот и Алёнка, а она уже невеста, – улыбнулась Ольга, вспомнив свою юность, – считает Василия отцом, не желает и слышать об отчиме. Сына назвали Игорем, оба хотели так. Люблю я, Руса, Василия. Очень люблю! Вот и ответ на твой вопрос. Не во мне дело, Руса, а в вот с тобой-то что происходит?
– Ладно, Оля, – решилась Руса. –  Все семейные дела мы с тобой уже обговорили. Это хорошо, что вы будете жить рядом, а дети наши будут учиться в одной школе и под твоим присмотром.
– Я так благодарна Николаю Ивановичу за помощь. Позвонил директору школы, и меня приняли  на работу, – облегчённо вздохнула Ольга. – Приехала в Москву из Североморска в разгар учебного года, думала, что придётся сидеть дома.
– Завидую я тебе, Оля. Это такое счастье учить детей родному языку и литературе!
– Это у нас семейное, – улыбнулась Ольга, – а Николаю Ивановичу предавай большой привет.
– Передам. Вы непременно встретитесь, посидите в вашей новой квартире за чашкой чая, вспомните, как в сороковом году всей заставой переезжали на новую границу. Калюжный рассказал мне историю отчаянной восемнадцатилетней девчонки, которая отправилась с пограничниками на Неман, не имея на руках ни документов, ни разрешения. Шаг, надо сказать отважный! – улыбнулась Руса, задевая Ольгу.
– Да что ты говоришь! – попыталась возмутиться Ольга. – А покинуть немецкую деревеньку на пробитом пулями польском самолётике, да ещё сидя на коленях  у незнакомого русского лётчика, выбросив перед таким решительным шагом документы на песок! Это как по-твоему?
– Это моя судьба, Оля, – вновь загрустила Руса. – Теперь слушай главное. Третий месяц скрываю от тебя, Оля, одну тайну. Не хотела тревожить. Так бы и промолчала, а тут такое… Словом, одно к другому.
– Что за тайна? Какое такое? – Удивилась Ольга, едва не выронив из рук тарелку. – Нет уж, рассказывай, сними с сердца камень.
– И, правда, Оленька. С кем же поделится, как не с тобой, – облегчённо вздохнула Руса. – Летом Москва принимала молодёжь со всего мира. Такого праздника у нас ещё не было. Последние счастливые дни нашей семьи. Все вместе бродили по праздничным московским улицам, любовались иллюминацией, слушали песни на всех языках, смотрели на красивые танцы разных народов. Словом – праздник, которого ты не видела.
– Ну почему же не видела. Я с детьми в это время гостила в Изборске у Аринки и Саши Бутурлиных. После смерти папы жили они в нашем доме вместе с тётей Надей. Так мы с папой решили, когда он был ещё жив. Вечерами ходили в кино. В киножурналах показывали Москву фестивальную, так что кое-что удалось посмотреть. Только причём здесь это? – Ольга удивлённо посмотрела на Русу: «Рассказывай, не тяни» – требовал её  взгляд подруги. 
– В числе иностранных журналистов, аккредитованных для освещения работы Московского фестиваля, был один человек, по-видимому, хорошо знакомый тебе, Ольга. Я случайно встретилась с ним на улице и почти сразу узнала его по твоим описаниям, сделанным в сороковом году в Либаве , в сорок третьем  в Боровичах  и в сорок пятом, когда приезжала в Изборск. У этого американского журналиста изуродована ужасным шрамом левая половина лица и нет левой руки, ампутированной по плечо. Вместо неё протез. Наша семья привлекла его внимание, он обратился ко мне с несколькими фразами на английском языке с хорошо выраженными американизмами, однако я сделала вид, что языком не владею, и ответила ему по-русски. Он всё понял, я догадалась об этом по следующим фразам, несмотря на обычный, ничего не значивший разговор незнакомых людей о погоде, радушии москвичей и моей замечательной семье.
Несмотря на отсутствие второй руки, американский журналист довольно ловко и профессионально снимал праздничную Москву дорогим фотоаппаратом. В снимки попала и наша семья. Именно таким человека, похожего на Алекса Мяаге, описала твоя двоюродная сестра Арина, видевшая его в мае сорок пятого года в Германии в лагере перемещённых лиц.
– Кто же это? – побледнела Ольга. – Неужели Алекс Мяаге?
– Да, я уверена, что это именно он, несмотря на то, что имя журналиста, представлявшего в Москве агентство «Ассошиэйтед пресс» , Арнольд Балтимор. КГБ отслеживает иностранных журналистов, посещающих нашу страну, и спустя некоторое время мне удалось раздобыть его фотографию. – Руса прошла в комнату и вернулась с конвертом. – Вот, возьми, посмотри.   
–  Это он! – простонала Ольга, выронив фотографию из рук. – Почему же его не задержали? 
– Кроме моих догадок в тот момент на него ничего не было. В нашем архиве отсутствует какая-либо информация на бывшего легионера эстонских «Ваффен-СС» Алекса Мяаге. Через два дня господин Балтимор покинул СССР. Интересно, что ещё до открытия фестиваля он с группой иностранных журналистов совершил поездку по Сибири, побывав в Иркутске, Красноярске, Новосибирске, Омске и Свердловске. Не знаю, правильно ли я поступила в тот момент, но о своих подозрениях руководству не сообщила. Николай Иванович Калюжный был в командировке, и посоветоваться было не с кем, – призналась Руса.
– В начале сентября, просматривая кинохронику, посвящённую Московскому фестивалю, я ещё раз увидела журналиста, побывавшего в нашей стране под именем Арнольд Балтимор. Хотела написать тебе, но передумала, отложила до встречи, до этого дня, вернее ночи. Вот, что я хотела сообщить тебе, Оля. Не знаю как ты будешь теперь меня судить…
– Бог тебе судья, Руса, – тяжело вздохнула Ольга. – Вряд ли мы можем что-либо поделать с американским журналистом по фамилии Балтимор. Прошло столько лет… – Она подняла с пола  фотографию и ещё раз посмотрела на Алекса Мяаге. Это был он, хотя и сильно изменился – появились залысины и маленькие усики.
«Посмотрел бы на тебя, Алекс, твой бывший дружок Ланге», – подумала Ольга, вспомнив случайную встречу со старым знакомым, отбывавшим наказание вместе с немецкими военнопленными в лагере в Абхазии: «Вероятно уже освободился, вернулся в Эстонию и завёл семью…»
Ольга вернула Русе фотографию и внимательно посмотрела на подругу:
«И это всё?» – вопрошали её глаза. «Разве этого мало?» – глазами ей ответила Руса. Сделала несколько шагов и присела на стул.
– Нет не всё. То, о чём я расскажу тебе сейчас, ты не имеешь права рассказывать никому, даже мужу, ты понимаешь меня, Оля? – спросила Руса.      
Ольга утвердительно кивнула головой.
– Сколько тебе лет, милая моя? – неожиданно спросила Руса.
– Ты же знаешь, Руса, тридцать пять, но больше тридцати мне не дают, – удивилась вопросу Ольга, бравшая себя в руки. То, что Мяаге удалось выжить её не сильно удивило. Вот и Аринка видела его в мае сорок пятого года среди интернированных советских граждан. Жаль, что тогда его не задержали…
– Ты и в самом деле выглядишь великолепно! Красивая, статная! И дочь невеста, такая же красивая как мама. Посмотрю на неё и вспоминаю Оленьку Лебедеву, какой запомнила тебя в сороковом году.  А мне уже тридцать семь, – призналась Руса, взглянув на себя в зеркало. У неё появились седые волосы, к счастью незаметные для посторонних в светлых волосах. Руса никак не решалась обрезать косы. На ночь, светлевшие год от года роскошные волосы, распускала, как любил Ярослав, днём заплетала в косы, и укладывал в узел.
Мысли о Воронцове, так неожиданно ворвавшемся в ёе жизнь, не давали ей покоя со вчерашнего дня. Заныли старые душевные раны, защемило сердце, не забывшее первой любви. Следом пришла тревога за дорогого ей человека, казалось что, навсегда ушедшего из её жизни.
«Какие документы он передал Скворцовой? Неужели о довоенной экспедиции в Арктику и своих находках? Почему именно ей? Как они встретились и почему его необходимо срочно разыскать и вывезти в Союз? А если не выйдет, то… ликвидировать!» – От таких жутких мыслей Русе становилось не по себе.  На эти и ряд других вопросов могла пролить свет Анна, которая очень многое скрывает.
– Да что с тобой, Руса? Ты красива как никогда. Такой я тебя давно уже не видела! Что-то согревает тебя, милая моя. Ты что-то задумала? Рассказывай и не печалься. Годы над тобой не властны!
– Мне предстоит длительная командировка, – затаив дыхание, призналась Руса.
– Командировка, куда?
– Туда, где я была в начале сорок пятого года. Ты понимаешь меня?
– Понимаю… – Ольга растеряно посмотрела на Русу.
– Двенадцать лет – большой перерыв. Будет очень трудно, но я не смогла отказаться. Не знаю, как это случится, но мне предстоит встреча с одним очень дорогим для меня человеком… – Красивое лицо Русы осветилось загадочной улыбкой, какой позавидовала бы Мона Лиза . – Я должна во чтобы то ни стало найти его и спасти, – прошептала она.
– Кто же он? – спросила взволнованная Ольга, уже выбросившая из головы Алекса Мяаге, затаившегося где-то там за «железным занавесом», который медленно приоткрывался в связи с наступившей эпохой «оттепели» и совершил свою недавнюю вылазку в СССР под личиной американского журналиста.
– Я тебе рассказывала о нём, Оленька, это Сергей Воронцов!

* *
Не желая будить звонком уснувших и, прежде всего детей и Ольгу Милославовну, в дверь осторожно постучали офицеры, вернувшиеся из гастронома с новой бутылкой армянского коньяка и великолепным ананасом, аромат которого наполнил квартиру.
Руса и Ольга провели Лебедева и Гамаюна на кухню и, позволив им выпить ещё по рюмке «за здоровье», уложили гуляк спать.
Проговорив ещё с полчаса и отказавшись от гадания на кольцах или кофейной гущи, Ольга пожелала Русе спокойной ночи и отправилась под бочок к мужу – им постелили в отдельной комнате.
Руса забылась чутким сном лишь перед рассветом, никак не могла расстаться в мыслях с Воронцовым, которого видела в последний раз на забитой беженцами дороге, да и то мельком сквозь боковое стекло управляемого Нагелем «Мерседеса». И ещё слышала его голос под утро следующего дня, когда подводная лодка забирала Нагеля с пустынного берега. Все вместе они уплывали тогда в неизвестность – Воронцов, Хорст, Шарлота с детьми и… Нагель.
Потом она тщательно проанализировала последний разговор с Анной Скворцовой и убедилась, что ничего лишнего в нём не было. Усталость стала брать своё, мысли стали путаться и Руса повернулась на правый бочок. подложила руку по щёчку и нащупала на ушке любимые серёжки с сапфирами.
– Вот бы удивилась и порадовалась Шарлота, узнав, что у меня трое детей: два сына и дочь! – устало улыбнулась она и заснула незадолго до того, как часы на Спасской башне пробили шесть часов утра.

6.
Вечером, накануне праздничного дня они встречались, как и условились, в универмаге «Звёздочка» в секции детской одежды. Скворцова пришла с сыном, которому купила матросский костюмчик, Руса пришла с дочкой. Со стороны, если кто и заметит их, пусть думает, что встреча случайная. Просто обе мамы пришли в магазин за покупками для детей и случайно в нём встретились. Вот и покупки сделали.
– Анна, у нас мало времени, – обратилась Руса к Скворцовой, когда Лада, взяв за ручку четырёхлетнего Сашу, повела мальчика в секцию игрушек.
– Выкладывайте всё на чистоту. Но строго между нами, иначе очень сильно навредите и себе и Воронцову, подведя его к огромной, возможно смертельной опасности. Кроме меня никто не знает, что вы родственники и не знает истинного имени мистера Смита.
– Но откуда это известно вам? – спросила бледная испуганная Анна. – Откуда вам известна его фамилия?
Успокойтесь, будьте благоразумны и откровенны со мной, и не станем терять времени. Пройдёмся по секции, сделаем вид, что рассматриваем детские вещи. Вопросы буду задавать я, а вам, Анна, отвечу на них лет через двадцать пять, если появится такая возможность, – попыталась улыбнуться Руса и, не теряя времени, продолжила, внимательно посмотрев Скворцовой в глаза:
– Откуда Воронцов прибыл в Европу?
– Из Индии…
– Что вы знаете о Лате?
– Она погибла, в авиакатастрофе. Вернее, пропала без вести, – пробормотала растерянная Анна, а взгляд её тем временем вопрошал:
– Но откуда! Откуда вам это известно?
Руса побледнела.
– О, Боже! Опять ужасное совпадение! – простонала она, вспомнив Ярослава, разбившегося во время полёта. 
Сердце её сжалось в комок, и лишь волевым усилием Руса заставила себя вернуться к короткому и очень важному допросу, устроенному в секции детской одежды.
– Документы, переданные вам, касаются архипелага Новая Земля! Да? – переведя дыхание после трагических известий о Лате, – спросила Руса, не уверенная до конца в своей догадке.
– Да. Вам и это известно? – Анна была потрясена, не смея спросить, как это удалось загадочной и необычайно красивой в этот миг Елене Васильевне Соколовой – майору государственной безопасности.
– Где Воронцов живёт?  Где служит? – не давая передышки Скворцовой, продолжала Руса, рассеянно рассматривая «для конспирации» шерстяное зимнее платьице.
– Хирург, служит в госпитале британской оккупационной армии. Где-то в окрестностях Гамбурга, точно не знаю. Рядом море.
– Балтийское или Северное?
– Что северное? – не поняла Анна.
– Балтийское море или Северное  море? – повторила Руса, заметив, что дети возвращаются.
– Кажется Балтийское, припомнила Анна. Он говорил о Любеке.
– Всё, Анна. Забудьте, всё, о чём мы с вами говорили. Если вдруг спросят, то о покупках и детях. Молчите и поможете сохранить жизнь и Воронцову и избавить себя и свою семью от больших неприятностей! Послезавтра в десять утра встречаемся на Лубянке. И держите язык за зубами. Умоляю, никому, даже мужу… – прошептала Руса, крепко сжав руку Анны Скворцовой.
«Так значит это вы! Та, которая спасла ему жизнь в самом конце войны»… –  вспомнила Анна слова Воронцова о «человеке, с которым он очень хотел бы встретиться», но промолчала.
– Мама, мы Сашей выбрали игрушки! – объявила бойкая Лада.
– Я хосю масину с леснисей! – усердно налегая на «любимые» «с», заявил Саша.
– А я, мамочка, хочу самолёт с пропеллером и парашютистом, очень хочу! – прижавшись к маме, щебетала Лада, искоса посматривая на незнакомую тётю.
– Как же девочка похожа на мать! – отметила про себя разволновавшаяся Анна. – Вырастет – станет такой же красавицей!


















Глава 3. Невыполнимое задание

«Поверьте, Бог недаром повелел каждому быть на том месте, на котором он теперь стоит.
Нужно только хорошенько осмотреться вокруг себя».
Николай Гоголь, русский писатель.

1.
С Мерилин Кроуф у Воронцова отношения не сложились. Слишком требовательной оказалась Кроуф, обладавшая поистине несносным характером и считавшая, уже на следующее утро, что Смит ей многим обязан. Вздорная женщина возомнила себя едва ли не женой-деспотом представительного мужчины, каким, вне всяких сомнений, был мистер Смит, и принялась помыкать им, решив, что тот у неё теперь «под каблучком». Будучи совершенно несовместимы психологически, они промучились полторы недели и разошлись, породив лишь досужие сплетни о неудачном романе. При этом не обошлось без истерик со стороны Кроуф.
На предложение о переводе в другой госпиталь, гордая медицинская сестра ответила отказом, надеясь своим присутствием ещё помучить уважаемого и опытного хирурга мистера Смита, которого очень ценил начальник госпиталя.
– Ну и вляпался я в историю! – критически рассуждал Воронцов. – Совсем потерял чутьё, связался с вздорной бабой, которая в силу своего характера, конечно же, ни в коем случае не могла быть подосланным к нему агентом  КГБ, ЦРУ и ещё чёрт знает каких разведок, о возможном появлении которых его предупреждала Анна. Во время удивительной, поистине богом данной встречи в Любляне, она советовала ему на время, а лучше бы навсегда, уехать куда-нибудь подальше, хотя бы в Англию. 
Можно было конечно уехать, но отпуск был использован, да и не ждали его нигде. Здесь же на берегу родного Балтийского моря он был хоть не так одинок. Столько лет прожил в этих краях, что сроднился с ними. К тому же, мысли о возвращении в Россию, с которой он расстался без малого сорок лет назад и которой практически не знал, не оставляли Воронцова.   
Тысячу раз извинившись перед памятью Латы, он замкнулся в собственной скорлупе и стал дожидаться естественного хода событий.
По будням в любую погоду Воронцов совершал до сна длинные пешие прогулки вдоль берега моря, а по вечерам, с теплом вспоминая об Анне, внимательно читал роман Алексея Толстого, купленный в Гамбурге в букинистическом магазине. По выходным дням выбирался в ближайшие города хоть и не на новом, но в хорошем состоянии «Фольксвагене», который приобрёл у знакомого немца.
В середине ноября сильно похолодало, дожди закончились, и небо прояснилось. В воскресный день, с утра пораньше, Воронцов в очередной раз отправился в Киль. Город, в котором прослужил с перерывами с тридцать седьмого по май сорок пятого года, притягивал его. Приятно было побродить по знакомым улочкам, восстановленным после войны, подышать солёным морским воздухом в пассажирском порту, откуда до войны можно было за три часа добраться на рейсовом пароходике до Висмара, откуда до Вустрова уже «рукой подать», а под конец выходного дня посидеть-погреться в уютном гаштете за кружкой хорошего пива.
С пивом и морским воздухом все было в порядке, а вот добраться до Висмара теперь было невозможно не то, что за три часа, но и за целую жизнь. На восточном берегу залива лежало другое государство, носившее имя Германская Демократическая Республика или Восточная Германия.
Воронцов слушал программы радиопередач из Восточной Германии и из России, купив хорошую радиолу «Грюндиг» и в придачу к ней комплект пластинок с лучшими оперными произведениями мира. Не забывал и о новостях, которые транслировались по телевидению, причём мог смотреть две программы из Восточной Германии. Но это дома, а пока в ожидании порции сосисок и кружки пива всё в том же гаштете, в который он захаживал ещё до войны, Воронцов просматривал газету, планируя ещё пару часов пробыть в городе и заглянуть в магазины, торгующие книгами.
– Извините, места рядом с вами свободны?
Воронцов оторвался от чтения. Перед ним стоял пожилой господин. Рядом с ним была пожилая сильно напудренная дама с ярко накрашенными губами, очевидно молодящаяся супруга. Их взволнованные лица показались Воронцову знакомыми.
– Пожалуйста, присаживайтесь, – по-английски предложил Воронцов, согласно своему положению британского подданного Смита.
– Благодарю. Присядем, Бриги, – на немецком ответил пожилой господин. Пожилая пара разместилась за столиком, и Воронцов отложил газету, пытаясь припомнить, где он видел этих людей, и почему они так взволнованы.
– Неправда ли, мы постарели, да и вы, Серж, тоже, – попыталась улыбнуться, обнажив ровные вставные зубы, приятная пожилая женщина, несомненно, еще в недалеком прошлом настоящая красавица.
– Боже мой, да ведь это герр Иоганн и фрау Бригитта Боровски! – едва не вскричал Воронцов, узнав, наконец, в пожилой паре бывших тестя и тёшу.
– Вот так встреча!
Да, это были родители Хельги или «Ольги Ивановны», как тогда, во время первой встречи за новогодним столом накануне Нового 1937 года, едва познакомившись с родителями своей невесты, он шутливо, на русский лад, назвал Хельгу, вызвав всеобщий и одобрительный смех.
– Наверное, вы ошиблись, – неуверенно ответил Воронцов, плохо соображая, как ему быть. – Моё имя Ричард Смит, я англичанин.
– Извините,  нам показалось, что вы узнали нас. Не притворяйтесь, Серж, не надо, – тихим голосом попросила фрау Бригитта и, достав платочек, промокнула слёзы, выступившие на выцветших старческих глазах.
– Простите, фрау Бригитта, простите, герр Иоганн, – Воронцову стало стыдно перед стариками.
Герр Иоганн подал ему сухую морщинистую руку и Воронцов пожал её, а фрау Бригитта наклонилась и поцеловала бывшего зятя в щёку. Потом заботливо стёрла влажным платочком следы губной помады.
Официант принёс Воронцову пиво и сосиски, а Иоганн и Бригитта по привычке заказали кофе.
Ни разволновавшийся Воронцов, растерянно ковырявший вилкой сосиску, ни родители Хельги, ожидавшие ненужное кофе и не сводившие с него глаз, не знали с чего начать.
– Как ваше здоровье, фрау Бригитта, – спросил, наконец, Воронцов.
– Не важно, Серж, но всё же лучше, чем у Хельги, – попыталась улыбнуться пожилая фрау, а у самой опять заблестели в глазах слезинки, и пришлось прикладывать к ним платочек.
– Вы вернулись в Германию? Как давно? – спросил более стойкий герр Иоганн.
– В прошлом году.
– Скажите, вам удалось тогда добраться до Индии, – спросила фрау Бригитта.
– Откуда вам это известно? – удивился Воронцов.
– Мы многое знаем про вас, Серж, – промокнув слезы, загадочно улыбнулась фрау Бригитта, продолжая интриговать обескураженного Воронцова. – Мы знаем, что в Индии у вас осталась любимая женщина, и даже видели ее фото. Очень красивая женщина! Она приехала в Германию вместе с вами?
– Увы, она по всей вероятности погибла, – тяжело вздохнув, признался Воронцов.
– Mein Gott ! Как это страшно… – фрау Бригитта вновь приложила платочек к глазам, заметив чутким женским умом, что у Воронцова погибает вторая жена или любимая женщина. О судьбе Милы Нишич она к счастью ничего не знала, иначе могла бы подумать что-нибудь совсем нехорошее… 
– Как жаль, – вздохнула пожилая фрау, – а дочь, ваша индийская крошка, о существовании которой вы так долго не подозревали? – полюбопытствовала она.
– Она уже взрослая, замужем и осталась в Индии. Так скажите же, наконец, откуда вам это известно? Впрочем, я, кажется, догадываюсь. Неужели от фрау Греты, экономки семьи Вустров?
– От Шарлоты, вот от кого мы это узнали! – Не выдержав, открыл Воронцову секрет герр Иоганн.
– Вот как! Неужели вам известно, где они? – едва не вскричал Воронцов.
– Да, – как ни в чём не бывало, с присущим ей достоинством ответила  фрау Боровски.
– Так, где же они, в Аргентине или Чили? Говорите! – требовал ответа Воронцов.
– Совсем не там, где вы думаете, – вскинула подведённые брови, фрау Бригитта, удивляясь, что Серж ничего не знает о семье Вустров. – Шарлота уже пять лет живёт вместе с младшей дочерью Маритой в Восточной Германии, в Шверине. Эльза давно вышла замуж и осталась в Аргентине, а Хенрик второй год учится, и знаете где, в Ленинграде! Представляете, мальчик учится на инженера, и будет строить корабли! Летом мы получили разрешение на посещение Восточной Германии и были у Шарлоты с Маритой в гостях, – с удовольствием сообщила фрау Бригитта. – Жаль, не застали Хенрика. Представляете, Серж, он, оказывается, отравился с другими студентами на строительство электростанции где-то в Сибири, я не запомнила где. Представляю, как там холодно! 
– А Хорст? Почему вы о нём ничего не говорите? Где он? – с недобрым предчувствием спросил Воронцов.
– Вижу, Серж, что вы ничего не знаете, – с грустью ответил герр Иоганн. Бедняга Хорст погиб ещё в пятьдесят первом году. Нелепая смерть. Нам всем очень жаль Хорста…
– Погиб? В мирное время! Нелепая смерть? Да что вы такое говорите? – Воронцов не мог поверить словам старого Иоганна.
– В Аргентине постоянно происходят всякие военные перевороты и беспорядки. Хорст оказался на улице среди демонстрантов и был убит случайной пулей. Его похоронили в Буэнос-Айресе. За могилой присматривает Эльза и её муж. У них уже двое детей – мальчик и девочка, – герр Боровски излагал всё что знал Воронцову, сражённому ещё одной смертью, ещё одним горем.
– Боже мой! Прошло уже шесть лет, как нет в живых Хорста, а я ничего, ничего не знал! –  простонал Воронцов.   
– Увы, Серж, это так, – тяжело вздохнула фрау Бригитта. – Хельга умерла гораздо раньше, и мы даже не можем придти на её могилу, которой нет. – Мать приложила платочек к старческим покрасневшим глазам, сохранившим такой же небесно-голубой цвет, как у Хельги, утонувшей в Атланическом океане при гибели «Атении», торпедированной Германской субмариной в сентябре 1939 года .
– Как жаль, что умерла Хельга. У неё и у вас, Серж, а вы были красивой парой, тоже могли быть дети, а у нас внуки. Тогда наша старость не была бы такой печальной… – вновь всхлипнула слабая на слёзы фрау Бригитта. – У вас сохранилась её фотография?
– Увы, нет. Так случилось, что я покидал Германию практически ничего с собой не взяв, – признался Воронцов.
– Да это было ужасно! – вздохнула фрау Бригитта. – Шарлота рассказала нам, как вы летели на горящем самолёте, а потом прыгнули с парашютом и чуть не утонули в море. Это ужасно. Я дам вам на память одну из лучших фотографий нашей девочки. Она сделана когда Хельге исполнилось восемнадцать лет. Хорошее было время, ты помнишь, Иоганн? Напомни мне, о фотографии.
– Спасибо, фрау, – поблагодарил Воронцов пожилую женщину, которой доставит большое удовольствие даже то, что он будет изредка смотреть на фотографию её дочери.
«Но почему же в Восточной?» – не находил себе места Воронцов. Всё только что сказанное фрау Бригиттой потрясло его и никак не укладывалось в сознании.
«Шарлота и Марита совсем рядом – в Шверине, а Хенрик учится в Ленинграде!» – Вот это новость! Воронцов понятия не имел, как разыскивать старых друзей на другом конце света, а тут на тебе! Живут себе преспокойно в каких-то ста километрах от Киля и еще ближе от Любека, в стране с коммунистическим режимом, а сын учится в СССР! Вот только Хорста нет рядом с ними…
Скверно, скверно было на душе у Воронцова.
– А вы как оказались в этом гаштете, герр Боровски? – переведя дух, спросил растерянный и измученный Воронцов.
– После войны мы разорились. Меня обвинили в связях с нацистами и конфисковали недвижимость. Швецию пришлось покинуть. Последние десять лет мы живём в Киле на остатки сбережений и мою маленькую пенсию. Кстати, мы с Бригиттой живём в соседнем доме и частенько после прогулок заходим в это заведение. Пиво я себе слишком часто не позволяю, а вот кофе хорошо помогает взбодриться, – признался невозмутимый, как истый северянин, Иоганн Боровски. – Знаете, Серж, мы с Бригги видели вас в прошлое воскресенье на улице возле этого гаштета, но подумали, что обознались, мучались всю неделю, и вот эта встреча! – долго крепившийся старик всё-таки прослезился и дружески похлопал Воронцова по плечу.
– Бригги, давай пригласим Сержа к нам.
– Давай, дорогой! – подобрела Бригитта, которой очень понравился всё ещё видный и красивый, даже спустя столько лет, мужчина, в прошлом муж её единственной дочери, чьи несчастные косточки давным-давно покоятся где-то на дне океана.       
– Герр Иоганн, фрау Бригитта, у меня к вам большая просьба. Пожалуйста, никому не рассказывайте, кто я. Для вех я Ричард Смит, англичанин, ваш старый знакомый, работаю в британском военном госпитале. Никому не говорите, что я был мужем вашей дочери и что моя фамилия Воронцов. Понимаете, для меня это небезопасно.
– Понимаем. – Супруги Боровски переглянулись и, не расспрашивая почему «это не безопасно», согласились.   

2.
– Mein Gott! – фрау Соколова! Что с вами происходит? Вы пожертвовали своими роскошным волосами и обрезали их. Ради чего?
– Товарищ Мельников. Не надо немецких восклицаний. Не поминаний всуе бога, и, пожалуйста, обращайтесь ко мне по имени отчеству.
– Виноват, Елена Васильевна, но только слепой не заметит перемен, которые происходят с вами в последние дни. Я было подумал… – запнулся на полуслове Мельников, так и не сообщив о своих невысказанных вслух мыслях.   
Руса поняла его. Ей было неприятно, что Мельников пытался связать разительные перемены в ее облике со смертью мужа, но тот вовремя спохватился и тактично промолчал.
Последние две недели её усиленно готовили к командировке на Запад.
«Персональное задание» – с грустью пошутила Руса, радуясь, что начальство даже не подозревает, насколько желанное для неё это задание, к которому она усиленно готовилась в последние дни, и какое оно невыполнимое…
Уходила Руса из дома в семь утра, а возвращалась после двадцати двух, выжатая, как лимон. Для вдовы и матери троих малолетних детей такой режим – катастрофа. Спасибо свекрови, золовке, а теперь и Ольге. Поможет младшим – Генриху и Ладе с уроками…
Прежде всего, опытные гримеры посоветовали ей скорректировать внешность в соответствии с западными стандартами моды. Волосы пришлось обрезать. Для женщин её возраста на Западе были модны короткие стрижки, перманент, а самые раскрепощенные или не желавшие замечать своих лет, носили гладко расчёсанные волосы, свободно лежавшие на плечах, либо перехватывали их на затылке резинкой, а если позволяла длинна, то и узлом, что для женщин с красивыми спортивными фигурами стало необычайно модным. Такая простая причёска, годная для густых волос, называлось «конским хвостом». На этом варианте Руса остановилась, так она выглядела эффектнее и моложе своих тридцати семи лет.
Согласно разрабатываемой легенде, Элизбет Джонсон, урождённая Фогг, в середине сороковых годов вышла замуж за богатого американца, и перебралась из Лондона в США, где проживала на виллах в богатых пригородах Нью-Йорка и Лос-Анджелеса. В пятьдесят пятом году овдовела, получив большое наследство, и, будучи не обременённая хозяйством и детьми, через некоторое время отправилась путешествовать по Европе. В Западную Германию миссис Джонсон привлекло желание осмотреть те места, где воевал её брат, был тяжело ранен в самом конце войны, скончался в военном госпитале и был похоронен на военном кладбище в районе Гамбурга.   
Пока опытные специалисты готовили ей документы, и «доводили легенду», Руса работала с лингвистами, читала американские, британские и западногерманские газеты и журналы, просматривала документальные и художественные фильмы, погружаясь в «западный образ жизни».
Модельеры и закройщики из специального ателье, скрытого в недрах Комитета, готовили для неё несколько комплектов одежды, используя для пошива ткани западных фирм. Поскольку на Западе входили в моду женские брюки, ей сшили два модных комплекта брюк с блузами, разумеется, из дорогих английских и французских тканей. Дома, по вечерам, после того, как дети ложились спать, Руса надевала на четверть часа свои обновы и ходила по гостиной, отрабатывая походку и манеру держаться в таких новых для неё аксессуарах и вызывая при этом восхищение свекрови и Любы, заподозривших, что её готовят к чему-то важному.
Опытный хореограф – штатный сотрудник Комитета, дал ей несколько уроков современного «буржуазного танца».
– В этом сезоне в Германии особенно популярны «Буги-вуги». Ваш имидж, Леночка,  – хореограф Леонид Захарович употребил редкостное в те времена словечко, – очень подходит для этого танца. Вам наверняка придётся посещать вечеринки, рестораны. Вы очень красивая женщина и мужчины будут оказывать вам повышенное внимание, непременно будут приглашать на танец. А ваша роскошная и модная причёска, я имею в виду «хвостик», очень подходит именно для этого танца. «Рок-н-ролл», родившийся в Америке, танец для молодёжи, а вот «Буги-вуги», как раз для вас. А вообще-то на Западе танцуют почти то же, что и  у нас, но более раскрепощёно, – заключил хореограф.
– Да, я это заметила по фильмам, – улыбнулась Руса.
– Вот и замечательно. Потренируйтесь дома.
– Хорошо, Леонид Захарович. У меня есть подходящий кавалер, старший сын. Ростом он уже с меня, а пока мы с вами занимаемся, наверное, меня уже перерос, – пошутила Руса.
Дел было так много, что она пропустила несколько игр в женской сборной команде Комитета по волейболу, в которой была лучшим игроком. Так что без неё сборная Комитета могла проиграть в финале сборной МВД.  Все остальные дела она постепенно сдавала замещавшим ее коллегам. Вот и зашла после нескольких дней к своему старому «подопечному» Мельникову.
– Думаю, что вы надолго отдохнёте от меня, товарищ Мельников. Завтра к вам придёт новый сотрудник, и вы с новыми силами продолжите работу над документами из нескончаемых архивов СД.
– Да уж, Елена Васильевна. Этих архивов хватит, пожалуй, до новой мировой войны, – на очень хорошем русском языке посетовал бритый наголо человек старше шестидесяти лет с полным круглым лицом и живыми светлыми глазами.
– Типун вам на язык, Борис Иванович! – рассердилась Руса.
– Пусть уж лучше типун на язык, чем американская атомная бомба, – пытался оправдать мрачную шутку тот, кого называли Мельниковым. В прошлой своей жизни он командовал Управлением имперской безопасности крупного города на востоке Германии и носил имя Бернгард Миллер, а теперь работал за хорошее питание на Комитет государственной безопасности, будучи в положении глубоко законспирированного бессрочного военнопленного, которому сохранили жизнь в обмен на сотрудничество .
После войны прошло двенадцать лет – столько же сколько длилась история Третьего рейха, однако работы для «товарища Мельникова» хватало с лихвой.
Лишь в последние два-три года наступила хоть и небольшая, но заметная разрядка между двумя враждебными лагерями , если не считать прошлогодних событий в Венгрии.      
Вплоть до середины пятидесятых годов основным направлением вражеской деятельности на территории СССР была диверсионная деятельность. Стремясь помешать восстановлению разрушенных войной промышленности и сельского хозяйства, а так же нанести урон вооружённым силам, с Запада через протяжённые границы засылались отряды диверсантов, благо для этих целей было достаточно исполнителей. После войны на Западе остались сотни тысяч предателей всех мастей: власовцы, бандеровцы, прибалтийские националисты и прочее отрепье, воевавшее на стороне гитлеровской Германии .
Спецслужбы западных стран привлекали предателей к диверсионно-террористической деятельности.  Диверсанты, хорошо знавшие страну и русский язык, искусно маскировались под советских людей, взрывали заводы и мосты, травили воду, скот и зерно, топили корабли и жгли строевой лес, убивали руководителей производства, учёных и военных специалистов .
К счастью, хорошо отлаженная работа КГБ СССР позволяла предотвращать большую часть диверсий. В то же время, советские разведчики активно работали за рубежом .
Но время шло, постепенно иссякли кадры для западных спецслужб, так и не дав ожидаемых результатов. СССР быстро оправился от послевоенной разрухи и раньше некоторых стран Европы отменил продовольственные карточки . Стратегия западных спецслужб стала меняться, на первый план выдвинулись разведывательные операции и идеологические диверсии. Не сумев помешать диверсиями росту экономического и военного могущества СССР, злобный враг, воспользовался ошеломляющими для советских людей материалами ХХ-го съезда КПСС, стремясь посеять ядовитые зёрна недоверия и предательства национальных интересов среди части советской интеллигенции.
Вот тогда в коварных умах западных политологов закрепилась страшная мысль о том, что «СССР можно разрушить, не прибегая к войне» и что «Россия – это лишняя страна» .

*
– Елена Васильевна, – лицо Мельникова приняло серьёзное выражение, – судя по вашим грустным глазам, вас отправляют в длительную командировку, и я догадываюсь куда.
– Куда же? – Руса настороженно посмотрела на Мельникова.
– Думаю, что в те же края, где вам довелось работать в конце войны…
– С чего вы взяли?
– Как говорят русские, я «тертый калач», Елена Васильевна. Чувствую. Если это так, то я вам завидую… – Мельников-Миллер тяжело вздохнул. Соколова работала с ним несколько лет. Разбирая архивы гестапо, обладавший отличной памятью Мельников помогал выявлять затаившихся врагов успешно строившей социализм  Восточной Германии, откуда был родом и тосковал по родной земле, в которой происходили такие большие перемены, что даже двенадцатилетняя история Третьего рейха не казалась столь грандиозной в сравнении со становлением системы социалистических стран Восточной Европы, где ГДР была передовым форпостом.
Наблюдая за своим подопечным, который не покидал стен Комитета последние десять лет, в них работал и жил, изредка имея возможность полюбоваться хорошевшей год от года Москвой из окон кабинетов полковника Потапова или генерала Калюжного, куда его время от времени вызывали. В присутствии Русы Калюжный как-то заметил:
– Да этот Миллер из махрового фашиста прямо на глазах превращается в настоящего коммуниста! Просит газеты и журналы из ГДР, слушает берлинское радио. В этом, Елена Васильевна, есть и ваша заслуга.
Руса припомнила, впрочем, об этом она никогда не забывала, как два года назад, разбирая вместе с Мельниковым документы по Управлению имперской безопасности города Витбург, в котором они с Ярославом прожила первые послевоенные годы, наткнулась на личное дело оберштурмбанфюрера  СД  Отто Руделя. Выяснилось, что Мельников-Миллер хорошо знал его ещё с середины тридцатых годов, знал и о смерти, которую принял Рудель в конце апреля сорок пятого. Дальше последовали новые документы о работе Руделя в России в 1942 году и в одой из папок Руса увидела свою потемневшую фотографию пятнадцатилетней давности в форме штабсшарфюрера  СД!
Руса едва не вскрикнула от неожиданности, и это её состояние не укрылось от Мельникова. Немец внимательно рассмотрел фотографию и перевел взгляд на Соколову.
– Вот как, Елена Васильевна. Оказывается, я вас знаю гораздо раньше, чем думал. Старина Отто рассказывал мне о своей сотруднице – красавице Эльзе Ланц когда Берлин был уже окружён и крысы бежали с корабля под названием Германия…
Фотография потемнела и вы сильно изменились с тех пор, ещё больше похорошели, – сделал Русе комплимент старый немец и пересказал часть своей последней беседы с Руделем, припомнил о племяннике фрау Берты Нагеле и его таинственной невесте, которая оказалась ни кем иным как «воскресшей Ланц» и по убеждениям племянника «британским агентом». Впрочем, сам Отто в это не верил, а теперь и я убедился, что он был прав, фрау, нет, товарищ Соколова, – признался Мельников.
Больше они к этой теме не возвращались, а на днях простились и Руса представила огорчённому Мельникову молодого офицера, хорошо владевшего немецким языком, который продолжит разгребать с бывшим штандартенфюрером  своего рода «Авгиевы конюшни» , какими оказались архивы педантичных  сотрудников в прошлом всесильного аппарата СД.

* *
На тщательную подготовку к командировке ушёл весь ноябрь. В начале декабря, когда Москва уже окончательно оделась в белый наряд, и в воздухе запахло приближавшимся Новым Годом, Русе предоставили два выходных дня – субботу и воскресенье чтобы уладить семейные дела, а  в понедельник она вылетала в Восточную Германию, откуда сотрудники «Штази» вместе с коллегами из КГБ переправят её на Запад. Как и тринадцать лет назад, в декабре 1957 года она должна была появиться в крупном западногерманском городе Гамбурге, поселиться в дорогом отеле под именем американки Элизабет Джонсон и приступить к своей туристической программе по Германии, совмещённой с посещением мест где воевал, был ранен, скончался и похоронен её старший брат Александер Фогг – лицо впрочем реальное.
Тринадцать число не счастливое. Руса не была суеверной, однако такое напоминание внушало неуверенность в благополучном завершении её необычной миссии. Впрочем, ей предстояло провалить её, спасая жизнь любимому человеку и в то же время выполнить задание, убедив Воронцова исчезнуть и  скрыть до лучших времён тайну арктического архипелага, над которым гремели на весь мир атомные взрывы, помогая советским учёным и инженерам создавать надёжный щит для страны.
После разговора с Анной Скворцовой в «Звездочке» она знала, что непременно разыщет Воронцова.
 – А вот что будет дальше?… – от таких непростых и мучительных мыслей тревожно билось сердце, и кругом шла голова. В морозном московском воздухе вились снежинки, а Русе грезилось далекое Рождество тридцать шестого года, белый снег, укрывший уютный остров в Балтийском море и незабываемый поцелуй…   

3.
Всевышний – твоё единственное прибежище,
                Где б ни был ты – в лесу, в небе, в доме или в пустыне,
На вершине горы или посреди глубокого моря.
Рам – Бог и господин твой, твой дом
И ты принадлежишь ему…

Шептала женщина, словно заклинание древнюю индуистскую молитву, уходя в иной мир, в котором видела себя юной Ситой, вышедшей ясным весенним днём из борозды, прорытой золотым плугом Великого Брахмана. Это был Рам…
Октябрьской осенней ночью по прошествии трёх полных лет посвящения, случилось ей волшебное видение – позвало в далёкое мятежное будущее. Как будто раскрылись хрустальные кристаллы и Рам вышел к ней из саркофага. Был он облачён в форму, которую она уже где-то видела и сердце Ситы замерло. Рам был русоволос, подстрижен, так как это принято в Большом Мире по обе стороны от Гиндукуша. Глаза его были цвета осеннего неба, а вот лица, как ни старалась Сита рассмотреть не смогла, но поняла – ещё не время.
– Идём со мною, Сита, – молвил Рам, беря её за руку. – Я знаю, кого ты хочешь во мне увидеть. Потерпи, придёт такое время. Минули тысячелетия с тех пор как наш народ пришёл из холодных северных лесов и расселился за горами на тёплой солнечной равнине между Индом и Гангом. Мир изменился и ныне угрожает гибелью нашей цивилизации. Мы выступаем в большой поход и поведём народ на Север, в земли далёких предков тех, кто верит в духовное совершенство, туда, где наша древняя прародина.
– Прости, Рам, я не знаю, что со мной происходит! Я потерялась во времени! Скажи, какой сейчас год, век, тысячелетие и о каком походе ты говоришь? – взмолилась Сита, потрясённая преображениями, которые случились с ней. – Наконец, я ли я! – осматривала себя Сита, удивительно помолодевшая. Исчезли седина, морщинки, глаза светились молодостью и небесной синью, а вместо сари на ней комбинезон красиво сшитый из ткани приятных тонов, напоминавших цвет осенней степи, по которой мчится во владения Индры и Шачи неутомимый «Цундап»…
– Заканчивается 7610 год , который хронисты отметят в новых, сложенных в эти страшные годы ведах, как Год Исхода, – ответил ей Рам на первый вопрос.
«Боже! Неужели я провела в этих стенах полтора века!» – промелькнула и угасла в сознании Латы удивительная мысль. Нет, она – Сита! она рядом с Рамом! Она служит Богу и время не властвует над ними!
– Ты ли это ты? – Задал ей Рам вопрос, готовясь на него ответить. – Мы живём в наших детях, внуках, правнуках, потомках, наследующих нашу плоть и кровь, наше сознание, память и дух. Наши предки, ты – Лата и я – Рам навсегда остались в ином мире, в чреве гор. Мы же, потомки их. Идём со мной и ничему не удивляйся. Ты – Сита, я – Рам. Мы любим друг друга. Идём, Сита!   
Гасли звёзды. С гор спускалась влажная прохлада, а на востоке разливался малиновый рассвет. Внизу на предгорной равнине начиналось движение.
– В нашей колонне миллион ковчегов, – продолжил Рам. –  Сегодня первый день весны и с океана раньше времени пришёл губительный для нас муссон. Мы выступаем на рассвете. Небесные светила, Боги, Души предков, вселяют в наши сердца мужество, благословляют в путь. Отныне все мы воины! Идём, Сита! В древних сутрах Ригведы заложен великий смысл:

«Счастливы кшатрйи , которым дается праведный бой, внезапно открывающий путь в Сваргу »….

– Идём, Рам! – воскликнула Сита и решительно вошла в будущее…

*
В первый день месяца Вишну , когда начнется этот Исход, участник его, хронист Видхи-Бхакти-Вишрамбха , многие месяцы иссушавший тело суровыми постами во имя просветления мыслей, станет слагать из священных Сутр  новую, Великую Веду, закончив которую, уйдет навеки в Нирвану ….
И ляжет эта Пара-Таттва  когда-нибудь рядом с древними Авестой и Ригведой  на полочку из душистого сандалового дерева в Главной библиотеке еще не выстроенного Храма у подножья горы Меру  на светлой прародине «тех, кто верят в духовное совершенство» – арьи …

* *
Уже в сумерках, когда в стремительно черневщих небесах блеснул луч Священного Ориона, передовые части харьянцев форсировали Аракс и вошли в непосредственное соприкосновение с противником на подступах к мощным железобетонным сооружениям, через которые не могли пройти вездеходы.
Бесчисленные цепи воинов в непроницаемых защитных комбинезонах и сферических шлемах, укрывавших, помимо головы, миниатюрный и сверхбыстрый электронный мозг с самой совершенной системой ориентации в любой среде, заполнили гигантское поле боя от моря до моря.
Таких сражений, когда в одночасье в жестоком бою сходились лицом к лицу миллионы воинов, Мир еще не знал. Нечто подобное происходило разве что около двух веков назад, да мало кто помнил о том.
Ожесточенные сражения с упорным противником продолжались до глубокой ночи. По всему фронту шириной в сотни миль шел беспощадный бой, переходивший в жестокую рукопашную схватку. И не только глубокие ранения, но и разрыв защитного комбинезона грозил бойцам смертью. Тяжелая атмосфера из ядовитых газов и радиоактивных осадков, царившая над полем боя, жадно пожирала свои жертвы.
Стремясь преодолеть упорное сопротивление мощных телами иберийцев и левантийцев, гибкие и невысокие харьянцы, запели через динамики, усилившие слаженные голоса, древние религиозные гимны, вытеснившие с поля битвы все прочие беспорядочные звуки.
Стройное пение миллионов голосов многократно укрепило их силы и повергло противника в панику. Враг бежал, и харьянцы, топча тела поверженных, вышли к подножью мощных укреплений, протянувшихся от моря до моря.
В сторону победителей из-за высоких стен, прозванных «Зубами Дракона», устремился шквал ракет и снарядов, угрожая смести сотни тысяч воинов передовых цепей. Навстречу им поднялся не менее мощный ракетный щит, и мириады горящих осколков, сотрясая Вселенную, обрушились на головы бойцов, спешно укрывавшихся в бронированных вездеходах, подтянувшихся к стенам.
Иссякли ракеты, утих первый шквал. Титаническая битва в небесах на мгновенье угасла, а затем переместилась за «Зубы Дракона». С подтянувшихся по освобожденному пространству передовых вездеходов сошли команды саперов и санитаров. Первые приступили к минированию стен, чтобы опрокинуть их направленными взрывами и двигаться дальше, вторые принялись собирать тела убитых и раненых харьянцев и уносить их в чрево ковчегов-вездеходов. Врагов не собирали. Гусеницы вездеходов перемалывали их тела, вдавливая в испепеленную землю, превращая недавнее поле боя во вселенское кладбище…
Вслед за ударной войсковой группой широкой полосою в несколько десятков миль двигалась нескончаемая колонна вездеходов, конец которой терялся где-то в предгорьях Гиндукуша. В чревах тех могучих вездеходов с ядерными реакторами-двигателями, словно в доисторических ковчегах, разместились сотни миллионов харьянцев. Так начинался Великий исход с родины, умиравшей от несших неумолимую смерть муссонов; исход с земли, на которой их предки прожили несколько тысячелетий, на свою древнюю прародину в Страну Полярной Звезды…
Частью этого грандиозного сражения, какого еще не знала Брахманда  со дня своего сотворения и которое в новой Великой Веде назовут «Последней Войной Цивилизаций», управлял Видхи-Кшатрйи  Первого ранга Рам Кшастри.
В его утомленном мозгу эпизод за эпизодом проплывал весь этот первый день похода, в который удалось пройти свыше ста миль, отделявших границу от мощных укреплений прозванных «Зубами Дракона». Несметное число ракет и снарядов были успешно сбиты силами ПВО перед фронтом продвигавшихся весь день вездеходов, и серьезных потерь вплоть до битвы на подступах к «Зубам Дракона» не было. Харьянцы выигрывали битву в воздухе и ближнем космосе. Эта победа стала триумфом харьянских математиков и созданных их гением сверхкомпьютеров.
Из дальнего космоса сквозь плотные облака пыли и дыма едва просматривалась упорно ползущая, словно гигантская трехглавая огненная змея, бронированная колонна вездеходов на сверхнадежных гусеницах с ядерными реакторами-двигателями. Подобных вездеходов не имели армии противника, и теперь им нечего было противопоставить гению харьянских инженеров.
Перед колонной и с ее флангов от горизонта до горизонта бушевало море огня, в котором сгорали, падая с небес останки ракет и авиационных эскадрилий противника, пораженные самыми совершенными средствами ПВО, явившимися еще одним триумфом харьянских ученых.
А за всеми этими военными успехами лежали аскетизм, жертвенность и упорный труд всех харьянцев, отказавшихся от сытной и комфортной жизни ради сохранения своей цивилизации, своего рода.
Прильнув к мониторам и затаив дыхание, с замиранием сердца следили за гигантской огненной змеей – карающим трехглавым «драконом», сползавшим в трех направлениях с Гиндукуша и Гималаев, все те, кто вызвал его своими преступлениями, и те, кто молчаливо потворствовал им, предпочитая наслаждаться пороками, расплодившимися до невероятных размеров.
Когда на теле «дракона» кое-где вспыхивали яркие точки, означавшие, что от попадания крупной ракеты, пробившейся сквозь стену заградительного огня, сгорал вездеход и вместе с ним рассыпались на атомы сотни людей, укрывшихся в его чреве, обезумевшие зрители с сатанинским удовольствием выли от восторга, радостно потирали потные ручонки, жадно пили и жевали, не смея оторвать от экранов своих мониторов воспаленных азартных глаз, словно это была не ужасная смерть, а какое-то фантастическое спортивное состязание…
Что это, если не библейский Армагедон? ….

4.
В первый выходной день они всей семьей, включая Любу и Ирочку, дождавшись старших детей из школы и пообедав, встретились с Ольгой Леной и Игорьком и отправились на метро в Парк культуры и отдыха имени Горького, на только что залитый каток. В конце ноября смеркается рано, но аллеи парка хорошо освещались гирляндами из разноцветных лампочек, и москвичей, выбравшихся семьями на первый лёд после короткого субботнего рабочего дня, с каждым часом становилось всё больше и больше. Играла музыка, разносившаяся мощными динамиками по всему парку, шёл мелкий снежок, было умеренно морозно, а побелевшие ели, кое-где выступавшие из полумрака, создавали предновогоднее настроение. За порядком на ледовых аллеях парка следили милиционеры, в основном молодые улыбчивые парни, нёсшие службу на коньках, катаясь вместе с москвичами, а в палатках, установленных по краям аллей продавали горячий чай с пирожками. 
Часов в восемь вечера собрались домой, сменив в раздевалке коньки на ботинки и одев пальто. Дети, накатавшиеся на коньках до усталости, уже мечтали о поездке на дачу в новогодние каникулы, мечтали о лыжных прогулках в лесу, катании на санках с горок. 
Во второй, воскресный день, той же большой кампанией, оставив бабушку на хозяйстве, ходили в кинотеатр «Таганский»  смотреть по желанию детей повторный показ замечательного фильма «Два капитана» .
В воскресение перед пятнадцатичасовым сеансом в фойе кинотеатра играл эстрадный оркестр, несколько зажигательных песен исполнила молодящаяся певица в длинном платье из чёрного бархата, а затем желающие пары танцевали танго и фокстрот, оставив верхнюю одежду на стульях, расставленных по периметру зала. Детей напоили лимонадом и купили им мороженое, затем после звонка все прошли в зрительный зал и разместились в пятом ряду.   
Ольга Милославовна и Люба уже знали, что на следующий утро, до того, как проснуться и станут собираться в школу дети, к дому подъедет служебная машина и Руса, без вещей с одной лишь дамской сумочкой, уедет и возможно надолго, а куда – сказать не имеет права.
Неизвестно откуда, но старший сын Богдан догадался, что мать вместе с ними последний день.
– Мама, ты уезжаешь? – шёпотом спросил Богдан, когда заиграла музыка, и начался документальный киножурнал «Новости дня». Показывали поросший тайгой высокий берег Енисея и огромные самосвалы, сбрасывающие в реку многотонные гранитные глыбы на месте строительства очередной гидроэлектростанции. Минутой позже, киножурнал знакомил зрителей со строительством крупнейшего в мире атомного ледокола «Ленин» , и средний сын, одиннадцатилетний Генрих, посещавший вместе со старшим братом судомодельный кружок в районном «Дворце пионеров»  и мечтавший стать кораблестроителем, захлопал от восторга в ладоши.
В судомодельном кружке Богдан заканчивал строительство модели крейсера «Варяг» , начатое в конце восьмого класса, и в другом кружке занимался шахматами, а Генрих приступил весной к работе над моделью сторожевого корабля и после возвращения в Москву жаждал её продолжения. Так что было где ребятам потрудиться руками, поучиться мастерству в работе с деревом и металлом. 
Подвижная и способная к танцам Лада посещала хореографию, а теперь ещё мечтала  о кружке рисования. Руса побаивалась, справится ли девочка, не окажет ли увлечение живописью пагубное действие на успеваемость в школе?…
– Да, Богданушка, – прошептала Руса старшему сыну на ухо. – Хотела тебе сказать, да сам спросил. Ты, Богдан, остаёшься в доме старшим мужчиной. Слушайся бабушку и помогай тёте Любе. В школе обращайся за помощью к тёте Оле, помогай детям в учёбе, особенно Ирочке –  у неё новая школа, и Ладе – она у нас младшенькая, ей труднее всех. Понял меня, сынок?
– Мама, а куда ты едешь?
– Я, Богданушка, и сама этого не знаю, но постараюсь вернуться, как только управлюсь с делами, – Руса поцеловала сына в щёку и они стали смотреть фильм, переживая за его героев: полярного лётчика Саню Григорьева и его любимую девушку Катю Татаринову. 
Чтобы дочь лучше видела, Руса посадила Ладу на колени. Девочка прижалась к маме и широко раскрытыми глазами, впервые, в отличие от старших братьев, уже смотревших фильм, окунулась в увлекательную историю бездомных детей, из которых выросли настоящие люди и один из них, как и её папа стал лётчиком.
Руса время от времени целовала девочку в головку, и, ощущая её тепло, грустно улыбалась, не успевая следить за ходом действия на экране. В мыслях она была уже далеко, охваченная волнением от предстоявшей встречи с Воронцовым, а в том, что она разыщет его, не сомневалась. Она была обязана сделать это, после последней, беседы-напутствия с генералом Калюжным, куда явилась при «полном параде».

*
Николай Иванович придирчиво осмотрел со всех сторон и обнюхал майора Соколову, одобрительно отметив:
– Класс! Вы, Елена Васильевна, выглядите лучше, чем Мерилин Монро!
– Мы в основном работали над образом Марлен Дитрих , – уточнил Потапов. – Елена Васильевна значительно выше американки ростом.
–  Дитрих, так Дитрих, – согласился Калюжный, отметив про себя, что не слишком-то красивая на лицо немецкая актриса и в подмётки не годится Елене Васильевне, то есть Элизабет Джонсон. – Не переусердствовали ли?  Ведь к такой красавице будет повышенное внимание, – выразил сомнение генерал, любуясь красивой женщиной, которую знал с сорок первого года. 
– На этом и строится весь расчёт, товарищ генерал. Как иначе выманить этого Смита из его лежбища? – то ли пошутил, то ли сказал серьёзно полковник Потапов.
– Ладно, товарищи, вам виднее, – вновь согласился генерал.
– Как с языками?
– Миссис Джонсон, урождённая Фогг, англичанка. Английский язык Елены Васильевны безукоризнен. Лингвисты поработали с ней над американизмами, думаю, что этого достаточно, она ведь не коренная американка. Немецким Соколова владеет в совершенстве, но будет скрывать это, больше слушать и меньше говорить, – пояснил полковник Потапов.
– Всё ли в порядке с вождением автомобилей? – напомнил генерал.
– С Еленой Васильевной провели несколько занятий по вождению легковых автомобилей: американского «Форд» и немецкого «Мерседес». Кроме того, для неё были подготовлены планы основных городов, включенных в схему предстоящей операции. Елене Васильевне было предложено на выбор, отправиться в командировку на Запад в паре с сотрудником Управления по Ленинграду капитаном Робертом Торсоном, настоящим негром. Родители его перебрались в СССР из США в начале тридцатых годов. По легенде Торсон должен был исполнять роль телохранителя и водителя богатой американки, но Елена Васильевна отказалась,  – доложил Потапов.
– Да, товарищ генерал, одной мне будет проще. Излишнее внимание окружающих будет привлекать товарищ Торсон, чернокожий двухметровый гигант, – пояснила Калюжному Руса.
– Хорошо, ваши возражения приняты, – согласился генерал и удовлетворённый подготовкой Соколовой, обратился к ней с длинным напутствием:    
– Елена Васильевна, мы очень рассчитываем на вас. Этих мистеров «Смитов», к тому же медиков, в Англии оказалось великое множество. По Германии, откуда он прибыл в Югославию и где возможно работает в британской зоне оккупации, информация закрытая и работать ещё тяжелее. Дела идут не так скоро, как того требует руководство. Мы согласились с вашими пожеланиями. Начните с северной Германии. В Гамбурге вы уже работали. Тогда шла война, и свирепствовало гестапо. Было гораздо опаснее. Но и сейчас следует действовать предельно осторожно. Германия кишит агентами всяких разведок от ЦРУ до «Моссада» , агенты которого рьяно разыскивают военных преступников, обвиняемых в холокосте . 
Документы ваши в полном порядке, «легенда» хорошо продумана и тщательно разработана. В средствах вы не стеснены. На счетах Элизабет Джонсон лежат немалые суммы в указанных банках Германии, Франции, Англии и Швейцарии. Пользуйтесь ими по своему усмотрению. Дело особой важности и под контролем аппарата ЦК. Тот человек, из русских предателей, воевавший на стороне Германии, который скрывается под именем британского подданного Смита, представляет большую опасность для страны, в том случае, ели передаст некоторые очень важные материалы средствам массовой информации на Западе. Он нам необходим здесь и как можно раньше. В противном случае он должен навсегда замолчать…–  жёстко отметил генерал.
– Как только вы обнаружите его местонахождение, немедленно дайте знать через наших людей в Гамбурге, Франкфурте или в Мюнхене. Их адреса, явки и пароли вам известны и я надеюсь, что память вас не подведёт…
– Не подведёт, товарищ  генерал, вытянувшись в струнку, по-военному чётко ответила Руса.
Она стояла между полковником и генералом. Оба Николаи: Потапов – Кузьмич, Калюжный – Иванович. Сама догадалась заказать желание, то же самое, сокровенное, что и в ту ночь, когда оказалась между двумя Ольгами: свекровью и близкой подругой.
Минутой спустя, Потапов простился с ней, пожал руку и пожелал удачи. Она осталась с Калюжным в его кабинете. Генерал сообщил Потапову, что намерен дать ей последние инструкции.
– Наконец-то мы остались одни, по-дружески перейдём на «ты» и я стану звать тебя, как в кругу семьи, – изрядно волнуясь начал Калюжный. – Переживаю за тебя, Руса. Задание непростое, не пойму почему ты не отказалась. Твою кандидатуру наметил Снопов, но я смог бы отстоять тебя.    
– Ты и Ольга – два моих старых дорогих товарища. Вы стали для меня родными и я себе не прощу, если с вами что-то случится по моей вине. За Ольгу я спокоен. У неё замечательная профессия и хороший муж.
– Можешь, Николай Иванович, быть спокоен и за меня, – улыбнулась Руса. – Всё закончится хорошо, я обещаю. Сердце, а оно меня никогда не обманывало, подсказывает, что всё будет хорошо. Я готова к работе в Германии. К тому же интересно посмотреть на знакомые места.
– Как думаешь, Руса, Анна Скворцова ничего не утаила от нас?
– Думаю, что нет. Какой смысл ей что-то скрывать, – ответила Руса.
– Смысла действительно нет, – разминая папиросу, задумчиво молвил Калюжный. – Можно я закурю?
Руса чувствовало, что на душе у генерала было неспокойно, что-то его мучило.
– Кури, Николай Иванович. Я не боюсь дыма, к тому же привыкаю курить сама. Приходится терпеть. Богатая американка Элизабет Джонсон, роль которой мне придётся сыграть, непременно курит. Руса достала из сумочки красивую коробку дорогих дамских сигарет «Dunhill»  и дамский мундштук из чёрного дерева инкрустированный янтарём. Вставив длинную сигарету в мундштук, элегантно щёлкнула зажигалкой в позолоченной оправе и, прикурив, выпустила из ярко накрашенных губ кольца ароматного дыма. От её роскошных волос, осветлённых и подкрашенных в стиле Дитрих до цвета чайной розы, свободно лежавших на оголенных плечах красного декольтированного платья, исходил тонкий волнующий аромат французских духов.
Калюжный, куривший «Казбек», залюбовался ею.
«Воистину американская миллионерша!» – подумал он и спросил: – с загаром не переборщили? 
– Элизабет Джонсон живёт на два дома – в пригороде Нью-Йорка и пригороде Лос-Анджелеса, после смерти мужа избегала журналистов и фотокорреспондентов, которые со временем потеряли к ней интерес. Круг друзей и подруг  Элизабет ограничен, и никто толком не знает где она находится в настоящий момент, на восточном или на западном побережье . 
Согласно легенде миссис Джонсон прилетела в Европу из Лос-Анджелеса, где её вилла расположена на берегу океана и где всегда солнечно. Элизабет любит загорать и купаться в океане, следовательно её лицо и тело покрыто загаром, а загорелые голубоглазые блондинки просто неотразимы, – улыбнулась Руса, напоминая генералу об образе жизни своей героини. – На улицах, в метро, в магазинах, в кинотеатрах москвичи обращают на меня внимание, бывает, что делают комплименты по поводу загара, не типичного для бледных в эту пору москвичей. Отвечаю, что отдыхала под Ашхабадом.
В Европе тоже будут задавать подобные вопросы, а ведь я прилетела в Швецию из Калифорнии. Так что, Николай Иванович, без загара никак нельзя. Пришлось провести несколько часов под кварцевыми лампами за чтением американских, английских и немецких газет, – доложила генералу майор Соколова, преображённая в элегантную американскую миллионершу. 
– Молодцы! Хорошо поработали, – согласился Калюжный, адресуя похвалу Потапову и всем, кто поработал с Русой над образом американки.
Генерал ещё раз внимательно осмотрел Русу.
– Что-то не так? – спросила она.
– Да нет, товарищ майор, всё так и всё же… – после продолжительной паузы, Калюжный продолжил:
– Это между нами, Руса. Информатор сообщил, что ты встречалась две недели назад с Анной Скворцовой в детском магазине «Звёздочка». Может быть в неофициальной обстановке она чем-то дополнила свои показания?
– Нет, – незаметно подавив волнение, ярко улыбнулась Руса, удобно разместившаяся на диване, – у нас, Николай Иванович, дети и им время от времени надо покупать одежду. Растут. Вот и обсудили новинки детской моды. Скворцова приходила с сыном. Всего четыре годика, очаровательный мальчишка! Кстати, её родители, у которых она остановилась, живут неподалёку от нас, в высотке на Котельнической набережной. Наверное, уже уехала в Югославию. Очень порядочная женщина. 
–  Нет, не в Югославию. Мужа Скворцовой направили на работу в другую страну.
– Вот как! – искренне удивилась Руса, – Куда же?
– В тихую и спокойную. В Афганистан .
– Это никак не связано с делом мистера Смита? – насторожилась Руса. – Возможно Смит «вышел бы на неё» ещё раз, а в Афганистане это будет невозможно.
– Не думаю. Хотя в МИДе тоже хватает перестраховщиков. Впрочем, муж Скворцовой переведён в Кабул с повышением, – добавил Калюжный и сменил тему беседы:
– Как устроились Лебедевы? Ты была в их новой квартире?
– Забегала. Квартира трёхкомнатная, на трётьем этаже. Мебель казённая, но Василий и Ольга не хотят что-либо менять. Мечтают жить в Ленинграде. Василию до пенсии ещё лет пять, а с выслугой, считая военные годы и службу в Заполярье, полный порядок. Тридцать лет уже выслуги у Василия Владимировича, и это в сорок лет от роду!
Собиралась Ольга устроить новоселье и вас с супругой пригласить, Николай Иванович, да Василий опять срочно вылетел в Североморск. Так что отложили. Встретитесь на новоселье уже без меня, – искренне сожалела Руса.
– Не хочет быть Ольга адмиральшей, – иронично покачал головой Калюжный.
– Не говорили мы с ней на эту тему, Николай Иванович. Я вот генеральша, да что с того…
– Прости, Руса, – извинился Калюжный и бросил в пепельницу погасшую недокуренную папиросу.
– Ольгу помню совсем юной, безумно красивой и одухотворённой дёвчонкой Наверное, Руса, такой же и ты была в том счастливом возрасте.
– Да ведь я всего-то на два года старше её, – улыбнулась Руса.
– Когда я познакомился с тобой, шла война. Ты была уже взрослой и замужней женщиной, у тебя родился сын. А Ольга в июне сорокового года была ещё девчонкой. Пришла с вещами на заставу, забралась с солдатами в грузовик, а у самой ни документов, ни свидетельства о браке со старшим лейтенантом Игорем Лебедевым. Знала бы она скольких нервов и сил стоило мне замять ту историю с гибелью старшего лейтенанта Чвания, свидетелем которой была Ольга. Подлецу – по заслугам, да ведь и она и Игорь могли попасть под такие жернова, что даже страшно подумать… 
Руса почувствовала что следует, наконец, посвятить Калюжного в историю с корреспондентом «Ассошиэйтед пресс» Арнольдом Балтимором. Откладывала до последнего, оберегая Ольгу, да дальше откладывать было не куда.
– Николай Иванович, помнишь нашу встречу летом сорок пятого года в Витбурге. Я прилетела из Москвы, а ты и Ярослав встречали меня на аэродроме?
– Конечно помню, Руса. У меня хорошая память, особенно на такие радостные встречи. Потом было запоздавшее известие о гибели мужа Ольги и большое горе…
– В смерти Игоря Лебедева, направлявшего руку женщины-снайпера, повинен некто Алекс Мяаге – майор эстонских «Ваффен-СС». Помните это имя? – спросила Руса.
– Что-то припоминаю, – напрягая память, ответил Калюжный.
– В августе этого года во время Московского фестиваля молодёжи и студентов я видела человека похожего на него с особыми приметами: изуродована левая половина лица и отсутствует левая рука, ампутированная по плечо Я увидела его среди иностранных журналистов. Потом просмотрела картотеку. На Мяаге у нас ничего не было. Просмотрела данные на аккредитованных иностранных журналистов, нашла его фото и имя корреспондента. Это корреспондент агентства «Ассошиэйтед пресс» Арнольд Балтимор.
– Почему ты не доложила мне об этом сразу же? – спросил Калюжный.
– Я никогда не видела его прежде. Знала только по описаниям Ольги и приметам, а через два-три дня иностранные журналисты начали покидать страну. Мне удалось получить копию фотографии Балтимора в нашей фотолаборатории. Ольге показала фото две недели назад. Она признала в человеке на фотографии Алекса Мяаге. Понимаю, что я поступила не верно, но как говорится: «что есть – то есть». Это был его первый визит в СССР. Для мистера Балтимора поездка по стране прошла удачно, следовательно он захочет её повторить и не исключено, что побывает в Эстонии. Там найдутся люди, которые его опознают.
Вот, Николай Иванович, и появился у тебя повод заглянуть к Ольге. Она расскажет подробности о своём старом знакомом, повинном в гибели мужа, а также о его товарище, который понёс заслуженное наказание, отбыл срок в лагере и возможно уже вернулся на родину, в Эстонию, – закончила Руса.
Калюжного охватило сильное волнение. Пытаясь скрыть свои чувства, он принялся молча расхаживать по кабинету, подошёл к окну, поправил штору, раскрыл портсигар, вновь закурил, сломав от волнения первую папиросу. Вернулся к столу и молча сел лицом к Русе. Взгляд его пока не сулил ничего хорошего, но Руса знала, что это не надолго. Николай Иванович был отходчив, но всё же…
– Николай Иванович, я вижу, что ты чего-то не договариваешь или же чего-то ждёшь от меня. Первое или второе? – спросила Калюжного Руса. Голос её дрожал от волнения.
– Второе, Руса, второе. Много лет я собирался с духом, хотел поговорить с Ярославом, – не без труда, очевидно собираясь с духом и в этот раз, начал генерал Калюжный. – Не пришлось…
– О чём же ты, Николай Иванович, хотел поговорить с Ярославом? – вся напряглась Руса.
– О тебе. Никак не решался. Что ж, расспрошу тебя сейчас. Кто знает, что ждёт нас…
– Загадками говоришь, Николай Иванович. Можно ли говорить в этих стенах? – Руса окинула взглядом просторный кабинет генерала.
– Можно, – успокоил её Калюжный. – Вопросов я тебе задавать не стану. Расскажи о том, что посчитаешь нужным. – Калюжный встал, прошёл к окну, подвинул штору  и приоткрыл форточку. При этом ему пришлось вытянуться во весь свой немалый рост. С улицы потянула приятной свежестью. В Москве было минус пять и шёл снег.
– В августе сорок четвёртого года я побывал на твоей и своей родине – в недавно освобождённой Белоруссии, побывал на Двине под Полоцком, на месте деревеньки Гореличи, – Калюжный внимательно посмотрел на Русу, однако тревоги в её глазах не заметил. 
– Хорошо держится! – подумал он, – Бровью не повела.
– У генерала не было ни малейших причин не доверять Русе, Однако, он знал о ней далеко не всё, а возможно, почти ничего. 
– Мне удалось разыскать родственников Алёны Ольшанской, которые ушли в партизанский отряд и выжили. Прости, Руса, я показал им твою фотографию…
– Довольно, Николай Иванович, – остановила генерала Руса. – Понимаю, какую ответственность берёшь на себя.
– Головой отвечаю, – подтвердил Калюжный. На сердце у генерала полегчало.
– Слушай, Николай Иванович. Ярослав тебе уже ничего не расскажет. Слушай и ничему не удивляйся. Постараюсь быть краткой.
В Белоруссию я прилетела вместе с Ярославом на польском истребителе в сентябре 1939 года. Села к нему в кабину возле деревни Пилкоппен, которая находится на Куршской косе. Теперь она носит название посёлок Морское.
– Так ведь это бывшая территория Германии! – не выдержав, перебил Русу Калюжный.
– Да, я прилетела из Германии, в которой оказалась в декабре 1936 года. Документы на имя погибшей в огне пожара белорусской девушки, Ярославу помогли достать председатель сельсовета и директор школы, имён которых я не знаю.
– Родственники девушки рассказали мне, что она погибла во время пожара, – подтвердил взявший себя в руки Калюжный. – Я просто не знал, что мне делать…
Так кто же ты, Руса? Неужели немка? Назови своё подлинное имя и фамилию.
– Нет, я не немка. Фамилию мне свою дал Ярослав, другой у меня не было, а Руса – моё истинное имя!
Прости, Николай Иванович, рассказать тебе раньше или описать в анкете своё происхождение я просто не могла.
– Да, товарищ майор Соколова, в трудное положение ты меня поставила, – признался генерал Калюжный, потирая крупный лоб и мучительно думая, как ему теперь поступить. Доложить начальству – значит погубить и себя и Русу, а потому следовало молчать. Кабинет Калюжного был «чист». Никакого прослушивающего оборудования в нём не было.
«Зря я вызвал её на откровение» – мучился Калюжный: «Уж лучше ничего не знать. Но ведь и её не в чем упрекнуть. Образцовый, верный родине офицер…»
– Скажи хоть, какого ты роду-племени? – пытался пошутить обескураженный генерал.
– Вспоминай, Николай Иванович, сентябрь пятьдесят шестого года, – с облегчением вздохнула и улыбнулась Руса. Калюжный достойно перенёс удар от её признания.
– Сентябрь? – удивился Калюжный. – В Сентябре прошлого года мы с тобой побывали в Египте, осмотрели  место где будет построена Асуанская плотина , плавали на катере  по Нилу. Было жарко. Солнце палило невыносимо, а ты отказалась о панамы. Причём здесь это?
– Я очень хотела побывать в тех местах и не без труда добилась своего включения в состав советской делегации. Работала переводчиком. Помогло хорошее знание английского языка, которое поможет мне и на этот раз.
– Не могу забыть, какими восхищёнными глазами смотрели на тебя египетские товарищи! – сделал Русе комплимент Калюжный.
– А я вот совершенно не обращала на них внимания. Помните, как мы мчались на быстроходном катере по Нилу?
– Конечно же помню! Ты с таким вниманием всматривалась в скалистые берега, что забыла обо всём. Что-то шептала, совсем не по-английски и даже не по-русски, совершенно не обращая внимания на наших заскучавших египетских товарищей. Я было подумал, что ты перегрелась на солнышке. Что ты нашла в тех скалах?
– Я читала молитву. Где-то за этими скалами по берегам Великой реки, воды которой скоро покроют их, лежит моя малая родина, а в Германию в возрасте шестнадцати лет меня вывез Генрих Браухич. Он погиб в сорок втором году. В честь него я назвала Генрихом младшего сына.
– Вот это да! – ахнул Калюжный. – Ну ты даёшь, товарищ Соколова! Так ты стало быть египтянка? Такого – не ожидал! Совершенно не похожа! Истинная славянка, что бы ты мне не говорила. Ни за что не поверю!
– Страна Нила не всегда была населена теми людьми, которые живут в ней сейчас. Не они возвели пирамиды, не они открыли миру Сфинкса, – задумчиво молвила Руса. – Это всё, Николай Иванович, что я могу тебе рассказать сейчас. Вернусь – расскажу поподробнее. 
Вот и доверила она свою тайну Калюжному, а впереди путь к новой тайне, которую ей предстоит сохранить.

*
Руса очнулась от непростых мыслей. Вторая серия кинофильма, которого она не увидела, занятая своими мыслями, была в самом разгаре. Полярный лётчик Григорьев торпедировал германский рейдер, прорвавшийся в Советскую Арктику, и приводнился возле берега неизвестного острова…
Сидевшая у неё на коленях Лада не отрываясь, смотрела на экран. Руса взглянула направо. Богдан и Генрих, а за ним Ирочка, Люба, Лена и Игорь все пребывали во власти захватывающего фильма. Руса облегченно вздохнула и улыбнулась. Взглянула налево и в сумраке кинозала встретилась глазами с Ольгой.
– Да ты, милая моя где-то далеко-далеко, – прошептала Ольга. 
– Далеко, Оля, очень далеко, – ответила Руса так тихо, что никто другой не мог её слышать, только Лада, словно чувствуя состояние мамы, ещё сильнее прижалась к ней.
– У нас замечательная семья, – подумала она. – Справятся родные. Если б вы знали, как мне тяжело покидать вас, милые мои… 



















Глава 4. С богом!

«Русь течёт к Великой Пирамиде,
В Вавилон, в Сады Семирамиды,
Есть в избе, в сверчковой панихиде
Стены плача, жертвенник обиды».
Николай Клюев, русский поэт.

1.
Для нормальной жизни человеку необходимы близкие люди, которых так не хватало Воронцову. Дочь далеко и у неё своя жизнь. Друзья у дважды овдовевшего мужчины, которому уже за пятьдесят, на новом месте так и не появились. С Мерилин Кроуф ничего не вышло – не сошлись характерами. Впрочем, она не долго оставалась в одиночестве и закрутила роман с врачом из другого отделения. На неё Воронцов не в обиде, дай ей бог удачи. Мимолётная встреча и недавнее знакомство в Любляне с двоюродной сестрой Анной не имело продолжения, они не имели права даже на переписку. Оставались только престарелые родители покойной Хельги, к которым потянулся Воронцов, приезжая по выходным дням в не чужой для него Киль.
Известие о том, что Шарлота с младшими детьми вернулась из Южной Америки в Германию, Воронцова очень обрадовало, а смерть Хорста расстроила до слёз. Не стало близкого человека, который был для него словно родным братом. Чего Воронцов никак не ожидал, так это того, что Шарлота с младшими детьми поселятся в Восточной Германии. Жили они совсем рядом, в каких-то пятидесяти километрах. Однако за непроницаемой границей социалистического лагеря, как именовались страны Восточной Европы и Азии – союзники его родины России, звавшейся теперь СССР, они для Воронцова были недоступны.
Неделю после первой встречи с четой Боровски, Воронцов был сам не свой. Жалел покойного Хорста и овдовевшую Шарлоту. Мучили разные мысли, очень хотелось встретиться с Шарлотой, которой никак не мстили немецкие коммунисты, правившие Восточной Германий, а сыну позволили учиться в СССР, да ещё в Петербурге – родном городе Воронцова, который большевики переименовали в Ленинград.
После героической обороны бывшей столицы Российской империи, окружённой, но не покорившейся врагу, Воронцова уже не раздражало её новое имя Ленинград. Не раздражало его и имя другого города-героя на Волге, о твердыни которого разбились лучшие германские армии. Этим городом был Сталинград, именем которого стали называть улицы и пощади в столицах европейских государств , а английский король подарил городу выкованный лучшими мастерами Англии меч – дар от народа Великобритании , следовательно и от него, Воронцова, являвшегося согласно документам британским гражданином Ричардом Смитом.
Вместе с довоенными воспоминаниями о семье Вустров, ожили воспоминания об удивительной девушке Русе, которую он, что греха таить, любил и сохранит это прекрасное чувство до конца своих дней…
«Где ты, милая девочка Руса? Да нет, уже не девочка, женщина в самом цветущем возрасте. Тебе уже тридцать семь…» – размышлял Воронцов: «Ведь я даже не знаю ни твоего имени, которое вероятно совсем другое, ни фамилии. Окажись я, к примеру, в СССР, смогу ли разыскать тебя? Это вряд ли, да и зачем терзать своё и твоё сердце…»
К воскресному дню, когда, созвонившись с фрау Боровски, Воронцов собрался в Киль навестить стариков, созрела, наконец, одна мысль, которую захотелось исполнить незамедлительно.
Боровски снимали маленькую двухкомнатную квартирку в историческом центре города на тихой улочке Кютерштрассе всего в нескольких кварталах от Хоспиталштассе, где в годы войны располагался центральный госпиталь Кригсмарине, в котором служил Воронцов. Пройтись по этим тихим улочкам, восстановленным после чудовищных разрушений, нанесённых городу англо-американской авиацией, сбросившей в 1944 – 1945 годах на вторую по значению базу Кригсмарине десятки тысяч бомб, было приятно в любое время, тем более сейчас, когда рядом жили и ждали его не чужие люди.
Старики встретили Воронцова дома, словно родного сына, и обращались к нему, как к младшему, и только «на ты».
Звонить в Восточную Германию Боровски не могли, но фрау Бригитта, регулярно переписывалась с Шарлотой – других близких родственников у стариков не было. Воронцов попросил свою бывшую тёщу дать Шарлоте от себя весточку, но сделать это следовало очень осторожно.
– Письма из Западной Германии в Восточную просматриваются, то же самое происходит с письмами, которые приходят к нам от Шарлоты. Не повредит ли это тебе, Серж? Ведь только мы знаем, твоё настоящее имя. Для других ты господин Смит, англичанин. Как же мы о тебе напишем? – засомневался герр Иоганн, которого поддержала осторожная фрау Бригитта.
– Следует, как бы вскользь, написать, что вам повстречался муж Хельги и он выражает глубокое соболезнование супруге покойного и его детям в связи с кончиной Хорста, о которой ничего не знал. Только это, и Шарлота поймёт о ком идёт речь, –  предложил Воронцов.
– Так и сделаем, – согласились супруги Боровски, а фрау Бригитта тут же уселась сочинять письмо. Обед в честь визита зятя, был готов, так что пусть мужчины пока поговорят о политике и выпьют по рюмочке хорошего коньяка, бутылку которого вместе с фруктами и прочей дорогой снедью, обрадовавшей экономную хозяйку, привёз с собой Воронцов.
Обычно письмо из Шверина до Киля, расстояние между которыми немногим более ста километров, доходило за три – четыре дня. Отправив письмо в прошлую субботу, Воронцов надеялся, то ответ придёт в воскресенье. Так и случилось. Немецкие почтовые службы на Западе и на Востоке и ведомства, занимавшиеся просмотром писем, которыми обменивались граждане двух недружественных миров, работали по-военному, чётко, как это было заведено в Германии ещё при «железном канцлере» Бисмарке .
Конец ноября выдался на побережье холодным, со снегом и пронизывающим до костей ветром. Дом был старинным, и в скромной двухкомнатной квартирке в целях экономии угольных брикетов хорошо отапливалась лишь одна комнатка площадью не более десяти метров, служившая старикам спальней. В ней и разместились на обед хозяева и гости. Для троих не слишком тесно, зато тепло и уютно.
Пребывая в этом старом кирпичном доме, восстановленном после войны, Воронцов припомнил первые годы жизни в Германии. Тогда им втроём: бабушке, маме и ему пришлось жить в такой вот крохотной комнатке, отапливаемой в зимнее время небольшой, вмонтированной в стену печкой, украшенной изразцами. Для того чтобы согреться, они могли позволить себе не более пяти брикетов из прессованного бурого угля.      
– Шарлота и Марита, которая пока не замужем, живут на окраине города в новом панельном доме. Такие дома с тонкими стенами стали строить в большом количестве на Востоке. Они, конечно же, хуже кирпичных домов и выглядят как большие одинаковые коробки. Однако в квартирах паровое отопление и не надо возиться с печью и углём. Шарлота очень довольна своей квартирой. Чтобы не говорили, а жить на родине гораздо лучше чем на чужбине, да ещё за океаном. А помните, какой дом у них был до войны? Настоящий дворец! Теперь там хозяйничают русские.
Когда мы гостили у них прошлым летом, то ездили на взморье в Рерик. Через залив смотрели на Вустров, видели кусочек старого дома, почти целиком скрытого разросшимися деревьями. Шарлота плакала, я тоже не удержалась, – Шарлота ездит в Рерик очень часто, едва ли не каждое воскресенье. В Восточной Германии дешёвый общественный транспорт, вот она и пользуется этим. Работают Шарлота с Маритой на фабрике детских игрушек. Говорят, что хорошо зарабатывают, а кроме того зарабатывают стаж. Это необходимо для получения пенсии. Пенсия на Востоке назначается на пять лет раньше, чем у нас. Вот Шарлота и спешит заработать стаж. У Мариты есть ухажёр, но он намного старше её и девочка пока не решается выйти за него замуж. – Рассказывала Воронцову всё кряду пожилая женщина, немало повидавшая на своём веку, которой на старости лет не хватало простого общения.
– Русские построили на Вустрове военную базу и немцев туда не пускают. Стреляют из пушек, над островом летают военные самолёты, – пояснил зятю герр Иоганн. – Хорошо хоть заповедную часть острова не трогают и не сводят лес.
– Я знаю об этом, – подтвердил Воронцов. – Теперь там зенитный полигон. Что же пишет Шарлота? Заметила ли она в письме упоминание о муже Хельги? – Воронцов прервал разговор на малозначимую для него тему о современном градостроительстве в Восточной Германии.
– Шарлота очень обрадовалась нашей встрече с мужем Хельги, поблагодарила за соболезнование и передаёт ему, то есть тебе, Серж, большой привет. Это всё, вот почитай сам, – фрау Бригитта протянула Воронцову сложенный пополам лист бумаги, исписанный ровным красивым почерком.
– Вот здесь, – указала она пальцем.
Воронцов прочитал тёплые слова благодарности и привет мужу Хельги, не названному в письме по имени, и мысленно представил себе Шарлоту, но совсем не такую, как на фотографии сделанной несколько месяцев назад, на которой мог бы и не узнать жену Хорста, так она изменилась за прошедшие годы.
А вот младший сын Шарлоты и Хорста  Генрих или как звали его родители – Хенрик, учившийся теперь на кораблестроителя в Ленинграде, был похож на отца, каким Воронцов помнил Хорста со студенческих лет.
«Вот и ещё один близкий человек получил от меня весточку,  знает, что я жив и что рядом», – с грустью подумал Воронцов, а в памяти уже всплывал образ славной девушки Русы, о которой он много думал в последние дни, пытаясь представить себе, как могла сложиться её судьба.
К чему бы это?       

2.
Глубокой ночью Рам закончил совещание со своими генералами и послал зашифрованный электронный отчет в Правительственный Совет, непрерывно заседавший в засекреченной ставке где-то в Гималаях. Связь велась через специально выделенный канал, так чтобы изощренный противник не мог определить местонахождение вездехода командующего второй колонной и засекреченной ставки правительства.
Преодолев по всему фронту оставшиеся уже в прошлом укрепления, которые хронист занесет в Великую Веду как «Зубы Дракона», и не встречая серьезного сопротивления вконец деморализованного противника, колонна двигалась, обтекая рукавами горные хребты и ущелья и сливаясь в один поток на равнинах.
Отряды пехоты периодически выходили из вездеходов, очищая местность от не успевших отступить остатков войск противника. Саперы минировали и разрушали все военные и гражданские объекты в многочисленных населенных пунктах, спешно покинутых населением. Города превращались в руины мощными реактивными залпами с крайних вездеходов. После прохождения колонны окружающая местность превращалась в пустыню, в которую уже не было возврата тем, кто ее покинул.
Рам планировал к утру выйти к Главному хребту и, разделившись на две группы, двигаться вдоль побережий двух морей. Сам он пойдет с первой группой вдоль берега
Западного моря, а большая часть колонны с гражданским населением пойдет по менее опасному пути – по берегу Восточного моря.
Крупных оборонительных сооружений, таких как «Зубы Дракона», больше не ожидалось. Силы ПВО были еще далеко не исчерпаны и сейчас, во время передышки, шло активное пополнение боеприпасами передовых частей колонны. Объединенные силы иберийцев и левантийцев были деморализованы, и не следовало останавливаться ни на минуту, давая им время опомниться.
На весь поход тремя колоннами отводилось всего семь дней. За это время Первая колонна должна была, преодолев свыше двух тысяч миль, выйти к Атлантическому океану, и путь ее Рам считал самым трудным. В этой колонне, самой сильной и оснащенной, не было гражданского населения.
Вторая колонна, которую вел он сам, должна была, преодолев около трех тысяч миль, выйти на широком фронте к Арктическому океану. С ней двигалась треть гражданского населения.
Конечный путь Третьей колонны – то место, где Тихий океан встречается с Арктическим. Это был самый длинный из намеченных трех путей, но, пожалуй, самый спокойный. С этой колонной уходило остальное гражданское население. А на территории, собственно, Харьяны, убиваемой ядовитым муссоном, необыкновенно рано пришедшим с Индийского океана, остались лишь военные заводы и их персонал, которые должны были бесперебойно снабжать колонны на все время исхода.

*
Сказывалось чудовищное напряжение прошедших суток. Рам шатался от усталости. Ужасно хотелось спать и совершенно отсутствовало чувство голода. Он держался на одних нервах. Адъютант подал ему тонизирующие таблетки и стакан воды. Подкрепив силы, Рам присел в кресло перед огромным монитором, на котором, постоянно меняясь, отражалась оперативная обстановка.
– Нал, проводи Ситу ко мне. Она сейчас в госпитале. Это вездеход ПУР-1482, в шести
милях от нас.
Адъютант козырнул и исчез.
Ожидая Ситу, Рам придирчиво окинул свою Вторую колонну взглядом с космических высот и переключил монитор на мировые средства массовой информации. По его желанию на мониторе возникали колонки текста, цифр, фотографий и видео-кадров.
«N.N-York Times» 01/03/2112… «По сообщениям наших информационных агентств», – вещал четким голосом на санскрите электронный проводник-переводчик с инглиш-текста: «сегодня, без объявления войны, вооруженные силы Харьяны тремя колоннами вторглись на территорию Леванта и Ибер-Уруса.
Развитие полных драматизма событий наши корреспонденты наблюдают как на мониторах объединенного штаба вооруженных сил Атлантического Союза, так и непосредственно на фронтах…
События развиваются драматично. Первая колонна харьянских войск, взломав в предрассветные часы первого марта мощные приграничные укрепления, форсировала реки Тигр и Евфрат. Несомненно, ее целью является Босфор и путь на Европу. Однако уже к полудню наметилось направление на Иерусалим и Суэцкий канал, куда развернулась мощная группировка, стремительно движущаяся по ровной, как стол, пустыне…
Союзные левантийские войска, на помощь которым срочно перебрасываются элитные части атлантийских вооруженных сил, оказывают агрессору упорное сопротивление. Как сообщают наши корреспонденты, по всему фронту шириной в сотни миль идут кровопролитные бои, переходящие на отдельных участках в рукопашные. Потери с обеих сторон чудовищные и, по оценкам экспертов, достигают нескольких миллионов солдат и офицеров!
Наступающие харьянцы не берут пленных, гонят их перед своими колоннами под всесокрушающий огонь!»
Далее сайт прерывался, шли сплошные помехи, и Рам перелистал страницу в поисках информации о Второй колонне. Он уже читал доклад своего коллеги, командовавшего Первой колонной, в Правительственный Совет и поздравлял его с первыми победами.
 Левант был химерой, чуть меньшей, чем Атланта, но такой же химерой, состоявшей из множества этнических групп, не скрепленных общей судьбой, а подчас и враждебно настроенных в отношении друг друга. В этих «сверхдержавах», раскинувшихся на три четверти мира, превыше всего был культ денег и наслаждений, повсюду царил порок и вопиющая бездуховность, несмотря на искусственно поддерживаемый культ трёх причудливо переплетённых мировых религий. Ни левантийцы, ни атлантийцы не желали да и не могли стойко защищать свои страны, которыми правил чуждый всем, ненавистный клан «Небожителей». И только ужас за свою судьбу, звериный страх заставлял их инстинктивно и отчаянно сопротивляться. Но без холодного ума и трезвого расчета победить было невозможно…
«Вторая колонна», – продолжал на санскрите электронный переводчик-проводник, выбирая из множества противоречивой информации самые важные и наиболее объективные данные: «к концу дня прошла свыше ста миль, форсировала Аракс, и вышла к мощным укреплениям, протянувшимся от Западного до Восточного морей.
Эти укрепления, воздвигнутые с помощью левантийских специалистов на деньги Атлантического Союза, еще со времен строительства прозвали «Зубами Дракона». В настоящее время продолжается ночной штурм укреплений.
 Иберийцы храбро защищают свою землю, и продвижение Второй колонны остановлено…»
– Стоп! – Рам уточнил время передачи этой информации – 02:18 по местному времени. Это уже была дезинформация. Стены рухнули свыше часа назад, и колонна уже несколько миль двигалась по левобережью…
«По информации, полученной от конфиденциальных источников», – продолжал вещать проводник-переводчик: «Вторую колонну возглавляет генерал Первого ранга Рам Кшастри, в недалеком прошлом наблюдатель от Харьяны при Атлантическом Союзе. Нам также известно, что в его колонне находится военный хирург Сита Муни – дочь премьер-министра Харьяны госпожи Индиры Муни. Интересно и то, что господин Кшастри является бойфрендом госпожи Ситы Муни. Своими комментариями о генерале Кшастри с нами поделится…»
Рам брезгливо поморщился и перелистал страницу. Комментарии о себе и о Сите какого-то инглиш-язычного журналиста его не интересовали.
«Третья колонна на рассвете форсировала реку Аму-Дарья», – виновато поправился электронный проводник-переводчик: «и, уничтожая все на своем пути, стремительно продвигается на север и северо-восток. На ее пути нет ни достаточного количества войск, ни мощных укреплений. Колонну, уже разделившуюся на две неравные группы по направлениям север и северо-восток, атакуют ВВС Стран Атлантического Союза и Ибер-Уруса, против которого непосредственно направлена агрессия. Однако атаки с воздуха и ближнего космоса не принесли значительных успехов. Сбивая все без исключения воздушные цели средствами своих сверхточных ПВО, которые стали полной неожиданностью для союзников, харьянская колонна быстро продвигается вперед. Единственное, что задерживает темпы ее продвижения, так это минные поля. И в них подчас делают проходы своей техникой и своими телами панически бегущие иберийские войска.
В этой гигантской двуглавой колонне вездеходов следует большая часть гражданского населения Харьяны. Страшно сказать – многие сотни миллионов!
Со станций дальнего космического слежения на планетах и с еще не уничтоженных противником спутников, видна вся покидаемая населением территория Харьяны. Миллионы вездеходов тремя колоннами расползаются от Гиндукуша на три стороны света. Жуткая феерическая картина, достойная кисти Босха!
Что происходит в Рампуре, пока не ясно. Однако очевидно, что харьянцы основательно готовились к вторжению и все мосты за ними сожжены! Отчаянные попытки установить контакты с правительством Харьяны оказались тщетны. Харьнцы просто молчат, делая вид, что вокруг них просто никого нет!
Что это? Исход!…»
Дальше сыпались бессвязные проклятья, и разразилась истерика…
 
3.
Руса склонилась над своими сокровищами – реликвиями прошлого мира, где среди безжизненных скал, сквозь которые пробивался к северу Священный Нил, остался таинственный и укромный островок её юности…
Тусклый голубоватый свет ночника освещал небольшой ореховый столик трюмо, на котором лежал золотой диск Хора-Пта-Атона с нанесённым чернью изображением Сокола с распахнутыми крыльями. Золотой Сокол держал в лапах две державы. По правую сторону от солнечного диска лежала жреческая печать с магическими знаками-рунами и символом стремительно падавшего с небес Сокола-Рерика, ставшего по воле Всевышнего родовым гербом Восточной Руси Рюриковичей – наследницы Западной Руси-Ругии . По левую сторону лежало древнее ожерелье из золота и бирюзы. Вот и всё, что осталось от таинственного мира её предков…
А это письмо и две фотографии – драгоценные частицы нового мира, в котором она прожила более двадцати ярких, наполненных великими событиями, лет.
На одной из фотографий – Воронцов в компании коллег по арктической экспедиции 1939 года, которую она изъяла во время допроса у пленённого штандартенфюрера СС Гофмана в последний день сорок второго года. Было это неподалёку от Сталинграда в заснеженной приволжской степи. С тех пор прошло почти пятнадцать лет. Гофман отбыл десятилетний срок заключения в лагере военнопленных и с 1953 года жил в Западной Германии в окрестностях города Любека. Так уж сложилось, что Гофман не забывал старшего лейтенанта Соколову, однако, не желая обременять её перепиской, с немецкой пунктуальностью присылал в адрес своей знакомой новогодние открытки с поздравлениями из трудового лагеря на Урале, где, освоив рабочую профессию, работал фрезеровщиком, и Руса отвечала ему.
Переписка закончилась, когда, отбыв срок наказания, Гофман вернулся на родину, но не в ГДР, а в Западную Германию, где в деревне близ Любека проживала его старшая незамужняя сестра. Последнее большое письмо, понимая, что не компрометируя Соколову писать больше не сможет, Гофман переслал с дороги через знакомого человека, указав адрес сестры, куда направлялся на жительство после освобождения из плена.   
Это прощальное письмо, полное раскаяния за страдания, причинённые советскому народу в годы войны, и пожелания русской женщине Елене Соколовой большого счастья, письмо, содержание которого она не стала раскрывать мужу, вместе с открытками и с прочими многочисленными письмами от друзей и знакомых лежали на дне небольшого ящичка, встроенного в столик трюмо.
Другую фотографию – портрет индийской красавицы Латы, погибшей в авиакатастрофе в горах Афганистана, она сняла со стены бывшей комнаты Веры Алексеевны, когда в начале пятидесятых годов в последний раз побывала на Вустрове. В просторном доме баронов фон Вустров, который некогда любовно называли замком, был размещён штаб зенитного полигона ГСВГ , но многие вещи: мебель, картины, старинное оружие, оставались на своих местах. В комнате Веры Алексеевны, где первого мая победного сорок пятого года бабушка Грета передала ей письмо от Воронцова, написанное всего несколько часов назад, был оборудован кабинет офицера связи. Капитан не возражал, когда молодая, необыкновенно красивая женщина, сопровождаемая двумя офицерами с полковничьими погонами, один из которых был лётчиком и её мужем, сняла фотографию в рамочке со стены. Так фотография Латы оказалась среди её сокровищ.
Внимательно посмотрев на Лату и увидев нечто новое в её красивых глазах, Руса вздрогнула. Она почувствовала, что женщина изображённая на фото не могла умереть, с ней что-то произошло…
«Возможно, она пребывает в летаргическом сне, возможно потеряла память и не осознаёт себя, но она жива!» – кольнуло в сердце, а женское сердце не обманешь…
«Чувствует ли это Воронцов?» – Искрой промелькнула в её сознании эта мысль. Вот и Анна Скворцова во время второй и последней встречи в «Звёздочке» передала ей в короткой конфиденциальной беседе, что тело Латы не удалось обнаружить среди погибших...
Руса раскрыла сложенный пополам лист бумаги, исписанный красивым убористым почерком, и утонула в нахлынувших на неё чувствах и переживаниях…   

«Здравствуй, милая девочка Руса!  – Писал Воронцов.

Именно такой я запомнил тебя в памятном тридцать шестом году и был все эти нелёгкие, а позже и трагические для нашего народа годы, драгоценной частичкой которого стала и ты, влюблён в твой милый сердцу образ.
Знаю, сколько страданий и боли принёс тебе в ту новогоднюю ночь, когда моей невестой объявили кузину Шарлоты – Хельгу. Брак наш был искусственным и недолгим. Хельга погибла в самом начале войны. Мир её праху…
 Тогда же, после возвращения из секретной арктической экспедиции в Русскую Арктику, на архипелаг Новая Земля, и ты исчезла самым удивительным образом. Уже в конце тридцать девятого года, под Рождество, когда наша семья собирается в замке Вустров, Хорст показал мне один документ, составленный Генрихом Браухичем, по слухам, пропавшим без вести в конце сорок второго года в горах Кавказа...»
«В конце тридцать девятого года, он якобы видел тебя в моём обществе в городе Ленинграде, и был я в форме офицера ВВС СССР!
Эта загадка мучила меня все эти годы, и только вчера, услышав твой голос по телефону, несомненно, спасший мне жизнь, и эти незабываемые слова:
 
«Серёжа! Обязательно найди Лату и будь счастлив! Мой муж лётчик, у меня растёт сын! Всё, удачи…»

Руса вспомнила эти свои слова и живо представила ранний утренний час последнего апрельского дня сорок пятого года, гаштет в полуразрушенном доме, пьяных эсэсовцев с размалёванными девицами и себя в плаще, с чемоданчиком возле ног и с телефонной трубкой в руках.
Верзила гауптштурмфюрер  оттаскивает её от телефона-автомата, она пытается вырваться из его лап, роняет телефонную трубку, в гаштете гремит радиола, извергающая  танцевальную музыку. В зал врывается Нагель, бьёт гауптштурмфюрера кастетом в челюсть, тащит её за собой, им вслед раздаются выстрелы…
Руса вернулась к дорогому для неё письму:

 Я понял, что Браухич по каким-то неясным пока причинам ошибался.
В тот же памятный, теперь на всю жизнь, день – тридцатого апреля, когда я крутил что было сил педали велосипеда, уходя от гестаповцев в сторону авиабазы, где изредка совершал спортивно-тренировочные полёты, увидел тебя за стеклом автомобиля. Глаза наши встретились. И эта удивительная встреча, длившаяся несколько мгновений, стала для меня поистине драгоценной наградой. 
А уже через два часа самолёт уносил меня на восточный берег залива в сторону Вустрова, но реактивный «Ме-262» настигал, и жизни моей оставались мгновенья. Внезапно, или же по воле бога, появились русские истребители, устремившиеся в атаку на преследовавший меня «Ме-262». Эти русские истребители и не дали меня добить.
Русский «Як-3» поравнялся с кабиной моего подбитого самолёта, и я увидел уже третье по счёту чудо памятного дня после телефонного разговора и мимолётной встречи с тобой. Наши самолёты разделяли всего лишь несколько метров. Я увидел в кабине русского лётчика и был потрясён, узнав в нём себя, но уже в том ясном и высоком небе волшебной индийской осени тридцать шестого года, когда индоарийский бог-громовержец Индра послал мне свой первый знак и первое предупреждение…
И тут я понял, почему ошибся Генрих Браухич. Он не мог не ошибиться. В том самолёте был твой муж-лётчик – отец твоего сына! Это был он! Я видел, как удивлённо вздрогнули его глаза!…
Верю, что вы очень скоро встретитесь и он расскажет тебе о нашей удивительной встрече в балтийском небе, устроенной индоарийским богом Индрой, покровительство которого спасло мне жизнь.

 Эти строки вызвали в глазах Русы слёзы. Она пыталась представить себе, что переживал Ярослав, увидев в кабине подбитого «Мессершмитта» пилота похожего на себя. Хоть и не раз рассказывал ей об этом эпизоде, да разве этого достаточно?
Сквозь слёзы, читала счастливая Руса:

Минули девять лет, вымоленные Латой у бога Индры и супруги его – богини Шачи. Камень-оберег, взятый Латой из её короны, рассыпался в то время, когда я благополучно опустился на парашюте возле Вустрова, откуда в ночь на первое мая вместе с семьёй Хорста отплыл на субмарине моего старого товарища по экспедиции в Арктику.
 Руса! Там в русской Арктике я видел пещерный храм наших далёких предков, проникнув в скрытый завалами зал, в котором был высечен огромный символ падающего с небес сокола – тот самый, что изображён на твоей родовой печати, которую ты мне показывала на пути в Триест!
Потомок индийских брахманов и великий философ Тилак , описавший древнюю прародину арьев в своих книгах, основанных на древних арийских ведах, оказался прав! Я был на пороге древнего ведического рая, который в силу ряда причин ныне скрыт снегами и льдами, а праарийцы разошлись по всему миру, создав наши народы и наши страны.
Наверное, это к счастью, но так случилось, что храм удалось увидеть лишь мне одному, и теперь я увезу эту тайну в Индию, где меня ждут две родные мне Латы. Лата – жена моя и Лата маленькая – моя дочь. Спасибо тебе за счастье, желанное мне тобой в том коротком телефонном разговоре. Я этого никогда не забуду и обо всём расскажу Лате…
Придёт время, и русские люди найдут виденный мной храм на Новой Земле, которую поморы недаром называют Маткой – матерью всех людей нашей расы. Но пока это время не пришло, пусть снега и льды хранят нашу тайну.

Руса вновь посмотрела на фотографию участников секретной арктической экспедиции 1939 года, встретилась взглядом с улыбавшимся Воронцовым и залюбовалась им. Был он молод, красив и очень похож на Ярослава, каким увидела она русского Сокола сентябрьским утром того же тридцать девятого года в судьбоносный день своего девятнадцатилетия.
– Вот видишь, Серёжа, поспешил ты. Не пришло ещё время для поисков храма. Великие дела свершаются в Арктике. Создаёт страна ядерный щит. Пусть пока снега и льды хранят эту Тайну Богов. А тебя, милый мой, надо спасать, – прошептала Воронцову Руса и продолжила чтение окончания  драгоценного письма, знакомого ей наизусть:

Вот и всё, милая Руса. Прости за краткость и сумбурность моей записки. Прости за всё, если я в чём-то перед тобой повинен. Прощай! С большой благодарностью воспользуюсь удачей, которую ты мне пожелала, и постараюсь быть счастливым. И тебе пожелаю огромного счастья в большой и прекрасной стране, воскресшей, словно волшебная птица Феникс, после страшной войны. Ещё раз счастья и долгих лет жизни в стране твоего имени – Руса! Стране, имя которой звучит на древнейшем пракрите как «Сияющая Богиня»! Стране, которую потерял я, и которую обрела ты, милая Руса!
Счастья тебе с мужем и сыном! И ещё славных детей, таких же прекрасных, как и вы!
 Прощай…»
 30 апреля 1945 г. 22 часа 20 минут. Вустров. Сергей Воронцов.

Закончив читать, Руса убрала драгоценный для неё лист в большой конверт из плотной серой бумаги, где он хранился все эти годы, положила на дно шкатулки, прикрыв другими письмами и фотографиями, и убрала в ящик, заметив позолоченные ручные мужские часы на металлическом браслете. Часы принадлежали Генриху Браухичу и были подарком, который фрау Марта приготовил своему единственному сыну ко дню рождения в тридцать шестом году, мучительно переживая долгое отсутствие каких-либо вестей от Генриха. Вручила их сыну счастливая мать сразу же по приезде Генриха с молодой женой в Кранц , которую тот представил Роситой – дочерью итальянского офицера, погибшего в Эритрее . На крышке закрывающей механизм часов, фрау Марта велела гравёру сделать надпись:

«Любимому Генриху от мамы и жены
Да хранит тебя бог!
1937»

Эти часы к ней попали удивительным образом. Летом сорок девятого года Ярославу Соколову и Василию Лебедеву наконец-то предоставили первый послевоенный отпуск и обе семьи поехали на Чёрное море в Гагры, где служили старые друзья Лебедевых –  майор Максимов и его жена военврач Марина. Во время поездки на мыс Пицунда, славившийся своей реликтовой сосновой рощей, Руса увидела и узнала эти трофейные немецкие часы у старослужащего старшины-пограничника, воевавшего в горах Кавказа. От него она узнала о гибели Генриха Браухича, застрелившегося поздней осенью 1942 года в заснеженном лесу неподалёку от Эльбруса, не пожелав сдаться в плен. Чувствовала, что Генриха нет в живых, а как это случилось узнала годы спустя.
О Браухиче Руса Калюжному рассказала и оставила часы в покое на дне ящика.
«Пусть историю о поездке в Гагры и Пицунду и об этих часах Калюжному подробнее расскажет Ольга» – подумала Руса. Он знала, что генерал обязательно зайдёт к Лебедевым в гости посмотреть, как устроились в новой квартире и будет подробно, как это умеют делать опытные чекисты, расспрашивать Ольгу о её родственнице и близкой подруге. И только о Воронцове Калюжный ничего не узнает. В присутствии подруги Ольга заранее отрепетировала свой предстоявший разговор с генералом и другом семьи. Хоть и друг, а всего ему знать нельзя ни в коем случае.      
«А письмо Воронцова, стоит ли его оставлять среди прочих писем и фотографий?» –  задумалась Руса и, минуту спустя, передумала. Достала конверт с письмом Воронцова и вложила в него две фотографии – Воронцова в компании членов полярной экспедиции и портрет Латы, снятый со стены комнаты Веры Алексеевны в замке Вустров. Этот конверт не следовало оставлять в доме на время её отсутствия. Нельзя было исключать и возможного обыска в её комнате.
«Если так, то и диск, печать, ожерелье следует передать на хранение Ольге» – решила  Руса, сложила свои сокровища в пустую коробочку из-под конфет вместе с короткой запиской и принялась искать крышку, которая куда-то запропастилась. Подумав, добавила в коробочку все открытки и последнее письмо Гофмана, тщательно заучив адрес, где тот теперь проживал. Любек находился в зоне её действий и нельзя было исключать, что помощь знакомого человека могла ей пригодиться.
«Кто знает, что ждёт меня впереди? Час ночи, но позвонить надо. Василий в командировке, Ольга одна…», – подумала Руса и ещё раз взглянула на часы.
Оставив раскрытую коробочку на столе, она набрала номер телефона квартиры, где уже третью неделю жила семья Лебедевых, и разбудила  Ольгу.
– Алло, – послышался её заспанный голос.
– Оля это я…
– Что случилось, Руса? Почему так поздно? – встревожилась Ольга. Сон мгновенно пропал.
– Хотела уйти незаметно, но передумала, решила попрощаться, – призналась Руса, догадываясь, что телефон их квартиры временно прослушивается и говорить лишнего нельзя.
– Завтра с утра перед школой зайди пожалуйста к нам, успокой детей и проводи их в школу. Вот что ещё, – сделала вид, что спохватилась, – возьми на столике нашей спальни, – вспомнив Ярослава, Руса не смогла удержать слёз, – коробку конфет, это тебе, Оленька.
– Какие конфеты? – не поняв, удивлённо спросила Ольга.
– Вкусные, –  улыбнулась сквозь слёзы Руса. – Возьми обязательно и угости детей. Всё, дорогая моя. До встречи!      
Руса положила трубку, прервав разговор. Новый мир, в котором прошли два бурных десятилетия её жизни, равные по событиям иным векам, одарил её Великой и Прекрасной Страной, любимым мужем и славными детьми. Чего же ещё желать…
Продолжая шептать незабытую за долгие годы сакральную молитву, шедшую из глубины сердца:
– Жив Бог Ра-Хор, ликующий на небосклоне,
В имени его имя Шу, он и есть Атон. 
Да живёт он во веки веков, Атон живой и великий,
Владыка всего, что оберегает солнечный диск,
Владыка неба и Владыка земли….

Руса не заметила, как к ней подошла Лада в длинной ночной рубашке и с распущенным волосами. Девочка, спавшая после переезда с дачи в одной комнате с мамой, проснулась и, увидев её, склонившуюся над столиком, тихо приблизилась и обняла.
– Мама, что ты делаешь?
– Это ты, Лада. Иди сюда, милая моя! – прошептала Руса и поцеловала дочку.
– Что это?! –  увидев в открытой коробочке мамины сокровища, воскликнула Лада.
– Тише, родная, ты всех разбудишь. Хорошо, что ты пришла. Давай я расскажу тебе историю этих вещей, милая моя наследница. Ты узнаешь то, о чём знали только твой папа и ещё один человек, встреча с которым мне предстоит. Потом разыщем крышку, закроем коробочку и перевяжем её ленточкой, а утром её возьмёт тётя Оля. Она к нам зайдёт и отведёт тебя в школу, – ты поняла меня, милая?
– Поняла.
– Вот и хорошо. В этом ящике лежат фотографии, тетрадки твоей прапрабабушки Ванды и письма для бабушки Ольги, для Богдана, Генриха и для тебя, Лада. Ключ от ящика будет лежать в шкатулке. Сохрани эти вещи, Лада, а о том, что я тебе сейчас расскажу, никому не рассказывай. Слышишь, Лада, никому!
– Как, не рассказывать? Даже Богдану и Генриху? – удивилась девочка.
– Даже им, родная моя наследница, –  Руса поцеловала Ладу, – а эти письма прочтёте, если меня долго не будет.
– Разве ты уезжаешь?
– Да, Лада, уезжаю.
– Куда? Там где папа? – спросила девочка.
– Может быть… – вздрогнув, ответила Руса. – Только я обязательно, слышишь, доченька, обязательно вернусь!
– А как долго тебя не будет?
– Этого я не знаю, моя родная.
– Как же так, мама?
– Хорошо, доченька, давай запланируем моё возвращение на следующую осень. Если получится – вернусь раньше.
На столике трюмо лежал отрывной календарь на новый 1958 год, купленный накануне в киоске «Союзпечать». Руса нашла в календаре ноябрь и обвела красным карандашом дату, до которой должен пройти ровного год.   
– Ой, мамочка! – испугалась Лада и прижалась к Русе. – Как же мы останемся без тебя?
– С вами остаются бабушка Оля и тётя Люба. Слушайтесь их, родные мои. В школе с вами рядом будет тётя Оля. Обращайтесь с ней, она поможет вам.
Лада обхватила ручками шею матери и прижалась к ней.
– А теперь слушай, доченька, слушай внимательно, а если чего не поймёшь, я объясню после, когда вернусь…

* *
В шесть утра на улице послышался шум автомобильного мотора. Руса выглянула в окно и увидела служебную «Победу». Быстро одевшись и накинув пальто, она поцеловала на прощание Ладу, которая внимательно выслушала её долгий рассказ, уснув лишь под утро, и вышла в прихожую.
Здесь её уже ждали Ольга Милославовна и Люба. Плачущие женщины по очереди обняли Русу.
Ни свекровь, ни золовка не знали куда и насколько уезжает от них Руса. Не спрашивали, зная наперёд – не скажет. Служба у неё такая.
– В добрый путь, милая Русочка, не переживай за детей. Я уже поправляюсь, Любе смогу помогать и Оля теперь рядом, поможет в Ладочке и Генриху по учёбе. Так что будь спокойна, – тихо, чтобы не разбудить детей, шептала свекровь, вытирая слёзы платочком.
Вот так же сорвалась в одночасье и пропала больше чем на полгода невестка тринадцать лет назад и тоже в ноябре-месяце. Лишь когда вернулась, узнали что была жена Ярослава в Германии, в самом логове лютого врага. Вот натерпелись страху задним числом… 
– Родные мои, если что-нибудь случиться или появятся какие-либо трудности, не стесняйтесь, обращайтесь к Калюжному Николаю Ивановичу  или к полковнику Потапову. Они обязательно помогут, – ещё раз напомнила Руса, на глазах которой выступили слёзы. Женщины простились.
– С богом! – перекрестила Ольга Милославовна сноху, скрывшуюся в кабине лифта, и дверь московской квартиры в большом доме на Таганке захлопнулась.


























Часть II
СОХРАНИТЬ ТАЙНУ

«Истина – не то, что нужно найти,
    Но то, что нужно создать».
               
Фридрих. Ницше, немецкий философ.



Глава 5.  С чего начать?

«Скоро пришли мы к глубоко текущим водам Океана.
Там кимериян  печальная область, покрытая вечно
Влажным туманом и мглой облаков; никогда не являет
Оку людей, там лица лучезарного Гелиос …»
Гомер, древнегреческий поэт-сказитель.

1.
Начиная с весны 1957 года, перед началом широкомасштабных испытаний ядерного оружия на Новой Земле, все немногочисленное население архипелага, проживавшее в нескольких населённых пунктах, расположенных в основном на южном острове стали собирать в посёлке Лагерное. Здесь были и поморы, которые зимовали на островах, и ненцы , жившие на земле Едей Я  в течение нескольких поколений, и строители, и заключенные, в том числе последние из немецких военнопленных, срок наказания которых растянулся на двенадцать с лишним послевоенных лет.
Капитану 3-го ранга Кригсмарине Карлу Земану, прослужившему всю войну на кораблях, страшно не повезло. В апреле сорок пятого года по стечению ряда обстоятельств он не покинул город на последних транспортах, уходивших в Киль и оказался на берегу в Пиллау , блокированном с моря советскими кораблями, а с суши вышедшими к морю сухопутными войсками, взявшими в клещи Кенигсберг. Оставшийся не удел морской офицер получил под свою команду сводный отряд из числа матросов, оставшихся как он на берегу, и ополченцев из фольксштурм , который тут же бросили в бой.
Советские войска штурмовали Кенигсберг и Пиллау в непрерывных тяжёлых и кровопролитных боях, сокрушая шаг за шагом и залп за залпом последние германские крепости на востоке.
Батальон Земана, сколоченный наспех из кого попало, оказался в самом пекле вперемешку с частями Вермахта и СС. Вместе с эсэсовцами попал в плен не сумев застрелиться. Русские солдаты, понёсшие большие потери, едва не истребили всех защитников Пиллау, выживших в этом аду и сдавшихся в плен. От расправы Карла Земана и нескольких его матросов спас офицер НКВД, рота которого вошла в разрушенный город вслед за пехотой.
Потом были лагеря военнопленных в Белоруссии, на Урале и на севере под Воркутой, откуда с небольшой группой заключённых Земана отправили в отдалённый лагерный пункт на архипелаге Новая Земля в качестве строительных рабочих. Так, спустя десять лет Земан оказался на краю сета в Арктике, где ему довелось побывать осенью 1939 года в составе секретной экспедиции на субмарине капитан-лейтенанта Шварца.
В середине пятидесятых годов, когда большинство немецких военнопленных искупили свою вину, восстанавливая порушенное войной народное хозяйство СССР, и были отправлены на родину, о Земане и его бригаде словно забыли очевидно в виду их дальнего местопребывания, и вот наконец долгожданная радость. Прораб участка, на котором трудилась бригада Земана, объявил немцам, что работа их окончилась – шабаш! Как только прибудут на большую землю – отправят их по домам «под бочок к своим фрау», у кого конечно они есть. 
Немцы занимали часть барака, в котором жили русские заключённые из политических – власовцы, полицаи, прочие изменники родины и уголовники с большими сроками, однако пользовались отдельным входом и вместо конвоя из бойцов внутренних войск находились под присмотром поселкового милиционера, который собирался на пенсию. Конвой бригаде строителей из двенадцати человек не полагался. Бежать с архипелага было равносильно самоубийству, да и дисциплинированные немцы за двенадцать лет плена настолько обрусели, что некоторые засомневались – стоит ли возвращаться в Германию, не лучше ли остаться в России. Привыкли к зиме, картошке, рыбе и хлебу, а если удавалось достать тушёнку, сало и чуток спирта, то большего уже и не хотелось. О женщинах давно перестали даже думать, не было их поблизости, вот и стали забывать об их существовании.
По-русски говорили все – кто хуже, кто лучше, а Земан, больше общавшийся с местным населением на правах бригадира разговаривал по-русски свободно, правда не без акцента. Да и звали многих из немцев на русский манер, Карла Земана перекрестили в Колю Зимина. Он и не протестовал, привык. Зимин, так Зимин. Звучит неплохо. Его близкого друга Ганса Кляйна, служившего в СС, прозвали Иваном Маленьким, невзирая на рост в сто восемьдесят пять сантиметров. С большим основанием «Маленьким» можно было считать Земана с его ростом в сто шестьдесят шесть сантиметров. Теперь должно быть он стал ещё ниже ввиду длительного недоедания и возраста в сорок шесть лет. Известно, что с годами рост человека уменьшается.
Земан был холостяком. До войны не успел жениться, потом было не до того. В первые годы плена пытался писать на адрес родителей и тётки, живших в Эссене в теперешней Западной Германии. Однако ответа так и не дождался. В конце войны Эссен сильно бомбили…
Найти родных в Германии с помощью писем не получилось и у Кляйна, зато удалось списаться со школьным товарищем, который побывав в плену осел у родственников депортированных в сорок втором году из Поволжья  в Среднюю Азию, в Узбекистан. Написав заявление с просьбой предоставить ему советское гражданство, товарищ Кляйна его получил и теперь жил в посёлке возле горда Чирчик. Женился на вдове и в новой советской семье, главой которой стал «бывший немецкий фашист», как пошутил Кляйн, родилась двойня – мальчик и девочка. Вот и Гансу захотелось такого же семейного счастья в солнечном краю, изобилующем фруктами и вкуснейшим виноградом без косточек, отдельные грозди которого достигали по словам товарища, славшего Гансу письма из Средней Азии, пяти килограммов! Кляйн уговаривал Земана ехать с собой в Узбекистан и Карл стал к тому склоняться.
«Сорок седьмой пошёл»,  – частенько задумывался Земан: «Увы, старина, ты не счастливчик, но тем не менее выжил в страшной войне и здоровье не всё ещё растерял в лагерях. Пора, старина бросать якорь в какой-нибудь тихой гавани…»    
Так-то оно так, но север не отпускал. Привык к Земан к северу, очаровала его Арктика своей суровой красотой. Нескончаемый полярный день с ходившим по кругу солнцем, долгая ночь с всполохами Полярных сияний – где ещё такое увидишь!
Живя на Новой Земле, Земан часто вспоминал своего товарища Сергея Воронцова, с которым познакомился во время секретной экспедиции в Арктику в августе – октябре тридцать девятого года. Начиналась та памятная экспедиция в мирное время, а завершалась когда разгоралось пламя мировой войны, в которой сгорели миллионы людей и его страна – Третий рейх, которым в течение двенадцати лет была Германия, ныне разделённая на две части. Теперь по границе между двумя Германиями проходила линия фронта новой, доселе невиданной «холодной войны».
Второй раз друзья встретились на борту линкора  «Адмирал Шеер»  входившего в состав эскадры во главе с самым  мощным германским линкором «Тирпиц» , которая ходила к берегам России в сентябре сорок первого года в ожидании падения Ленинграда и капитуляции Балтийского флота русских. Ленинград выстоял, и принимать капитуляцию русского флота не пришлось.
Больше Земан Воронцова не встречал, а вот в Арктике довелось побывать во второй раз летом сорок второго года. «Адмирал Шеер» ходил в рейд по Баренцеву и Карскому морям, обогнув Новую Землю с севера в том месте, где в тридцать девятом году Карл проплывал на субмарине в составе тайной немецкой экспедиции в Советскую Арктику. Линкор потопил русский ледокол, обстрелял из орудий полярную станцию, а у Берегов Таймыра – самого северного полуострова Евразии, получил отпор от русской батареи . Получив повреждения, «Адмирал Шеер» был вынужден уходить из русской Арктики, отбиваясь зенитным огнём от русских торпедоносцев .
Немецкому кораблю и экипажу, насчитывавшему более тысячи матросов и офицеров, повезло. В то время русская авиация в Арктике была малочисленна, а крупных кораблей, способных противостоять германскому линкору не было. «Адмирал Шеер» благополучно вернулся на свою базу, где встал на ремонт, а Земана с частью экипажа перевели служить на Ostsee
Первые два плавания в Советской Арктике длились по два-три месяца и завершились для Земана благополучно. В третий раз он попал на Север в качестве военнопленного и заключённого лагеря и провёл на Новой Земле больше трёх лет. Однако самой памятной оставалась первая секретная экспедиция, когда мало кто мог предположить какие тяжёлые годы впереди у Германии и России, вступивших в доселе невиданную войну,  смертельную для двух самых больших народов Европы.
Из той экспедиции Карл Земан вынес не проходящее ощущение, что Воронцов увидел в огромной пещере, укрывшей их от снежного бурана на склоне высокой горы, что-то очень важное, о чём умолчал, не поделившись ни с кем из коллег по экспедиции.
Что это было? Не с той ли тайной без малого восемнадцатилетней давности связано нынешнее переселение всех гражданских лиц, в том числе и заключённых с архипелага, на котором военные проводят какие-то секретные приготовления?
Что это рукотворные взрывы, которые устраивают на архипелаге военные?
 Один из взрывов прогремел недавно где-то далеко и был такой силы, что дрожала земля. От толчков появились трещины в скалах, дребезжали, а кое-где вылетали из окон стёкла, но огня и дыма никто не видел .
Многие из людей, собранные в посёлке и временно размещённые до прихода парохода в бараках, которые строили заключённые, в том числе и бригада Карла Земана, мучались от головной боли, тошноты и расстройства желудка. Приехавшие военные врачи утверждали, что случилось такое из-за плохой воды, и всем без разбора в течение недели давали таблетки и велели пить привозную воду. Потом эти симптомы прошли, а в середине июля из Архангельска пришло сообщение, что пароход вышел в море и взял курс на пролив Маточкин шар .
В посёлке, где к тому времени собрали едва ли не всё гражданское население архипелага, временно расселённое в бараках, которые строили заключённые, в том числе и бригада Земана, стали ждать, когда придёт пароход – кто с радостью и надеждами на новую жизнь на большой земле, а кто и со слезами – тяжело было покидать землю на которой родились эти люди, где жили их предки в течение многих поколений.
Такими людьми прежде всего были немцы или самоеды, как бывало, ещё по старинке, называли кроткий и добрый северный народ русские поморы. И им – потомкам новгородцев, переселившихся на берега Белого моря едва ли не тысячу лет назад, путь на острова, кормившую русских людей сотни лет, был отныне заказан .
Великие дела ныне творились на земле Матке, протянувшейся в океане на тысячу километров, отделившей тёплое, незамерзающее Баренцево море, в старину звавшееся Кольским, от холодного Карского моря. В той земле, откуда согласно ведам древних арийцев, записанных на санскрите и хранящихся многие тысячелетия у индийских брахманов в монастырях у подножия Гималаев, разошлись по просторам Евразии предки людей белой расы, ныне ковался ядерный щит СССР .
Великой стране, созданной титаническими усилиями, прежде всего, русских людей, возросших от расселившихся по Русской равнине славян или вендов или же индов, как называли наших предков историки древнего мира, необходимо было иметь грозное оружие. В ответ на угрозу ядерных ударов безбожного Запада по городам СССР подобно ударам по Хиросиме и Нагасаки , мы создавали своё оружие, выбрав место для его испытаний, возможно, что не продумано, а возможно даже намерено на той сакральной земле, где делать такое не следовало.

* *
Пароход ждали со дня на день. В последние дни перед отправкой на большую землю Земан и его бригада не работали, готовились путь. Одежда у всех была неважная – лагерная роба да телогрейка, без которой в Арктике не обойтись даже летом, холодно. За двенадцать лет плена, немцы скопили кое-какие деньги, получая жалование в размере месячного денежного довольствия рядового Советской армии. Не все деньги удавалось получить и отложить. В первые послевоенные годы жалование частенько отбирали конвоиры, дескать «нечего фашистам давать деньги». Пленные не жаловались.
«Какие уж тут деньги, выжить бы» – рассуждал про себя Карл Земан, бывший офицер Кригсмарине, на которого тепрь мог наорать, а то и ударить безусый солдат первогодок, зачастую негодный к строевой службе и определённый в конвойные войска. Позже начальство лагеря навело в этом вопросе порядок, и военнопленные могли на денежное жалование побаловать себя печеньем, халвой, карамелью или кусочком колбасы. Хоть и не невелики были те деньги, большую часть откладывали в финчасти, копя для возвращения в фатерлянд или на Родину, как было принято в то время писать это слово у русских – с «большой буквы».
Офицеры, проводившие с военнопленными политические занятия, рассказывали им о Германской Демократической Республике или ГДР, народ которой строил социализм, и рекомендовали возвращаться именно туда, где народная власть, пугая жизнью в Западной Германии, где много безработных и бесплатное жильё людям не предоставляется. Однако, отбыв наказание, каждый мог вернуться в родной город или деревню в любой части Германии, кроме Восточной Пруссии, Померании, Силезии и Судетской области , которые отошли к СССР, Польше и Чехословакии, написав соответствующее заявление. Можно было остаться и в СССР в местах расселения этнических немцев, как это собирались сделать Ганс Кляйн и на пару с ним Карл Земан, склонявшийся к тому, чтобы последовать за товарищем в Среднюю Азию.  Солнечный Узбекистан, где Земан надеялся наконец отогреть свои немолодые кости, представлялся ему в виде далёкой восточной страны, описанной немецким сказочником Вильгельмом Гауфом в своей волшебной сказке «Маленький Мук». Возвращаться в Германию, где его давно похоронили и наверное забыли, Земану не хотелось. Разве потом, когда жизнь хоть как-то устоится можно попробовать разыскать родственников или знакомых и если получится – съездить на родину. Однако, за день до прибытия парохода случилась с Карлом Земном история, которая перечеркнула его планы и сильно огорчила Кляйна, которому придётся ехать в Среднюю Азию одному.
После обеда когда Кляйн, которому не здоровилось, завалился спать, Земан пошёл прогуляться к поселковому магазину, присмотреть, а возможно и купить ещё дну рубашку на смену той, в которой отправится на материк. Уже справил себе тёмно-серый костюм, стёганую куртку с цигейковым воротником, новое нижнёё бельё, сапоги, полуботинки и ещё кое-что, по мелочам. Сегодня оделся во всё новое, а в кармане в дерматиновом бумажнике приятно хрустят ещё полторы тысячи рублей – трёхгодовое жалование. Недорогую рубашку можно купить рублей за пятьдесят, а остальное – на дорогу. Проезд до места назначения обещают бесплатный.
У входа в бревенчатый магазин, где торгуют продуктами, одеждой и прочим ширпотребом  толкутся ненцы, свезённые со своих стойбищ, разбросанных по тундре. Хороший, кроткий и добрый народ. Ростом невелики, Карл среди них едва ли не самый высокий, а женщины и того меньше, но крепкие, круглолицые, румяные с косиной в серых глазах. Их три. Одеты в меховые кухлянки, капюшоны откинуты в виду тёплой погоды. Лето. Градусов семь или восемь тепла, а на солнышке припекает. Длинные волосы у молодых ненок, похожих одна на другую, словно родные сёстры, стянуты мягким кожным ремешком, охватывающим голову, и скрыты в кухлянке. В ушках самодельные серьги из мелких серебряных ещё царских монеток, на ногах сапожки из оленьих шкур мехом наружу. Словом, ладные и привлекательные молодые ненецкие женщины. Загляделся на них бывший немецкий морской офицер.
«И надо же, если по-русски, то немцы и ненцы – слова очень похожие!» – задумался Земан, глядя на ладных ненок, уж приметивших его и хихикавших, щебеча о чём-то на своём необычном языке.
– Товарищ, вы заняли очередь? – послышался приятный женский голос за его спиной. Говорила женщина по-русски, но в произносимых словах было что-то и от щебетания молодых ненок, проживших всю свою ещё недолгую жизнь в тундре и вероятно не знавших русского языка и не умевших ни читать, ни писать.   
Земан обернулся. Женщина с таким же круглым лицом и чуть раскосыми глазам улыбнулась ему красивыми губами естественного цвета, не знавшими никакой губной помады. Одета женщина, Карл догадался, что она тоже ненка, была в демисезонное пальто с белым шарфиком, ноги в чулках, обута в ботиночки. Тёмные волосы аккуратно подстрижены и свободно лежат на плечах. Не молодая, лет под сорок, но лицо свежее и очень улыбчивое. В руках небольшой коричневый чемоданчик.
– Нет, не занял, загляделся на девушек, – робко улыбнулся Земан
– А я вас знаю, – ещё ярче улыбнулась в ответ женщина в пальто. – Вы немец. Вас зовут Земан. Верно? – спросила она.
– Земан фамилия, – ответил разволновавшийся Карл, который уже и не помнил когда разговаривал с женщинами последний раз. – А вы кто? Откуда меня знаете?   
– Я фельдшер, заходила в ваш барак по поводу санитарного состояния помещений, – представилась  женщина.
– У нас что-нибудь не в порядке? – насторожился Земан.
– Нет. Всё в полном порядке. Чистота образцовая! – похвалила женщина бригадира.
– Позвольте узнать ваше имя, – набрался смелости разволновавшийся Земан, ощутив, как гулко стучит собственное сердце.
«К чему бы это?» – подумал он и тут же себе ответил: «Понравилась. Вот уже и думать перестал о женщинах, а тут вдруг… Неужели сердце почувствовало, что закончилось время заключения и впереди свобода? Неужели это?»
– Татьяна Никифоровна, – назвалась женщина. – Срок вашего заключения заканчивается. Поедите на родину? – спросила она. 
– Даже не знаю. Собираюсь с товарищем в Среднюю Азию. У него там знакомые, место хорошее, тепло, много фруктов.
– А я наш север не променяю ни на что. Тоже уезжаю на материк, все мы уезжаем, – вздохнула Татьяна Никифоровна. – На Новой Земле жили больше ста ненецких семей. Выпасались тысячи оленей. Теперь оленей поголовно забивают, а людей собирают со всех стойбищ и завтра отправят на пароходе на материк. Это всё на малом Южном острове, а на Северном острове, он вдвое больше и покрыт ледниками, живут боги. Так говорят шаманы… – Татьяна Никифоровна загадочно посмотрела на Земана.
– Боги? – насторожился Земан, вспомнив довоенную секретную экспедицию германской субмарины на Новую Землю, в которой принимал участие, но никому об этом не рассказывал.
– Так говорят шаманы, – повторила Татьяна Никифоровна. – Они живут там,  – женщина указала взглядом на север.
«Вот ведь как!» – задумался Земан: – «В материалах подготовленных Воронцовым по результатам его индийской командировки 1936 года, которые послужили основой для организации секретной экспедиции в Советскую Арктику, тоже содержалась информация об Арктике, которая согласно древним индоарийским письменным источникам  является прародиной людей белой расы. Брахманы Индии и поныне считают, что боги индоарийцев живут на севере. И ведь мы нашли там обломок каменной плиты с древними письменами, утерянный на обратном пути в разломе ледника. А Воронцов опредёлённо что-то видел за завалами, скрывшими вход в другую пещеру, при попытке проникнуть в которую пострадал штурмбанфюрер Гофман и Воронцов ампутировал ему раздавленную ногу…»   
– Я ведь тоже местная из Малых Кармакул, – продолжила  ненка с красивым именем Татьяна Никифоровна. – Теперь зовут в Индигу поселковым фельдшером. Это на большой земле, на берегу океана. Но добираться придётся из Архангельска, куда нас доставит пароход.
– Правда, что красивые ненецкие девушки? – вскинула на Карла улыбчивые, чуть раскосые тёмно-серые глаза фельдшер Татьяна Никифоровна и, не дождавшись ответа, о чём-то заговорила с молодыми ненками на родном языке…

*
Час спустя Карл и Татьяна словно близкие люди сидели на скамейке, опираясь спинами на тёплые брёвна стены барака, приспособленного под клуб, и грелись на низком солнышке.
Земан угостил Татьяну конфетами, купленными в магазине, а потом  лузгали семечки и говорили не могли наговориться, так влекло их друг к другу. Татьяна рассказала о себе. Вдова. Замуж вышла ещё до войны в шестнадцать лет. Муж погиб в тундре. Карабин отказал, вот и загрыз белый медведь. Ребёнок заболел и умер. Родители мужа осерчали на сноху, которая принесла в их чум  горе. Ушла. Попала в большой город Мурманск, а скоро началась война. Работала медсестрой в госпитале, училась русскому языку и грамоте. Бывало, что обижали нехорошие люди маленькую беззащитную ненку, но хороших людей было больше, а плохое скоро забывается. К концу войны выучилась на фельдшера и вернулась на Новую Землю. Замуж больше не выходила, хоть и предлагали. Никак не могла решиться. Теперь предстояло покинуть родную землю и всё начинать сначала в посёлке Индига на берегу океана.
Вот и солнце скрылось за тучами, похолодало, а они всё говорили и говорили. Давно проснулся Кляйн, которому полегчало, и отправился на розыски товарища. Отыскал, увидел Карла с женщиной, покачал головой и пошёл обратно. Они его даже не заметили, так были увлечены разговором.
Мимо проходили военные моряки: капитан 1-го ранга и с ним несколько офицеров. Татьяна Никифоровна узнала капитана 1-го ранга, не раз бывавшего в Малых Кармакулах, и даже пролежавшего пару дней в маленькой местной больничке. Простудил лёгкие, а она делала ему противовоспалительные уколы. 
Татьяна Никифоровна поднялась с лавочки и поздоровалась:
– Здравствуйте товарищ Лебедев! К нам в командировку?
– Здравствуйте, Танечка! В командировку, – кивнул ей головой капитан 1-го ранга. – А это что за товарищ с вами. По-моему я его видел, только не припомню где?
– Заключённый Карл Земан, товарищ капитан 1-го ранга! – вытянулся перед старшим по званию бывший капитан 3-го ранга Кригсмарине.
– Строитель! – Узнал Земана Лебедев. – Считайте себя, товарищ Земан, бывшим заключённым. Теперь вас отправят на родину. Понравилась Россия? – спросил Лебедев посмотрев в глаза немцу.
– Большая, красивая страна, – опустил глаза Земан.
– Где воевали?
– В Арктике и на Балтике. В плен был взят в Пиллау.
– Моряк? – удивился капитан 1-го ранга.
– Моряк.
– Я ведь тоже воевал на Балтике, а потом здесь, на севере. На каких кораблях воевали?
– На линкоре «Адмирал Шеер».
– О, да вы, товарищ Земан, оказывается «морской волк»! – Удивился капитан 1-го ранга Василий Владимирович Лебедев, служивший на многих кораблях, в том числе и на легендарном флагмане КБФ  крейсере «Киров».
– На нас обиду не держите? – Лебедев сурово посмотрел на бывшего немецкого офицера.
– Нет, не держу… – Земан был искренен.
– Ну что ж, товарищ Земан, вину вы свою искупили. Вернётесь в Германию? Где собираетесь бросить якорь?
– Думаю, что неподалёку отсюда, товарищ капитан 1-го ранга, в посёлке Индига, –  замялся Земан и с надеждой посмотрел на улыбнувшуюся ему в ответ Татьяну Никифоровну.
– В Индиге? Хорошее место, – одобрил Лебедев выбор бывшего немецкого офицера. – Я бывал там. В Индиге живёт мой товарищ Александр Пинегин – боцман с эсминца «Сияющий», которым мне довелось командовать в войну, а женат он на дочери моих старых знакомых Купаве Русовой. Имя у неё редкое, древнерусское. Родители её – староверы, прежде жили здесь, на Новой Земле, возле Гусиного озера. В конце августа 1944 года я побывал у них. Преследовали группу немецких подводников, ушедших в тундру после того, как затонула подводная лодка. Всех их взяли в доме Русовых. Сдались, а командир подводников застрелился, бросив в печь карту с секретными базами немецкого флота на Новой Земле, где подводники собирались укрыться и ждать когда другая подводная лодка их заберёт, – вспомнил военные годы Лебедев, наблюдая за бывшим немецким морским офицером: «Как себя поведёт?»
Немец никак не отреагировал на рассказ о моряках с немецкой подводной лодки, пытавшихся укрыться в тундре и взятых в плен. Не признаваться же русскому офицеру в том, что к созданию тайных баз Кригсмарине на Новой Земле  он имел непосредственное отношение, выбирая для них места во время секретного плавания в советский сектор Арктики в августе – октябре 1939 года.
«Вот и не отпускает с тех пор Арктика» – подумал Карл Земан, решивший навсегда остаться в этих местах, откуда тысячелетия назад расселились по другим землям общие предки русских, немцев и многих других народов. Об этом ему рассказывал Сергей Воронцов – товарищ по экспедиции, с которым вряд ли когда доведётся увидеться…
Зато Татьяна Никифоровна, услышав девичью фамилию жены бывшего боцмана Пинегина, неожиданно назвала имена старых поморов, в доме которых тринадцать лет назад побывал капитан 1-го ранга Лебедев:
– Сила Иванович и Любава Русовы, так звали ваших старых знакомых?
– Они самые! – Подтвердил Лебедев. – А вы их откуда знаете?
– Я была с ними знакома, товарищ капитан 1-го ранга, – призналась ненка. – На Матке людей мало. Все друг друга знают. Сила Иванович умер и схоронен на берегу Гусиного озера, а жену его вывезли заготовители на материк. Значит в Индигу?
– В Индигу, – подтвердил Лебедев. – Там и доживала свои последние годы бабушка Любава возле младшей дочери Купавы, которая повторно вышла замуж и перебралась к мужу вместе с матерью и сыном от первого брака из Мезени в Индигу. В живых Любаву Русову я не застал, а с дочерью познакомился. Хорошая женщина. Крупная, статная, красивая. Коса светло-русая едва не до пят. Словом истинная «царица Севера». Такой, наверное, была «Снежная королева» из сказки Андерсена. Читали?
– Знаем эту сказку, читали, – подтвердили Земан и Татьяна Никифоровна.
– Теперь Купава пишет нам письма, не мне, жене. Познакомилась с моей Ольгой, когда Купава с мужем побывали у нас в Североморске. 
– Обязательно побывайте у Пинегиных. Передавайте от меня привет Александру и Купаве. Бог даст – увидимся! Вот такая история, – закончил свой рассказ Лебедев.
– Обязательно передадим от вас самый большой привет! – Улыбнулась Лебедеву невысокая ладная ненецкая женщина, круглолицая с чуть раскосыми глазами.
– Ну что ж, товарищи, пожелаю вам счастья, – козырнул ненке и немцу капитан 1-го ранга, и офицеры, устроившие перекур во время разговора старшего по званию, направились вместе с Лебедевым к дому поселкового совета.
«Вот ведь как у русских, сказал «вам». Мне одному или нам вместе?» – задумался Земан и осторожно взял под руку ненецкую женщину Татьяну Никифоровну. 

2.
– Всё как будто обговорили ещё дома, однако вижу, что тебя что-то угнетает. Скажи что? Возможно я смогу чем-то помочь, – не выдержав долгого молчания, спросил Русу генерал Калюжный.
– Всего-то ничего, Николай Иванович, – грустно улыбнулась Руса. – Детям в учёбе поможет Ольга, с хозяйством управится Люба, со всем остальным, надеюсь, справлюсь сама. Вот только помочь одному человеку не смогу. Если уж ты, Николай Иванович, напросился помочь – помоги одному хорошему человеку. Сделаешь доброе дело и мне будет спокойнее. Жаль его, – вздохнула Руса. 
– Кто же этот человек? Смогу ли я для него что-то сделать? – спросил встревоженный Калюжный, зная, что Руса не станет просить по пустякам.
– Один мой старый знакомый. Зовут его Сила  Иванов. Бывший старшина разведроты. Служил в Германии, неподалёку отсюда, в Висмаре. В октябре старшина Иванов был демобилизован и отправлен в Союз. Письмо от его родственника полковника Сысоева, ты его знаешь, я получила буквально накануне отъезда и даже не успела ответить.
– Сысоева помню. Лет десять как не встречались. Где он сейчас? – спросил Калюжный.
– На Урале, командует кадрированной дивизией . Написал о беде старшины Иванова. Вот ведь какая история, Николай Иванович, – Руса внимательно посмотрела на Калюжного, давая понять, что для неё очень важно помочь этому человеку.
– Старшина Иванов служил в Германии с окончания войны. Остался на сверхсрочную службу и со временем обзавёлся подругой. Тихая, скромная, одинокая немочка из приморской деревушки. Я бывала в тех краях и хорошо помню эту женщину, зовут её Барбара. От гарнизона до деревни полчаса пешком, а на велосипеде и того меньше. Поселился старшина у той немочки, прижился, стали они мужем и женой, только зарегистрировать такой брак негде, да и не по нашим это законам.
Родила Барбара детей – девочку и мальчика. Так и жили тихо и неприметно более десяти лет. По негласному уговору с полковым начальством ночевал старшина в доме Барбары, а днями пропадал в полку и никогда никого не подводил. Так было до тех пор, пока не назначили нового командира полка. Оказался товарищ подполковник перестраховщиком. Возник конфликт со старшиной Ивановым, и добился новый комполка увольнения старшины с военной службы. Что могло быть для него страшнее демобилизации?
Со слов очевидца описал Сысоев в письме сцену прощания старшины Иванова со своей незаконной немецкой женой и детьми, – продолжала рассказ Руса. – Провожал Иванова весь полк кроме нового комполка. В последний раз обнял старшина заливавшихся слезами жену и детей, а сам крепился из последних сил. Забрался в кузов крытого грузовика, передали товарищи ему чемодан и вещевой мешок – всё богатство, скопленное за двенадцать послевоенных лет, и поехала машина в штаб дивизии. Побежали за машиной жена и дети пока не упали на землю, а в кузове демобилизованные солдаты удерживали старшину, чтобы не спрыгнул. Мимо проходили местные жители, останавливались, жалели женщину и детей, помогли им подняться. Вот как это было, Николай Иванович. Эта картина, пересказанная Сысоевым, до сих пор перед моими глазами…
Нет прав у наших людей регистрировать браки с иностранцами, не предусмотрели такие браки. В таком случае необходимо особое разрешение на уровне министерства Иностранных дел. Нужно помочь Иванову. Помнишь генерала Покровского и его сына? – спросила Калюжного Руса.   
– Генерал-полковник Покровский занимает большую должность в генштабе и хорошо знаком с нашим руководством, а сын его служит в Прибалтике. Ты это к чему, Руса?
– Летом сорок пятого года, ещё до разграничения оккупационных зон между западными державами и СССР, сын генерала Покровского оказался в плену у немцев, которых англичане не расформировывали и держали в гарнизонах. Старшина Иванов с группой разведчиков ходил в британский сектор. Наши разведчики вернулись с пленным офицером СС и освобождённым, едва живым капитаном Покровским. Его спас от смерти старшина Иванов. Попробуй связаться с генерал-полковником Покровским через Стропова. Покровский знает историю освобождения сына, думаю, что сможет помочь с получением советского гражданства гражданке ГДР и её несовершеннолетним детям.
– Историю с сыном Генерала Покровского слышал, а вот о том, что капитана спас старшина Иванов не знал, – признался Калюжный, подумав: «о героях из младших офицеров, а тем более о старшинах, сержантах и рядовых солдатах, вспоминают редко…»
– Сделаешь, Николай Иванович? – С надеждой посмотрела на Калюжного Руса.
– Сделаю.
– Спасибо тебе, словно камень упал с души, – поблагодарила Калюжного Руса. – Она остановилась и, открыв элегантную сумочку на длинном ремешке, висевшую у неё на плече, извлекла письмо в запечатанном конверте.
– Я знала, Николай Иванович, что ты согласишься помочь, и утром написала письмо. Адрес на коверте. Как только вернёшься в Москву, переоформи, пожалуйста, письмо как заказное с вручением адресату, и тотчас отошли. Для Иванова каждый день одиночества – тяжёлое испытание.
– А если бы не согласился, – спросил Калюжный.
– Тогда мне пришлось бы действовать самой, правда не знаю, как бы это у меня получилось, – серьёзно ответила Руса, и лицо её посветлело.
«И ведь добилась бы своего!» – подумал Калюжный, любуясь ею: «Милый мой человек. У самой по сердцу кошки скребут, а заботится о других…»
Закрыв сумочку Руса окинула взглядом немногих прохожих, прогуливавшихся по асфальтовой дорожке, обсаженной молодыми, красиво подстриженными туями. 
– Многие считают, что тринадцать – число несчастливое. Так уж случилось, что день в день, ровно тринадцать лет назад я оказалась в этих местах, приземлилась ночью на парашюте за тем перелеском, – в просвете между аккуратными двухэтажными домиками под черепичными крышами Руса указала рукой на сосновый бор, зажатый вспаханными полями и лугами, до которого было километра два. – В лесу переоделась и утром пришла в Рерик. В маленьком кафе, в которое мы обязательно зайдём, дождалась рейсового автобуса.
В тот раз меня сопровождал капитан, который назвался Вадимом, а в этот раз ты, Николай Иванович, генерал!
– Но и сопровождал капитан, назвавшийся Вадимом не майора, а всего лишь лейтенанта. Да и прыгали вы с самолёта на вражескую территорию. Сейчас мы на территории дружественного государства, где проведём сутки, максимум двое, пока товарищи из «Штази» здесь и в Швеции не подготовят окно для перехода границы, – ответил своей спутнице представительный мужчина, которого женщина назвала Николаем Ивановичем и генералом.
Крупный мужчина лет пятидесяти в тёмном пальто и велюровой шляпе и красивая стройная блондинка средних лет в короткой норковой шубке и стильных брюках на манер Марлен Дитрих не спеша прогуливались по пешеходной дорожке, вдоль берега спокойного голубого залива, обрамлённого песчаными пляжами с кабинками для семейного отдыха, которые не убирались на зиму. 
С одной стороны пешеходной дорожки разместились двухэтажные дома под черепичными крышами, обсаженные вечнозелёными туями. Между деревьями на маленьких газонах несмотря на начало зимы пестрели маргаритки всех оттенков от белого до бордового и доцветали поздние розы, успешно пережившие ноябрьский снегопад, вслед за которым наступила оттепель, а к началу декабря установилась солнечная погода с лёгкими ночными заморозками.
С другой стороны пешеходной дорожки простирался красивый залив, который облюбовали лебеди, оставшиеся на зимовку. Зимы в этих краях мягкие, море не замерзает, а если выпадает снег, как это случилось в конце ноября, то быстро тает. Солнечная, сухая погода при температуре воздуха в два – три градуса выше нуля, привлекла в маленький курортный городок, в котором наступил «мёртвый сезон», немало приезжих из ближайших по меркам Рерика крупных городов Висмара и Шверина. Горожане, отработавшие неделю на заводах, фабриках, верфях и других народных предприятиях приехали в выходной день подышать чистым морским воздухом и позагорать лицом на ласковом декабрьском солнышке. 
На элегантную очень красивую даму, роскошные светлые волосы, которой красиво лежали на дорогом мехе шубки, засматривались прохожие – женщины и мужчины, причём последние оборачивались и провожали её долгим взглядом. Женщина ощущала их взгляды.
«Красота – великая сила!» – с удовольствие подумала она, и тут же тревога: «Поможет ли мне это разыскать тебя, Серёжа?»
– Николай Иванович, опять вспомнила о Вадиме. К чему бы это? Видела Вадима всего лишь раз и ничего не знаю о его судьбе, а ты что-нибудь знаешь? – спросила Руса, спрятав подальше свои сокровенные мысли.   
– Где сейчас Вадим – его настоящее имя Василий Иванович Павлышев, я не знаю, но тогда в конце сорок четвёртого и в сорок пятом мы отслеживали его перемещение. После того, как вы с ним расстались в лесу неподалёку от этого городка, капитан Павлышев, будем его звать Вадимом, с документами на имя немецкого оберлейтенанта, ехавшего в отпуск после ранения и лечения в госпитале, добрался до Ростока, где от нашего резидента получил новые документы и задание. До конца войны Вадим работал в Голландии, что-то по комерческой части, и только в августе вернулся на родину с группой перемещённых лиц, выдав себя за военнопленного, работавшего на заводе, который был разрушен во время бомбардировок союзниками.  – Калюжный посмотрел на Русу.
– Для тебя, война закончилась первого мая. Прилетел Ярослав на своём истребителе и унёс тебя на крыльях любви! Красиво и романтично, – пошутил генерал. – Для Вадима она продолжалась до конца месяца. Приморская часть Северной Голландии и Фризские острова оставалась под немецким контролем едва ли до конца мая. Военные действия в этом районе не велись и англичане не спешили вводить на эти периферийные территории свои войска .   
Вадим рассказал мне, историю, которая приключилась с ним в двадцатых числах мая. Его разыскивали гестаповцы. В течение нескольких дней пришлось укрываться на плоской равнине среди крестьянских полей и лугов. Внезапно в весеннем небе прямо над Вадимом произошёл скоротечный воздушный бой. Дрались английский и немецкий истребители. Опытный пилот устаревшего «Ме-109»  сумел подбить более скоростной и манёвренный «Спитфайер» последней модификации, и горящий английский самолёт рухнул на картофельное поле. Торжествующий пилот немецкого истребителя, которому удалось завалить грозного противника, заметил на лугу фигурку человека и открыл по нему огонь, словно охотник на дичь. Не попал, пролетел мимо, развернулся и пошёл на второй заход на самой низкой высоте. Вадиму бы укрыться в кустарнике или в дренажной канаве, а он лёг в траву лицом вверх, показав лётчику, что ничего не боится.
Очереди вспороли дёрн справа и слева от Вадима, к счастью его не задев. Немец развернулся ещё раз, но то ли у него кончился боезапас, то ли отказал пулемёт, но больше не стрелял. Открыл кабину, помахал кулаком и улетел. Вот так поглупому мог погибнуть Вадим. – Закончил короткий рассказ Калюжный. – Ничем не оправданный риск. Нет ничего глупее такой вот смерти…
Прошу тебя, не рискуй понапрасну, как это случилось с Вадимом. Чтобы ни произошло, сохрани жизнь. Найдём и обязательно вытащим тебя из любого места.
– Спасибо, Николай Иванович, поберегусь…
Ответ Русы был столь искренен, что Калюжному стало не по себе. 
«Переживает, не просто ей…» – подумал генерал, заглядывая в грустные глаза своей спутницы.
Вот среди немецких супружеских пар и одиноких прохожих, преимущественно женщин, которых после недавней и страшной войны, абсолютное большинство и в Германии и в Советском Союзе, показался советский офицер, капитан, под руку с женой – хорошенькой блондинкой в красном пальто и такого же цвета шляпке. Свободной рукой женщина прижимала к себе букет из белых роз. Увидев Русу, шедшую им навстречу под руку с Калюжным, женщина внимательно окинула её взглядом и улыбнулась, догадавшись, что мужчина в шляпе и женщина в норковой шубке русские. Шепнула об этом мужу и пара, поравнявшаяся с Калюжным и Русой, поздоровалась:
– Добрый день, товарищи!
– Добрый! – ответил Калюжный.
– Здравствуйте, – улыбнулась Руса.         
– Что привело вас, товарищ капитан, в этот прекрасный городок? – спросил офицера Калюжный.
– У нас сегодня юбилей – третья годовщина со дня свадьбы. Оставили малыша у подруги, а сами отправились в Рерик отметить это событие в ресторанчике и погулять по солнышку, – опередив мужа, поделилась своей радостью с незнакомыми людьми хорошенькая блондинка.
– Вечером ждём гостей в части, а утро и день решили провести вдвоём. – Капитан взглянул на часы. – Двенадцать тридцать. Пол часа на прогулку, а потом в ресторан.
– Где служите, товарищ капитан? – спросила Руса.
– На Вустрове, а живём в городке, – капитан указал рукой на военный городок, выстроенный в северной части острова сразу же за дамбой. – Полчаса ходьбы –  и дома.
– Как к советским солдатам и офицерам относится местное население? – поинтересовался Калюжный.
– Нормально, дружим! – улыбнулся капитан. – Да и край этот не чужой нам. В деревнях возле Рерика живут потомки славян. Многие говорят на своём языке. Если прислушаться – почти всё понятно. Да и названия у деревень, вы их проезжали: Пепелов, Раков, Рогов, Руссов – это же наши родные названия. 
– И в самом деле, наши, родные названия, особенно Руссов, – подумал Калюжный, взглянув на улыбавшуюся Русу.
– Ну, желаю вам приятного отдыха в праздничный день и семейного счастья на всю жизнь! – Калюжный крепко пожал руку капитану, а Руса не удержалась и поцеловала в щёчку его хорошенькую супругу, так и не спросив её имени.
Взяв Калюжного покрепче под руку, Руса увлекла его с пешеходной дорожки в сторону чисто убранного песчаного пляжа и повела к спокойной глади залива, на поверхности которого, грациозно изогнув длинные шеи, плавали красивые белоснежные птицы. Однако не только лебеди привлекали её внимание. Прикрыв глаза от солнца ладонью, Руса внимательно осматривала остров на противоположном берегу залива, пытаясь разглядеть большой дом, который про себя называла замком. В последний раз, она побывала там незадолго до того, как Ярослава перевели служить под Москву. Приказ о переводе был уже подписан и она прощалась с Германией. Думала, что навсегда, да оказалось что не так…
– Жаль, Николай Иванович, что мы не побывали на Вустрове…
– Не стоит привлекать к себе излишнее внимание. Я и так пошёл тебе навстречу, – напомнил Калюжный. – Мы отдыхающие. Приехали на денёк полюбоваться морем и подышать свежим воздухом, а как станет темнеть, незаметно покинем этот маленький городок. Не хотел этого делать, но пришлось согласиться с твоей просьбой. Вижу, что волнуешься и переживаешь. Задание не простое, опять, как и тринадцать лет назад в тыл врага. НАТО враг не менее грозный, чем Гитлер. Они давно развязали бы против нас войну. Так и чешутся руки у этих мерзавцев. Да только боятся возмездия, дрожат от нашего ядерного потенциала, наших ракет и бомбардировщиков, наших танков, которые теперь не под Москвой, а за Эльбой. Если двинутся – дойдут до Ла-Манша и Гибралтара! – некстати разговорился Калюжный, но спохватился, что майору Соколовой, нервы которой натянуты как струна и которая не хуже его информирована о международном положении, читать политинформации ни к чему.    
– А скажи мне, Руса, как эта хорошенькая блондинка догадалась, что мы русские? – сменил тему генерал.
– Надо было у неё спросить. Наверное, это ты, Николай Иванович, помог ей с такой догадкой.
– Каким же образом? – удивился генерал, одетый в штатский костюм, пальто и шляпу – всё местного производства.
– Походка у тебя, Николай Иванович, строевая, так и норовишь идти со мной в ногу, и выправка армейская, и не немецкая, а наша – советская. Уверена, что капитан догадался, что ты полковник или генерал. Будь ты в пижаме или в шортах, всё равно бы догадался.
– Неужели? – огорчился Калюжный. –  Давай догоним их и спросим!
– Нет уж, у них сегодня праздник, а ты с допросом! – улыбнулась Руса. – Зато они наверняка решили, то мы муж и жена, – успокоила Калюжного Руса. Так что можешь пока прогуляться под руку с красивой американской миллионершей Элизабет Джонсон, аристократическую походку которой «шлифовали» самые опытные специалисты Комитета, – улыбнулась Руса, умело снимая напряжение с себя и своего спутника, который сильно переживал за неё.
– Полюбуйся лучше заливом. Посмотри, как красиво! А вот и кусочек кирпичной стены старого замка. Видишь? Вот там, – указала Руса рукой, а сама задумалась:
«Если бы ты знал, Николай Иванович, какой я была счастливой в рождественский вечер и рождественскую ночь тридцать шестого года в стенах этого дома…» – Да только не смела она посвятить генерала в эту самую сокровенную страничку своей жизни, которая неотделима от Воронцова.
Совладав с собой, Руса вернулась к реальности и к своему спутнику, от которого несмотря ни на что, следовало скрыть самое главное – цель своего задания, которое предстояло перекроить на собственный страх и риск, и завершить свою миссию спасением Воронцова.
«Посмел ты, Серёжа, заглянуть в тайну Богов, да не ко времени. Теперь мне необходимо разыскать тебя, иначе будут искать другие чекисты пока не найдут и не доставят в Москву...» – подумала Руса. Ещё в Москве в одной из бесед с Потаповым Руса спросила полковника:    
– Что ждёт этого человека, скрытого под именем Р. Смит в случае его задержания и доставки в Союз?
– Думаю, что в конце концов после длительной с ним работы отправят этого Р. Смита, впрочем, мы узнаем его настоящее имя, в ещё более длительное заключение. Во-первых воевал против нас. Во-вторых британский гражданин, ведёт с нами какую-то игру через посредников и возможно, что матёрый британский или даже американский разведчик. В третьих – обладает какой-то информацией, суть которой ни мне, ни Калюжному не известна. Начальство скрывает, очевидно опасаясь утечки. Вот такие дела Елена Васильевна.
«Знал бы Потапов, что это за информация, пожалуй бы удивился, скорее всего не понял бы в чём тут дело», – подумала Руса, а она понимала: «Мудрые руководители Комитета, а возможно что и страны не хотели в такое трудное время каких-либо потрясений и в политической и в духовной жизни страны. И по-своему они пожалуй правы. Не время…» – размышляла Руса, мучительно решая:    
«С чего начать? Где искать? Как быть? Что делать?» – Вопросы, вопросы, вопросы…
– Да ты, голубушка, совсем  ушла в себя. Меня даже не слышишь! – Калюжный тряс её за локоть.
– Прости, Николай Иванович, – очнулась Руса, – задумалась. – Она осмотрелась, прищурилась на солнце. 
Тринадцать лет назад погода была похуже, но солнышко всё же выглянуло и тогда, как и сегодня ей удалось увидеть кусочек дома, в котором давно уже не жили дорогие для неё люди, а располагался штаб зенитного полигона ГСВГ. С тех пор деревья сильно выросли и летом совсем скрывают замок Вустров.
– Увидела хороший знак, –  заметила Руса. У неё было стойкое предчувствие, что в этот день и именно в маленьком курортном городке, в котором более тысячи лет назад родился светлый князь Сокол-Рерик произойдёт важное событие. Что это за событие, Руса пока не знала, но предчувствие редко обманывало её.
– Вот и прогулялись по берегу залива – пора ехать, – напомнил Русе Калюжный.
– Нет, Николай Иванович, ещё не время, – серьёзно посмотрела на генерала Руса и взяла его под руку. Пройдёмся по солнышку и может быть зайдём в кафе выпить по чашечке кофе.
Калюжный вздохнул и подчинился. Они пошли вдоль берега залива. Песок, укатанный волнами, слежался и ноги в нём не утопали.
Руса внимательно рассматривала всех, кто оказался у них на пути, словно пыталась кого-то отыскать.
«Ищет кого-то глазами. Кого?» – с тревогой думал Калюжный.
Вот идёт им навстречу уже немолодая светловолосая женщина. На вид лет сорок пять – пятьдесят. В тёмном пальто. На голове шляпка, подобранная в тон пальто. Обычная, ничем непримечательная немка, работница фабрики и скорее всего одинокая. Грустно склонив голову, смотрит себе под ноги.
Внезапно Калюжный ощутил, как напряглась рука Русы, касавшаяся его плеча. Он взглянул на неё. Руса не сводила глаз с приближавшейся к ним женщины.
– Прости, Николай Иванович, – взволнованно прошептала она, – постой пожалуйста минутку. Это очень, очень важно! Кажется я не ошиблась! – Руса ускорила шаг и в этот момент шедшая им навстречу немка подняла глаза. Их разделяли всего несколько шагов. Калюжный увидел испуганно-удивлённые глаза женщины, а Руса подбежала к ней и неожиданно обняла.
– Frau Wustrow! Scharlotte  – прошептала ей на ушко Руса. Растерянная женщина не успела ничего ей ответить. Красивая дама в дорогой норковой шубке подхватила её за руку и увлекла вслед за собой в сторону залива с пешеходной дорожки, по которой прогуливались гревшиеся на зимнем солнышке граждане ГДР.   

3.
В начале декабря после короткого недельного отпуска Юрий Скворцов в новой должности советника советского посольства в Афганистане прибыл в Кабул вместе с супругой. Ребенка Скворцовы пока оставили  у родителей в Москве.
Страна новая, в отличие от по-европейски ухоженной и комфортной Югославии, бедная и отсталая, практически без дорог и какой-либо развитой инфраструктуры, но интересная, с богатой и древней историей, многообещающая, – так, сама не зная почему решила Анна, чувствовавшая за собой некоторую вину, в том, что мужа направили служить на Восток. Именно служить, поскольку дипломатическая служба издавна была важнейшей государственной службой. Вот и Грибоедов был направлен в Персию, по тем временам опасную для европейцев страну, где и сложил голову на государевой службе .
Теперь иной век. Судьба Грибоедова не грозит советским дипломатам, тем более в спокойном и дружественном Афганистане, управляемом уважаемым на Востоке монархом  и другом Советского Союза, первым из европейских держав признавшего независимость и суверенитет Афганистана, остановившего колониальную экспансию всесильной Великобритании в Центральную Азию  к границам Российской империи, а теперь Советского Союза.
В древности, ещё до арабских нашествий, принёсших в эти места новую религию, земли вокруг Гиндукуша входили в сферу индийской цивилизации, однако современные афганцы и ревностные приверженцы ислама: пуштуны, таджики, хазарейцы – народы индоарийской семьи, практически ничего не знают об этом.    
– Сейчас зима и холод, перевалы покрыты снегом, а весной, когда проснётся и расцветёт земля, мы обязательно поедем в Бамиан  и осмотрим одно из чудес света – статуи Будды, – с удовольствием рассказывал о своей стране доктор Рустам Фари – сотрудник афганского МИДа, историк и литератор. С ним Анна познакомилась с помощью супруги старшего советника Чрезвычайного и Полномочного Посла в Кабуле Нины Васильевны Петровой.
Обаятельная женщина сорока пяти лет, знаток фарси , увлечённая богатой историей иранских народов, изучала персидскую, а теперь и афганскую литературу, параллельно успешно осваивает дари  – новый язык элиты афганского общества, который должен в обозримом будущем стать основным языком народов, населяющих Афганистан.
Погоривали, что Нина Васильевна пишет книгу об Афганистане, но никому пока не показывала, разве что мужу. Зная о её способностях, а небльшие книжки Нины Васильевны по истории и культуре иранских народов уже издавались, Анна надеялась в будущем прочитть её книгу.
«Одно дело быть знакомым с человеом, совсем дугое – узнать его мысли, которые автор доверяет книге, – разумно полагала Скворцова.
Дочь Нины Васильевны вышла замуж и жила в Москве. Других детей у неё не было, так что образованная и полная сил женщина была предоставлена самой себе, и сразу же втянула в круг своих интересов Анну Скворцову, не успевшую соскучиться в большом и чужом восточном городе, населённом бедными по европейским понятиям, но добрыми и приветливыми людьми.
Рустам Фари курировал недавно начатые совместные проекты советских и афганских археологов, намечавших работы по раскопкам на севере и западе страны, где задолго до нашей эры располагалась блестящая индоарийская цивилизация Бактрия или Бактриана, как называли её древние греки и македоняне.
Знакомство Анны с историей страны началось с историко-этнографического музея, а её экскурсоводами стали Рустам Фари и Нина Васильевна. Господин Фари происходил из богатой и уважаемой семьи, владевшей землями в плодородной Джелалабадской долине с мягким субтропическим климатом, которая вытянулась вдоль реки Кабул, звавшейся в древности Арием, и одним краем выходила на широкую равнину, орошаемую пятью притоками Инда. Там начиналась Большая Индия, распавшаяся после ухода англичан на две страны – Индию и Пакистан, которые теперь враждовали друг с другом, и эта вражда индуистской и исламской цивилизаций приводила к кровопролитным столкновениям между двумя странами, населёнными родственными народами .       
– Государство всех иранцев, пытался собрать царь Кир Ахеменид Великий  ещё две с половиной тысячи лет назад. Его империя простиралась от Средиземного моря до Гиндукуша, но восточные районы нашей страны и территории, лежащие за Памиром в неё не вошли, – очерчивая карандашом, служившим ему указкой, рельефную карту державы Ахеменидов, рассказывал молодой русской женщине Рустам Фари, незаметно любуясь её красивым и сосредоточенным лицом. Фари неплохо говорил по-русски, родолжая оттачивать свои познания в беседах с Ниной Васильевной, а теперь и с Анной Скворцовой.
– Держава Кира распалась, однако народы наши сохранились и то, чего не завершили наши предки, сделают потомки. Тогда в самой обширной части света – стране асов  – Азии появится держава всех иранцев – вторая по протяжённости с запада на восток после вашей огромной и уважаемой страны, госпожа Анна и госпожа Нина. – Господин Фари остановился взглядом на горном массиве Гиндукуш, с которого голубыми ниточками, выкрашенными в цвет лазури стекали реки питавшие предгорные плато и плодородные равнины – центры древнейшего земледелия.
Анна рассматривала искусно вылепленные из гипса, разрисованные красками горы и вспоминала рассказ Воронцова о разбившемся «Дугласе» с делегацией индийских женщин, летевших на конгресс мира в советский Ташкент. В том самолёте разбившемся в горах, находилась Лата...
– Скажите, Рустам, вам известно что-нибудь о катастрофе индийского самолёта в горах Гиндукуш, которая произошла осенью 1954 года? – спросила Анна Скворцова.
– Да, это случилось… – припоминал Фари.
– Шестнадцатого октября, – помогла ему Анна, хорошо запомнившая день встречи с Сергеем Воронцовым в Любляне.
– Вы помните дату? – удивилась Нина Васильевна, знавшая о разбившемся три года назад самолёте из газет. – У вас были знакомые среди пассажиров?
– Нет, – поспешила с ответом Анна. – Просто запомнила. О катастрофе я узнала как и вы из газет. У меня хорошая память. В самолёте летели женщины из Дели в Ташкент, они погибли… Где это произошло, господин Фари?
– Вот здесь, – Рустам указал на приблизительное место падения самолёта. – Это в провинции Бамиан, где мы обязательно побываем весной. Место это мистическое, – доктор Фари понизил голос, словно опасался, что его могут услышать немногочисленные посетители музея. – Согласно старинным преданиям в этих горах покоится Рам – великий предводитель арийцев. Рам привёл наших предков с севера, где теперь лежит ваша страна на берега Инда и Ганга. Здесь же, в этих горах скрыто тело Зороастра, совершившего переворот в духовной жизни всех иранцев, после которого произошёл раскол единого индоарийского этноса на асов и ванов , и индийцы с иранцами стали врагами…
Тело Рама было помещено в гробницу, выточенную из горного хрусталя, залито мёдом и скрыто в неведомой пещере, которую безуспешно пытались разыскать многие – от персов царя Кира до воинов Искандера Великого  и от нукеров  эмира Бабура  до англичан, которые не раз пытались покорить Афганистан.
Местные пастухи, выпасающие отары овец высоко в горах, утверждают, что покой Рама охраняет горное племя язычников, не принявших ислама. Что стало с прахом Зороастра, укрытым тысячелетие спустя в иной пещере, известно ещё меньше.
Великий Искандер-Завоеватель прошёл со своей армией через Бамиан, но саркофагов с Рамом и Зороастром не нашёл, повелев похоронить себя как предводителя Арийцев . – продолжал свой рассказ доктор Фари, учившийся в Московском университете и хорошо владевший русской речью. Однако Анна не слышала продолжения его рассказа о гробнице Александра Македонского, предоставив в полное распоряжение Нине Васильевне, смотревшей влюблёнными глазами на своего афганского друга.
Фари и в самом деле был видным мужчиной. Высокий брюнет с классическим греческим профилем и тёмными глазами. Как-то Нина Васильевна шепнула Анне, что у Рустама две жены:
– Так принято у мусульман, – пояснила она, – состоятельный и уважаемый человек может иметь до четырёх жён, которые воспитывают детей и работают по дому.   
Анна подошла к окну и бросила взгляд на заснеженные горы, окружавшие Кабул. Где-то там, на севере осенью пятьдесят четвёртого года разбился самолёт с женой Воронцова, которого сейчас пытается найти другая загадочная женщина – майор государственной безопасности Елена Соколова.
«Какая же тайна связывает их? Какая?» – мучилась Анна Скворцова, переживая за своего двоюродного брата.


4.
В просторную каюту вездехода, где разместился штаб, стремительно вошла, почти вбежала Сита и обняла Рама. Адъютант закрыл за ней дверь.
– Милый, как ты?
Не слушая возражений, Сита погасила монитор, от которого раскалывалась голова.
– Да на тебе лица нет! Круги перед глазами! Держишься на одних нервах. Тебе необходимо поспать, хотя бы час! И никаких таблеток! – Сита решительно швырнула коробку в урну.
– Побереги сердце, – уже мягче добавила она.
– Все хорошо, Сита, – улыбнулся Рам, – колонна движется. Завтра еще день пути и боев в горах, а дальше, если все будет хорошо, то выйдем на равнину, в весеннее «травяное море», куда более чем две с половиной тысячи лет назад ходил с персами и мидянами царь Кир Ахеменид, твой, между прочим, предок по материнской линии, прекрасная персиянка.
 Сита обхватила голову Рама руками и, горячо целуя любимого, прошептала – парсянка , с чистыми мыслями и помыслами посещающая индуистские храмы!
– Только что на весь мир эти мерзавцы объявили, что ты дочь премьер-министра и находишься в моей колонне, а я … знаешь, кто я?
– Мой бойфренд! – рассмеялась Сита. – Господи! – дрогнул ее голос. – Они даже самые светлые чувства готовы опошлить…
– Ты слышала о победах Первой и Третьей колонн?
– Еще бы! Сейчас все, кто держится на ногах, смотрят на эту фантастическую картину из космоса!
Сита включила монитор и восторженно утонула взглядом бездонных фиалковых глаз в поистине божественное видение.
Три гигантские огненные змеи, составленные из миллионов клеток-вездеходов, медленно расползались с отрогов Гиндукуша на три стороны света, отбиваясь от ракетных ударов противника. Бушевавший в сотнях миль по краям колонны огненный смерч с ядерной начинкой, высвечивал их пути по ночной Земле. Зрелище было завораживающим. И где-то во главе Второй змеи-колонны двигался их вездеход.
Сами собой губы ее прошептали древний ведический гимн-молитву:

О, Агни ! Священный Огонь! Огонь очищающий!
Ты, который спишь в дереве и поднимаешься
В блистающем пламени с алтаря,
Ты, сердце жертвоприношения,
Смелое парение молитвы,
Божественная искра, скрытая во всем,
И ты же –  преславная душа Савитри !

Рам уснул у нее на коленях, словно младенец. Сита осторожно освободила руки и уложила его на диване, подложив под голову подушечку.
– Пусть поспит хотя бы час, – решила она, – а я пока посижу с ним рядом.
И она смертельно устала, но стойко держалась и, сгоняя сон с густых темных ресниц, преданно охраняла покой любимого.
Был очень тяжелый день. Последние несколько часов Сита не выходила из операционной. Поступало очень много раненых, и большинство из них были обречены. Разрывы в защитных комбинезонах от страшных ножей иберийцев, зверевших от вида крови в рукопашном бою, и разбитые шлемы нарушали защиту. А жуткие радиоактивные смерчи, бушевавшие над полем боя, убивали ослабленных ранами людей, и никакая аура не могла спасти их…
Перед красивыми глазами Ситы, в которых застыли слезы, мелькали эпизоды последних месяцев страшного двенадцатого года двадцать второго века.
К концу прошлого века в жесточайших условиях глобального потепления, вызвавшего таяние ледников Арктики и Антарктики и затопление низменных земель, а так же тотальной глобализации, в мире сохранились лишь пять государственных объединений:
Атланта, в которую вошли обе Америки – Северная и Южная, а так же Австралия и Антарктида;
Левант, куда вошли Западная и Центральная Европа, а так же Африка и Ближний Восток;
Хань, куда вошла вся густонаселённая Восточная Азия, а также Северо-восток и Юго-восток Азиатского континента вместе с Зондскими островами и Новой Гвинеей;
Ибер-Урус, образованный из территорий бывшей сверхдержавы, называвшейся СССР и распавшейся от внутренней смуты в конце позапрошлого века.
Пятым и последним государственным образование стала Харьяна, в которую вошла вся Южная Азия с островом Цейлон, а также территория Иранского нагорья и горного массива Гиндукуш с прилегающими равнинами. При этом Харьяна была самым молодым и самым маленьким по территории государственным образованием со вторым по численности населением после Хань.   
Вначале разгорелся конфликт Атланты с Хань, закончившийся гибелью могучего восточного соседа. Атлантийцы применили свои секретные разработки – новое этническое оружие. Чудовищный, доселе невиданный в Мире мор в течение нескольких дней уничтожил практически всё трёхмиллиардное население Хань. Погибли так же миллионы людей на востоке Харьяны, юге и востоке Ибер-Уруса. Мор опустошил многие районы в южной и центральной части самой Атланты. Гибли люди желтой расы и частично метисы. Только слепой мог не видеть этого…
А с летним муссоном, принесшим с океана долгожданные дожди, страшная беда пришла и в Харьяну. Ядовитый муссон нёс смерть харьянцам. И казалось, что нет от него спасенья.
В храмах шли бесконечные богослужения. Протягивая руки к Всевышнему, люди исступленно взывали о пощаде. И Всевышний, словно услышал те мольбы. Свершилось чудо. Аура всех «тех, кто верят в духовное совершенство», спасла большую часть народа единственной оставшейся на земле ведической веры. Но очень многие, кто был еще слишком мал или уже стар и немощен, болен или слаб, ушли из жизни…
Огромная страна оделась в траур. Погибли десятки миллионов детей, не оставляя нации никаких надежд на будущее…
Потом были долгие месяцы сверхчеловеческого напряжения и жертвенного труда – подготовка к исходу туда, где царил враг и куда не приходит ядовитый муссон. Исход на древнюю прародину «тех, кто верят в духовное совершенство», откуда тысячелетия назад под предводительством легендарного Рама, чей прах согласно Авесте покоится в стране Арйана-Вэджа  между Балх  и Бамиан, вышли предки харьянцев – в страну под Полярной Звездой, в которой по полгода не заходит Савитри-Солнце.
Сомкнувшиеся ресницы Ситы дрогнули. Исход был символичен. Во главе колонны, шедшей древним путем, был ее Рам и она, возлюбленная его – Сита! А на бортах вездеходов, упорно ползущих во враждебных горах, начертана эмблема Рама – «Овен, бегущий с обращённой назад головой».
.      
5.
До наступления нового 1958 года оставалось ещё полторы недели, когда генерал-майор Калюжный, плотно загруженный текущей работой, смог, наконец, выбраться в гости к Лебедевым на новую квартиру. Василий Владимирович был в очередной командировке на севере, но через неделю обещал вернуться и встретить Новый Год в кругу семьи.
Его отсутствие было на руку Калюжному, предоставив возможность поговорить с Ольгой с глазу на глаз. О многом, очень о многом хотел Николай Иванович расспросить близкую подругу и родственницу Елены Соколовой, которая накануне операции задала своими неожиданными признаниями такую головоломку для генерала, что до сих пор голова идёт кругом…
Доложи он о её признаниях по начальству –  вначале могли не поверить, подумав, что у Калюжного с головой не в порядке, затем напуганный Стропов назначил бы служебное расследование с отстранением его и Соколовой от дел с возможным заключением под домашний арест. А операцию по выявлению, захвату и доставке того субъекта, который скрывался предположительно в Западной Германии под именем Р. Смит, если конечно это имя не выдуманное, поручили бы другому управлению. Такой поворот стал бы сильнейшим ударом по Стропову, а тот в свою очередь сделал бы всё что в его силах, чтобы уничтожить Калюжного, а вместе с ним и Потапова…
Перспективы не радужные, поэтому стоило промолчать. Калюжный верил Русе, как самому себе. Она не могла подвести несмотря ни на что. К тому же в Москве оставалась её семья, дети…
«Впрочем, дети тут не причём, прошли те, ещё сравнительно недавние времена, когда дети отвечали за поступки родителей» – подумал, генерал, отгоняя прочь неприятные, навязчивые мысли.
По какой причине этот Р. Смит так понадобился начальству в Москве «живым или мёртвым», да ещё в кратчайшие сроки, знать Калюжному не полагалось. Его дело исполнять. Параллельно с Соколовой на Запад были направлены ещё два чекиста, но кто эти люди, куда и по каким каналам это осуществлялось, Калюжный не знал. Такова специфика работы самого секретного министерства страны, называвшегося Комитетом. Услышав это слово, каждый советский гражданин без подсказки понимал, то это такое.
В субботу в семнадцать часов вечера служебная машина доставила его до дома и Калюжный всего на несколько минут забежал в квартиру переодеться в штатское. Семья генерала проживала на Кутузовском проспекте. Супруга Николая Ивановича Наталья Михайловна – по профессии врач-окулист трудилась в районной поликлинике, однако в настоящий момент находилась дома на больничном, подцепила где-то простуду. Температурила, кашляла, страдала от насморка.
Сын с женой ещё не вернулись после работы, очевидно ходили по магазинам. Молодожёны, им многое надо.
– Наташенька, как ты себя чувствуешь? – спросил Калюжный жену.
– Неважно, Коля. Температура держится. Тридцать семь и восемь. Кашель, насморк замучил.
Калюжный сочувственно вздохнул. Ничего не поделаешь, надо отлежаться.
– Нас приглашали Лебедевы смотреть новую квартиру. Однако и Василия Владимировича нет, улетел в командировку на север и ты, заболела. Так что официальный визит отложим, сходим к ним в новом году. Ты не обидишься, если я сегодня поеду к Ольге один, без тебя? Есть разговор, это касается Соколовой. – Калюжный надеялся, что жена «не обидится». Наталья Михайловна знала, что Соколова в командировке и догадывалась где, а Ольга и Руса – родственницы и близкие подруги , так что у Николая могли быть к Лебедевой вопросы. Такова служба, для которой нет ничего личного…
– Конечно, Коля, поезжай, привет передавай. Ужинать будешь? – спросила жена.
– Нет, Наташенька. Отдыхай. Я звонил Ольге, она обещала угостить домашними пельменями. Сейчас с Леночкой мастерят. Я только переоденусь и поеду. Машина ждёт внизу. Шофёра отпущу. Суббота, пусть человек отдыхает. Обратно вернусь на такси. Постараюсь не задерживаться. Позвони Ольге, когда я выйду.
Доехать на служебной «Победе» от Кутузовского проспекта до Таганки, минут пятнадцать, так что в семнадцать тридцать Калюжный в штатском костюме и в галстуке, заботливо завязанном супругой на свежей белой сорочке, поднимался в лифте на четвёртый этаж нового дома, часть квартир которого были выделены Министерству обороны.
Лебедевы поселились в трёхкомнатной квартире и ещё как следует не обжились. Ольга и дети – Лена и Игорёк встретили Николая Ивановича у двери и выдали ему «гостевые» мягкие тапочки.
– Проходи, Николай Иванович, мы все вместе наделали пельменей. С собой возьмёшь, своих угостишь. Наталья Михайловна звонила, я ей сказала. Пельмени особенные, северные. Научились делать в Полярном и Североморске. До сих пор не верится, что теперь живём в Москве. Проснёшься утром – Темно как на севере в полярную ночь, а потом начинает светать, – говорила Ольга, занимая разговорами гостя, снявшего пальто и надевавшего гостевые тапочки.
– Милости просим в нашу новую квартиру. Леночка, Игорёк, покажите дяде Коле, как мы устроились, а я пойду, брошу в воду пельмени. Через пятнадцать минут прошу всех  к столу.
– Как вам на новом месте, нравится? – спросил Калюжный детей.
– Хорошо, дядя Коля! Москва красивый город и зима хорошая. Теплее чем в Североморске, но снега много! Школа замечательная, появились новые друзья и подруги. Всё так интересно! – ответила Леночка.
Калюжный залюбовался девушкой, которой шёл семнадцатый год. Вспомнил сороковой год, переезд пограничников на новую границу и молоденькую Олю Лебедеву, явившуюся на заставу и заявившую, что она жена старшего лейтенанта Лебедева и непременно едет с мужем.
«Вся в маму и лицом и статью» –  глядя на Леночку подумал Калюжный.
Потом Игорёк ухватил его за руку и показал все три комнаты, обставленные пока казённой мебелью. В большой комнате, которую в русских домах принято называть горницей, Калюжный увидел на стене фотографию старшего лейтенанта Игоря Лебедева в черной рамочке, сделанную в последнее мирное лето 1940 года, а под ней полочку, на которой лежала пограничная фуражка с зелёным околышем и потемневшими от времени следами крови на сукне…
Защемило от боли генеральское сердце.
«Помнят, не забывают Игоря…» – подумал он, а Игорёк, названный так в честь отца Алёнки, ухватил дядю Колю под руку и увлёк за собой к окну:   
– У нас рядом парк, – похвалился мальчик. – Вот там. Каждый вечер катаемся в парке на коньках. К нам приходят Богдан, Генрих, Лада и Ира. Вместе катаемся на коньках, а потом пьём у нас чай. Сегодня на катке поставили ёлку с игрушками и лампочками. Скоро Новый год. Красиво!
Пельмени получились на славу. Потом пили чай с тортом, который Калюжный купил по пути в гастрономе на Таганке. Поужинав, дети ушли в комнату смотреть по телевизору субботний кинофильм.
– «Тайна двух океанов»!  – радостно сообщил дяде Коле Игорёк, мечтавший стать военным моряком, как папа.
– Боже мой, как же быстро идёт время! – глядя в след шестнадцатилетней Леночке, которая в следующем  году заканчивает школу, – вздохнул Клюжный.
– Ведь с тобой, Оленька, я познакомился когда ты была всего на два года старше.
– На полтора, Николай Иванович, – поправила его Ольга. – Мне только-только исполнилось восемнадцать лет…
– Такая же красавица, вся в тебя, Оленька! – не удержался Калюжный от комплимента.
– Ладно тебе, Николай Иванович! – улыбнулась Ольга. – Пойдём на кухню, продолжим чаёвничать и поговорим. Ведь за этим пришёл?
– За этим, Оля. Сегодня за этим. Василия Владимировича нет, вот и поговорим с глазу на глаз. О многом надо поговорить. А в новом году соберёмся все вместе и отметим ваше новоселье! Идёт?
– Идёт, Николай Иванович, только без Русы не радостное это будет новоселье. Тебе погорячее?
– Погорячее, покруче и с лимоном. Люблю горячий чай! – согласился Калюжный, одобрив взглядом большую чашку, куда Ольга наливала кипяток. – Прежде всего о Русе. Так и быть, расскажу, в подробностях, нарушив служебную тайну, но тебе это знать, я думаю – можно.
На место Руса прибыла без происшествий и весточку о себе подала сразу. В четверг поздно вечером её видели на экранах первого канала местного телевидения, в компании британского генерал-полковника. Телевидение было запланировано, а вот генерал – это уже её инициатива. Впрочем в компании генерала она смотрелась великолепно и с его помощью, а Руса сможет подчинить своей воле любого мужчину, ей будет легче добиться цели. Мы уже установили место службы и фамилию этого генерала. Здесь нет никакого подвоха со стороны западных разведок – генерал настоящий.
В своём интервью миссис Элизабет Джонсон рассказала телеведущей о цели своей поездки согласно разработанной для неё легенды о брате, погибшем и похороненном на военном кладбище в окрестностях города.
Теперь, слушай внимательно. Тем же вечером она позвонила по телефону для связи ещё раз и передала информацию о фотографиях, которые находятся в частной квартире города Нью-Йорк. Эти фото очень опасны для неё и неизбежно приведут к провалу.
– Что всё это значит? – насторожилась Ольга.
– Случилось первое незапланированное происшествие, причём весьма опасное для Русы, – продолжил Калюжный. – В отеле она случайно встретилась с американским журналистом и одновременно агентом ЦРУ Арнольдом Балтимором – тем самым Алексом Мяаге, который сфотографировал её на улицах праздничной Москвы во время фестиваля молодёжи и студентов. Ты знала об этой встрече Русы в Москве с заклятым врагом вашей семьи? – спросил Ольгу Калюжный.
– Да, от Русы, – призналась взволнованная Ольга. – Что же было дальше?
– Опасные фотографии были найдены и уничтожены.
– В Нью-Йорке?
– Да, – ответил Калюжный, – в Нью-Йорке.
– Что же было потом? – вспыхнула Ольга, переживая за подругу.
– Был ещё один звонок по телефону связи с центром. Руса сообщила, что у неё всё в порядке.
– И это всё?
– Да. Других вестей от неё пока нет. Работает самостоятельно. Я верю, что всё закончится хорошо, – не слишком уверенно, как показалось Ольге, заключил Калюжный и попытался улыбнуться.
– Боже мой, я как чувствовала! – Простонала Ольга. –  Этот Мяаге встал и на её пути…   
– Не надо так, Оля! – повысил голос Калюжный. – Успокойся, возьми себя в руки. Руса работает крайне осторожно и после уничтожения фотографий ей нечего предъявить. Если начнётся проверка, то она затянется надолго. Найти женщину с таким именем и такой фамилией в Америке, где львиная доля населения англосаксы , не просто, тем более, что в реальности такой женщины не существует, – пояснил Ольге Калюжный.
– С тех пор прошло семь дней. Отель, в котором поселилась, Руса под именем Элизабет Джонсон, она покинула на следующий день в сопровождении британского генерала,  и знать о себе пока не давала. Генерал вернулся в отель вечером, один. Обращался к метродотелю, спрашивал, не возвращалась ли Элизабет Джонсон. Был очень удивлён, узнав, что ещё утром миссис Джонсон предупредила метродотеля, что намерена посетить Мюнхен, а в отель вернётся через несколько дней, и попросила забронировать за ней номер, где остались её вещи.
Думаю, Руса приняла самостоятельное решение, о котором нам пока не известно, а Мюнхен – это ложный след для этого генерал-лейтенанта. Что ж, наберёмся терпения и будем ждать от неё информации, а в отель она не вернётся, – вздохнул Калюжный и взял в руку большую чашку с душистым чаем, в котором плавал кружочек лимона.
«Возможно от этого британского генерал-лейтенанта Руса что-то узнала о таинственном Р. Смите, который являлся целью её задания?. Вполне возможно…» – задумался Калюжный, переживая за свою подчинённую, к которой относился словно к родной дочери.   
– Да вы, Николай Иванович, в себя ушли и про чай совсем забыли, – заметила взявшая себя в руки Ольга. – Остынет. Давайте думать о хорошем и только о хорошем!
– Давай! – подобрев, согласился Калюжный. – Рассказывай теперь ты, Оленька. Что это за такой товарищ военного преступника Мяаге, где вы с Русой его встречали, какое он понёс наказание и если вернулся на родину в Эстонию, то может нам пригодиться при опознании Мяаге. Тогда, накануне отъезда Русы, я не стал о нём расспрашивать, не предполагая что этот Балтимор-Мяаге, которого рано или поздно мы всё же возьмём и отдадим под суд, даст о себе знать так скоро. Рассказывай. 


* *
В конце июля 1947 года Соколовы и Лебедевы, приехали с семьями на отдых в Гагры к старым друзьям – майору Андрею Максимову и его жене Марине Колесниковой. В память о муже, погибшем в первые минуты войны, Марина не стала менять фамилию, найдя в этом полное понимание у Максимова.
Полковнику Соколову, очередную звёздочку которого «обмыли» недавно, и Капитану 3-го ранга Лебедеву предоставили первый послевоенный отпуск, большую часть которого было решено провести на море, а на обратном пути Соколовы заедут в Москву и Старую Руссу, а оттуда в Германию. Лебедевы, которым возвращаться в Североморск, вначале  заедут в Изборск, потом в Старую Руссу, где семьи рассчитывали встретиться, и в Ленинград – повидать родных. Словом, программа большая и на всё месяц плюс дорога туда и обратно.
Богдану и Аленке исполнилось по семь лет, и сдружились старшие дети – «не разлей вода». Генриху было полтора годика. Мальчик рос крепышом и  на руки  уже не просился, упорно топал сам ещё не до конца распрямившимися ножками. Что касается Ольги, то она было беременна Игорьком. Шесть месяцев – срок немалый, уже и животик заметен, но чувствовала себя Ольга прекрасно, расцвела, да так, что не только мужчины, но и женщины заглядывались на красивую двадцатипятилетнюю блондинку. Видно правы те знающие люди, которые, посмотрев на неё, скажут: «Ничто так не украшает женщину, как беременность!»
Ольга давно мечтала искупаться в тёплом и целительном Чёрном море. Для неё эта поездка на юг была первой. Балтийское море она видела несколько раз, но в нём не купалась, а холодное Баренцево море для этих целей никак не годилось.
Встретились Соколовы и Лебедевы в Москве на Курском вокзале и сели в скорый поезд «Москва – Адлер», заняв два соседних купе. Паровоз подцепил вагоны, и за окошком замелькали города и деревни, леса и реки, поля и сады, заводы и шахты огромной и любимой страны, за которую воевали и отдали жизни миллионы людей, среди них родные и близкие…
Поездка двух семей стала большим событием и для взрослых и для детей. Завтракали, обедали и ужинали всей большой и шумной кампанией в вагоне-ресторане, потом собирались в одном из купе, разгадывали кроссворды, играли в карты в «девятку», пели песни и смотрели в окошко, любуясь красивыми летними пейзажами. Проводник приносил чай в стаканах с мельхиоровыми подстаканниками, и взрослые и дети, спускавшиеся вниз с верхних полок, с удовольствием пили ароматный напиток.
Погода стояла великолепная.  На вторые сутки, оставив позади многие русские, украинские и опять русские города и сёла, ещё не залечившие раны, нанёсённые войной, поезд втянулся в тоннель, проезжая через Кавказские горы к морю, потом был другой тоннель и ещё один или два, не запомнили, и вот, наконец, оно – синее и тёплое море. На берегу красивые санатории, в зёлёном ожерелье из магнолий и пальм, в море белые корабли и стаи дельфинов. Глаз не оторвать, как красиво!
Руса вспоминала свою довоенную поездку к морю в сентябре сорокового года и рассказывала Ольге и детям, что и  как изменилось за прошедшие годы.
В Адлере на вокзале их встречали Андрей и Марина. Разместились в двух машинах, одну из которых прислали из Сухуми, из погранотряда, и через час приехали в Гагры –  красивый курортный городок, вытянувшийся узкой полоской по берегу. С одной стоны высокие горы, с которых сползают облака, с другой залитое щедрым солнцем тёплое море.
Разместились в частом доме, который хозяева предоставили семьям офицеров в полное распоряжение на время их отпуска, перебравшись к родственникам. Рядом приморский парк и городской пляж. Словом все условия для отдыха на лучшем курорте Абхазии.
Через неделю, когда гости вдоволь насладились морем, солнцем и красивейшими видами гор, Андрей и Марина пригласили Соколовых и Лебедевых съездить на два – три дня в Пицунду.
– Места там красивейшие! Широкая равнина с цитрусовыми садами, великолепная реликтовая сосновая роща. Деревья выбегают прямо к морю, как в Прибалтике, а вода такая чистая, что с катера видно морское дно! – рассказывала Ольге Марина. Подруги не виделись с осени сорок четвёртого года. С тех пор накопилось столько всего нового, что и дня не хватит рассказать обо всём, поделиться. Да и судьбы у женщин сходные. Обе потеряли мужей. Марина в самом начале войны, Ольга в конце. Обе вышли замуж повторно, за офицеров.
Глядя на них, Руса заскучала, но не обиделась:
– Пусть наговорятся. Столько пережили вместе…
Из Гагр в Пицунду добирались по морю на военном катере малый охотник . Причал рядом с маяком, здесь же погранзастава старшего лейтенанта Матвеева. Застава образцовая, поблизости особо важный объект – дача товарища Сталина, который отдыхает на ней в настоящее время вместе с товарищами по политбюро, от одного упоминания их имён и фамилий, захватывает дух…

*
Солдаты на заставе в большинстве старослужащие, многие воевали в сорок четвёртом – сорок пятом годах. Сроки службы у таких солдат вышли, но призывать в армию после тяжёлой опустошительной войны было некого, вот и задерживали бойцов на службе на два, а то и на три года.
Начальник заставы, старший лейтенант Матвеев и майор Максимов, командовавший  комендатурой, располагавшейся в Гаграх, воевали в Севастополе. Матвеев в то время был в звании сержанта, а Максимов – лейтенанта. Потом воевали на других фронтах. Матвеев на Кавказе, а Максимов на Северо-западном фронте и дошёл до Германии.
Война закончилась, и пограничники, воевавшие в пехоте, надевали зелёные фуражки и возвращались служить на границу. В Сухумском отряде и встретились боевые товарищи. Майор Максимов получил назначение в Гагры, в комендатуру, а Матвеева назначили начальником погранзаставы в Пицунде. Так решили кадровики из Главного управления погранвойск МГБ , к которому относились пограничные войска.
– Вы, товарищ старший лейтенант, москвич, воевали. Имеете боевые награды. Мы вам оказываем большое доверие, направляем служить в Пицунду. Там, неподалёку расположена дача товарища Сталина. Вождь отдыхает на даче обычно пару недель, в августе. В это время у товарища Сталина гостят высокие товарищи и сам товарищ Берия. Цените наше доверие, товарищ Матвеев, напутствовал старшего лейтенанта весной сорок шестого года половник из отдела кадров, изучая личное дело офицера.
Вы ещё не женаты, товарищ лейтенант? – спросил полковник, взглянув на старшего лейтенанта поверх очков.
«Вот гусь, посидел всю войну в Москве за этим столом…» – подумал Матвеев и ответил:
– Пока не женат, но есть невеста. Осенью решили пожениться, да как теперь будет с отпуском? – замялся старший лейтенант.
– Невеста москвичка? 
– Москвичка.
– Это хорошо, что москвичка! – одобрил полковник. – За месяц до свадьбы подайте рапорт, что собираетесь жениться, и вам предоставят кратковременный отпуск. Для такого важного дела не откажут. Жена для офицера – крепкий тыл! А пока, товарищ старший лейтенант, берите билет до Сочи и поезжайте на курорт! – пошутил полковник. – Только не забывайте, какие люди отдыхают на вашем участке государственной границы, и зорко её охраняйте. Вы всё поняли, товарищ лейтенант?
– Так точно, товарищ полковник!

*
– Слово в слово запомнил напутствие полковника, – улыбнулся старший лейтенант Михаил Матвеев, рассказывая за обедом, на свежем воздухе в тени мандариновых деревьев, высаженных на территории заставы, о службе, о себе и своей жене Зиночке – молодой невысокой хорошенькой женщине, которая, как и Ольга впервые увидела Чёрное море, но несколькими месяцами раньше, приехав на заставу в марте.
Зиночка, как и Ольга, была беременна на последнем месяце и женщинам было о чём поговорить. У Ольги уже был ребёнок, и она могла дать Зиночке немало полезных советов. Обе начинали семейную жизнь на погранзаставах, только Ольга ещё до войны и на границе с немецкой Восточной Пруссией.      
После обеда, пока Ольга и Зиночка, решившие искупаться вечером, когда спадёт зной, удобно разместились на скамеечке в тени сосен с видом на море и делились немножко тревожными, но приятными ожиданиями, пытаясь предугадать, кто скоро у них родится – мальчик или девочка,  офицеры, Руса с Мариной и дети с наслаждением купались в море. Из хрустально чистой воды, прогретой щедрым южным солнцем до двадцати пяти градусов, взрослым не хотелось выходить, в то время как накупавшиеся дети, покрыв головы от солнца панамками, затеяли строительство  из мокрого песка, чередовавшегося слоями с галькой.
Мужчины пытались устраивать заплывы наперегонки, но состязаться с Лебедевым было бесполезно. Моряк чувствовал себя как рыба в воде и уверял, что отваживался плавать даже в Кольском заливе и в полярную ночь.
– Поле такого купания необходимо как следует растереться полотенцем и принять внутрь сто граммов, – делился собственным опытом Капитан 3-го ранга Василий Лебедев с пограничниками Максимовым и Матвеевым и лётчиком Соколовым.
За купающимися наблюдал с вышки в бинокль часовой, не нарушавший при этом служебной инструкции. Побережье и морская акватория являлись границей и часовой был обязан смотреть именно в сторону моря, где со стороны Сухуми появились и шли примерно в миле от берега в сторону Сочи два военных корабля: сторожевой корабль  и большой охотник . Бойца, конечно же, больше всего интересовали женщины, никак не желавшие выходить из воды. Одну из них старослужащий солдат хорошо знал. Это была жена коменданта участка Марина. Вторая женщина впервые на заставе и кто она часовой не знал, любуясь красотой  незнакомки, которая, наверное, приходилась женой одному из купавшихся мужчин и наконец-то вышла из воды. При этом стройная красавица с великолепной фигурой, выжимавшая руками длинные светлые волосы была столь хороша, что впечатлительный боец вспомнил про Афродиту, вышедшую когда-то на берег из морской волны где-то на греческом побережье. Часовой был начитанным молодым человеком и ещё в школьные годы прочитал древнегреческие мифы.
Ещё раз взглянув в бинокль на военные корабли, часовой собрался позвонить и доложить об их появлении дежурному по заставе, однако телефонный звонок опередил его. Боец поспешил снять трубку, сожалея, что его отвлекли  от приятных наблюдений.
Внизу по территории заставы забегали солдаты, свободные от несения службы, а на берег, что было духу, побежал дежурный по заставе сержант, добежал в два счёта, вытянулся перед офицерами в плавках как по команде «Смирно!» и приложил руку к фуражке:
– Товарищ майор! Разрешите обратиться к начальнику заставы!
– Обращайтесь, что ещё случилось? – вышел из воды встревоженный Максимов.
– Товарищ старший лейтенант! Звонили из отряда. К нам едут высокие гости! Будут минут через пять - десять! Начальник отряда срочно выехал из Сухуми!
– Возвращайтесь на заставу! – приказал сержанту Матвеев. – Буду через пару минут!
– Женщины отвернулись. Максимов с Матвеевым сбросили плавки, натянули на мокрое тело галифе и гимнастёрки, намотали портянки, обули сапоги, которые следовало успеть почистить и, застёгивая пуговицы на ходу, поспешили на заставу следом за сержантом.
Сухуми далеко и начальник отряда прибудет морем через час – полтора, так что высоких гостей, надумавших осмотреть заставу, маяк, подышать целебным морским воздухом, настоянном на хвое реликтовых сосен и искупаться на пляже, лучшем на всё побережье, придётся принимать начальнику заставы и оказавшемуся, на заставе весьма кстати, майору Максимову.
– Что случилось, Мариночка? – спросила Руса Колесникову.
– Ничего страшного, здесь такое бывает часто. Место уж больно красивое и самая чистая вода на всём побережье! Не знаю пока, Елена Васильевна, кто к нам едет, хорошо хоть предупредили, однако, возможно, сегодня вы увидите самого товарища Сталина! Дней пять назад прибыли на мыс из Сочи морем на трёх кораблях: большом охотнике и двух малых охотниках, словом целая эскадра. Нас тогда предупредили заранее и высоких гостей встречал начальник отряда. Купались, потом осматривали местный монастырь и богатое рыбой озеро Инкит. Некоторые из высоких гостей, в том числе товарищ Жуков любят там порыбачить.
В тот раз с Иосифом Виссарионовичем были товарищи Берия, Молотов и Жуков. Берия и Жуков с супругами, а Молотов со дня на день ожидал Полину Семёновну. Обещали приехать ещё, понравилось им у нас купаться, а сегодня день жаркий! Охраны с ними понаехало больше, чем солдат на заставе, но сегодня будет поменьше, едут из Мюссеры  на машинах, а это совсем рядом, километров восемь – десять, – кратко поведала Русе Марина.       
– Марина, когда мы вдвоём или среди близких людей, зови меня, пожалуйста, Русой, – напомнила Соколова. – Знакомы целую неделю, стали близкими подругами, а потому зови Русой и только Русой!
– Слушаюсь, товарищ старший лейтенант! – пошутила Марина.
– А ну, голопузая команда, марш за нами! – скомандовала Руса детям и взяла Генриха на руки.
Марина подхватила платья и босоножки на низком каблуке, в каких удобно ходить по гальке и песку, и женщины добежали до первых сосен. Оставив на минутку детей, Марина и Руса укрылись от посторонних глаз за толстыми стволами, увитыми плющом и переоделись, выжав купальники. К ним поспешили встревоженные Лебедев и Соколов. Оба в светлых брюках и шёлковых теннисках, с удовольствием сменившие на время отпуска военную форму.
Не дожидаясь вопросов, Колесникова ввела офицеров в курс дела:
К нам едут гости, очень возможно, что сам товарищ Сталин с товарищами.
С какими товарищами? – не сразу сообразил перекупавшийся Соколов.
Возможно, что с товарищами Берия, Молотовым и Жуковым! Вот с какими! – пояснила мужу Руса.
Лебедев настороженно посмотрел на Колесникову.
– Может быть, мы не вовремя приехали в Пицунду?
– Почему же не вовремя, – успокоила офицеров Марина. – Вы на отдыхе и разрешение на пребывание в пограничной зоне у вас имеется, так что отдыхайте, товарищи отпускники, причёсывайтесь и идёмте на заставу встречать высоких гостей. 
Это в Кремле они выглядят грозными начальниками, а здесь совсем другие люди. Обычно товарищ Сталин здоровается за руку с рядовыми пограничниками, а Галина Семёновна – супруга  Георгия Константиновича, в прошлый раз уговорила Зиночку спеть, потом пели дуэтом, это у них неплохо получалось. У Зиночки хороший голос. Об этом наслышан начальник отряда, и как только Зиночка сможет, приглашает её в отрядную и окружную самодеятельность. Мы ведь тоже живём как все нормальные советские люди, принимаем артистов, сами танцуем и поём. Я вот танцую, награждена почётными грамотами за подписью самого Лаврентия Павловича! – похвасталась Марина, расчёсывая быстро сохнувшие на горячем солнце волосы. – Идёмте, товарищи! – С такими вот обнадёживающими словами она подхватила под руку Лебедева.
Соколовы шли следом. У Марины волосы до плеч, ей проще, у Русы длинные, до пояса. Передав ребёнка на руки мужу, она расчесала их на ходу редким гребнем и оставила досыхать неубранными.
– Марина обернулась и улыбнулась подруге, с восхищением подумав: «Ей всё к лицу!». 
Пришли буквально за минуту до того, как два автомобиля «ЗИС»  в сопровождении  автобуса с охраной остановились у входа на территорию заставы. Весь личный состав – полтора десятка солдат и сержантов, свободных на данный час от несения службы построился, и лейтенант – заместитель начальник заставы докладывал старшему лейтенанту Матвееву в начищенных до блеска сапогах и при сабле на поясе о построении.
Руса увидела Ольгу и Зиночку. Будущие мамы разместились на лавочке в тени коренастой раскидистой пальмы и наблюдали за происходящим. Для Зиночки появление высоких гостей было делом привычным, а вот Ольга разволновалась, увидев товарища Сталина, выходящего из машины. Иосиф Виссарионович был невысокого роста, с зачёсанными назад волосами с сильной проседью, с такими же знакомыми каждому человеку, и не только в Советском Союзе, по фотографиям, портретам и документальным фильмам, густыми «сталинскими усами». На этот раз вместе с ним приехали товарищи Берия, Молотов и Жуков с супругами и Микоян, жёна которого по-видимому осталась на даче.
Сталин был в белом летнем кителе без наград, украшавших грудь вождя на портретах, остальные товарищи предпочли светлые брюки и лёгкие шёлковые, по погоде, тенниски.
Иосиф Виссарионович выслушал доклад старшего лейтенанта Матвеева о построении заставы, поздоровался с товарищами пограничниками и солдаты отрепетировано и дружно ответили:
– Здравия желаем, товарищ генералиссимус!
Затем товарищ Сталин и прибывшие гости стали обходить строй пограничников, здороваясь с каждым за руку. Увидев на груди солдат боевые награды, задавал вопросы, где воевали, как отличились. Пограничники отвечали.
Тем временем сотрудники охраны проверили документы у Соколова и Лебедев, мельком взглянув на женщин и детей, которые, затаив дыхание, наблюдали за происходящим.
Не дожидаясь окончания рукопожатий, супруга Жукова, проводившая Георгия Константиновича на рыбалку на озеро Инкит, подхватила жену Молотова под руку и обе высокие особы направилась к женщинам и детям, рассевшимся на скамеечках, вкопанных в землю вдоль тенистой аллеи из мандариновых деревьев, усыпанных зелёными плодами, которые созреют к ноябрю.
– Здравствуйте, Зиночка, как себя чувствуете? – спросила Галина Семёновна – невысокого роста женщина с простым русским лицом.
– Спасибо, Галина Семёновна, хорошо, – ответила жена начальника заставы.
    – Тогда знакомь нас с подругами. Искупаемся, а потом будем вместе пить чай на свежем воздухе под соснами и обязательно споём с вами, Зиночка. В жару чай хорошо утоляет жажду, а песня успокаивает сердце, – пояснила Галина Семёновна.
Зиночка немного растерялась и посмотрела на Марину.
– Марина, жена коменданта майора Максимова, – представилась Колесникова.
– Вас я помню, – узнала Колесникову Жукова и протянула Марине руку.
– Елена Соколова, жена полковника Соколова, – улыбнулась высоким особам Руса.
– Ольга Лебедева, жена капитана 3-го ранга Лебедева, – последовала её примеру Ольга.
– Очень приятно! – улыбнулась им в ответ Галина Семёновна, пребывавшая в хорошем расположении духа.
– А это Полина Семёновна Жемчужина,  – представила Жукова супругу Молотова.
Женщины поздоровались за руку с «первой леди» страны, как полагала Жемчужина, в прошлом близкая подруга жены Сталина Надежды Аллилуевой, чья жизнь трагически оборвалась пятнадцать лет назад .
Лицо жены министра Иностранных дел, которого знал и уважал весь мир, было приветливым. Она внимательно посмотрела на Соколову и Лебедеву и спросила:
– Вы похожи друг на друга и обе очень красивые. Сёстры?
– Нет, Полина Семёновна, не сёстры, но по мужьям родственницы, – ответила Руса.
– Глядя на вас, молодые дамы, – Жемчужина улыбнулась Ольге и Зиночке, – вижу, что вы готовитесь стать мамами?
– Полина, я тебе говорила о Зиночке, она замечательно поёт. Теперь вот ещё и Ольга ждёт ребёнка. Все знают, что у тебя верный глаз. Скажи женщинам кого им ждать – мальчика или девочку? – попросила Галина Семёновна Жукова Полину Семёновну Жемчужину.   
– Это дело не простое, женщины,  – приняла серьёзный вид Жемчужина. – Встаньте, пожалуйста, и  повернитесь кругом, а я на вас посмотрю.
Зиночка и Ольга встали и медленно обернулись вокруг себя, предъявив свои округлившиеся фигуры на обозрение Полине Семёновне Жемчужиной – большевичке со стажем, Члену РКП(б), участнице гражданской войны, подпольщице, руководителю Наркомата рыбной промышленности, активной сотруднице Еврейского антифашистского комитета, и жене Министра иностранных дел СССР .
– У тебя…
– Зиночка, – помогла ей Галина Семёновна.
– У тебя, Зиночка, родится мальчик. И очень скоро. По животику видно.
– А у тебя, Ольга, – Жемчужина задумалась, оценивая красивую фигуру молодой женщины с едва заметными признаками беременности, – родится тоже мальчик, но месяца через три – четыре. Я угадала?
– Ждём через три с половиной, – призналась смущённая Ольга.
– Вот что, женщины, когда родите, то обязательно напишите мне. Буду ждать, – Полина Семёновна одарила Ольгу и Зиночку улыбкой и обратилась к Жуковой: В твоей сумочке был, кажется, блокнотик и карандаш.
– Да, Полина, вот они, – Галина Семёновна раскрыла белую дамскую сумочку, где вместе с духами, пудрой, губной помадой, платочком, зеркальцем и расчёской лежал небольшой блокнот и автоматический карандаш с грифелем.
Жемчужина вырвала из блокнота два листочка и записав свой адрес, передала их Ольге и Зиночке.
– Обязательно напишите! 
– Напишем! – пообещали женщины.
– Пойдём Галя к морю и Нину захватим с собой. Опять не в духе, повздорила с Лаврентием, даже не подойдёт, не поздоровается с женщинами. Пойдём, очень хочется искупаться…
Руса посмотрела на Сталина и Берия. Сталин присел на табурет, который принёс для него дежурный по заставе сержант и раскуривал трубку. Лаврентия Павлович о чём-то разговаривал с Соколовым, то и дело отвлекаясь и посматривая в её сторону. О дурных наклонностях шефа НКВД в отношении хорошеньких женщин ходили разные слухи, но Руса чувствовала, что она не по зубам этому ловеласу, и чувство это было глубинным.
Вот глаза их встретились. Руса почувствовала, что из-за толстых стёкол пенсне её пытается ужалить взгляд, от которого приходили в трепет даже генералы.
Наконец Жукова и Жемчужина увлекли с собой к морю скучавшую Нину Теймуразовну и Берия, избавившийся от опеки жены, направился в сторону женщин и детей.
– Здравствуйте, – поздоровался Берия с женщинами, и отдельно с Русой: – здравствуйте Елена Васильевна. Вы очень красивы и у вас хороший муж. Это ваши дети?
– Да, Богдан и Генрих, – Руса положила ладонь на светлую головку полуторагодовалого Генриха, настороженно рассматривавшего дядю в пенсне.
– Интересные имена. Богдан – имя украинское, а Генрих – немецкое, – заметил Берия.
– Я вас помню, Елена Васильевна, видел в Москве. Знаю, что вас дважды забрасывали в немецкий тыл. Второй раз в конце войны в Германию, где вы служили в Управлении имперской безопасности и собрали немало ценной информации об агентах СД и гестапо, которые оставались в тылу наших войск. За это вас наградили орденом. Вот видите, как много мы о вас знаем, – неприятно улыбнулся Берия. – В каком звании вы тогда служили?
– Унтерштурмфюрер , – с достоинством выдержав его взгляд, ответила Руса.
– Это у немцев, а у нас?
– Старший лейтенант.
– А какие получили за это задание  награды?
– Орден «Красной Звезды» и медаль «За отвагу»
– Кто был вашим непосредственным начальником?
– Калюжный Николай Иванович.
– Помню такого, – напрягая память, ответил после недолгой паузы Берия. – Он жив?
– Да, подполковник. Служит в МГБ.
– А вы?
– Пока воспитываю детей и помогаю немецким товарищам, создающим органы безопасности в Восточной Германии.
– Знаю, ваш муж рассказал, что служит в Витбурге. Не собираетесь возвращаться в органы государственной безопасности?
– Пока нет, а если придётся, то вернусь в МГБ, – ответила Руса и погладила малыша по головке, словно видела в полуторагодовалом сыне поддержку и опору.
– В таком случае Абакумову  можно позавидовать. Такие кадры украсят любое министерство. Жаль, товарищ Соколова, что вы не снимаетесь в кино, хотите – позвоню на Мосфильм?
– Спасибо, пока не надо, – улыбнулась Руса.
 – А это ваша младшая сестра? – Берия посмотрел на Ольгу. – Вы очень похожи.
– Нет, родственница.
– Почему такая красивая женщина не работает у нас?
– Она учительниц и живёт в Североморске, – ответила за смущённую Ольгу Руса.
– Она прежде всего мать и я согласен с Полиной Семёновной, что у неё будет сын. Нам нужны защитники отечества. Желаю вам успехов, – Берия направился к Сталину и Молотову.
Иосиф Виссарионович докурил трубку, вытряхнул пепел и беседовал с Молотовым, в то время, как Жуков и Микоян уже были на берегу, разделись и заходили в море следом за женщинами, за которыми помимо часового на вышке наблюдала охрана, занявшая позиции для наблюдения на берегу. С моря руководителей страны и их супруг прикрывали военные корабли. 

* *
– Интересная история, красиво рассказываешь, Ольга Владимировна, не заметил как допиваю третью чашку. Взмок. Разрешишь снять пиджак и галстук?
– Разрешаю, Николай Иванович, снимайте. Налью ещё. Чай китайский, высшего сорта. В нашем «Сороковом» гастрономе закончился, пришлось сбегать в магазин «Чай» на улицу Кирова.
Калюжный снял пиджак и развязал галстук.
– Куда повесить?
– Давайте, сама повешу.
Ольга вышла из кухни в прихожую, повесила пиджак на плечики и убрала в шкаф, рядом с пальто генерала, приехавшего в гости в штатском. По пути заглянула в большую комнату, которую, будь она в сельском русском доме называли бы горницей, убедилась что дети смотрят по телевизору уже вторую серию замечательного приключенческого фильма и вернулась на кухню, прикрыв за собой дверь.
– Что касается предсказаний Полины Жемчужиной, то вижу, что жена министра иностранных дел не ошиблась. У тебя родился мальчик. Ну и как, написала ей?
– Написала, из Североморска, – улыбнулась Ольга. – В ответ Полина Семёновна прислала посылку с детскими вещами. После войны во всём была большая нехватка. Спасибо ей. Первые детские туфельки Игорька берегу по сей день, как память.
– А твоя пицундская подруга Зиночка? – поинтересовался Калюжный.
– Через несколько дней после нашего отъезда родила мальчика. И здесь Жемчужина не ошиблась. Мальчика назвали Вячеславом в честь Молотова. Мужа Зиночки, начальника заставы зовут Михаил Иванович, так что растёт новый Вячеслав Михайлович. Сейчас они служат в Армении, в горах.
– Служат, – улыбнулся Калюжный.
– Служат, – серьёзно ответила Ольга. – Жёны и дети офицеров следуют за мужьями по горам, морям, пустыням и тундрам, а значит служат!
– Ты права, Ольга, – согласился Калюжный, – служат. – Я пришёл к тебе поговорить о Русе, а ты мне рассказываешь интересные истории, но они, согласись, не относятся к делу. Перед самым отъездом Руса мне такого порассказала о себе, что голова идёт кругом и по сей день. Не могу не поверить, ведь она никогда не давала повода сомневаться в своих словах и поступках. Уверяет, что её родина берега Нила, а ведь это Африка. Сейчас там разворачиваются работы по строительству высотной Асуанской плотины. Теперь я понимаю, как она волновалась, когда мы проплывали на катере вверх по Нилу и достигли Судана. Руса пыталась увидеть знакомые очертания в скалистых берегах, которые скоро скроют воды Нила, а я подумал, что она перегрелась на солнышке…
Асуан и Елена Васильевна – непостижимо! – Калюжный сделал глоток из четвёртой чашки действительно замечательного китайского чая, который ещё можно было купить в специализированных магазинах «Чай», один из которых находился на улице Кирова неподалёку от Лубянки.
– Не довелось поговорить по душам с Ярославом. Всё откладывал с сорок пятого года, не успел. Знаю Русу с сорок первого года, а всё равно она для меня – тайна. Рассказывай теперь ты, Ольга. Ведь многое знаешь о ней. Неправда ли? Уверяет, что вывез её из Африки в Германию какой-то Генрих Браухич, был её фиктивным мужем. Погиб в войну, воевал против нас, а она его не забыла и назвала младшего сына в его честь – Генрихом? – Калюжный умолк и принялся за чай, ожидая, что на это ответит Ольга.   
– Вижу, Николай Иванович, что разговор у нас будет долгим. Расскажу всё, что знаю, но не более того, что может сейчас погубить Русу. Только и вы поклянитесь, что сохраните всё в тайне и навредите ей. Поклянитесь!
– Зря ты так, Ольга, – обиделся Калюжный. – Ты же знаешь, что мне можно верить. Вспомни, как я помог тебе в деле с Чвания? Да и Руса, с её легендой о белорусской девушке Алёне Ольшанской очень даже уязвима, копни это дело кто-либо другой.
Ты и Руса – вы обе для меня, словно родные дочери, – признался Калюжный, хоть и был он всего лишь на пятнадцать лет старше Ольги, скромно отметив своё пятидесятилетие весной этого года. – Клянусь…
– Прости, Николай Иванович, – покраснела Ольга, которая за долгие годы знакомства и дружбы  так и не решила, как ей обращать к Калюжному, на «вы» или на «ты». 
– Тогда слушай, и скоро мы вернёмся в солнечную Абхазию и Пицунду. Древнее название Асуана – Сиена. Оно не случайно. Такого синего неба нет больше, наверное, нигде. Вот древние жители Страны Нила, которые были совсем другими, и  назвали своё селение по цвету неба. Поныне у  художников сиеной зовётся синий цвет. Ничего другого сказать об этом не могу, не знаю. Русу действительно вывез из Восточной Африки немецкий исследователь и историк Генрих Браухич. Случилось это в 1936 году, а Русе на тот момент исполнилось шестнадцать лет.
До сентября 1939 года она жила в Восточной Пруссии в доме матери Браухича и была фиктивной женой её сына Генриха. В сентябре 1939 года, когда немцы добивали Польшу и разгоралась Вторая мировая война лётчик-истребитель Ярослав Соколов совершал разведывательный полёт над восточными районами Польши, которые должны были отойти к СССР , на трофейном польском самолёте. Его атаковали немецкие истребители и загнали на территорию Германии в район Куршской косы. Получив ранение Соколов был вынужден приземлиться. На берегу залива его ждала Руса, и они вместе вернулись на самолёте в СССР, где ей помогли с документами на имя сгоревшей во время пожара белорусской девушки Алёны Ольшанской. Вот, пожалуй и всё, – закончила Ольга. – Теперь вернёмся в август сорок седьмого года, вернёмся в Пицунду, где произошли два важных события.

* *
После купания высокие гости слегка подкрепились привезёнными с собой бутербродами, выпили по стаканчику – другому охлаждённого «Маджари»  и удобно разместились под сенью реликтовых сосен на раскладных креслах отдохнуть перед обратной дорогой, раздумав оставаться на заставе до вечера, к великому облегчению пограничников и прежде всего начальника отряда, который проводит их до Мюссеры.
Между тем близилось время обеда и Марина Колесникова с Зиночкой проводили Соколовых и Лебедевых с детьми в солдатскую столовую, где повар приготовил для гостей заставы суп из севрюги, которую принесла утром знакомая рыбачка, а так же плов из курицы, риса и изюма. На третье был компот из свежих абрикосов – словом роскошный обед.
Самое время пообедать пока офицеры-пограничники во главе с начальником отряда проводят с бойцами, свободными от службы, показательные политзанятия на свежем воздухе и пока высокие гости отдыхают под сенью сосен и заняты собой.
Старшина заставы, ответственный за питание солдат, заглянул в столовую чтобы снять пробу с обеда. На бойцов рыбного супа не хватило, зато повар наварил борща с мясом дельфина, а на второе макароны с камбалой. Голодное было время, вот и кормились морем…
Взглянув на ручные часы, старшина сделал повару указания и собирался доложить начальнику заставы, что обед для бойцов скоро будет готов. Часы на руке старшины привлекли внимание Русы. Такие часы она видела лишь однажды – крупный квадратной формы корпус, сверкнул на солнце, проникавшем в столовую через окно, золотым блеском, и в это время часы пробили два раза.
«Два часа дня», – вздрогнула Руса. Точно такой же бой был у часов Генриха Браухича, которые подарила ему мать в начале тридцать седьмого года, когда Генрих привёз её в Кранц.   
– Товарищ, старшина! – обратилась к пограничнику Руса. – Можно взглянуть на ваши часы?
– Можно, – слегка смутился старшина. Ему было приятно, что такая красивая женщина обратилась к нему.
Старшина протянул руку и показал гостье циферблат часов.
– Скажите, откуда они у вас? – спросила Руса.
– Трофейные. Взял в бою у немецкого офицера. Хорошие часы, точные, не ломаются, позолоченные.
– Офицер погиб?
– Застрелился, не пожелал сдаться в плен.
– Скажите, – затаив дыхание, продолжала свои вопросы взволнованная Руса, чувствуя, что на пороге тайны гибели не чужого, так много сделавшего для неё человека, – это случилось в сорок втором году?
– Да, в ноябре сорок второго года неподалёку от Эльбруса. Я воевал в тех краях в партизанском отряде.
– Скажите, а есть надпись на корпусе часов?
– Есть, надпись на немецком языке. Старшина снял часы и повернул их вниз циферблатом.
Взволнованная Руса взяла часы в руки и прочитала знакомые слова, написанные гравёром красивыми готическими буквами на корпусе часов:

  «Любимому Генриху от мамы и жены
Да хранит тебя бог!
1937»

Она вспомнила как летом тридцать восьмого года Генрих в последний раз приезжал в Кранц попрощаться с матерью и своей так и не состоявшейся женой перед «длительной командировкой», как он тогда объяснил им.
Фрау Марта плакала, а Росита, которую товарищи по аэроклубу уже звали Русой и никак иначе, холодно простилась с ним, поцеловав лишь в щёчку, чем сильно огорчила и Генриха и мать. Часы – подарок от мамы и жены, а значит и от неё, о чём напоминала дарственная надпись, Генрих оставил дома, как-то неуверенно объяснив, что «туда, куда он едет, брать их не стоит». Руса поняла, что Браухичу, оттачивавшему свой русский язык, который он изучал ещё в университете, предстоит работать в СССР, на нелегальном положении.
В марте следующего года, когда Мемельский край был возвращён в состав Восточной Пруссии , фрау  Марта и Руса вернулись в Мемель, в свой старый дом, который семья Браухичей покинули шестнадцать лет назад.
Руса вспомнила ноябрь 1939 года и неожиданную встречу с Браухичем в ресторане Московского вокзала города Ленинграда. Генрих был в форменном кителе железнодорожника и был потрясён, увидев Русу в компании офицера ВВС СССР, так походившего лицом на Воронцова. Растерянных глаз Генриха Русе никогда не забыть…
«После начала войны, очевидно, вернулся в Германию и побывал в Мемеле, где взял часы и оправился воевать с СССР», – подумала Руса и посмотрела на мужа.  Соколов  был обеспокоен тем, что происходит с его женой.
– Товарищ старшина, – вы не могли бы продать мне эти часы или обменять на мои? –  Руса протянула руку и показала растерянному пограничнику свои маленькие дамские золотые часики. – Впрочем, что я говорю! Возьмите часы моего мужа. Морские, командирские, очень точные и влагонепроницаемые. Возьмите, пожалуйста!
– Ярослав! – обратилась Руса к мужу. – Потом я тебе всё объясню. Сделай, пожалуйста, как я прошу! – умоляла он взглядом.
Ярослав провёл ладонью по вспотевшему лбу, не понимая, что происходит, посмотрел на растерянных Лебедевых и снял с руки свои командирские часы, купленные в прошлом году в Североморске, в военторге 
– Согласны? – Руса посмотрела в глаза старшины. Взгляд её умолял.
– Возьмите просто так, на память! – взял себя в руки старшина, решив подарить свои трофейные часы, понравившиеся красивой женщине, никак не мог отказать.
– Ни в коем случае, товарищ старшина. Вам без часов никак нельзя! Возьмите командирские!

* *
Вот, Николай Иванович, такова история немецкого офицера Генриха Браухича, который вывез Русу в 1936 году из Эритреи. Часы Браухича, которые Руса обменяла в Пицунде у старшины с погранзаставы на командирские часы мужа, хранятся у неё дома. Когда вернётся, то обязательно покажет их вам.
Второго сына Руса назвала Генрихом в честь Браухича, погибшего в горах Кавказа. Теперь вы знаете и эту её тайну, – пояснила Калюжному Ольга. – Теперь я расскажу о том, что случилось на второй день нашего памятного пребывания в Пицунде в августе сорок седьмого года. Это, Николай Иванович, касается уже меня.
   
* *
На другой день, переночевав на заставе в «Ленинской комнате» , где для гостей установили солдатские металлические кровати, Соколовы и Лебедевы с детьми отправились на прогулку в Пицунду осматривать древний монастырь, в котором размещалась поселковая или местечковая, как Пицунду называли местные жители, преимущественно выходцы с Украины, больничка. В ней лечили всё население Пицунды – трудившихся в совхозе цитрусоводов, рыбаков с рыбзавода и жителей абхазского села Лидзава, В родильном пункте при больничке рожали женщины со всей округи. Уже через несколько дней в родильный пункт придётся обратиться Зиночке.
По дороге к монастырю через сосновую рощу и по кипарисовой аллее Марина Колесникова рассказывала гостям об истории Пицунды, название которой произошло от названия древнегреческой колонии Питиус, что значит – сосна.
– Когда-то, задолго до нашей эры, в эти места пристал корабль «Арго» и на берег сошли греческие мореходы под предводительством Ясона, искавшие золотое руно. Позже здесь появилось селение и стоянки для кораблей в удобной, глубоко вдающейся в берег бухте, от которой до наших дней сохранилось озеро Инкит. На его дне находили всякие древние предметы, которые вместе с другими экспонатами собраны и хранятся в монастыре. Скоро мы их осмотрим, – рассказывала Марина.    
Взрослые и дети внимательно, не перебивая,  слушали её рассказ. Историю о Ясоне и аргонавтах старшим детям читали мамы из собрания древнегреческих мифов. Что такое золотое руно Богдан и Алёнка знали, однако у любопытного Богдана появился вопрос:
– Тётя Марина, а где аргонавты добывали золото? 
– В горных реках, стекающих с Кавказских гор. Одна из них, которую называют Бзыбь, протекает неподалёку отсюда и выносит в море крупицы золота. Эти крупицы застревали в овечьих шкурах, которые опускали на дно реки местные жители, Так издревле добывалось золото.
Удовлетворившись ответом, дети собирали крупные спелые ягоды ежевики и с удовольствие ели их. Несколько самых крупных ягод перепало и Генриху, губки которого стали синими и Руса принялась вытирать их платочком.
Вот и многократно перестраиваемый монастырь, обнесённый лет четыреста назад стенами, местами сильно разрушенными. Несмотря на выходной воскресный день их ремонтировали пленные немцы, за которыми присматривали солдаты конвоя. Таких рабочих из военнопленных в первые послевоенные годы было великое множество. Из военнопленных, заключённых в сотнях лагерей, разбросанных по всей стране, более всего было немцев. За немцами следовали японцы, румыны, венгры, хорваты, финны, итальянцы. Среди военнопленных попадались и бывшие солдаты и офицеры «Ваффен-СС» различных национальностей из многих стран Европы. Теперь эти понурые люди, недоедавшие в трудные послевоенные годы, когда и русские люди питались скудно, восстанавливали порушенное войной хозяйство Советского Союза.
Эти военнопленные, которым посчастливилось отбывать наказание не на русском севере и не в холодной Сибири, а в абхазских субтропиках, прокладывали дороги в горах. Сегодня, в воскресный день, когда заключённые как правило отдыхали и их по словам Колесниковой даже выпускали иногда погулять по роще, поискать ягод или половить черепах, эту небольшую бригаду отправили ремонтировать монастырские стены.
Вид у бывших вояк был неважный. Худые, плохо выбритые, одетые кто во что, некоторые ещё в старых протёртых и залатанных мундирах без погон, месили раствор и клали камни, заделывая разрушения в старых стенах.
Колесникова и Соколовы с Лебедевыми прошли мимо пленных к полураскрытым воротам монастыря. Неожиданно Ольга почувствовала, что кто-то пристально смотрит ей в  след. Это чувство было столь неприятным, что она не выдержала и обернулась. Её глаза встретились с исхудавшим жилистым человеком в серой спецовке и кепи военного образца, которые носили немецкие солдаты. На руках военнопленного, державшего мастерок, старые дырявые рукавицы.         
Вначале Ольга возмутилась упорству, с которым пленный рассматривает её, а потом ахнула, признав в нём Вальтера Ланге – товарища и сослуживца Алекса Мяаге.
– Что с тобой, Оля? – встревожился Василий Лебедев, взял жену за руку и хмуро посмотрел на пленного.
Тот затрясся всем телом, уронил мастерок и, не снимая рукавиц, закрыл глаза руками… 

* *
– Так кто же это был? – спросил Калюжный.
– Вальтер Ланге. О нём, Николай Иванович, я рассказывала. В сороковом году Ланге был лейтенантом эстонской пограничной стражи и товарищем Алекса Мяаге. Во время войны оба служили в эстонских  «Ваффен-СС». Участвовали в карательных операциях на псковской земле, воевали с частями Советской армии.
– Ты уверена что не ошиблась?
– Уверена. Он узнал меня. Мы говорили. Ланге попросил прощения, а потом конвоир увёл его от нас.
– В таком случае, этот Ланге понёс заслуженное наказание, – попытался успокоить Ольгу Калюжный. – Если выжил в лагерях, то скорее всего освобождён и тихо доживает свой век на каком-нибудь тихом эстонском хуторе.
– Не все понесли заслуженное наказание, Николай Иванович. Ходят ещё по земле преступники, место которым в тюрьме или в лагере, и среди них Алекс Мяаге, повинный в смерти многих советских людей, повинный в смерти моего мужа и отца Леночки капитана Игоря Лебедева… .
– Что тебе посоветовала Руса, когда вы прощались с ней? – спросил Калюжный.
– Не валить всё в одну кучу и поговорить с вами, Николай Иванович, позже. Теперь вы всё знаете и об этом…
– Я ещё раз проверю наши архивные данные на этого Мяаге. Возможно, его имя всплывёт в связи с делом Ланге, понёсшего заслуженное наказание. – Калюжный достал из внутреннего кармана костюма блокнот и авторучку и записал:

Вальтер Ланге. – Алекс Мяаге (Арнольд Балтимор). «Ассошиэйтед пресс»

Убрал блокнот с авторучкой и потянулся за папиросой, но передумал и попросил чаю.
– Ланге, если он ещё жив, мы разыщем и проведём повторное расследование его преступлений в годы войны. Если что-то скрыл, то будет наказан. А вот мистера Балтимора нам вряд ли выдадут, как военного преступника. Скорее всего он в штате ЦРУ, а журналистика всего лишь прикрытие. Будем наблюдать за этим Балтимором. Если он появится у нас ещё раз, задержим. Вот тогда этот Ланге, поможет нам в опознании Мяаге.
– А если не появится? – засомневалась Ольга.
– Появится, не пройдёт и года, – успокоил её Калюжный.
– Есть много способов выманить этого Балтимора из его берлоги, например пригласить с группой журналистов на какое-нибудь крупное строительство или совершить поездку по стране. Американцы обожают поездки в Сибирь, Заполярье или в Среднюю Азию. Наконец его можно пригласить в советскую Прибалтику.
– А Ланге? Сможете его разыскать? – спросила Ольга.
– Уехать из страны он не мог, так что, если жив, то место его проживания есть в нашем архиве. Найдём!   
Калюжный прислушался.
– Оля, фильм, кажется, закончился. Ну и наговорили мы с тобой! Ты пока разберись с детьми – Игорьку, наверное, пора спать, а Леночке почитать на ночь, я позвоню домой, предупрежу Наталью Михайловну, что задержусь ещё на часок. Расхворалась, но бог даст скоро поправится и тогда заглянем к вам вместе. К тому времени и Василий вернётся из командировки.
– Я пока выйду на лестницу перекурю, а вернусь – поставлю чайник. Почаёвничаем с вареньем. Очень оно у тебя хорошее!
– Из брусники. Собирали в тундре. Отличная ягода уродилась в этом году! – с гордостью ответила Ольга.
– Только не задерживайся, – напомнил Калюжный. – Теперь моя очередь рассказывать. Никак не выходит у меня из головы встреча Русы с одной немецкой женщиной. Знаешь, у Русы есть одна редкостная особенность, она притягивает с себе людей.
«Знаю», – подумала про себя Ольга: «Ещё как знаю, товарищ генерал. Знаю то, что вам, Николай Иванович, знать не дано!»
– На этом и строился расчёт нашей операции. Выйдет этот Р. Смит на неё? – в который раз и вслух задумался Калюжный.
Встреча эта произошла в ГДР, в маленьком курортном городке Рерик. Кто эта женщина – я не знаю. Руса велела мне покурить минут десять и отвела немку к заливу. О чём они разговаривали, не знаю, но чувствую что о чём-то очень важном. После разговора женщина сразу же ушла. Можно попытаться разыскать её с помощью немецких коллег. Я бы узнал её, но что-то удерживает, сам не пойму, да и Руса просила не трогать эту женщину… 
Руса словно заранее знала об этой встрече. Накануне перехода через границу потребовала отвезти её в этот городок, откуда через залив виден Вустров. Это место ей хорошо знакомо. Первого мая сорок пятого года она оказалась на Вустрове с нашими моряками, воевавшими на торпедных катерах и в тот же день улетела оттуда на самолёте Ярослава. Был бы жив Ярослав – расспросил бы его о той давней истории, – тяжело вздохнул генерал Калюжный. – Так откуда же она знала, что встретит эту женщину?
– Предчувствие, Николай Иванович. У женщин такое случается гораздо чаще, чем у мужчин. Бывает, что женщину умом не понять, только сердцем! – поправила Калюжного Ольга.
Минут через пять, закрыв дверь кухни и наполнив чашки ароматным чаем, а вазочки  вареньем, они уселись друг против друга.
– Рассказывайте, Николай Иванович! Я вся – внимание! – потребовала Ольга. 






























Глава 6. Первая удача

«Стоит только пристальнее
вглядеться в настоящее,
Будущее вдруг выступит
 само собой».
Николай Гоголь, русский писатель.

1.
Большую часть своей командировки капитан 1-го ранга Василий Лебедев провёл в Североморске, где, надо же такому случиться, накануне возвращения в Москву его прихватил аппендицит. Военврач осмотревший Лебедева, настоял на немедленной операции.
– Затягивать ни в коем случае нельзя. Сильное воспаление. Сегодня же удалим вам аппендикс, а дней через пять выпишем, – уверенно пообещал опытный хирург.
До нового года оставалось менее двух недель и множество незавершённых дел. Уже в операционной Лебедев прикинул, что, потеряв пять дней в госпитале, всё же успеет за оставшееся время выполнить все пункты командировочного задания и к тридцатому, в крайнем случае, к тридцать первому декабря вернуться в Москву. Очень хотелось встретить Новый год вместе с семьёй на новом месте, в новой квартире. Не желая тревожить Ольгу и детей, он не стал звонить домой, и сообщать им об операции.
Очнулся Лебедев после наркоза уже в двухместной палате, где его соседом оказался старый знакомый – гидролог и полярный исследователь Александр Карлович Ульманов, происходивший из давным-давно обрусевших немцев, которых пригласила на жительство в Россию ещё в восемнадцатом веке матушка-императрица Екатерина Вторая.
Ульманова, оставшегося зимовать на очередной полярной станции в районе Северного Полюса, доставили в Североморск лётчики полярной авиации с тем же диагнозом что и у Лебедева, но с более тяжёлой формой гнойного аппендицита. Оперировать Александра Карловича на месте не представлялось возможным, вот и доставили его на материк трудяга Ан-2  – надёжнейший из самолётов, без которого и поныне не обойтись в Арктике.
– Здравствуйте, Александр Карлович! Вот не думал и не гадал, что встречусь с вами в больничной палате! – приветствовал Ульманова Лебедев.
– И вам здравствуйте, Василий Владимирович! Рад видеть вас в добром здравии!
– В каком же добром здравии? Лежу пластом в госпитале, лечить собираются целых пять дней, а Новый год на носу! – усмехнулся Лебедев, протягивая руку для рукопожатия старому знакомому. Не достал, хоть и рука Ульманова протянулась навстречу – далеко друг от друга больничные койки.
– Вас когда оперировали? – спросил Лебедев.
– Вчера, Василий Владимирович, но у меня в отличие от вас тяжёлая форма. Давно побаливало, а на медкомиссиях не жаловался, скрывал от врачей, думал ничего страшного – пройдёт. Оказалось, болезнь запущена, вот и прихватило в разгар полярной ночи. Спасибо лётчикам, доставили на большую землю. Слава богу, всё теперь позади. Обидно, что зимовка срывается. Хотелось встретить Новый год с коллегами на полюсе и продолжить начатые исследования, – посетовал Ульманов. – А какие новости у вас? – понизив голос, спросил он у Лебедева. –  Будут проводиться новые испытания?
– В этом году уже нет, а что будет в следующем – не знаю, – ответил Лебедев. – Как ваши исследования, Александр Карлович, не происходят ли какие-либо изменения в атмосфере и гидросфере.
– К сожалению происходят, Василий Владимирович, но без создания надёжного ядерного щита нам не обойтись. Тем не менее, важно понимать, что Арктика – это не только атомный полигон, но и кухня погоды для всего Северного полушария, в котором мы живём. Арктика – это важнейший климатический фактор опять же для нашего Северного полушария. Арктика – это запасы пресной воды, проблема нехватки которой в современном, бурно развивающемся мире будет нарастать в геометрической прогрессии. Наконец, Арктика – это Северный морской путь  из Атлантического океана в Тихий и, к великому сожалению, самое вероятное поле битв между двумя гигантами – СССР и США, если вспыхнет новая мировая война. А вот этот вопрос уже к вам, Василий Владимирович, человеку военному – будет война?
– Прямо не отвечу. Хочу сказать, что мы служим и работаем в Советском секторе Арктики  именно для того, чтобы пресечь всякие попытки наших врагов решить спор двух систем военным путём. Ядерный щит, который мы создаём – наше главное оружие, которым мы ответим на агрессию. Будем сильными – враг не посмеет развязать войну!
– Хорошо сказано, Василий Владимирович, лучше и не скажешь! – согласился с Лебедевым Ульманов.
За окнами палаты под усыпанным звёздами небом раскинулась огромная ледяная Арктика, скованная сорокаградусными морозами, засыпанная высокими снегами. Тёмным саваном опустилась на землю и океан нескончаемая полярная ночь с ледяными ветрами, пургой, всполохами величественных полярных сияний.
Никак не спалось старым товарищам и потянуло их на воспоминания.

*
Арктика и Северный Ледовитый океан манили Ульманова со школьных лет. Он перечитал о севере всё что мог. Владея немецким и английским языками, прочитал записки спутников Виллема Баренца  о плавании а Арктику в поисках прохода из Атлантического океана в Тихий. Позднее изучил, в буквальном смысле, удивительную книгу Тилака – индийского священника, учёного и исследователя древних вед , сложенных предками индоевропейских народов, покинувших в незапамятные времена свою северную прародину, страдавшую от внезапно нагрянувших холодов, и расселившихся на просторах Евразии. 
Готовясь к работе на Северном полюсе, где царил вечных холод и полгода длилась полярная ночь, Александр Карлович активно занимался спортом, став мастером спорта по лыжам и по плаванию.
В войну служил на Северном флоте, куда пошёл добровольцем, несмотря на немецкие корни, и плавал на гидрографическом судне.
Арктику не зря называют «кухней погоды» для всего Северного полушария. Метеорологи и гидрологи давно пришли к такому выводу, но более всего подвержена капризам погода именно за полярным кругом.
Шла война и к берегам СССР шли конвои из США и Великобритании со стратегическими грузами, за которые наша страна платила союзникам золотом. На корабли конвоев вели охоту стаи германских подводных лодок, которые достигали больших успехов в плохую погоду, когда в воздух нельзя было поднять авиацию прикрытия, а в штормовую погоду суда с грузами нередко терялись в океане, становясь лёгкой добычей для субмарин врага.
– От нас требовали практически невозможного, – вспоминал Ульманов. – Не только командованию Северным флотом, но и Москве был необходим точный прогноз на всё время следования конвоев и групп судов от Шетландских островов или Исландии до советских портов и прежде всего Мурманска, а это тысячи миль Северной Атлантики и западного сектора Арктики. Ошибка в прогнозе стоила гибели судам с драгоценными для страны грузами, а нам – метеорологам стоила головы. Не в прямом, конечно, а в переносном смысле – отправляли в пехоту и на фронт…
«Вот оно, наказание – в пехоту и на фронт», – подумал Лебедев. Слушая Ульманова, он вспомнил брата, воевавшего в разведке пехотного полка и сложившего голову на границе Восточной Пруссии, куда советские войска вернулись осенью 1944 года.
– Будучи почти безоружным, наш маленький кораблик мотался полярной ночью между Землёй Франца-Иосифа, Шпицбергеном, Новой Землёй и Кольским полуостровом. Нам повезло. Лишь однажды немецкая подлодка обнаружила нас, но торпедой промахнулась и обстреляла из орудия, причинив повреждения. На наше счастье было темно и погода резко испортилась, так что удалось скрыться в снежной метели. Было это глубокой осенью неподалёку от кромки вечных льдов, куда подлодка пыталась прижать и добить наше судно.
Любили немецкие подводники эти места. Нападут на корабли конвоя из засады, выпустят торпеды и обратно к кромке льда, укрыться от эсминцев, сторожевых кораблей и авиации. Укроются под толщей льда, где не достать их глубинными бомбами и не видно с воздуха, а позже выйдут на чистую воду в другом районе или укроются на своей базе.
– Знакомая тактика, – согласился с Ульмановым Лебедев, воевавший в Арктике и уничтоживший немецкую субмарину в августе сорок четвёртого года, прижав её к Новой Земле. Повреждённая глубинными бомбами, лодка сгорела, а часть экипажа попыталась укрыться на берегу, но советские моряки захватили немецких подводников в плен.
– Война окончилась, а Арктика не отпускает, – продолжал воспоминания Ульманов. – После войны я перебрался в Ленинград, защитил диссертацию и тружусь в ААНИИ . В 1950 году принял участие в экспедиции на Северный полюс, которая стала второй по счёту после знаменитой папанинской экспедиции СП-1  и осталась в истории полярных исследований как СП-2.
Война прервала ежегодные исследования в Арктике, а посему от нас требовали наверстать упущенное время. В Арктику рвались американцы, спешившие застолбить права на Северный Полюс. На Аляске строились военные аэродромы, американские самолёты летали над Арктикой, осваивая кратчайшие пути для нападения на СССР. Вот и нам поставили задачу провести комплексное исследование центральной части Арктики и прежде всего района, прилегающего к Северному Полюсу, на предмет использования ледовых аэродромов подскока в направлении Северной Америки. Работы было хоть отбавляй , трудились в три смены несмотря на то, что экспедиция наша была секретной. Жили на льдине, как подпольщики. КАПШ-палатки  маскировали снегом и льдом, так чтобы их не было видно с воздуха, а американские самолёты не раз пролетали над нами. Связь с землёй осуществлялась только шифровками, общение с семьями было запрещено. Случись тогда со мной приступ гнойного аппендицита, боюсь, что не дожил бы до этих дней. Словом, намучились во время дрейфа не меньше чем папанинцы. Зато собрали бесценный материал, – с удовольствием вспоминал Ульманов.
– Как же, хорошо помню вашу «полярную одиссею», – улыбнулся Лебедев. Боль в оперированных тканях постепенно проходила. Приятно было лежать в сумраке тёплой палаты на койке застеленной свежим бельём и вспоминать дела минувших дней. – Мы, моряки и пилоты морской авиации, внимательнейшим образом отслеживали маршрут дрейфа СП-2. Нам была поставлена задача ни в коем случае не допустить захвата полярной станции, её оборудования и состава участников американцами. На этот счёт была разработана инструкция по вашей эвакуации. Если же произвести эвакуацию не представляется возможным, то…
– Знаю, если не удастся эвакуировать людей, то следовало не допустить их пленения, а значит – уничтожить, – продолжил паузу товарища Ульманов. – Узнал об этом только по окончании экспедиции, да и то под честное слово, что больше – никому… –  даже сейчас спустя семь лет, Ульманов перешёл на шёпот. – Я, Василий Владимирович, не виню тогдашнее руководство. Послевоенная политическая ситуация в мире была – хуже некуда. Америка размахивала своей атомной дубиной и порою война казалась нам неизбежной. Слава богу, годом раньше создали свою атомную бомбу , но сколько их у нас тогда было? Никак не могли простить нам победы над фашистской Германией, не могли простить строительства социализма в странах Восточной Европы, не могли простить Китая, который удалось вырвать из рук Гоминдана  и загнать белокитайцев на Тайвань. Теперь, после создания надёжного ядерного щита, а в этом, Василий Владимирович, есть и твоя заслуга, мы гораздо сильнее. Америка это понимает и работать в Арктике стало не в пример легче, чем тогда.   
Кстати, американцы узнали о нашей экспедиции только в 1954 г. Вот как мы маскировались! – с гордостью заметил Ульманов. – А руководил экспедицией Михаил Михайлович Сомов – личность легендарная. Ещё в 1948 году летал на Северный Полюс, а после успешного завершения экспедиции СП-2  ему было присвоено звание «Герой Советского Союза». В тот год, в доверительной беседе он рассказал мне удивительную историю, которая произошла с ним и его товарищами в тот первый полёт на Полюс. Знаете, Василий Владимирович, после его рассказа я поверил в богов, хотя был, есть и вероятно останусь атеистом, – Ульманов вновь перешёл на шёпот.
– Как же так? – удивился Лебедев. – Атеист, а поверил в бога или даже в богов? Разве бог не един?
– Речь о других богах, о древних, нами забытых. Поверил, – загадочно улыбнулся Ульманов, – Вот так и поверил…

*
В конце апреля 1948 года с острова Котельный  поднялись в воздух и взяли курс на север три транспортных самолёта. Экипажам самолётов была поставлена задача доставить в район Северного Полюса советскую полярную экспедицию. Советским учёным предстояло впервые со времён легендарной Гипербореи ступить на Северный Полюс  и водрузить красное знамя СССР на ледяную верхушку Земли, под которой покоится самый таинственный океан.
Среди участников похода на борту были, конечно же, ветераны папанинской экспедиции. Именно они и поняли первыми, что что-то не так в момент, когда вдруг резко переменился вид, открывающийся под крылом. Внизу оказалось несоразмерно много открытой воды! Соотношение пространства твердого панциря и ледяной каши резко отличалось от картины 5 мая 1937 года, когда на лёд высадились папанинцы.  Это напоминало какое-то наводнение? Откуда оно в этих широтах, да ещё в апреле?
Огромные массивы тумана, быстро перемещались, мешая составить ясное представление о том, что именно творится внизу. И вот приборы показывают, что самолёт над Полюсом. Пилоты начинают высматривать место, пригодное для посадки. Необходима ровная полоса протяженностью не менее 800 м. Такое место наконец удается найти, но где взять уверенность, что после всего увиденного этот лед сможет выдержать удар приземляющихся машин?
Вот он Северный Полюс, а холода почти что не чувствуется! Участников экспедиции встретила погода, напоминающая хмурую оттепель во время зимы в средней полосе и это настораживало, у всех присутствовало чувство повышенной опасности, которое ощущали все без исключения. Впору было читать молитвы о спасении…
Сразу же после посадки измерили толщину льда! Результаты вызвали невольный вздох облегчения. Под самолётами и людьми простирался надежный ледяной панцирь пятиметровой толщины. И толщины вдвое меньшей было вполне достаточно, чтобы не провалился при взлете тяжелый самолёт.
Приступили к строительству лагеря и установке палаток, Готовили оборудование к проведению измерений, словом – пока не до отдыха. В это время наблюдатель заметил трещину. Она бесшумно и быстро раскалывала ледяной панцирь и прошла под шасси самолёта, оснащенного лыжами. Разлом, зияющий чёрной океанской бездной увеличивался на глазах. В нём показался  стремительный и бурный поток. От этой воды шел пар!
Самолёт начал крениться. Чтоб сдвинуть его с места, необходимо было запустить моторы, но они отказывались работать. Люди раскручивали винты руками, тащили под шасси доски… За этой отчаянной работой не сразу  заметили, насколько все изменилось вокруг. Первая трещина превратилась в глубокое ущелье, которое раскололо лагерь. Чтобы не оказаться на разных льдинах, люди переправляли через трещину снаряжение. Появлялись новые разломы, положение становилось критическим. Взлётная полоса, размеченная флажками, прямо на глазах разваливалась на фрагменты…
Быстро расширяясь, вокруг чернели новые рукава воды. Скрылся в тумане торос, с государственным флагом СССР, которым увенчали самую северную точку земли – «точку ноль». Расколотые льдины дрейфовали вокруг лагеря, уносимые куда-то прочь могучим течением. Это грозное и странное явление продолжалось более суток. В конце концов, удалось понять, что льдину с полярниками несет по кругу, а диаметр описываемых кругов не превышал девяти морских миль.
Неведомые доселе силы проснулись в глубине Ледовитого океана, и полярники стали свидетелям грозной тайны. За сутки дрейфа по кругу произошло примечательное событие. Стремительно мимо льдины с полярниками проплыл тюлень – откуда он взялся в этих местах?
Отчаянное положение экспедиции начало меняться только на третьи сутки. Скорость кругового дрейфа уменьшилась, но, вместе с тем, осколки ледяного панциря влекло к северу. Области открытой воды меж льдинами сокращались, и одновременно полярный холод вновь обретал права. Наконец движение прекратилось, и все льдины, которые только что дрейфовали по отдельности, плотно притерло друг к другу. Полярный лед начал вновь производить впечатление целостного щита, который лишь кое-где прорезали протяженные полыньи. Все происшедшее напоминало разорванную на мелкие части картинку, вновь восстановленную из фрагментов, хотя и весьма небрежно.
Ко всеобщей радости вернулся торос, на котором был поднят флаг ССР и встал на своё место на Полюсе. Намокшее заледенелое полотнище провисл и от сильных порывов ветра лишь едва шевелилось и хрустело. Мороз укреплял возрожденный панцирь, спаивая осколки. Это обстоятельство вселяло надежду, что все-таки удастся взлететь с этого удивительного щита, распавшегося – и затем восстановившего вновь свою целостность. Вот как это было по словам Михаила Михайловича, –  прервал свой рассказ Ульманов.
– В самом деле, удивительная история. Если бы не вы, Александр Карлович, рассказали такое – не поверил бы, – отозвался Лебедев. – Как же всё-таки объяснить это явление? Какой-то полярный водоворот?   
– Ни чем иным, как проявлением воли давно забытых богов, ни я, ни очевидцы данных событий, объяснить данное явление не в состоянии. А потому следует вспомнить о легендарной Гиперборее, о которой рассказали нам античные авторы и донесли древние веды, сохранённые индийскими брахманами.
Согласно древним текстам в далёкие времена Арктика была тёплой страной, в которой жили предки людей белой расы. Причём широта этих мест не изменилась, так как в индийских ведах описывается полярный день и полярная ночь, которые делили год пополам. Полярный день на Северном Полюсе наступает в начале апреля, когда солнце впервые появляется из-за горизонта. Вот почему все наши полярные экспедиции начинаются как правило в апреле. В апреле в Индии отмечают наступление Нового года по древнему индуистскому календарю . Что это как не генетическая память народа, сохранившего ведическое мировоззрение до наших дней? Да и в Европе и на Руси прежде праздновали наступление Нового года 1-го марта, соотнося этот праздник солнца и света с наступлением весны . 
– Да вы, Александр Карлович, оказывается большой знаток древней истории, – сделал комплимент Ульманову капитан 1-го ранга Лебедев. – Просто не верится, что в ныне холодной, покрытой вечными льдами Арктике некогда был тёплый климат и кипела жизнь, описанная в древних текстах счастливой и безоблачной, среди цветущих садов и шумных многоводных рек…
– Спросите, Василий Владимирович, как же такое возможно? Почему в Арктике не было льдов? – оживился Ульманов.
– Действительно, почему? – спросил Лебедев.
– Да потому, Василий Владимирович, что наши предки умели отапливать свою страну огромными массами тёплой воды, что-то вроде Гольфстрима, но более мощного и берущегося откуда-то снизу. Как вам такая гипотеза?
– Любопытно, но ни подтвердить, ни опровергнуть такую гипотезу я не могу, – вздохнул Лебедев. – Однако при чём здесь бог или боги. Ведь вы, Александр Карлович, употребили это слово во множественном числе?   
– А это, Василий Владимирович, к тому, что наши предки были равны богам. Я убедился в этом, прочитав индийские веды и книгу Тилака об арктической прародине людей белой расы, к которой принадлежим и мы с вами. А то, что случилось с нашими полярниками на Северном полюсе в апреле 1948 года, ничто иное, как проявление сил богов, которые покровительствовали нашим предкам, их отдалённым потомкам. Вот как я думаю, –  закончил свой долгий рассказ Ульманов и пожелал Лебедеву «спокойной ночи».
«Возможно он и прав», – подумал капитан 1-го ранга Василий Лебедев, вспомнив конец августа 1944 года, дом помора Силы Русова на Новой Земле и его удивительные слова:
  «Не прощайтесь с Маткой, товарищ командир. Судьба ещё не раз приведёт вас в эти места, когда начнутся здесь великие дела, да такие, что содрогнётся Мир и удалится в дальние пределы Бог!»
В разрывах  туч блеснуло низкое солнце, переместившееся к океану.
«Сварог со Световитом на нас взглянули. Вас разглядели, товарищ командир, запомнили. Знает Сварог, что будет здесь на Матке, и хоть и тяжко ему увидеть такое, не станет препятствовать русским людям» – загадочно промолвил тогда Сила Иванович, обратился к божественному светилу ликом, прошептал свою молитву, низко поклонился древним ведическим богам и с грустью, которой не передать, добавил:
«А нас с Любавой здесь уже не будет»…
Лебедев вспомнил Ольгу и её предка легендарного князя Трувора, вспомнил Русу, которая по словам Ольги владела сокровенными знаниями, недоступными большинству людей, и глубоко задумался над рассказом Ульманова:
«Образованный человек, кандидат наук, пишет докторскую диссертацию, не может же он без серьёзных оснований заявлять о существовании древних богов?»
Нестерпимо захотелось домой, обнять жену и детей, встретить с семьёй Новый год. Жаль, что без Русы. Хотелось справить новоселье вместе с Соколовыми.
«Да нет уже Ярослава. Вот судьба. Войну пережил, в мирное время сгорел Ясный Сокол. И Руса неведомо где. Ольга знает,  да не скажет. Вот они женские тайны…» – задумался усталый капитан 1-го ранга Василий Лебедев, засыпая под всполохи полярных сияний в тёплой палате Военно-морского госпиталя Североморска – главной базы Северного флота.      

2.
Удовлетворив просьбу Русы, Калюжный присел на красивую скамеечку со спинкой, и курил, наблюдая с расстояния в полсотни шагов, за разговором двух женщин, которые, как ему показалось, были хорошо знакомы, но встретились после долгой разлуки. Эта встреча для светловолосой и скромно одетой немки, выглядевшей лет на сорок пять – пятьдесят стала по наблюдениям опытного чекиста полной неожиданностью, чего не скажешь о его подчинённой – майоре Соколовой.
«Ведь она постоянно искала кого-то глазами. Неужели эту женщину?» – подумал генерал, привычно продолжая размышлять и анализировать: «Откуда такая уверенность? Неужели Русе удалось кого-то здесь предупредить? Такое вполне возможно, ведь она прожила в ГДР несколько лет и у неё появились знакомые, в том числе среди сотрудников «Штази» и советских военнослужащих. Но как ей это удалось встретить знакомого человека именно здесь и сегодня? Какую она преследует цель? Какую ведёт игру, продолжая что-то упорно скрывать. Что?…», – Вопросы, вопросы, вопросы… 
Любой другой руководитель операции немедленно прервал бы её под любым предлогом, но поступить так с Русой, выразив ей тем самым своё недоверие, Калюжный не мог. Слишком хорошо он знал эту женщину, которая ни разу его не подвела и принесла боевые награды, украшавшие наряду с другими орденами и медалями парадный китель генерала.
С того дня, как было принято решение по Соколовой, отслеживались все её письма, телефонные разговоры и встречи с посторонними людьми. Оставались встречи со знакомыми и родственниками, но и эти люди были хорошо проверенными.
Генерал Калюжный не мог слышать разговора, только следил за меняющимися лицами и жестами. Руса и немка разговаривали стоя. Вначале он видел их профили, потом женщины сделали несколько шагов, повернули головы в сторону Вустрова и их лиц генерал больше не видел, да и жесты не были столь выразительны как вначале беседы, когда, обняв растерянную немку, успевшую произнести несколько слов, непонятых Калюжным, Руса увела её к заливу. Правда Калюжный услышал из уст немки «фрейлен Руса», но почему «фрейлен» не понял и лишь спустя несколько минут догадался: «возможно, немка помнила Русу ещё незамужней? А если так, то последний раз они встречались ещё до войны. Где они могли встречаться? Здесь в Рерике, где возможно и сейчас проживает эта женщина и тогда её легко разыскать – городок маленький». – Размышлял генерал, не представляя себе, как поведёт себя Руса после этой встречи, на которую отвела десять минут… 

* *
– Успокойся, дорогая Шарлота. Это огромное счастье, что я встретила тебя! Здравствуй! Здравствуй! И ещё раз здравствуй! – Руса поцеловала Шарлоту в щёки, ощутив как они горят. – У меня было предчувствие встречи! С кем, не знала, мучалась. Оказалось с тобой! Понимаю, приехала в выходной день посмотреть на родной дом, куда теперь не попасть. Понимаю… Шарлота, у нас очень мало времени. Рассказывай всё, что знаешь!
Из глаз Шарлоты, сильно изменившейся за прошедшие годы, покатились горькие слёзы. Женщина обняла Русу и поцеловала в ответ:
– Хорст рассказывал мне о тебе. Ты служила в Гамбурге в СД. Мы ждали тебя на мой последний день рождения в замке Вустров. Все мы, а больше всех Серж, очень огорчились, что ты не приехала. Потом, на субмарине застрелился Нагель, а Хорст и Серж говорили, что ты работала то ли на английскую, то ли на русскую разведку, но я этому не верила, – всхлипнула Шарлота и внимательно посмотрела на Русу:
– Боже мой, какой же ты стала красивой и успешной женщиной! Какая на тебе дорогая шубка, а в ушках мой подарок – серёжки с сапфирами! Загорелая! – она не смогла скрыть своего восторга и ещё раз поцеловала Русу, жадно вдохнув запах дорогих духов. – Это твой муж? – Шарлота оглянулась на Калюжного – крупного, хорошо одетого импозантного мужчину, наблюдавшего за встречей со стороны.
– Нет, Шарлота, я овдовела четыре месяца назад, – тяжело вздохнув призналась Руса и в её красивых голубых глазах блеснули слезинки. 
Шарлота приложила платочек к глазам:
– Как это случилось?
– Разбился во время полёта на новом истребителе…
– Да, Серж рассказывал, что твой муж лётчик и очень похож на него. Он видел твоего мужа в кабине русского самолёта и понял почему ошибался Генрих Браухич, подавший начальству рапорт о том, что видел тебя осенью тридцать девятого года в России в привокзальном ресторане города Ленинграда. Теперь в Ленинграде учится наш Хенрик, –  спохватившись, добавила Шарлота.
– Я была в ресторане с мужем и видела Браухича, – подтвердила Руса.
Всхлипнув, Шарлота поведала:
– Тогда, в последний день апреля ужасного сорок пятого года твой муж не дал добить безоружный «Мессершмитт» Воронцова. Мы видели этот воздушный бой. Серж спустился на Вустров на парашюте и всё рассказал нам по пути в Южную Америку.
Я ведь тоже овдовела шесть лет назад. Это случилось уже в Аргентине…
– Боже мой! – простонала Руса и обняла Шарлоту. – Прими мои соболезнования…
– И ты, Руса, прими от меня… – прошептала Шарлота. Сказать громче у неё не хватило сил.
– Серж рассказал, что у тебя есть сын?
– Двое, Бодан и Генрих и дочь – Лада, – ответила Руса.
– Генрих, Лада! Их имена?… Понимаю. Трое, как и у нас. Счастливая! – С чувством произнесла Шарлота и улыбнулась сквозь слёзы.
– Спасибо Шарлота, – улыбнулась ей в ответ Руса. – Встречу с тобой мне послал сам господь, Хочется выговориться, но у нас очень мало времени. Скажи, как ты оказалась в ГДР и что тебе известно о Воронцове. Это очень, очень важно!
– Да, Воронцов. Понимаю… – Шарлота загадочно посмотрела на Русу и провела ладонью по лицу, так словно испугалась – не сон ли это? – Мы вернулись на родину после гибели Хорста, нам разрешили. Ужасно! Хорст погиб от шальной пули в Буэнос-Айресе во время военного переворота и там похоронен. За могилой присматривает старшая дочь Эльза. Она замужем, осталась в Аргентине.
В сорок пятом году Воронцов собирался добраться до Индии. Получилось это у него или нет – пока не знаю, но сейчас он в Германии. Живёт на Западе. Недавно фрау Бригитта Боровски помнишь её – мать Хельги, прислала письмо, из которого я поняла, что Серж появился в Киле, где они сейчас живут, и навещает своих бывших тёщу и тестя. Герр Иоганн в добром здравии и летом супруги Боровски приезжали к нам с Маритой, получив разрешение на посещение Шверина. А ты, Руса, как ты оказалась в ГДР? – спросила Шарлота, всё ещё не зная – верить своим глазам или нет.
– Я жила здесь несколько лет с мужем. Впрочем, сейчас не об этом. – Руса пребывала в состоянии крайнего возбуждения:
– Так значит Воронцов в Киле! – с трудом сдержав охватившую её радость, – прошептала Руса, никак не ожидая, что задача, которую ей предстояло решить, оказалась такой простой.   
«Сейчас Шарлота назовёт адрес родителей покойной Хельги и мистер Р. Смит, под личиной которого скрывается Сергей Воронцов, окажется в руках советских разведчиков. Блестящая операция!» – промелькнуло в сознании Русы.
«Нет не окажется! Ни в коем случае!» – спохватилась Руса, и оглянулась, увидев томимого ожиданием генерала Калюжного.
– Дай мне пожалуйста адрес герра Иоганна и фрау Бригитты.
– У меня нет бумаги и карандаша, чтобы записать, – растерялась Шарлота.
– Ничего, я запомню.
– Кютерштрассе 9, квартира 7. Иоганн Боровски. Хочешь увидеть Воронцова? – затаив дыхание, спросила Шарлота.
– Да, очень хочу!
«Незабываемая девичья любовь…» –  улыбнулась в душе Шарлота. – Но ведь на Запад не так просто попасть…
– Я знаю, – загадочно улыбнулась Руса, догадываясь о чём подумала Шарлота. – Хочется говорить и говорить, но через минуту мы простимся. Где ты живёшь?
– В Шверине. Мы живём вдвоём с Маритой, а Хенрик учится в Ленинграде.
– Вот что, Шарлота, немедленно возвращайся домой и дай мне слово, что по крайней мере полгода не будешь приезжать в Рерик.
– Почему? – встревожилась Шарлота.
– Тебя могут задержать и тогда нам всем будет плохо, особенно мне. Дай слово!
– Да что же такое происходит? – едва не закричала Шарлота.
– Успокойся. Всё будет хорошо, только дай слово, что не появишься здесь хотя бы до мая. Придёт время, мы обязательно встретимся и тогда я тебе всё расскажу. И вот что ещё. У тебя Шарлота красивые волосы, ничуть не изменились и привлекают взгляды. Поверь, будет лучше, если ты сделаешь на время короткую стрижку. И ещё, о нашей встрече никому не рассказывай. И дочери тоже. До встречи. Вот тогда наговоримся!
Руса поцеловала Шарлоту на прощание и женщины расстались. Быстрым шагом, не оглядываясь, Шарлота направилась к автобусной остановке и скоро Калюжный потерял её из виду, дожидаясь медленно возвращавшуюся к нему Русу.

* *
– Женщина, с которой в течение девяти с половиной минут, я следил за часами, разговаривала Руса, очевидно покинула Рерик. Руса сказала мне, что просто встретила старую знакомую, не назвав её имени и местожительства, – закончил свой рассказ Калюжный. – Ты не знаешь, Ольга, кто это мог быть?
– Николай Иванович, я не бывала в Германии, откуда же мне знать, с кем Руса встречалась в маленьком курортном городке? Ярослав служил в Витбурге, у них было немало знакомых среди немцев, – ответила Ольга.
– Знаю, в Витбурге я бывал неоднократно и там многие её знают, – согласился Калюжный. – Однако её потянуло почему-то в Рерик? Впрочем, переход через границу было намечен именно в этом районе. Оттуда недалеко до Гамбурга, который Русе хорошо знаком. Вот только беспокоит меня, что от неё нет никакой информации, а ведь прошло уже две недели. 
– Я не специалист в таких вопросах, но хотелось бы узнать, если эта информация не секретная. Как Руса пересекала границу? Весной сорок четвёртого года наш армейский разведывательный отряд, в котором я служила радисткой, переходил линию фронта, проходившую через Псковскую область, через заболоченный лес. Неужели и Русе пришлось вот так же, ночью, пробираться на Запад лесами и болотами?
– Конечно же нет, – улыбнулся Калюжный. – О деталях этой операции тебе знать необязательно, а в общих чертах это выглядело примерно так. – Калюжный поднялся со стула и принялся мерить шагами двенадцатиметровую кухню.

* *
Зимней декабрьской ночью к безлюдному берегу северо-западнее Рерика подошёл быстроходный катер с сигнальными огоньками – два зелёных и один красный. В дюнах ожил мотор и на пляж выехал автомобиль с погашенными фарами. Из автомобиля вышла женщина в непромокаемом комбинезоне и тёплой куртке с капюшоном. Её сопровождали двое мужчин с фонариками, освещая путь к берегу. Тот, что был помоложе, нёс большую спортивную сумку с вещами женщины.
С катера, уткнувшегося носом в песок, спрыгнули двое мужчин в высоких резиновых сапогах и поздоровались за руку с Калюжным, его спутником, перехватившим сумку в левую руку, и их спутницей.
– Здравствуйте товарищи, – приветствовал их генерал. – Как море?
– Море спокойное, волнение не выше одного бала. И с погодой всё в порядке – плюс один градус, облачно, идёт плотный мокрый снег. В полукабельтове  не видно даже огней. В целом, обстановка благоприятная, – ответил человек с катера.
– Не заблудитесь в море? – спросил Калюжный
– Никак нет! Знаем этот район как свои пять пальцев. Часа через три будем на шведском берегу.
– Шведы не помешают?
– Зимой их и днём на море не густо, а в такую погоду они в море совсем не выходят. Проверяли. На берегу тоже чисто. Всё будет нормально. Машина на берегу в условленном месте, уже ждёт.
– Добро. – Калюжный простился с Русой, по-мужски пожав ей руку:
– До скорой встречи. Ни пуха тебе, ни пера!
– К чёрту! – ответила Руса. – До скорой.
Мужчины в высоких резиновых сапогах подхватили женщину на руки и бережно перенесли на катер. Следом за ней с берега передали спортивную сумку с вещами. Заревел мощный мотор и через несколько секунд быстроходный катер скрылся в ночном мраке.
Руса разместилась в сухой тёплой каюте, где можно было отдохнуть и подремать. Катер шёл ровно, качки практически не ощущалось, а звук мотора, проникавший в каюту убаюкивал.
«Надо же, опять два зелёных и один красный!» – вспомнила Руса сигнальные огоньки субмарины, которая подошла в ночь на первое мая 1945  года к западному берегу Мекленбургской бухты, куда она теперь направлялась, а легальный путь в Киль и Гамбург был выбран несколько кружным путём – через Швецию и Данию.
В Копенгагене на имя американской туристки Элизабет Джонсон забронирован номер в гостинице, где она проведёт один день, посетит салон дорогой одежды и осмотрит город, а на следующее утро отправится в Западную Германию, в Гамбург. С этого крупного и знакомого ей города согласно разработанной легенде богатая американка посетит памятные места где в апреле – мае 1945 года воевал её брат Александер Фогг, где был тяжело ранен, скончался в госпитале и похоронен на военном кладбище в бывшей британской оккупационной зоне Германии .
Не обременённая семейными заботами, вдова американского миллионера из Калифорнии Миссис Джонсон впервые в Германии и намерена провести в этой восстановленной после войны и богатой историческими памятниками стране остаток декабря, встретить Рождество и новый 1958 год в Старом Свете.   
В голове Русы крутились всё те же сигнальные огоньки катера – два зелёных и один красный.
«Опять совпадение, возможно и не случайное. К чему бы это? Субмарина с семьёй Вустров, Воронцовым и Нагелем уходила в Южную Америку…» – размышляла Руса, пытаясь найти связь между двумя событиями, которые разделены двенадцатью годами, семью месяцами и пятью днями. Дальнейшие мысли увлекли её так далеко, что Руса в конце концов задремала и очутилась в Южной Америке. В тех далёких краях она не бывала, но читала книги, журналы, смотрела художественные и документальные фильмы о красивой природе и людях латиноамериканских стран.
«К чему бы такой сон?» – подумала она. 

3.
Рам явился ей в волшебных видениях из древних вед. Он был в белых одеждах брахманов. Длинные светлые волосы ниспадали на его плечи, короткая кудрявая бородка обрамляла совершенное лицо. Глаза, голубые, словно осколки неба, светились высоким смыслом посвящения.
Сиял лунный свет. То была Святая Ночь, когда народы ожидают после стодневного мрака возрождения Савитри-Солнца и начала следующего года в северной Арйрана-Вэджа. Рам неторопливо шел под сенью могучих дубов, прислушиваясь, как делал он это в юности, к волшебным лесным голосам.
И вот из тени возникла и снизошла к нему прекрасная женщина. На голове у нее сияла корона, сплетенная из удивительных цветов. Ее густые по пояс волосы, заплетенные в тугие косы, были цвета спелого проса. Кожа ее блистала невиданной под солнцем белизной, а глаза светились глубинной лазурью, что бывает сразу после грозы.
Она сказала ему:
– Я вышла из борозды прорытой Плугом Господним, и зовусь я Ситой. Через тебя стану Светлой Супругой. Я женщина, возвеличенная тобой. Я белая раса, я твоя жена!
Она смотрела на своего повелителя, глазами полными любви. Рам молчал. Его взор, погруженный в глаза Ситы, измерял бездну, которая отделяет совершенное обладание от разлуки…
Сердце Ситы замерло, ресницы дрогнули, она очнулась. Рам тихо спал рядом.
Эти строки из древних вед Сита помнила с раннего детства, не раз перечитывала их позже, когда судьба свела её с Рамом. У него была семья и маленький сын, у нее был муж.
Они полюбили друг друга с первого взгляда. Эта любовь могла стать для них суровым испытанием, полным мук. Так случилось, что когда с океана пришел насыщенный ядом муссон, умер сын Рама, а вслед за ним его жена, сломленная болезнью.
Сита ушла от мужа и теперь была радом с ним. Вслух они пока не строили никаких планов. Каждый носил сокровенные мысли в себе. Что там было уготовано им в неведомом будущем?
Cита страшилась будущего, отчаянно надеясь и мечтая о счастье…
Она окинула любовным взглядом лицо Рама. Слегка смуглое, красивое с прямым носом и волевым подбородком, тщательно выбритое. Волосы тёмные, волнистые. Руки крепкие с прямыми красивыми пальцами. И она была ему под стать. Белолицая красавица с фиалковыми глазами и собранными в тугой узел густыми темно-каштановыми волосами, унаследованными от матери, древний род которой восходил к парсам – потомкам персидской знати, переселившейся в ныне покоящийся на дне океана Бомбей в далекие времена арабских нашествий. А цвет глаз ей достался от предка, который согласно старой семейной тайне был родом из страны Русья.
Высокая стройная фигура, затянутая в ладный защитного цвета комбинезон, завершала ее облик.
Сита улыбнулась, окончательно стряхивая с ресниц остатки сна:
«Нет, они совсем не походили на Рама и Ситу из древних вед… Но все же?»
Минул  ли час отдыха? Рам очнулся. Провел рукой по лицу, сгоняя остатки сна.
– Прости, Сита, уснул. – Рам взглянул на часы. Близилось время проведения мониторного совещания.
Сон освежил его, и весь облик командующего вновь излучал уверенность.
Сюда, в бронированное чрево вездехода командующего, не доходили звуки битвы, гремевшей по краям колонны.
– Я не спросил тебя, Сита. Как ты? Измучилась бедняжка?
– Есть немножечко, – улыбнулась Сита.
– Что слышно о брате?
– Я говорила с мамой. Рерик вышел с отрядом спецназа на особое задание. Однако где он и что это за задание, она мне не сообщила.
– Как раненые? Мне докладывали, что потери очень большие.
– Это правда. Умирают даже легкораненые, – с болью призналась Сита, – сильна степень облучения, организму трудно бороться и с радиацией и с симптомами этнического заражения, которое все еще терзает нас. Но есть и обнадеживающие данные. Степень этнического заражения падает. То ли муссон иссяк, то ли люди укрепились верой и над ними витает аура жизни!
Вот еще. К нам в госпиталь привели группу солдат противника, человек тридцать, все ужасно истерзаны, но держатся с достоинством.
– Странно, – удивился Рам, – был жёсткий приказ: пленных не брать.
– Они говорят, что восстали и сражались против иберийцев. Некоторые из них знают многие слова на санскрите, называют себя русами и сварожичами. Да и внешним видом сильно отличаются от иберийцев.
– Вот как! Хорошая новость, Сита. Эти люди – русские. Впереди, за горами, лежит страна, которая в недалеком прошлом называлась Русья. А то, что люди эти не погибли, значит, что и вокруг них появилась спасительная аура. Чем дальше, тем больше будет таких встреч. Я издал приказ щадить их, помогать им.
Энергично постучав, вошел адъютант.
– Ваше превосходительство! На западе большое зарево охватило полнеба, и вдали показался Арарат.
– Спасибо, Нал. Объяви генералам, что через десять минут начинаем мониторное совещание.

* *
Рам и Сита поднялись на несколько минут в смотровую башню вездехода, укрытую сверхпрочной, прозрачной сферой. Вверху над головой, сквозь разрывы черных туч от дыма пожарищ сияли звезды.
Рам быстро нашел Орион и поклонился звезде, от которой, по старинным преданиям, пришли некогда на Землю его предки.
Их вездеход двигался в головной части гигантской колонны вдоль берега древнего Аракса. У самого горизонта по краям колонны бушевало пламя. Вражеские ракеты, стремясь прорваться сквозь ПВО харьянцев, сгорали на подступах к ней. Четко работал весь отлаженный в тяжких трудах механизм войны.
С начала похода противник применил множество тактических ядерных зарядов малой мощности по его колонне, однако стратегических большой мощности зарядов пока не применял. Рам имел в своем арсенале тактическое ядерное оружие и имел право при необходимости применять его. Стратегические ракеты находились в горных шахтах и на подводных флотах. Их применения он мог просить только в качестве ответной меры.
– Почему они не наносят удар стратегическими силами? – думал Рам, – боятся ответа? Возможно…
– А может быть, уже сдали Ибер-Урус и даже Левант? Ищут контакты для переговоров? Предлагают перемирие? – такого варианта поворота событий Рам опасался больше всего и втайне молил Всевышнего, чтобы у Правительственного Совета, у премьер-министра хватило выдержки и упорства несмотря ни на что не принимать никаких предложений врага. Этой истинной «Империи Зла», какой являлась Атланта, всего год назад на глазах у всего мира истребившая с помощью дьявольского оружия почти половину населения земли, жившего в Хань, от которого осталось лишь географическое название, нельзя было доверять ни на миг. Он это прочувствовал всем сердцем, пробыв в Атланте в командировках полтора года.
Ему там улыбались в тот миг, когда на Харьяну обрушился ядовитый муссон, полный невидимых частиц, уже настроенных на истребление народа его расы, унесший жизнь его маленького сына и сломленной горем жены…
Рам очнулся от тяжелых мыслей, ощутив, как Сита сжала ему плечо.
– Смотри!
В зареве далеких пожаров, милях в двадцати от них, возвышался седой красавец Арарат. На фоне синего неба, усыпанного звездами, алела снежная шапка одной из священных вершин, покорённых некогда его предками во главе с легендарным Рамом на долгом пути к Инду и Гангу. Древние веды сохранили драгоценные воспоминания арьев о жестоких битвах в этих горах и о взятии ими циклопических крепостей иберийцев.
 Ему чудились скалы, кое-где выходившие из-под снежного покрова, на которых его героические предки высекли каменными рубилами судьбоносные знаки Солнца и Овна.
 Под утро Рам остановит колонну у подножия Арарата, и велит предать священному огню тела сотен тысяч павших воинов, временно покоящихся в саркофагах вездеходов. Пепел их тел развеют по миру горные ветры, а души их улетят вслед за ушедшими товарищами на север в священную Арйана-Вэджа…

4.
Арнольд Балтимор – профессиональный разведчик, чьё ведомство, скрывавшееся за тремя грозными буквами CIA , располагалось по ту сторону Атлантического океана, большую часть времени проводил в Западной Германии, где трудился по совместительству в должности корреспондента агентства «Ассошиэйтед пресс». Помимо английского языка Балтимор в совершенстве владел немецким.
Несмотря на немалый возраст, он был одинок, не имея ни семьи, ни родителей, ни родственников. Где-то в Сибири, вероятнее всего в Омске, возможно жила его мать, но он не видел её уже более семнадцати лет. Кому же, как не ему проводить большую часть жизни вдали от дома?
Впрочем обжитого дома у Балтимора не было. Была небольшая однокомнатная квартирка в Нью-Йорке, которой он практически не пользовался, привыкнув к жизни в недорогих отелях, оплачиваемых из командировочных. 
После нескольких лет работы в Мюнхене на радиостанции «Голос Америки» в одном из отделов «русской редакции», вещающей на советские прибалтийские республики, в том числе на родную Эстонию, Балтимора перевели на север Германии в большой промышленный и портовый город, раскинувшийся по берегам многоводной Эльбы близ впадения реки в Северное Море.
Накануне вечером Арнольд встречался со своим старым знакомым мистером Нильсеном, который по долгу службы оказался в Западной Германии и заглянул на несколько дней в Гамбург. Теперь, проснувшись  в своём номере с головной болью средней тяжести и не спеша потягивая виски со льдом, разбавленные минеральной водой, надеясь таким образом немного «поправиться» перед тем как принять душ и отправиться на завтрак, Балтимор переосмысливал содержание прошлого предельно насыщенного событиями вечера, проведённого с Нильсеном в отеле «Атлантик Кемрински». Однако перед завтраком следовало позвонить в Нью-Йорк. Теперь Балтимор сожалел, что не сделал этого вечером. Впрочем вчера он основательно набрался спиртного и ему было не телефонного разговора.
Ужинали Нильсен и Балтимор в ресторане дорогого отеля, принадлежавшего мировой империи «Кемпински», заново отстроенного в центре города, неподалёку от старого ресторанчика, чудом сохранившегося среди послевоенных руин, в котором они встречались в августе 1945 года.
Нильсен, прилетевший в Германию пару дней назад мог себе позволить остановиться в этом дорогом отеле. Ему перевалило за пятьдесят, но на пенсию он ещё не собирался, уверяя, что работы сейчас невпроворот и опыт старого разведчика просто незаменим.
– А вы хорошо выглядите Алекс. Поправились, у вас появились благородные залысины. Хорошо одеты, прекрасно говорите по-английски на самом правильном американском диалекте, характерном для северо-востока США. Вы пребываете в зрелом для мужчины возрасте, но к сожалению не послушали моего совета и не создали семьи. Довольно случайных связей. Не откладывайте, займитесь созданием семьи сейчас. Вам тридцать семь. Медики считают этот возраст у мужчин лучшим для продолжения рода, причём для женщин возраст не существен.
Затягивать с этим нельзя. Вам необходимо жениться и я готов предложить вам кандидатуру для брака. Хорошая женщина. Возраст – тридцать лет, служит в моём отделе. Как и вы из эмигрантов. Зимой сорок пятого покинула Будапешт вместе с родителями. Те были соратниками Хорти и Салаши и не могли оставаться в городе, который штурмовали русские. Венгерка и тем не менее блондинка, словом на ваш вкус, если он конечно не изменился за прошедшие годы. Как говорят моряки – «пора бросать якорь». Я помогу вам в переводе в другой отдел. Вернётесь в Нью-Йорк и будете передавать свой опыт молодым сотрудникам такой необходимой конторы как наша CIA, на которую федеральное правительство не жалеет денег перед  вызовами со стороны окрепшего СССР и коммунистического лагеря, созданного русскими на руинах Германского рейха и Японской империи, – выпив первую рюмку коньяка, разглагольствовал довольный собой мистер Нильсен. – Подумайте, Алекс, сегодня постараюсь называть вас не Балтимором, а по-старому – Алексом Мяаге. Не забыли ещё как вас назвали родители?
– Нет, мистер Нильсен, не забыл. Зовите, мне будет приятно. Что касается вашего предложения, то тут и раздумывать нечего. Пожалуй я согласен, вот только ничего не знаю о вашей протеже, кроме того, что она венгерка. Я даже не видел её.
– Хорошенькая, не сомневайтесь. Зовут её Илона Салаши. Да, она родственница именно того Салаши, зато с чистой родословной без всяких там примесей. Рост – пять футов и восемь дюймов или, по европейским меркам, сто семьдесят сантиметров. Телосложение среднее, курносенькая, глаза  серые. К сожалению, немного прихрамывает на левую ногу, получила ранение во время бомбардировок Будапешта. Зато блондинка и лицом несколько напоминает нашу старую знакомую Эрику. Мир её праху… – склонил голову Нильсен. – Я рассказывал Илоне о вас и вашей судьбе и заручился её согласием. – Вот фото Илоны, она передала его вам и попросила написать. Адрес на обратной стороне. – Нильсен протянул Алексу фотографию, достав из конверта, который извлёк из внутреннего кармана пиджака.    
С фотографии на Алекса смотрела молодая круглолицая женщина. Не красавица, но приятная, даже симпатичная, однако на покойную Эрику походила мало. Строгие большие глаза, маленький носик, светлые с кудряшками, очевидно завитые волосы. Лицо Илоны Алексу понравилось, а хромота –  ерунда.
«Ведь и ты, старина Мяаге, далеко не Джонни Вайсмюллер , к тому же инвалид, которому в начале войны русские изуродовали лицо, а в конце оттяпали руку. Хватит таскаться по проституткам. Тебе ли желать лучшей жены? Венгерка, а значит родная угро-финская кровь…» – размышлял Алекс, рассматривая фото женщины, которая согласна стать его женой.
– Оставьте фото у себя и напишите Илоне письмо. Думаю, что вы встретитесь осенью следующего года, в сентябре или октябре. К тому времени завершите работу в Европе, проверите в переписке свои чувства и переберётесь в Штаты.
– Почему же не сейчас? – насторожился Алекс. – Неужели я здесь столь незаменим?
– Кое в чём вы действительно незаменимы, – ответил Нильсен. – Придётся ещё немного поработать в Европе и побывать в нескольких командировках в качестве корреспондента «Ассошиэйтед пресс». Кстати, у вас это неплохо получается. Ваши статьи в американских газетах читают даже русские и уже появились отзывы на них в советской прессе. Позже я передам вам пару номеров «Правды» и номер «Известий», где русские журналисты разбирают ваши статьи, написанные во время летней командировки в СССР, где вы проехали по Сибири и захватили Московский фестиваль молодёжи и студентов всех континентов. Владея русским языком вы сможете ознакомиться с ними в оригинале и учесть замечания. До осени вам предстоят две или три поездки в СССР и на этот раз сможете посетить родные для вас края.
– Эстонию! – не верил своим ушам Мяаге.
– В том числе и Эстонию, – подтвердил Нильсен. – После смерти Сталина СССР стала более открытой страной. Нам это выгодно. От подрывной деятельности в виде всевозможных диверсий на промышленных предприятиях, транспорте, в энергетике и на военных объектах мы отказались. Последней такой крупной диверсией был подрыв два года назад линкора «Новороссийск» на русской военно-морской базе Севастополь. Отличились наши итальянские коллеги, которые не могли простить русским, что бывший корабль итальянского флота да ещё и с именем «Джулию Чезаре»  является флагманом их Черноморского флота. 
Теперь нашим руководством выбран иной курс, да и кадры для диверсий истощились. Бывших власовцев, бандеровцев и прочих немецких пособников, укрывшихся на западе, из числа которых черпались агенты для нелегальной работы в СССР, почти не осталось – переловили и уничтожили советские органы МГБ и МВД, работа которых, к сожалению, отмечена как отличная. Да и границы СССР – практически непробиваемые. Большинство агентов, засылаемых нелегально, уничтожаются или попадают в плен при переходе через границу. Расходы на их подготовку велики, а пользы немного, а резонанс от судебных процессов, бьёт по репутации нашей страны.   
С этим покончено. На первый план выходит более сложная, но и интересная для разведчика задача – наряду со сбором информации о военном и промышленном потенциале противника сеять в советском обществе недоверие к своему руководству и прежде всего к партии коммунистов. Затем тщательно ухаживать за всходами и готовить урожай в виде краха СССР и как следствие – ликвидации так называемого социалистического лагеря, в который вошли некоторые страны Европы и Азии. На этом фронте борьба предстоит жестокая и бескомпромиссная. Если мы будем сидеть сложа руки, то этот социалистический лагерь будет разрастаться, угрожая оставить западные страны в изоляции. Подходит к концу колониальная эпоха и многие страны Азии, Африки и Латинской Америки, получив независимость, могут стать под знамёна коммунизма, тем более русские будут всячески помогать этим странам, – в общих чертах рисовал планы CIA Алексу Мяаге словоохотливый мистер Нильсен. За словами, в которых для его младшего коллеги и журналиста впрочем не было ничего нового, Нильсен успевал прожёвывать поджаренную телятину и пить коньяк мелкими рюмками. 
– Что касается Илоны, то она пока подождёт, – вспомнил Нильсен о женщине, фото которой лежало на столе, и Мяаге продолжал всматриваться в лицо хромоногой венгерки, которую ему сватали.
– Теперь вам ясно, что наша встреча не случайна? – улыбнулся Нильсен, посмотрев в глаза Мяаге.
– Да, – согласился Алекс. – Все наши встречи, а их не так уж и много, были не случайными.   
– Сколько же времени прошло с тех пор, как мы виделись с вами последний раз? – спросил Нильсен, – выпив молча, ничего не пожелав, как это принято у американцев, ещё одну рюмку коньяка.
– Это было в пятьдесят первом, в Мюнхене, – напомнил Мяаге.
– Да, весной пятьдесят первого. В Германии тогда было ещё немало руин. Теперь всё восстановлено и многое отстроено заново. Сейчас модно говорить и писать о «западногерманском экономическом чуде», но чуда никакого нет. США вложили в эту страну огромные деньги чтобы сделать её экономику передовой и доказать, что Западная Германия лучше чем Восточная.
– И что же, доказали? – поинтересовался Мяаге, выезжавший несколько раз в Берлин в качестве корреспондента «Ассошиэйтед пресс» Арнольда Балтимора, статьи которого в переводе теперь излагали в советских газетах. Он бывал и в Западном Берлине, наводнённом американским войсками и в восточной части города – столице ГДР, куда можно было проникнуть вполне свободно , показав полицейскому паспорт, если попросит. В восточной половине Берлина встречались советские офицеры, но в целом восстановленный город выглядел вполне миролюбиво.
– Соревнование продолжается. И от нас с вами, Мяаге, тоже зависит на чьей стороне будет перевес. Новый советский лидер Хрущёв заговорил о мирном соревновании двух систем – капитализма и социализма, призывает догнать и перегнать Америку по уровню промышленного производства. Фигура интересная, противоречивая. В начале 1956 года на двадцатом съезде КПСС выступил с разоблачением культа личности Сталина, а затем одержал победу над сторонниками Сталина: Молотовым, Маленковым, Кагановичем и примкнувшим к ним Шепиловым, отправив их в отставку. После этого заговорили о чудовищных репрессиях в СССР. Но в ноябре 1956 года Хрущёв жестоко подавил восстание в Будапеште. В Ноябре того же года во время беседы с американскими дипломатами на приёме в Москве заявил: «Мы вас закопаем», позже пояснив, что имеет в виду капитализм.
Однако новый советский лидер не слишком умён и на него можно влиять, помогать ему совершать ошибки, которые в конечном результате приведут его к отставке. Что будет дальше, сказать трудно, но время должно работать на нас. Понимаете, должно!    
Скажу вам по секрету, что в качестве альтернативы в США ведутся аналитические работы на тему «Сохранение капитализма в одной отдельно взятой стране. Вот так-то. Но это на самый крайний случай, вы понимаете меня, Мяаге.
– Понимаю.
– Тем не менее русские наращивают свои вооружённые силы и прежде всего ядерные, а значит готовятся к возможной войне. Как человек пишущий и много читающий вы конечно же знаете о ядерном полигоне русских в Арктике, где они проводят испытания своих водородных бомб?
– Да, об этом пишут в газетах. В последнее время у русских много грандиозных успехов. Это и запуск первого искусственного спутника Земли, и успешные пуски баллистических ракет, и строительство электростанций на огромных сибирских реках... – Мяаге ударило в жар и он выпил залпом полный стакан минеральной воды.
– Во время нашей встречи, практически на этом же месте в августе 1945 года, вы пообещали со временем поездки в СССР. Ваши предсказания сбылись и это время пришло. Летом с группой иностранных корреспондентов мне довелось проехать по Сибири и побывать в крупнейших городах. Увиденное потрясло меня! – признался Мяаге и выпил залпом коньяк. Он почти ничего не ел и заметно опьянел.   
– В Красноярске с берега Енисея я увидев строительство высотной плотины и мне стало не по себе. Сможем ли мы одолеть такую могучую страну? Задал я себе вопрос.
– Сможем, если хорошо поработаем! – остановил Алекса Нильсен. – Будете в Штатах, посетите Ниагару. Там вы увидите электростанцию не менее могучую, а свой спутник мы скоро запустим, а со временем перегоним русских в освоении Космоса. Это я вам обещаю.
Кстати, мне помнится что ваша мать переехала перед войной из Таллина в Омск, а это в Сибири и вы там побывали. Удалось вам её увидеть?
– Увы, нет… – с грустью ответил Мяаге. – Я не мог вырваться из группы иностранных корреспондентов и обратиться хотя бы в киоск горсправки с просьбой дать адрес Марии Мяаге, да и жива ли мать, мне не известно. К тому же нас плотно опекали сотрудники КГБ.
Омск мне понравился. Большой промышленный город у широкой реки. Вокруг необозримые пшеничные поля на тучных чернозёмах…
– Довольно Мяаге об успехах русских. После Ниагары поезжайте в Канзас . Увидите и наши бескрайние поля и Миссисипи – самую, между прочим, длинную реку мира с её притоком Миссури. Так что не сомневайтесь, Америка великая страна!
Что касается вашей матери Марии Антоновны Мяаге, урождённой Домниной, то я всегда помнил о вас. Мне известен её адрес, постарались мои сотрудники. Могу вам сообщить, что ваша мать жива и здорова, вышла в сорок пятом году замуж и у вас есть сестрёнка, которой одиннадцать лет. Ваша мать теперь носит фамилию Романова. Запоминайте адрес, – Нильсен продиктовал. – Будете в СССР, можете послать маме письмо. Как это сделать не навредив себе, надеюсь, вы знаете.
Лицо Мяаге вспыхнуло, он не ожидал такого: «Вот это да! Мама жива! Замужем! У него есть сестрёнка!» – попробуй сразу переварить такое?
– Спасибо вам, мистер Нильсен! Большое спасибо! – Только и сумел сказать Мяаге, вытирая вспотевший лоб носовым платком.
– Адрес запомнили? – спросил Нильсен.
– Сейчас запишу, – разволновавшийся Алекс извлёк из внутреннего кармана «Паркер » и дрожащей рукой записал адрес матери, живущей в сибирском городе Омск, где ему удалось побывать прошлым летом, на десятидолларовой банкноте. – Я сохраню её на память, растеряно улыбаясь, пояснил Мяаге, убирая банкноту в карман. Он всё ещё никак не мог придти в себя от такой новости.
– Вот же старый прохиндей, приберегал напоследок!» – подумал Мяаге, постепенно приходя в себя, и выпил на радостях две рюмки коньяка подряд.
– Кстати, Мяаге, чуть не забыл! – театрально прикоснувшись пальцами ко лбу, вспомнил Нильсен. – Вам привет от Берга. Помните такого «русского немца» Ивана Андреевича Берга? Вместе с ним воевали.
– Воистину! Из тех, кого я когда-либо знал, вы, мистер Нильсен, самый большой мастер на сюрпризы! – не удержался от восклицания Мяаге. – Берг? Конечно же помню! Последний раз встречались, кажется, в сорок девятом, но связей не поддерживали. Где он же сейчас?
– Тихо живёт неподалёку отсюда между Килем и Любеком в сельской местности в небольшом поместье на берегу моря. Пенсия у герра Берга Иоганна Андреаса – так он теперь зовётся – небольшая, зато доживает свой век на всём готовом рядом с заботливой вполне обеспеченной женщиной, которая содержит старого солдата, воевавшего в Первую мировую войну в Русской армии, а во Вторую мировую – в немецкой.
Вышел герр Андреас на пенсию по возрасту и состоянию здоровья в пятьдесят третьем после того, как познакомился с вдовой оберштурмбанфюрера, погибшего в апреле сорок пятого года в бою с русскими танками. Как видите, возрождающаяся страна не забывает своих героев. Брак они не оформили из опасения, что пожилая фрау может лишиться высокой пенсии за погибшего мужа. Так что у Берга, как говорят у нас в Штатах – всё «O’key», – ухмыльнулся довольный собой мистер Нильсен. – Помнит старый вояка о вас, мистер Маяге, привет передал. Приглашал. Вот и побываем у них завтра, посидим за столом, прогуляемся по чудной буковой роще, подышим морским воздухом. В нем много йода, а это очень полезно для здоровья.
В зале заиграл оркестр, и коллеги осмотрелись. Пока они были заняты обсуждением политических проблем и семейными делами Мяаге, которому добрый Нильсен подыскал невесту, а затем дал адрес матери, которая была жива здорова и преподнесла сыну большущий сюрприз, ресторан заполнился состоятельной публикой, преимущественно иностранцами – американцами и англичанами, которым по средствам проживание в дорогом отеле. Накрашенные и напомаженные дамы в вечерних декольтированных платьях и бриллиантах в сопровождении солидных мужчин в смокингах или военных мундирах размещались за столиками, и угодливые официанты предлагали гостям меню. Вечер с музыкой, танцами, певицами и ведущим шоуменом, разминавшимся у микрофона шутками на английском языке, начинался.
Нильсен посмотрел на часы и пошутил, состязаясь с шоуменом в юморе:
– Начало девятого, друг мой. Начинается музыкально-танцевальный вечер и нам, старым волкам, в гражданских костюмах и без дам пора на покой в свои номера. Наступает время смокингов и дам в декольтированных платьях. От аромата их духов может закружиться голова. Неправда ли, Мяаге? Мне рядом, а вам ещё добираться. Вы к тому же перегружены свалившимися на вашу голову приятными новостями, так что отдыхайте. Встретимся завтра, тогда и передам вам газеты. Я позвоню.         
Оставалось лишь позвать официанта, расплатиться и покинуть ресторан.
Мимо них прошла пара, привлекавшая внимание окружающих: высокая элегантная и очень красивая дама средних лет в тёмно-синем вечернем платье и стареющий британский военный в чине генерал-лейтенанта в парадном кителе, украшенном орденскими планками, свидетельствующими о многочисленных наградах, заслуженных, как заметил внимательный Нильсен, за воинские подвиги совершённые на двух мировых войнах, расколовших мир на два враждебных лагеря .
«Ему очевидно под шестьдесят, виски седые, лоб прорезали глубокие морщины, но держится словно лев! – мысленно позавидовал Нильсен генералу от артиллерии, сопровождавшему свою даму к заранее заказанному столику.
«Не жена, скорее всего, просто недавняя знакомая генерала, знающая себе цену и далеко не склонная к скоротечному и легкомысленному роману», – по ряду признаков, которых вполне достаточно во внешности дамы для опытного разведчика, определил Нильсен: «Но хороша! Истинная леди! На вид ей не более тридцати пяти, по-видимому, англичанка, как и её спутник», – заключил ветеран CIA, продолжая анализировать представительную пару и, прежде всего женщину к тому же яркую блондинку, а к блондинкам старый греховодник Нильсен был особенно неравнодушен.
Бриллиантов на ней не было, возможно леди не любила белых камней, зато на грациозной шее, которой могла бы позавидовать сама Нефертити , великолепно смотрелось аметистовое ожерелье, а в ушках сверкали серьги с крупными сапфирами. И аметисты, и сапфиры прекрасно гармонировали с цветом платья. Дополняли наряд красивой дамы изящные в тон платью туфельки на высоком каблучке, делавшие её лёгкую походку просто божественной, и дамская сумочка на тонком длинном ремешке, непринуждённо висевшая на плечике. От волос и кожи леди исходил тонкий аромат самых дорогих французских духов. 
– Воистину королева! – проводил взглядом понравившуюся ему даму мистер Нильсен и подмигнул Мяаге, растерянный вид которого, а так же изуродованная щека и протез, выглядывавший чёрной перчаткой из рукава костюма, бросались в глаза. – Как вам эта пара? Неправда ли, оба породистые как высочайшие лорды! Истинные англичане!
Генерал и его дама разместились за столиком, за который пригласил их услужливый молодой официант. Дама положила сумочку на край столика и склонила голову в сторону генерала, который о чём-то её расспрашивал.
Оркестр исполнял джазовую мелодию, заглушавшую голоса и смех праздной публики, собравшейся в ресторане, и о чём они говорили, было не понять, несмотря, что столики разделяли всего несколько метров.
– Да что с вами, Мяаге? Вы бледны, так словно с вами случилось что-то ужасное? – встревожился Нильсен. – Никак не пойму что с вами на этот раз. Что вы так уставились на эту женщину? Красивая, ну и что же? – Неужели она произвела на вас такое же сильное впечатление, как известие о матери и сестре? Вылупили на неё глаза, как кролик на удава. Что же вы молчите, словно язык поглотили?
– Да, мистер Нильсен, – ответил Алекс.
– Что значит да? – не понял Нильсен.
– Знаете, где я видел эту женщину. Просто не могу поверить своим глазам! Видел!
– И где же? – поинтересовался Нильсен. – Наверное, в кино? Возможно, я не смотрел английских фильмов с этой британской дивой, место которой определённо в Голливуде.
– Причём здесь кино! Знаете, мистер Нильсен, где я видел это лицо? – прошептал Мяаге, словно боялся, что его услышат.
Нильсен вопросительно посмотрел на коллегу.
– Я видел это лицо в Москве, вечером, в начале августа этого года. Женщина, которую я видел в Москве, была с мужем и детьми. Её муж был в штатском костюме, но по выправке, которой не скрыть, я понял, что он офицер.
– Да вы перепили, Мяаге, или тронулись умом от радости, что нашлась ваша мать, у вас растёт сестра и, наконец, в Нью-Йорке вас дожидается невеста, – покачал головой Нильсен. – Вот что значит – пить не закусывая, от этого и всякие расстройства головы. Слава богу, что вам не померещился в Москве и в штатском костюме этот бравый генерал, которого иначе как «сэр» и язык не повернётся назвать! Да и детей с ними нет. Вот мы сейчас познакомимся с этими господами, и тогда вам не станут мерещиться всякие нелепости!
Со свойственной ему уверенностью, мистер Нильсен поднялся из-за столика и подошёл к паре, которым официант уже принёс лёгкий коктейль.
– Сэр, леди, позвольте представиться. Ян Нильсен, бизнесмен. Прилетел в Западную Германию из Штатов по делам фирмы, – склонив голову, и не протягивая руки, не будучи уверенным, что её пожмут, представился паре многоопытный сотрудник CIA.
– Джордж Ричардсон, Элизабет Джонсон, – представился сам и представил свою спутницу британский генерал. По форме, ладно сидевшей на представительной фигуре мистера Ричардсона, было и так понятно, чем он занимается.
– Хотелось бы узнать, мистер Нильсен, что подтолкнуло вас на знакомство со мной и леди Джонсон? – поинтересовался строгий генерал с красивым волевым лицом, которое напомнило Нильсену, образ английского короля Ричарда Львиное Сердце , отправившегося на войну с неверными за освобождение «гроба господнего» более восьми веков назад. Наверное, Нильсен видел портрет знаменитого короля в Лондонской Национальной галерее, а оттого и такие сравнения. Впрочем и сама фамилия генерала наводила на подобные сравнения.
– Вот мой коллега мистер Балтимор – журналист всемирно известного агентства «Ассошиэйтед пресс», уверяет, что видел вас, леди Джонсон, или даму очень на вас похожую прошлым летом в Москве. Мне просто не верится, что красавицы, подобные вам могут встречаться  в России. Ведь вы англичанка. Неправда ли?
– Англичанка. Моя родовая фамилия Фогг. Однако с довоенных времён я живу в США и ношу фамилию покойного мужа, – ответила Элизабет Джонсон, посмотрев на Нильсена  не менее строго, чем генерал.
«Ходят тут всякие…» – Она перевела хмурый взгляд на Мяаге, в тайне подумав: «Боже, какая нелепая и небезопасная встреча, вероятность которой была столь ничтожна, и вот – на тебе! Предупреждала Ольга,  как в воду смотрела!»
Внутри замешательство от неожиданной встречи, однако, на лице маска полного равнодушия к двум довольно помятым и накачанным алкоголем мужчинам, один из которых к тому же инвалид. Именно такой должна быть богатая американка Элизабет Джонсон.
Перехватив неприязненный взгляд дамы британского генерала, Мяаге набрался храбрости, встал и направился к ней объясниться, а если потребуется – попросить извинения.
– Арнольд Балтимор, журналист, – склонив голову, представился он, и в этот момент нервным тиком  неприятно задёргалась левая половина лица журналиста.
– Извините моего друга, миссис Джонсон, – пришёл Мяаге на помощь Нильсен. – Мистер Балтимор воевал и получил тяжёлые ранения, кроме того у него всякие семейные новости...
– Приятные? – перебила леди Джонсон мистера Нильсена, не знавшего как продолжить фразу о семейных делах коллеги.
– Вполне. Очень даже приятные, – поспешил согласиться Нильсен.
– Простите, миссис Джонсон, – следом извинился Мяаге. – Конечно же, я обознался. Вы и в самом деле очень похожи на женщину, которую я встретил на главной улице Москвы тёплым августовским вечером этого года во время Московского фестиваля молодёжи и студентов. Женщина, которая была очень красива и гуляла по городу с мужем и детьми, неплохо получилась на фотографии, сделанной в тот вечер. Она хранится в одном из последних альбомов моих работ дома в Нью-Йорке. Жаль, что вы не можете на неё взглянуть. Вы так похожи, словно одно лицо! Только у той русской женщины, имени которой я не знаю, были длинные волосы, и она укладывала их в узел… – Журналист хотел ещё, что-то сказать, но не решился.
– Господа, надеюсь, на этом нелепом сравнении леди Джонсон и неизвестной русской женщины наш разговор исчерпан. Слышите, оркестр заиграл танго, а Элизабет обещала мне танец.
– О да, Джордж, я безумно хочу танцевать! – Леди Джонсон встала и холодно посмотрела на Нильсена и Батимора. Генерал взял её под руку и повёл к танцполу, где появились первые пары.
«Знала бы ты, Ольга, кто сидит за столом ресторана дорогого отеля в городе Гамбурге и пьёт коньяк, пожирая меня глазами! Как в воду смотрела, подруга, опасаясь возможной встречи с этим негодяем!» – подумала Руса стараясь не смотреть в сторону Нильсена и Балтимора-Мяаге, место которого в зоне строгого содержания среди военных преступников, приговорённых к высшей мере наказания.
Продолжая ужинать и пить коньяк, Нильсен и Балтимор наблюдали за генералом и леди Джонсон, прекрасно двигавшимися в ритме медленного Аргентинского танго.
– Знаете, мистер Нильсен, чтобы мне не говорили – это она. Именно её я видел в начале августа в Москве. Та же стать, тот же тембр голоса, только она говорила по-русски, а я по-английски. Мы обменялись несколькими фразами, и мне показалось, что она меня понимала.
– Прекратите, Мяаге. У вас галлюцинации. Сосредоточьтесь на маме и сестрёнке. А красивые женщины сводят вас с ума. Следующей осенью окончательно осядете в Штатах, женитесь на Илоне, полюбите мадьярку с горячей кровью, и обо всём забудете.
– Откуда вам известно, что у Илоны горячая кровь? – Мяаге подозрительно посмотрел на старого ловеласа.
– Ах, оставьте ваши нелепые подозрения, Мяаге. Ни я, никто другой из CIA не спал с Илоной. Просто у мадьярок, с которыми мне довелось познакомиться в Будапеште, где пришлось проторчать почти весь пятьдесят шестой год, горячая кровь – этакая взрывоопасная смесь, доставшаяся венграм от гуннов, угров, славян, аваров, немцев и прочих народов, селившихся на плодородной дунайской равнине. Но у Илоны очень строгий папа и она всё ещё девственница. Это точно. Так что, Мяаге, считайте, что вам повезло. Что касается папы, не буду пока из соображений безопасности называть его имя, ведь вам предстоит побывать в СССР, то он и за вами приглядит и в карьерном росте поможет, –  рассмеялся Нильсен. – Извини, Алекс. Я желаю тебе только добра, – по-отечески добавил мистер Нильсен и лицо профессионального разведчика работавшего ещё с немцами во время Второй мировой войны, приняло серьёзное выражение.
В этот момент в зале ресторана появились вездесущие фотокорреспонденты и телевизионщики. Могучий бородатый кинооператор катил перед собой тележку с телекамерой внушительных размеров, а впереди семенили два невысоких господина средних лет с дорогими фотоаппаратами на шеях и с блокнотами в руках, едва поспевая за высокой и энергичной дамой – ведущей вечерних теленовостей.
Лавируя между столиками, вся энергичная команда устремилась к самой заметной паре – британскому генералу и его красивой даме, возвращавшимися за свой столик после очередного танца.
– Посмотрим, чем вызван такой интерес к леди Джонсон и сэру Ричардсону, –  процедил сквозь зубы Нильсен. – Наблюдайте повнимательнее, Мяаге. Сейчас эти ушлые ребята наделают кучу снимков, а в последнем выпуске вечерних теленовостей мы сможем лицезреть вашу маловероятную московскую фотомодель на голубом экране. 
– Шутите, мистер Нильсен? Ну-ну… – Откликнулся Мяаге и вместе с посетителями ресторана, приготовился посмотреть на то, как будут снимать телеинтервью с заезжей американской миллионершей, так походившей на красивую женщину, которую он увидел в Москве этим незабываемым летом своего первого посещения СССР.
– Не обижайтесь, Мяаге, – улыбнулся Нильсен. – Что касается фотографии, сделанной в Москве, неплохо было бы её заполучить. Позвоните в Нью-Йорк. Пусть наши парни разыщут это фото в вашей квартире и пришлют сюда по фототелеграфу, а я завтра выясню, что за птица этот генерал Ричардсон. Думал что следует незаметно сделаете фото леди Джонсон, но теперь эту работу за нас сделают телевизионщики. От них мы получим качественные фото леди Элизабет во всех ракурсах и, сличив с вашими московскими фотографиями, выясним, насколько обосновано ваше предположение. В нашем деле не бывает мелочей. Любой факт, даже самый незначительный и нелепый на первый взгляд, необходимо внимательно проверить. Помните, двух одинаковых лиц не бывает.

5.
Именно так рассуждала Руса, которой пришлось дать короткое интервью телевизионщикам с первого городского канала. Продолжая ужин, прерванный неожиданной телесъёмкой, сопровождавшейся обычными по такому случаю вопросами, и, время от времени, беззаботно, как это могло показаться со стороны, танцуя с галантным британским генералом, с которым познакомилась утром, вежливо отвергая всех прочих соискателей, решавшихся приглашать красивую даму на танец, она анализировал ход событий, не предвещавших ничего хорошего. Это мистер Балтимор-Мяаге, так неожиданно появившийся на её пути и узнавший в богатой американке женщину, увиденную в Москве, грозил большими неприятностями и даже провалом. Поэтому следовало мобилизовать все свои силы и тщательно продумать последующие действия. 
В перерывах между танцами Руса разговаривала с Ричардсоном о малозначимых вещах, продолжая думать о своём. Многие, в том числе генерал Калюжный, говорили ей, что она обладает способностью притягивать к себе людей. Именно на этом свойстве майора Соколовой и строился расчёт в случае с таинственным мистером Р. Смитом, которого хотели видеть в Москве и в кратчайшие сроки.
Телеинтервью, взятое ведущей первого канала городского TV у богатой американки Элизабет Джонсон, приехавшей в Германию с целью посетить места, где воевал её старший брат лейтенант Британской армии Александер Фогг, погибший в конце апреля 1945 года и похороненный на военном кладбище, было одним из звеньев в поисках мистера Р. Смита. Он мог видеть это интервью в телевизионных новостях и обнаружить себя. Надежда невелика, но учитывая притягательную силу Соколовой, игравшей роль богатой американки, намеренной посетить с благотворительными целями ряд британских военных госпиталей, размещённых на территории Германии, она была. По фотопортрету мистера Р. Смита, составленного со слов Анны Скворцовой, Соколова могла его опознать даже если  он жил в Германии под другой фамилией. Нельзя было сбрасывать со счетов и такой вариант.
Теперь, имея точные сведения о месте появления Воронцова, по всей вероятности в ближайшее воскресение благодаря редкостному, вымоленному и поистине счастливому случаю – встрече с Шарлотой, необходимость появления на экранах местного TV теряла для Русы всякий смысл, а привлекать к себе дополнительное внимание становилось небезопасным. Но отказаться от телеинтервью, которое было устроено для неё не без подсказки заинтересованных лиц, Руса не могла. Её появление на экранах TV станет своего рода «контрольной точкой», свидетельствующей что пока у неё «всё в порядке».    

*
На шведском берегу Русу ждал дорогой «Мерседес» и господин назвавшийся Олафом, который должен был сопровождать американскую туристку Элизабет Джонсон по Швеции до Малмё, затем на пароме через пролив в Копенгаген и далее по Дании до германской границы. Швеция была выбрана не случайно. Страна нейтральная, и её морские границы в направлении Дании охранялись слабо. Между Швецией и Данией режим безвизовый, а из Дании – полноправного члена НАТО было уже нетрудно попасть в северную часть Западной Германии в бывшую британскую оккупационную зону, где по-прежнему размещались войска Великобритании и её верного доминиона Канады .
Дальше она поедет одна и остановится в Гамбурге, где даст о себе знать по телефонному звонку. Номер абонента Руса запомнила. За этим номером скрывался советский разведчик, встреча с которым планировалась лишь на экстренный случай.
Экстренным ли был сегодняшний случай – встреча с агентом ЦРУ и бывшим легионером эстонских «Ваффен-СС» Алексом Мяаге, скрывающимся под личиной американского журналиста Арнольда Балтимора, это Русе предстояло решить самостоятельно. Случайная это была встреча или не случайная, она насторожила Русу, почувствовавшую, что последуют новые встречи и без сюрпризов, которые могут стать весьма опасными, ей не обойтись. Такая уж у неё карма – притягивать к себе людей…
Сегодня четверг. День заканчивался тревогами. Руса чувствовала, что мистер Нильсен тёртый калач и, по-видимому, его место значительно выше в иерархии служащих ЦРУ, чем место Арнольда Балтимора – бывшего военного преступника, повинного в смерти многих советских граждан, а так же сотен и тысяч евреев, ввозимых из Польши, Латвии и Литвы в эстонские лагеря уничтожения.      
 «Что если они всё-таки получат фотографию, сделанную в Москве и обратятся к экспертам-физиономистам. Двух одинаковых лиц, как и отпечатков пальцев не бывает. Что же предпринять?» – думала Руса, рассеянно слушая рассказы генерала, прослужившего много лет на Востоке: в Малайе, Бирме и Индии, воевавшего с японцами.
Первоначальный план действий, который она наметила на ближайшие дни, был предельно прост. Она уже сообщила о своём появлении в Гамбурге телефонным звонком, а дальше решила действовать самостоятельно. Разыскивать Сергея Воронцова ей не придётся. Встреча с Шарлотой стала настоящим чудом. Чем иным, как «добрым расположением богов» можно было объяснить такую удачу?
Пятницу она поведёт в окрестностях города и посетит вместе с генералом Ричардсоном, который несомненно в неё влюблён и теряет голову, места последних сражений на севере Германий между британскими войсками и отдельными частями Вермахта и СС, сохранившими до конца верность фюреру. Она была свидетельницей тех последних дней апреля 1945 года, когда в окрестностях Гамбурга погиб британский лейтенант Александер Фогг – согласно разработанной легенде её, Элизабет Джонсон, родной брат. Ричардсон, прослуживший в этих местах несколько лет, с удовольствием поможет ей разыскать могилу брата.
Генерал ей был необходим в качестве внушительной декорации. Под его покровительством она чувствовала себя гораздо увереннее. Что ни говори, а образ жизни людей на западе, их ментальность и ценности разительно отличались от жизни и ценностей советских людей. К этому ещё надо было привыкнуть. Да и немцы на западе, какими Руса их помнила с довоенных и военных времён, стали другими и разительно отличались от граждан ГДР.
Руса прекрасно осознавала, что в результате досадной встречи с журналистом агентства «Ассошиэйтед пресс» и сотрудником ЦРУ Балтимором, видевшим её в Москве и фотографировавшем, она близка к провалу, но времени для манёвра у неё было пока достаточно. Объяснять такую неудачу уже «нерасположением богов», ей  никак не хотелось.
«Сегодня эти ребята – Нильсен и Балтимор-Мяаге, в которых за версту видно сотрудников ЦРУ, никаких фотографий не получат и навести о ней справки не смогут» – думала Руса. Завтра она исчезнет из их поля зрения и займётся основной своей миссией, а вот что будет делать, когда приблизится к её завершению, встретившись с Воронцовым? Руса не знала. От таких мыслей учащённо билось сердце и её охватывало такое волнение, что словами не передать…

*
– Вы о чём-то задумались, Элизабет? – обеспокоился Ричардсон, поняв, что леди Джонсон ушла в себя и не слушает его увлекательного рассказа о странах Востока, где генерал  служил и воевал с японцами.         
– Простите меня, Джордж, вспомнила брата. Завтра мы с вами посетим его могилу.  Я очень волнуюсь…
– Я понимаю ваше состояние, – посочувствовал ей генерал. – Увы, солдаты часто умирают… – вздохнул он. – Судя по обручальному кольцу на правой руке , вы потеряли мужа. Я не ошибся?
– Нет, не ошиблись, я действительно овдовела, – с неподдельной грустью за леди Джонсон ответила Руса и прикоснулась пальцами левой руки к золотому обручальному колечку с бриллиантами. – Это случилось недавно, в августе. Надеюсь, что поездка по Европе поможет отвлечься. Скоро Рождество, потом Новый год…
– Как это случилось? – спросил Ричардсон.
– Муж погиб, – ответила  Руса, давая понять взглядом, что о подробностях расспрашивать не следует.
– У меня с личной жизнью никак не складывается, – преодолев огромное напряжение, признался генерал.
– Рассказывайте, Джордж, я слушаю. Очень интересно. Ни в Индии, ни в Малайе, мне бывать не доводилось. Я слышала, что там очень жарко и полно ядовитых змей.
– Да, в тех краях действительно жарко, да и змей много, – согласился генерал. – Простите, потянуло на откровения. Я начал рассказывать вам историю своей любви к известной индийской танцовщице, которая добровольно вступила в Британскую армию. Мы познакомились в начале 1942 года в Сингапуре незадолго до его падения. Но вы, кажется, прослушали эту часть моего рассказа.
– Да, кажется, прослушала, простите, – извилась Элизабет. – Вы сказали, что ваша возлюбленная была индийской танцовщицей. Как её имя? – рассеянно, всё ещё думая о своём, спросила Руса.
– Её имя Лата. Родом она из Дели, но мы жили с ней больше года в Импхале. Несмотря на тяготы войны, это время было лучшим в моей жизни. Импхал – это город на востоке Индии неподалёку от линии фронта. К сожалению, госпожа Лата покинула меня и перешла в стан врагов Британии – армию индийских националистов, сотрудничавших с японцами . Встреча с вами, леди Элизабет, напомнила мне ту историю. Не знаю, сможете ли вы меня понять, но у меня вдруг вскрылись старые душевные раны. Мне показалось, что вы и Лата чем-то похожи. Вы с ней одного роста, у вас одинаковый тембр голоса и лица ваши мне показались похожими. Только Лата смуглее вас, глаза и волосы у неё тёмные, а вы яркая блондинка, – Ричардсон так посмотрел на Русу, что она смутилась, подумав:   
«Если его сейчас не остановить, то скоро он предложит мне руку и сердце!»
– Постойте! – очнулась Руса от своих непростых мыслей и сопоставила сказанное генералом о своей возлюбленной с образом индийской красавицы, ставшей женой Воронцова. – Как полное имя этой женщины?
– Госпожа Лата Мангешта. Сейчас ей было бы сорок шесть лет, – печально произнёс Ричардсон. – Я читал в газетах сообщение о падении самолёта, на котором из Дели в Ташкент летела делегация индийских женщин. Среди них была госпожа Лата Мангешта-Смит. Самолёт разбился в горах Афганистана. Никого в живых спасателям обнаружить не удалось. Это произошло три года назад. Так я узнал, что Лата вышла замуж за человека по фамилии Смит – англичанина, который оказался счастливее, чем я, – рассказывал американке Элизабет Джонсон свою грустную историю генерал Джоржд Ричардсон.
«Боже мой!» – подумала растерянная Руса, с трудом сдерживая нахлынувшие эмоции:
«Если это не наваждение, то воистину я притягиваю людей! Ведь этот симпатичный британский генерал Джордж Ричардсон рассказывает о Лате Мангешта! Вот так встреча – удивительная и тем не менее закономерная. Новый знак, что не следует ничему удивляться. Что-то будет дальше?»
– Джордж, – обратилась Руса к генералу по имени, – Давайте уйдём отсюда. Здесь душно, а кроме того эти господа Нильсен и Балтимор всё время пьют коньяк и продолжают рассматривать нас. Не знаю как вам, но мне это неприятно.
– Я мог бы в два счёта вышвырнуть их из зала, – уверенным голосом подчеркнул своё превосходство высокий, крепкий и хорошо сложенный генерал, в тщательно подогнанной по фигуре форме, – однако эти парни могут устроить большой скандал.
– Я ничуть не сомневаюсь, что вам, Джордж, такое по силам, однако не стоит связываться с этими, – Руса сделала недолгую паузу, подыскивая соответствующее облику Нильсена и Балтимора слово: –  помятыми, нагруженными коньяком людьми. Давайте уйдём, совершим в моём автомобиле вечернюю прогулку по городу и посетим перед возвращением в отель какое-нибудь маленькое уютное кафе с рождественской ёлкой, вид которой напоминает мне о детстве...
– Давайте, – с удовольствием согласился генерал. Элизабет уже называет его по имени и генерал полагал, что это хороший знак.   






Глава 7. Непредвиденные обстоятельства

«Две силы есть – две роковые силы,
Всю жизнь свою у них мы под рукой,
От колыбельных дней и до могилы –
Одна есть смерть, другая – суд людской».
Фёдор Тютчев, русский поэт и дипломат.

1.
Узнав, что капитан 1-го ранга Василий Владимирович Лебедев находится в госпитале, где проходит послеоперационный курс лечения, товарища пришли навестить капитан 1-го ранга Антонов и полковник Блохин. С Антоновым Лебедев служил в штабе Северного флота, а с Блохиным, которого хорошо знал покойный генерал Соколов, в последний раз встречались во время октябрьских испытаний мегатонной ядерной бомбы на борту самолёта-лаборатории.
Офицерам, накинувшим на плечи белые халаты, предоставили для свидания с Лебедевым сорок минут – это от щедростей начальника хирургического отделения. Блохин и Антонов явились в палату с бумажными пакетами, наполненными яблоками, мандаринами и соком для Лебедева и его соседа по палате, коллеги которого дрейфовали за тысячи километров от Североморска и не могли навестить товарища.
– Выглядишь молодцом! – поздоровался за руку с Лебедевым Антонов. – Как настроение?
– Здравствуй, Василий Владимирович! – следом за Антоновым пожал руку Лебедеву Блохин. – Вот угораздило тебя перед Новым годом…
– Настроение хорошее, Олег Николаевич, – ответил Антонову осторожно присевший на койке Лебедев. – И тебя обрадую, Павел Сергеевич. Дня через три выпишут. Думаю успеть завершить дела и встретить Новый год в кругу семьи. С самолётом поможешь?
– Тридцатого будет транспортный самолёт на Москву. Поговорю с ребятами, возьмут, – пообещал Блохин, помощью которого Лебедеву уже приходилось пользоваться и полковник ни разу не подводил. Ехать поездом долго – почти двое суток, а самолётом всего три часа. Жаль, что на рейсы гражданской авиации, которых пока крайне мало, билетов уже не купить, распроданы заранее, но военная авиация выручит и на этот раз. Была бы только лётная погода…   
– Знакомь с соседом, – улыбнулся Антонов, протягивая полярнику руку.
– Ульманов, полярник, гидролог, изучает океан, – представил соседа по палате Лебедев, – мой старый знакомый.
– Александр Карлович, – дополнил Ульманов, поочерёдно здороваясь за руку с офицерами. – Я из Ленинграда, однако не знаю, попаду ли домой к Новому году?
– До Ленинграда поближе и туда тоже будет борт. Последний – тридцать первого. Если выпишут – посадим. Полтора часа и вы в Пулково, – пообещал  Ульманову Блохин. – Как там дела на Полюсе?
– Третья моя зимовка, да вот не дотянул до конца. Гнойный аппендицит, спасибо пилотам. Опытные ребята, вывезли, – невесело ответил Ульманов.
– Хорошие лётчики. Не каждый способен на такое в полярную ночь, в пургу, – согласился с полярником Блохин. 
Офицеры выложили на тумбочку фрукты и две литровые банки виноградного сока.
– Яблоки – крымские, мандарины – абхазские, сок виноградный – молдавский. Кушайте, пейте, товарищи выздоравливающие! – прогудел басом Антонов.
Офицеры присели на стулья для посетителей, выпили по полстакана сока за компанию с выздоравливающими, помянули генерала Соколова, которого не знал лишь Ульманов, и разговорились о наболевшем и не только для морских офицеров.
– Второго января лечу в командировку в Молотовск , – так по-старому Антонов назвал город корабелов, где в условиях строжайшей секретности строились подводные лодки нового поколения с атомными энергетическими установками . – К лету обещают спустить на воду первую советскую атомную подводную лодку. Их теперь называют АПЛ. Всего для Северного флота будет построено несколько кораблей серии «Ленинский комсомол». Изрядно отстали мы в этом деле от американцев. Их «Наутилус» с ядерной энергетической установкой вышел в океан три года назад и уже рыщет, словно морской зверь, подо льдами Северного Ледовитого океана, к Полюсу подбирается, где уже развевается наш флаг . Готовятся американцы к войне в Арктике, крадутся к нашим берегам их АПЛ.
Но скоро этому придёт конец. В следующем году уже наши АПЛ пойдут через Арктику в сторону Аляски, Канады и Гренландии, – подытожил Антонов.
– Это всё после войны, – заметил Блохин, представлявший ВВС, – Наши самолёты летали над полюсом ещё в тридцатых годах, а Валерий Чкалов совершил беспосадочный перелёт из Москвы в Ванкувер через Северный Полюс . Здесь наши соколы  дали фору американцам!
«Дирижабли над Северным Полюсом пролетали ещё раньше» – подумал Ульманов, молча слушавший разговор офицеров: «Но только тот, кто стоял на ногах на вершине земли, кто водрузил на неё флаг страны – тот и есть покоритель Северного Полюса» – Александр Карлович вспомнил предвоенные годы, начало тридцатых, когда учился в школе и только начинал познавать мир на уроках географии.
1931 год. Мирная, демилитаризованная Германия активно сотрудничает с набирающим мощь Советским Союзом во всех областях науки и техники. В стране, строящей социализм, трудятся тысячи немецких специалистов, которым негде приложить свои руки и знания в зажатой тисками мирового кризиса Германии. Тем летом весь мир следил за полётом дирижабля «Граф Цеппелин» в Советскую Арктику . Школьник Саша Ульманов гордился двумя странами – Советской Россией и миролюбивой Германией, ставшей демократической республикой после свержения монархии . Однако не прошло и двух лет, как Германия изменилась до неузнаваемости. К власти пришли национал-социалисты во главе с Гитлером и в воздухе запахло войной…
Договор о ненападении с Германией, заключённый в 1939 году, дал советскому гражданину и этническому немцу Александру Ульманову, учившемуся в институте, робкую надежду, что войны между двумя странами удастся избежать. После разгрома Польши в состав СССР вернулись исконно российские земли Западной Украины и Западной Белоруссии. Наши границы отодвигались на запад и это обстоятельство многим внушало оптимизм.
Год спустя, летом 1940 года, когда в состав СССР в качестве равноправных союзных республик принимали Литву, Латвию, Эстонию и Молдавию и немцы тому не препятствовали, в газетах появилось сообщение о походе немецкого парохода «Комета» по Северному морскому пути вдоль северных берегов Советского Союза из Германии в Японию .
Мало кто мог тогда подумать о том, что менее чем через год Германия вероломно нарушит договор и вместе со своими союзниками  нападёт на СССР на всём пространстве западных границ от Северного Ледовитого океана до Чёрного моря. В те страшные июньские дни сорок первого года Александр Ульманов от стыда и от горя едва не совершил суицид. Спасли юношу товарищи-студенты – соседи по общежитию. На следующее утро, с чёрными, выплаканными за ночь глазами, он сдал коменданту постель, вернул в библиотеку учебники и пошёл в военкомат…
Ульманов очнулся от своих мыслей и прислушался к разговору офицеров, допивавших виноградный  сок и вспоминавших о годах войны.

2.
В пятницу вечером, после насыщенного дня, проведённого в компании Ричардсона, посещения мест былых боёв британских войск и ухоженного военного кладбища, где с помощью администрации удалось разыскать могилу лейтенанта Британской армии Александера Фогга, погибшего в апреле 1945 года, и возложить на неё венок и цветы, Русе, планы которой стремительно менялись, удалось избавиться от опеки генерала.
Как и накануне вечером, они совершали поездку по окрестностям города в её автомобиле. Под вечер, высадив Ричардсона в небольшом кафе и попросив заказать кофе и пирожные пока она заправит машину, Руса не вернулась, попросив служащего бензоколонки передать генералу записку, в которой сообщила о своём намерении «побыть несколько дней в одиночестве, всё обдумать, а затем вернуться в Гамбург, в отель, в забронированный номер»…
Оставив в кафе растерянного и несчастного Ричардсона, ломавшего голову над словами американки про «одиночество» и «всё обдумать», дававшими генералу робкие надежды, вместо обратного пути в Гамбург, в отель, где остались некоторые её вещи, в том числе вечернее платье, в котором она посетила накануне вместе с генералом ресторан, Руса свернула в сторону Киля.
Декабрь подходил к концу. Быстро темнело. До Рождества оставалось несколько дней, и немцы, пережившие страшную войну и постепенно возвращавшиеся к жизни в восстановленных чистеньких городах и деревнях, готовились к главному христианскому празднику. Окна всех магазинов и магазинчиков, гаштетов и ресторанчиков, встречавшихся в городках и деревеньках по обе стороны шоссе, ведущего на север Германии в Шлезвиг-Гольштейн, светились огоньками рождественских ёлок. По улочкам населённых пунктов прохаживались их жители, закончившие трудовой день, с хозяйственными сумками на колёсиках, причём преимущественно женского пола – так мало в стране недавнего «расового превосходства» сохранилось мужчин, лучшие из которых покрыли своими телами огромные пространства Старого Света от Волги до Ла-Манша и от Северной Норвегии до Северной Африки.
Прошлым вечером Руса сделала второй звонок из телефона-автомата, установленного на улице возле кафе по номеру экстренной связи, и сообщила об опасной для неё фотографии. Фото было сделано летним вечером в дни Московского фестиваля на улице Горького возле красиво расцвеченного праздничными огнями здания Главного телеграфа.
Номер, по которому она позвонила, был «чистым» и не мог прослушиваться. Руса подробно описала, как должно было выглядеть это фото, хранившееся в одном из альбомов на квартире корреспондента агентства «Ассошиэйтед пресс» Арнольда Балтимора в Нью-Йорке. Вернувшись в кафе, Руса выпила с Ричардом по чашечке кофе, вдоволь налюбовалась наряженной рождественской ёлкой, источавшей тонкий аромат хвои и, посмотрев на себя в вечерних телевизионных новостях, пожелала вернуться в отель до полуночи и лечь спать. 
– Не проспите, Ричард, – прощаясь с несколько огорчённым генералом, которому хотелось в этот вечер большего, напомнила она, – завтра ровно в девять мы отправимся в поездку по местам боёв полка, в котором служил мой брат. Я очень надеюсь на вашу помощь. Вы хорошо знаете эти места и будете моим гидом…

*
«Наконец, и этот день трудный день позади», – с облегчением подумала Руса, выбирая дорогу на Киль по схеме, приведённой в путеводителе по федеральной земле Шлезвиг-Гольштейн и по мелькавшим за окнами машины дорожным указателям. Она оценивала складывающуюся обстановку:
«По всей вероятности Нильсен и Балтимор уже забили тревогу» – размышляла Руса, мысленно поставив себя на их место. В том случае, если фотографии или фотографий, сделанных американским журналистом и фотокорреспондентом в Москве на улице Горького, в дни Московского фестиваля, в его квартире обнаружить не удалось, Балтимор окажется в дурацком положении. Но подозрения в её адрес останутся. Нильсен – опытный разведчик и обязательно сделает запрос в Штаты на американскую гражданку Элизабет Джонсон. Таковых дам ввиду распространённой фамилии окажется немало и Нильсену с Балтимором придётся пересмотреть все их фото, а вот когда выяснится, что её среди миссис Элизабет Джонсон, проживающих в США или путешествующих по миру, нет подозрения усилятся. Её начнут разыскивать, не поверив ни словам генерал Ричардсона, который станет дожидаться своей желанной дамы в отеле, ни записке, оставленной у метродотеля.
«Следовательно в моём распоряжении есть несколько дней. Меня начнут искать не только в Мюнхене, но и по всей Западной Германии, из которой легально по имевшимся документам теперь не выбраться», – хладнокровно анализировала Руса сложившуюся ситуацию, медленно продвигаясь по густой сети автодорог на север, в сторону Киля.
Она сознательно выбрала не лучшую дорогу, именно ту самую, по которой тридцатого апреля 1945 года её и заплаканную фрау Берту, потерявшую мужа, оставшегося защищать Витбург, вёз в своё имение Адольф Нагель.
«Кажется вот здесь, на этом месте она увидела Воронцова, ехавшего на велосипеде среди автомобилей, повозок и пеших беженцев с колясками, устремившихся в тихие девушки близ датской границы, надеясь в них переждать нашествие озлобленных англо-американских солдат, среди которых полно ужасных и беспощадных негров. Повсюду ходили слухи, что негры насилуют всех без исключения женщин, девушек и даже девочек, и эти слухи подгоняли беженцев, готовых укрыться хоть в Дании, хоть на островах лишь бы от греха подальше.
Те сравнительно недалёкие времена остались лишь в памяти. За послевоенные годы дорогу заметно расширили и покрыли поверх булыжника асфальтом. Получилось неплохое шоссе, ведущее на север параллельно скоростному платному автобану. Машин на шоссе сравнительно немного, а молодые каштаны, высаженные по обеим сторонам, стояли голые и не мешали обозревать окрестности.
На перекрёстке фары высветили указатель: «Kiel 12 km» . Руса посмотрела на часы – 17:35, и, притормозив, съехала на обочину. Остановила машину и вышла на воздух.
Стемнело и похолодало. Сквозь разрывы туч неожиданно выглянула полная луна, осветив убранные поля по обе стороны шоссе. Вдали мерцали огоньки небольшого городка. Так же неожиданно, как и появилась, луна исчезла, а из сомкнувшихся туч посыпался снег. Вздохнув всей грудью свежего морозного воздуха, Руса вернулась в салон автомобиля и помчалась дальше навстречу своей судьбе, вспоминая длинный и солнечный последний апрельский день сорок пятого года, до предела насыщенный событиями, возможно, самый главный день в её жизни. Предчувствие скорой встречи с дорогим для неё человеком волновало – и радовало и пугало. Что она скажет ему? Что он ответит ей? Имеют ли они право на встречу, и чем-то всё закончится? Вопросы, вопросы, вопросы…
Думая о Воронцове, она боялась своих мыслей, просила прощения у Ярослава, ведь после прощания с ним не минул ещё вдовий год…    

3.
Ну и где же обещанные фотографии вашей московской знакомой, позволившей себя сфотографировать? – вопрошал Нильсен. – Парни обшарили всю вашу квартиру, перевернули все страницы ваших альбомов, но ничего из подробно вами описанного так и не нашли. Неужели вы что-то напутали?
Нет, мистер Нильсен, – пытался оправдываться Балтимор. В альбоме в красном переплёте, в котором я хранил фото, сделанные в коммунистических странах, практически в самом начале находились три почти одинаковых фотографии, сделанные на улице Горького, которая считается главной улицей Москвы, что-то вроде нью-йоркского Бродвея. Куда они пропали, я не знаю. Неужели их похитили?
– Похитили? – задумался Нильсен. – Знаете, Мяаге, этого нельзя исключить. Следует немедленно проверить не было ли в течение вчерашнего дня телефонных звонков из отеля в Нью-Йорк? Впрочем, – тут же передумал Нильсен, – естественно были. Среди постояльцев отеля полно американцев, а по нашему с вами делу могли звонить и из другого места и совсем другие люди. Разумеется у русских и восточных немцев есть агентура в таком большом и важном городе, как Гамбург. Если предположить что миссис Джонсон – советский разведчик, то она могла сообщить о ваших фото через посредников. Вы совершили большую ошибку, сообщив ей об этом.   
Уже двенадцатый час. Даже если она провела ночь в постели генерала сэра Ричардсона, то наверняка уже проснулась, почистила пёрышки, а, быть может, позавтракала и куда-нибудь укатила. Мне позвонить метродотелю или это сделаете вы?
Мяаге не ответил, взял трубку, заглянул в справочник телефонных номеров отеля и позвонил:
Нильсен услышал долгие гудки.
– Вы куда звоните? – спросил он.
– В номер миссис Джонсон. Но её кажется нет. Впрочем, возможно принимает ванну или что-то в этом роде… Позвонить в номер мистера Ричардсона? – Мяаге вопросительно посмотрел на Нильсена.
– Не теряйте времени, звоните метродотелю, я же сказал, – недовольно буркнул Нильсен.
– Мяаге заглянул в справочник и набрал номер.
– Скажите, пожалуйста, миссис Элизабет Джонсон из номера 637 не покидала отель?
– Простите, господин, с кем я говорю? – спросил метродотель.
– Ян Нильсен, – ответил Мяаге, звонивший из номера коллеги.
Метродотель сверил Фамилию и номер звонившего постояльца и ответил:
– Миссис Джонсон покинула отель примерно два часа назад. Оставила ключи и обещала вернуться после поездки в Мюнхен.
Мяаге посмотрел на Нильсена: – «Неужели упорхнула птичка!» – говорил его растерянный взгляд: – «И фотографии из альбома в Нью-Йорке исчезли, и эта леди…»
– Согласен с вами, Мяаге, – уловив его взгляд, заключил Нильсен. – Вряд ли она сюда вернётся. Вижу, Мяаге, вы хотите знать, что всё это значит? – спросил коллегу Нильсен. – В точности пока не знаю, но теперь почти уверен, что ваша «московская знакомая» и американская миллионерша Элизабет Джонсон – одно лицо. Как она обставит бравого британского генерала, мы узнаем, когда он вернётся и выслушает от метродотеля то же самое, что сообщили нам, а возможно и прочтёт записку, которую леди Джонсон оставила для него. Будет интересно посмотреть на выражение лица обманутого генерала, потерявшего голову от общения с такой красавицей, что, впрочем, неудивительно. И ведь будет ждать возвращения леди Джонсон из Мюнхена, куда она вряд ли поедет на самом деле. Ну да бог с ним, пусть переболеет и спокойно дослужит до пенсии, а затем вернётся в какой-нибудь Йоркшир  доживать свой век, – пожалел старого вояку Нильсен.
– Мистер Балтимор, вы готовы к охоте на красивую леди, которая по совместительству служит в КГБ СССР? – усмехнулся Нильсен. – Как вы думаете, что она здесь делает?
Мяаге пожал плечами. Он уже не сомневался, что его квартира в Нью-Йорке была вскрыта и осмотрена, а фотографии похищены.
Зазвонил телефон. Нильсен взял трубку:
– Алло!
– Герр Нильсен?
– Да, это я.
– У телефона Берг! Доброе утро! Как спалось? Как настроение?
– Доброе утро, Иоганн! Спасибо, хорошо.
– Ждём вас и герра Мяаге. Берта испекла пироги. Да, вот что ещё! Вы слышите меня герр Нильсен.
– Хорошо слышу, даже ваш старый знакомый Маяаге, слышит вас. Чем вы так возбуждены? Что там у вас случилось? Выкладывайте.
– Мы с Бертой ложимся поздно. Любим посидеть у телевизора. Вчера в одиннадцать вечера в новостях показали американскую миллионершу Элизабет Джонсон. Вы смотрели новости, герр Нильсен?
– Нет, – насторожился опытный разведчик, – мы видели эту диву «живьём» в компании британского генерал-полковника! Мы ужинали в ресторане во время съемки.
– Герр Нильсен, Это очень важно! Берта узнала эту женщину. Приезжайте, она вам всё расскажет. Ждём? – Берг положил трубку.
– Вы слышали, Мяаге, что он сказал? – спросил встревоженный Нильсен. – Тогда немедленно выезжаем!
 
4.
Тем вечером Руса не попала в Киль. Уже в пригороде она притормозила и, обдумав складывающуюся ситуацию, повернула обратно, посмотрев перед этим на себя в зеркальце согласно старой русской примете.
На окраине города она остановила машину возле небольшого магазина, в котором продавалась одежда и удивила владельцев – пожилых мужа и жену, купив непритязательное тёмное демисезонное пальто, дешёвую полушерстяную юбку и тёмно-серый свитер машинной вязки с незамысловатым скромным рисунком. Примерила только пальто, а юбку и свитер лишь приложила к себе, взглянув в зеркало. Потом, подумав, купила дешёвую шляпку и кое-что из косметики: губную помаду, тушь для ресниц и краску для волос, делавшую покупательницу, рискнувшую использовать содержимое пакетика по назначению,  тёмной шатенкой.
«Зачем такой элегантной даме такие простенькие вещи» – недоумевали владелцы магазина, упаковывая покупки.
Менее чем через час, так невелики по российским меркам были расстояния между крупными городами на густонаселённом севере Германии, она добралась до пригородов старинного портового города Любека  – столицы союза Ганзейских городов , откуда приплыла на Русь византийская принцесса Софья , где среди многочисленных дорожных указателей отыскала деревню Кукендорф. В этой небольшой деревне с единственной улочкой, вдоль которой выстроились преимущественно старые ещё добротные кирпичные дома под черепичными крышами, мог проживать её старый знакомый Гюнтер Гофман – бывший штандартенфюрер СС, оказавшийся в советском плену в последний день теперь уже далёкого 1942 года.
Зимой и в будние дни жители небольших немецких городков, а тем более деревень ложились спать рано и несмотря на восемь часов вечера окна в большинстве домов были тёмными. Крестьяне из пригородной деревни, трудившиеся на фермах или ближайших городских предприятиях, поднимались рано, а потому отдыхали перед новым трудовым днём, отключив дорогое электричество.
Из высоких печных труб веяло теплом и запахом сгоревшего угля. Где-то за невысокой оградкой тявкнула мелкая собачка, не поддержанная лаем соседок. В отличие от русских крестьян, державших на дворах волкодавов, экономные немцы, не знавшие мелких воришек, а так же набегов на домашних животных и птицу волков или лис, ввиду их отсутствия, собак не держали.
Освещая фарами стены, Руса искала нужный ей дом № 9. Вот и он. Руса остановила машину, выключила фары и двигатель, прислушалась. Во дворике послышались шаги, неровные, через раз – тихий и громкий. Так мог стучать протез или костыль по бетонным плиткам.
Руса облегчённо вздохнула. Так мог идти инвалид. Калитка отворилась и глаза, привыкшие в темноте, узнали профиль немолодого худощавого человека. Именно таким выглядел Гюнтер Гофман в свои пятьдесят лет, вышедший взглянуть на автомобиль, остановившийся рядом с его домом, на костыле. Надевать на ногу протез, снятый на ночь, он не стал.
– Кто там? – открывая металлическую калитку, поинтересовался Гофман, и, не дожидаясь ответа, спросил: – Вы ко мне?
– Если вы Гюнтер Гофман, то к вам, – улыбнувшись ответила Руса и вышла из кабины. Тусклый уличный фонарь высветил её красивое лицо.
– Товарищ Соколова! – прошептал по-русски немец, выронив от неожиданности костыль и едва не упав, продолжил на немецком, пребывая в крайней растерянности: – Mein Gott! Sind das wirklich Sie? Wenn meine Augen mich nicht taeuschen! 
– Вы хорошо говорите по-русски, ещё не забыли язык? – убедившись, что их никто не услышит, сделала Гофману негромкий комплимент нежданная гостья. – Вот и хорошо, будем разговаривать на русском, – определилась с языком Руса. – А теперь приглашайте в дом, герр Гофман. В настоящий момент я американка и моё имя Элизабет Джонсон – Просто, так, как будто частенько здесь бывала, продолжила она и, захлопнув дверцу автомобиля и прихватив с собой сумочку, проследовала вслед за Гофманом в дом.
– Простите, Фрау Соколова. Я в таком виде… – извинялся на ходу Гофман, вышедший на улицу в пижаме, на которую накинул пальто. От волнения он покрылся краской, но слава богу этого не могла видеть нежданная гостья, на которой вместо русской шинели и сапог образца сорок второго года были дорогая норковая шубка и входившие в моду брюки, которые с немалой осторожностью начинали носить молодые немецкие женщины, старавшиеся не отставать от заокеанской моды.   
– Называйте меня Элизабет Джонсон, и только так, – предупредила Гофмана Руса. – Впрочем, можете называть просто Эльзой. И вам легче, и мне приятнее, – улыбнулась она. – Как поживает ваша сестра?
– Кэтрин умерла полгода назад, – вздохнул Гофман.
– Простите, Гюнтер. Примите мои соболезнования, – извинилась Руса.
– Спасибо, фрау Эльза. Кэтрин теперь в лучшем из миров. Проходите в дом. Теперь я живу один.
Стараясь потише стучать костылём, Гофман распрямился насколько мог и проводил гостью в главную комнату небольшого родительского дома, где провёл свои самые счастливые годы несмотря на Первую мировую войну и последовавшие за ней лишения.
Зашторив поплотнее окна, он включил свет и, оставив на некоторое время Русу, прошёл в другую комнату, где переоделся в костюм, надел на ногу протез и освежил себя одеколоном, которым пользовался не часто. В таком виде он вернулся в главную комнату, где когда-то собиралась вся семья: отец, мать, бабушка, брат, сестра и он, Гюнтер – самый младший из семьи Гофманов.
– Скажите, фрау Эльза, что случилось? Почему вы здесь? – подавив волнение, спросил Гофман.
– Не буду ничего скрывать, Гюнтер. Не имеет смысла. Вы ведь знаете кто я.
– Догадываюсь… – понизил голос Гофман, словно опасался, что его могут услышать.
Руса остановилась взглядом на экране телевизора.
– Вы смотрите вечерние новости? – спросила она.
– Только шести и восьми часовые. Позже обычно ложусь спать. Поднимаюсь в половине пятого и еду в автобусе в город. Предприятие начинает работу в шесть утра, – пояснил Гофман, не понимая сути вопроса.
– Вчера поздно вечером на Первом канале гамбургского телевидения был показан небольшой сюжет: «американка Элизабет Джонсон в Гамбурге. Гостья приехала посетить места, где воевал, погиб и был похоронен её брат». Это, Гюнтер, обо мне. Несколько часов назад я возложила венок и живые цветы на могилу лейтенанта Британской армии Александера Фогга, а затем поехала к вам. Спросите зачем? – Руса внимательно посмотрела на Гофмана, отметив: «сильно постарел, выглядит усталым и нездоровым человеком. Лицо в глубоких морщинах, виски седые, волос на голове практически не осталось…»   
– Я рассчитываю на вашу помощь, которая возможно мне понадобиться. Не скрою, дело опасное, но при соблюдении определённых мер предосторожности вы не пострадаете. Вы живёте одни и сохранить нашу тайну будет проще. Если откажетесь – уйду, но попрошу никому об этом ни слова и поскорее забыть о моём визите.
– Что вы! Что вы, фрау Соколова! – забыв от волнения о просьбе гостьи называть её Эльзой, – решительно возразил Гофман. – После того, что мне довелось пережить, уже ничто не может меня напугать. Отказа не будет какова бы не была ваша просьба. Можете положиться на одинокого старика Гюнтера. – В глазах немца заблестели слезинки. – Что же это за дело?
– Помните последний день сорок второго года? – спросила Руса.
– Помню, и, прежде всего, вспоминаю вас, фрау Соколова, – с неподдельной искренностью признался пожилой инвалид – в прошлом штандартенфюрер СС. –  Позвольте мне хоть сейчас звать вас так, – попросил он.
– Хорошо, герр Гофман, называйте, – согласилась Руса.
– Спасибо. Спасибо вам, что отвечали на мои письма из лагеря, которые я передавал через товарища Вернера, а когда после окончания войны он вернулся в Германию, мне разрешили писать на ваш служебный адрес. Русские – самый гуманный народ на свете, и мне, немцу, стыдно и больно за то что творили наши солдаты на вашей земле. Очень стыдно… – и в этом Гофман был искренен. – А как поживает товарищ Вернер? У нас говорят и пишут, что жизнь в Восточной Германии тяжела и русские власти притесняют немецкое население. Не верю, не хочу в это верить!
– Вы правы, Гюнтер. Люди живут пока не легко, но год от года всё лучше и лучше.  Здесь, на Западе, слишком много написано и рассказано лжи о жизни людей в СССР, ГДР и других странах, где строят социализм. Ещё большую ложь вам предстоит услышать в будущем. Чем будет лучше у нас, тем больше будет клеветы в наш адрес. Что касается Зигфрида Вернера, то он погиб в Берлине в пятьдесят третьем году, защищая народную власть от затаившихся фашистов, попытавшихся при поддержке западных спецслужб поднять мятеж и совершить в Восточной Германии государственный переворот . 
– Я этого не знал… – только и нашёлся, что на это ответить Гофман. – Жаль Вернера… – Гофман закрыл лицо руками, ему стало стыдно за своё прошлое. Через несколько мгновений очнулся, попытался успокоиться и предложил:
– Хотите выпить кофе, фрау Соколова. Кофе хороший, бразильский. Я работаю, в плену освоил несколько рабочих специальностей и могу позволить себе хороший кофе!
– С удовольствием выпью чашечку, – согласилась Руса и сняла шубку. – Куда повесить?
– Простите! – захлопотал Гофман и поспешил повесить шубку в прихожей на самодельные деревянные плечики.
Старый холостяк неуклюже суетился перед дамой и едва не разбил чашку. Не выдержав, Руса пришла ему на помощь. Несмотря на то, что в туфлях на высоких каблучках она была на полголовы выше Гофмана и ещё недостаточно хорошо ориентировалась в хозяйстве холостяка, тем не менее не запущенного, движения её были столь рациональны, что пятидесятилетнему худощавому инвалиду было просто за ней не поспеть. 
Стараниями Русы маленькие кофейные чашечки с блюдечками, ложечки, сахарница, вазочка с шоколадными конфетами, которыми любил побаловать себя старый холостяк, тарелочка с печеньем, бутылка с ликёром и рюмками – всё это хранилось в старом массивном серванте, заняли свои места на столе. Гофман принёс с кухни чайник с кипятком и поставил на керамическую плитку.
– Наливайте ликёр, герр Гофман! – напомнила Руса когда оба уселись за стол. – Выпьем за нашу встречу и перейдём к делу.
– Боже мой, фрау Соколова, как же вы красивы! – не удержавшись, сделал комплимент Гофман, поднимая рюмку, – со времени нашей первой и до сего дня единственной встречи пошло почти пятнадцать лет, а вы ничуть не изменились, даже ещё больше похорошели! Вы обладаете удивительной способностью притягивать к себе людей. Кто увидел вас хоть раз, кто был с вами знаком совершенно не важно при каких обстоятельствах, никогда этого не забудет!
– Довольно об этом, Гюнтер, вы и так уже выдали одну из моих тайн, – улыбнулась Руса, пригубив ликёр, а сама подумала: «милая моя, ведь это твоё качество притягивать к себе людей играет сейчас не столько за, а сколько против тебя самой. Как бы не случилась беды…»
– Ваш муж самый счастливый мужчина на свете! Вы… – Гофман запнулся, не зная что ещё сказать, и залпом выпил свою тридцатиграммовую рюмку. 
– Мой муж погиб этим летом, – прервала его Руса.
Гофман застыл с раскрытым ртом, не зная что сказать.

5.
К обеду Нильсен и Мяаге добрались до небольшого имения баронов фон Нагель, расположенного на взморье в окружении заповедного букового леса. Место чудесное, красивое даже в пасмурный зимний день. Приятно пройтись по кромке леса над обрывом и полюбоваться морем. Тёмные волны с белыми барашками на вершинах набегают на берег, вдребезги разбиваются о камни, жадно облизывают песчаный пляж. 
Однако сегодня не до местных красот. Во-первых с моря дует сильный холодный ветер, а во-вторых хозяева крайне возбуждены. Фрау Берта Рудель, проживающая с Иоганном Бергом в имении своего зятя Густава Нагеля, окончательно перебравшегося в Южную Америку после смерти жены и сестры Берты несчастной Гертруды, лишившейся единственного сына, то и дело прикладывала платочек к заплаканным, покрасневшим глазам.
– Я её сразу узнала! – с возмущением рассказывала гостям фрау Берта. Мы так разволновались, что не могли уснуть всю ночь. Я рассказала Гансу эту старую историю, стоившую жизни нашему Ади и погубившую Гертруду. Несчастная Герда промучилась несколько лет и умерла, оставив Густава вдовцом.
Густав крепкий мужчина и выдержал двойной удар. Второй раз не женился, пригласил меня жить в своём имении. Не возражает против проживания здесь Иоганна, помогает материально. За это и за всё другое – ему спасибо!
Уснули лишь под утро. Как проснулись – позвонили вам, герр Нильсен, а Иоганн отправился на почту дать срочную телеграмму Густаву. Теперь ждём ответа.
– Далеко ли в дебри Южной Америки забрался ваш зять? – поинтересовался Нильсен.
– Его новое поместье неподалёку от Буэнос-Айреса, но я там не бывала, – ответила фрау Берта, – Бедный Густав и покойная Гертруда мечтали, что после войны там будут жить их сын и некая  Эльза Шнее, на которой Ади хотел жениться. Он познакомил свою невесту с родственниками. Они были в гостях у нас с Отто, – фрау опять поднесла платочек к глазам.   
– Полагаю, что этой фрейлен Шнее была та женщина, которую вы увидели в вечерних теленовостях в обществе представительного британского генерала. Это так? – спросил Нильсен.
– Да, это она! – воскликнула фрау Берта, решительно сжав кулачки. – Для выезда в Аргентину Адольф раздобыл для неё паспорт на имя американки Элизабет Джонсон! И вот что я вчера увидела собственными глазами! – Фрау привстала из-за стола, словно желая рассмотреть что-то внимательней. – Эта дрянная девчонка, погубившая Ади и куда-то пропавшая из этого самого дома в последний апрельский день сорок пятого года, вдруг явилась ни с того ни с сего. Явилась под тем же именем – Элизабет Джонсон! Очевидно, завладела тем самым паспортом, который раздобыл для неё Ади, и разъезжает с ним по свету! Права была покойная Герда, сказавшая в тот роковой день: «в эту Эльзу вселилась ведьма!» – фрау Берта опять разрыдалась и Берг принялся её успокаивать. Накапал каких-то успокоительных капель и заставил выпить. Фрау выпила микстуру и запив горечь кофе со сливками, съела пирожок собственной выпечки.   
Нильсен, Мяаге и Берг выпили по рюмочке коньяка, не заявив это событие никаким тостом: ни «за встречу», ни «за здоровье» – ни «за просто так».
– Видите, Мяаге, как тут всё закручено! – Заметил Нильсен. – Сейчас фрау Рудель успокоится и расскажет нам поподробнее об этой белокурой красавице, которую когда-то звали фрейлен Шнее, но и это имя вряд ли было последним в её биографии. Послушаем, а после обеда вернёмся в Гамбург и объявим её в розыск.
Что касалось пирогов, то тут фрау Берта была на высоте и гости ели их с удовольствием.

*
– В сорок втором году Отто служил в гестапо небольшого русского городка, не помню его названия, – немного успокоившись, рассказывала фрау Рудель. – Под его началом служила Эльза Ланц. – Фрау открыла семейный фотоальбом и, перелистав несколько страниц, показала гостям не слишком старую, но уже пожелтевшую, ввиду отсутствия хороших химических реактивов, фотографию.
На фото были запечатлены офицеры – подчинённые штурмбанфюрера Руделя и среди них молодая женщина в форме штабсшарфюрера СД.
– Разрешите, фрау Рудель, – Нильсен взял в руки фотографию и показал её Мяаге. – Посмотрите повнимательнее, Алекс, она?
– Она, мистер Нильсен. Точно она! – узнал Мяаге в молодой женщине на фото, облачённой в немецкую военную форму, русскую красавицу в нарядном летнем крепдешиновом платье, которую встретил в Москве, и американку Элизабет Джонсон в дорогом вечернем платье, ужинавшую вчера в отеле «Атлантик Кемпински» в компании британского генерала Ричардсона.
Вечером в пятницу, будучи в состоянии сильного огорчения, если не больше, Ричардсон вернулся в отель один, как и предполагали Нильсен с Мяаге, перехватившие генерала. Они сообщили обескураженному Ричардсону о своих весьма веских подозрениях в адрес «фальшивой американки». Окончательно добитый их словами, генерал вернулся к машине и куда-то помчался на ночь глядя… 
«Не подбиралась ли эта дама к секретам британских оккупационных войск? Завлекла в свои сети развесившего уши генерала и делает своё дело. Приём хорошо известный и отработанный до мелочей в разведках всех стран», – подумал Мяаге и посмотрел на Нильсена.
– Итак, Эльза Ланц, Эльза Шнее, Элизабет Джонсон – таков ряд известных нам имён этой леди. Имя везде одно, фамилии разные, – перечислил Нильсен.
– Адольф полагал, что Эльза агент английской разведки, – пояснила фрау Рудель. –  В конце войны, когда всё рушилось, надо было думать о будущем. Кроме того мальчик влюбился в Эльзу, а она водила его за нос и сбежала за несколько часов до того, как за Ади пришла субмарина. Мы с Гретой провожали его. Шли по берегу ночного моря. Эта  Вальпургиева  ночь, была наполненной нечистой силой. Было очень страшно… –  вспоминала фрау. – В море всплыла субмарина и забрала Адольфа. В пути он застрелился. Нам сообщили об этом только через месяц. Вот как это было. Косточки Ади лежат с тех пор где-то на морском дне, – фрау, нервы которой были окончательно расстроены, расплакалась, извинилась и ушла в спальню.
– Вот незадача! – Буркнул огорчённый Берг. – В кои-то годы встретились старые товарищи, поговорить хочется за рюмкой коньяка, а тут такое… Если уж Алекс видел эту красотку в Москве, а потом в компании британского генерала, то сдаётся мне, что она русская шпионка и через этого генерала подбирается к секретам Рейнской армии. Надо немедленно сообщить хотя бы в полицию. Пусть её задержат.
– Разумное предложение, герр Иоганн, – согласился с ним Нильсен. – Только я сообщу о ней не в полицию, а куда надо. Ну допустим полицейские задержат её. Что мы ей предъявим? Это фото и рассказы герра  Мяаге о том, как он встретил эту даму на улицах Москвы и сфотографировал её в кругу семьи. У вас фотография очень старая, с тех пор прошло пятнадцать лет, а у герра Мяаге они пропали прошлой ночью. Доказать что это одно лицо будет непросто.
– Есть ещё фотографии Эльзы Шнее, сделанные в сорок пятом году, – вспомнил Берг ночной рассказ Берты. – Их увёз с собой Адольф и теперь они хранятся у его отца в Аргентине. Мы сможем получить их.
– Все эти фото двенадцатилетней давности, – заметил Нильсен.
– А те, что сделал Алекс в Москве? – спросил Берг.
– Вы плохо слушаете, герр Берг, Я уже сказал, они пропали. Похоже их похитили из квартиры герра Мяаге по телефонному звонку этой леди Джонсон агенты КГБ в Нью-Йорке.  Я не удивлюсь, если эти крутые парни из КГБ уже следят за нами. Кто знает, что у них на уме? Поэтому следует соблюдать осторожность. Нет, полицию в это дело впутывать не следует. Будет полезнее проследить за ней силами CIA. Опытные разведчики сами решат насколько необходимо привлечение местной полиции, – заключил Нильсен. – Ещё по рюмки и я позвоню.
От предположений Нильсена Берга передёрнуло. Мяге тоже ощутил внутренний страх, но не показал виду. Мужчины выпили, пожелав друг другу «успехов в охоте на русскую красавицу», и в это время в дверь гостиной постучала прислуга – пожилая женщина, помогавшая фрау Берте в хозяйстве.
– Фрау, вам телеграмма, – из-за двери послышался грубоватый, простуженный голос прислуги, – я могу войти?

6.
Около часа ночи раздался телефонный звонок, прервавший сон, и Воронцов поднял  трубку с аппарата, стоявшего на тумбочке рядом с кроватью.
– Алло, Смит у телефона. Что случилось? 
– Мистер Смит, к нам поступил пациент с тяжёлыми травмами черепа. Генерал-полковник. Необходима срочная операция! – раздался голос дежурного врача.
– Хорошо, через пять минут буду в операционной, – ответил Воронцов и стал собираться. Быстро умылся, почистил зубы, надел рубашку, брюки и обулся в удобные туфли, в которых не выходил за пределы госпиталя. В мирное время ночные звонки случались не часто, но работа в военном госпитале обязывала  постоянно быть наготове.
Всё рядом, и через пять минут Воронцов был уже в операционной. Состояние пациента и в самом деле тяжёлое. Менее часа назад британский генерал попал в аварию, следуя на большой скорости по автобану, ведущему на юг Германии. Голова залита кровью, на темени огромная рана. Трещина, мелкие костные ткани проникли внутрь черепа. Санитары раздевали генерала, пребывавшего в бессознательном состоянии. Китель и брюки повесили на вешалку в прихожей, пострадавшего уложили на кушетку, предоставив осмотреть хирургу.
Воронцова встретил встревоженный заведующий хирургическим отделением.
– Доброе утро, мистер Смит. Примите мои извинения.
– Какое же утро, мистер Хелби, всего лишь второй час ночи, – ответил Воронцов, –  впрочем, это уже не важно. – Что может быть важнее человеческой жизни. Кто этот человек?
– Я же уже сказал – генерал. Находился в отпуске. Надо же, угораздило его мчаться в состоянии среднего опьянения ночью в сторону Мюнхена со скоростью в сто миль в час! Предательское обледенение, машина вылетела на обочину, врезалась в дерево, и вот результат – черепно-мозговая травма! – Хелби развёл руками. – В себя не приходит. Вся надежда на Вас, мистер Смит.
– Хорошо, мистер Хелби, распорядитесь приготовить пострадавшего к операции, я сделаю всё, что смогу, – ответил Воронцов, облачаясь в белый халат. Ему доводилось делать операции после тяжёлых черепно-мозговых травм. Он был уверен в своих силах, а осмотрев пострадавшего убедился в благоприятном исходе операции. Костные осколки проникли неглубоко, а сердце у генерала было здоровым – выдержит.
Осматривая пострадавшего, Воронцов обратил внимание на красивое волевое лицо британского генерала, которое показалось ему знакомым. Нет, он определённо не был с ним знаком и прежде генерал не был его пациентом, но всё-таки – откуда это лицо ему знакомо?
– Мистер Хелби, как фамилия пациента? – спросил Воронцов, вглядываясь в неподвижное лицо генерала, покрытое ссадинами и синяками.
– Ричардсон, – ответил Хелби. Генерал-полковник. Служит в штабе нашей Рейнской армии.
«Ричардсон?» – вздрогнул Воронцов:  «Ну конечно же, как я сразу не догадался! Боже мой, да ведь это тот самый британский полковник, а затем генерал Джордж Ричардсон!» – он вспомнил фотографию, которую ему показала, а затем уничтожила Лата, прося прощения за роман с англичанином. Она ушла от него роковой ноябрьской ночью 1942 года, когда над Импхалом бушевала тропическая гроза, а Воронцов летел в санитарно-транспортном «Юнкерсе» с красным крестом на фюзеляже, до предела заполненном солдатами и офицерами, ранеными в боях с британскими войсками под Эль-Аламейном , и в полусотне миль от греческого побережья их атаковали «Спитфайеры». Британские истребители поднялись с авианосца и расстреливали в воздухе санитарные самолёты… 
Впрочем, сейчас не до тех ужасных воспоминаний, и кто бы не лежал на операционном столе он сделает всё, что в его силах, чтобы спасти человека. Воронцов придирчиво осмотрел набор хирургических инструментов и бригаду ассистентов, обступивших операционный стол. Пора было начинать…

* *
Генералу предоставили отдельную палату с видом на море. Подвинув подушку к спинке кровати и опираясь на руки, Ричардсон осторожно приподнял  тело, в отличие от головы не пострадавшее, присел и осмотрел своё отражение в окне, за которым растекались ранние зимние сумерки.
– Хорош! – грустно пошутил, Ричардсон. Голова в бинтах, под глазами лиловые синяки, нос и челюсти, к счастью целы.
В палате горела лампочка в матовом плафоне и было сравнительно светло. Стрелки часов, висевших на стене, показывали четверть пятого вечера. После операции он проспал почти двенадцать часов, а когда очнулся – ощутил сильный голод, который перебивал лишь зуд в переполненном мочевом пузыре. Рядом с кроватью была установлена кнопка электрического звонка для вызова медицинского персонала. Ричардсон нажал на кнопку.
Тотчас появилась немолодая симпатичная медсестра, приветливо улыбнулась, поздоровалась и, вгоняя пациента в краску, приподняла одеяло и подложила под больного сосуд для малой нужды. Минуту спустя, не меняя выражения лица привычно извлекла его и отнесла в коридор. Скоро вернулась с той же приветливой улыбкой и обедом на маленьком никелированном столике с колёсиками. На подносе разместились: глубокая фарфоровая тарелка с куриным бульоном, тарелочка со свежими булочками и стакан с соком.
– Вас покормить? – спросила медсестра.
– Спасибо, надеюсь справиться с этой задачей самостоятельно, – попытался улыбнуться генерал Ричардсон, голову которого покрывала не привычная армейская фуражка, а свежие бинты.
– Как вас зовут? – спросил Ричардсон.
– Мисс Грей, – опустив глаза ответила медсестра.
«Надо же, и здесь служат англичанки, к тому же хорошенькие. Лет сорок пять, однако не замужем», – рассеяно подумал Ричардсон: – «Слишком много мужчин погибло в последней войне»…
Генерал ощущал головокружение, что было неудивительно. Помимо трещины в черепе от сильного удара и костных фрагментов, проникнувших внутрь разбитой черепной коробки, к счастью неглубоко и умело извлечённых хирургом, не обошлось без сотрясения мозга. Однако Ричардсону не хотелось чтобы медсестра кормила его как малое дитя с ложечки.
В подтверждение своих намерений справиться с обедом самостоятельно, генерал лёг на бок, приподнялся повыше и не без труда сел на кровать, взяв в руку ложку. Зачерпнул бульон  и пролил на постельное бельё.
– Не упрямьтесь, мистер Ричардсон, – остановила его мисс Грей, – всему своё время. У вас сильное головокружение – явление обычное после травмы головы. Слава богу всё уже позади и мистер Смит, оперировавший вас, извлёк все кусочки вашего черепа вдавившиеся в мозг, к счастью не глубоко. В противном случае вы бы могли умереть или потерять память…
– Выходит, что у меня в голове не только трещина но и дырки? – попытался пошутить Ричардсон.
– Совсем маленькие и скоро они зарастут, – успокоила генерала медсестра, поднося ложечку с бульоном к губам больного. – Для этого надо хорошо питаться и больше отдыхать. После обеда я дам вам снотворного, – пообещала мисс Грей, строгие глаза которой были тёмно-серого цвета, вполне соответствуя её фамилии.    
– А вот и мистер Смит, – привстала перед врачом медсестра. Хирург вошёл в палату, когда обед заканчивался и Ричардсон допивал виноградный сок с булочкой.
– Как дела, больной? – спросил Смит.
– Хорошо, доктор. Немного кружится голова, но боли почти не чувствую. Спасибо вам, доктор, за операцию. К счастью я был в беспамятстве и очнулся уже здесь с забинтованной головой.
– Спасибо, сестра Грей, можете быть свободной. Я осмотрю мистера Ричардсона и задам ему несколько вопросов.
– Я хотела дать больному снотворное, – напомнила медсестра.
– Хорошо, оставьте порошок и стакан воды. Мистер Ричардсон выпьет чуть позже.
– Слушаюсь, мистер Смит, – ответила Грей, подхватила столик и покатила перед собой, покидая палату.
Смит взял руку больного и нащупал пульс, убедившись, что он близок к норме.
– Вы, мистер Ричардсон, сильно перепугали заведующего хирургическим отделением. Звонили из Главного штаба Рейнской армии и требовали спасти вас во что бы то ни стало. К счастью, травма оказалась не самой тяжёлой. Скоро всё заживёт, и через месяц вы вернётесь к месту службы. – Воронцов смотрел в глаза генерала, с которым более полугода прожила Лата, и чувство, сходное с ревностью, овладевало им.
«Бог мой!» – вздрогнул Воронцов от нелепых мыслей, – «Латы уже нет и они давно, ещё осенью сорок пятого года, простили друг друга…»
– Что вы на меня так смотрите? – спросил Ричардсон. – Неужели я выгляжу так нелепо с забинтованной головой?
– Нет, генерал, вы выглядите вполне нормально. Считайте, что я просто любуюсь своей работой, – улыбнулся Воронцов. Теперь Ричардсон стал ему симпатичен.
«Сильный и красивый мужчина», – подумал он: «Впрочем, другого бы Лата не полюбила…»   
Ужасно хотелось рассказать о себе, о том, что Лата ушла от Ричардсона именно в ту роковую ноябрьскую ночь сорок второго года, когда жизнь майора Воронцова висела на волоске. Ушла, остро почувствовав беду, грозившую человеку, которого продолжала любить, несмотря на близость с британским офицером, спасшим её от ареста в Сингапуре.
«Очередная загадка женского сердца», – задумался Воронцов, вспоминая волшебную индийскую осень 1936 года, когда в высоком безоблачном небе над огромной равниной между Индом и Гангом летел маленький тренировочный самолёт, и за его спиной сидела Лата. Воронцов вновь переживал те незабываемые мгновенья…

*
Самолёт трясло от порывов грозового ветра. Казалось, что молнии бьют в корпус, и он вот-вот рассыплется на тысячи обломков. Притихшая Лата неожиданно вскрикнула и Воронцов обернулся. В её глазах он увидел ужас.
– Смотри, Сер-Радж! Там Великий Индра – Повелитель громов и молний, на огненной колеснице! С ним Варуна , метающий молнии! Боги метят в тебя! Это знак Сер-радж! Это грозный знак! – Лата разрыдалась. Слёзы хлынули из её прекрасных глаз, унося с собой синеву, которой поражался несколько мгновений назад Воронцов.
Самолёт вырвался из грозы так же стремительно, как и попал в неё. Снова светило ласковое солнце осеннего утра, а черные тучи, оставшиеся позади, бесследно растаяли.
Что это было? – так и останется загадкой на всю жизнь. И верно, не обернись он тогда к Лате, быть может, и увидел бы верховного бога индусов Индру и бога Варуну, которого в дохристианской ведической Руси называли Перуном, и поклонялись ему более всех…
Их самолёт приземлился первым. Лата сняла шлем. Лицо её было бледным.
– Уедем сейчас же, Сер-радж! Не будем никого ждать! –  умоляла она.
Оставив лётную форму механику и наказав предупредить Кемпке и Вустрова, что они вернуться к обеду или позже, причём Сергей пропустит последнюю лекцию по астрологии, Лата потребовала увезти её с лётного поля. Они сели в мотоцикл, на котором приехали, оставив Вустрову возможность вернуться в гостиницу в запыленном «Форде» Кемпке или в роскошном «Ролс-Ройсе» махараджи, который без устали протирал водитель-индус в неизменном тюрбане.
Воронцов развернул безотказный «Цундапп» в сторону гостиницы. Состояние Латы беспокоило его.
– Неужели она так испугалась грозы?
Промчались с милю, и возле колодца в обрамлении неувядающих деревьев Лата потребовала свернуть направо.
– Куда? – удивился Воронцов.
– Есть дивное место, милях в трёх отсюда. Едем туда!
Едва приметная тропа, пробитая неведомо кем в безводной степи, вывела их к обрыву. Воронцов остановил мотоцикл. Внизу, с высоты двадцати метров перед ними раскинулся прекрасный оазис в неширокой долине, по которой голубой змейкой струилась речушка, орошавшая великолепный сад.
Оставив «Цундапп» над обрывом, Лата увлекла Сергея за собой вниз по узкой тропинке, петлявшей среди прогретых на солнце красных скал, на которых грелись сотни разноцветных ящериц, а кое-где шуршали змеи, неохотно уползая в расщелины, уступая дорогу людям. Лата шла чуть впереди, и Воронцов залюбовался ею. Она была облачена в узкие бриджи защитного цвета, плотно облегавшие её великолепные бёдра, и в желтую блузу. Длинные густые волосы, достигавшие бедер, были наспех заплетены в толстую косу и заброшены на грудь. Изящные коричневые сапожки ловко перепрыгивали с камня на камень. 
Вот и райские кущи роскошных цветущих деревьев, неизвестных Воронцову. А в их тени небольшой каменный домик с черепичной крышей. Их встречал сторож – крупный чернобородый индус в белой одежде и в тюрбане. За спиной у него висело ружьё.
– Приветствую Вас, госпожа Лата, и Вас, господин! – торжественно произнёс на хинди и склонился перед ними сторож.
– Здравствуй, Нагар. Со мною мой друг, мы погуляем в саду. Через час или два вернёмся. И прошу тебя, Нагар, не говори махарадже, если он не спросит, что мы были здесь.
– Не скажу, госпожа!
Ответ Нагара был столь искренен, что Воронцов без всяких сомнений поверил стражу.
Сад был и в самом деле великолепен. Такой красоты Воронцову ещё не приходилось видеть. Куда там строгим разбитым по плану европейским паркам. Здесь была дикая красота, и в то же время не было ничего лишнего. Великолепно подобранные ботаником деревья, обвитые лианами, цветущие кустарники, ухоженные естественные лужайки, несколько небольших водопадов, ручьёв и прудов. В тени деревьев мелькали пугливые лани. Стайки мелких обезьянок перепрыгивали с дерева на дерево, с любопытством разглядывая людей. В кронах пели райские птицы, а по земле важно вышагивали роскошные павлины.
– Этот заповедный парк принадлежит махарадже. Я бывала в нём, и сейчас поведу тебя, Сер-ражд, на поляну божественных изваяний, где, преклонив колено перед Великим Индрой и его супругой богиней Шачи, ты попросишь у них защиты!
То, с какой убедительностью говорила об этом Лата, вселяло в Воронцова душевный трепет.
Они вышли на поляну, обрамленную красными скалами, в центре которой размещался небольшой изящный храм, по кровле которого бегали любопытные обезьянки, а у входа в позе йога восседал высохший коричневый старик в огромном белом тюрбане и с длинной седой бородой. Старик, очевидно, был в трансе или ушёл в нирвану, как полагали индусы, и не обратил на них никакого внимания.
Перед храмом на каменных постаментах восседали искусно выточенные из камня изваяния Индры и Шачи. Лата припала перед ними на колени и ушла в молитву. Лишь губы её дрожали, но ни слов, ни шёпота Воронцов не слышал. Он последовал примеру Латы и припал на одно колено. Припоминая фрагменты древних гимнов, посвящённых Индре и Шачи, принялся тихо читать их на санскрите перед безмолвными изваяниями Богов. Иссякли высокие сутры , и в памяти всплыли стихи русского поэта, больно задевая незримые струны русской души:

«Когда же, наконец, восставши
Ото сна, я буду снова Я, –
Простой индус, чуть задремавший
В свящённой роще у ручья?»    

– Да простит меня русский пророк за вольные допущения в своих гениальных стихах!… 
Пронзительные русские строки вновь сменили сутры санскрита. Как близки два языка! И сколь ближе санскриту был древнерусский язык. Живя вне России большую часть своей жизни, Воронцов не терял с ней духовную связь. На полке возле письменного стола в маленькой берлинской квартирке стояли лучше книги русских писателей и поэтов, и среди них особенно любимые Бальмонт, Гумилёв, Клюев…
Сергей вздрогнул. Он не заметил, как Лата обняла его и зашептала, обращаясь к нему по-английски.
– То, что с нами случилось сегодня утром – знак Богов, знак Великого Индры! – молвила Лата.
– Слушай меня внимательно, Сер-радж! Завтра ты уезжаешь… Что! Удивлён? Думаешь, я не знаю? Знаю, Сер-Радж! Да и мистер Кемпке сегодня напомнил об этом, Ты думаешь, я не слышала?
Воронцов виновато склонил голову, потом обнял Лату и принялся осыпать её пылавшее лицо поцелуями. Слёзы выступили на его глазах.
– Милая, Лата! Я не могу без тебя! Хочешь, поедем в Европу? Если Европа тебе не по нраву, давай всё бросим, сбежим! Спрячемся в Гонконге, в Сингапуре, в Кейптауне, на далеких островах, где нас никто не найдёт! Ты станешь моей женой!
– Милый Сер-радж! Я люблю тебя так, как никого и никогда не любила. Те почти шесть недель, что мы знакомы – самые счастливые в моей жизни!
Но, Сер-радж, это не возможно. Ты воин, ты асур! И Индра сегодня пометил тебя своим знаком.
Впереди большая война. Так указывают Космос, Звёзды и арийские Боги! Мир запылает со всех сторон, и погибнут, на радость нашим врагам, миллионы людей нашей расы. И больше всего я хочу, чтобы Боги сохранили тебя, Сер-радж !
Воронцов знал, что Лата весьма образованная женщина, в совершенстве владевшая искусством медитации. Она хорошо знала историю и мифологию, владела серьёзными познаниями в астрологии, которой стал увлекаться и он.
– Мой мир – танец, – продолжала Лата.
– Я, наверное, не смогу стать хорошей женой. Мне уже двадцать пять, по индийским обычаям я стара для невесты. Танцевать мне осталось уже не долго. Что будет дальше? Даже не хочу об этом думать! – С этими словами прекрасная, словно богиня, Лата с удивительной легкостью вскарабкалась по сложенным на уровне каменной груди, каменным рукам Шачи, и, не без труда, извлекла из её короны небольшой сверкнувший на солнце камень. Вернулась к растерянному Воронцову и протянула ему дар Богини Шачи.
– Возьми этот камень. Он будет хранить тебя девять лет, начиная с этого дня! Когда станет очень тяжело и не будешь знать, что делать, как поступить, достань камень на свет, протри его и спроси. И камень поможет тебе советом, Сер-радж! Только никому и никогда его не показывай, иначе Шачи рассердится, и камень утратит волшебную силу!
– Почему девять? – не нашёлся что ответить в тот миг излучавшей невероятную энергию Лате,  окончательно сбитый с толку Воронцов.
– Девять – малый арийский цикл, время грядущих великих потрясений, время борьбы богов и народов!  Об этом, Сер-радж, поведала мне мудрая Шачи!   

*
Воронцов очнулся от мучительно-приятных воспоминаний, которые в последнее время приходили на удивление часто, порою являясь в красивых и ярких цветных снах.
– О чем вы задумались, мистер Смит, – озаботился генерал Ричардсон состоянием надолго ушедшего в себя своего лечащего врача.
– Простите, генерал, после ночной операции я немного устал, – извинился Воронцов, к которому начинало возвращаться обидное чувство ревности.
«Вот он, гордый британец, который обнимал и целовал Лату, спал с ней, наслаждаясь любовью с красивейшей из женщин Индии, покорённой чопорной Англией, не стоящей и частички великой культуры древней страны…» – подумалось Воронцову. Но как человек генерал был ему симпатичен, и чувство ревности стало угасать: «что случилось со всеми нами – дела прошлые, как сказано у Пушкина: «дела давно минувших дней – преданья старины глубокой…» Впрочем, не такой уж и глубокой…»
Воронцов собрался уходить, попрощавшись со своим пациентом, состояние которого не вызывало опасений, однако Ричардсон стал неожиданно рассказывать располагавшему к себе доктору историю двух последних дней своей жизни, сгорая от желания поделиться  наболевшим с располагавшим к себе доктором.
– Мистер Смит, вы смотрите вечерние телеперадачи? – спросил он.
– Не часто и не слишком поздно. Неужели пропустил что-то главное? – удивился вопросу генерала Воронцов.

 

























Глава 8. На грани провала

«Мы пьём из чаши бытия
С закрытыми очами,
Златые омочив края
Своими же слезами…»
Михаил Лермонтов, русский поэт.

1.
Москва утопала в снегу.  С запада навалился очередной мощный циклон. Третий день кряду при умеренном морозе к радости московской детворы, предвкушавшей скорое начало зимних каникул, сыпал мелкий, проникавший повсюду снег.
Борис Семёнович Стропов наблюдал из окна своего просторного кабинета за заснеженной площадью, проезжую часть и тротуары вокруг которой беспрестанно чистили снегоуборочные машины и дворники с большими лопатами. Снег сгребали в кучи и грузили на самосвалы, увозившие груз к набережной реки и сбрасывая на лёд.
В помощь уборщикам снега был направлен взвод солдат в валенках, ватниках защитного цвета и шапках-ушанках, которые нехотя, подгоняемые усатым старшиной в шинели, возвращались на расчистку после обеда с обычными совковыми лопатами на плечах. Издали эти лопаты можно был принять за винтовки или фаустпатроны, которые ещё не забыли фронтовики, а прочие граждане знали по многочисленным фильмам о недавней войне.
В центре площади на возвышении стоял памятник основателю и первому председателю ВЧК Феликсу Эдмундовичу Дзержинскому . Железный Феликс, как его называли не только чекисты, но и рядовые граждане, до сих пор с опаской поглядывавшие на памятник, задумчиво взирал с постамента на засыпанную снегом столицу СССР.
На макушке у основателя ВЧК – органа государственной безопасности, многократно менявшего своё название, вырос белый хохолок из снега, делавший Железного Феликса с пышными заснеженными усами похожим на запорожского казака и даже на Тараса Бульбу, зачем-то снявшего на холоде барашковую шапку.
От такого нелепого сравнения строгое лицо Стропова едва не покрылось скупой улыбкой. Впрочем, настроение у Бориса Семёновича было далеко не предпраздничным, несмотря на то, что неумолимо приближался Новый год, а с ним новые тревоги и заботы.
– Прости пожалуйста, Феликс Эдмундович, за то что сравнил тебя с Тарасом Бульбой! – прошептал Стропов, зная что за массивными двойными дверями и звуконепроницаемыми стенами его никто не услышит.   
Оторвавшись на секунду от окна, Стропов посмотрел на настенные часы в бронзовом окладе. Через десять минут к часу дня он ждал к себе на доклад генерала Калюжного и полковника Потапова. На работу с подчинёнными уйдёт не менее часа, так что отобедать удастся не раньше чем в два часа, а учитывая снегопад ехать обедать домой не стоило, так что придётся спуститься в столовую на втором этаже и довольствоваться далеко не домашним обедом.
Неполный стакан крепкого чая с лимоном в подарочном серебряном подстаканнике, украшенном символикой Комитета государственной безопасности, почти остыл, однако Стропов не стал беспокоить секретаршу. Перекусив до обеда бутербродом с осетриной и допив чай, Борис Семёнович надел очки и принялся просматривать документы, однако это занятие пришлось прервать – в кабинет вошли Калюжный и Потапов, оба с папками. Вытянулись по стойке смирно, кивнули непокрытыми головами, здороваясь с начальством, и застыли в ожидании команды. 
– Здравствуйте товарищи! Проходите, садитесь, – пригласил Стропов генерала и полковника к столу. – Доложите о ходе операции, – обратился он к генералу, дав понять полковнику Потапову, что тот при необходимости дополнит доклад своего непосредственного начальника.

*
Детальный доклад Калюжного, о переброске майора Соколовой в Западную Германию через Швецию и Данию, длился минут двадцать и  был прерван практически в самом конце неожиданным вопросом Стропова, по своему обыкновению слушавшего подчинённого не слишком внимательно с видом руководителя, которого не интересуют мелочи.
– Скажите, товарищ Калюжный, вы уверены, что разрабатываемую вами операцию не постиг провал? – Стропов посмотрел на Калюжного поверх очков и его строгие глаза напомнили генералу жёсткий взгляд человека в пенсне, обеспечивавшего ещё не так давно безопасность страны и ликвидированного аппаратом четыре года назад .
– После истории с фотографиями, которые удалось разыскать и уничтожить нашим разведчикам в Нью-Йорке, у меня нет такой уверенности, тем более, что два дня назад в назначенное время она не вышла на связь с нашим резидентом в Гамбурге, у меня нет такой уверенности, – продолжил Борис Семёнович, рассматривая Калюжного слегка сужеными немигающими глазами наполовину прикрытыми линзами очков. – Что если за Соколовой установлено наблюдение или того хуже – она уже задержана западными спецслужбами и даёт показания?   
Стропов достал из верхнего ящика массивного рабочего стола копии, сделанные с фотографий и переданные в Москву по фототелеграфу, после чего оригиналы были уничтожены. 
– Поясните, что это за фотографии, кем они сделаны почему на них изображена Соколова в кругу семьи? Из вашего доклада я этого не понял. А вы, товарищ полковник? – Стропов обратился к Потапову. – Вы поняли?
– Потапов собрался ответить, но Стропов не дал ему этого сделать, вернувшись к Калюжному.
– Так проясните же, Николай Иванович, историю этих фотографий и почему Соколова потребовала найти их и уничтожить? – Калюжный не первый год работал под началом Стропова и знал, что переход Стропова в обращении с подчинёнными на имя и отчество не сулил ничего хорошего.
– Борис Семёнович, – интуитивно использовал тот же приём Калюжный, – эти фотографии были сделаны случайно на улице Горького летом этого года во время Московского фестиваля молодёжи и студентов. Их сделал корреспондент агентства «Ассошиэйтед  пресс» Арнольд Балтимор, аккредитованный для работы в Москве. Позднее, перебирая в памяти события, связанные с войной, Соколова вспомнила этого человека по описанию сделанному её родственницей и близкой подругой Ольгой Владимировной Лебедевой – женой капитана 1-го ранга Василия Лебедева. Ольга Лебедева была знакома с этим человеком, повинным в гибели её первого мужа капитана Лебедева, ещё до войны. Её первый муж погиб от пули снайпера осенью 1944 года при освобождении от немцев Литовской ССР. В ноябре, будучи уже в Москве, куда из Североморска перевели по службе её мужа, и, увидев фото американского журналиста, Лебедева подтвердила догадку Соколовой. Настоящее имя этого Балтимора Алекс Мяаге. Эстонец, служил и воевал в эстонских «Ваффен-СС», участвовал в карательных операциях против партизан и гражданского населения Псковской области, – пояснил Калюжный, повторив и дополнив то, что было кратко отмечено в его докладе и на что обратил внимание Стропов. Во время недавнего визита на новую квартиру Лебедевых, Калюжный отрепетировал вместе с Ольгой историю с Балтимором-Мяаге и был за неё спокоен. Если Ольгу вызовут для беседы, она расскажет то же самое.
– Первый муж – Лебедев, второй – Лебедев? Кто эта Ольга Лебедева? Почему не был задержан этот фашист? Наконец, почему я слышу об этом впервые? – Стропов потребовал ответа на все поставленные вопросы.
– Отвечу по порядку, Борис Семёнович: – взял себя в руки Калюжный. – После гибели первого мужа пограничника Игоря Лебедева, Ольга вышла замуж за его родного брата моряка Василия Лебедева, который приходится двоюродным братом покойному мужу майора Соколовой генералу Ярославу Соколову.
Арнольд Балтимор под личиной которого скрывается военный преступник Мяаге, покинул Москву спустя два дня, задолго до того времени, как был опознан. Что же касается бывшего офицера эстонских «Ваффен-СС» и военного преступника Мяаге, то с предложениями по его задержанию в момент следующего визита в СССР или в одну из дружественных нам стран, мною была передана записка в управление, которое занимается такими вопросами. Готов признать свою ошибку, что не информировал об этой истории лично вас, Борис Семёнович, ввиду вашей командировки в Румынию.
До неожиданного для нас инцидента – случайной встречи Соколовой с узнавшим её Балтимором, которая произошла в прошлый четверг в Гамбурге, я не связывал в единое дело работу Соколовой и этого американского журналиста…
– И вероятного агента ЦРУ, – добавил Стропов, перебив генерала. – Знаете, Калюжный, слабым местом задуманной операции является сама Соколова. Такая красивая женщина бросается в глаза. Соколова работала на севере Германии в конце войны, и, хотя прошло уже более двенадцати лет, её могли узнать. Такая женщина притягивает к себе людей.
– Согласен с вами, Борис Семёнович, но ведь на этом и делался расчёт. Этот таинственный Р. Смит, которого нам приказано разыскать и переправить в Москву, может выдать себя, обратив внимание на такую красавицу к тому же состоятельную американку. Верю, что так бы и случилось, тем более, что леди Элизабет Джонсон уже покорила сердце британского генерала Ричардсона и с его помощью сможет побывать во многих местах, где живут, служат или работают англичане, оккупировавшие север Германии – наиболее вероятное место поисков Р. Смита, согласно показаниям, сделанным Анной Скворцовой – женой советского дипломата, работавшего в Югославии. С помощью Скворцовой мы сделали искусственный фотопортрет этого Смита. – Калюжный умолчал, что искусственный фотопортрет сильно походил на погибшего в августе мужа Русы генерала Соколова. Потапов знал об этом, но тоже промолчит, в этом Калюжный был уверен.
– Как вы думаете, Калюжный, Скворцова ничего от нас не утаила? – спросил Стропов.
– Думаю, что рассказала всё что знала, тем более, что с ней работала Соколова, – ответил Калюжный.
– Где она сейчас? – спросил Стропов.
– Вместе с мужем в Афганистане.
– Ах, да, совсем забыл! – коснулся пальцами лба Стропов. – Афганистан – спокойная  страна. Если понадобится, мы её вызовем. Так что же нам делать с Соколовой? – Стропов опять вскинул глаза на Калюжного.
– Борис Семёнович, я полагаю, что Соколова работает самостоятельно. Несмотря на постигшую её утрату, она сама напросилась на это задание, оставив на свекровь и золовку троих детей.
– Сама говорите? Я этого не знал. Опять, Николай Иванович, вы ставите меня в незавидное положение. Завтра вызывают «наверх», требуют отчёта о проделанной работе и голову этого Р. Смита. Не будет его головы – полетят наши, но в первую голову ваша, товарищ Калюжный. Фигурально, конечно, ведь теперь у нас «новое мышление», но отставка может стать реальностью. Вы понимаете меня?
– Понимаю, Борис Семёнович, – стараясь не терять лица ответил Калюжный, а про себя подумал:
«Вот был бы шум, узнай Стропов о встрече Русы с неизвестной немкой в маленьком городке Рерик? Да ведь и мне неизвестно кто эта женщина, с которой Руса искала встречи и встретила! О чём они говорили? Связана каким-либо образом эта встреча с заданием? Что, наконец натворил этот загадочный Р. Смит, которым интересуются «наверху»? Загадки, загадки и загадки. Разве что расскажет сама, когда вернётся. Вернётся ли?» – от такой страшной мысли мороз пробежал по коже. Был бы генерал верующим – молился бы богу…   
– Очень жаль, если такая красивая и преданная партии и народу женщина попадёт в лапы врага… – Посочувствовал Стропов то ли Соколовой, то ли самому себе.
– Она ни о чём не просила перед тем как приступить к выполнению задания? – Неожиданно спросил Стропов.
– Была одна просьба. К вам, Борис Семёнович.
– Интересно, какая же? – оживился Стропов. – Почему сама не обратилась ко мне?
– Этого я не знаю, возможно постеснялась или же не решилась, – ответил Калюжный.
– Ну говорите, чего же хочет от меня майор Соколова?
– У неё есть один старый знакомый – старшина Иванов. Познакомились уже после войны, когда Соколова жила в Витбурге и помогала немецким товарищам разбирать сохранившиеся архивы СД. Иванов служил в Висмаре и сжился с местной немкой. Родили они двоих детей, но в браке не состояли, не было такой возможности оформить отношения. Иванова уволили из армии и отправили в Союз. Семья распалась и человек погибает. Соколова просила помочь Иванову оформить брак и разрешить его жене и детям жить в СССР. Вот та самая просьба, с которой Соколова просила обратиться к вам, Борис Семёнович, зная, что у вас есть связи «наверху»…
– Чушь какая-то! – Возмутился Стропов. – При чём тут какой-то старшина! Браки советских людей и особенно военнослужащих с иностранцами не поощряются, а значит запрещены! Что этому старшине мало баб на родине? Подумаешь, генерал какой этот ваш старшина! – продолжал возмущаться Стропов и Калюжный понял, что тот и пальцем не пошевелит чтобы помочь человеку.
– «Не поощряются – значит запрещены», – повторил про себя слова шефа генерал Калюжный. – «Вот ведь как сказал, мелкая твоя душа…» 
– Вот что, товарищ Калюжный, отправляйтесь-ка в очередной отпуск, встречайте Новый год, а потом поезжайте на пару недель куда-нибудь в Сочи. Дела передайте Потапову, а по возвращении из отпуска займётесь другой работой. Стареете, Николай Иванович. Не за горами выход на пенсию.
– Всё товарищи, свободны, – распорядился Стропов и взглянул на часы. Пришло время отобедать.
Уже в коридоре Потапов, ни слова не проронивший в кабинете Стропова, сжал рукой плечо генерала:
– Не подумай про меня ничего дурного, Николай Иванович. Поди узнай, какая змея ужалила Бориса Семёновича. Отдыхай, коли отправляют в отпуск, а не на плаху.
– Да я и не думаю, Николай Кузьмич. Пойдём передавать-принимать дела, – вздохнув ответил Калюжный. – Ну что ж, в отпуск, так в отпуск! На пенсию, так на пенсию! 

2.
– «Берта, Иоганн, до моего появления ничего не предпринимайте! Слышите, Ничего! Густав». – Зачитала фрау Рудель содержание только что доставленной  телеграммы из Аргентины от мужа своей покойной сестры Густава Нагеля.
– Слышите? Как будто мы можем услышать его из Аргентины? Что значит «ничего не предпринимайте»? – разволновалась фрау Берта, обращаясь за разъяснениями к Бергу и Нильсену.
– А это то, моя дорогая, что герр Нагель просит не сообщать в полицию об этой русской шпионке, выдающей себя за американку, – пояснил Берг просьбу Густава. – Ведь это так, мистер Нильсен?
– Именно так, герр Иоганн, именно так, – задумчиво ответил Нильсен.
Мяаге вопросительно посмотрел на него.
– Не смотрите так на меня, Мяаге. Во мне нет ничего интересного, – раздражённо бросил Нильсен и добавил: – очевидно герр Нагель желает свести личные счёты с этой красавицей, погубившей двенадцать лет назад его единственного сына.
– В этом деле замешаны не только местнические интересы, – возразил Мяаге. – Миссис Джонсон пребывает здесь не зря, и не британский генерал цель её миссии. Ей поставлена какая-то важная задача, в противном случае русские не стали бы рисковать женщиной, к тому же такой красивой. Как же мы поступим? Неужели упустим эту Элизабет, которая просто обязана поближе познакомиться с CIA?
– Этак вы накрутили, Мяаге, сразу видно, что журналист, – ухмыльнулся Нильсен. – Я думаю, что надо прислушаться в герру Нагелю. Во-первых он старше нас по возрасту.
– Иоганн старше Густава, – перебила Нильсена Берта.
– В данном случае это не важно, фрау, – возразил ей Нильсен и продолжил перечисление достоинств бывшего группенфюрера СС Густава Нагеля: – Во-вторых он бывший генерал и достоин генеральского уважения. В-третьих, насколько мне известно, герр Нагель не сидит сложа руки в Аргентине и служит одной весьма влиятельной персоне, имеющей владения в этой прекрасной стране и не только там.
– Кто же эта влиятельная персона? Мы ничего не слышали об этом. Говорите, мистер Нильсен! – фрау Берта была заинтригована словами Нильсена, вспомнив при этом своего Отто, которого продолжала  любить, несмотря на сожительство с Бергом. Иоганна фрау уважала уже за то, что он, несмотря на свои шестьдесят пять лет, был ещё крепким мужчиной, способным сделать жизнь молодящейся женщины полноценной.
«Отто всегда был на втором плане в сравнении с Густавом, а ведь именно он оказался настоящим патриотом Германии и сложил за неё голову!» – невольно подумалось фрау Берте, и от таких мыслей повлажнели её глаза, запершило в носу и она расчихалась, утирая платочком слёзы и прочие мокроты, на что мужчины деликатно не обратили внимания.
– Имени этого человека я вам не назову, господа, но босс Густава Нагеля сказочно богат и по своему влиянию на мировую политику много выше, чем скажем президент Франции или США. Разве что советский премьер-министр и секретарь коммунистической партии пока независим от воротил мировых финансов, но и это временное явление, – махнул рукой Нильсен, который тоже был недоволен существующим мировым порядком, но ничего с этим поделать не мог. 
– Ну вы и сказали! – возмутился Берг. – Дуайт Эйзенхауэр  самостоятельный президент и плясать под дудку каких-то денежных мешков не станет! – Бергу импонировал американский президент, предки которого были выходцами из Германии, импонировала его бескомпромиссная борьба с коммунизмом. За это Иоганн Андреас, в прошлом подданный Российской империи прощал нынешнему президенту США даже Вторую мировую, в которой генерал, а в последствии маршал, получивший от Сталина высшую советскую награду «Орден Победы» , воевал против Германии. 
– Вы так думаете, господин Берг? – улыбнулся Нильсен. – Напрасно. Деньги правят миром, особенно в наше время огромных банковских империй. Вам довелось быть подданным последнего русского императора, но даже он – «божий помазанник» и монарх-абсолютист, как вы метко выразились, «плясал под дудку» банкиров из лондонского Сити и их французских и американских коллег-родственников из могущественной финансовой империи Ротшильдов. Русский царь вопреки здравому смыслу и в интересах Англии с Францией затеял войну с германским кайзером, который приходился ему кузеном! Иван Андреевич – назову вас русским именем – вы не задумывались почему император Николай II и император Вильгельм II сцепились в братоубийственной войне, потеряв свои короны и даже жизнь?
– Почему же? – переспросил Берг, которому, как этническому немцу с глубокими русскими корнями, обе мировые войны и прежде всего Первая мировая была приносили тяжкие воспоминания. – Задумывался.
– И чего же вы надумали? – спросил Нильсен.
– Да то же, что и вы, – тяжело вздохнув, признался Берг, не любивший американцев, от которых все беды, и более всего банкиров-кровопийц с Уолл-Стрит, которые за деньги продадут и родную мать…      
– То-то и оно, Иван Андреевич! Власть денег – страшная сила и мы не можем с этим не считаться! – закончил эту неприятную тему Нильсен и, очевидно желая приподнять упавшее настроение Берга, сделал ему необычный комплимент:  – А знаете, Иван Андреевич, ваше русское имя-отчество звучат гораздо лучше, чем банальное герр Иоганн.
– Возможно, я не думал об этом, – пробормотал Берг, не отреагировав на шутливый тон американца.
– По этому поводу стоит пропустить по рюмке коньяка, – предложил Нильсен и мужчины выпили, при воздержавшейся от спиртного фрау Берты, у которой крутился в голове извечный для любой хозяйки вопрос: «не пора ли переходить к кофе, чаю и пирогам?»  Пироги в этот раз получились замечательные и ей не терпелось услышать в свой адрес похвалу от мужчин.
Так как же нам поступить с этой русской шпионкой? – напомнил Мяаге, разжевав дольку лимона.
– Мы же договорились, господа, подождём герра Нагеля. Дело серьёзное и он скоро пожалует к нам. В наше время путь из Южной Америки в Европу занимает менее суток. Авиация сокращает расстояния.
– Вы же сами предлагали сообщить об этой Элизабет Джонсон «куда надо»? – попытался возразить Мяаге.
– Это было ещё до телеграммы Густава Нагеля, – отрезал Нильсен.
– Верно, господин Нильсен. У Нагеля очень хорошие личные связи в полиции Шлезвиг-Гольштейна, – закуривая, заметил Берг. – Он даже приплачивает некоторым высшим офицерам полиции и те помогают ему в ряде дел на территории нашей земли. Но это только между нами, – предупредил гостей Берг, красиво, колечками, выпуская дым из-под пышных, порыжевших от табака усов. – Густаву нужна эта Элизабет Джонсон или та «красотка», которая скрывается под этим именем. Без помощи полиции её не задержать, так что герр Нагель обязательно свяжется со своими друзьями, которые за деньги найдут эту Элизабет живой или мёртвой и доставят куда прикажет Густав. Вот так-то господа! Герр Нагель просит нас ничего не предпринимать до его появления и нам следует поступить так, как он советует. Правда, Берта?
– Да, – согласилась с Иоганном Берта, и перешла к делам более приятным для женщины: – Господа, господа! У нас сегодня замечательные пироги с яблоками и вишнёвым джемом. Иоганн помогал мне замешивать тесто и раскладывать начинку. Они ещё тёплые. Сейчас я их принесу, а Иоганн принёсёт кофе и чай. Иоганн всё ещё «немножко русский» и пьёт исключительно чай! – сообщила гостям довольная фрау Берта. Ещё бы, с часу на час появится Густав и как раз к пирогам, которых они с Иоганном напекли предостаточно. – А с этой несносной Эльзой Густав разберётся сам, сполна расквитается за Ади и несчастную Гертруду! – торжествовал фрау Берта.    

3.
– Я устал, Сви, – лениво шевеля полными красными губами, выдавил из себя Бин Мохе. Его грузное холеное тело развалилось в удобном мягком кресле, укрытом поверх покрывалом, испещренным магическими фигурами и кабалистическими знаками, заряжавшими слабеющую плоть тонкими энергиями.
По старческому телу от члена к члену пробегали слабые болевые ощущения, то затихавшие, то вновь расходившиеся, доставляя старцу утонченные, едва ли не садомазохические удовольствия.
– Здесь ужасный климат, Сви. Давление скачет, повышенная влажность. Я ее чувствую даже под защитой кондиционеров. К старости тело становится таким чувствительным. По-моему у меня температура. Этот срочный переезд не доведет меня до добра. К тому же печень, почки расшалились. Менял не раз, служат недолго, опять тревожат. Это от  климата. Опять поменять? Даже не знаю, стоит ли? Успею? Да и зачем теперь… – Бин Мохе сладострастно улыбнулся неестественно красными губами, обнажая ровные, ослепительно белые, регулярно сменяемые зубы, как-то незаметно и тихо возникшей возле него необычайно красивой юной женщине, принявшейся разминать тонкими ловкими пальцами немеющие старческие члены.
– Ты совершенно скис, Бин Мохе, – Сви Галл укоризненно посмотрел на старшего коллегу «небожителя». Так почтительно называли их – сверхэлиту Атланты и Леванта президенты и владельцы огромных состояний, религиозные деятели и культурная богема, весь прочий цвет общества. Было их всего числом шесть – по одному представителю, пожизненно представлявшему своё из шести семейств, в руках которых были сосредоточены практически все финансы и власть в «цивилизованной половине мира». Все, кто ниже, называли их еще «посвященными», создавшими «Совет посвященных».
– Ты самый мудрый из нас, Мохе! – подали свои тревоженные голоса прочие четверо младших «небожителей». – Ты самый старший из нас! Твой долгий жизненный путь неоценим! Дай нам, Бин Мохе совет, как быть?
– Сегодня весь день мы смотрели и слушали сообщения с театра военных действий, –  продолжил самый разумный из них, Ингли Сакс, – воистину пришли страшные времена! Язычники преодолели Босфор и ворвались в Европу. Иерусалим и Суэц взяты ими! Диверсионно-террористические группы язычников высадились с субмарин на западных побережьях обеих Америк, в Австралии и в Скандинавии. Неведомо как оказавшийся там незамеченным, подводный флот язычников блокировал Гибралтар и предотвратил разрушение шлюзов. Теперь все богатое левантийское Средиземноморье не будет затоплено и достанется врагу. Но самое страшное – эти три харьянские колонны. От них нет спасенья! Остановить их может только чудо! Иссякла энергия левантийских войск. Иберийцы не удержали перевалы через горы, и их часы сочтены. Третья колонна повернула на восток и беспрепятственно, покрывая до тысячи миль в сутки, движется к границам опустевшей Хань, а дальше море, и за узким проливом Атланта!
– Возьми себя в руки, Ингли, – брезгливо остановил растерянного «небожителя» Сви Галл, – что есть, то есть…
– Всему виной Орион, – загадочно молвил Бин Мохе, – эта звезда покровительствует харьянцам, заряжая их пассионарностью и жертвенностью. И не называйте их язычниками, сейчас их боги сильнее! Ещё древнеримский поэт Вергилий сказал: «Выбирая богов, мы выбираем свою судьбу». Он был прав.
В свое время мы пожалели средств на борьбу с их душами, и Орион не угас. А видите ли вы свет Сириуса, которому поклонялись наши далекие предки?
– Эх, Бин Мохе! хоть ты и старейший и мудрейший среди «посвященных», но веришь, словно юная Шила, в то, что можно погасить звезду? – покачал головой Сви Галл.
– Сириус угас! – в сердцах бросил Бин Мохе. – Не знаю, как они это сделали, потомки Яфета  и Рама, а мы – потомки Сима, Хама , Атлантов  и других колен того же Яфета пережили свою звезду. И силы наши духовные на исходе.
Численность населения Атланты и Леванта вдвое превосходит число харьянцев. Наклонировали в свое время бездушных дебилов! Наша экономика превышает их экономику во много раз. Накоплены огромные богатства. Но что все это в сравнении с энергией юной нации, воскресшей в очередном цикле из древних этносов, с ее натиском и жертвенностью? Да и умами они превзошли наших раскормленных ученых. Это убедительно показали их военные успехи. Мало кто и сейчас способен понять, откуда у бедной страны такая мощь?
Сви Галл принялся раздраженно мерить шагами роскошный зал, в котором могли уместиться сотни людей, но были в нем всего лишь шесть «посвященных небожителей».
– Воистину все перевернулось в Ойкумене . Потомки Сима, Хама и Атлантов светлее кожей смуглых потомков Яфета! – философски изрек он.
– Что кожа, уважаемый Сви, в жилах их вновь кипит кровь арьев. После гибели Хань, в чем мы премного преуспели, гибели всего его народа, утратившего, как и мы, способность поддерживать собственное высокое защитное биополе, харьянцы самый сильный, древний и в то же время самый молодой народ на земле. Четыре тысячи лет они строили свою уникальную цивилизацию в замкнутом пространстве между Индом и Гангом, Тибетом и океаном. Четыре тысячи лет они не переходили в военных походах естественных границ своего мира, накопив огромный духовный потенциал. У них учились Иисус и Конфуций, испрашивали пророчеств и предсказаний судьбы многие Сильные Мира настоящего и прошлого. И вот теперь, словно раскалённая лава, энергия так и не понятого нами народа выплеснулась за естественные границы, потрясая Вселенную… – Бин Мохе трагически покачал старческой восковой головой, обрамленной седым пухом.
– Есть в них что-то природное, дикое! – воскликнул Ингли Сакс. – Еще сутки назад мне казалось, что их можно остановить. Иберийцы сейчас на подъеме, способны на жертвенность. Но несколько часов назад стало известно, что в бою пал их премьер, господин Бено. Пусть каждый почтит его память…
На минуту среди «посвященных» воцарилась тишина…
– Теперь у них все рассыплется, –  признался Сви Галл.
– А если привлечь наемников из Ибер-Уруса? – предложил Ингли Сакс.
– Кого? – в упор посмотрел на него Бин Мохе.
Ингли не ответил, отвел глаза.
– Во-первых, уже поздно. Во-вторых, в Ибер-Урусе неспокойно. Уже вспыхнули кое-где восстания. Там, как и у нас, еще не сложился новый этнос из потомков различных  некомплиментарных народов, а нищета понуждает их к постоянным конфликтам. Эта дикая малонаселенная страна – полигон по отработке новейших технологий сосуществования на межэтническом уровне и еще что-то вроде сафари-парка вместо выжженной солнцем мертвой Африки. Иберийцы с трудом удерживают власть, но после разрушения их городов я не дам за их жизни и пластикового цента из своего состояния.
Вы уговорили меня переждать войну в этом неуютном месте, значит, знаете, что мы натворили, – закончил с одышкой Бин Мохе.
– Шила, иди к себе. – Бин Мохе ласково погладил женщину по бедрам. – Я скоро приду, и ты согреешь меня.
Шила почтительно поклонилась хозяину и бесшумно исчезла.
– Она лечит меня. Ляжет рядом и мне становится легче, болячки рассасываются. Зовите этих бездельников!
Сви Галл позвонил старинным серебряным колокольчиком и зал стал поспешно наполняться приглашёнными.
В покои «посвященных», являвших своими персонами мировое правительство, вошли президенты двух стран, ключевые министры, крупнейшие бизнесмены и финансисты, высшие религиозные иерархи, несколько многозвёздных генералов и адмиралов.
Старейшина «небожителей» Бин Мохе презрительным взглядом обвел входящих.
– А кто же руководит нашими странами в этот час тяжелых испытаний? А?
Вошедшие сановники молчали, потупив взор и прячась друг за друга.
Сви Галл уловил растущее раздражение Мохе и понял, что тот сейчас уйдет. Желая смягчить гнетущую атмосферу, он обнял старейшину за плечи.
– Мы обсудим возникшие проблемы, Бин. Если тебе тяжело, отдохни, а когда выработаем общую программу действий, дашь нам свой мудрый совет.
– Да, да, – заторопился Бин Мохе, – обсуждайте, а я пока прилягу и послушаю о чём вы говорите из своей комнаты. Проводи меня, Сви, – попросил он, с трудом поднимая больные ноги.

4.
– Старый родительский дом и эти фотографии – самое ценное из того, что у меня осталось от прошлого, – признался Гофман. С волнением, которого не скрыть, он раскрыл альбом в потемневшем от времени кожаном переплёте, украшенном расправившим крылья германским орлом, олицетворявшим молодую, выросшую из Пруссии Германскую империю, сокрушившую Францию  и уверенно вступавшую в XX век. Уверенно догоняя ушедшие вперёд страны Запада, поделившие едва ли не весь мир на колониальные владения и сферы влияния . на арену мировой истории выходил новый хищник, не считаться с которым было нельзя.
Однако этот страшный век, отмеченный небывалыми революциями и гражданскими войнами, принёс немцам, русским и другим народам Европы две опустошительные войны, унёсшие не менее семидесяти миллионов жизней.
В этом старом семейном альбоме с кожаным переплётом, тиснённым потёртым временем и множеством рук орлом в исконно германских поблекших от времени цветах: чёрном, красном, золотом – спасибо покойной сестре бывшего штандартенфюрера СС, а ныне старого невзрачного инвалида, доживающего свой век в одиночестве, хранилась история некогда большой крестьянской семьи Гофман…
Руса перелистала несколько страниц, внимательно рассматривая старые фотографии, и слушая пояснения Гюнтера Гофмана, представлявшего своих родственников, знакомых, друзей. Все фотографии были аккуратно вставлены уголками в прорези, сделанные в плотных тёмно-серых листах семейного альбома и подписаны с указанием даты и года. Обычная немецкая аккуратность.
Из всей, прежде многочисленной по немецким меркам семьи, в живых остался лишь Гюнтер, да и то благодаря тому, что война для него закончилась 31 декабря 1942 года и не было впереди двух с лишним самых истребительных лет, когда русские и немцы остервенело истребляли друг друга, принося чуждому двум народам Молоху  доселе невиданные жертвы, а заинтересованным в войне заокеанским банкам – ревностным слугам Мамоны,  огромные деньги, деньги и деньги…
Перелистаны страницы с историей девятнадцатого века, на смену им пришли страницы с фотографиями, сделанными в двадцатом. К началу Первой мировой войны большинство мужчин семьи Гофман, облачённые в военную форму и с подкрученными к верху «а-ля кайзер» усами, браво смотрели на потомков с пожелтевших от времени фотографий, постепенно исчезая со следующих страниц семейного альбома…
Вот в страницах истории обычной немецкой семьи, недосчитавшейся многих мужчин, тусклые двадцатые годы. Нужда и бедность во всём: в одежде, в лицах, в грустных глазах потерявших веру людей. Тридцатые годы – время больших перемен и надежд, завершившиеся новой мировой войной и последовавшей за ней катастрофой…      
На листах этого периода встречались пустые прорези – следы извлечённых фотографий, о которых Гофман умалчивал, а Руса догадалась, что на них были изображены люди в коричневых рубашках штурмовиков СА и чёрных мундирах СС, и прежде всего это касалось Гюнтера, дослужившегося до штандартенфюрера. Наконец те самые фотографии, ради которых она взяла в руки альбом. Их добрый десяток, все датированы 1939 годом, а вот и та, драгоценная для неё фотография, которая  хранилась теперь у Ольги в новой квартире Лебедевых, в Москве.
Руса вскинула глаза на Гофмана.
– Да, фрау Соколова, это та самая фотография, которую вы оставили себе, взяв её из моего бумажника во время допроса в полуразрушенном здании какой-то станции посреди бескрайней степи на подступах к городу-крепости, с именем вашего вождя . Об эту русскую твердыню Германия сломала свои зубы, – тяжело вздохнул Гофман, провёл рукой по лицу и пояснил:
– Таких фотографий было напечатано несколько экземпляров. У покойной сестры сохранились ещё две. Если хотите, могу подарить вам одну из них, если утеряна та фотография, которую вы изъяли в последний день сорок второго года и скрыли это от своего начальства. На последующих допросах я тоже скрыл этот факт.   
– Спасибо, Гюнтер, –  поблагодарила Гофмана Руса. – Я сохранила ту фотографию. Она дорога для меня.
Затаив дыхание, Руса рассматривала до боли знакомую фотографию, которая запечатлела пятерых мужчин в меховых куртках с откинутыми капюшонами на фоне снега или льда. Воронцов был на фотографии крайним справа и на полголовы возвышался над невысоким и щуплым руководителем арктической экспедиции Гюнтером Гофманом. Воронцов улыбался ей с фотографии и был очень похож на Ярослава…
«Здравствуй Серёжа!» – мысленно улыбнулась Руса. – «Ты даже не подозреваешь, как я волнуюсь. Ведь уже через  несколько часов увижу тебя и твою улыбку. Что я скажу тебе? О чём ты спросишь меня?…» –  едва заметная улыбка на её лица, сменилась тревогой.
Гофман следил за Русой, за переменами в её красивом выразительном лице, понимая, что она видит лишь Воронцова и возможно разговаривает с ним в мыслях.
«Кто он ей? Что их связывает?» – Невольно задумался он.
 Уловив на себе взгляд Гофмана, Руса вздрогнула и очнулась.
– Скажите, Гюнтер, вам хотелось бы встретиться с Воронцовым? – внимательно посмотрев в глаза Гофману, неожиданно спросила она.
– С Воронцовым? – изумился Гофман. – Разве такое возможно?
– Возможно, Гюнтер, и я рассчитываю на вашу помощь. Воронцову угрожает большая опасность.
– Воронцов! – никак не мог придти в себя Гофман. –  Но ведь я ничего о нём не знаю, хоть и по прошествии стольких лет с теплотой вспоминаю всех членов нашей экспедиции, в том числе и Воронцова. Откуда вы его знаете, фрау Соколова? Где он и почему ему угрожает опасность? – недоумевал немец.
– Сергея Воронцова я знаю очень и очень давно, – улыбнулась Руса. Почему ему угрожает большая опасность, я вам не скажу, не скажет и он, а вот где Воронцов находиться я знаю наверняка. Вас, Гюнтер, наверное удивит, если я скажу, что это совсем недалеко отсюда, и весьма вероятно, что уже завтра или послезавтра вы встретитесь с ним. Готовы ли вы дать ему приют в своём доме и сохранить в тайне место его пребывания? Готовы ли вы пойти на риск, товарищ Гофман?
– Товарищ? – с удивлением повторил это слово пожилой немец, бывший офицер СС.
– Да товарищ! – подтвердила Руса.
– Готов, фрау Соколова! Я готов помочь герру Воронцову. Мой дом станет для него надёжным убежищем. Но как же вы, ведь насколько я понимаю и вам угрожает опасность?
– Угрожает. Но как-нибудь выкручусь. Не впервой! Нам с вами, Гюнтер, необходимо предусмотреть всё до мелочей.
– Что вы имеете в виду, товарищ Соколова, – спросил не на шутку встревоженный Гофман.
– Будьте готовы к тому, что Воронцов может появиться в вашем доме без меня. Возможно, что мне даже не удастся с ним встретиться до того, как это произойдёт. Если он приедет один, то сохраняйте спокойствие и ждите меня. Помните, Воронцову необходимо укрыться в вашем доме. И ещё, Гюнтер, в настоящий момент Воронцов носит английскую фамилию Смит. Ричард Смит. При первой встрече назовите его так и постарайтесь, чтобы соседи не видели вашего гостя. Вы поняли меня, Гюнтер?
– Да, фрау Соколова, всё понял, – ответил Гофман.
– Примите его, расскажите о моём визите. Расскажите том, как мы с вами познакомились пятнадцать лет назад в последний день сорок второго года. Словом, расскажите о себе. Воскресение станет для всех нас очень важным днём. Не покидайте дом в этот день, Гюнтер, и внимательно следите за улицей.
– Не покину, фрау Соколова, не отойду от окна! – поклялся Гофман.
– Почему же фрау, а не товарищ? – улыбнулась Руса.
– Простите, товарищ Соколова, – виновато поправился Гофман. – Но сколько времени вас ждать в этом случае?
– Этого, Гюнтер, я не знаю, – ответила Руса. – Возможно, что мы приедем к вам вместе, возможно, что я появлюсь через несколько часов после Воронцова, а возможно, что  пройдёт много времени.
– Сколько же это много? – спросил Гофман.
– Не знаю, Гюнтер, не знаю, но обязательно вернусь! Слышите меня, обязательно вернусь! – Эти слова Руса повторила так, что Гофману стало не по себе. Он окончательно осознал, что товарищ Соколова оказалась в очень не простой, если не смертельно-опасной ситуации, сути которой не знал, и она не могла ему открыться.
«Чем меньше знаешь, старина – тем лучше» мысленно пошутил Гофман:  «Но при чём здесь герр Воронцов? Что их связывает? Какая тайна?» – недоумевал он.
Руса посмотрела на часы. – Уже поздно, у вас найдётся где переночевать?
– Вы останетесь у меня? – разволновался Гофман.
– Да, мне необходимо немного отдохнуть, но я покину вас ещё до рассвета, а до того, как усну на пару часов, мне предстоит сделать многое. У вас найдётся тазик тёплой воды?
– Найдётся, я сейчас согрею, – ответил Русе совершенно растерянный Гофман, ущипнув себя за ухо: «Не сон ли?».   

5.
До Рождества оставалось несколько дней. Воронцов изнывал от одиночества, которое в эти сумрачные декабрьские дни становилось просто невыносимым. Хотелось всё бросить и ухать куда глаза глядят, вот если бы только знать куда…
К сожалению, отпуск был израсходован, а следующий можно было взять не раньше лета. Накануне Рождества Рейнская армия и Бундесвер  совместно с армейскими частями Франции, Бельгии, Нидерландов и Дании, входивших в блок НАТО, проводили крупномасштабные манёвры на севере Германии. В связи с этим появились пострадавшие британские солдаты и офицеры. Кто-то попал под колёса грузовика, кто-то неудачно приземлился с парашютом, кого-то раздавил танк…. Да мало ли что может случиться во время военных учений, в которых участвуют десятки тысяч солдат и офицеров. Словом, для медиков напряжённая пора. Слава богу – не война и учения заканчиваются, а пока работ в госпитале хватало, и начальство было против всякого рода отпусков вне графика и без оплаты.
После октябрьской встречи в Любляне с Анной Скворцовой прошло немногим более двух месяцев, но время тянулось так медленно, что, казалось, с тех пор прошла вечность. Порадовала лишь пара писем, пришедших от дочери. Лата писала что у неё всё хорошо, она готовится к рождению малыша и ей предсказывают мальчика. Воронцов прикидывал, что к осени сможет получить отпуск и отправиться на весь месяц в Индию – проведать дочь и познакомиться с внуком или внучкой. Предсказание предсказанием – главное чтобы хорошо прошли роды, а Латочка должна была разрешиться в феврале, так что он увидит ребёнка уже в полугодовалом возрасте. Какое счастье, что теперь до Индии можно было добраться из Лондона с помощью гражданской авиации, не то, что в тридцать шестом году, когда до этой ещё британской колонии добирались морем, тратя на дорогу до трёх недель.    
В воскресенье, как обычно, Воронцов собирался навестить герра Иоганна и фрау Бригитту Боровски. В субботу вечером купил заранее бутылку вина, пирожные, фрукты и сложил в холодильнике. Хотелось лечь пораньше и как следует выспаться – такая усталость накопилась за неделю.
Последним пациентом, к которому он заглянул в конце смены, был генерал Ричардсон, в палату которого поместили полковника, ухитрившегося во время учений раздробить голень ноги. Ногу сохранить удастся, однако к строевой службе полковника вряд ли допусти военно-медицинская комиссия. После курса лечения полковника, по-видимому,  комиссуют и отправят на пенсию. 
Состояние здоровья генерала у Воронцова не вызывало опасений. Просто хотелось зайти к человеку, который хорошо знал Лату и мог что-нибудь о ней рассказать. Воронцов больше не ревновал жену к Ричардсону. Какая уж теперь ревность, когда её нет…
За эти два дня, что они были знакомы, мужчины подружились, если, конечно,  хорошее отношение лечащего врача к своему пациенту можно отнести к дружеским отношениям. Через неделю генерала выпишут, он уедет в Англию, и возможно они больше никогда не встретятся, однако Воронцов никогда его не забудет, потому что полгода своей жизни этому человеку отдала его Лата… 
Полковник, которому сложили кости раздробленной голени и наложили гипс, спал, умеренно похрапывая после приличной дозы болеутоляющих средств и снотворного, а Ричардсон, просматривал газету при свете лампочки в матовом плафоне, укрепленном на шарнире.
– Очень удобно, пожав руку лечащему врачу, – заметил Ричардсон. – Местное освещение можно направить куда угодно. Жаль нет телевизора, узнаю новости из газет, –  добавил генерал.
– Как себя чувствуете? – спросил Воронцов. – Головные боли не беспокоят?
– Представьте себе – нет! – бодро ответил генерал. – Во время дневного обхода я спросил у вас, мистер Смит, сморите ли вы вечерние теленовости?
– Да, помню, мистер Ричардсон, извините, что не ответил. Меня вывал заведующий хирургическим отделением. Привезли вашего соседа, ухитрившегося та покалечить ногу о время манёвров. Но и у него всё будет в порядке, отправят на пенсию. Слышите как похрапывает?
– Слышу, но мне не мешает. Не надо его будить. Пусть спит, – посочувствовал  Ричардсон полковнику, которого немного знал. В прошлый четверг в одиннадцатичасовых новостях на первом канале был показан сюжет, посвящённый приезду в Гамбург леди Элизабет Джонсон – американки, которая путешествует по Европе и намерена посетить памятные места, где весной 1945 года воевал, погиб и был похоронен её брат – лейтенант Британской армии, – пояснил Ричардсон.  От Воронцова не скрылось заметное волнение генерала, хотевшего поделиться с врачом своими переживаниями.
– Не скрою, эта необыкновенно-красивая женщина в расцвете лет околдовала меня. В тот вечер, который мы провели в ресторане отеля, мне показалось… – генерал грустно улыбнулся. – Вы понимаете меня, мистер Смит.
– Понимаю, генерал, понимаю, – вздохнув, ответил Воронцов.         
 «Вот и этот сильный и красивый человек так же одинок, как и я» – подумал Воронцов, сочувствуя и генералу и себе – Нет, генерал, не смотрел. Устал и лёг спать пораньше.
– Элизабет покинула меня оставив крохотную записку, в которой сообщила, что должна «побыть несколько дней в одиночестве, всё обдумать, а затем вернуться в Гамбург, в отель, в забронированный номер», – продолжал изливать наболевшее генерал Ричардсон. –  Потерял голову, помчался за ней, и вот результат – лежу здесь с разбитой головой. Впрочем, вашими стараниями, кажется всё обойдётся. Вы слушаете, мистер Смит? Или вам это не интересно?
– Слушаю, мистер Ричардсон, ответил Воронцов, которому было интересно услышать от генерала что-нибудь о Лате, а не о какой-то американке Элизабет Джонсон.
– Впрочем… – Внезапно в сознании Воронцова промелькнула мысль: «Постой, как он её назвал? Элизабет Джонсон! Но ведь на такое имя и фамилию у Адольфа Нагеля был заготовлен паспорт для Русы. Под этим именем молодой да ранний экс-оберштурмбанфюрер, сбежавший со службы в штатском костюме, собирался вывезти её в Южную Америку в мае 1945 года? Да, именно Элизабет Джонсон! Неужели обычное совпадение? Конечно же», – остыл Воронцов, – «и имя и фамилия весьма распространённые и в Англии, и в Америке. Впрочем…» 
– Расскажите, генерал, как выглядела эта американка, на которую мне не удалось взглянуть в вечерних теленовостях? Неужели она так красива? – не удержался? спросил Воронцов.
– Голубоглазая блондинка не старше тридцати пяти. Довольно высокая, стройная и по-видимому бездетная. Вдова. В прошлом англичанка, перебравшаяся в Америку после войны. По её словам покойный муж оставил ей немалое состояние. Очень красива, этого я не могу передать, её надо увидеть, – вздохнул Ричардсон. Вспоминаю мою индийскую подругу Лату, которую мечтал видеть своей женой, и нахожу, что эти две казалось бы разные женщины – индианка и северянка чем-то похожи, словно одна порода!
– Ну вы и сказали, мистер Ричардсон. Порода! – попытался было возразить Воронцов, а у самого перед глазами возник образ Русы. Сравнение, сделанное генералом, неожиданно повторило его собственное ощущение схожести образов Латы и удивительной девочки Русы, которая спасла ему жизнь, с трудом дозвонившись из лежавшего в руинах Гамбурга в такой же разрушенный Киль в последний апрельский день сорок пятого года. Случилось это менее чем за день до того, как он с семьёй Хорста Вустрова и с отвратительным Адольфом Нагелем в придачу отправился на субмарине капитана 3-го ранга Шварца в Южную Америку, а оттуда в Индию к Лате. Тот телефонный звонок предотвратил арест хирурга Военно-морского госпиталя Сергея Алексеевича Воронцова озверевшими гестаповцами лишь на том основании, что тот русский… 
– Надейтесь, мистер Ричардсон. Вернётся ваша Элизабет, – продолжая думать о своём, обнадёжил генерала Воронцов, собираясь попрощаться с ним и уйти.
– Вряд ли, мистер Смит, – понизил голос Ричардсон и сделал паузу. Храп спящего полковника наполнил палату. – Вот ведь какое дело. В ресторане я и Элизабет познакомились с двумя американцами – Нильсеном и Балтимором. Первый, похоже сотрудник CIA, а второй – журналист или что-то в этом роде.
После исчезновения Элизабет я растерялся и вернулся в отель, надеясь, что она всё-таки там. В отеле столкнулся с этими господами. Они меня поджидали. Так вот, Балтимор утверждает и небезосновательно, что видел миссис Джонсон и знаете где?
– Где же? – спросил заинтригованный Воронцов, возбуждение которого странным образом нарастало.
– В Москве, вместе с семьёй – мужем и детьми. Вот где! И знаете, оба высказали предположение, что Элизабет агент русского КГБ! Представляете себе что это такое? – возмутился генерал.
– В Москве! – едва не вскричал Воронцов, а в голове роились просто сумасшедшие мысли: «неужели она! Но почему здесь и опять под фатальным именем Элизабет!».
– Что с вами, мистер Смит! – заметил Ричардсон резкие перемены в лице лечащего врача.
– Нет, нет, ничего! Прихватило сердце, – солгал растерянный Воронцов, не зная что ответить, – и машинально, словно в оправдание добавил: – накопилась усталость. Годы, мистер Ричардсон, годы. Простите меня, я должен побыть наедине…
 
6.
– Кто там? – послышался заспанный старческий голос из-за массивной двери, обитой искусственной кожей.
– Герр Боровски, моё имя Эльза. Я знакомая мистера Смита. Откройте пожалуйста! Это очень важно для мистера Смита! – Растрёпанная, в распахнутом настежь пальто, лишившемся половины пуговиц, Руса тяжело дышала, зажимая рукой ссадину на виске из которой сочилась кровь. Словом, вид у неё был не слишком подходящий для ранних визитов, да ещё к практически незнакомым людям. Впрочем, она видела их однажды и случилось это более двадцати лет назад. Если и признают, то не сразу.
В таком виде в ней было непросто узнать элегантную миссис Элизабет Джонсон, так она изменилась со вчерашнего вечера.
«Вот бы удивился генерал Ричардсон!» – мелькнула в голове и тут же забылась нелепая мысль.
Вместо дорогой норковой шубки на ней было обычное демисезонное пальто, а голова, несмотря на холодную для этих мест погоду – чуть ниже нуля градусов, не покрыта – дешёвая шляпка, купленная накануне вместе с пальто, осталась в руках полицейских, которые наверняка вызвали подкрепление со служебно-розыскной собакой, способной взять след, понюхав эту самую распроклятую шляпку…   
Свою прежнюю одежду, кроме белья, Руса оставила в доме Гофмана, который покинула в четыре часа утра, а машину оставила в перелеске на полпути от Любека до Киля. Вернувшись к автобану, Руса добралась до города на попутной машине, рискуя попасть в какую-нибудь неприятную историю. К счастью за рулём грузовика оказался пожилой и порядочный мужчина, ограничившийся комплиментом в адрес красивой смелой спутницы, путешествовавшей ночью, и больше ни о чём не расспрашивал. Однако в городе её ждали новые неприятности. Словом, удача на этот раз ей не сопутствовала…
– Почему так рано, фрау Эльза? Ещё совсем темно, нет и семи часов? – Спросил не до конца проснувшийся герр Боровски, голос которого Руса вспомнила, несмотря на прошедшие двадцать, даже двадцать один год.
– Герр Смит ничего нам о вас не говорил. Сегодня воскресенье и мы ожидаем его к полудню. Кто вы ему, фрау?
– Я же сказала, герр Боровски, знакомая Сержа Воронцова, – немного отдышавшись, тихо, так чтобы не дай бог не услышали соседи, повторила Руса.
– Как, вы знаете его настоящее имя? – удивился Боровски.
– Знаю! Откройте, наконец, дверь! – не выдержала Руса. – Я пришла одна и у нас очень мало времени! – едва не простонала она.
Лязгнул засов, которым Боровски закрывались изнури, и дверь отворилась.
– Входите, фрау. Простите за мой вид, я прямо с постели, – извинился за свою измятую пижаму герр Боровски, пытаясь получше разглядеть нежданную визитёршу, которая знакома с герром Воронцова.
– Не за что! – ответила Руса, продолжавшая пребывать в состоянии крайнего нервного перевозбуждения. – Я выгляжу не лучше! 
Отца Хельги Иоганна Боровски она узнала без труда, несмотря что со дня их единственной встречи прошло столько лет. Боровски и тогда был уже не молод, а старики меняются не слишком заметно.
– Снимайте пальто, фрау. На улице холодно? – спросил хозяин. – Что с вами? – увидев кровь на пальцах женщины, заволновался Боровски.
– Пустяки, обычная ссадина. Если у вас найдётся йод и пластырь, то буду весьма признательна. А на улице холодно, – ответила Руса, входя в крохотную прихожую.
– Иоганн, кто там? – послышался из маленькой спальной комнаты голос фрау Бригитты.
– Молодая особа по имени Эльза. Она хорошо знает мистера Смита. Пришла сообщить нам что-то важное для Сержа, – ответил супруге Иоганн и отправился переодеваться и искать йод и пластырь в другую комнату, немногим побольше, которую можно было считать гостиной в небольшой квартирке одиноких стариков, потерявших восемнадцать лет назад единственную дочь.

*
Разыскивая ранним зимним утром дом супругов Боровски в плохо освещённом жилом квартале, расположенном в старой части города по адресу, данному ей Шарлотой, Руса обращала внимание на здания преимущественно в три – четыре этажа постройки XVII – XVIII веков, которые своим видом напомнили ей дом в Гамбурге, где она жила зимой – весной сорок пятого года. Квартиры в таких старых домах, восстановленных после войны, были тесными и неуютными. В таких домах доживали свой век старики, а люди моложе и состоятельнее предпочитали новостройки с просторными квартирами, горячим водоснабжением и центральным отоплением.    
В воскресный день накануне Рождества, когда дни укорачиваются до минимума, да ещё в половине седьмого утра, на улочках было пустынно. До Кютершрассе, где находился дом Боровски, оставалось совсем немного, когда случилось крайне неприятное происшествие, имевшее тяжёлые последствия.
Внезапно затарахтел мотор и из маленького переулка выскочил полицейский мотоцикл с двумя полисменами. Инстинктивно и непродуманно, попав под свет фары, Руса заметалась, пытаясь укрыться в тёмном углу, однако этого у неё не получилось. Задумалась, переживая скорую встречу с Воронцовым и потеряла на время бдительность.
– Halt!  – резанула ухо команда полицейского, направившего мотоцикл в сторону переулка, перекрывая путь для отступления подозрительной женщине, пытавшейся избежать встречи со стражами правопорядка.
Полицейские прижали Русу к парадным дверям дома, в котором она попыталась укрыться, но двери, как на грех, оказались запертыми.
– О-о-о! – осветив фонариком красивое лицо женщины и оценив её фигуру, заключил старший офицер полицейского наряда. – Почему прячетесь? Проститутка? Предъявите документы! – потребовал полицейский, хватая Русу за руку. – А ну-ка, Курт, посмотри что у неё в сумочке! – приказал младшему наряда офицер полиции.
Полицейский вырвал сумочку из рук Русы, раскрыл её, осветил содержимое фонариком и достал американский паспорт на имя Элизабет Джонсон.
– Посмотри, Людвиг, американский! – удивился полицейский, раскрывая паспорт. – Ваш?
Руса не ответила, лихорадочно обдумывая как ей выбраться из этой неожиданной ситуации: «заберут в отделение, а там выяснится, что некая Элизабет Джонсон в розыске? Эти Нильсен и Балтимор, за личиной которого скрывается военный преступник Мяаге, могли заявить на неё в полицию и вероятно уже это сделали. Как же быть?»   
– Похожа, – разглядев фото на паспорте и сравнив с лицом задержанной, заключил полицейский. – Красивая фрау, ничего не скажешь. В самом соку! Правда, Курт? – ухмыльнулся офицер и попытался пошутить, наблюдая за выражение лица задержанной женщины: – Вы к нам, фрау Джонсон, прямо по адресу! Кстати, машина ваша обнаружена. Видите, как хорошо работает немецкая полиция! Или американская лучше? Пытались изменить внешность, перекрасили волосы? На фотографии в паспорте вы блондинка.
– Курт, сажай её в кабину, а сам садись сзади. Доставим в комендатуру, там разберёмся, что это за птичка!
Младший наряда, которого офицер называл Куртом, отстегнул от пояса наручники и привычно, как это делал множество раз, собирался надеть стальные браслеты на руки женщины. Офицер тем временем заводил мотор.
Всё произошло мгновенно. Полицейский, пытавшийся надеть на руки женщины наручники, вскрикнул от боли в вывернутой руке, которую женщина умело заломила применив приём из борьбы под названием Самбо , о которой полицейские практически ничего не знали и не могли противостоять неизвестным им жёстким, болевым приёмам.
Стальные наручники оказались в руках женщины. Используя их в качестве кастета, Руса нанесла два молниеносных и сильных удара по головам полицейских, и, не дожидаясь пока они опомнятся от шока, скрылась в тёмном переулке.
Через несколько минут, задыхаясь от бега и нервного возбуждения, она уже поднималась по узкой полутёмной лестнице на второй этаж старого кирпичного здания на Кютерштрассе, где жили супруги Боровски.

*
– Проходите в гостиную, фрау, – пригласил Русу Иоганн, переодетый в серые шерстяные брюки и вязаный пуловер. – С вечера я хорошо протопил печь отличным антрацитом, который добывают на шахтах Рура  и она ещё не остыла. Сейчас поднимется Бриги – так Иоганн называл жену, и вы расскажите, что привело вас к нам. А пока – вот йод и стерильный пластырь. Вам помочь?
– В доме есть телефон? – спросила Руса.
– Конечно есть, – с гордостью в голосе ответил хозяин.
– У нас очень мало времени, герр Боровски. Пластырь потом! Мне надо срочно позвонить Сержу Воронцову, пока он дома, предупредить!
– О чём предупредить? – поинтересовалась подошедшая Бригитта в мягких домашних туфлях и тёплом халате. – Простите, не знаю вашей фамилии. О чём предупредить герра Воронцова, раз уж вы знаете его подлинное имя? – Фрау Боровски внимательно рассматривала лицо Русы.
– Mein Gott! – ахнула пожилая фрау и всплеснула руками. – Я узнала вас! Вы та самая фрейлен Росита, которая гостила в доме Вустров в рождественские и новогодние праздники! Когда же это было, вспоминала фрау, обняв и расцеловав Русу. Из больших светлых глаз семидесятилетней, однако всё ещё видной и даже красивой, несмотря на почтенный возраст, дамы покатились слёзы. – Прошло столько лет! Вы стали взрослой женщиной и по-прежнему очень красивы. Только ваши роскошные волосы были длинными и светлыми. Жаль, что вы их обрезали и окрасили.
«Вот ведь, сразу заметила что не так!» – подумала Руса и поцеловала в щёчки фрау Боровски, уловив при этом понравившийся ей  запах стойких вечерних духов:  «Молодец, следит за собой!»    
– Вы не ошиблись, фрау Бригитта, это действительно я. Зовите меня как прежде Роситой, – через силу улыбнулась старикам Руса, и, увидев на комоде телефонный аппарат, немедленно подняла трубку.
– Дайте же мне телефон Воронцова! – потребовала она.
– Иоганн достал из ящичка бумажку и, надев очки, диктовал номер по цифрам, Руса набирала. Вот и последняя цифра, а за ней длинные гудки. Пока Руса набирала номер, не на шутку встревоженная фрау Боровски промокнула кровь на её виске, смазала йодом и заклеила ранку пластырем, потом смазала йодом ссадины на костяшках пальцев правой руки, оставшиеся от стальных наручников, которые Руса использовала в качестве кастета в борьбе с полицейскими.   
«Около семи утра, но всё же – дома ли он?» – Русу охватило сильное волнение, совсем как тогда – в последний день апреля сорок пятого года, когда она звонила Воронцову из гаштета, устроенного в подвале частично разрушенного дома в центральной части Гамбурга. В тот день она звонила в Киль, чтобы предупредить Сергея об опасности. И вот, спустя двенадцать с лишним лет – то же самое!
Воронцову опять угрожает опасность. Только сейчас нет авианалётов, нет руин и она звонит не в Киль, а из Киля и не из гаштета, где гремит оглушительная и нелепая танцевальная музыка, под которую и сами по себе справляют поминки пьяные эсэсовцы с такими же пьяными и размалёванными девицами, а из маленькой тихой квартирки четы Боровски – родителей Хельги – бывшей жены Воронцова. Хельга утонула в океане после торпедной атаки германской субмарины на британский лайнер «Атения», оставив Воронцова вдовцом…    
– У телефона Смит, – Руса наконец услышала до боли знакомый, совершенно не изменившийся голос человека, которого продолжала любить несмотря ни на что и так же ни на что не надеясь. – Что случилось? Привезли пострадавшего? – спрашивал Воронцов, очевидно решив, что ему звонят из госпиталя. 
– Доброе утро, Серёжа, – потеряв на мгновение контроль над собой, Руса поздоровалась с Воронцовым на русском языке – языке на котором думала.
– Руса! – узнал её измученный бессонный ночью Воронцов. После вечернего разговора с генералом Ричардсоном, которого ему послало не иначе как само Провидение, задумавшее поиграть на чувствах двух немолодых, битых жизнью мужчин, знавших и любивших одну пропавшую женщину и знакомых с другой женщиной, волнующей их обоих и находящейся где-то рядом, он ждал этой встречи каждую минуту. Промучался всю ночь, пребывая в мучительно-приятных воспоминаниях. В ночном мраке замкнутого пространства комнаты в памяти, словно перед глазами, проплывали яркие, безвозвратно ушедшие в прошлое, волшебные картины.
Первая встреча с хрупкой девочкой загадочного происхождения, вывезенной студенческим товарищем Генрихом Браухичем из долины Нила близ границы Египта и Судана…
Плавание на лайнере «Палестина» из Хайфы в Триест, когда Руса знакомилась с окружавшим её Большим Миром… 
Рождество в замке Вустров в конце тридцать шестого года. Вечер, снег, катание с горки на санках. Робкий, нечаянный поцелуй, так и оставшийся единственным. Ночной бал с танцами, на котором Руса была избрана королевой бала. Новый год, приезд Хельги с родителями и нелепая, не принёсшая счастья помолвка, стоившая стольких мук для влюблённой в него юной девушки Русы, которая, казалось что навсегда, исчезла из его жизни…
Раннее утро последнего апрельского дня сорок пятого года. Телефонный звонок, сохранивший ему жизнь, и неизгладимые из памяти слова:
«Немедленно уходи, скройся! Тебя ищут! Обязательно найди Лату и будь счастлив! Мой муж лётчик, у меня растёт сын! Всё, удачи!»
Казалось, что это всё…
– Алло, Серёжа! Что с тобой? Почему ты молчишь?
– Руса, где ты? Скажи! Я немедленно приеду! – опомнился Воронцов.
– Я в Киле у Боровски. Ни в коем случае не приезжай! Не теряй времени! Немедленно уходи. Тебе угрожает смертельная опасность! Запомни адрес… – Руса продиктовала, а затем повторила адрес Гофмана, рискуя, что их могут подслушать. К счастью этого не случилось. У спецслужб, перегруженных борьбой с русскими агентами, их пособниками и инакомыслящими, не было оснований и тем более ресурсов для прослушивания телефонных разговоров  пожилой четы Боровски и одинокого немолодого хирурга.
– Запомнил? Повтори! – потребовала Руса.
Воронцов повторил.
– Правильно, Серёжа. Укройся, Там тебя ждёт старый товарищ, он всё объяснит. Кто? Узнаешь, Серёжа. Я не прощаюсь. Оттуда ни шагу! Обязательно дождись меня! Хотела вместе с тобой, да видно не судьба… – Руса едва сдерживала слёзы.
На лестнице за входной дверью послышался топот ног полицейских и лай собаки.
«Выследили!» – вздрогнула Руса. – Всё, Серёжа, обязательно сделай всё как я сказала, ты меня понял?
– Да, но? – попытался возразить Воронцов.
В дверь стучали, одновременно надрывался звонок.
– Никаких но, для тебя это очень и очень опасно! Обязательно дождись меня. И ещё, вспоминай Любляну. Тебе привет от Анны! Всё, немедленно уходи! – Руса положила трубку, и окинула взглядом потрясённых фрау и герра Боровски. Несмотря на то, что Руса говорила по-русски, они поняли главное – Воронцову угрожает смертельная опасность.
– Дайте записку! – потребовала Руса, вырвав из рук Иоганна бумажку с телефоном мистера Смита. – Забудьте о нём и не в коем случае не говорите, что я звонила от вас, просто укрылась от преследования! Открывайте дверь, пока её не сломали.
Руса прошла к печке, сооружённой в стене для обогрева сразу двух комнат и выложенной изразцами, открыла чугунную дверцу и бросила бумажку с телефоном Воронцова, который старики вряд ли помнили наизусть, на ещё не остывшие, тлевшие угли от прогоревшего антрацита, добытого на шахтах Рура.
«Неужели это провал?» – наблюдая, как вспыхнул листок бумаги с телефоном, подумала она.





























Часть III
ЗА ТРИДЕВЯТЬ ЗЕМЕЛЬ

«Тот, кто не убивает нас,
делает нас сильнее»
               
  Фридрих Ницше, немецкий философ.





Глава 9. В контейнере

«Есть в России святые места,
Если друг тебя в горе кинет,
Если вдруг на душе пустота,
Ты пойди, приложись к святыне…»
Юлия Друнина, русская поэтесса.

1.
В половине восьмого утра Руса оказалась не в полицейском участке, что было бы не самым худшим вариантом в событиях, развивающихся столь стремительно, а в подвале какого-то особняка на морском побережье, куда её привезли в крытом фургоне в наручниках и с завязанными глазами. Она слышала шум волн. Помимо прочего её усыпили хлороформом, и большую часть пути арестованная пребывала в бессознательно состоянии.
Мысленно Руса представила себе несчастных стариков Боровски, переживших неожиданный налёт полиции на свою квартиру и арест женщины, которая только что разговаривала по телефону с Воронцовым. Возможно, их и сейчас допрашивают, что небезопасно для пожилых людей со слабым здоровьем. Жаль их, не довели бы до инфаркта…
«Неужели это бункер ЦРУ, в котором меня подвергнут предварительным допросам?» – подумала Руса. К счастью, думать ей пока не запретили.
«Что они могут мне предъявить?» – размышляла она: «Американский паспорт на имя Элизабет Джонсон – подлинный, а найти эту реально существующую даму будет весьма непросто».
Калюжный как-то обмолвился, что американка, под именем которой Руса появилась в Западной Германии, весьма независимая дама и, похоронив мужа-миллионера, находится в настоящее время где-то в Тибете, изучает восточную медицину или что-то в этом роде. Тибет теперь полностью контролируется китайскими властями , которые из-за конфликта с Тайванем  особенно нетерпимы к американцам, жёстко пресекая всякую деятельность на своей территории не только агентов ЦРУ, но и любых, даже благотворительных организаций. Впрочем, из всех международных и тем более благотворительных организаций, зарегистрированных в США, так или иначе «торчат уши ЦРУ».
Детально проанализировать ситуацию, в которой она оказалась, Руса так и не успела. Загремел железный засов и в бункер или камеру, совершенно не важно как называется это неуютное помещение с шестью бетонными поверхностями – стены, пол и потолок, вошли пятеро мужчин и пожилая женщина. Это была фрау Берта Рудель. Взгляд её холодных серых глаз так и сверлил пленницу, с рук которой которой не сняли наручников.
Что касалось мужчин, то двое из них были ей хорошо знакомы. Безрукий господин с изуродованной шрамом левой половиной лица – это, конечно же, бывший легионер эстонских «Ваффен-СС» Алекс Мяаге, скрывающийся от заслуженного наказания под личиной американского журналиста Арнольда Балтимора. По совместительству Балтимор, разумеется, агент ЦРУ, как и его старший товарищ, мистер Нильсен. В нём сразу видно большого профессионала по части разведки.
Впрочем, и этот пожилой, но ещё крепкий и красивый мужчина в добротном штатском костюме серого цвета и белой сорочке без галстука ей тоже известен – профессиональная память на лица…
«Извините, что сразу не признала вас, герр Нагель», – едва не высказала своих мыслей вслух, узнав в этом человеке бывшего группенфюрера СС Густава Нагеля – отца Адольфа, которого видела один лишь раз в конце марта 1945 года, когда молодой Нагель возил её на виллу под Берлин, чтобы познакомить свою невесту с родителями.
С тех пор старший Нагель изменился незначительно и практически не постарел, оставаясь в свои шестьдесят с лишним лет всё ещё крепким и видным мужчиной. Ещё при первой встрече Руса заметила, что Адольф был похож на мать и заметно уступал отцу по «всем параметрам».
Двое других мужчин были ей не знакомы. Тот, которого фрау Берта держала под руку, был в штатском костюме и по возрасту самым старшим в этой пёстрой компании, пришедшей посмотреть на пленницу.
«Не кавалер ли тёти Берты, давно оплакавшей своего Отто Руделя, оставшегося защищать Витбург от советских танков и сложившего голову в неравном бою?» – подумала Руса и невольно усмехнулась в ответном взгляде фрау Берте.   
Пятым посетителем бункера был так же незнакомый ей мужчине в форме старшего офицера полиции. Он внимательно осмотрел свой трофей и обратился к Густаву Нагелю, которого назвал совершенно другим именем:
– Охота успешно завершена, герр Мендоса. Вот ваша добыча, – офицер полиции указал пальцем на Русу, –  за которую полагаются премиальные. Не молодая, однако, чертовски «хорошенькая кошечка»! – не скрывал своего восхищения полицейский. – Нет, пожалуй даже «тигрица»! – вовремя спохватился, прикидывая сумму премиальных, которые ожидал от заказчика, носившего теперь испанскую фамилию Мендоса. – Разбила наручниками головы моим ребятам. Действовала профессионально, как кастетом. В горячке они преследовали её, однако теперь оба в госпитале, где им зашивают раны. У самой лишь ободраны пальцы, да ссадина на виске. Ей богу, запачканная кровью она возбуждает ещё больше! Если вдруг передумаете, я возьму её к себе, –  ухмыльнулся офицер, рассматривая Русу наглыми рыжими прусскими глазами, цветом напоминавшими тараканов – всё тех же пруссаков, заполонивших Европу поле войны. 
– Твои парни, Вильгельм, сработали чётко. Не забудь наградить их премиальными и побеспокойся о том, чтобы они не распускали языки по поводу этой американки. Её не было, ты понял меня? – нарочито на «ты», как босс, знающий себе цену, объяснял ситуацию офицеру полиции герр Нагель, имевший паспорт на имя сеньора Мендосы. – И об этих стариках Боровски не забывай. Заткни им рты, чтобы не болтали лишнего и прекратили писать в Восточную Германию своей родственнице. Тогда будет полный порядок, как говорят наши друзья американцы:  «All right!». А премиальные поступят на твой банковский счёт. Не обижу.
– Благодарю вас, герр Мендоса, вы всегда отличались щедростью. Готов выполнить любое ваше поручение. Всё, что в моих силах! – не скрывая чувства глубокой преданности щедрому покровителю, который в августе сорок пятого года с помощью своих новых американских друзей  вытащил бывшего гауптштурмфюрера из лагеря немецких военнопленных на территории Восточной Германии.      
«Фамилия испанская. По-видимому, проживает в Аргентине, куда меня хотел увезти Адольф, а в Германии бывает часто, однако не хочет светиться под настоящей фамилией», –  подумала Руса, с неприязнью посмотрев на старшего Нагеля.
– Как смотрит! – усмехнулся Нагель. – Эту фрау, – с видом победителя он посмотрел на Русу, – я забираю с собой.
– Не мешало бы её допросить, – заметил Нильсен. – Вне сомнений, она агент КГБ. Полагаю, нам следует выяснить, что эта дама, засланная в Германию под именем Элизабет Джонсон, здесь делает? Зачем ей понадобился британский генерал Ричардсон? Кстати, леди Элизабет, стану вас так называть из уважения к вашей стойкости и красоте, хотите узнать, что приключилось с сэром Ричардсоном после вашего исчезновения?
Руса молчала, хотя судьба Ричардсона – генерала враждебной армии, однако человека порядочного, была ей не безразлична. Ей было жаль Джорджа. Рассчитывая встретиться с Воронцовым, она пока не знала – стоит ли ему рассказать о генерале, который был знаком с Латой и жил с ней в течение полугода, как с женой?
– Молчание – знак согласия, – не дождавшись ответа, решил Нильсен. – Сэр Ричардсон врезался на своей машине в дерево и повредил голову. Впрочем, вначале он её потерял из-за вас и помчался очертя голову в сторону Мюнхена. Правда уехал недалеко. Браво, леди Джонсон! Генерал ради вас был готов на всё и вполне мог бы выдать какие-то военные тайны. Но ведь вы здесь не ради секретов Рейнской армии. Неправда ли?
Опять молчите. Жаль. Попади вы в руки дознавателей из ЦРУ – всё бы выложили, поверьте мне. У нас есть много способов заставить говорить любого, в том числе и весьма болезненных. Что с вами сделает сеньор Мендоса, я не знаю, но думаю, что вам повезло ещё меньше. В конце концов, вас мы могли бы обменять на кого-либо из наших разведчиков, схваченных в СССР или странах Восточной Европы, а вот сеньор Мендоса в такие игры не играет.
Неужели так и не назовёте своего настоящего имени. Вот виновник вашего разоблачения господин Балтимор, видевший вас в Москве вместе с семьёй и сфотографировавший, зачарованный вашей красотой. Правда эти фотографии пропали уже через несколько часов после нашей встречи в ресторане отеля. Чётко сработано! Жаль, что мы не узнаем тех агентов, которые с вами на связи. Но лично вы уже ничем не сможете нам навредить, – закончил Нильсен свой безответный монолог, предоставив право высказаться в адрес пленницы своему коллеге Балтимору.
– Леди Джонсон, примите мои сочувствия или соболезнования, как хотите, – едва склонил голову Балтимор-Мяаге, мысленно пытаясь сравнить двух русских красавиц, которых он знал: эту женщину и Ольгу, сердце по которой продолжало ныть все эти годы и очевидно это навсегда. Что может быть болезненнее неразделённой любви?
«Боже мой, да ведь они удивительно похожи!» – изумился неожиданному сравнению, Мяаге. «Правы те знающие люди, которые утверждают, что самые красивые женщины одного народа удивительно похожи друг на друга – первозданная природная красота! Все изъяны в лицах уже вторичны»…   
– Весной или летом следующего года мне предстоит командировка в СССР, которая начнётся в Москве. Если желаете, могу передать вашим родным записку или на словах, –  предложил Мяаге. Если я правильно понял, фотографируя вас, вы были с семьёй. У вас красивый муж и замечательные дети, особенно дочь – вылитая мама! Вам не жаль их потерять? Простите, – поправился Мяаге, – Не жаль, что они навсегда потеряю вас?
Терпеливо молчавшая, стойко переносившая издевательства и душевные муки, Руса едва не взорвалась, однако усилием воли сдержалась и вместо гневных слов на английском и проклятий в адрес своих мучителей, простонала, опустив голову, так чтобы мучители не видели предательского блеска в её глазах – от бессилия выступили слёзы. Она не могла себе простить, что так нелепо оказалась в капкане.
«Прощай, Серёжа! Прости меня… Нет!» –  беря себя в руки, опомнилась Руса. – Жди меня, Серёжа! Чтобы не случилось, я обязательно, обязательно тебя найду! – едва слышно прошептала она и ушла в себя вместе с древней, идущей от сердца молитвой, которая должна была придать ей стойкости…   
– Смотрите господа, она что-то шепчет! – заметил Мяаге.
– Довольно, мистер, забыл вашу фамилию – хмуро посмотрел на безрукого американца сеньор Мендоса, он же Густав Нагель бывший группенфюрер СС и отец Адольфа.
– Балтимор, напомнил безрукий американец и дважды сфотографировал пленницу со вспышкой, привычно обходясь одной рукой. Фотоаппарат висел у него на шее.
– Довольно, мистер Балтимор. Она не хочет с нами разговаривать. Похоже она шепчет молитву, – остановил американца сеньор Мендоса, который здесь был главным и даже Нильсен не решил ему перечить и качать права ЦРУ на обладание захваченным «трофеем».
«Жаль, что охота на эту русскую красавицу закончилась так быстро», – подумал Нильсен:  «Жаль, что пропадёт такая красота…»
– Не церемонься с ней, Густав! – Вставила своё слово фрау Берта. – Пусть помучается, вспомнит как погубила Ади! – Бессильная что-либо сделать, сентиментальная фрау Рудель с совершенно расшатанными нервами, расплакалась, заливая обильными слезами костюм герра Берга, которому нечего было сказать. Достав из кармана платочек, он принялся вытирать ей глаза и успокаивать в меру своих способностей, а о русской пленнице, к которой тоже не питал жалости, подумал: «пусть помучается…» 

2.
Воронцов был потрясён утренним телефонным разговором, заставшим его врасплох. С ним говорила Руса…
После вечерней исповеди генерала Ричардсона, он только и думал о ней, уверовав в том, что это именно она. Пытался себе представить, как, где, когда и при каких обстоятельствах произойдёт эта необходимая для него как воздух встреча, грезил грядущей встречей с этой удивительно женщиной загадочного происхождения, которая обрела свою новую родину в СССР – его, Воронцова, Россию. И вот, ожидания не обману его…
«Да что же это происходит?» – мучался Воронцов: «Как она оказалась здесь? Зачем? Передала привет от Анны? Ну конечно же от Анны Скворцовой, с которой неожиданно, а быть может и нет, он встретился в Любляне! Как Руса оказалась у Боровски? Откуда она узнала их адрес? Какая опасность угрожает ему? Какую роль в её появлении сыграл британский генерал Ричардсон, с которым довелось познакомиться лично и при этом привести в порядок его разбитую в аварии голову. Наконец, кто такой его старый товарищ, который ждёт Воронцова в небольшой деревне под Любеком?» – мучался Воронцов в поисках куда-то запропастившейся авторучки чтобы записать адрес пока неизвестного «старого товарища». Наконец нашёл, записал на клочке бумаги, машинально сунул в карман брюк и стал собираться в дорогу, решив взять с собой только самые необходимые вещи, так чтобы уместились в одном небольшом чемодане, с которым ездил осенью в Югославию.
«Неужели вот так, не попрощавшись даже с заведующим хирургическим отделением, он всё бросит и как в последний апрельский день сорок пятого года интуитивно помчится прочь из полуразрушенного Киля в сторону аэродрома?» – подумалось Воронцову.
До Любека решил добираться на автобусе, так безопаснее, а машину оставить. Кто знает, может быть всё уляжется и тогда можно будет её забрать.
«Да что же уляжется?» – продолжал Воронцов размышлять над положением, в котором оказался: «Какая смертельная опасность угрожает мне? Неужели те документы, которые он отправил через Анну Скворцову в Москву таят в себе такую опасность? Ах, да! Ознакомившись с ними руководители КГБ, который на Западе представляют не иначе как «кровавым и беспощадным монстром», отдадут приказ захватить этого Р. Смита, каковым я представился Анне, и иметь его под рукой. Что значит под рукой? Ну конечно же в заключении, учитывая участие в войне на стороне Германии, а значит врага…»
– Доброе утро, мистер Смит! Поздоровался с ним знакомый охранник на выходе с охраняемой территории госпиталя. – Куда направляетесь в такую рань, да ещё пешком?
– Привет, Майкл! Машина не исправна. Собираюсь навестить знакомых в Киле и провести с ними день, – солгал на этот раз Воронцов, приветливо улыбнулся хорошему английскому парню и бодро зашагал к автобусной остановке, до которой было метров триста. Охранник покосился на его чемодан, возможно подумал, что «на один день в гости с чемоданом не ходят», но промолчал, раззевался после бессонной ночи, с нетерпением ожидая смены и отдыха.
К одиннадцати часам на трёх автобусах с двумя пересадками Воронцову, наконец, удалось добраться до деревни Кукендорф, где по словам Русы проживает его «старый товарищ». Здесь Воронцова застиг сильный снегопад. Крупные, набухшие хлопья снега в момент покрыли землю, крыши домов, вечнозелёные ели и туи, высаженные вдоль единственной улицы, и одинокого путника, оказавшегося под открытым небом в такую непогоду.
В аккуратных немецких деревнях, которые немногим, разве что статусом, отличаются от маленьких городков, на всех домах номера, но прочитать что на них из-за плотного снега практически не возможно и Воронцов шёл по деревенской улочке наугад. Внезапно его окликнул хозяин одного из домов, вышедший на крыльцо.
– Herr Smitt? Sind sie das?
– Jch!  – ответил Воронцов. – Wer ist hier?
– Guenter Goffman , – назвался хозяин типичного деревенского дома под черепичной крышей, построенного лет сто назад из добротного кирпича, которым исстари славилась Германия. – Вам сюда, герр Смит. Заходите. – Узнав гостя, перешёл на русский язык невысокий, заметно прихрамывающий мужчина в стёганой безрукавке и шляпе, и поспешил к калитке навстречу старому знакомому, которого высматривал с раннего утра. – Вы один? – с явным сожаление спросил хозяин дома, видевший, что гость и в самом деле пришёл один.
– Один, – подтвердил Воронцов, входя вслед за хозяином в небольшой дворик, в котором росла пушистая голубая ель и из-под свежего снега торчали последние бутоны алых роз. Он узнал хозяина дома, которого Руса заочно представила «старым товарищем».
– Ну здравствуйте, герр Гофман! – протянул руку Воронцов. – Признаться, не ожидал, что встречу вас. Руса не назвала вашего имени, сказала, что меня будет ждать «старый товарищ». Вот и ломал голову до этой самой минуты, кто он «мой старый товарищ». – Гофман крепко пожал протянутую руку. – Здравствуйте, герр Воронцов. Поскорее проходите в дом. Такой снег, что в десяти шагах ничего не видно.
– Ну меня-то вы высмотрели, – грустно улыбнулся Воронцов и обнял щуплые плечи бывшего руководителя секретной экспедиции  в Советскую Арктику в 1939 году. В ответном порыве Гофман обнял Воронцова, словно были они родственниками или старинными друзьями. На крыльце под крышей Воронцов стряхнул снег с пальто и шляпы и вошёл в дом, его пропустил вперёд хозяин.
– Раздевайтесь, герр Воронцов, и простите за то, что не стану называть вас мистером Смитом. Для меня вы по-прежнему Воронцов. В доме тепло, я с утра натопил печь. До обеда ещё далеко, а пока согреемся чаем. У нас в Германии принято пить кофе. Какой не важно – довоенный бразильский натуральный или наш военный ячменный или желудёвый, но кофе. В России я привык пить чай и теперь без него не могу. У нас чай не везде можно купить, так я раз в месяц выбираюсь в Гамбург. Недавно купил хороший китайский чай. Сейчас заварим и погреемся с коньком – за встречу. Не возражаете?
– Не возражаю, я и в самом деле продрог, к тому же провёл бессонную ночь. Вчера лёг поздно, беседовал со своим больным. Британский генерал-полковник. Сильно повредил голову в автомобильной аварии. От него узнал о Русе. Вернее догадался, что американка Элизабет Джонсон, вскружившая бедную генеральскую головушку и есть Руса. Представляете, чуть умом не тронулся. Всю ночь не спал, измучился, а утром позвонила она сама, дала ваш адрес и велела немедленно ехать к вам и ждать её у вас… – Делился Воронцов своими переживаниями. Хотелось выговориться. Говорить так открыто Воронцов теперь мог. Гофман знал о Русе больше чем он сам.
– Простите, герр Воронцов, вы уже дважды назвали фрау Соколову другим именем, или мне послышалось? – перейдя на хороший русский язык, спросил Гофман. – Руса – это имя?
– Да, имя, герр Гофман, Руса – её истинное имя, с которым она пришла в наш мир. Я познакомился с ней в декабре 1936 года, но прежде чем рассказать вам о ней, хотел бы услышать вашу историю. Ведь мне о вас практически ничего не известно с октября тридцать девятого года, когда наша субмарина вернулась в Вильгельмсхафен. Вы хорошо говорите по-русски, продолжайте, очень хочется слышать русскую речь, а то я уже и думать стал на английском, а если спохвачусь, то на немецком, а родной язык стал забывать. Догадываюсь, вы были в плену и там очевидно познакомились с Русой, которая теперь носит русскую фамилию Соколова. У нас теперь много времени, вот и расскажете свою историю. Согласны?
– Да, герр Воронцов, согласен.
Гофман раскрыл заранее приготовленный фотоальбом и показал Воронцову фотографию участников секретной экспедиции 1939 года в Советскую Арктику.
– Вот с этой фотографии, которую фрау Соколова – ваша хорошая знакомая конфисковала у меня во время допроса в последний день сорок второго года близ Сталинграда, где армия фельдмаршала Паулюса попала в окружение, и началось моё знакомство с самой красивой женщиной, которую мне довелось знать.
Вот Отто Клюге, где он теперь, мне не известно. Вот вы, вот я. Вот Лич, он погиб в день моего пленения, так и остался в бронетранспортёре, подбитом русским танком в заснеженной степи. А вот Карл Земан. О  нём мне тоже ничего не известно…
Воронцов посмотрел на фотографию, которую вместе с другими у него изъяли летом 1945 года в кейптаунской тюрьме, куда поместили по обвинению в шпионаже в пользу Германии, капитулировавшей ещё весной. За неимением доказательств из тюрьмы его в конце концов отпустили, но фотографии, в том числе и ту, на которой была Руса в форме унтерштурмфюрера СС изъяли. Её Воронцову было очень жаль, так как других фотографий этой удивительной женщины, оставившей по себе неизгладимую память, у него не было. И вот, спустя двенадцать лет… Просто не верилось, что менее чем четыре часа назад он слышал её голос!
«Обещала появиться, но не сказала когда» – вспомнил Воронцов телефонный разговор, а на сердце не было покоя: «что там на другом конце провода? Не грозит ли ей самой опасность?». В том, что Руса советский разведчик, он уже не сомневался, однако не до конца представлял себе какой жёсткий прессинг испытывала на себе Руса со стороны западных контрразведок и отлично работавшей западногерманской полиции. Из разговора с британским генералом Ричардсоном Воронцов понял, что Русе грозит провал. От таких мыслей ему становилось не по себе…
– Вы о чём-то задумались, герр Воронцов? – уловив его состояние, спросил Гофман.
– Да, Гюнтер, ещё как задумался. Скажите, когда Руса обещала появиться у вас?
– Если не вместе с вами, то через некоторое время. Велела нам ждать, обещала придти. А вот сколько ждать? – Гофман пожал плечами, не решившись выразить время возможного ожидания словами. – Ждите, герр Воронцов, она обязательно придёт! Вот и её вещи, – Гофман открыл платяной шкаф, куда он убрал их. – Неправда ли красивая шубка?
– Да, да, Гюнтер. Будем ждать, – тяжело вздохнув, согласился Воронцов. – А шубка и в самом деле красивая. – Он провёл по гладкому меху рукой и словно ощутил тепло удивительной девочки Русы, одетой в старую девичьею шубку Шарлоты. Он держал Русу на руках утром рождественского дня 1936 года, когда они вместе с мамой, Вацлавом и Хорстом отправились на коляске, запряжённой парой лошадей, через буковую рощу на взморье, где под сенью огромных старых деревьев притаился маленький храм Световита…   
Воронцов вернулся к фотографии. Вспомнив о Земане, поведал Гофману о походе германской эскадры во главе с линкорами «Тирпиц» и «Адмирал Шеер» к берегам России в сентябре 1941 года с намерениями принять капитуляцию кораблей советского Балтийского флота после взятия Ленинграда с суши солдатами Вермахта.
– Мы были с Земаном на линкоре «Адмирал Шеер». После неудачного похода я остался в Киле, а Земан ушёл следующим летом на линкоре в Советскую Арктику, уже в рейд по глубоким тылам русских, и больше мы с Карлом не встречались.      

3.
К полудню третьего дня похода, Вторая колонна, ведомая Рамом, вышла к берегам Дона. Позади остались руины укреплений и городов, в которых частями арьергарда завершалась зачистка местности от разрозненных групп противника.
С наблюдательного пункта своего вездехода Рам рассматривал ровную, как стол, пустынную местность за широкой балкой, в центре которой, обрамленная кустами ракит протекала небольшая речушка – это всё, что осталось от некогда многоводного Дона. На правом берегу уже трудились вездеходы саперов, обезвреживая путь на север от множества мощных мин, заложенных противником.
Неутомимые вездеходы, прошедшие горами и обогнувшие морем горные теснины, успешно выдержали ожесточенный бой с вражеским флотом, и остановились на берегу священной реки, за которой начиналась страна Русья, духовная связь с которой не прерывалась на протяжении минувших тысячелетий. Черноморская соль еще не осыпалась с бронированных бортов, а харьянцы уже устремились к донской воде и, черпая ее пригоршнями, с жадностью пили. В далекие времена исхода с северных горизонтов к теплому океану их предки нарекли широкую и привольную реку, у которой долго гостили, растили скот – быков, коров и лошадей, перед походом через горы, привычным для большой реки именем Инд. А когда пошли дальше, уступив реку другим племенам и народам, имя реки стало постепенно меняться во многих наречиях и дошло до наших дней как Дон. А первородное имя реки унесли с собой арьи далеко к синему морю-океану, к новой большой и многоводной реке…
Стояла ранняя весна, но днем было уже жарко. В почве еще сохранялась влага от зимних дождей и степь, превращавшаяся в пустыню, пока зеленела и цвела алыми маками. Но уже через месяц-полтора все это весеннее благолепие увянет, обнажив высохшую почву, хранившую местами следы былых черноземов, кое-где еще не покрытых надвигавшимися песками.
По берегам Дона, по всей широте обзора, лепились останки сгоревших селений и городков. Пожарища еще не остыли и над ними клубились дымки. Все местное население бежало, освобождая харьянцев от необходимости зачисток местности. Укрыться в пустыне было негде.
Дозиметристы замерили уровень радиации на местности. Он был вполне допустим. После разгрома группировки противника в горах тактическое ядерное оружие больше не применялось.
Иберийские войска и их союзники левантийцы, отступая, оторвались от харьянских войск и, по наблюдениям из космоса, находились севернее и западнее на добрую сотню миль.
Рам снял защитный шлем и, вдохнув всей грудью душистый весенний воздух, сошел на землю, направляясь в сопровождении адъютанта к реке. Он улыбнулся, заметив бежавшую к нему Ситу. Вслед за ней едва поспевал рослый незнакомый ему светловолосый человек.
Подбежав и не стеснясь окружающих, Сита бросилась  в объятья Рама.
– Рам! Ведь это Дон! Мы дошли до него!
– Кто это с тобой? Я, кажется, догадываюсь. Сварожич? – спросил Рам.
– Русский я, Свят мое имя, а полное – Святослав. Почитаем мы Сварога – предка нашего. Пристали к вам за Араксом. Вместе воюем, – с трудом подбирая нужные слова на санскрите, представился спутник Ситы, поправляя натруженной крупной рукой со следами недавних ожогов длинные светлые, словно пряди льна, волосы и пытливо рассматривая харьянского генерала пронзительно голубыми глазами, светившимися, словно осколки неба, на потемневшем от солнца, заросшем светлой бородкой, лице со следами шрамов.
– О них я говорила тебе, Рам. Было их тридцать, ушли от иберийцев. Шестеро погибли в последнем бою…
– Приветствую тебя, сварожич. За Доном твоя страна, Русья.
– Эти места на многие сотни верст вокруг заселены ныне чужими. Моя земля много дальше, Предводитель, – Свят указал рукой на север, – там, где полноводные реки впадают в Арктический океан с островами, над которыми по сто дней кряду не заходит летнее солнце. Там под покровительством Сварога лежит Земля-Матка. Там еще жива Русь-Матушка!
Раму сварожич понравился. Держался он просто и достойно. А его назвал Предводителем. «Почти что вождь», – подумал Рам.
– Чужих здесь больше не будет, сварожич. Часть переселенцев останется здесь, и так будет дальше до самого Арктического океана. Минувшие тысячелетия разделили наши братские народы, теперь они воссоединятся на древней прародине и вместе станут терпеливо очищать землю от той скверны, что нанесли на неё безумные варвары.
Завтра, к вечеру, будет Москва… – Рам испытующе посмотрел на русского.
– Когда в шестом веке византийский полководец Велизарий  с греко-славянским войском освободил Рим, он нашел там среди всего прочего многочисленного люда всего шесть коренных римских семейств. И плакал, видя такое, седой полководец… – задумчиво молвил Свят. – Я не хотел бы этого видеть.
Сита по-новому посмотрела на Свята.
– Как он все же красив, с каким достоинством держится! Воистину Северный Орел! Верно, таким был и Великий Яруна , по следам которого тысячелетия спустя, вслед за солнцем шла к Северному океану их колонна. Кто знает, быть может, сварожич и есть одна из реинкарнаций Великого Предка! И встреча эта совсем не случайна?…
Неподалеку росло старое, изуродованное войной, чудом, выжившее миндальное дерево в бело-розовой дымке весеннего цветения. Свят снял с древа красивую ветвь и протянул её Сите.
– Вот прекрасная ветка омелы , срезанная золотым серпом …
И спустились они к Дону, обмелевшему от выпитой харьянцами воды, и пили ее шлемами, словно целебный эликсир.

4.
– Просыпайтесь, фрейлен Эльза, буду называть вас так, как называл Адольф, пока не узнаю вашего подлинного имени, – Густав Нагель трепал Русу по щекам, наблюдая как она просыпается после долгого перелёта в бессознательном состоянии из северного полушария в южное.
Ей сделали два укола с большой дозой снотворного и с морфием и поместили в опечатанный контейнер, который доставили на авиабазу НАТО. Заплатив кому надо «кругленькую сумму», контейнер без досмотра загрузили в транспортный самолёт, летевший в Техас. Там, проделав тот же испытанный приём с деньгами, контейнер перегрузили на другой самолёт и ещё через двенадцать часов вместе с прочими военными грузами своеобразная «мобильная тюремная камера» оказалась в Монтевидео, откуда до Аргентины и Буэнос-Айреса, в зелёных пригородах которого находилась вилла сеньора Мендосы, рукой подать.
Такие схемы доставки нелегальных грузов и людей из Германии в Южную Америку были отработаны до мелочей. У сеньора Мендосы, обладавшего неиссякаемыми денежными ресурсами, повсюду были свои люди, желавшие хорошо заработать.
В общей сложности пленница проспала, вернее пребывала в бессознательном положении почти двое суток.
– У вас завидное здоровье, фрейлен Эльза, – сделал ей комплимент состоятельный аргентинец по имени Хосе Мендоса, он же бывший группенфюрер СС Густав Нагель, которому через месяц исполнится шестьдесят один год – возраст ещё не предельный для здорового мужчины, от которого ещё могут рожать крепких детей молодые женщины. – Были опасения, что вы не перенесёте таких доз снотворного и морфия, – посочувствовал Русе «добрый сеньор», – однако путешествие из зимы в лето завершилось вполне благополучно. Примите мои поздравления, фрейлен Эльза!
Перед глазами просыпавшейся женщины словно туман, сквозь который просматривается расплывчатое лицо немолодого мужчины с зачёсанными назад, блестящими от бриллиантина тёмно-русыми волосами, карими глазами и модными в Латинской Америке ниточками усов. Губы мужчины шевелятся, что-то говорят. Руса узнаёт его. Это Густав Нагель, отец Адольфа. Он осторожно хлопает её по щекам холёной ладонью. На безымянном и среднем пальцах дорогие перстни с камнями…
Усилием воли, Руса прогнала остатки сна и широко раскрыла глаза, пытаясь понять где это она? В пробуждавшейся памяти застряли обрывки слов Нагеля старшего, которого она и видела лишь один раз, не рассчитывая больше увидеть, и вот на тебе.
«Вот оно в действии свойство притягивать к себе людей» – подумала Руса, теперь уже не зная, хорошо это или плохо.  «Что он там говорил о путешествии из зимы в лето? Неужели я уже в Аргентине? То, чего не сумел сделать младший Нагель, осуществил старший!» – от таких мыслей она окончательно проснулась и присела, как оказалось на роскошном диване, куда её очевидно перенесли из контейнера. Просторная комната с мягкой мебелью. Окна зашторены плотными портьерами. Сквозь небольшие щели пробивается солнечный свет. Прохладно, комфортно. Мягко, едва слышно жужжит кондиционер. Тикают напольные часы с деловито раскачивающимся жёлтым, вероятно позолоченным маятником.      
– Впрочем, вы уже далеко не фрейлен, – продолжает старший Нагель. –  Правильнее будет называть вас фрау. По словам  безрукого журналиста по фамилии Балтимор, фотографировавшего вас летом в Москве, у вас есть муж и дети. Трое детей и младшая дочь, очень похожая на вас. Это хорошо, Эльза. Если за точку отсчёта взять ваши двадцать четыре года в сорок пятом году, то сейчас вам тридцать шесть. Замечательный возраст, не правда ли? – неожиданно Нагель спохватился:
– Извините, что сразу не предложил выбрать язык общения. На каком языке предпочитаете говорить, Эльза? Продолжить на немецком? Перейти на английский? Им я владею хуже. Или, быть может, предпочитаете русский язык? В этом случае мне придётся искать переводчика, – самодовольно улыбался Нагель, словно удачливый охотник любуясь своей добычей.   
– Прекратите задавать неуместные вопросы американской гражданке, у которой вот-вот лопнем мочевой пузырь! – хлестнула Руса по самодовольной физиономии жёсткой фразой и, покачиваясь от слабости, поднялась с роскошного дивана, обивка которого была подобрана со вкусом и гармонировала и интерьером комнаты отдыха.
– Простите, Эльза. Двое суток без туалета – это слишком! – извинился Нагель и издевательская улыбка сошла с его тонких и жёстких немецких губ. – Изабель! – позвал он прислугу. – Проводите сеньору по её делам. Пусть примет ванну, переоденется во что захочет и через час будет готова к обеду!
– Да, сеньор! – пробасила и появилась в комнате высокорослая мужеподобная женщина лет сорока в коротком цветастом халате, перехваченном поясом, из-под которого выпирали ноги-тумбы в резиновых шлёпанцах, надетых на широкие ступни размером не менее сорок пятого. Большую круглую голову черноволосой Изабель венчал пучок жёстких коротких волос, перетянутых резинкой.
«Ей бы ещё боксёрские перчатки на ручищи и хоть сейчас на ринг!» – подумала Руса, окинув критическим взглядом своего конвоира в юбке, вернее в халате, и чуть не рассмеялась.
– Знакомьтесь, сеньора Эльза, это Изабель. В прошлом она была неоднократной победительницей в очень жёсткой борьбе, которая называется кетч . Выступала на рингах США. Если вы интересовались таким видом спорта или скорее шоу, как говорят американцы, то возможно помните Изабель Куэвас по прозвищу «Бешеный кулак». Так что предупреждаю вас, Эльза, не пытайтесь с ней поступить так же, как с незадачливыми полицейскими в Киле. Сгоряча Изабель может так вас отделать, что себя не узнаете. Жаль портить такую красоту. 
Если же будете послушной, то Изабель станет вашим верным телохранителем. Помимо испанского языка она немного владеет американизированным диалектом английского. Словарный запас Изабель не велик и фразы корявые с большой примесью ругательных слов, в том числе и знаменитых «русских выражений», которые разошлись по всему миру после Второй мировой войны. Так что не удивляйтесь и простите это «божье создание». Её родина Мексика, а кровь и характер ей достались от свирепых ацтеков .
«Спасибо за предупреждение!» – подумала Руса: «С такой громилой так просто не справиться. Самбо здесь не поможет». – Однако ничего не ответила Нагелю, который продолжал разговаривать с ней по-немецки, зная, что она его понимает, и последовала за грозной телохранительницей, без которой теперь не сделать и шага.
Внимательно осмотрев заметно сгорбленную фигуру Изабель с живой мускульной массой значительно превышавшей сто килограмм, и обратив внимание на её широкие шаги на полусогнутых, Руса едва не рассмеялась, не удержавшись от сравнения этого по словам Нагеля «божьего создания» с гориллой. Да именно с человекообразной обезьяной гориллой, которую довелось видеть в зоопарках.
Поймав её смешливый взгляд, Густав Нагель разволновался:
«Хороша, чертовка! Хоть и ссадина на виске, заклеенная пластырем и фаланги пальцев ободраны и ещё не зажили – это от наручников, которые она обрушила на головы полицейских! Провела двое суток в контейнере, а свежа, словно утренняя роса!» – Знал бы бывший группенфюрер СС, что покойный дед Русы, так и звал её – Раса, что значит роса, а в большой мир она вошла под именем созвучным названию страны, в которой ей доведётся жить, любить, трудиться, воевать, рожать и воспитывать детей. Имя этой страны –  Россия.
«Такая женщина кого угодно сведёт с ума! Бедный Адольф не выдержал пытки её красотой, покончил собой!» – Теперь уже грезил Густав Нагель. Следом за Адольфом ушла в иной мир Гертруда. Впрочем, её смерть он перенёс легче. Ещё при жизни жены, которая была старше его на год, Густав имел многих любовниц, но о расторжении брака в пользу очередной блондинки, желавшей окрутить и женить на себе блестящего и состоятельного эсэсовского офицера, а потом и генерала барона фон Нагеля, не могло быть и речи. Семья а Германии была священна и развод без серьёзной мотивации больно бил по карьере члена НСДАП , мечтавшего сделать карьеру в СС.
Ведя такой полускрытый образ жизни (Гертруда конечно же догадывалась о любовных похождениях мужа), Густав Нагель хорошо относился к законной супруге, ничем кроме интимных связей на стороне не обижал её, а единственного сына любил насколько был способен на такое чувство. Нелепая гибель – самоубийство Адольфа, пережившего войну и ушедшего из жизни из-за нервного стресса, вызванного неразделённой любовью, сильно подкосило старшего Нагеля, не имевшего детей от своих подруг, предпочитавших не делать глупостей до брака.

*
В роскошной ванной комнате Руса наконец осталась одна и сняла запачканное измятое платье, порванное в двух местах во время схватки с полицейскими ранним воскресным утром на промозглой зимней улочке в центре Киля.
«Надо же, в таком виде явиться к пожилой и благородной чете Боровски!» – подумала она и следом за платьем сняла бельё, представ в наготе не перед простой ванной, а небольшим бассейном, манившим тёплой водой, сдобренной приятными ароматическими добавками. Она уловила запах роз и, переступив порожек из трёх мраморных ступенек, погрузилась в воду, обратив внимание на мраморную полочку с богатым набором шампуней в ярких флаконах, выстроившихся вряд, словно бутылки в баре.
«В СССР такого разнообразия не наблюдается. Люди погружаются в обычные чугунно-эмалированные ванны или ходят в бани с кусками мыла и мочалками» – заметила Руса и тут же выступила в качестве оппонента чрезмерной роскоши: «Подумаешь, наделали шампуней в ярких пластиковых пузырьках! Да что может быть лучше здорового запаха «семейного» или «детского» мыла! Некогда советским людям делать шампуни, когда страна первой вывела на околоземную орбиту искусственный спутник и стоит на пороге космических перелётов!»
Впрочем, поскольку ни «семейного», ни «банного», ни «детского» ни «земляничного» мыла не наблюдалось, Руса выбрала по понравившемуся ей запаху шампунь розового цвета и натуральную губку, какие изготавливают из одноимённых моллюсков, собираемых водолазами на морском дне. Затем окунулась в воду, набрала в пригоршню шампуня и принялась намыливать волосы, предварительно сняв пластырь со ссадины на виске. Ранка, кажется, зажила, и следовало лишь быть осторожней, чтобы не содрать её. На пальцы Руса даже не обратила внимания – ничего страшного, заживёт.
Изабель могла наблюдать за ней через глазок, и очевидно наблюдала. Впрочем, это было не самое неприятное и тем более не самое страшное. Стыдиться наготы перед этим чудищем в женском обличье было бы выше собственного достоинства.
«А что если и старший Нагель рассматривает меня?» – Вымыв голову, Руса ещё раз осмотрелась, пытаясь понять откуда за ней мог наблюдать, так некстати и казалось бы ниоткуда возникший у неё на пути отец Адольфа, от которого непонятно чего ожидать. Впрочем, пустое занятие: «Пусть смотрит, если не стыдно…»
В ход пошла мочалка. Руса встала во весь рост, с удовольствием натирая тело пенящимся шампунем и обдумывая положение, в котором оказалась. Очень незавидное положение.
«Опять подвело свойство притягивать к себе людей. Вначале этот Балтимор-Мяаге, узнавший её, и вот теперь старший Нагель. Нильсен и Мяаге – кадровые сотрудники ЦРУ и в то же время уступили её Нагелю, совершив должностное преступление. Почему? Неужели эго желание отомстить за сына Эльзе Шнее, роль которой она сыграла весной сорок пятого года?» –  думала Руса, смывая пену приятно щекотавшей тело мочалкой. Оказаться в лапах ЦРУ было предпочтительней, чем её нынешнее положение. Допросы, моральные и физические мучения не самое страшное. Американцев можно было водить за нос, не раскрывая сути задания. Британский генерал Ричардсон неплохое прикрытие. Можно было сознаться в том, чего не было, например в задании склонить генерала к работе на советскую разведку. Ей могли бы поверить. Что касается Воронцова, то Руса надеялась, что он чётко выполнит все её указания, сделанные во время телефонного разговора и укроется в заранее подготовленном месте в доме Гофмана.
«Однако сколько времени он может укрываться у своего бывшего знакомого и человека вполне порядочного, прошедшего школу воспитания трудом в советском плену? Не всю же оставшуюся жизнь? Что же делать, как выбраться из этой западни», – мучительно размышляла Руса, принимаясь намыливать тело во второй раз. Спешить ей было не куда. О доме она старалась не думать. Эти мысли рвали сердце на части… Дети, свекровь, Люба, Ольга, Николай Иванович остались в другом – далёком и светлом мире, на противоположном конце света, где сейчас зима и идёт снег. Как говорится в русских былинах и сказах – «За тридевять земель, в тридесятом царстве…».
Не будучи закрытой изнутри, дверь в ванную комнату приоткрылась. Показалась крупная голова Изабель со смешным пучком иссиня-чёрных волос на макушке и крупными, явно выраженными индейским чертами на мясистом лице цвета молочного шоколада.
– Сеньора, пора выходить из ванны, – на грубом англо-американском сленге пробасила дама-надзиратель. – Через двадцать минут обед, а вам ещё необходимо высушить волосы и выбрать одежду. Сеньор Мендоса не любит ждать.
– Да, Изабель, я заканчиваю. Надеюсь, в доме есть фен?
– В этом доме, сеньора, есть всё! – с гордостью за богатую виллу своего господина пообещала Изабель.
Вытираясь роскошным белым полотенцем, из которого вполне могло бы получиться покрывало, Руса продолжала анализировать ситуацию, в которой она оказалась:
«Итак, Южная Америка, Аргентина, вилла на берегу залива Ла-Плата в окрестностях Буэнос-Айреса. Здесь во время уличных беспорядков погиб Хорст Вустров»... – Почему-то вспомнилась фантастическая повесть Александра Беляева об Ихтиадре, который мог жить в океане: «Мне бы сейчас такую возможность, океан рядом»… - Подумала и лишь тяжело вздохнула.
«Постой-ка, что говорила тебе Шарлота о своей старшей дочери, тоже, между прочим, Эльзе? Вышла замуж, живёт в Буэнос-Айресе. Почему же я не узнала её адрес? Вот место, где можно было бы временно укрыться» – запоздало спохватилась Руса, и тут же принялась оправдываться сама перед собой: «Ну кто бы мог подумать, что я окажусь здесь?»
Дверь опять приоткрылась, показалась голова Изабель и пробасила:
– Сеньора, надевайте халат и поторапливаетесь. Вас ждёт косметичка. Она вас высушит и причешет, ногти поправит и покрасит, а потом одеваться.
Убедившись, что красавица, на которую хозяин, пребывая в нешуточном возбуждении, смотрел в глазок во время купания в ванной комнате, накинула халатик, обулась в пляжные резиновые тапочки, вышла и готова следовать за ней, Изабель решила дать ей добрые советы:
– Не знаю, кто вы ему, сеньора, но советую смириться и покориться хозяину. Будете жить госпожой на всём готовом. Да и мужчина он ещё в силе. Посмотрите, как плавает.         
Они шли по застеклённой галерее второго этажа, откуда была видна синяя гладь залива Ла-Плата с несколькими яхта  ловившими белыми парусами порывы океанского ветра.
– Да не на море смотрите, сеньора, а в бассейн!
Руса посмотрела вниз, во внутренний дворик, в котором в обрамлении невысоких пальм, декоративных бананов и цветущих кустов олеандров и магнолий разместился бассейн с голубым дном, отчего и вода казалась небесно-голубой. В бассейне плавал Нагель. Руса узнала бы его и без подсказки Изабель.
«Себя решил показать», – подумала Руса: «Ну что ж, Изабель права, он и в самом деле в неплохой форме. Что же из этого следует? К чему это похищение, чреватое нешуточным конфликтом с ЦРУ? Впрочем, похоже Нагель договорился с Нильсеном и полицией, так что конфликта не будет. Каким образом – уже не важно. Зачем я ему? Неужели месть за сына? А если этот тип положил на меня глаз и намерен предложить сожительство или что-либо в этом роде? Что тогда?…
Неожиданно Руса увидела контейнер, тот самый, в который её поместили в имении баронов фон Нагель. Она оказалась здесь второй раз спустя много лет и при таких же драматических обстоятельствах. Тогда удалось вырваться из западни, и с помощью княгини Умилы Гостомысловны, приславшей русские ладьи на западный берег залива, уже на другой день – первого мая сорок пятого года, оказаться в объятьях мужа. Спустя всего несколько минут, она уже сидела на его коленях в тесной кабине самого быстрого советского истребителя, взмывшего в чистое небо с зелёной лужайки красивого заповедного острова, омываемого водами Балтийского моря…
– Вот, леди Элизабет, ваша карета в новый и прекрасный мир, – указав глазами на контейнер, не удержался и съязвил Густав Нагель. – Только перед тем, как вас в него поместят, вы крепко уснёте. Сбежать на этот раз вам не удастся…
– Сеньора, о чём это вы задумались? – пробасила Изабель. – Следуйте за мной!
Руса ещё раз окинула контейнер, стоявший под пальмой во внутреннем дворике виллы Нагеля с обширным куском ухоженного сада, и проследовала за Изабель.
 
5.
– Так значит, мистер Хелби, вы утверждаете, что ваш коллега Ричард Смит отправился рано утром в Киль, где у него завелись старые знакомые и не вернулся ни в понедельник, ни во вторник? Я правильно вас понял?
– Ну да, мистер Сноу, садитесь пожалуйста, – заведующий хирургическим отделением военного госпиталя предложил визитёру стул.
– Спасибо, – присел Сноу и забросил ногу на ногу, приготовясь выслушать от мистера Хелби подробности истории исчезновения одного из наёмных гражданских хирургов военного госпиталя британских оккупационных войск, разместившегося на взморье в курортной зоне. 
– Всё было именно так, – выпив из высокого стакана несколько глотков минеральной воды, продолжил Хелби: – Мистер Смит прекрасный хирург, но человек он довольно скрытный и одинокий. Не так давно у него был роман с одной из медицинских сестёр, но продлился недолго. Очевидно, не сошлись характерами. По выходным Смит обычно уезжал на своей машине либо в Гамбург, либо в Киль. Любек ближе, но туда он не ездил. Впечатлениями о поездках не делился, а месяца два назад, точно не помню, вдруг поделился со мною своей радостью – случайно встретил в Киле старых знакомых. Фамилию не назвал, но как будто бы немцы.  Я ещё тогда удивился – откуда у него здесь старые знакомые? В Германию перебрался всего года два назад. До этого жил и работал, знаете где?
– Где же? – спросил заведующего хирургическим отделением худощавый человек лет пятидесяти пяти с рыжеватыми коротко подстриженными волосами, узколицый, с прямым носом и с небольшими рыжеватыми усиками. И волосы, и усы его были изрядно разбавлены сединой. Про себя мистер Сноу уже решил, что его зря отправили расследовать инцидент с исчезновением британского хирурга из военного госпиталя на территории Германии. Уже несколько дней ему не здоровилось. Очевидно простуда – температура держалась в районе тридцати семи, мучил насморк. Хотелось отлежаться в постели, да не вышло.
«Поручают всякую мелочь, перед тем как выпихнут на пенсию…» – ворчал про себя Сноу, но ничего поделать не мог. Был обязан выполнять приказы начальства. Правда, исчезновение этого Смита могло быть как-то связано с многозвёздным пациентом госпиталя генерал-полковником Ричардсоном, которого оперировал и лечил пропавший Смит. По данным, полученным от агентов CIA, вокруг этого генерала крутилась богатая и красивая американка, оставившая Ричардсону записку и якобы упорхнувшая в Мюнхен. Потерявший голову генерал помчался следом за ней, попал в аварию, разбил голову и теперь лежит в этом госпитале. Сноу немного знал Ричардсона по своей довоенной службе на Востоке, и после беседы с Хелби собирался проведать генерала.
Ещё до информации об исчезновении хирурга британского военного госпиталя в контрразведку, имеющую связи с местной полицией, время от времени отлавливавшей британских военнослужащих, уходивших из частей в самоволку, поступила информация о некой американке по фамилии Джонсон. При проверке документов полицейским нарядом города Киль она оказала сопротивление, бежала и была схвачена на квартире неких престарелых Боровски.
«В Киле, а не в Мюнхене», – подумал тогда Сноу и связался с полицией, чтобы кое-что уточнить, однако ему ответили, что задержанную американку отпустили после уплаты штрафа, о чём был составлен акт.
«Похоже, дело замяли», – решил Сноу, не желавший вникать в дела местной полиции: «Если отпустили, то значит так надо». Эта американка интересовала Сноу как знакомая Ричардсона и о ней он поговорит с генералом при встрече. Ричардсон, как и Сноу, был старым холостяком, а со стареющими мужчинами бывает всякое…
– Простите, мистер Хелби, я прослушал, задумался. – Сноу чихнул и достал носовой платок. – Простите, я слегка простужен, – продолжал он свои извинения. – Так откуда прибыл к вам этот мистер Смит?      
– Представьте себе из Индии! Там у него была семья. Жена индианка, очень красивая женщина. Однажды я видел её фотографию. Мистер Смит показал мне её на прошлом новогоднем празднике, который перед тем, как разойтись по домам, по традиции отмечают сотрудники госпиталя, и сообщил, что жена погибла в авиакатастрофе. У них есть дочь, которую зовут, как и мать – Лата. Неправда ли, интересное имя? Об этом я узнал из личного дела мистера Смита, с которым ознакомился в самом начале совместной с ним работы. Госпиталь военный и на гражданских врачей, работающих по контракту, заводят личные дела. После гибели жены, Смит вернулся в Англию, но там его ничто не держало, и уже через пару недель он оказался здесь. Хорошие хирурги всегда востребованы. Дочь мистера Смита осталась в Индии, кажется в Дели и он посылает ей письма.
– В Индии говорите? – Задумался Сноу. – Я сам в Германии всего полгода и прибыл сюда из Гвианы , где, знаете ли, весьма жаркий климат и вот никак не адаптируюсь к зимним холодам, – Сноу вновь чихнул и приложил платок к покрасневшему носу. – Когда-то, ещё до войны я служил в Индии. Прекрасные были времена! – мечтательно произнёс пожилой полковник и застарелый холостяк. – Говорите, что жену этого мистера Смита и их дочь зовут одним именем и это имя Лата? Очень красивая? Знаете, мистер Хелби, знавал я одну женщину по имени Лата – известную танцовщицу ещё до войны, когда служил в Индии. Её маленькую дочь тоже звали Латой. Имя в Индии довольно распространённое, но всё же. Жаль, что я не могу посмотреть на её фотографию. Жаль. Распорядитесь поднять личное дело пропавшего мистера Смита и принести мне.
– Зачем же ждать. Оно у меня в столе, я сам ещё раз ознакомился с ним, – с готовностью предложил заведующий хирургическим отделением и выдвинул ящик рабочего стола.
– Вот оно, мистер Сноу, – Хелби протянул папку с несколькими листами бумаги, сшитыми скрепками.
Сноу раскрыл папку и принялся рассматривать фото мистера Ричарда Смита, уроженца Лондона, год рождения  1908.
– Да ведь это герр Воронцов! – вскрикнул изумлённым Сноу. – Конечно же, это он! Именно он и никто другой! – Сноу вскинул глаза на Хелби. – Знаете ли, мистер…, – от волнения Сноу забыл фамилию заведующего хирургическим отделением, – кто это?
– Мистер Ричард Смит, кто же ещё? – ответил Хелби то ли вопросом, то ли утвердительно – поди пойми, когда голова идёт кругом от такой неожиданной встречи.
– Нет, Хелби, – Сноу вспомнил фамилию заведующего. – Это не Смит, это мой старый знакомый, которого я не видел, – Сноу подсчитал в уме, отняв от числа 57 число 36, –  двадцать один год! Этот человек, мистер Хелби, русский и немецкий шпион! Вот кто ваш подчинённый!
– Русский, немецкий? Что это значит? – опешил Хелби. – Не может этого быть! Западная Германия – наш союзник. Неужели он заслан к нам из Восточной Германии или из России? И что это за имя, которым вы назвали его?
– Он русский по рождению. Его фамилия Воронцов. Из эмигрантов. Служил во времена Третьего рейха. В 1936 году был командирован со своим другом в Индии. Обратно они везли секретный пакет, знаете для кого?
– Для кого же? – спросил растерянный Хелби.
– Думаю, что для самого Гитлера! Вот для кого! Его друга Вустрова мы захватили в конце сорок второго года в Иране. Тот ещё «фрукт»! Агент Абвера. И ему удалось от нас улизнуть. А этот Воронцов, вот он! – Сноу ткнул пальцем в фотографию, имевшуюся в личном деле сотрудника военного госпиталя. – О! Как я ждал этой встречи! – простонал Сноу. Он вспомнил май 1939, Дели, утопавший в муссонных дождях, красавицу Лату Мангешта, к которой таки вернулся после войны Воронцов, её двухлетнюю дочурку, немецкого резидента в Раджапуре  герра Кемпке, возвращавшегося в Германию, готовившуюся к войне, и запах великолепного муссонного кофе с Малабарского берега , щекотавшего ноздри покрепче, чем насморк… 
– Но мистер Смит пропал, – попытался возразить Хелби. – Как же вы теперь с ним встретитесь?
– Не пропал, а бежал, почуяв что-то неладное, и затаился.
– Так чей же он агент? – Осмелился спросить мистер Хелби.
– Если бы я знал! – расчихался Сноу и уткнулся носом в мокрый платок. Утёр нос и потребовал:
– Показывайте, где он жил, а затем ведите меня к генералу Ричардсону. Я с ним знаком по Индии, там и поговорим об этом Воронцове. Возможно, хоть что-то прояснит нам генерал. Надо узнать об этом Воронцове как можно больше. Тогда будет значительно легче его разыскать.   
   Воспалённое воображение рисовало полковнику Сноу, принуждённому заниматься мелкими делами разоблачение всей агентурной сети, сплетённой на севере Западной Германии советским КГБ и восточногерманской «Штази».

6.
Тусклым и безрадостным стал последний день уходящего года для Соколовых и Лебедевых. Василий Лебедев прилетел в Москву во второй половине дня, и только дома признался жене, что перенёс операцию. Потому и задержался, рискуя не успеть к новогоднему столу. Ольга ничего не ответила. Настроение – хуже некуда. Часа не прошло –  заходил Калюжный. Рассказал, что отправили его в отпуск, а на самом деле отстранили от работы. Василия не дождался, отправился к Соколовым, только и сказал:
– Будь с нами Руса или хотя бы знать, что у неё всё в порядке – встретили бы Новый год все вместе, а теперь нет никакого настроения. Пойду, поздравлю Соколовых с наступающим. Хотя какие к чёрту поздравления, когда Лада прячется от всех в маминой комнате и тихо плачет, словно чувствует беду. Ольга Милославовна звонила, рассказывала. У самой сердце болит. Славу богу, что с ними Люба. Всё хозяйство теперь держится на ней. А меня после отпуска, похоже, отправят на пенсию. Куда тогда деваться?
– Неужели всё так плохо и от Русы нет никаких вестей? – Переживал Лебедев, не находя себе места.
– Хотелось бы, милый мой, думать иначе, – вздохнула Ольга. – Руса должна была выходить на связь через нашего резидента не реже чем через два дня на третий. В последний раз это произошло девять дней назад. С тех пор молчание – ни одного телефонного звонка. Николай Иванович говорил, что наши разведчики подключились к её поискам, полагая, что американка Элизабет Джонсон, удостоившаяся телесъёмок, не могла так просто исчезнуть, и остались хоть какие-нибудь следы. Но и он всего не знает, а Потапов, который исполняет его обязанности, ничего не рассказывает Николаю Ивановичу. Не имеет права. Потапову присвоили звание полковника. Калюжный уверен, что Потапова готовят на его место. Не обижается. По его словам Потапов мужик правильный, но служба – есть служба. Сам понимаешь…   
– Да уж, понимаю, – согласился с женой Лебедев. – Вот что, Оля, идём к Соколовым. В беде близкие люди должны быть вместе. Ну не верю я, что такая женщина как Руса, дважды побывавшая за войну в логове врага и вернувшаяся с победой, потерпела поражение на этот раз! Ну не верю, разрази меня гром!   
Быстро собрались, и все вчетвером отравились к Соколовым. Хорошо, что недалеко. Всего-то десять минут пешком! Дети настояли пройти через парк имени Прямикова и по Таганской улице. Пять часов, а уже совсем темно. До наступления Нового года ещё семь часов.
На катке, в центре которого установлена высокая, богато украшенная ёлка, с гирляндами из горящих разноцветных лампочек, многолюдно. Не только дети, радующиеся наступившим зимним каникулам, но и взрослые москвичи, часто семьями выходили на каток. «Канады», «гаги», «ножи», «норвежки», фигурные коньки, а то и простые «снегурочки», прикрученные к валенкам, азартно режут лёд под весёлую праздничную музыку.
Будь всё хорошо, и Лебедевы всей семьёй выбрались бы на лёд в последний вечер переполненного событиями 1957 года. Будучи жителями заполярного Североморска, коньками увлекались все вместе. Однако сейчас не до коньков. Уходящий год выдался для близких друзей и родственников тяжёлым. В августе погиб Ярослав, а теперь нет вестей от Русы. Хоть и скрыла она от семьи и близких людей куда собирается, но теперь все, даже младшие дети знали – ушла на трудное задание и находится вдали от родной страны. Где она и что это за задание, знала лишь Ольга, но рассказать об этом пока не решалась даже мужу.
Быстро прошли по предпраздничной, расцвеченной огнями Таганской улице. В гастрономе полно народу. Москвичи спешили сделать покупки к новогоднему столу. Отстояли в очереди, купили шампанское, торт, фрукты: яблоки, мандарины и виноград, и через пять минут подходили к большому дому на Гончарной улице. Во дворе гуляют ребятишки, возятся в снегу, катаются с искусственной ледяной горки, строят снежную крепость. Снег сухой, морозный, не лепится, но ребятня не унывает.
Соколовы все дома. Здесь же Калюжный с супругой Натальей Михайловной. Люба и Ольга Милославовна подали ужин – самодельные пельмени и вареники со сметаной, а тут подошли Лебедевы в полном составе и с фруктами. Дети быстро поели и, захватив вазу с фруктами, собрались в детской комнате. Расселись на стульях возле телевизора, погасили свет и смотрели все вместе хороший фильм: «Чук и Гек» .
Взрослые из-за стола не расходились, пили чай с вареньем из клубники, которую собирали летом, когда ещё был жив Ярослав, и рядом была Руса. Разговоров о них избегали. Лебедев рассказал о своей командировке, о том, как попал в госпиталь, передал привет от навестивших его офицеров – это для Ольги. Других тем не нашлось, и слово взял Калюжный. Не выходила у него из головы просьба Русы.
– Вот что, Оля. Пока у тебя каникулы, а у мня отпуск, давай попробуем сделать одно доброе дело, о котором меня попросила Руса. Вот ведь какая. У самой на сердце тяжело, а заботится о других! Сразу скажу, дело это не простое. Надеялся получить помощь от начальства, да не вышло. Стропов как с цепи сорвался, накричал, и отправил в отпуск. После чуть отмяк и рекомендовал съездить в Сочи к морю, да нет желания…
– Какое же это дело? – спросила Ольга.
– Да вот прислал Русе письмо один её старый знакомый ещё с военных лет, а потом вместе служили в Германии. Сысоев его фамилия. Я тоже немного его знал. Ещё служит, полковник. Сейчас на Урале. Родственник у него есть, демобилизованный старшина Иванов. Тоже сверхсрочно служил в Германии с сорок пятого года. Сошёлся там с одной тихой деревенской немочкой и нажили они за эти годы двоих детишек. Жили как муж и жена, но брак зарегистрировать не смогли, возбранялись такие браки. В сентябре его демобилизовали, и теперь погибает от горя в нашей стране бывший старшина-фронтовик, а немочка и детишки остались в Германии. Тоже о нём убиваются. Вот бы добиться, чтобы разрешили ей и детишкам перебраться к нам, воссоединить семью.
– Да как же это сделать? – спросила Ольга Милославовна, прислушивающаяся к разговору, промокнув украдкой  платочком слёзы.
– Я думал об этом, Ольга Милославовна, и вспомнил, Оля, недавний твой рассказ. –  Калюжный посмотрел на Ольгу Лебедеву.
– Какой рассказ, Николай Иванович?
– Да о вашем путешествии в Пицунду в августе 1947 года. Руса с Ярославом, Богданом и маленьким Генрихом и ты беременная с Василием и Алёнкой. Помнишь такое дело, Василий?
– Ещё бы, Николай Иванович! Не каждый день случается пожать руку товарищу Сталину! Ещё бы не помнить. Там были ещё Молотов с женой, Микоян, Жуков с женой и… – Лебедев запнулся. –  Об этом говорить не стану. Врагом народа оказался, знаете, о ком говорю…
– И не называй его имени. Нам он не нужен. А вот Полина Семёновна, которая предсказала твоей Ольге и жене начальника погранзаставы мальчиков и не ошиблась, может нам помочь. Ты ей еще письмо написала после рождения Игоря, а она тебе посылку прислала с детскими вещами. Вряд ли забыла эту историю товарищ Жемчужина. Давай-ка Оля не завтра, так послезавтра позвоним ей и расскажем суть дела. Вдруг огласится помочь? Товарищ  Молотов хоть и отправлен в отставку, но вес имеет не малый у его много влиятельных друзей и знакомых в МИД. Чем чёрт не шутит, вдруг не откажет, да и жена его уговорит.      
За разговорами не заметили, как пошёл двенадцатый час. По телевидению показывали предпраздничный концерт, который смотрели дети, но и им скоро надоело, достали лото и играли.
– Вот, что, родные мои, надо собирать на стол, встречать Новый Год. Как его встретим – таким он и будет. Вот и Руса наша вернётся в новом году. Мне Ладочка рассказала, что самое позднее осенью мама вернётся, – тихо, так чтобы не услышали дети, призналась Ольга Милославовна.
– Откуда же она это знает? – Спросил Калюжный.
– Говорит, что так сказала мама.
«Неужели она знала, что командировка растянется на год?» – Подумал Калюжный. По его расчётам, командировка Соколовой продлится две – от силы четыре недели.
«Откуда же такая уверенность, что может понадобиться год? Мне о своих предположениях ничего не сказала, а дочерью, которой всего-то восемь лет, поделилась. Странно?» – мучился Калюжный: «Что-то она скрывает от всех нас. Что?» – Он посмотрел на Ольгу и та опустила глаза.
«Что-то знает, Олюшка, но разве кажет. У них свои, женские тайны…»
Без пяти двенадцать, все расселись за праздничным столом и слушали поздравления советскому народу, которые зачитывал Председатель совета министров. Перечислив все главные достижения советского народа в уходящем году и прежде всего: освоение целинных и залежных земель на востоке страны , запуск первого искусственного спутника Земли, строительство первого в мире атомного ледокола «Ленин»,  успешное проведение учебных запусков стратегических межконтинентальных ракет , и испытание мегатонных ядерных зарядов на атомном полигоне в Арктике:
«Теперь у советского народа есть надёжный щит, который даст Советскому Союзу возможность избежать агрессии со стороны Соединённых Штатов и их союзников!
Теперь мы и страны социалистического лагеря  сможем  сосредоточить усилия на развитии промышленности и сельского хозяйства, в конечном итоге догнать и перегнать развитые капиталистические страны по производству товаров и продовольствия на душу населения!
Теперь, не оглядываясь на военные блоки и военные базы наших недругов, мы сможем приступить к мирному соревнованию двух систем – социалистической и капиталистической, и победа в этом соревновании будет за нами!
Да здравствует советский народ-победитель и его славная Ленинская коммунистическая партия!  С новым годом, товарищи! С новым счастьем!»
Вместо круглого, улыбающегося лица главы государства на голубом экране крупным планом часы на Спасской башне. Бьют куранты, советские люди разливают по бокалам шампанское и после двенадцатого удара курантов под звуки гимна Советского Союза наступает новый 1958 год.      

























Глава 10. У Кощея

«Без смерти жизнь не жизнь: и что она? Сосуд,
Где капля мёду средь полыни…»
Константин Батюшков, русский поэт.


1.
В рождественский вечер старые знакомые, которым было некуда податься, опять собрались в родовом имении баронов фон Нагель, где в послевоенные годы на всём готовом проживали фрау Берта и герр Берг. Вдова Рудель, буквально молившаяся на доброту Густава, мечтала прожить остаток жизни в этом замечательном доме и быть похороненной рядом с могилкой несчастной сестры Гертруды, которой довелось пережить ужасную смерть единственного сына, совершившего суицид.
В гостеприимном доме Мяаге ждал неожиданный сюрприз, который ему приготовил Берг, пригласивший в гости старинного знакомого Алекса ещё по отряду кайцелитов , которым он командовал в ещё мирное для маленькой Эстонии время в марте – июне незабываемого 1940 года. Тот год принёс юному лейтенанту Алексу Мяаге  и радость сильной любви, и горечь страшных поражений, и бегство с родной земли…
– А ведь это ты, Яак, бросил винтовку и сбежал с поста в ночь перед вводом русских войск в Петсери . Капрал Клаус, грозился тебе голову оторвать! – обнимая единственной рукой бывшего подчинённого – долговязого, скромного, тихого и далеко не лучшего, –  припоминал Мяаге. – Да нет уже давно того славного капрала Клауса, который держал вас всех в кулаке! Убили его спустя два дня после того, как ты сбежал… – вспоминал Мяаге. – А ты, брат, не сердись, рад тебя видеть, живым и здоровым! Помнишь Хейно? Его убили в ту же ночь. Те парни, что не разбежались, тоже погибли. Загнали нас русские солдаты в болото и наверное всех перестреляли…
– И я рад, встрече, господин лейтенант! – Разволновался бывший увалень с глухого хутора, превратившийся за прошедшие годы в зрелого, высокого и широкоплечего мужчину, обнимая своего бывшего строгого командира широкими крестьянскими ладонями.
– Что же вы, герр Берг, не рассказали мне о товарище во время прошлого к вам визита? – Мяаге с укором посмотрел на Берга.
– Поверь, Алекс, я не знал, что вы служили вместе. – С Якобом познакомился два года назад в Киле, куда он подался после десяти лет русского плена. Порекомендовал ему устроиться грузчиком в магазин, куда свозят продукты крестьяне, арендующие землю в нашем имении. Позавчера ездил по делам в Киль. Заговорил с Якобом о войне, вспомнил вас Алекс, вспомнил Эстонию, и Якоб признался мне, что он эстонец, а вас оказывается хорошо знал! В конце войны Якоб служил в эстонских частях . После разгрома своей бригады попал в немецкую танковую дивизию, а в мае сорок пятого года оказался в плену у русских. Так всё было, Якоб?
– Точно так, герр Иоган! – Подтвердил Яак, которого теперь звали Якобом. – В плену скрыл, что я эстонец. Фамилия была подходящая, назвался немцем. Сослуживцы не выдали. Никому ни до кого не было дела. Потом был лагерь военнопленных. Десять лет отработал на стройках и в шахтах в Караганде. Это в сибирских степях. Их ещё называют Казахстаном. После плена подался в Германию. Предлагали в Восточную – отказался.
– А в Эстонию? – с придыханием спросил Мяаге.
– Для этого надо было оставаться эстонцем, а я стал немцем, – вздохнув, ответил Якоб. –  Перебрался в Киль поближе к родному Балтийскому морю. Приятно осознавать, что эти воды омывают и берега родной Эстонии...
Пока земляки Алекс Мяаге и Якоб Грот обнявшись за плечи делились воспоминаниями, за столом шёл иной, разговор.
– Я бы разорвала эту стерву на куски! – сжав кулачки, продолжала вспоминать несчастного Ади, фрау Берта. – Не знаю, что сделает с ней Густав, но, сохранив ей жизнь, навлечёт на себя кару и будет погублен этой ведьмой! Ведь только ведьмы могут быть такими красивыми! Я права, Иоганн? – фрау обратилась за поддержкой к Бергу.   
– Разумеется, ты права, моя дорогая, – охотно согласился с ней остзейский немец, бывший подданный Российской империи, штабс-капитан и в душе всё ещё русский человек Иван Андреевич Берг – ныне гражданин Западной Германии, в которой доживал свой век рядом с заботливой и «тёплой немочкой» – вдовой обершурмбанфюрера СД, погибшего в последние дни войны при защите родного Витбурга.
– Успокойтесь, фрау Берта, и думайте только о хорошем, – успокоил Нильсен радушную хозяйку, пригласившую одиноких мужчин на рождественский вечер или посиделки, как кому угодно называть это время, когда 1957 лет назад в далёкой Палестине появился  на свет младенец Иисус Христос. Причём, родился спаситель не в уютном хорошо протопленном доме, а в вертепе, где содержались козы и овцы. Успокоил, однако, подумал:
«А ведь она права, только не леди Элизабет выглядит ведьмой в этой истории. Есть и «иные силы», о которых лучше молчать…» – Нильсен вздрогнул: «Если об этой красивой женщине узнает «сильный мира сего», которому служит герр Густав, а он уже знает о ней, ибо ни я, ни кто другой, знающий о причудах этого могущественного человека, не посмел бы от него скрыть сего факта, то у Густава будут большие неприятности. Может быть, следовало пожалеть Нагеля и отговорить его от этой затеи с леди Элизабет? Впрочем, он бы вряд ли меня послушал. Ведь Густав, задача которого поставлять из Европы секретные грузы и нужных людей «ко двору босса», не знает о «редкостной коллекции», которую тот собирает, и не мне посвящать герра Густава в тайны могущественной персоны…» – Нильсен вновь вздрогнул и прогнал прочь эти мысли, словно боялся, что его могут подслушать. О леди Элизабет, оказавшейся в плену у бывшего группенфюрера СС, он уже сообщил «куда следует» и отнюдь не в CIA.   
Нильсен вовремя вернулся к реальности, поймав на себе благодарный взгляд Фрау Берты:
– Да, герр Нильсен, вы правы, но почему-то всё время дёргаетесь. Наверное, устали и проголодались, – промокнув платочком глаза, которые, по словам Берга, были на «мокром месте», согласилась с гостем фрау Берта. – Не будем говорить о грустном, тем более что стрелки часов приближаются к двенадцати и добропорядочным лютеранам  пора отведать рождественского гуся, фаршированного яблоками! – перешла сразу к делу фрау Берта – единственная  дама среди четверых приглашённых к столу мужчин.
– Пора и нам выпить по рюмочке-другой коньяка, – потёр от удовольствия ладони Берг и принялся откупоривать бутылки с красивыми этикетками, украшавшие праздничный стол. – Эй, горячие эстонские парни! Кончайте свои разговоры, присаживайтесь к столу. Отметим праздник и вашу встречу! – крикнул Алексу и Якобу на правах хозяина герр Иоганн.
– Мне, пожалуйста, вина, – напомнила хозяйка, не переносившая крепких напитков и предпочитавшая десертное «Мозельское».
Пока Берг разливал коньяк и вино по рюмкам, фрау Берта с помощью Нильсена разделывала аппетитного гуся, источавшего аромат хорошо прожаренного в собственном жире мяса, пропитанного соком запечённых яблок.
Дождавшись полуночи, выпили, помянув младенца Иисуса Христа, и принялись за рождественского гуся, который в руках умелой хозяйки получился на славу. После насыщения праздничной пищей и ещё нескольких рюмок, фрау Берта разрумянилась и похорошела, доказав мужчинам, что и после пятидесяти пяти женщина может быть ещё привлекательной и желанной. 
– Герр Нильсен, вы хоть и американец, но для нас словно родной. Судя по фамилии ваши предки родом из Швеции, а шведы и немцы – очень близкие народы, неправда ли? – Обратилась фрау к старшему из гостей по возрасту.
– Вы павы фрау, – согласился с ней Нильсен, не став уточнять собственного происхождения. Достаточно и того, что он хорошо владел немецким языком.
– Вы ещё не старый, такой видный и обеспеченный мужчина, почему не женитесь? – перешла сразу «с пятого на десятое» фрау Берта.
– Зачем? – наверное, сам себе задал банальный вопрос Нильсен. – До войны у меня была семья, потом мы охладели друг к другу и разошлись. Сын вырос и я ему давно уже не нужен. Проходить всё это по второму кругу не хочется. Женитьба – это, пожалуй, самый героический поступок в жизни каждого мужчины! – посмотрев на Маяге-Балтимора, загадочно улыбнулся Нльсен, сделав такое неожиданное, но довольно меткое замечание.
«Ну и философ!» – усмехнувшись в ответ, подумал Мяаге, вспомнив хромоногую мадьярочку Илону, которую ему заочно сосватал Нильсен.
«Впрочем, и я не Аполлон к тому же с изуродованным лицом и безрукий», – с грустью констатировал Мяаге. Илону он вряд ли сможет полюбить. Просто они будут жить вместе, рядом спать и постараются завести детей. Для этого у них ещё есть время.
«Спасибо за заботу» – эта мысль была адресована Нильсену.
«Эрика была хорошенькой девушкой. Не такая красавица, как Ольга, но всё же лучше этой мадьярки. Увы, её нет…» – мучился Мяаге: «Что я доказал тем выстрелом, который под моим давлением сделала Эрика и погибла? Победил в нелепой дуэли, растянувшейся на четыре года русского офицера и мужа Ольги, сделав её несчастной. Догадывается ли она, что моих рук это гнусное дело?»
Четверых мужчин, насытившихся праздничной пищей, выпивших изрядное количество спиртного и отправивших спать с пожеланиями «спокойной ночи и добрых снов» фрау Берту, у которой разыгралась мигрень, потянуло на военные воспоминания.
В рождественскую ночь почему-то вспоминались самые страшные эпизоды. Нильсен в боях не участвовал, а потому больше слушал, потягивая мелкими глотками охлаждённый лимонад. Коньяком он был «залит под завязку», а лимонад утолял жажду и постепенно прояснял голову.
– Нам с герром Мяаге довелось побывать в двух ужасных переделках. Оба боя случились на старой эстонско-советской границе возле оставленной русскими пограничниками заставы, – вспоминал Берг. – В октябре сорок первого года на нас напали партизаны, обстреляв помещение заставы, где разместилась школа «Абвера», в которую мы отбирали пленных и начинали готовить их к диверсиям в русском тылу. Напали ночью, под утро. Били из миномётов и пулемётов. Словом – кромешный ад! Погибли почти все. Нам с герром Мяаге повезло…
– Мне меньше, – Мяаге провёл ладонью единственной руки по изуродованной половине лица. – Спустя три года удалось установить, что руководил тем боем русский оберлейтенант , командовавший заставой ещё до войны. В приграничных боях он уцелел и с несколькими  солдатами пробирался лесами от границы Восточной Пруссии до Сетуского края , оказавшись у своей старой заставы. – Мяаге тяжело вздохнул, ощутив как пылает изуродованная шрамом щека, и не стал уточнять, кем был тот русский офицер. Бергу это было известно, другим знать ни к чему.
– С этим же русским офицером судьба свела нас в мае сорок четвёртого года и опять на том же месте, – продолжил Берг. – К тому времени русский офицер стал гауптманом  и командовал отрядом разведчиков, проникнувших в наш тыл. Меня схватили в Печорах и уволокли с собой. Дня два русские скрывались вместе со мной в пещерах монастыря, а потом пошли к линии фронта. Герр Мяаге, заслуживший к тому времени звание майора, разгадал маршрут русских разведчиков, которые обязательно пройдут мимо старой разрушенной заставы.  Там и устроили засаду. Руководили боем оберстлейтенант Брюннер и гауптштурмфюрер Фогель. Брюннер и его солдаты шли по следам русских, загоняя их в засаду, а Фогель со своими парнями готовился их уничтожить. Тогда русские обыграли нас. Они поддерживали радиосвязь с другой неизвестной нам разведгруппой, шедшей им навстречу. Русские взяли людей Фогеля в клещи и уничтожили. Положение спас Брюнер. Ему мы обязаны своими жизнями. Русские не стали ввязываться в бой с превосходящими силами, и ушли к линии фронта. Вы ведь, Алекс, и ваш друг Ланге тоже были в засаде? – обратился Берг к Мяаге.
– Да, Иван Андреевич, Ланге был с нами и тоже тяжело ранен, как и я. После того боя война для него закончилась. – Мяаге зачем-то назвал Берга по-русски. – Только в тот раз мы были с вами по разные стороны. Вас волокли к линии фронта русские разведчики и не случись на их пути засады, верно вздёрнули бы на крепком суку после допросов не менее жестоких, чем те в которых вы принимали участие вместе с Фогелем.
– Ну вот, Мяаге, и вы норовите обидеть старого солдата, прошедшего две мировые войны, да ещё в придачу с революцией и гражданской войной! – недовольно пробурчал Берг.
– Простите, герр Иоганн, я этого не хотел. Давайте прикончим эту грустную тему и выпьем ещё по одной.
– И то правда, герр Мяаге. Надо выпить за то, что мы живы! – глупо заулыбался опьяневший Берг. Схватил бутылку и начал наполнять рюмки.
– Мне достаточно! – прикрыл ладонью свою рюмку Нильсен, а вторую протянул к стакану с лимонадом.
– А мне налейте, – охотно согласился Якоб, пивший больше всех, но его пока не брало, так был он здоров и весил не менее ста килограммов. Такого мужика не просто споить.
«Русские в плену хорошо кормили или уже здесь разъелся?» – без всякого умысла подумал Мяаге. Уточнять, отчего так раздобрел бывший тихоня Яак, он не стал и выпил, чокнувшись со своим бывшим подчинённым и добрым стариной Иоганном Андреасом Бергом, который по русскому обычаю опять пожелал всем «здоровья» и, задрав голову, опрокинул свою рюмку.
Минуты две молча звенели ножами и вилками – закусывали кто чем. Алекс остатками рождественского гуся. Разные мысли лезли в его пьяную голову:
«Тогда Брюннер тебя спас, а чем ты ему отплатил в октябре того же сорок четвёртого года? Зачем заставил Эрику стрелять в Лебедева? Зачем обнаружил тем злополучным выстрелом укрывшиеся в лесу остатки батальона Брюннера, Эрику, себя? В результате русские уничтожили всех: и Брюннера с его батальоном, и Эрику, и ты дурья твоя башка, остался без руки. Зачем выбрался из того ада, зачем выжил?…» –  Мяаге закрыл ладонью лицо. То ли от стыда, то ли от покрасневших глаз, на которых выступили слёзы. Некоторое время никого не видел и ничего не слышал, потом стал вникать в продолжение рассказа Якоба, продолжавшего в одиночестве нагружаться спиртным:
– Оказалось, что ночью русские танки пристроились к нашей колонне и шли вслед за нами километров пятьдесят. Наступило утро восьмого мая. Берлин давно уже взят. Остатки Вермахта и «Ваффен-СС» соревнуются между собой, кто быстрее доберётся до Эльбы и вылезет на левый берег в плен к гостеприимным американцам, а наши «Тигры» и «Пантеры» , пожирая остатки горючего, тащатся к Праге, где чехи подняли восстание. Наш генерал получил от кого-то приказ подавить восстание и как законченный идиот принялся его исполнять! – Наливаясь яростью продолжал рассказывать Якоб. – Под  утро русские отстали. Места в Богемии  ровного не сыскать. Дорога петляет между горами. Так себе – не горы, скорее большие холмы, поросшие лесом. До Праги ещё километров сорок, а горючее кончилось. Встали в какой-то деревне, загнали танки в сады. Утро, совсем рассвело. Хотели хоть как-то укрыться за деревьями. Всё в цвету: яблони, груши, сливы, черешни. Чехи разбежались, попрятались. А тут русские танки: Впереди «Т-34», за ними тяжёлые «ИС-2» и русские самоходки «САУ-152» , пушки которых наводят на танкистов ужас, с большого расстояния раскалывают башни «Тигров», как молоток орехи!
На броне сидят русские автоматчики. Русские танки идут мимо нас, рукой можно достать. Автоматчикам хоть бы хны. Навеселе, пиво пьют из бутылок, шоколадом закусывают. То ли не видят нас, то ли… сам не пойму. Сижу в танке. Снаряд в стволе, смотрю на них через щель, а стрелять не могу. Руки онемели и приказа нет. Похоже, все не в себе и мы и русские и генерал наш тоже… – Якоб всхлипнул или так показалось, налил себе коньяка в стакан из-под лимонада и с шумом выпил.
– Что же вы не стреляли? Ведь в упор! – Весь испереживался Берг, захваченный рассказом бывшего танкиста.
– Не могли. Вижу, что и русские на нас смотрят. Автоматы в руках, гранаты. Башни танков развернуть не успеют. Мы их опередим, а не стреляем! Оцепенели все. Один лишь выстрел и началось бы такое… – Якоб вновь то ли всхлипнул, то ли носом шмыгнул. – Ну начался бы бой. Всё равно бы они раздавили нас без всякой пощады. Тут один молоденький русский солдат – лицо расплывается в глупой улыбке, руки полные шоколада, снесли наверное танком склад или магазин, швырнул шоколадные плитки в наш танк.
– Кто крикнул первым: «Kapitulieren!»  – теперь не узнаешь. В общем, сдались мы, спасли свои жизни. Вышел к русским наш генерал, руки поднял, платок белый держит, дрожит то ли от страха, толи от холода. Сам без сапог. Какой-то ловкий русский солдат успел разуть генерала! А тут русский командир явился. Наорал на солдата, велел вернуть сапоги генералу. Вот как это было . Тринадцатый год по ночам снится, просыпаюсь в холодном поту, – признался Якоб, и хватил ещё полстакана.
– Всё! Всё, господа! Довольно! – по-хозяйски оценив обстановку, решительно потребовал Берг. – Пора спать, идёмте, господа, разведу вас по диванам!
– Однако славно отметили Рождество! – с присущим ему сарказмом пробурчал Нильсен. – Я помогу дойти до дивана мистеру Балтимору, а вы, Берг, тащите этого бугая. Мне с ним не справиться.   


2.
В просторном и светлом зале, уставленном искусно подобранными цветущими растениями в больших терракотовых кашпо, было светло. Солнечные лучи свободно проникали в окна, прикрытые лёгкими кружевными шторами. Из сада, куда выходили окна, доносилось пение птиц.
– Неправда ли, просто не верится, что в Европе сейчас зима. Темно, сыро, холодно. Самый короткий день. Вы не забыли, леди Элизабет, что сегодня рождественский вечер? Удивились, что на улице светло? Спросите, какой же это вечер? – Густав Нагель в образе состоятельного аргентинца Хосе Мендосы развлекал монологом свою пленницу, молча сидевшую за роскошным обеденным столом.      
– Разница во времени между Гамбургом и Буэнос-Айресом четыре часа. Сейчас в Германии одиннадцать вечера. Добропорядочные лютеране и католики собрались за праздничным столом, чтобы встретить за семейной трапезой главный христианских праздник. За окнами глубокая зимняя ночь. Возможно, идёт снег. Там зима, а в России она очень суровая. Впрочем, русские коммунисты – материалисты. Бога не признают и Рождество не празднуют. Те же, кто верят в бога, а таких людей немного, да и те «неправильные христиане» , отмечают праздник рождения младенца Христа в январе, уже в новом году. Вы вероятно тоже не отмечаете Рождество? – предположил Нагель, которому никак не удавалось ни разговорить свою красивую пленницу, ни склонить её к обеду, который в связи с долгой доставкой контейнера со «спящей красавицей» затянулся настолько, что по времени практически совпал с ужином, тем более необычным – рождественским.   
– Над Ла-Платой всё наоборот.  Семь часов вечера. Светло, светит солнце и поют птицы. Словом – рай. Но по строй привычке Рождество хочется встретить вместе с Европой. Впрочем, вам должно быть всё равно, вы ведь коммунистка? – продолжать свой монолог Нагель. Руса слушала, молчала и думала о своём.
Она вспоминала волшебное Рождество тридцать шестого года в замке Вустров. Вацлав и Вера Алексеевна, Хорт и Шарлота с девочками – Эльзой и Маритой, Воронцов и она – юная шестнадцатилетняя девушка с удивительной судьбой, оказавшаяся Большом Мире, возвращаются после катания на санках, по впервые увиденному ею снегу, к жаркому камин в предвкушении праздника…
От первого в жизни поцелуя горят щеки и губы. Ей и стыдно и хорошо. Ей ужасно как хочется продолжения. Она любит  Воронцова. Он взрослый, большой, сильный, красивый и умный, а она робкая тонкая девочка с роскошными светло-русыми волосами, которые, если их распустить, достигнут колен, узнающая жизнь по фильмам, которых вдоволь насмотрелась на лайнере «Палестина» за несколько дней пути по Средиземному морю. Она с жадностью впитывает в себя всё что видит и слышит, ещё не зная языка и мало что понимая. Она необыкновенно способная. Она танцует с Воронцовым вальс точно так, как запомнила этот волшебный танец, увиденный  в кино. Её выбираю королевой бала…
«Был ли другой такой счастливый вечер в моей жизни?» – Задумалась Руса, утратившая на несколько мгновений связь с окружавшим её миром рождественского вечера 1957 года.
– Вы где-то далеко отсюда, сеньора. Наверное в облаках? – заметил её состояние Нагель. – Съешьте чего-нибудь, неужели не проголодались за двое суток? Не стесняйтесь. Если вам не понравится, мой повар приготовит для вас всё, что только пожелаете. Он будет дежурить на кухне всю ночь, если не сумеет вам угодить.
Руса не ответила, продолжая не замечать слов Нагеля. В мыслях она была дома, в московской квартире, где оставались самые близкие люди, остались дети: Богдан, Генрих, Лада. От непереносимой тоски наворачивались слёзы. Хотелось разрыдаться, уткнувшись лицом в подушку, однако на эту женскую слабость он не имела права. Перед ней был враг. Матёрый, коварный, жестокий, желавший её покорности и верно хотевший сделать из неё свою наложницу. Чтобы не допустить этого и вырваться из клетки, которая уготовлена для неё на этой вилле, в Большой Мир, надо обыграть этого зверя в человеческом облике, одолеть его, подчинить своей воле, а если не выйдет, то уничтожить, сохранив при этом честь и достоинство! Она обязана вырваться из западни и прежде всего вернутся в Любек, встретиться с Воронцовым…
«А вот что же  будет дальше?» – этого Руса пока не знала. Сердце сильной и красивой женщины, готовой к беспощадной борьбе, разрывалось на части. Между вспыхнувшей с новой силой любовью к Воронцову, долгом перед воспитавшей её страной, материнской любовью к детям, жизнь без которых немыслима, и памятью о муже, со дня трагической гибели которого не прошло и пяти месяцев…         
– Довольно, Элизабет! Возвращайтесь к реальности. Догадываюсь, что переживаете. Знаю, что у вас есть муж и дети. Мистер Балтимор описал как они выглядят. Жаль, что у него похитили фотографии. Пообещал, что если сохранились негативы, сделает новые и пришлёт. Ничего не поделаешь. В мае сорок пятого года проиграли мы – я и покойная Гертруда. Мы потеряли сына. Адольф умер из-за вас…
Теперь другое время и проиграли вы. Ваши потери не столь ужасны. Близкие вам люди живы и если пожелаете, то сможете получать о них информацию и помогать материально. Это мы сможем организовать. Я обещаю. От вас потребуется немногое. Покориться судьбе и начать новую счастливую жизнь. У вас будет всё, что пожелаете. Вы будете рядом со мной и ни о чём не пожалеете. Я старше вас, но абсолютно здоров и готов прожить ещё столько же, не растеряв сил! Станьте моей, Элизабет, не пожалеете, – умолял Нагель, готовый стать перед ней на колени.
  Руса почувствовала – наступает момент истины, который не следовало упускать.
– Ну хорошо! – простонала она. – Что вам от меня надо?
– Прежде всего покорность, леди Элизабет! – поспешил ей на помощь старший Нагель. – Поймите, боль за Адольфа разрывает мне сердце. Если единственного сына не вернуть, то вы – женщина которую он любил и не смог перенести вашего предательства, должны быть рядом со мной, утешить, стать близким мне человеком… – Нагель выдохся, так и не сумев сказать в один приём всего что хотел.
– Во-первых, я Адольфа не предавала. Я исполняла свой долг! Во-вторых, накормите меня, Густав, я умираю от голода, – потребовала Руса, резко сменив тему и забирая инициативу в свои руки. Она и в самом деле была голодна, но потерпеть могла.
– Что это? – поинтересовалась Руса, приподняв фарфоровую крышку, из-под которой мгновенно распространился изысканный аромат.
– Тушёная  телятина с красным вином, фруктами и специями. Замечательное местное блюдо. Наш повар готовит телятину просто восхитительно! Пальчики оближете, – любуясь красивыми руками пленницы, достойными колец с лучшими бриллиантами, подтвердил качество блюда Густав Нагель.
От Русы не укрылось слово «наш», произнесённое Нагелем. «Полагает меня своей? Рано радуешься, старичок-бодрячок. Не по зубам тебе «Жар-птица», сгоришь от её огня!»
– Вот что, Густав. – Руса сознательно называла Нагеля по имени. – Я предпочитаю вегетарианскую пищу. Пусть повар приготовит овощное рагу и спагетти с сыром. В крайнем случае можно рыбу, если у вас найдётся хорошая, – потребовала она и выпила несколько глотков апельсинового сока. – Пусть приготовит, я подожду.
Нагель встал из-за стола, прошёл к телефону и передал заказ повару на испанском языке. Вернулся и сел на стул, в душе «потирая руки».
«Кажется, контакт налаживается!» – удовлетворённо подумал он и размечтался в слух:      
– Этот  вечер и ночь, которая обещает быть лунной и тёплой, мы проведём вместе, Элизабет. Я покажу вам свою виллу, которую с полным правом могу называть асьендой . Трёхэтажный дом, бассейн, спортивный зал, теннисные корты, яхта океанского класса для морских путешествий, на которой я доходил до Майами. Для воздушных прогулок в нашем распоряжении двухместный американский спортивный самолёт. В гараже стоят хорошие автомобили, сделанные в Англии, Германии, Соединённых Штатах: «Ролс-Ройс», «Мерседес», «Порше», «Кадиллак». Дом окружает красивый сад, разбитый на четырёх гектарах плодороднейших аргентинских чернозёмов – всё это может принадлежать и вам, сеньора. Я и мои слуги отныне будут обращаться к вам, так как принято в этой уютной и богатой стране, у которой большое будущее. Сеньора Элизабет и только сеньора! – Густав Нагель пригубил бокал с красным сухим вином и, сделав глоток, наблюдал за своей пленницей. В сопровождении Изабель, которая тотчас же удалилась, пожелав господам приятного аппетита, Руса явилась к обеду в коротком летнем платье голубых тонов. Это платье, обнаруженное в ванной комнате, так шло к её свободно лежавшим на открытых плечах роскошным густым волосам цвета спелой пшеницы, которым она придала первозданный вид, вымыв несколько раз после нестойкого красителя.
– Надеюсь скоро узнать ваше истинное русское имя и сохранить его от всех в глубокой тайне, – продолжал укреплять наметившиеся подходы к неприступной на первый взгляд красавице: «стопроцентного нордического типа, которая может родить истинного арийца!» –  грезил теряющий голову Нагель, полагая, что:  «для группенфорера СС нет неприступных крепостей!»
В этом доме ещё три дня назад жила женщина по имени Кончита, с которой Нагель прожил, не состоя с ней в браке, почти десять лет. Красивая метиска из Парагвая. Когда  Нагель привёз её из поездки в Чако , девушке было всего пятнадцать лет. Прожив всё это время на вилле, ни разу не покидая её, Кончита родила хозяину двух дочерей. На этом дело очевидно бы не закончилось, но, увидев Русу, Нагель понял, что «Кончита всё же не то, не та раса» и отправил женщину с детьми в своё дальнее и небольшое имение под Асунсьоном,  приказав Изабель и прочим слугам забыть о ней навсегда.   
– Элизабет, под этим именем вы должны были отправиться в Аргентину на субмарине вместе с Адольфом. Не вышло. Теперь под этим же именем вы всё-таки оказались в Аргентине. Это судьба! – с придыханием заключил старший Нагель – отец Адольфа. – Будьте благоразумны и вы станете новой Эвитой . Придёт время, вас увидят жители этой страны, которые способны сделать из вас богиню, как сумели это сделать из Евы Перон! Знаете кто эта женщина?
– Да, знаю. Она умерла пять лет назад, – ответила Руса, регулярно читавшая газеты и журналы. – Я не горю желанием последовать её примеру.
– К сожалению, она была неизлечима больна, – признал Нагель, поняв, что сравнение с Эвитой его пленнице неприятно и не своевременно. 
– Ваше американское имя – то же, что и Эльза, под которым в начале войны вы работали в России в «конторе» моего родственника Отто Руделя, а в конце войны в Германии под началом у несчастного Адольфа, созвучно красивому испанскому имени Изабелла. Хотите, буду звать вас Изабеллой. Это имя принадлежало королеве Кастилии , вступившей в брак с королём Арагона. Вместе с супругом они изгнали из Испании мавров, открыли Новый Свет, создали Великую империю за океаном, у которой большое будущее! – так цветасто и напыщенно, словно испанский гранд выразил свои мысли и стремления бывший группенфюрер СС Густав Нагель, неплохо устроившийся в богатой и беззаботной Аргентине под именем сеньора Хосе Мендоса.       
– Вы забыли, сеньор, что у вас уже есть одна Изабель, – усмехнулась Руса, взявшая себя в руки и начинавшая игру со своим противником, не имея иного оружия. Перечисленные транспортные средства асьенды сеньора Мендосы заметно повысили её настроение.
С яхтой всё гораздо сложнее, а вот самолёт сулил заманчивые перспективы. В подходящий момент на нём можно было упорхнуть из клетки, какой стала для неё эта вилла с высоким забором, средствами сигнализации и бдительной охраной.
– Действительно. Как это я не подумал, что у меня уже есть Изабель и она будет вашей самой близкой подругой, от которой не удастся отделаться и покинуть виллу без моего согласия, – притворно огорчился сеньор Нагель-Мендоса. – Та это не беда! Для Изабель мы выберем другое имя. Придумайте какое, хотите. Хоть русское? Она согласится на любое.
 – Глупые шутки, сеньор Мендоса, – резко меняя тон, Руса решительно остановила его фантазии. – С чего это вы записали меня в русские? Поверили какому-то безрукому уроду, у которого пропали какие-то фотографии? Придумали мне мужа и детей? Я требую, чтобы вы немедленно предоставили мне возможность связаться с сотрудником посольства Соединённых Штатов Америки! – потребовала Руса. – Вы нарушили закон, похитив гражданку США, и понесёте за это суровое наказание!
– Не пугайте меня, сеньора, – растерялся Нагель: «вот и нащупал подходы к неприступной крепости…» – Нет, Элизабет. Не дурачьте меня. Вы русская. Американцы, конечно же, заберут вас к себе и передадут в CIA, а меня поблагодарят. Только не думаю, что вам у них будет комфортнее. Даже если к вам не станут применять тяжёлых методов к понуждению дать интересующие их показания, то свободы и возвращения домой к детям и мужу вам уже никогда  не добиться. Вас навсегда упрячут в одиночную камеру в какой-нибудь секретной тюрьме, начальник которой может сделать из вас сою наложницу. Я лично, поступил бы именно так! – по-немецки жёстко добавил герр Нагель. Откинулся на спинку стула и с надеждой и  любовью посмотрел в глаза своей пленнице.
– Когда-то, ещё в детстве, мама читала мне одну русскую волшебную легенду о некой, я не помню как её звали, русской очень умной девушке, которую некий герр Кощей Бессмертный превратил за непокорность в лягушку, а когда она покинула лягушачью кожу, унёс в своё царство, находившееся за три на девять, следовательно, за двадцатью семью землями. За неточности прошу меня простить. Трудности перевода на немецкий язык и прошедшие с тех пор годы  могли кое-что исказить в моей памяти, однако суть осталась. Сейчас именно вы в таком положении. Как же звали ту умную красавицу? Не подскажете?
– Василиса Премудрая, она же Василиса Прекрасная, – помогла Руса, меняя тон и продолжая игру.
– Правильно, Василиса! – словно десятилетний ребёнок обрадовался старший Нагель.
– Пока не откроете вашего истинного имени, буду звать вас Василисой, а Изабель пусть продолжает носить с достоинством своё имя. Вы согласны, Василиса Прекрасная, она же Премудрая?
– Как вам будет угодно, герр Кощей, – ответила Руса. – Только не забывайте, что Кощей был далеко не Бессмертный и очень боялся жала, которое находилось на конце иглы!
– О, Прекрасная Василиса! Вы помогли мне вспомнить продолжение той красивой легенды. Игла находилась в яйце, яйцо в утке, утка в зайце, а заяц в хрустально ларце. Ларец, кажется, висел на цепях огромного дерева, а то дерево охранял трёглавый дракон. Всё было так, моя Прекрасная Василиса?
– У вас хорошая память, герр Нагель. Вы были внимательны, слушая свою маму. Всё было именно так. Если вы называете меня Василисой, то давайте выберем имя для вас.
– Какое же? – удивился Нагель. – Моё аргентинское имя Хосе Мендоса. Прежнего больше нет, не осталось ни одного документа.
– Ну какой же вы Хосе Мендоса, – улыбнулась Руса. – Вы Нагель! Но если не желаете слышать имя Густав Нагель, и видимо у вас есть для этого причины, то так и быть, буду вас величать Кощеем! А что, звучит не плохо, сеньор Кощей! Только запомните, я пока не ваша! – в последних словах Руса была опять резка. Лицо её покрылось румянцем, голубые глаза метали молнии.
– Goettin!  – прошептал Нагель. – Freia! Walkuere! Aphrodite! Athene – das alles ist sie gemeint! Mein Gott!  – простонал он, любуясь своей пленницей. Богатое и развращённое воображение старшего Нагеля рисовало ему картину одну слаще другой…
  «Вот та женщина, которую я приручу, и она родит мне сына – истинного арийца, красивого как сама и сильного духом, как я!» – Попивая красное вино и откровенно любуясь своей пленницей, размечтался бывший группенфюрер СС, а ныне преуспевающий житель богатой южноамериканской страны, гордившийся своим «нетленным германским духом». 

3.
Сви Галл скоро вернулся. Его не сильно огорчали капризы Бин Мохе, который был старейшиной и мог иметь свои слабости и причуды. Однако, несмотря на непрекращающиеся хвори, его опытнейший, натренированный мозг работал четче самого хитроумного компьютера. И если уж он давал совет, то его следовало неукоснительно исполнять. Сейчас Сви понимал, чем был так обеспокоен и отчего болел Бин Мохе в последние дни. Предчувствия не обманули его. Он вспомнил, что и невероятно быстрая победа над Хань не очень-то и радовала старейшину «посвященных».
– Итак, господа, – начал Сви Галл, – мы собрались в это трудное время вдали от мест основных мировых событий. – Сви на несколько минут включил монитор.
Увиденные бездушными окулярами из космоса, перед хранившими гробовое молчание «сильными мира сего», прошли харьянские колонны, тремя огнедышащими драконами сошедшие с отрогов Гиндукуша и неумолимо наползавшие на Левант и Ибер-Урус …
Сви Галл отключил монитор и обратился к собравшимся.
– Что делать, господа? Кто ответит на это вопрос? – Представительная аудитория молчала. Сви терпеливо ждал. Нервно закашлял президент Атланты.
– Ваше слово, господин президент?
Президент Атланты господин Конэн обвел присутствующих долгим взглядом.
– Я предлагаю немедленно прекратить все атаки этническим оружием. Оно не дает необходимого эффекта. Кроме того, и вам известно об этом, противник захватил комплект сверхсекретной документации о разработках этнического оружия в исследовательском центре Эль-Хаммера, и я думаю, что он уже в Рампуре.
– Виновные сурово наказаны! – поспешил добавить президент Леванта, на территории  которого находился злополучный центр.
Конэн сурово посмотрел на коллегу, перебившего его, и продолжил:
– Со мной прибыл профессор Ханс Квик. Институт, которым он руководит, занимается разработками новых штаммов этнического оружия. Именно его штаммы сокрушили Хань. Вам слово, профессор.
Профессор Квик, худощавый среднего роста человек неопределенного возраста с морщинистым лицом, прикрытым наполовину старомодными, массивными очками, энергично поднялся из кресла и представился аудитории. Большинство собравшихся здесь видели его и слышали его имя впервые  – работы Квика были строжайше засекречены.
– Слушаем вас, профессор, – напомнил ему президент.
– Как вы уже знаете, господа, – сильно волнуясь, начал Квик, – наше новое оружие блестяще зарекомендовало себя в войне с Хань. Успехи превзошли все ожидания, – уже заметно увереннее продолжал профессор.
– Три миллиарда всего за несколько дней! – жесткие светлые глаза профессора заблестели за стеклами очков.
– Но, – Квик запнулся, подбирая слова, – с Харьяной не получилось… – жесткий блеск его глаз быстро угас.
– А вы проводили предварительные испытания в полном объеме? – задал вопрос Сви Галл.
– Да, мы так считали, – ответил профессор, – на документах о приемке «изделия» есть подписи министров обороны Атлантического Союза, присутствующих здесь господ Колора и Харо. Вот копии приемо-сдаточных испытаний. – Квик зашелестел бумагами, извлеченными из черной кожаной папки.
– Испытания проводились на группе харьянцев, доставленных разными путями в экспериментальную лабораторию Окленда. Всего двадцать семь особей обоих полов, – продолжал Квик, пытаясь найти поддержку, но аудитория молчала.
– Среди них были дети от трех месяцев до пятнадцати лет, молодые люди, люди средних возрастов, старики. И все умерли в первые часы применения опытных штаммов.
– Вы говорите, профессор, что они умерли, но отчего же тогда всех харьянцев не постигла та же участь? Что не сработало? Говорите, мы слушаем. Что, концентрация не та? Муссон слабый? – голос Сви стал срываться от растущего раздражения. Он понимал, что профессора не в чем упрекнуть, но сейчас было не до рассуждений. Сейчас, когда все рушилось, нужны были жертвы, и он уже искренне ненавидел профессора неудачника – виновника катастрофы, постигшей их, «посвященных», мир.
Видя, что побледневшего профессора вот-вот хватит сердечный удар, президент Конэн попытался прийти к нему на помощь.
– Уважаемый, господин Сви Галл, малолетние дети харьянцев гибли в массовом порядке. Это зафиксировали многочисленные свидетели. Так же гибли и многие старики. Но харьянцы старше десяти лет и практически всё взрослое население выжило и, вероятно, приобретает иммунитет. Дело тут, как мне кажется, в ауре. Я перечитал в эти бессонные ночи несколько книг о религии харьянцев, и кое-что мне стало в них понятней. Аура, свойственна людям ведических верований, вспомните йогу. Вероятно, эта аура и защитила харьянцев от этнического оружия.
– Что еще за аура? – удивился президент Леванта Саад. – Ты мне не говорил об этом. Саад ревновал Конэна. Он постоянно ощущал, что «небожители» оказывают президенту Атланты большее внимание, хотя был старше своего коллеги и выглядел солиднее.
– Почему же тогда никакой ауры не оказалось у подопытных харьянцев? А может быть, они были вовсе и не харьянцы? Атланта ведет свои секретные разработки, часто не советуясь с Левантом. Отсюда и результаты! – с картинной досадой вздохнул Саад.
Президенты вопросительно посмотрели на профессора Квика, одиноко стоявшего в центре зала и готового провалиться сквозь землю.
– Нет, это были именно харьянцы, самые типичные. Все анализы на генном уровне это подтвердили. А почему они все умерли, я не знаю, – отрешенно ответил Квик.
– Наверное, они сделали это нарочно, – цинично заметил Саад.
Ханс Квик с нескрываемой ненавистью посмотрел на тучного президента Леванта, в то время, как собравшиеся отвратительно и вразнобой захихикали-засмеялись, но тут же прикусили свои мерзкие языки.
– Позвольте мне, – попросил слова пожилой человек в мантии с лысым желтым черепом. На его морщинистой шее нелепо висел крупный золотой крест, усыпанный драгоценными камнями.
– Мы слушаем Вас, Ваше Преосвященство, – Сви наклонил голову перед человеком в мантии. Они были старыми знакомыми, и Сви Галл ценил его тонкий ум.
– Аура тонкая материя. У подопытных особей, надолго оторванных от своего привычного духовного мира, она была, скорее всего, разрушена. Тому же причиной стали и предварительные опыты. Я думаю, что в этом нельзя винить профессора Квика. Как материалист, он не способен понять сути этого феномена. Аура есть у каждого человека, есть она и у ханьцев, но слабая, такая, что не смогла их защитить. Хотя малая часть их, укрепленных духом, выжила и укрылась.
– Я думаю, что выжили, скорее всего, метисы, – сухо заметил Квик. – На северо-востоке Хань прежде жили русские, – зачем-то добавил профессор.
– Возможно, – после долгой паузы продолжил Его Преосвященство. – Ауру разрушает незнание сил природы и своего организма, неверие в духовное совершенство, пороки и излишества. С глубоким прискорбием я вынужден признать, дети мои, что наши три великие религии растеряли даже те крохи духовности, которые передаются человеку при рождении от предков. Иное дело Харьяна – единственная страна с древними ведическими культами, где «знать» и «верить» – категории стоящие рядом. Отсюда и сильная аура. Профессор не мог этого предусмотреть. В этой области проходят границы его понимания.
Уважаемый Сви Галл, остановите это безумие! – простонал человек в мантии, осеняя присутствующих золотым крестом. – Прекратите использовать это страшное оружие, которое не действует на харьянцев, но уже достигло с весенними ветрами Европы. Оружие начало истреблять немногочисленных ныне людей, что одной с харьянцами древней крови и расы! – дрожащий, задыхающийся от собственных слов человек в мантии бессильно опустился в кресло и, втянув плешивую голову в мантию, закрыл лицо сморщенными руками. Жгучий стыд, который он пережил за этот год соучастия в сатанинских преступлениях, сжигал его дотла. Он знал, что не переживет этого.
В его воспаленном мозгу возникали картины страшного суда, который происходил более полутора веков назад над слугами дьявола в Нюрнберге и о котором мало уже кто вспоминал.
Вновь воцарилась гробовая тишина…
Минуту спустя собравшихся оглушили громкие голоса президента Леванта Саада и духовного лидера большинства левантийцев. Они взывали о помощи. Умоляли остановить продвижение Первой харьянской колонны, которая на западе уже вступила на Балканы, а на юге прошла мимо нетронутого Иерусалима, покинутого жителями в великой панике, и вышла к Нилу и Суэцкому каналу. Миллионы людей исчезают в дыме пожарищ, через которые проходят страшные бронированные чудища-вездеходы. Харьянцы просто не замечают ничего живого, сминают все на своем пути, словно сухую траву…
– Да и кто их теперь за это осудит? – промелькнуло в сознании погруженного в свои нелегкие мысли человека в мантии.
Напористые левантийцы между тем требовали наперебой помощи от Атланты, угрожали применить стратегические ядерные силы без санкции Атлантического Союза, просили помочь с эвакуацией непосредственно в Атланту сотен миллионов беженцев из стремительно занимаемых противником территорий.
И лишь кареглазый красавец-брюнет с редкой среди этого круга лиц фамилией Белофф – единственный представитель Ибер-Уруса, в скромном ранге посла в Атланте, тихо сидел в темном углу.
Если такие всемогущие люди в растерянности, то что остаётся делать ему?


4.
Первого января на двенадцать часов дня Ольга заказала два такси, и Соколовы младшие: Богдан, Генрих, Лада с тётей Любой и Ирочкой разместились в одной «Победе», а Лебедевы: Василий Владимирович, Ольга и Леночка с Игорем в другой.
На Таганской улице две машины встретились и покатили по белой зимней Москве в Малаховку, где дети вместе с тётей Любой и Ольгой проведут зимние каникулы. Василий Лебедев уже вечером вернётся в Москву, завтра ему на службу. В доме на Гончарной осталась Ольга Милославовна, присмотреть за квартирой и отдохнуть.
Едва она проводила дочь и внуков, как в прихожей раздался длинный звонок.
– Никак вернулись! Что-то забыли? – заволновалась Ольга Милославовна, и поспешила открыть дверь. На лестничной летке стояли трое мужчин в штатской одежде: тёмные пальто, зимние шапки, утёплённые ботинки.
 – Ольга Милославовна Соколова? – назвал её по имени, отчеству и фамилии старший по возрасту мужчина.
– Да, это я. А вы к кому?
– Мы из Комитета государственной безопасности. Подполковник и Астахов. Вот моё удостоверение, – мужчина открыл красную книжечку и показал хозяйке. Со мной мои офицеры. Можно войти?
– Входите, – окончательно растерялась Ольга Милославовна. – Да что случилось?
Офицеры КГБ – организации, где служила Руса, вошли в прихожую и разделись.
– Да вы не волнуйтесь, гражданка Соколова. Мы пробудем у вас не более часа. Нам необходимо осмотреть вашу квартиру и, прежде всего, комнату Елены Васильевны Соколовой. Нас интересуют её письма, фотографии и некоторые документы. Будем очень вам признательны, если окажете нам помощь в этом кропотливом деле.          
– Что случилось? Мы и так все испереживались? Руса уехала, а куда не знаем. С ней что-то случилось?
– Вы назвали Елену Васильевну Русой. Я правильно вас понял? – спросил Астахов.
– Да, так мы называем её дома. Привыкли, вот и зовём Русой нашу Леночку. С детства её так прозвали за русую косу. Разве нельзя?
– Да нет, Ольга Милославовна, можно. Зовите как вам будет угодно, – ровным голосом и вероятно равнодушно ответил подполковник Астахов. – Что же касается вашей снохи, то когда придёт время, всё узнаете.
– А где же Николай Иванович Калюжный, где же Николай Кузьмич Потапов. Их я знаю, а вас нет.
– Это не важно, Ольга Милославовна. Калюжного и Потапова вы увидите в следующий раз, а пока ознакомьтесь с распоряжением об обыске. Понятых не будет, это и ваших интересах. Мы не из милиции и не из прокуратуры. Считайте, что у вас не обыск, а знакомство с документами и фотографиями, которые могут помочь вашей снохе. Это очень важно. Если заметите, что чего-то не хватает – немедленно сообщайте нам. И ещё одно условие. О нашем визите не должен знать никто, ни члены вашей семьи, ни родственники, ни знакомые,  ни соседи. Никто! А теперь  показывайте комнату Елены Васильевны.

* *
В семь часов вечера Калюжный и Потапов встретились на станции метро «Библиотека имени Ленина». Обменялись рукопожатием и сели в вагон поезда. Вышли на станции «Красные ворота»  и, не торопясь, как старые приятели, пошли по Садовому кольцу в сторону «Колхозной площади».
– Что за конспирация, Потапов? – спросил Калюжный. Я, понимаешь ли, в отпуске, кажется, пока не уволен, а ты звонишь не мне, а сыну из телефона-автомата, а уже от него и опять не по телефону, а с глазу на глаз, я узнаю о назначенной тобой встрече в метро! Прямо-таки, как при царизме, когда охранка выслеживала членов РСДРП! – Поскольку и Калюжный и Потапов оба носили имя Николай, то во внеслужебной обстановке они обращались друг к другу по имени-отчеству или по фамилии – так было короче.   
– Не кипятись, Николай Иванович. Ты в отпуске и мне пока не начальник. Царизм здесь не причём, метро при царизме не было, да и охранка не чета нашей конторе. Сам знаешь. Просто надо поговорить с глазу на глаз и так, чтобы никто об этом не пронюхал. Вот какая у нас с тобой задача.
– Сам знаю, что свидетели нам не нужны. Спасибо, что вспомнил о Калюжном. Рассказывай. Сердце болит за Елену Васильеву. Места себе не нахожу!
– Думаешь только у тебя одного? – Покачал головой Потапов. – К операции «Кузнец» (этим словом была зашифрована операция по выявлению и захвату некоего Р. Смита) подключили отдел генерала Почечуева. Наш отдел переподчинили ему. А каков Почечуев – ты знаешь не хуже меня. К тому же у тебя, Николай Иванович, случались с ним служебные  конфликты.
– Случались… – недовольно пробурчал Калюжный.
– Почечуев носом готов рыть землю! – образно выразился Потапов и высморкался в носовой платок.
– Что, простудился? – спросил Калюжный.
– Да нет, наверное от нервов, – ответил Потапов. – Так, самая малость. Хочу предупредить тебя, Николай Иванович, что завтра или послезавтра тебя вызовут в Комитет, как свидетеля.
– Я же в отпуске? Сам Стропов рекомендовал поехать в Сочи.
– Отозвали бы и из Сочи, – вздохнул Потапов. – Стропов считает, что Соколову постиг провал. Наверху его за это так накрутили, что с тридцатого числа ходит весь чёрный. Вчера вечером в двадцать два часа, это за два-то часа до наступления Нового года давали показания старые знакомые Елены Васильевны. Одного вызвали из Севастополя. Это капитан 3-го ранга Гамаюн. Второго из Североморска. Это капитан-лейтенант Егоров. Вначале с каждым беседовали отдельно, потом сделали им очную ставку.
– Зачем? Что понадобилось Почечуеву от морских офицеров? Гамаюна я немного знаю, о Егорове слышал, – спросил Калюжный.
– Слушай внимательно, Николай Иванович. Почечуеву стало известно, что ты ездил с Соколовой в курортный городок Рерик. Зачем?
– Просьба Елены Васильевны. Об этой поездке я никому не докладывал. Ей хотелось взглянуть через залив на небольшой остров, соединённый с материком дамбой. Называется Вустров. Тебе ведь известно, что муж Елены Васильевны после войны служил в Германии, и она несколько лет прожила в тех краях, работала с немецкими товарищами. Кажется в сорок восьмом году мы: я, Ярослав и она побывали на Вустове. Там тогда разместился наш зенитный полигон. А с ноября 1944 по конец апреля 1945 года Соколова работала в тылу вага в Главном управлении имперской безопасности города Гамбурга. Именно это обстоятельство и добровольное согласие Елены Васильевны, хорошо знавшей север Германии, и стало основой решения сделать её ключевой фигурой в операции «Кузнец». Этот злосчастный Р. Смит, по словам жены дипломата Анны Скворцовой, жил и работал именно на севере Германии в местах дислокации британских оккупационных войск. Стропов лично одобрил кандидатуру Соколовой, и даже пожелал ей «приятного путешествия на Запад». Шутил конечно. Остальное, Потапов, тебе известно.
– Мне не было известно о вашей поездке в Рерик. Теперь это стало известно Почечуеву. Его заинтересовала причина, почему Соколовой понадобилось там побывать? – Потапов сделал паузу и продолжил: 
– Вы разговаривали в Рерике с советским капитаном и его супругой?
– Да. У них был семейный праздник. Мы их поздравили, – ответил Калюжный.
– Почечуев сам летал в Германию. Был в Рерике и на Вустрове. Разыскал этого капитана. Тот подтвердил встречу с вами. Были опрошены жители Рерика, кто-то припомнил, что Елена Васильевна, а такая красивая и модно одетая женщина бросается в глаза, в течение нескольких минут разговаривала с одной немецкой женщиной, не местной, но по словам очевидцев она приезжала в этот курортный городок по выходным дням и одиноко гуляла по берегу залива.
Что это за женщина? О чём Руса, буду Елену Васильевну называть так, разговаривала с этой женщиной? Откуда она? Почему в следующее воскресенье она не приезжала в город?
– Да что ты заладил, Потапов! Почему да почему? Ну не знаю. Бывает, что женщин тянет поговорить с незнакомыми женщинами. Говорили они по-немецки. О чём я не слышал, потом разошлись и даже не обернулись.
– Не факт, что они не были знакомы. Ты это расскажешь Почечуеву. Постарайся, чтобы он в это поверил. Понимаешь, уцепился Почечуев за этот Вустров. Вызвал Гамаюна и Егорова. Гамаюн заявил, что утром Первого мая 1945 года после короткого боя на западном берегу Мекленбугского залива он взял на свой торпедный катер старшего лейтенанта Соколову, выполнявшую важное задание советской разведки в тылу врага и доставил по её просьбе на Вустров, где по словам Соколовой её ожидала встреча с мужем. Это ей пообещала некая Умила Гостомысловна. Была такая княгиня. Русская. Жила в тех местах более тысячи лет назад…
– Всё так. Этот рассказ я лично слышал и от Русы и от Ярослава, – прервал Потапова Калюжный. – Она мне даже показывала то место, куда пристали катера, когда мы побывали на Вустрове, вместе с Ярославом. Я уже говорил, это было в сорок восьмом году.
– И это ты, Николай Иванович, расскажешь Почечуеву. Поверит ли генерал-материалист рассказам о княгине, которая жила более тысячи лет назад? – засомневался Потапов. – Почечуев и Ярослава Владимировича вызвал бы на допрос, да нет его, – вздохнул Потапов и приподнял каракулевый воротник пальто. – Холодно, уши мёрзнут, – признался он и продолжил:
– Гамаюн и Егоров дали показания, что в большом и единственном доме на этом Вустрове осталась одна пожилая женщина, которая узнала Русу, обнимала её, плакала от радости. Значит Руса бывала здесь и прежде, а если бывала, то могла быть знакома с хозяевами.
На Вустрове краснофлотцы с хозяйкой и Русой праздновали Первое мая. Потом на луг сел наш ястребок. В нём был муж Русы подполковник Ярослав Соколов. Гамаюну показалось, что бабушка узнала её мужа, всё называла его «русским оберстлейтенантом» и ещё как-то, не помнит. Всё хотела старушка собирать на стол. Только они сразу же улетели. Руса села на колени мужа и истребитель Ярослава взмыл в воздух, где его поджидал другой истребитель. Помахал крыльями и улетел. Каково, Калюжный! Прямо как в приключенческом романе! – увлечённо пересказывал рассказ морских офицеров полковник Потапов. – Когда она бывала на Вустрове? Когда?
– Этого я не знаю. Разыскали бы ту пожилую женщину, допросили, – Поднимая воротник пальто следом за Потаповым, дал Калюжный совет, наверное генералу Почечуеву.
– Невозможно. Старушка, которую звали бабушка Грета, умерла лет десять назад. Пытаются разыскать её родственников в Рерике и соседних деревнях, но пока тщетно. С бывшими хозяевами дома, скорее, маленького замка, где теперь разместился штаб полигона, всё гораздо интереснее. Домом и частью заповедного острова, наши войска и сейчас берегут его южную лесистую часть, владели бароны фон Вустров. Служили Гитлеру и бежали с острова накануне того дня, когда торпедные катера Гамаюна и Егорова причалили к нему. О чём говорили Руса и пожилая фрау Грета, они не знают, немецким языком не владеют, но утверждают, что старушка передала Соколовой какую-то записку, содержание которой им так же не известно. От кого записка? От хозяев? – Потапов приостановился и посмотрел в лицо Калюжному.
– Что ты так на меня смотришь, Николай Кузьмич? Так, словно я что-то от тебя скрываю? Да не знаю я ничего про это. Почечуев в сыскном деле меня обскакал. Лет на семь он меня моложе. Ему и карты в руки. Далеко пойдёт! – Хотелось Калюжному сказать: «Сукин сын», но смолчал.
– Пойдёт! – согласился Потапов, в душе покрыв генерала Почечуева тем же самым термином, глубоко укоренившимся у русских людей. – Смотри, мы с тобой уже дошли до станции метро «Ботанический сад» . Куда дальше?
Поворачивай назад. Идём в сторону Сретенки к «Кировской» , – буркнул Калюжный.
– Ладно идём, конспираторы хреновы! – Согласился Потапов. – Вот ресторанчик. Давай зайдём и выпьем для согрева по сто грамм коньяку. В буфете можно не раздеваться.
– Давай, – согласился Калюжный. – По сто пятьдесят, с поправкой на мороз. Градусов двадцать не меньше!
– Не меньше! – подтвердил Потапов.
Коньяк приятно согрел и дойти до «Кировской» не представляло больших трудов.
– Что это у тебя за чемоданчик, заметил наконец Калюжный, что Потапов пришёл не с пустыми руками.
– Коньки, спортивный костюм, шапочка. Жене сказал, что иду на каток. Отговаривала. Говорила, что мороз, но я настоял, – ответил Потапов. 
– Конспирация, – одобрил Калюжный. – Надо было и мне захватить коньки. Покатались бы в парке Горького  или в Сокольниках, поговорили.
Да нет, не стоит. Сегодня холодно, да и могут нас там увидеть. Многие из наших посещают по вечерам каток. Полезное для здоровья занятие.
Полезное, – согласился Калюжный. – Давай продолжал свой рассказ. В отпуске чуть больше недели, а сколько всего без меня накопали! Продолжай, Потапов.
– Фамилия тех баронов тоже Вустров. Старого барона звали Вацлав. Второй раз он был женат на русской эмигрантке. Фамилию её, к сожалению, установить не удалось. У неё был сын по имени Серж. Сергей значит. Дружил Серж с сыном Вацлава, которого звали Хорст. У этого Хорста была семья: жена и трое детей. Вот как много накопали люди Почечуева. Куда же бежали эти недобитые фашисты – неизвестно. А ведь Елене Васильевне это всё было известно. Как думаешь, Николай Иванович?
– Уже никак, Потапов. Уже ничего не думаю. Пытались поискать кого-либо с фамилией Вустров в Германии?
– Не знаю, но та семейка всего вероятнее сменила фамилию. Не по своим же паспортам они бежали куда-нибудь в Америку – Южную или Северную. Знаешь ведь ты, Николай Иванович, то, что известно только тебе. Ещё Ярослав многое знал о Русе, да нет его.
– Что же, Потапов, и мне прикажешь распрощаться с жизнью? – возмутился слегка захмелевший Калюжный.
– Типун тебя на язык! – Потапов помахал кулаком возле покрасневшего на морозе генеральского носа. – А если серьёзно, то мне кажется, что Елена Васильевна знала кто этот Р. Смит, – перешёл на шёпот Потапов.
– Знала? – едва не закричал Калюжный и подумал: «а что, очень может быль. Ведунья наша Руса. Не иначе как ведунья! Ведь такого о себе порассказала накануне отъезда, что поневоле поверишь в древних богов, а не только в того, чей сын Христос!»
– Ты про это, Николай Кузьмич, Почечуеву не докладывал? – спросил Калюжный.
– Нет, не докладывал. Это ведь мои догадки, не более того, – признался Потапов.
– И не рассказывай, Коля. Не надо. Заклинаю тебя! Не то Почечуев затравит не только Русу но и всю её семью, да и нас с тобой в покое не оставит.
– Не беспокойся, Николай Иванович. Нет мне резона возводить на Елену Васильевну всякую напраслину, – признался Потапов. Жива ли наша голубушка?
– Не сметь так думать, товарищ полковник! Обязательно вернётся наша Руса. Доченьке своей, Ладушке, обещала, что обязательно вернётся и  не позже следующей осени. Вот тогда и узнаем что да как. Возможно и этого распроклятого Смита, то бишь «Кузнеца» к нам доставит. Верю я ей. Если взялась за дело, то своего обязательно добьётся.
– Я, Николай Иванович, тебе не всё ещё рассказал. Вот опять ресторанчик. Зайдём! Ещё по сто пятьдесят и по бульварному кольцу до Улицы Горького ! А?               
– Зайдём, товарищ полковник! – согласился Калюжный. Ты мне обо всём расскажи, чего накопал этот Почечуев. Я всё должен знать!
– Обыск был сегодня днём на квартире Соколовых, сразу же после отъезда детей и Любы на дачу. Подполковник Астахов проводил, – доложил Потапов Калюжному.
– Да что же ты сразу не сказал, чёрная твоя душа! – крикнул в сердцах Калюжный, да так громко, что на них обратили внимание прохожие.

               
5.
В мусульманском Кабуле не принято широко отмечать наступление нового года по христианскому календарю. И хотя в конце декабря с гор вместе со снегом дохнуло настоящим холодом, предпраздничная атмосфера ощущалась лишь среди европейцев, живших и работавших в этом древнем и по существу всё ещё средневековом городе.
Вечером тридцатого декабря в советское посольство вместе с дипломатической почтой, и праздничными подарками самолёт доставил подмосковную ёлку и коробку с новыми ёлочными игрушками. На следующее утро ёлку установили в актовом зале, где советские люди, оказавшиеся по долгу службы за рубежом, будут встречать Новый Год, и жёны и дети сотрудником посольства принялись наряжать пахнувшую свежей хвоей и зимней заснеженной родиной лесную красавицу, каких не сыскать в Афганистане, предвкушая приближение долгожданного праздника…
Разница во времени между Москвой и Кабулом всего два часа. В Афганистане Новый год уже наступил, но сотрудники советского посольства, праздновали его наступление по московскому времени, а пока провожали старый год под приготовленные русские деликатесы, под рюмки хорошей русской водки, бокалы грузинского и крымского вина, под яркие тосты, под музыку и танцы. 
Во время красивого аргентинского танго в зале появился озабоченный дежурный секретарь и шепнул Анне Скворцовой, жене советника посольства Юрия Скворцова, танцевавшего с очередным партнёром, что её срочно вызывает к телефону сотрудник Комитета государственной безопасности. Шепнув мужу, в чём дело, взволнованная Анна поспешила к аппарату и отсутствовала больше часа…
Когда она вернулась, муж и не только он заметили большие перемены в лице молодой красивой женщины, на которую засматривались все без исключения мужчины, в том числе и иностранцы, как европейцы, так и афганцы. Все веселились и танцевали, а Анна Скворцова, вымученно улыбаясь, отказывала мужчинам в танцах, ссылаясь на недомогание и мучительно дожидалась когда куранты на Спасской башне в Москве пробьют полночь и можно будет поднять бокал с шампанским, встретить Новый год и уйти, наконец, к себе, собраться с мыслями и поделиться тревогами с мужем. Сегодня она всё расскажет ему о двоюродном брате Серёже. Одну Анну эта тайна просто раздавит, вдвоём им будет легче вынести её груз.
В четверть первого, они тихо, по-английски, ни с кем не прощаясь, покинули праздник.
– Анечка, да ты совсем не своя! – приложив ладонь ко лбу жены, разволновался Юрий. – Вся горишь! Простыла? Да у тебя жар!
– Сейчас пройдёт, Юрочка. Мне ужасно холодно. Давай скорее ляжем в постель под шерстяное одеяло и я расскажу тебе о допросе, который мне учинили по телефону, просто вывернули наизнанку! Это была настоящая пытка! Временами мне казалось, что я теряю сознание. Прости, что ушла с новогоднего вечера, силы оставили меня…
Они так и сделали. Легли и накрылись двумя одеялами. Минут через десять Анна согрелась и шёпотом рассказала мужу всё без утайки о том, что с ней случилось тёплым и солнечным осенним днём в красивом городе Любляне – столице маленькой славянской республики, уютно разместившейся на юге Европы между отрогами Балкан и Альп…

*
–  Что же ты мне раньше не рассказала о том, что у тебя есть двоюродный брат? – сокрушался Юрий, нервничал, пытался закурить, но Анна ему не разрешила курить в постели.
– Тебя, Юра, щадила. Прости. Ведь это из-за меня, из-за моей неосторожности тебя направили на работу из Югославии в Афганистан.
– Ну и что же? Афганистан древняя, интересная и перспективная страна – сердце Азии. Ты же сама рассказывала мне, что в горах Гиндукуша хранятся гробницы двух великих вождей и жрецов – Рама и Зороастра, но никто точно не знает, где они скрыты. Говорят, что некие таинственные люди и поныне охраняют их покой. Не от того ли эта древняя земля пропитана такой энергетикой? Не от того ли она не покорилась англичанам, перед которыми падал ниц весь Мир и в том числе огромная Индия!
Ты  мне все уши прожужжала, что господин Рустам Фари весной приглашает тебя и Нину Васильевну побывать в Бамиане и осмотреть величественные статуи Будды. А в горном массиве, расположенном за спинами этих колоссов якобы скрыта гробница Рама. Разве не так? Кстати, по-моему, этот Фари уделяет тебе повышенное внимание. Ты не находишь, Анна?
– Да ну тебя, Юрка, – возмутилась Анна. – Не ревнуй попусту! У него жена, дети. И потом Рустам очень порядочный и образованный  человек. Жаль, что его не пригласили на новогодний вечер.
– Ну не сердись, Анечка, я пошутил, – извинился Юрий. – Новый год праздник семейный, а придти с женой Фари не мог.  Здешние женщины, как правило, не покидают дом. Это правильно, что он остался дома. Я бы тоже с удовольствием съездил в Бамиан посмотреть на статуи, которые называют очередным «чудом света», да боюсь, что не отпустят. Работы много. Кстати, ты не забыла, что по мусульманским законам здешние мужчины могут иметь и две жены, а четыре жены – это самый лучший вариант?   
– Довольно об этом, Юра. Не время для подобных глупых дискуссий. После сегодняшнего допроса я не уверена в безопасности Воронцова. Мне стоило больших трудов не сказать чего-нибудь лишнего, я и так разучила наизусть первые свои допросы на Лубянке. Это были именно допросы, а не беседа со свидетелем. Мне показалось, что они вышли на его след, но пока не задержали. Поблагодарили за искусственное фото, составленное по моим словам. Следовательно, если не задержали, то раздобыли его настоящую фотографию и сравнили.
Елена Васильевна Соколова, я тебе рассказывала о ней, была командирована в Западную Германию с целью найти Серёжу, который работает хирургом предположительно в Британской оккупационной зоне. В августе погиб её муж генерал Соколов. У неё большое горе. И тут выяснилось, что разыскиваемый Смит, то есть мой двоюродный брат Сергей Воронцов очень похож на её Ярослава. Видел бы ты её лицо, когда она посмотрела на фото, составленное по моему описанию… – всхлипнула Анна. – Со слов сотрудника КГБ, который меня допрашивал, мне показалось, что и с Соколовой что-то случилось. В заключение сотрудник сказал, что при необходимости меня могут вызвать для беседы в Москву. – Анна едва сдерживала слёзы.
– Не надо, дорогая моя, успокойся. Вся моя карьера не стоит твоих слёз. Выгонят из МИДа – пойду учительствовать в школу, преподавать географию, историю или английский язык, который мне пока не понадобился. Не было назначений в англоязычные страны. Жаль Сергея Воронцова, если его задержали. Что же такое было в тех документах, которые он тебе передал? Получается, что сам накинул на себя петлю. В противном случае мог спокойно дожить сой век в достатке и комфорте.   
– Как ты не понимаешь, Юра. Он же русский человек! – возмутилась Анна. – Ребёнком его лишили родины, потом для Европы настали смутные годы. Гитлер, фашистская Германия в которой он жил и работал, которая дала ему хорошее образование, посылала на учёбу в Индию. Он нашёл там свою любовь. Её звали Лата. Она была известной танцовщицей и необыкновенной красавицей. Я видела её фотографию у Серёжы, мне показывала её Елена Васильевна. Видел бы ты, с какой грустью она рассказывала о ней, едва сдержала слёзы, когда узнала о гибели Латы в авиационной катастрофе здесь, в Афганистане, в горах Гиндукуша. Впрочем, её тела не нашли. В таких случаях говорят – пропала без вести… – Анна задыхалась от собственных слов. Юрий ощущал, как трепетало её тело.
– Он побывал в нашей Арктике, потом служил хирургом в военном госпитале, воевал в Африке, где встретил югославянку Милу. Долгая разлука с Латой притупила старые чувства и они полюбили друг друга. Потом был разгром немецких войск под Эль-Аламейном. Это недалеко от Нила.
– Я знаю, – подтвердил Юрий, изучавший историю побед и поражений Африканского корпуса Роммеля . – Окажись Воронцов в СССР, его привлекут к ответственности за участие в войне на стороне Германии. Ещё слишком свежи страшные раны, нанесённые нашей стране… – Посочувствовал Скворцов нежданно-негаданно обретённому родственнику.   
Анна продолжала, словно не слышала мужа:
– Они возвращались в санитарном самолёте на Балканы. Их атаковали и расстреляли английские истребители. Мила погибла. Только чудо спасло самолёт, который довёл до земли мой брат Сергей Воронцов! – задыхаясь от гордости, рассказывала Анна, прижимаясь к мужу. – Сергей рассказал мне, что его спас камень-оберег, который, прощаясь, вручила ему Лата, заключившая договор с супругой грозного бога Индры богиней Шачи! – Анна выдохлась и сделала продолжительную паузу. Её словно прорвало, так много хотелось рассказать мужу в эту новогоднюю ночь.
– Постой, дорогая, – вспомнил Юрий, – ты сказала, что фотографию Латы тебе показывал Воронцов, а потом Елена Васильевна. Откуда же она оказалась у неё? Я чего-то не понял или не дослушал. Выходит, что Сергей Воронцов и Елена Соколова оба знали Лату? Значит были знакомы между собой!
– Разве я говорила это? – спохватилась Анна и сжалась в комок, так, словно сильно испугалась. – Боже мой! Прости, любимый! Сама не ведая, я выдала тебе тайну, которую хотела сохранить. Боже мой! Я ведь могла рассказать то, чего не хотела и тому противному следователю, который больше часа пытал меня по телефону! Боже мой! Тогда Елена Васильевна – пропала. Ей этого не простят! – Анна затряслась в беззвучных рыданиях. Она была сильной женщиной, но нервы этой ночью окончательно сдали. Уснув под утро и проспав до обеда, Анна вновь обрела кажущееся спокойствие, но мужу больше ничего не рассказывала. Да и что она могла знать о судьбах людей, ставших для неё дорогими – о Сергее Воронцове и Елене Соколовой?   

6.
– Ну и как, нашли что-нибудь у Соколовых? – Спросил Калюжный, озабоченный тревожным развитием операции «Кузнец», автором которой был сам. Тревога за Русу постоянно мучила его, а после информации, полученной от Потапова, на сердце стало ещё тяжелее. Версию о том, что Потапов мог провоцировать его на откровения и завтра обо всём доложит Стропову и Почечуеву, Калюжный отметал, целиком и полностью доверяя товарищу по службе, которого знал не один год.
– Кроме факта обыска, проводимого подполковником Астаховым на квартире Соколовых мне пока ничего не известно, – ответил Потапов. – Как ты думаешь, Николай Иванович, что они искали?
– Похоже интересовались письмами, фотографиями и чёрт их знает ещё чем! – в сердцах едва не выругался Калюжный, подумав: «А ведь могло быть много интересного для дознавателей из Комитета в её письмах и фотографиях. Засуетились, мерзавцы! Убрала ли Руса от греха подальше то, что не для чужих глаз?» 
– Ты чего это задумался, товарищ генерал? Я тебе ещё не всё рассказал, – заметив перемены в настроении Калюжного, озаботился полковник Потапов с чемоданчиком в правой руке, который хоть и не тяжёл, но порядком ему надоел.
– Так, подумалось… – Ответил Калюжный. – А ты, Николай, продолжай, я слушаю. Продолжай удивлять генерала, которого отстранили от дел.
– Теперь самое главное, – Потапов примолк, ожидая реакцию Калюжного.
– Рассказывай, чего нервы мотаешь! – потребовал Калюжный.
– Удалось нащупать след этого мистера Смита. Теперь известно и его имя. Нашего «Кузнеца» зовут Ричард. Штатский. Вольнонаёмный. Хирург по профессии. До переезда в Германию жил в Индии. Кстати, вычислить этого Смита удалось с помощью Елены Васильевны.
– Вот как? Ай да молодец! Каким же образом? Что случилась с неё самой? Почем она молчала столько дней? Говори, Потапов, всё что знаешь! Неужели этот Почечуев так много накопал за десять дней!
– О том, что американка Элизабет Джонсон познакомилась с генералом Британской армии Ричардсоном нам известно.
– Ну да, эта часть задуманной операции «Кузнец», – подтвердил Калюжный. – Неужели Руса вышла на Смита с помощью генерала?
– Не совсем так, но после исчезновения Русы генерал Ричардсон оказался в одном из госпиталей британской зоны оккупации. Попал в автомобильную аварию и его оперировал хирург Смит, который затем неожиданно пропал и был объявлен в розыск. Вот тут на его след и вышли люди Почечуева – дублёры Соколовой, отслеживавшие перемещения  матёрого британского разведчика Сноу, известного нам по работе на Ближнем и Среднем Востоке во время Второй мировой войны и по работе в Южной Америке в пятидесятых годах, откуда совсем недавно он был направлен в Европу. Старому разведчику, имевшему в прошлом несколько серьёзных проколов и не сделавшему хорошей карьеры, дали возможность дослужить год-два до пенсии в более благоприятных климатических условиях.
Этому Сноу, которого недавно перевели на работу в Германию из Гвианы, где он тоже засветился, поручили по сути мелочёвку – разобраться с неожиданным исчезновением нашего «Кузнеца». Дальше пока ничего не ясно. Удалось только достать фотографию Смита и кое-какие данные, я тебе уже сообщил, из его биографии. Обе фотографии: Смита и искусственное фото, составленное по описаниям Скворцовой, сопоставили. Скворцова ничего не напутала – одно лицо. Что самое удивительное – этот Смит очень похож на покойного Ярослава, разве что Смит выглядит немного старше.
Тридцать первого декабря, когда на Лубянке опрашивали Гамаюна и Егорова, подполковник Астахов звонил в Кабул и часа полтора разговаривал с Анной Скворцовой. О чём – мне не известно. Меня постепенно отодвигают этого дела, могут и совсем отстранить. Стропов даёт зелёную улицу Почечуеву. Это всё, товарищ генерал, – подытожил Потапов. – О Соколовой и исчезнувшем Смите больше никакой информации. Как в воду канули, оба сразу…
– Не говори так, Коля! – Возмутился Калюжный. – Черт с ним с этим Смитом, пусть где-нибудь затаится и живёт, а Руса обязательно вернётся! Обязательно! Давай на этом завершим нашу встречу. Спасибо тебе, Коля, что не забываешь, информируешь. Только будь осторожен. Следующую встречу назначишь сам. Тебе теперь виднее когда придёт такое время. В бутылку не лезь. Пусть работает Почечуев. Пойми, и мне сейчас тяжело. Руса для меня больше чем родная! – с чувством произнёс Калюжный. – И вот что, пока далеко не ушли по Бульварному кольцу, давай вернёмся на «Кировскую».
– Давай, – согласился Потапов. – Нагулялись. Да и холодно, носы и уши отморозим!

*
У входа в метро, не прощаясь, они расстались. Проводив взглядом Потапова, спускавшегося по эскалатору, Калюжный задержался в вестибюле и позвонил Лебедевым. Дома застал Василия, который сообщил, что Ольга с детьми и Соколовы на даче. Он их провожал и вернулся часа два назад.
– Я к тебе заеду, Василий Владимирович, не возражаешь?
– Да что вы, Николай Иванович, жду! Коньячком побалуемся!
«Да уж, побалуемся», – подумал Калюжный. Передёрнул рычажок телефона-автомата и, опустив в прорезь ещё одну пятнадцатикопеечную монету, перезвонил домой, предупредив жену, что с ним всё в порядке и на часок заедет к Лебедевым. Посмотрев на часы, показывавшие половину десятого, подтвердил:
– До полуночи буду.
Минут через двадцать пять Калюжный был у Лебедева.
Василий собрал на стол кое-какую закуску, в том числе красную лососёвую икру, которую Ольга регулярно покупала в гастрономе. Стоила она немного дороже, чем в Североморске, по цене сливочного масла. На детях, которым расти, родители не экономили, да и сами привыкли к икре за время жизни на севере.
– Чего так поздно, Николай Иванович? – спросил Василий, усаживаясь с гостем за стол.
– Дело есть, Василий Владимирович, да и тебя проведать решил. – Справишься один с хозяйством, пока твои на даче?
– Да какое моё хозяйство. Бельё Ольга перестирала, продуктов накупила. Полон холодильник. Днём на службе. Дома только ужинаю и сплю. Дело-то какое на ночь глядя? Рассказывай?
– Наливай, Василий. Выпьем по рюмочке, чтобы разговаривать не «насухую», – указав взглядом на бутылку, напомнил Калюжный. – Я, брат ты мой, сегодня уже дважды прикладывался к рюмке. Коньяк хороший, армянский пять звёздочек.
– И этот пять! – наполняя рюмки, сообщил Лебедев. – Лучше французского. Это я точно знаю. В сорок четвёртом году вместе с экипажем довелось побывать в Англии, на военно-морской базе Скапа-Флоу . Эсминец получали, выделенный для нас по «лендлизу» . Англичане угощали русских моряков виски и французским коньяком. Где они его доставали, не знаю. Францию только начали освобождать, но коньяк в магазинах имелся. Только среди английских моряков ходили слухи, что премьер-министр Черчилль – большой любитель и ценитель коньяков, закупал у нас сто ящиков армянского коньяка ежегодно и поил им своих гостей, членов правительства, иностранные делегации и дипломатов…
– Да бог с ним, с Черчиллем и его гостями, – остановил Калюжный Лебедева. – Пробовал я французский коньяк, наш шустовский , – так генерал назвал по старинке замечательный напиток, производимый в Араратской долине, –  лучше! Давай-ка согреемся и поговорим.
Они выпили, традиционно по-русски провозгласив: «за здоровье» и закусили.
– Вот что, Василий, о том, что я тебе скажу, никому ни слова. Ольга сама догадается, – начал Калюжный. – А завтра с утра надо бы мне с ней встретиться. Позвонишь на дачу, придумай что-нибудь чтобы срочно приехала. Мне с ней необходимо переговорить вот по какому поводу, – Калюжный сделал паузу:
– Сегодня днём в доме Соколовых был обыск. Подполковник из нашего ведомства копался в вещах Русы: в письмах, фотографиях, документах. Что-то искал. Слава богу, детей дома не было. Уехали с твоими на дачу. Одна Ольга Милославовна была при осмотре, не хочется называть это действо обыском. Ты ей, Василий позвони, прямо сейчас. Справься о здоровье. Переволновалась старушка.
– А что же сам, Николай Иванович? – удивился Лебедев.
– Мне звонить не желательно, сам должен понять. Позвони и спроси только о здоровье. Про осмотр ни слова. Если сама скажет, удивись. Как, мол, так? Словом, сам знаешь…
Лебедев отошёл к журнальному столику, уселся в кресло и набрал номер телефона квартиры Соколовых.









Глава 11. «Египетский плен»

«Не бойся совершенства,
Тебе его не достичь никогда».
Сальвадор Дали, испанский художник.


1.
Потрясённая рассказом Калюжного, Ольга попыталась представить себе состояние подруги, сердце которой разрывалось на части: вспыхнувшая с новой силой любовь к Воронцову; боль утраты вызванной гибелью мужа; мучительные переживания за детей…
Способно ли сердце выдержать всё это?
Пребывая в нескрываемом нервном возбуждении, Ольга была уверена, что Руса нашла Воронцова и они вместе скрылись на время, а вот что предпримут в ближайшие дни, недели или месяцы? Она попыталась поставить себя на её место, но терялась, признаваясь себе: «не по силам…»
«Переживает за близкую подругу, её можно понять», – глядя на Ольгу, подумал Калюжный, не зная, как её теперь успокоить.
– Вот что, Оля, мы с тобой знакомы давно. Что довелось пережить тебе, в двух словах не расскажешь. Не терзай так себя. Ещё ничего не ясно. Не верю, что Руса в безвыходном положении, не верю! Она обязательно даст о себе знать. Пусть это случится не завтра, не через неделю и даже не через месяц.
Ты же знаешь, что рассказала Лада. Девочка была последней, с кем говорила Руса перед тем, как уйти. А говорила Руса, что непременно вернётся и ждать её следует, быть может, до следующей осени. Что Руса хотела этим сказать? Неужели предвидела такую возможность? Не знаешь?
– Не знаю, Николай Иванович! Ничего не знаю! – солгала Ольга. Она знало очень много, неизмеримо больше, чем генерал Калюжный, но не могла ему рассказать, нарушить обет молчания.
«Вернётся, сама расскажет…» – Думала Ольга: «Как вернётся? Неужели одна?»

*
Они встретились утром на Казанском вокзале. Ольга примчалась в Москву едва ли не на первой электричке, а «загулявший» накануне Калюжный всю ночь не спал, размышляя над тем, что вчера узнал от Потапова. Утром встал пораньше и, сказав жене, что приятель пригласил на рыбалку, отправился на вокзал, чтобы перехватить Ольгу. Хорошо, что успел. Она появилась на платформе среди рабочих и служащих, приезжавших по утрам на электричках из пригородов на московские заводы и фабрики.
С вечера, поговорив по телефону с женой, благо на генеральской даче аппарат имелся, Лебедев под благовидным предлогом вызвал жену домой, сообщив, как бы между прочим, что звонил Ольге Милолавовне справиться о здоровье, а та призналась ему, что приходили проведать товарищи Русы по работе. Про обыск, произведённый на квартире, Ольга Милославовна ничего не сказала. Ей не велели этого делать.
Помня наказ Русы сохранить в тайне письма, фотографии и её самые сокровенные вещи, унаследованные от предков, переданные в коробе из-под конфет, Ольга сразу же сообразила, что «товарищи по работе» из Комитета осматривали вещи Соколовой и, прежде всего, её письма и фотографии. Ничего подозрительного не нашли – Руса проявила крайнюю осторожность, однако в любую минуту эти люди могли придти к Лебедевым…
Увидев к своему облегчению Ольгу – не пропустил, заметил её на платформе среди пассажиров утренней электрички, Калюжный понял, что его предположение оказалось верным. Ольга была посвящена в какие-то ещё неизвестные ему секреты подруги и могла хранить у себя дома что-то очень важное из её вещей. Проанализировав бессонной ночью, сохранившиеся в памяти выписки из последних телефонных разговоров, а телефон Соколовой прослушивался, что было обычной практикой в его ведомстве, он неожиданно вспомнил о коробке конфет, которую Руса передавала подруге тем утром, когда после её раннего отъезда Ольга с Игорьком зашла к Соколовым за младшими детьми и они все вместе отправились в школу. Перед Ольгой стояла непростая задача, поддержать детей Русы в первые дни разлуки.
– Доброе утро, Оля, чего так рано? Каникулы, а ты ни свет ни заря, на ногах?
– Ой! – вздрогнула от неожиданности Ольга. – Николай Иванович! А вы что здесь делаете? В тулупе, в валенках, в шапке-ушанке! Вас не узнать! Что это у вас в руках?
– Рыболовные принадлежности для зимнего лова окуньков: ящик с мормышками  и прочими припасами, а так же ручной ледобур – лёд сверлить. Вот в этом чехле. Без него никак не обойтись. Северянка, а не знаешь. Полагаю, Василий Владимирович хаживал на зимнюю рыбалку.
– Да некогда ему было, – оправдалась Ольга, сообразив, что принадлежности для рыбалки это для конспирации, но ничего не сказала. Впрочем, и Калюжный забыл о рыбалке.
– Тебя поджидаю, красавица. Отойдём-ка в сторонку, – позвал он Ольгу. – Не будем мешать проходу граждан.
Они прошли в зал ожидания и присели.               
– Вчера я был у вас дома. Посидели с Василием, чайку попили, – сообщил Ольге Калюжный. – Я ведь пребываю в отпуске.
– Надо же! Он звонил, а мне ничего не сказал! – попыталась возмутиться Ольга, однако получилось это как-то неестественно.
– Это я его попросил, – признался Калюжный. – Вижу, что спешишь. Ступай домой, раз приехала. Наверное, что-то забыла дома?
– Ага, лекарства забыла и тёплый свитер для Игорька, – на ходу придумывала Ольга. – Возьму и назад.
– Коробку с конфетами не забудь, – напомнил Калюжный.
Ольга вспыхнула и тут же растерялась. Хотела спросить: «какие конфеты?» – Спохватилась, промолчала: «Неужели ему всё известно? Догадывается? Почему тогда не скажет прямо, что Русе угрожает опасность даже здесь?…»   
– Не теряй, Оля, времени. Встретимся здесь же через полтора часа. Если надумаешь, расскажешь, что знаешь. Вместе обдумаем, как нам быть. Не унывай, всё будет хорошо! – Подбодрил Калюжный Ольгу, а у самого словно кошки скребли…
– Успеешь? – прищурив глаза, спросил Калюжный. – Вернёшься, расскажу тебе кое-что очень важное. Знаешь о ком?
– Успею, Николай Иванович! – покраснела Ольга и, не прощаясь, побежала в метро.

*
Вернулась Ольга на четверть часа раньше. Калюжный успел позавтракать в привокзальном буфете и пристроился в самом тёмном уголке зала для ожидающих пассажиров, которых было совсем немного. Одинокие люди и целые семьи коротали здесь время в ожидании своего поезда. Спали, поджав ноги и подложив под голову мягкие вещи, а то и чемоданы, ели, разложив на газетах куски жареных кур, варёную картошку, хлеб, солёные огурцы, сало и прочую снедь, которую обычно берут в дорогу, разговаривали, просто сидели, некоторые перебравшись под матовые плафоны, свешивающиеся с потолка, читали газеты или книги, захваченные в дорогу.
За порядком в зале наблюдал милиционер, появлявшийся раз в полчаса и следивший чтобы пассажиры не курили в зале и не распивали спиртные напитки, кроме пива, против которого он не имел возражений.
Вот в зал ввалилась цыганская семья, численностью с небольшой табор. Разместились кочевники обособленно и принялись за еду. Две молодые цыганки прошлись по залу, обещая доверчивым людям погадать. Однако милиционер, вовремя заглянувший в зал, окрикнул их и пресёк незаконный промысел. Милиционера цыгане боялись и уважали. Связываться с милицией себе дороже, можно было угодить суток натрое под арест, а цыгане купили билеты в общий вагон и ждали поезда на Ташкент чтобы перезимовать в тёплой Средней Азии, а весной снова податься в Центральную Россию, а то и куда глаза глядят…
– Ничего не забыла, красавица? – встретил Калюжный шутливым вопросом раскрасневшуюся с морозца Ольгу. – Конфеты взяла?
– Какие конфеты, Николай Иванович? Нет никаких конфет, да и вредно детям слишком много сладкого!   
– Ладно, детям не давай, сохрани. Есть надёжное место?
– Да ладно вам, Николай Иванович! Место надёжное есть, – ответила Ольга. Переглянулись. Оба понимали о чём шла речь.
– Присаживайся, Оля. Рассказывай.
– Что рассказывать?
– Что посчитаешь нужным, милая моя. Впрочем, здесь нам поговорить не дадут. Вот и милиционер к нам присматривается. Не похожи мы на пассажиров ожидающих поезд. Мне с моими снастями положено сидеть на льду возле лунок, а тебе работать в каком-нибудь институте в рабочее время или хлопотать по хозяйству, а не болтать со стариком в тулупе и валенках. Холодно на улице?
– Холодно. Градусов двадцать. И как это вас Наталья Михайловна отпустила на рыбалку в такой холод? – недоумевала Ольга.
– Она у меня старый конспиратор. Всё понимает и ничего не спрашивает, – пошутил Калюжный. – Тебе на дачу, в Малаховку?
– Ну да.
– Пойдём, приобретём билеты на электричку и я тебя провожу, а сам проеду чуть подальше. Есть там небольшое озеро. Надо же и делом заняться! Поговорим в поезде. Есть у меня подозрение, что Русе известен этот Р. Смит.   
Ольга вскинула глаза на Калюжного.
– Откуда?
– Удалось достать его фотографию. Скворцова, ты, конечно же, слышала о ней от Русы, ничего не напутала и искусственное фото, составленное со слов жены дипломата, практически идентично фотографии Смита. Самое интересное, что этот Смит очень похож на Ярослава. У англичанина типичное славянское, русское лицо, красивое с правильными чертами.
– И это всё? – затаив дыхание, спросила Ольга, чувствуя, что Калюжный вплотную приблизился к разгадке. – Известно настоящее имя мистера Смита?
– Пока нет, но скоро сотрудники Комитета, которым передано дело «Кузнеца», узнают и это.
– Кузнеца? – переспросила Ольга. –  Кто это?
– Условное наименование операции по поиску и доставке в Москву мистера Р. Смита, – ответил Калюжный. «Смит» в переводе с английского означает «кузнец».
– Так почему же, Николай Иванович, вы решили, что Русе известен этот англичанин?
– Предчувствие, Ольга. А вот ты знаешь наверняка кто он. Я прав?
– Да, Николай Иванович, знаю, – едва слышно призналась Ольга.
– Расскажи. Возможно тогда мне удастся помочь Русе. Перед командировкой она многое рассказала мне: и откуда её вывез немец по имени Генрих Браухич, и как она познакомилась с Ярославом и оказалась в СССР. Не сказала лишь ничего о загадочном англичанине по фамилии Смит, который так похож на покойного Ярослава. Вот видишь, Ольга, мне известно не мало и эта информация, которую скрывал Ярослав, может принести Русе и её семье множество бед, узнай о ней посторонние. Полагаю, что следует сохранить всё, как есть и вернуть Русу домой. Но для этого надо знать истину, чтобы не совершить непоправимых ошибок, – напомнил Калюжный.
– В маленьком курортном городке Рерике, куда так стремилась Руса, и где мы побывали, она кого-то искала. Я видел это по её глазам.
– Нашла? – спросила Ольга.
– Наверное, да. Она говорила с неизвестной мне женщиной. О чём, я не знаю, но обе были сильно взволнованы и даже поцеловались в щёчки. Теперь эту женщину пытаются разыскать, но пока тщетно. Постоянно вспоминая этот эпизод, я пришёл к выводу, что после этой встречи Руса знала наверняка, где искать этого Смита. Жаль, что тогда я не придал той встрече должного значения. Очень жаль… 
– Я всё расскажу, Николай Иванович. Сядем в электричку, и всё расскажу, – сдалась Ольга. Скрывать от Калюжного тайну мистера Смита уже не имело смысла.
«Жаль, что она сама не рассказала об этом Калюжному» – подумала Ольга: «Но ведь тогда не состоялась бы её командировка, Руса не встретилась бы с Воронцовым, не смогла бы ему помочь, и, в конце концов, его бы разыскали и доставили в Москву другие люди…
– Что касается коробки из-под конфет, которую Руса передала тебе на хранение, предвидя возможный обыск, то можешь мне её не показывать. Надеюсь, что письма, адресованные ей, нам читать не придётся, – заметил Калюжный и, положив на верхнюю полку вагона свой ледобур в чехле, приготовился выслушать Ольгу.   

2.
Обед затянулся до наступления темноты. Руса тянула время, сама не зная на что надеясь, возможно на чудо. В рождественский вечер всякое может случиться. Делала вид, что капризничает, отвергая все блюда, которые готовил для неё измученный повар-итальянец. У него была семья, с нетерпением ожидавшая своего главу и кормильца к рождественскому ужину. На самом деле все блюда были великолепны, терзая голодную Русу ароматами искусно подобранных специй. И тунец ей оказался не по вкусу, и каспийская осетрина, которую доставляли из Ирана, и сёмга, выловленная у берегов Норвегии. Не обед, а настоящая пытка.
– Да вы просто капризничаете, Моя Василиса! – догадался постепенно выходивший из себя Нагель, называвший теперь Русу только так и никак иначе. – Лучший из поваров Буэнос-Айреса не может вам угодить! Что ж, оставайтесь голодной. Эй, Джованни! – позвал Нагель повара.
– Да, сеньор! – появился с новой тарелочкой на подносе несчастный Джованни, посматривавший на часы. Что из того, что у него собственная машина. От виллы сеньора Мендосы до дома Джованни, расположенного в восточных пригородах самого большого и населённого города не только Аргентины, но и всего южного полушария добираться  не меньше часа, а семья ждёт и отпроситься у хозяина нельзя.
«Откуда взялась эта белокурая сеньора, отвергающая все его самые изысканные рыбные блюда?» – ругался в душе повар, вспоминая Кончиту с дочками, которая была доброй и непривередливой женщиной. Хозяин предупредил слуг, чтобы о Кончите все забыли, а  эта дама его гостья и она будет жить в его доме, потребовав при этом у всего персонала, обслуживающего виллу, хранить о ней полное молчание, а его слово закон. Ослушавшихся слов хозяина, ожидала суровая кара. Разве забудешь, как поступили с одним из слуг, совершивших непростительный проступок. Удавили и утопили в море, привязав к ногам камень. Полиция только сделала вид, что разыскивает пропавшего бедолагу, родственники которого так и не узнают, что с ним случилось. Уйти от сеньора можно, но у него были «длинные руки», и кто же откажется от хорошего жалованья?
Расстроенный едва ли не до слёз, Джованни вернулся на кухню и затеял новую стряпню, которую Руса была уже готова одобрить не глядя и наконец съесть, утолив голод и пожалев рвавшегося к семье повара. Вот таким выдался рождественский вечер 1957 года для майора КГБ СССР Елены Васильевны Соколовой, которой очень и очень хотелось немедленно исчезнуть из этого зала и оказаться на другой стороне земного шара, вначале в деревне близ немецкого города Любек, а затем в Москве, дома среди родных и детей…
Замечая как наливаются кровью глаза старшего Нагеля, смотревшего на свою жертву, словно изголодавшийся самец на принадлежавшую ему самку, Руса чувствовала, что наступавшая ночь выльется в ужасный кошмар и в крайнем случае уже была готова уступить силе. Ей было необходимо выжить любой ценой и спасти Воронцова. Поступить иначе он не могла, а пока собиралась с мыслями и готовилась  к решительному отпору.

*
Пожелав хозяину «счастливого Рождества», а гостье «приятного аппетита», Джованни побежал к своей машине, не переодеваясь, в чём был, сняв только свой высокий накрахмаленный колпак. Уже через минуту загрохотал мотор его автомобиля.
Не поднимая глаз, Руса не спеша, ела осетрину по-итальянски в белом вине с острым соусом из томатов, лимона и перца, запивая мелкими глотками минеральной воды, категорически отказавшись и от красного вина и от шампанского. Ещё несколько минут, и тарелочка опустеет. Есть ещё сладкое – кофе с аппетитными на вид пирожными. В конце концов, ей следовало основательно подкрепиться…
«Хороша, чертовка!» – думал Нагель, наблюдая, как красиво, иначе не скажешь, ела осетрину его пленница, с которой он волен был сделать что угодно. Несколько часов назад он наблюдал за ней, через специальный глазок, когда она принимала ванну, видел её нагой, но то, как она красиво расправлялась с изысканным рыбным блюдом, возбуждало значительно сильнее и это не казалось Нагелю странным. Наблюдать, как ест красивая женщина, которая покорится ему уже через полчаса или час, являлось не меньшим наслаждением, чем то, которое его ожидает…
«Прости меня, сынок», – вспомнил старший Нагель Адольфа и попросил у него прощения: «То, что не довелось сделать тебе, продолжу я…»
В саду окончательно стемнело, и вместо солнечных лучей в окна заглядывал голубоватый лунный свет. С залива, выходившего в океан, потянуло приятной прохладой. Где-то, довольно далеко, состязались два гитариста и доносились женские голоса, наполнявшие южную ночь красивой песней. Ужасно хотелось туда, на волю. Русе вспомнилась книга Александра Беляева «Человек-Амфибия», её главные герои – Ихтиандр и Гутиерра, их танец на окраине большого города на берегу этого красивого залива…   
«Поразительно сходная ситуация!» – думала Руса, чувствуя кожей взгляд возбуждённого самца, в которого превращался уже немолодой и беспощадный человек, бывший группенфюррер СС. Опять, как и двенадцать с лишним лет назад, один на один – она и Нагель, только теперь старший. Смотрит, как хищник на жертву, жадно, раздуваются ноздри. Крепкий мужчина, несмотря на свои шестьдесят лет, пожалуй, повыше и посильнее Адольфа. Покойная фрау Герда, явно не улучшила породу баронов фон Нагель.
«С этим Нагелем, пожалуй, не справиться, да и бежать некуда. В саду охрана, схватят. Какой-то замкнутый круг. Неужели нет иного выхода, и придётся покориться?…» – От таких мыслей по коже пошли мурашки…
Внезапно раздался телефонный звонок. Руса вздрогнула.
– Кто там, ещё! – недовольно пробурчал Нагель. Встал, неторопливо прошёл к аппарату. Снял трубку, назвался Мендосой и, услышав ответ, мгновенно переменился в лице, вытянулся, словно солдат перед главнокомандующим, побледнел, покрылся потом:
– Да сэр! Я сэр! Виноват сэр! Встречаю вас сэр, – только это и по-английски услышала Руса от Нагеля.
Положив трубку, едва не опрокинув в смятении аппарат, он мельком и растерянно взглянул на Русу и стремительно вышел из зала.
На несколько минут Руса осталась одна.
«Что случилось? Чего он так испугался? Куда метнулся этот самоуверенный фон-барон? Кто этот сэр?» – недоумевала Руса, ощутив некоторое облегчение: «Слава богу! Что-то произошло и ему теперь не до меня! – Она встала, отложив пирожное, и осторожно направилась к выходу. Мысли обнадёживали:
«Выбраться из дома, укрыться в саду и пользуясь темнотой, попытаться покинуть виллу…»
Однако у лестницы, ведущей на первый этаж, ей перегородил путь здоровенный скуластый охранник с широкими чёрными усами. Ни слова не говоря, схватил её за руку и повёл обратно.
Внизу уже слышалась английская речь – американский диалект, которым специально овладевала Руса.
– Я не доволен вами, Мендоса! – Мне сообщили, что вы похитили и удерживаете американскую гражданку, необыкновенно красивую женщину средних лет и пытаетесь скрыть от меня этот факт! – Совсем не мужским голосом – такой тембр присущ юношам, вступавшим в период полового созревания и даже женщинам с избытком мужских гормонов, но не мужчине, – возмущался неожиданный визитёр, превративший парой слов бывшего самоуверенного генерала в растерянное ничтожество. 
– Показывайте, Мендоса, ту, которая назвалась американкой! – требовал всё тот же неприятный голос.    
– Да, сэр. Она здесь, сэр. С ней всё в порядке, сэр. Уже завтра я собирался сообщить вам о ней, – на ходу придумывал оправдания Нагель, терявшийся в догадках, кто из слуг посмел сообщить приближённым босса о его пленнице, – и мы бы вместе приехали к вам в Содом. Смею заверить вас, сэр, она не та, за которую себя выдаёт. Она не американская гражданка.
– Мне это известно, Мендоса. Поэтому я здесь и хочу взглянуть на эту женщину, пока вы не касались её. Что вы с ней делали?
«А это вам от кого известно?» – хотелось спросить Нагелю. Слуги не могли этого знать.  Однако пришлось отвечать:
– Сегодня рождественский вечер. Мы ужинали…
– Ах, у вас праздник, Мендоса? – возмутился пока неизвестный Русе субъект с неприятным голосом. – Оказывается вы примерный христианин? А я вот воспитан на ценностях «Ветхого Завета» и учении Моисея – Великого Посвящённого. Мои ценности древнее и возвышеннее, чем ваши. Поэтому я всегда прав!
Вы, Мендоса, просили у меня две недели для поездки в Европу и урегулирование личных проблем. Неужели эта женщина, выдающая себя за американскую гражданку, и есть та причина, которая принудила вас ко лжи?
В этот момент тот, кто «всегда прав», увидел Русу и смолк. В течение десяти – пятнадцати секунд шептал что-то похожее на молитву, затем осмотрел её, внимательно ощупывая гипнотическим взглядом чёрных глаз, от которых некуда скрыться, и  предложил:
– Вы пойдёте со мной, леди. Как ваше имя?
– Руса, – теряя над собой контроль, ответила она, и пошла, повинуясь приказу странного  человека, внешность которого была скорее отталкивающей. Невысок, худощав, лицо узкое с крупным крючковатым носом, губы полные, яркие. На голове большие залысины, обрамлённые курчавыми тёмными волосами. Одет в обычный светлый костюм европейского покроя. На ногах сандалии. Вот пожалуй и всё.
Собравшись с силами, Руса резко встряхнула голову и наваждение пропало. Она вновь контролировала свои мысли и поступки.
– Ваше имя, леди Руса, вполне соответствует вашей внешности, которая просто великолепна! Именно такой женщины мне не хватало! Совершенный североевропейский нордический тип! – Пояснил Русе этот опасный, обладающий гипнотическими способностями, тип с крючковатым, непропорционально крупным носом и таким же огромным и губастым ртом. 
– Моё имя Сэм Халл. Ещё меня зовут Ной. Это там, куда мы с вами немедленно отправимся. В иных же местах я Сэм Халл. В Соединённых Штатах деловые люди экономят время и укорачивают свои имена обычно сокращая количество букв с конца. В отличие от вас, леди Руса, благодаря гипнозу мне теперь известно ваше истинное имя, я настоящий гражданин Соединённых Штатов, потомок тех великих людей, которые помогли учредить эти самые Штаты своими деньгами. На самом деле всё конечно же было значительно сложнее, но чтобы проще было понять, считайте, что всё было именно так. Надеюсь вы знаете какой властью над людьми обладают деньги?
Оценив паузу, и догадавшись, что ответа не будет, Сэм Халл продолжил:
– Можете не отвечать, возможно, что вы и в самом деле не знаете истинной цены и власти денег. Вы пришли в наш мир из совершенно иной и неправильной страны, где деньги не главное. Но это пока. Со временем всё переменится и в вашей  бывшей стране или в том образовании, что от неё останется, деньги обретут своё истинное значение. Запомните, леди Руса, Деньги и только деньги правят миром! У кого их много, тот и хозяин Земли, я имею в виду планетарный масштаб!
– Почему моя страна бывшая? – спросила, наконец, задетая за живое Руса, не обратив внимания на «деньги» и «планетарный масштаб».
Она понимала, что этот Сэм Халл, имя и фамилия которого усечены от конца и если «Сэм» это, несомненно, от «Самуэля», то по поводу «Халл» не стоит даже гадать.
«Но что это за Содом, где обитает этот отвратительный гражданин Соединённых штатов по имени Сэм Халл?» – Подумала Руса, раздосадованная тем, что не сумела скрыть своего имени от этого «всезнайки»: «Неужели этот почитатель «Ветхого Завета» владеет в этих краях асьендой с таким неприличным названием, намекающим на содомические грехи и библейские города Содом и Гоморра , уничтоженные богом, за разврат, царивший среди их жителей? Мистика какая-то…»    
– Во-первых, туда вы уже никогда не вернётесь. Во-вторых, такой страны скоро не будет.
– Что значит не будет? Как скоро? Когда? – едва не закричала Руса.
– Проявите покорность –  возможно, со временем сами узнаете «что, как и когда», – в неприятной улыбке растянулись полные яркие губы Халла. Его сопровождали крепкие молодые телохранители. Четверо: рослые блондины с голубыми глазами, словом «истинные арийцы», какими их рисовал в своём воображении и переносил на бумагу автор «Mein Kampf» , имевший внешность сильно отличавшуюся от создаваемого им идеала.
Словно римские легионеры они заключили Русу в центр маленькой центурии  и, шагая в ногу, молча повели за своим господином. 

3.
С рыбалки Калюжный вернулся домой к обеду и вручил жене десяток пойманных окуньков.
– И стоило мёрзнуть с раннего утра из-за этих головастиков. Таких малюсеньких толком  и не пожаришь, – сделала мужу обычный выговор Наталья Михайловна.
– А ты ушицу свари, с картошкой и луком. Сама есть не станешь – мне на два дня хватит. Говоришь – стоило мёрзнуть? А воздух то какой! Надышался вволю! – ответил жене Калюжный.
– Ну раздевайся, рыбак, руки мой и готовься к обеду. Уху тебе завтра сварю, а пока поешь щей.
– Вначале сто грамм с мороза с маринованным огурчиком, а потом уже щи, – заказал отпускник жене обеденное меню. Генералу на службу не идти, а потому можно выпить маленькую.
Однако с обедом не заладилось. Только выпил свои сто грамм «Столичной» и закусил маринованным огурчиком, как позвонили из Управления. Говорил генерал Почечуев, требовал явиться к нему через час. Можно в штатском.
– Покажу я тебе, Николай Иванович, одну «птицу», которую доставили к нам утром – довольным тоном объявил Почечуев.
– Загадками говоришь, Пётр Никодимович. Что за «птица»? – спросил Калюжный.
– Приходи, узнаешь. Да и с тобой не мешало бы поговорить, кое-что уточнить, – закончил разговор Почечуев и повесил трубку.
– Потапов предупреждал, что не сегодня, так завтра его вызовут для беседы, но всё же от разговора с Почечуевым у Калюжного остался неприятный осадок.
Он доедал борщ без всякого аппетита, от второго отказался, выпил только компот. Переоделся в костюм, жена повязала ему галстук и застёгивая на ходу пальто генерал направился к метро. Машину за отпускником не прислали.

*
Почечуев пожал Калюжному руку, а у самого в глазах радость и гордость. Так и не терпится показать «птицу», которую обещал. Пока поговорили минут пять о погоде и рыбалке, офицер доставил в кабинет человека, который никак не походил на советского гражданина. Калюжный понял, что это и есть та самая «птица», показать которую обещал Почечуев, но на Р. Смита эта «птица» не походила.
«Не того полёта», – подумалось Калюжному. 
Следом за ними в кабинет вошёл Потапов с папкой в руках и, поздоровавшись за руку с Калюжным, присел на стул. Даже спросить «как отдыхает начальство» то ли не решился, то ли не успел.
– Как ваше имя? – задал Почечуев свой первый вопрос рыжеватому, узколицему человеку с усами и отнюдь не крепкого телосложения. Этот вопрос он естественно уже задавал и прекрасно знал его имя, однако решил повторить начало допроса при Калюжном. Офицер, сопровождавший задержанного, задал вопрос по-английски.
– Джеймс Сноу, господин генерал, – назвал своё имя задержанный.
– Гражданином какой страны вы являетесь? – задал следующий вопрос Почечуев.
– Великобритании, – ответил Сноу.
– Место службы, звание?
– Разведка МИ-6. Полковник, –  опустив голову, ответил британский разведчик.
«Этот запираться не станет. Расскажет всё что знает» – подумал Калный, прикидывая, что задержать полковника британской разведки на территории противника и доставить его в Москву задача сама по себе крайне рискованная и Почечуев не пошёл бы на этот шаг без санкции Стропова.
– Мои люди отслеживали вас ещё в Гвиане, а также в Бразилии, Боливии и Парагвае, куда вы неоднократно выезжали. Там вы нас не слишком беспокоили и даже помогли нам выйти на след одного матёрого германского шпиона, работавшего в СССР во время войны по линии СД. Не имея возможности захватить этого военного преступника и предать суду, мы его ликвидировали. Не буду называть его имени, тем более что с ним покончено. Вы прекрасно его знали и сотрудничали с ним,  – сделал такой вот обидный «комплимент» для разведчика с большим стажем генерал Почечуев и посмотрел на Калюжного с нескрываемой гордостью за своих людей:
«Что скажешь, товарищ генерал?» – вопрошал его взгляд.
– Поздравляю, Пётр Никодимович! Неужели этот «молодец» и есть тот самый загадочный Р. Смит. Что не очень-то он походит на искусственный портрет, который мы составили с помощью Анны Скворцовой? – Калюжный хитро прищурил глаза, так словно внимательно рассматривал англичанина, которому довелось оказаться на Лубянке.
– Не стоит  так шутить, Николай Иванович! – ещё шире улыбнулся Почечуев. – Этот мистер Сноу – ключ к разгадке  Р. Смита. Английский полковник вычислил, кто скрывается под именем Р. Смит, и развил такую бурную деятельность, угрожавшую провалу операции «Кузнец» и задержанию Смита англичанами, что нам ничего не оставалось, как похитить его. Мои люди задержали мистера Сноу неподалёку от Любека, где разместился тот самый британский военный госпиталь, в котором трудился наш «Кузнец», и переправили полковника через Шумаву  в Чехословакию.
– А что же наш «Кузнец»? – спросил Калюжный. – Куда же подевался он сам?
– Скрывается где-то в окрестностях Гамбурга и у меня есть подозрения, товарищ Калюжный, что ваша «Елена Прекрасная», как у нас шутя зовут её некоторые товарищи, и наш «Кузнец», пропавшие одновременно, находятся в одном месте! Добровольно или же их удерживают какие-то неизвестные нам силы, пока не ясно. Скажите, Николай Иванович, уж вы то, старинный друг семьи Соколовых, наверное, сразу же обратили внимание на сходство фото, составленного с помощью Скворцовой с покойным мужем Соколовой, которого я знал значительно хуже вас. – Почечуев отрыл ящик массивного письменного стола и положил перед Калюжным две фотографии.
– Вот фотография Ярослава Владимировича Соколова, а вот, заметьте, уже не искусственное фото мистера Р. Смита, а его настоящая фотография, которую нам «любезно предоставил» полковник Сноу. Представьте себе, английский разведчик горит желанием помочь нам задержать этого опасного субъекта! – Почечуев ткнул пальцем фотографию Р. Смита. – Оказывается, полковник знавал этого германского шпиона ещё в 1936 году, когда этот тип, – Почечуев вновь ткнул  фото пальцем, –  вёз из Индии гороскоп, составленный знаете для кого?
– Для кого же? – спросил обескураженный Калюжный, пытавшийся сопоставить только что услышанное из уст удачливого конкурента, с исчезновением Русы, которая, а он был в том уверен, знала человека, скрытого под именем Р. Смит…
«А ведь Почечуев пожалуй прав, предположив, что Руса может быть рядом с этим человеком» – Калюжный взглянул на обе фотографии, и от сходства двух мужчин, одного из которых, ныне покойного Ярослава, он хорошо знал, генералу стало не по себе: «Что же ты натворила, Руса? Зачем же я отпустил тебя?…»            
– Да ты, Николай Иванович, не слушаешь. Витаешь где-то там в облаках! Товарищ полковник! – обратился Почечуев к Потапову. – Может быт вы объясните мне, что происходит с вашим начальником? А?
– Прошу меня простить, товарищ генерал, но я и сам ничего не понимаю, – развёл руками бледный Потапов. – Для кого же вёз гороскоп этот Р. Смит?
– Для Гитлера! Вот для кого! И не Смит он вовсе, хотя жил под этой личиной в Индии с сорок пятого года, был женат и имеет дочь, которая родилась ещё в 1937 году. Всё это нам рассказал полковник Сноу, передавший нам копию личного дела этого Смита с фотографией. К Анне Скворцовой у нас никаких претензий нет. У неё верный глаз, а вот к вашей, Николай Иванович, «Елене Прекрасной» они теперь есть! Куда она подевалась? Где скрывается этот изменник родины Воронцов? Не закрутился ли у них роман? То-то Соколова так рвалась в Германию! Вы не знаете, что всё это значит, товарищ генерал? – багровел Почечуев.
– Воронцов? Кто это? – выдержал удар Калюжный.
– Сергей Алексеевич Воронцов из бывших «графьёв» – тот самый «фрукт», который скрывался под личиной Ричарда Смита, по словам полковника Сноу – хорошего хирурга, оперировавшего накануне своего исчезновения британского генерал-полковника Джорджа Ричардсона.  Оказывается, этот Ричардсон был знаком с индийской женой Воронцова-Смита в годы войны. Спал с ней и даже предлагал выйти за него замуж! – выпустил пар Почечуев. – Вот так клубок намотали, Николай Иванович! Теперь все вместе будем распутывать. Приказ о твоём отзыве из отпуска уже готов. А сейчас ступай к Стропову. У него к тебе есть вопросы. А мы пока продолжим беседу с полковником Сноу. Старается англичанин. Из штанов готов выпрыгнуть. Право мне даже жаль его. Англии ему больше не видать, а вот поработать на нас ему придётся! Хотя, чем чёрт не шутит, возможно, что через несколько лет его обменяют на одного из наших товарищей. Что если на вашу Соколову?

4.
– Идиоты! – вскричал, не выдержав, старейшина «посвященных» Бин Мохе, который всё слышал и видел на мониторе, возлегая в своей спальной комнате рядом с Шилой, лечившей его своей молодостью.
Кряхтя, он поднялся с ложа и, отстранив Шилу, ткнул больные ноги в мягкие туфли. Встал, опершись на хрупкое плечо девушки, и решительно побрел в зал, где проходило расширенное совещание.
Увидев грозного старейшину «небожителей», собрание притихло. Бин Мохе опустился в свое любимое кресло.
– Продолжайте, продолжайте, – процедил он сквозь зубы.
– Вот вы, господин министр, ваша очередь, – обратился Бин Мохе к военному министру Атланты Колору, – а вы, господин Харо, дополните недостающее.
Бравый многозвёздный генерал поправил рукой черные ниточки усов и, засверкав белками глаз, энергично принялся излагать свою точку зрения. За ним встал тучный темнокожий министр обороны Леванта  Харо.
– Господа, мы ждем ваших санкций на применение стратегического ядерного оружия! Ракета с боеголовкой в одну мегатонну придется им не по вкусу!
Харо глупо закивал, поддерживая Колора
– Что? И это говорит наш лучший министр обороны, в чьих жилах, вероятно, еще течет благородная кровь легендарных атлантов! – удивленно поднял брови Бин Мохе.
– А вы уверены, что ракеты долетят до целей, а не рванут где-нибудь над Давосом или Веной? А быть может, и над священным Иерусалимом, который пощадили даже харьянцы и в нём пока не разрушен ни один храм? А ответный удар? Сдержите ли вы его?
Где результаты применения тактического ядерного оружия? Колонны как двигались, так и движутся. На востоке, где кроме авиации, ничего больше нет – они проходят до тысячи миль в день! – обрушился на министров Сви Галл.
Незадачливый потомок атлантов покраснел, а чернокожий Харо потемнел еще больше и покрылся испариной. Основные события происходили на театре военных действий, за который непосредственную ответственность нёс именно он – огромный и потный, не иначе как потомок вождя одного из племён, живших некогда по берегам многоводной Конго , от которой практически ничего не осталось.
– У противника сильная система ПВО, – выдавил он из себя.
– Вот! А вы говорите о стратегических ядерных зарядах. А вы подумали, что будет ответный удар? Молчите. Нечего сказать. Лучше объясните, как противнику удалось высадить многочисленные группы коммандос в ключевых местах обоих полушарий, да еще за сутки до вторжения? И ни одна из этих групп не была заблаговременно обнаружена. Сейчас они сеют панику и разрушают нашу инфраструктуру. Как противнику, наконец, удалось блокировать Гибралтарскую шлюзовую систему?
Теперь наш флот в Средиземном море в ловушке. И мы не можем разрушить шлюзы и затопить богатое побережье внутреннего моря, которое станет военной добычей противника!
– Внезапность нападения… – Принялись наперебой оправдываться министры.
– Внезапность? – удивился Сви Галл. – Да весь мир знал, что вторжение начнется со дня на день. Да их колонны, состоящие из миллионов вездеходов, строились не одну неделю! – Сви позвонил два раза серебряным колокольчиком и в зал вошел конвой.
– Арестовать их и держать в камерах раздельно! – приказал он. – Посмотрим, что с ними делать.
Арестованных немедленно вывели из зала.
– Алекс, – неожиданно обратился к своему секретарю Бин Мохе, внимательно наблюдавший за расправой над министрами. – Подготовь приказ о назначении министрами обороны обеих стран их заместителей. Это, во-первых. Во-вторых, дай указание на немедленное исполнение плана «Эльдорадо». Это, прежде всего, касается вас, профессор Квик, – с неприязнью посмотрел на него старейшина «посвященных», – Вам следует подумать «о вечном» и в самом скором времени…
Квик смертельно побледнел. Он все понял и внутренне был готов к такому повороту событий. Дрожавшая рука профессора прикоснулась к массивным очкам в тяжелой роговой оправе.
Сви вновь поднял колокольчик и позвонил два раза. Через несколько секунд в зал войдет конвой, теперь уже за ним. Ханс Квик долгим взглядом ненавидящих, светлых до белизны, сухих глаз обвел аудиторию. Рушился, заканчивался его мир, в котором он натворил столько чёрных дел, что теперь выглядел ужаснее дьявола. Такова была его сатанинская работа ученого, в которой он утверждался перед самим собой и перед своей единственной страстью, ставшей позже женой и коллегой по лаборатории.
– Несомненно, и её ликвидируют в ближайшие часы, – подумал Квик. Ну что ж, он приготовил для всех свой последний сюрприз! – профессор нажал на кнопку малогабаритного передающего устройства, смонтированного в очках, и короткий зашифрованный сигнал немедленно проник в аналитический центр лаборатории, расположенный в окрестностях столицы Атланты. Вместе с сигналом маленькая, насыщенная ядом игла впилась в череп за ухом профессора.
– Прощай, Эва, встретимся в аду! – в мыслях торжествовал Квик. Сигнал был мгновенно перехвачен. Охранники из конвоя сбили с ног профессора, сорвали с лица очки и, выламывая, скрутили ему руки. Но Квик ничего этого уже не чувствовал, Он был мёртв.
– Мерзавец! – кричал Сви Галл. – Он отравился, передав сигнал! Немедленно вскройте и сканируйте его мозг. Прочитайте его последние мысли! – кричал Сви, пиная труп профессора ногами.
Перепуганная охрана унесла труп профессора. В зале поднялась паника, и охрана принялась «жёстко успокаивать» аудиторию.

* *
Секретарь кивнул боссу и принялся за работу. Он уже знал краткое содержание плана «Эльдорадо», содержащего подробные детали немедленного уничтожения всех объектов, связанных с производством и применением штаммов этнического оружия, а так же с ликвидацией многочисленных ученых, сотрудников и обслуживающего персонала объектов. Все это следовало надежно похоронить в течение двадцати четырёх часов, быть может, и гораздо раньше. Следовало немедленно расшифровать сигнал, переданный профессором Квиком. Охрана совершила страшную ошибку. Тщательно обыскивая перед совещанием всех присутствующих, не догадалась проверить очки профессора! И зал, построенный из лучших пород натурального дерева, который должен был «дышать», создавая комфорт для «небожителей», не был экранирован!
Расправившись с министрами и профессором Квиком, возбужденные «посвященные» принялись за президентов. Конэн и Саад, каждый в паре со своим министром иностранных дел, предстали перед «посвященными» и прочими коллегами, наполнявшими зал.
Опрос президентов и министров был поручен Ингли Саксу.
– Ответьте нам, господа президенты, – начал Ингли, изрядно волнуясь. За его вопросами внимательно следили прочие «посвященные».
– Были ли попытки установить контакты с премьер-министром Харьяны госпожой Индирой Муни? Насколько упорны были эти контакты, и есть ли какие результаты?
– Запросы были и в МИД Харьяны, и в правительство. Однако они ничего не дали. Рампур молчит, – развел руками Конэн.
Между президентами и их министрами разразилась нервная перепалка. Все промахи валили друг на друга, не стесняясь в выражениях. Казалось, что этому крику не будет конца, и Сви Галл ударил кулаком по столу.
– Третий день войны, а вы даже контактов с лидерами противника не установили! – обычно ровный, голос Сви дрожал от ярости.
– А вот нам это удалось сделать ещё в первый день, но с нами госпожа Муни отказалась говорить. Мы для неё всего лишь частные лица.
– А ну, вон отсюда! – заорал неожиданно Бин Мохе. – Все вон! И этих кретинов, Сви, мы наняли за большие деньги. Что скажешь? – Сви Галл с сожалением пожал плечами.
«Сильные мира сего» поспешно вставали со своих мест, подобострастно склоняли головы, и торопились исчезнуть. Лишь человек в мантии, согнувшись от застарелых болей в спине, вышел не спеша, с достоинством.
«Посвященные» общим числом шесть, ставшие «небожителями» по своему рождению, остались одни в роскошном зале, стены которого были покрыты каббалистическими символами, создававшими высокую энергетику.
 «Воистину знаки и символы управляют миром, а не слова и законы» – тяжело вздохнув, подумал Бин Мохе, вспомнив бессмертные мысли Конфуция .
Предавшись таинствам и мистериям, понятным только им, «посвященные» решали судьбы Мира за наглухо закрытыми дверями. Даже секретари ожидали их решений в соседней комнате.
– Меня очень беспокоит сигнал, переданный профессором, наблюдая за таинствами, которыми руководил Ингли Сакс, мучительно, вслух размышлял Бин Мохе. – Кому он передал его? Кто адресат?
 «И сумрачный германский гений»… – промелькнула в голове старейшины «посвященных» какая-то странная, неведомо откуда взявшаяся мысль. Наверное, из юности, вычитанная разве вспомнишь теперь, где и когда. Да и так ли это сейчас важно? Как же это было давно! С тех пор минули полтора века! А он все жив и утвердился на самой вершине пирамиды Мира!
Как сладки старые воспоминания о тех далеких временах, когда он, простой служащий, носивший прежде совсем другое, земное имя, с помощью неожиданной и могущественной протекции и путём невероятных комбинаций, сколотил гигантское состояние. Огромные деньги наделили его безграничной властью и позволили занять место старшего из «посвященных» Вселенной под именем Бин Мохе. Перед глазами «небожителя» мелькали полу стёртые из памяти картинки уютного городка в уже не существующей, но в прошлом огромной, стране. Городка с многочисленными маковками-церквами на берегу большой реки, в котором он родился и прожил первые счастливые детские и юношеские годы…  Слёзы навернулись на глазах старейшины.
– Что же теперь нам делать, Бин Мохе? – «посвященные» с надеждой внимали ему.
Мохе сделал вид, словно глубоко задумался. На самом деле он уже давно принял решения и сейчас огласит их перед коллегами.
– Война проиграна, – тяжело вздыхая, молвил он, – я не знаю, чем всё закончится, Но самое страшное мы, быть может, узнаем в ближайшее время. Боюсь, что профессор Квик и есть та самая пресловутая «пятая колонна». Впрочем, в конечном итоге, всё зависит от харьянцев. Но, судя по всему, ничего хорошего ждать от них не следует. Страшна месть тех, кто потерял своих детей. Я им не судья…
Нам же, следует с семьями нашими укрыться на длительный срок в тайном месте. Есть у меня такое, Сви видел его.
– Сви Галл утвердительно кивнул головой.
– Где же то место, Бин Мохе? – вопрошали младшие «небожители».
– Далеко на юге, в Антарктиде, в пустынной и ещё не освоенной гористой местности Берега Королевы Мод припасено на этот случай у меня укромное местечко с прислугой. Всего хватит там для наших семейств лет на сорок обеспеченной жизни. Думаю, никто нас там не найдет. Вход в «сей Эдем» через глубокую расщелину, скрытую в океане, а все сооружения в глубине скалистого плато. Их начали сооружать ещё в середине позапрошлого века предки Квика, запалившие пожар Мировой войны, многократно преумножив капиталы банкиров с улочки называвшейся Уолл-Стрит, которая теперь покоится на дне океана. Но то события далёкого прошлого. Теперь иные времена и развивающиеся события нам неподконтрольны… – тяжело вздохнул Бин Мохе.
– Каждый из нас возьмет с собой личного секретаря и по сто ближайших родственников, не более. Лучшая субмарина унесёт нас отсюда, – закончил он.
– Кто знает, быть может, это знак Свыше? – такие вот тяжелые мысли одолевали старейшину «посвященных». Начавшаяся эпоха Водолея  была не благоприятной. Он неоднократно читал и перечитывал тексты из древних вед, подготовленные специально для него разными переводчиками, находя в них не только закодированное прошлое, но предсказание будущего .
– А не станет ли местоположение нашей обители известным врагу? – спросил Ингли. Он и его младшие коллеги «небожители» были немного обижены на старших за недоверие, но не подавали виду.
– Нет, – успокоил их Сви Галл, – все, кто хоть что-нибудь знал об этом проекте, уже никогда и ничего никому не расскажут. Там переждем смутное время. А когда все уляжется, посмотрим…
В зал стремительно вошел, почти вбежал Алекс. На нем не было лица. «Посвященные» повернули к нему царственные головы.
– Хозяин! – обратился он к Бин Мохе. – Только что пришло сообщение. В городскую вентиляцию Нового Нью-Йорка и Эль-Рура в результате мощных взрывов под большим давлением поступили пары, насыщенные штаммами «S» и «Н»!
Сигнал, по-видимому, был передан жене и коллеге Квика по разработке этнического оружия Эве Квик. Её сообщники в двух крупнейших мегаполисах Атланты и Леванта привели в действие хитроумный план-месть! Сильные весенние ветры уже разносят смерть по округе. Концентрация очень велика!
Эву Квик не смогли взять. Она мертва! Сообщники исчезли. Их не могут обнаружить по сигналам индивидуальных чипов налогоплательщика, которые, вероятно, наглухо экранированы. В обеих столицах вот-вот разразится паника и начнётся мор, какого ещё не видывал Свет…
– Это катастрофа! – трагически изрёк Бин Мохе.
– Недобрые предчувствия томили меня. «S» и «H» –  это для потомков Сима и Хама…
– Ну а сейчас, в эти томительные часы ожидания развязки, что же нам делать, Бин Мохе? – спросил за всех совершенно растерянный Ингли Сакс.
– Собирайте свои семьи и немедля отправляйтесь в Портленд! По подземной трассе. Общий сбор, как я уже сказал, через двадцать четыре часа! И ни минутой позже. Субмарина не будет ждать!
И ещё. Учите санскрит! – сказал, как отрезал старейшина «посвящённых».

5.
Как это и полагалось, Калюжный скрыл от жены и Ольги свою, как он шутил про себя  «очную ставку» с британским разведчиком Сноу, которая ничего нового не прояснила и даже напустила тумана на всю операцию «Кузнец», которая была, по-видимому, провалена. Отыскать неизвестно где затаившегося Сергея Воронцова было значительно труднее, чем не спугнутого Р. Смита, трудившегося в одном из британских военных госпиталей.
Николая Ивановича отозвали из отпуска, но использовали в качестве консультанта, свидетеля и даже обвиняемого в провале задуманной операции. Никакого умысла с его стороны не было, да и времена теперь иные – не казнят, отправят на пенсию, а к этому генерал был морально готов. Размер генеральской пенсии позволял им с женой жить в достатке и помогать семье сына. Свободное время он употребит не только для отдыха на диване за просмотром телевизионных программ, но и на любимую рыбалку, работу в саду на даче, на воспитание внука, который должен появиться на свет через полгода – шепнула жена, что сноха в положении, и чем чёрт не шутит, на работу над мемуарами. Ему есть что вспомнить и рассказать читателям журнала «Щит и меч» – преимущественно молодым офицерам Комитета.
Вечером он позвонил Ольге и в непринуждённом разговоре на семейные темы, как и было условленно заранее, назвал несколько цифр, говоря о погоде, ценах, времени интересных телепередач. Если правильно сложить и записать эти цифры, то получится номер домашнего телефона Полины Семёновны, на которую оба возлагали большие надежды. Не могла Полина Семёновна остаться безучастной к просьбе Русы помочь уволенному из армии старшине Иванову, разлучённому с женой и детьми.
На другой день, в десять часом утра Ольга позвонила по указанному номеру из телефона-автомата, но не из Малаховки, а из Москвы.
– Алло! – услышала она слегка простуженный голос немолодой женщины и сразу же узнала Полину Семёновну.   
– Не дожидаясь вопроса, Ольга ответила:
– Здравствуйте, Полина Семёновна, с вами говорит Оля Лебедева, ваша знакомая по Пицунде. Помните август сорок седьмого года?
– Это вы, Олечка! Здравствуйте! Хорошо вас помню. Как поживаете? Как ваш сын, ему уже десять лет. Как бежит время… – дрогнул голос Полины Семёновны. – Вы жили на севере, а теперь?
– С ноября прошлого года живём в Москве. Мужа перевели по службе. Он теперь капитан 1-го ранга. Больше не плавает, работает в штабе, а я преподаю в школе русский язык и литературу.
– Какой же вы молодец, Оленька! Что может быть лучше профессии педагога. Где вы сейчас? Приезжайте ко мне. Я одна. Попьём чайку, поговорим, вспомним…
– Спасибо, Полина Семёновна, у меня к вам важное дело, – набралась смелости Ольга.
– И о деле поговорим. Приезжайте. Запоминайте адрес, я жду.

* *
– Очень трогательная история, выслушав Ольгу, – заключила Полина Семёновна. – Я поговорю с Вячеславом Михайловичем. Думаю, он поможет. Нельзя не помочь этим людям. Старшина Иванов воевал, проливал кровь, спас от гибели сына генерала Покровского, а чем отплатила ему страна? Не позволила под совершенно надуманным предлогом о «невозможности браков с иностранцами» сохранить семью, обретая тем самым на страдания и его и немецкую женщину, полюбившую русского старшину. А какого его детям, вынужденным расти без отца?  Хоть и не у дел товарищ Молотов, но в Министерстве его не забывают, ценят, советуются с ним по важным вопросам. Жемчужина промокнула платочком слёзы и тяжело вздохнула.
– После войны прошло двенадцать лет.  Мир и наша страна сильно изменились. Увы, пришло время далеко не лучших, а подчас и случайных людей, которые возглавляют ведущие страны. Прежние лидеры ушли, оклеветаны. Им приписывают, чёрт знает что! Ну какая такая «антипартийная группа»? Эти люди делом доказали свою преданность стране и народу. У них пострадали родные и близкие люди. Я ведь тоже провела в лагере почти четыре года, по надуманному обвинению. Слава богу, осталась жива. А что пережил муж? Разве расскажешь… – Полина Семёновна выговорилась о наболевшем, тяжело вздохнула и резко переменила тему разговора.
– Так значит этот старшина Иванов знакомый вашей родственницы с редким именем Руса. А где она сама? Почему вы не пришли вместе с ней? Такая красивая женщина! Вы Оленька с ней немного похожи. Вас, вероятно, принимают за сестёр?
– Принимают, Полина Семёновна, – улыбнулась Ольга. – Меня за младшую.
– Не забудьте оставить мне данные на старшину Иванова и его семью. Их имена, где проживают, – напомнила Полина Семёновна.
– Да, вот они, я всё написала, – Ольга протянула Полине Семёновне листок, вырванный из ученической тетрадки.
– А Русы в Москве нет, – ответила Ольга на вопрос Полины Семёновны.
– Жаль, – огорчилась хозяйка. – Когда вернётся в Москву, жду вас вместе. Приятно встретиться и поговорить с такими умными и красивыми женщинами! – с чувством произнесла Полина Семёновна и предложила гостье чай с пирогом собственной выпечки, который уже отведал Вячеслав Михайлович и похвалил супругу.   

6.
Ранним утром, после неутомительного перелёта в комфортабельном самолёте Сэма Налла, в котором Русе удалось с часок подремать, она оказались над пустыней Чако и с удивлением рассматривала через окошко с высоты в несколько сотен метров лежавшую внизу местность.
Пустыня Чако не выглядела совершенно безжизненной, какой были Сахара и Нубийская пустыня, разделённые величавым Нилом, который брал своё начало в глубинах Экваториальной Африки и через тысячи километров впадал в Средиземное море.
Внизу в лучах восходящего солнца блестели зеркала трёх довольно крупных озёр и темнели ниточки небольших рек, впадавших в эти озёра. Впрочем, возможно, это были искусственные каналы, да и причудливые очертания озёр казались неестественными. Местами берега рек и озер были покрыты яркой зеленью, а сама пустыня с чахлой растительностью имела серо-зелёный, цвет, чередовавшийся с пятнами жёлтых, оранжевых и красноватых оттенков там, где выступала голая земля.
Очень скоро Руса обратила внимание на странную конфигурацию озёр и рек, имевших по всей вероятности рукотворное происхождение. Словно желая ей получше показать ландшафт, пилот сделал несколько кругов на плоской, как стол равниной, на краю которой возвышались холмы, упиравшиеся в берег самого крупного из озёр площадью в несколько десятков километров, в которое впадала самая крупная речка, разделившаяся при впадении на множество рукавов.
«Дельта», – подумала Руса и вдруг узнала в очертаниях речки Нил! Именно так он выглядел на географических картах или с борта самолёта, летевшего на большой высоте. Она видела всё течение Нила от Каира до Асуана, когда побывала на месте, где начинались изыскательские работы, предшествовавшие строительству высотной Асуанской плотины.
Самолёт пошёл на следующий круг и теперь в очертаниях самого большого озера, куда впадал непонятно откуда взявшийся в этих местах Нил, она узнала восточную часть Средиземного моря с островом Кипр. А вот и Синайский полуостров, вдающийся в другое озеро с очертаниями северной части Красного моря. А эти холмы являлись ничем иным, как макетом гор Синая, Палестины, Ливана и Сирии.
Между холмами притаилось Мертвое море в облике маленького озера, копирующего очертания своего знаменитого прототипа, укрытого в самой глубокой на Земле впадине. В него впадает тоненькая ниточка Иордана, за которым вновь череда холмов, а далее пустыня, на краю которой две параллельно протекавшие речки – несомненно, рукотворные макеты Тигра и Евфрата! Обе речки впадали в третье самое отдалённое озеро, имитирующее Персидский залив.
– Насмотрелись на мою асьенду? – услышала Руса за спиной неприятный голос Сэма Халла. – Неправда ли, красиво, а главное точное воспроизведение в соответствующих масштабах древних Египта, Палестины и Месопотамии здесь в Чако на территории в триста квадратных миль пустыни, что в переводе на километры, так вам будет понятнее, составляет более тысячи квадратных километров. Такова площадь моего имения в пустынной местности неподалёку от подножья Анд, которое я назвал «Землёй обетованной».
– Обетованной? – Руса удивлённо посмотрела на Сэма Халла. – Так ли обетованная эта земля? Вижу, что вы большой фантазёр. Скажите, зачем вы вызволили меня из плена сеньора Мендосы? Неужели для того, чтобы показать своё поместье, названное вами новой «Землёй обетованной»? Мендоса бывший эсэсовец в чине генерала и будет вам за это мстить, как только придёт в себя.
– Уже не будет, – ответил Сэм Халл. – Не выдержав огорчения, он скончался от сердечного приступа.
– Вот как? – удивилась Руса, впрочем, она предполагала, что Нагелю не поздоровится. Ей не было жаль матёрого врага, но что с ним расправятся так скоро…   
«Его просто уничтожили», – подумала она: «Этот тип с отвратительными красными губами, напоминавшими рот людоеда из страшных сказок, крайне жестокий человек и никому ничего не прощает.
– У Мендосы было неважное здоровье. Впрочем, давайте забудем о нём, – как ни в чём не бывало, добавил Сэм Халл и принялся пояснять естественные и искусственные объекты на местности, над которой пролетал самолёт.
– Видите красноватые горы на горизонте, окрашенные утренней зарёй? Это и есть Анды. Там уже Боливия, а здесь Парагвай – очень уютная и спокойная страна, в которую я «закопал» огромные деньги, создавая руками индейцев новую «Землю обетованную». Здесь царит иное время – третье тысячелетие до новой эры. Здесь живут «древние египтяне», в которых я превратил безропотных индейцев, живших испокон веков в Чако. Здесь живут «нубийцы» и «ханаанцы», «халдеи» и «аккадцы» –  всё из тех же индейцев и потомков африканцев, привезенных из соседней Бразилии, а так же «шумеры» и «метанийцы» – роль этих людей играют преимущественно немцы, которых немало появилось в этих краях после войны. Естественно, они живут в иных условиях, чем туземцы, однако помимо научных исследований, ведут ритуальные войны с прочими народами «Земли обетованной» как это было всегда. Что вроде военных игр с ограниченными жертвами.
– Ограниченные жертвы? – возмутилась Руса. – Но ведь это кровь невинных людей!
– Не забывайте, леди Руса, что здесь третье тысячелетие до нашей эры и крови совсем немного! – Резко прервал её Сэм Халл. – А вот войны XX века нашей эры куда как более кровавые!   
Пилот сделает ещё несколько разворотов. Приглядитесь, и вы увидите маленькие пирамиды и сфинкса – копии Египетских чудес света. А вот там, на берегу Мёртвого моря взлётная площадка и моя вилла, которую я назвал Содом. Вас не удивляет это слово?
– Меня, мистер Халл, уже ничто не удивляет, – ответила Руса, решившая провести в разговоре с этим «сильным мира сего» своего рода разведку, попытаться выяснить, что от неё хотят на этот раз. Сэм Халл, она уяснила это во время его ночного визита, не на шутку перепугавшего надменного Густава Нагеля, американский банкир из круга богатейших банкиров с Уолл-Стрит, которым принадлежат финансы едва ли не всего мира. Исключение составляют СССР и его союзники – страны социалистического лагеря, пока не зависящие от мировой финансовой системы. Отсюда и размах – поместье в тысячу квадратных километров в одном из самых укромных уголков Земли, где скрываются недобитые нацисты и учёные из секретных институтов Третьего рейха, созданных в недрах всесильного ордена СС. Эти «специалисты» в ранге военных преступников, которым удалось избежать возмездия, продолжают заниматься научными изысканиями в области генетики, вирусологии и прочих, опасных для человечества исследованиях с целью создания новых и опасных видов «тихого оружия», не разрушающего материальных ценностей. Здесь ведётся подготовка к последующим мировым войнам. Что как не войны планетарного масштаба приносят огромные прибыли их устроителям?               
– Не надо так официально. Пока мы летим, зовите Меня просто Сэм, и я буду обращаться к вам по имени, которое вы сами назвали. Жаль, что вас ничего не удивляет. Однако я всё же постараюсь вас чем-нибудь удивить. Ну, например, заглянуть в ваши мысли? – Сви Халл улыбнулся, растянув широкие и неприятные яркие губы. 
– О чём же я подумала? – приняла его вызов Руса.
– О чём может думать русская разведчица, оказавшаяся в южноамериканской глубинке? Конечно же, о бывших нацистах – врагах своего государства, укрывшихся в здешней глуши, в стране, которой единолично правит диктатор, являющийся этническим немцем и поклонником Адольфа Гитлера. Сейчас он об этом помалкивает, но все знают, что это за «фрукт». Вас, несомненно, интересует, чем занимаются эти «недобитые фашисты», мечтающие о реванше? Разве я не прав леди Руса?
– Сеньора Мендосу вы, сэр Халл, упрекнули в том, что он похитил американскую гражданку, так почему же вы называете меня русской разведчицей? – попыталась возмутиться Руса.
– Разведчицей из уважения к вам и, прежде всего, к вашей красоте. Шпионкой звать такую женщину мне не хочется. А то, что вы русская мне известно из очень надёжных источников. К тому же ваше истинное имя напоминает именно об этом. Так что забудьте об Элизабет Джонсон и не стесняйтесь, назовите ваше полное имя и фамилию. Обещаю, что ваше начальство не узнает об этом. Если не назовёте так, то откроете мне кое-что о себе во время следующего сеанса гипноза, который состоится когда я соберусь с силами. Гипноз дело непростое, – фальшиво вздохнул Сэм Халл.
Руса демонстративно промолчала и вновь принялась рассматривать местность, над которой кружил самолёт.
«Вот и пирамиды, маленькие, но расположены точно так же как в Гизе » – заметила Руса новые объекты и крошечные фигурки людей, работавших на аккуратных полях по берегам Нила и в его дельте. 
– Мы с вами ровесники. Вам тридцать семь, мне тридцать восемь. Ровесникам проще находить общий язык. Пусть языком нашего общения остаётся английский язык в его американской производной. Вы им хорошо владеете, не хуже немецкого. Я вот немецким не владею и русским тоже. Знаете, вы первая русская женщина, которая ступит на землю Ханаана. Так я зову кусочек своей асьенды вокруг Содома, где находится моя зимняя резиденция.
Здешний климат жаркий и сухой. Именно такой мне нравится и полезен моему организму. Особенно приятно проводить здесь время зимой, когда в Нью-Йорке и даже в Калифорнии дождливо и холодно. А здесь в это время так же сухо и тепло, как Эдеме, где жили Адам и Ева, а, следовательно, и мои далёкие предки. Вы, конечно же, не верите ни «Ветхому завету», ни Библии, ни тем более Торе или Талмуду. А ведь в этих текстах, особенно в двух последних описана вся история избранного богом народа, его прошлое, поддающееся простому прочтению, его настоящее и даже будущее, в том числе и отдалённое, но закодированное и скрытое от непосвящённых.
Впрочем, леди Руса, вы умная женщина. Вопреки расхожей молве, красивые женщины самые умные. Один из местных учёных, когда-нибудь я вас с ним познакомлю и он проведёт с вами свои необычные опыты, доказал что правильные черты лица – свидетельствуют о чистоте расы, а следовательно об уме человека, будь то мужчина или женщина.
«Вот как!» – подумала Руса и внимательно посмотрела на «чистокровного» Сэма Халла, пытаясь увидеть в его лице правильные черты. Впрочем, красота понятие субъективное и рассматривать далее лицо американца, чья зимняя резиденция находится в отстроенном заново Содоме, который она разглядывала с расстояния в несколько сотен метров, ей больше не хотелось.
Закончив кружить, самолёт пошёл на посадку и Руса наблюдала просторный белый особняк диковинной, по-видимому, древней восточной архитектуры, в котором проживал Сэм Халл в зимнее время, когда в Нью-Йорке и даже в Калифорнии было холодно и шли дожди.
– Хочу ещё раз предупредить вас, леди Руса. Здесь, на «Земле обетованной» я зовусь Ноем и только Ноем. Таковы правила увлекательной игры, – скромно представился Сэм Халл. – Так меня зовут все, даже просвещённые «шумеры» и «метанийцы». Ослушание сурово наказывается!
– Ноем? – Удивилась Руса. – Не в честь ли библейского Ноя, который перед Всемирным потопом собрал в своем ковчеге «всякой твари по паре» и пристал к горе Арарат, дожидаясь, когда спадёт вода?      
– Я и есть Ной будущего, – ничуть в том не сомневаясь, повторно представился хозяин новой «обетованной земли». Кроме того, я царь Ханаана, царь Шумера и Аккада, князь Митании, и фараон Египта. Вам с вашей необычайной красотой и тонким умом я могу предложить роль Нефертити. Это за пределами «Земли обетованной» я Сэм Халл, а здесь я Ной и готовлюсь к будущим потрясениям, которые неизбежны после ядерной войны. Моя миссия воссоздать древнюю цивилизацию в этом укромном месте, которое ввиду своей пустынности и периферийности избежит Армагедона.
– Вы уверены, что будет атомная война? – спросила Руса.
– При такой гонке вооружений она неизбежна! – ответил Сэм Халл. – Мы – Америка и Вы – СССР накопили столько ядерных бомб, что обратного пути нет. Рано или поздно, если конечно одна из сторон не спасует и не сдаст своих позиций, ядерная война неизбежна. Америка не сдаст своих позиций, а вот СССР может сдать. Поле смерти Сталина это вполне возможно…
Такие заявления американского миллиардера, хорошо осведомлённого о политике своей страны, не явились для Русы откровением. Смутные предчувствия такого развития событий в ближайшие двадцать – тридцать лет не оставляли её…
Между тем самолёт приземлился, и, пробежав сотню метров по взлётной дорожке, остановился. Руса заметила ещё четыре самолёта из них два новеньких многоцелевых спортивно-прогулочных: трёхместный Сессна-172  и четырёхместный Сессна-182 .
Точно такие же два самолёта, установленные на поплавках, Руса заметила на поверхности «Мёртвого моря». На таких машинах можно летать там, где нет ровных площадок, но есть водные поверхности.
«Замечательные машины!» – подумала Руса, на секунду отвлекаясь от реальности. Влюблённая в авиацию, она выписывала и читала журналы, посвящённые авиации, и ещё весной прошлого года совершала самостоятельные полёты на спортивно-тренировочных самолётах.
– Понравились мои новые самолёты? – перехватив её взгляд, поинтересовался миллиардер Сэм Налл, которому ничего не стоило купить любой понравившийся ему самолёт. – Если будете послушны, леди Руса, то мы с вами слетаем посмотреть на водопад Игуасу , гигантские рисунки пустыни Наска  или пролетим над высокогорным озером Титикака . Очень красивые места, которые лучше всего рассматривать с высоты в тысячу метров. 
– Спасибо, вы очень любезны, Ной, слегка улыбнувшись, поблагодарила американца Руса, в голове которой уже рождался план, как вырваться из нового плена, уготованного ей в этой пустынной местности.
– Ной, вы это серьёзно о роли Нефертити? – спросила она, возвращаясь к прерванной теме.
– Да, Нефертити, – ответил Сэм Халл – американский миллиардер с усеченным именем, которого в новой «Земле обетованной» следовало называть Ноем. – В своё время вы хорошо сыграли роли штабсшарфюрера СД Эльзы Ланц и унтерштурмфюрера СД Эльзы Шнее. Роль американской миллионерши Элизабет Джонсон вам не удалась. Кроме того, я знавал её покойного мужа и саму леди Джонсон, у которой был несносный характер и страсть к путешествиям, занёсшая её в Тибет, который сейчас контролируют китайские коммунисты. Что сейчас с ней, неизвестно. Она хороша собой, но вы истинная красавица! Таких как вы нет даже в Голливуде, где «крутится» часть моих денег.
Здесь не Голливуд, здесь всё гораздо серьёзнее и роль Нефертити для вас. Соглашайтесь на эту роль. Я не приму отказа! – пригрозил Сэм Халл, он же новый Ной, помешанный на древних цивилизациях.
– Вы так много знаете обо мне. Для разведчицы это непростительно, –  Руса сделала обиженный вид. – От кого?
– Хорошо, открою вам эту тайну, которую будет некому передать. Я узнал это от мистера Нильсена. Помните такого?
«Как не помнить этого мерзавца, который погубил Густава Нагеля!» – подумала Руса, но ничего не ответила: «Слава богу, что Нильсену не известна моя подлинная фамилия и ничего не известно о Воронцове, а если так, то есть шанс его спасти. Вот только как выбраться из этого «Египетского плена»?» – размышляла она, взглянув в окошко на спортивные самолёты.   
– Будь проклят этот Нильсен! – картинно вознегодовала Руса. – Если и у него случится инфаркт, то по заслугам! Хорошо, Ной, я согласна стать на время царицей Нефертити, но что будет дальше? Могу я это узнать?
– Никаких «на время»! Вы здесь навсегда! – отрезал Сэм Халл, подумав: «Ели я вдруг не передумаю».
   




















Глава 12. Мистерия у подножья Анд

«Надо до алмазного закала
Прокалить всю толщу бытия!
Если ж дров в печи плавильной мало,
Господи – вот плоть моя!»
Максимилиан Волошин, русский поэт


1.
Едва надувные лодки с бесшумными двигателями подошли к скалистому берегу глубокого фьорда, субмарина погрузилась в океанские пучины. Абсолютный мрак накрывал скользкие замшелые скалы. Неподалеку шумел, низвергаясь с кручи, небольшой водопад. Шел мелкий противный дождь – идеальная погода для высадки.
Командир группы спецназа майор Рерик Муни осматривал негостеприимный вражеский берег через прибор ночного видения и намечал маршрут движения, пользуясь электронными картами местности.
Старшина группы Радж тем временем проводил перекличку и проверял амуницию бойцов. Покончив с проверкой, бойцы спецназа проткнули ножами лодки и утопили их в глубокой расщелине. Высадка прошла скрытно, но их могли обнаружить в любой момент, и тогда поставленная задача сильно осложнялась. Поэтому следовало немедленно начать движение и, пользуясь ночными часами, уйти как можно дальше вглубь гористого побережья. Никакими летательными аппаратами они воспользоваться не могли. Чувствительные радары их немедленно обнаружат.
– Пошли! – скомандовал Рерик, и сорок бойцов спецназа, прошедшие тщательную подготовку к длительным рейдам в горах, бесшумно растворились в промозглой тьме. Их целью был сверхсекретный центр в Эль-Хаммере, где, по данным из аналитической разведки, проводились исследовательские работы по созданию этнического оружия.
Напрямую от места высадки до небольшого городка Эль-Хаммер было около тридцати миль по сильно пересеченной, поросшей молодым субтропическим лесом гористой местности. Немногочисленные долины были густо заселены и пересекались автомобильными трассами. Большую часть пути рассчитывали пройти за ночь, длинную в это время года под такой высокой широтой, пользуясь дорогами, а когда рассветет – укрыться в небольшой заранее отмеченной на карте, удаленной от прочего жилья ферме, где, по данным космической разведки, проживала одна семья. Там следовало переждать день, наблюдая за окрестностями, а с наступлением следующей ночи приступить непосредственно к намеченной операции. Им надлежало под покровом темноты проникнуть в хорошо охраняемый секретный центр и овладеть комплектом документации с технологиями создания и применения этнического оружия. По завершении операции следовало сканировать и передать через спутник в штаб аналитической разведки добытую информацию, а затем разбиться на мелкие группы и укрыться в горной местности, ожидая окончания военных действий, которые начнутся под утро в тысячах миль отсюда и должны завершиться в течение семи дней.
Бойцы спецназа были облачены в форму левантийских коммандос и имели соответствующие знаки различия на погонах.
За первый час пути прошли всего милю через горный лес, заросший лианами и колючим кустарником, путь через который приходилось буквально прорубать длинными широкими ножами. Наконец, выбрались на дорогу с твердым покрытием. Спецназовцы растянулись цепочкой вдоль обочины дороги и побежали вслед за майором. Старшина бежал замыкающим. Пока дорога была им по пути, следовало пройти удобный участок максимально быстро.
Ночная дорога была пустынна. Лишь однажды прошла группа из трех армейских грузовиков с охраной. Харьянцы пропустили её, укрывшись в лесу, близко подступавшем к дороге. Еще через несколько миль сквозь бесконечную сетку нудного дождя показались огоньки окраины небольшого городка. Отряд прекратил движение, люди отдыхали. Рерик Муни осмотрел через прибор ночного видения спящий уютный двухэтажный городок, над которым возвышались минареты трех мечетей. Неподалеку ютилась крохотная кирха с маленьким крестиком. Нудный, мелкий дождь не унимался. За время короткого привала бойцы подкрепились шоколадными плитками и хлебнули несколько глотков тонизирующего напитка.
Городок обошли лесом, а затем опять свернули в горы до другой трассы, выбирая самый оптимальный путь. Под утро, когда дождь, наконец, утих, отряд вышел к одинокой ферме в четырех милях от Эль-Хаммера, на которой был запланирован дневной отдых и разведка окрестностей. От фермы в направлении городка вела единственная покрытая гравием узкая дорога, большую часть которой можно было использовать во время броска на Эль-Хаммер следующей ночью. Лишь в полумиле от городка дорогу перекрывал усиленный армейский пост. Дальше начиналась спецзона, проникнуть в которую незаметно, задача нелегкая.
Добротная ферма, выстроенная два века назад работящими умелыми руками хозяев в узкой долине, по которой пробегал звонкий ручей, приютила семью фермера-арендатора, одиноко жившего среди живописных гор, поросших густым смешанным лесом с пятнами-лугами, на которых выпасались четыре сотни породистых овец с многочисленным приплодом, да несколько коров.
Нехватка угодий препятствовала росту населения укромной долины, состоявшей всего из пяти человек. Арендатор фермы, Нильс Хансен, крупный, краснощекий мужчина лет пятидесяти с коротким ежиком светлых с проседью волос и голубыми, по-детски светлыми и чистыми глазами, жил и трудился на ферме, которая некогда принадлежала его деду.
Ни ему, ни его покойному отцу так и не суждено было стать хозяевами. Ферма за долги перешла в собственность богатого бизнесмена, жившего в Эль-Хаммере и занимавшегося производством дорогих экологически чистых мясных деликатесов из баранины и торговлей овечьей шерстью.
Помимо арендатора, не ставшего хозяином того, что принадлежало его предкам, прах которых покоился тут же, за садом, на крохотном кладбище под гранитными надгробиями, на ферме жила его жена Эльза, приехавшая много лет назад, еще девчонкой, откуда-то с верховьев Рейна в поисках лучшей доли и ставшая женой молодого Хансена. Так и прожили они вместе почти тридцать лет на одном месте, родив и воспитав двух детей, сына Карла и дочь Хельгу. Старший сын Карл служил в вооруженных силах Леванта, и часть его находилась за тридевять земель от родной фермы в окрестностях святого города Иерусалима, чем очень гордилась мать, примерная лютеранка. Дочь Хельга жила с родителями и помогала в ведении хозяйства. На ферме жила престарелая мать Хансена и бабушка Хельги, а также работник, слабый умом дальний родственник Хансенов по имени Олаф, пасший овец на окрестных лугах, отвоеванных у леса. На ферму два раза в неделю приезжала машина, забирая мясо и молоко.
Все это, включая имена обитателей фермы, знал командир отряда Рерик Муни. Ферма идеально подходила для создания опорной базы на время проведения операции. Место глухое и в то же время недалеко от города, куда вела дорога. Отсюда был удобный выход в высокогорную часть Скандинавии, где по завершении операции можно было укрываться в течение нескольких дней.
Отряд вошел на территорию фермы на рассвете. Почуяв чужих, залаяли овчарки. Бойцы залегли у ограды, маскируясь в кустах. Дождь шелестел по листьям молодых магнолий, и даже в темноте были видны яркие пятна цветущих азалий. А от аромата благоухавших гиацинтов кружилась голова. Рерик вздохнул полной грудью пьянящий весенний воздух и вспомнил, как еще в детстве ездил с родителями в Гималаи и видел подобное пробуждение горной весны…
Звякнул замок открываемой двери.
– Там кто-то есть, – прихватив старый добротный карабин с оптическим прицелом, с которым охотился, забеспокоился Нильс Хансен. – Пойду, посмотрю, – предупредил он жену.
– Наверное, Олаф кормит собак, – зевая, предположила до конца не проснувшаяся Эльза.
– Нет, на дворе дождь, – покачал головой Нильс. – В такую погоду он не погонит овец в горы так рано.
Хансен отворил дверь и вышел во двор под дождь. Отвязанные собаки, поджав хвосты, жались к дому и скулили. К ним вышел Олаф, живший в отдельной пристройке. Нильс и Олаф переглянулись и замерли, напряженно вглядываясь сквозь сетку моросящего дождя в промозглые предрассветные сумерки.
– Опустите карабин, господин Хансен! – приказал из мрака уверенный голос на инглиш с легким акцентом. Из темноты вышел Рерик Муни в форме офицера левантийского спецназа.
Встревоженный столь ранним и неожиданным визитом военных, Хансен опустил карабин.
– Чем обязан, господин офицер? – спросил он. – Вам известно мое имя, но вас я не знаю. Вы из Хаммера?
Вслед за командиром из мрака стали появляться его бойцы.
– Нет, господин Хансен. Я командир спецназа и мои люди пробудут на вашей ферме сутки. Посторонние есть на ферме?
– Только свои, господин офицер, – ответил Хансен, теряясь в догадках по поводу странного ночного визита военных.
Тем временем бойцы под командованием старшины выставили караулы по всему периметру фермы и на единственной дороге, ведущей во внешний мир. Уже достаточно рассвело, и Нильс Хансен с недоумением рассматривал необычные для этих мест лица солдат, скупо переговаривавшихся на непонятном языке.
– Кто вы? – не выдержав, спросил фермер.
– Войдем в дом, там я вам всё объясню, – ответил незнакомый офицер.

2.
Незаметно наступил новый 1958 год, который Руса встретила в пустыне Чако на новой «Земле обетованной» в полном одиночестве и без ставших привычными боем кремлёвских курантов и бокала «Советского шампанского», которое не уступало по вкусовым качествам французским игристым винам из провинции Шампань.
Русу поместили в одном из восьми крыльев большого дома, размеры которого позволяли называть его дворцом. Ей было выделено северо-восточное крыло – как горько шутила Руса: «ближайшее к СССР». С прочими привилегированными жителями этого дворца, а Руса уже знала, что все они женщины из «коллекции» красавиц всех рас и народов, которую собирал оригинальный коллекционер Сэм Халл, он же новоявленный Ной, она не встречалась.
Занимался он этим делом, которое осудила бы любая религия от христианства до шаманства, очевидно для того, чтобы в назначенный день и час взять свою живую и прекрасную «коллекцию» с приплодом на неведомый ковчег и плыть по пресным и солёным водам в сторону Арарата, возможно ток же «нового».
Дворец, выстроенный в мавританском стиле из белого природного камня, имел в каждом крыле по небольшому бассейну и саду с цветущими тропическими растениями, по которому расхаживали важные павлины в ярком оперении и райские птицы. Всё это благолепие, которым Руса любовалась в одиночестве, купаясь, время от времени в бассейне, ввиду жары, царившей в эти жни в Чако, находилось за высокой стеной и под круглосуточной и бдительной охраной.
«Тюрьма». – Горько пошутила Руса, избавившаяся от Нагеля, вилла которого хотя бы была в пригороде Буэнос-Айреса. Там  в случае побега можно было скрыться в большом городе или пробраться в квартал, где находилось советское посольство. Здесь же, посреди новой «Земли обетованной» искусственно воссозданной в пустыни Чако, скрыться было негде. Разве что завладеть спортивным самолётом и попытаться долететь до крупного города. Но и тогда шансы вернуться в Союз были невелики, а добраться до деревушки Кукендорф, где её ждал Воронцов?  Эти надежды казались и вовсе призрачными.
«Эк занесло тебя, девушка за тридевять земель, эк угораздило…» – Мысленно разговаривая сама с собой, продолжала отшучиваться Руса, старавшаяся не падать духом. Иных собеседников у неё не было.
 Ни с одной из дам, зачисленных в весьма редкостную «коллекцию», восьмая её представительница, каковой оказалась Руса, не общалась. Так здесь было заведено, и увидеть друг друга живые раритеты могли лишь на «больших празднествах» или мистериях, как называл такие действа Сэм Халл – отвратительный субъект с извращённым складом ума.
Ещё в первый день знакомства, как выразился новоявленный Ной: «с новой и очень красивой представительницей белой расы северного, то есть нордического типа, он обещал ей счастливую и обеспеченную жизнь при условии послушания и рождения ему детей, желательно двух и разного пола. Словом вёл себя, так же как и Густав Нагель, однако озадачил неожиданными деталями новую жертву своего странного гарема, который именовал «коллекцией».
– Я храню верность супруге, так что зачатье будет непорочным, из пробирки» – пообещал ей американский миллиардер Сэм Халл, возомнившим себя новым Ноем, а значит «спасителем» и с упоением игравший в такие жуткие игры. – Но прежде опытный гинеколог обследует вас, а астролог назначит день, час и минуту, когда это непорочное зачатие должно произойти. Если будете покорны, то всё будет, как говорят у нас в Штатах – «O'Key» . В противном случае вы будете заспиртованы! – Так, словно назначалась обычная лечебная процедура, жёстко пояснил новоявленный Ной.
– Не понимаю вас. Что значит – заспиртована? – Спросила Руса, из последних сил сдерживая себя от желания задушить мерзкое чудовище, каким ей казался это американец.
– Вам приходилось видеть заспиртованных лягушек, –  противно заулыбался новоявленный Ной.
– Вы это серьёзно? – едва сдерживая себя от негодования, спросила Руса.
– Серьёзно. – Подтвердил новоявленный Ной и почесал крупный нос. – Для новеньких проводится экскурсия. Вы увидите ваших предшественниц, которые были непослушны и не выполнили моих условий. У нас здесь всё серьёзно, леди Руса. Очень серьёзно…
– Но ведь по законам страны, гражданином которой вы являетесь, за подобное отправляют на электрический стул ?
– В Штатах я законопослушный гражданин и ничего такого себе не позволяю, – ухмыльнулся новоявленный Ной и опять почесал нос. Очевидно, с носом у него что-то было не так. – Здесь не Штаты и, как я уже говорил, третье тысячелетие до нашей эры. Да и такого понятия, как гражданство, здесь нет, и не будет ещё как минимум две с половиной тысячи лет, не говоря уже об электрическом стуле.
– Но есть электричество, – заметила Руса. – Вы не боитесь, что население вашей «Земли обетованной» может применить его по прямому назначению?
– Нет, не боюсь. Электричество есть только там, где оно необходимо и оно под контролем! – начинал злиться новоявленный Ной. – У вас острый язычок, леди Руса. Лучше попридержите его. В СССР все дамы такие умные?
– В этом нет ничего удивительного. У нас лучшее в мире школьное образование, не говоря уже о высшем образовании. Этот факт признают даже ваши соотечественники и, прежде всего, педагоги.
– Да я слышал об этом, – признался Ной. Ещё говорят, что у вас лучшее в мире медицинское обслуживание и, пожалуй, это так, но пока.
– Что значит пока? – спросила Руса.
– Пока среди элиты вашей страны главенствует поколение победителей во Второй мировой войне и на смену им не придут новые люди, которые станут почаще бывать у нас, а потом, пользуясь властью в собственных интересах, убедят простой народ в неэффективности государственной собственности, займутся приватизацией, естественно в свою пользу, и скоро всё у вас будет как и у нас.
В прошлом году я ездил в вашу страну исключительно из любопытства, – с удовольствием продолжал, Ной довольный тем, что русская красавица внимательно его слушает и, кажется, задумалась. – Побывал в Москве, Киеве и Ленинграде, как у вас теперь называют Санкт-Петербург. В отличие от  Нью-Йорка и скажем Филадельфии, я уже не говорю о Чикаго, на улицах ваших главных городов люди лишь одной белой расы. Для нас это непривычно, а некоторых это обстоятельство даже раздражает.
– Причём здесь это? Я что-то не понимаю вас, сэр Ной! – Возмутилась Руса, раззадоривая новоявленного Ноя, любившего поговорить и даже обратить собеседника в «свою веру». – Дело в том, что ваша страна закрытая и въехать в неё могут лишь единицы. Следовательно, вероятность занесения эпидемий незначительна. Вот и ответ на загадку, почему в СССР хорошая медицина!
Перемены станут необратимыми, когда новые лидеры вашей страны начнут бороться с собственной историей и каяться за деяния своих умерших предшественников, втаптывая их в грязь и топя в клевете.
– Что вы имеете ввиду, когда говорите о «борьбе с собственной историей»? – поинтересовалась Руса.
– Ну, например когда вашему прекрасному городу Ленинграду вернут историческое имя Санкт-Петербург. – Привёл, как ему показалось, убедительный пример американский миллиардер и владелец новой «Земли обетованной». 
«Чушь какая-то!» – подумала Руса, но не ответила, задумалась: «Неужели он прав?»    
– В Штатах я весь на виду. Обо мне пишут газеты, за мной и моей семьёй охотятся фотокорреспонденты, – сменив тему, изливал перед ней душу отвратительный американец, продолжая почёсывать нос. – Завтра я улетаю в Нью-Йорк. Необходимо решить несколько неотложных дел и встретить Новый год в кругу семьи. Жена, как и я, из семьи потомственных банкиров и брак с ней можно считать династическим. Она моя кузина. Возможно, по этой причине бог не наградил наших детей здоровьем. Мальчик страдает эпилепсией, девочка расстройствами нервной системы и сильной близорукостью.
Говоря о болезнях детей, которые очевидно появились на свет в результате порока, миллиардер состроил такое страдальческое лицо, что Русе стало его чуточку жаль. Хотелось дать американцу добрый совет: закрыть нелепый проект, распустить с миром свою «коллекцию», а также всё подневольное население «Египта», «Ханаана», «Шумера», «Аккада» и прочих «земель». Следовало предоставить кротким индейцам право вернуться в XX век в свои ветхие хижины немногим лучшие, чем те, которые останутся в третьем тысячелетии до новой эры, а самому несостоявшемуся Ною навсегда вернуться в Нью-Йорк к семье и текущим делам…
Впрочем, советы давать расхотелось. Связываться с ним не хотелось: «Опять прилипнет и придётся выслушивать чёрти что».
«Поскорее бы ты иссяк со своими проблемами «бес носатый» и ушёл» – подумалось Русе, которая устала от этого нескончаемого, тяжёлого дня.
Новоявленный Ной словно прочёл её мысли и стал поспешно прощаться.
– Меня не будет дней десять. За это время, леди Руса, вы отдохнёте и пройдёте обследование. В вашем распоряжении четыре служанки и личный телохранитель. Его имя Вольф, что значит волк. Но пугайтесь его. Внешне он строг, но в душе добрый парень. Вольф немец, так что вы сможете общаться с ним на немецком языке. Из служанок выберете себе ту, которая понравится, она буде сопровождать вас в поездках. Ваше слово для них закон. Однако, будьте благоразумны.   

* *
Опытным гинекологом, внимательно исследовавшим новую пациентку, оказался пожилой немец, представившийся Русе Максом.
Посещение такого врача-специалиста – процедура не самая приятная, однако в данном случае Руса совершенно не испытывала чувства стыда, в то время, как Макс, которому было далеко за пятьдесят, краснел и говорил с ней не слишком уверенно, то и дело путаясь в словах.
– Что с вами, господин Макс, неужели я так напугала вас, – спросила Руса, когда врач, наконец, закончил осмотр и заявил, что у неё «все в полном порядке».      
Из хорошей магнитолы всемирно известной фирмы «Грюндиг» , стоявшей на четырёх лакированных ножках в углу кабинета, доносилась красивая музыка Вивальди , которая, очевидно, предназначалась для того, чтобы успокаивать пациенток, снимая с женщин нервное напряжение.
– Нет, со мной всё в порядке, леди Руса, – едва ли не шёпотом извинился врач, называя пациентку по имени, как она была ему представлена сэром Ноем. Макс знал настоящее имя босса, но здесь оно был табу. Для всех без исключения – таковы были правила игры, он был Ноем. – Вы меня не узнаёте? – прошептал Макс, предварительно окинув взглядом свой кабинет, словно в нём кроме аппаратуры для прослушивания мог притаиться посторонний наблюдатель.
– Нет, господин Макс. Разве мы с вами встречались? – удивилась Руса, всматриваясь в лицо врача.
– Декабрь 1944 года Гамбург. Управление имперской безопасности. Вы проходили медицинскую комиссию. Я осматривал вас на предмет… – Макс спохватился и не стал уточнять, что в военное время его, как гинеколога, прежде всего, интересовало: не беременна ли красивая унтерштурмфюрер, прибывшая для дальнейшего прохождения службы из Восточной Пруссии, в которой шли тяжёлые бои с русскими. Помимо беременности, что в военных условиях с женщинами-военнослужащими случалось весьма часто, врача интересовало, не является ли дама распространителем венерических заболеваний. Собственно его и сейчас это интересовало и не в последнюю очередь…   
– Постойте, постойте! – Вслед за Максом перешла на шёпот Руса, стараясь молчать во время коротких музыкальных пауз. – Лицо мне ваше и в самом деле показалось знакомым, но ваше имя ничего не говорит, – одеваясь, пожала плечами Руса, а сама подумала: «Вот и возобновилась череда встреч со знакомыми мне людьми. Кто станет следующим?»
– Это здесь я Макс, там у меня было другое имя, – ответил врач-гинеколог, который осматривал унтерштурмфюрера Эльзу Шнее тринадцать лет назад в связи с её переводом на новое место службы.
– Можете не называть ваше прежнее имя, я всё равно его не помню, – разрешила Руса. – Вот и я теперь не Эльза Шнее и далеко не унтерштурмфюрер. 
– «Ты советский майор, товарищ Соколова! – подумала Руса: «А майор не имеет права на слабость!»
– Да, здесь мы совсем другие, – заключил Макс, бывший хорошим специалистом в области гинекологии, но к счастью не умевший читать чужие мысли.
– Меня сюда доставили насильно, герр Макс, а вы как оказались здесь? – поинтересовалась Руса.
– Вывез сеньор Мендоса. Спас от суда и тюрьмы, – Макс с тревогой посмотрел на Русу, за которой в последние месяцы существования Третьего рейха ухаживал молодой да ранний оберштурмбанфюрер Адольф Нагель – сын группенфюрера Густава Нагеля, который теперь жил в большом городе Буэнос-Айрес под именем Хосе Мендоса, а сюда наведывался по делам, прилетая на собственном спортивном самолёте. Будучи невестой Адольфа, она не могла не знать его отца. Ходили слухи, что младший Нагель покончил с собой на субмарине из-за того, что Эльза Шнее сбежала от него в самый последний момент.
– Не надо на меня так смотреть, герр Макс. Мне хорошо известно кто такой сеньор Мендоса. Впрочем, его уже нет в живых.
– Как нет? – искренне удивился Макс, но вряд ли огорчился от такой потери.
– Скончался несколько часов назад от инфаркта или как принято говорить в медицинских кругах от острой сердечной недостаточности, – посвятила Руса Макса в последние новости.
– Не могу поверить! – прошептал едва слышно Макс. – У него было крепкое сердце и отменное здоровье…
Макс достал из кармашка белого халата носовой платок и высморкался, промокнув вместе с носом покрасневшие глаза.
Я ведь проводил опыты по генетике, в частности по оплодотворению. Такие опыты проводились над заключёнными в лагерях женщинами, прежде всего славянками – признался Макс. – После войны эти работы были отнесены к преступлениям против человечества…
– Очевидно, этим вы занимаетесь и сейчас? – прервав исповедь бывшего эсэсовца в белом халате, заметила Руса.
– Отчасти. Осмотр пациенток, диагностика, искусственное оплодотворение. Вот, пожалуй, и всё, – перечислил Макс.
– Тогда мне опять к вам на приём в назначенный день и час, когда, по словам Ноя, астролог вычислят наилучшие дни для опыта надо мной в духе тех, что вы, Макс, проводили во время Второй мировой войны над женщинами из лагерей. Неужели вы посмеете оплодотворить меня из пробирки, в которую нагадит этот ублюдок, возомнивший себя едва ли не властелином мира? – возмутилась Руса.
– Тише! Ради бога тише, леди Руса! – нас прослушивают. Пишут на плёнку, которую передадут Ною. Себя не жалеете, так пощадите меня! Я же вам не сделал ничего плохого! – шептал Макс, находясь едва ли не в обморочном состоянии.
Из магнитолы доносилась красивая музыка, и, не желая продолжать разговор с Максом, Руса направилась к выходу, где за двойными дверями кабинета гинеколога её дожидался приставленный к ней телохранитель по имени Вольф – крупный, бритый наголо мужчина лет сорока отроду, который наверняка служил в СС, совершил немало злодеяний и теперь скрывался от международного трибунала в Парагвае – стране, где во времена диктатора Стесснера  немецкие военные преступники чувствовали себя в безопасности.
– Куда теперь, Вольф? – спросила телохранителя Руса.
– К астрологу, фрау, – лицо немногословного Вольфа было строгим и невозмутимым.      
До кабинета астролога не более полусотни шагов по хорошо освещённому коридору. Когда Вольф проводил её в большую комнату, стены которой были покрыты картами звёздных миров, и закрыл за собой двери, астролог разговаривал по телефону. Руса догадалось, что с Максом. Гинеколог посвятил своего звёздно-планетарного коллегу в интимные подробности организма леди, которых не скрыть от опытного врача, а вот астрологу можно было наговорить о себе всё что угодно.
С пожилым астрологом, они говорили по-английски, однако по акценту Руса догадалась, что мистер Кларк, как и Макс, тоже немец. К счастью с Кларком она не была знакома. На сегодня с неё было достаточно Макса.
«Что же натворил этот старикашка, который вынужден доживать свой век вдали от родного дома?» – подумала Руса, но этот вопрос так и остался без ответа.
Мистера Кларка интересовало место рождения леди и точная дата её рождения: год, месяц, день, час, и даже минута появления на свет. Всё это Русе было известно от деда с точностью до минуты, однако по документам она была Еленой Соколовой, урождённой Алёной Ольшанской и родилась согласно справке, выданной Ярославу председателем сельсовета, третьего марта 1920 года. Час и минута рождения этой белорусской девушки, погибшей во время пожара, ей не были известны. Будучи любознательной, Руса познала азы астрологии, когда жила в Кранце.
Вот и пришёл час применить полученные знания на практике. Руса твёрдо запомнила, что в течение месяца после рождения человек привыкает к внешнему миру, который пришёл на смену утробе матери, а потому ещё очень слаб. Естественно, что этот мерзавец Сэм Халл последует совету астролога, который назначит день непорочного зачатия, когда очередной годовой цикл будет соответствовать максимуму её жизненных сил.
Предположительно это апрель, и в таком случае в течение трёх месяцев ей ничто не угрожает. За это время, если всё будет именно так, она должна, просто обязана, найти способ, как выбраться из этого поистине «египетского плена». И Руса решилась, надеясь на удачу.
– Родилась я в древне Гореличи третьего марта 1920 года в пять часов пятнадцать минут по местному времени, – так, собравшись с мыслями, ответила на вопрос астролога Руса, назвав час и минуту рождения своей дочери Лады.
– О! – совсем уж по-немецки изрёк герр Кларк, очевидно, поменявший свою фамилию на англосаксонскую при бегстве из фатерлянда. – Такая точность! – похвалил её астролог и углубился в свои магические таблицы, уточнив:
– Гореличи, это где?
Догадываясь, что астролога интересует широта и долгота маленькой белорусской деревеньки, Руса указала это место на большой физической карте мира, разложенной на столе, а астролог отметил координаты.
Минут через десять, не задавая дополнительных вопросов, он заявил, что леди свободна и Вольф препроводил свою госпожу в её апартаменты. Какой вердикт вынесет астролог, Руса не знала, оставалось надеяться на удачу. 

* *
У Русы появились четыре служанки – милые кроткие девушки, не местные, а гуарани с востока страны. Девушки были немногословны и никогда не заглядывали в глаза своей новой госпожи, как представил им Русу владелец «Земли обетованной», которого все называли господином Ноем и припадали к его ногам.
Словом, здесь во всём чувствовалась атмосфере раннего средневековья, если не более древней эпохи. Отсутствовало не только телевидение и радио, не было ни газет, ни журналов, ни книг. Служанки были абсолютно неграмотные, но очень внимательные и выполняли все прихоти новой госпожи. Впрочем, иной работы кроме ежедневной уборки блестевших от чистоты апартаментов из восьми комнат, в которых жила их госпожа, у  служанок не было немного. Завтраки, обеды и ужины ей готовил повар – большой мастер по части вегетарианских блюд. Руса предпочитала скромный образ жизни и не капризничала. Она приводила в порядок свои мысли и размышляла, как покинуть этот «Эдем» или «Землю обетованную» и вернуться хотя бы в Старый Свет.
Уходили драгоценные дни, приближалось время возвращения «Коллекционера», а у неё так и не появился план, как вырваться из клетки, в которой её держали за тридевять земель от родного дома, где осталась семья, дети…
Руса уже пожалела, что так резко порвала с Максом. Какой никакой, а знакомый. Можно было попытаться использовать его при побеге, без которого теперь не обойтись. Но что сделано, то делано. Следовало искать другие пути.
«Искать и не сдаваться!» – вспомнился ей девиз лётчика Сани Григорьева – главного героя из романа Каверина «Два капитана», удачную экранизацию которого они посмотрели всей семьёй накануне её отъезда…
Томимая неизвестностью и одиночеством, Руса невольно стала прислушиваться к разговорам приставленных к ней служанок. Испанского языка она не знала, зато неплохо владела итальянским, принадлежавшим к той же романской языковой группе индоевропейских языков. Обладая большими способностями к изучению языков, Руса начала понимать этих простых девушек гуарани. Девушки скоро почувствовали это и старались помалкивать, побаиваясь госпожу. Лишь одна из них, заметно отличавшаяся от типичной индианки-гуарани, тянулась к Русе. Звали женщину Марией – одним из самых распространённых христианских имён, однако Руса обратила внимание, на то, что подруги часто звали её Маса, что с учётом неизбежных языковых искажений, могло звучать как «Маша».
Маше, так теперь обращалась к ней Руса, выделяя смышлёную девушку из остальных служанок, было двадцать лет, для парагвайки и гуарани предельный для замужества возраст. Однако девушка по её словам смирилась со своей судьбой, уже не надеясь выйти замуж, несмотря на то что была привлекательна и, пожалуй, красива. От прочих гуарани её отличала более светлая кожа и цвет волос – не смоляно-чёрный, а значительно светлее, едва ли не тёмно-русый.
Из коротких разговоров с искренне верующей в бога католичкой Машей, которая подтвердила, что это её второе имя наряду с привычным Мария, Руса выяснила, что девушка не чистокровная гуарани, а метиска. После смерти её одинокой незамужней матери, родившей нескольких детей не в браке, а по любви, пятнадцатилетняя Мария нанялась в служанки к «хорошим людям».Не прошло и нескольких месяцев как она была ими передана за небольшие деньги в другие руки –  явление нередкое среди бедняков в южноамериканской глубинки. Так Мария оказалась в Чако. Ей повезло и вместо тяжёлого ручного труда на орошаемых полях, Марию отрядили прислуживать красивым женщинам, которые селились в этом большом доме, а спустя некоторое время исчезали так же незаметно, как и появлялись. Ходили слухи, что их переселяли в другие места. Куда – этого никто не знал.
Чтобы поговорить с Марией без свидетелей, Руса выбрала её для сопровождения в прогулках по небольшому саду, которые она совершала по несколько раз в день обычно после купания в бассейне, хорошо освежавшего в сорокоградусную жару, которая держалась в Чако уже несколько недель.
В одну из таких прогулок девушка показала ей своё самое большое сокровище – маленькую затрёпанную библию. Не умея читать, но, зная, что это за книга, Мария держала её под подушкой во время сна и таким простым способом, приобщалась к христианским ценностям, ввиду отсутствия в Содоме церкви и католических священников
В середине библии, которая Марии досталась от покойной материи, хранилась маленькая хорошего качества фотография светловолосого мужчины средних лет в военной форме, перетянутой ремнями и с крестом на груди.
– Это мой папа, – покрываясь краской, призналась Мария. – Его имя Николас Руссо. Так отца называла мама.   
– Русский? – спросила Руса.
– Руссо! Руссо! – Очаровательно улыбнулась и закивала головой Мария, уже догадавшаяся, что имя её очень красивой и доброй госпожи не случайное и как-то связано с отцом, которого мама называла Николас Руссо.
«Подпоручик», – взглянув на погоны царского офицера, определила Руса: «Награждён Георгиевским крестом». 
Она вспомнила рассказ Ольги о дяде Людмилы Николае Крестовском, который в тридцатых годах прожил несколько лет в Южной Америке, в Парагвае и вернулся в Россию в 1940 году из Германии. С группой бывших белогвардейских офицеров, закончивших разведшколу Абвера, он нелегально перешёл советско-эстонскую границу менее чем за месяц до присоединения Эстонии к СССР. Добрался до Ленинграда, где и встретился с сестрой – мамой Людмилы. Работать на немцев не стал. Когда началась война, был призван в Красную армию и осенью 1941 года погиб в тех же местах, где полтора года назад переходил границу.   
В семейном фотоальбоме Лебедевых, который она не раз рассматривала вместе с Ольгой, хранились фотографии  первой жены Василия Людмилы, погибшей в блокадном Ленинграде, её родителей и родственников по материнской  линии. Порывшись в памяти, Руса припомнила, что видела точно такую же фотографию в альбоме. Тоже подпоручик, блондин, с Георгиевским крестом на груди. Она узнала на фотографии, которую хранила парагвайская девушка Мария Николая Крестовского…
Почему-то припомнился замечательный летний день последнего предвоенного года. Ярослав служил под Ленинградом. В тот день на набережной Невы неподалёку от Дворцового моста она ждала Ярослава, которого вызывали в штаб ВВС Ленинградского военного округа. Освободился Ярослав к вечеру и по такому случаю молодожёны, которые не прожили вместе и года, решили прогулять по красивейшим набережным Невы одну из последних белых ночей…
На неё по-доброму посмотрел немолодой мужчина в потёртом пиджаке, который в одиночестве прогуливался по набережной против главного ленинградского музея «Эрмитаж», разместившегося в бывшем царском Зимнем дворце. Улыбнулся, подмигнул. Весёлый такой и, наверное, счастливый.
– Что вы на меня так смотрите? – не смутилась и улыбнулась в ответ Руса.
– Извините, сударыня, – мужчина зачем-то назвал по-старинному, молодую женщину, на пальчике которой не сразу разглядел колечко, скорее всего обручальное, хоть и не принято было венчаться в СССР, – понравились…
– Берегитесь, с минуту на минуту подойдёт мой муж. Он очень строг! – Руса ещё раз очаровательно улыбнулась, а мужчина заметил в её руке небольшой портфельчик и спросил:
– Вы учитесь в школе?
– Нет, сдаю экзамены, я заочница.
–Вы ленинградка?
– Мы живём за городом, но сегодня такая чудесная погода, белая ночь, а потому решили гулять по городу до утра.
– Скажите, как вас зовут? – спросил мужчина.
– Зачем вам? – удивилась Руса.
– На память об этом вечере, – признался он.
– Руса.
– Ваше имя? – Очевидно, удивился его необычности разговорчивый мужчина с добрым открытым лицом и запоминающейся улыбкой.
– Моё…
В это время появился Ярослав в парадной форме капитана ВВС, и Руса, забыв о странном человеке в потёртом пиджаке, в котором ему, наверное, было жарко, побежала навстречу офицеру. Была она на высоких каблучках, но двигалась просто великолепно…
С тех пор минуло более семнадцати лет и вот сейчас, а ведь этого не случилось раньше во время просмотра семейного фотоальбома Лебедевых, она припомнила тот замечательный летний вечер в Ленинграде, узнав на фотографии запоминающуюся улыбку русского офицера с красивым открытым лицом...
«Боже мой!» – подумала она: «Да ведь мы с этой парагвайской девушкой почти родственники!»
Сделав такое открытие, Руса не удержалась и поцеловала Марию в щёчку.
Девушка вспыхнула и, как показалось Русе, испугалась. Присела, обняла её ноги и жалобно посмотрела в глаза красивой белой женщины, которая по парагвайским меркам годилась ей в матери.
«Вот и опять проснулось во мне свойство притягивать к себе людей», – подумала Руса: «Макс не в счёт. Довольно мерзавцев. Теперь только хороших людей!» – Руса погладила Марию по шелковистым волосам: «Как же помочь тебе, девочка, выбраться отсюда?» – задумалась она.      

3.
Эльза Хансен хлопотала, накрывая на стол. Ей помогала белокурая синеглазая красавица-дочь Хансенов Хельга. Рерик Муни украдкой наблюдал за девушкой. Неожиданно глаза их встретились, и щеки Хельги вспыхнули румянцем. Смутившись, Рерик отвел взгляд. Он беседовал с Нильсом Хансеном, еще не пришедшим в себя от неожиданной встречи с командиром харьянского спецназа, оказавшимся на его ферме за тысячи миль от родины.
Рерик не стал скрывать от Хансенов своих целей и попросил поудобней устроить своих людей на дневной отдых и прекратить всякие связи с внешним миром.
– Как же так! Завтра начнется война! – сокрушался взволнованный Хансен, меряя шагами пол просторной гостиной. Эльза, подавая на стол, украдкой вытирала слезы краем передника и вспоминала сына, служившего в Иерусалиме. Хансен обнял и принялся утешать жену. Руки его дрожали.
– Вы в курсе последних событий в мире? – спросил Рерик.
– Что мы знаем, – тяжело вздохнул Хансен. – Включишь вечером монитор, там одни гадости. Нормальному человеку нечего и смотреть. Да еще говорят о войне, которую готовит Харьяна, и о немыслимых злодеяниях харьянских солдат. Уж и не знаем, верить всему этому или нет…
Мы здесь, на своей земле, уже давно не хозяева, а батраки. Много лет назад ещё при дедах-прадедах наших понаехали к нам за сытой жизнью чужаки – смуглые, активные, жестокие, с чужой верой, с чужими порядками. Расплодились на новом месте, все скупили и захватили, стали хозяевами…
Всхлипнула хозяйка, и теперь уже дочь принялась утешать мать.
– И моя Эльза натерпелась от них, не приведи господь. Предки ее жили некогда в Нидерландах, а когда началось Великое потепление и море затопило страну, перебрались в верховья Рейна, поближе к горам. Там Эльза и родилась. Места те, обильные и богатые, сплошь заселили переселенцы с высохшего Востока и ставшей непригодной для жизни Африки. Никто этому не препятствовал, и жить христианам стало совсем невмоготу. Обиды и издевательства стали привычными. Не смирившихся оскорбляли и били, а девушкам и женщинам и вовсе не было проходу. Видно, господь сжалился над Эльзой и помог ей добраться до наших мест. Здесь нам спокойнее. Живем одиноко в глухом углу, работаем на нового хозяина из бывших южан, слава богу, человека доброго, и никто не лезет в нашу долину. Они всё там давно поделили, и нас тоже.
Не стало прежних стран. Нет ни Германии, ни Голландии, ни нашей Норвегии. Все мы теперь жители Леванта. В мозгах у каждого из нас, от рождения до самой смерти, сидит чип, от которого часто болит голова… – закончил свой печальный рассказ Хансен. Супруга его, так и не проронив слова, продолжала вытирать слезы.
– О чем вы печалитесь, госпожа Эльза? – не вынес ее слез Рерик.
– Сын у меня, Карл… – выдавила из себя хозяйка и тихо разрыдалась, сотрясаясь всем телом.
Хельга обняла мать и увела ее на второй этаж, где в своей спальне лежала хворавшая мать Хансена. Женщинам необходимо было побыть одним.
Со двора вошел Олаф в сопровождении старшины Раджа. Недалекий умом, Олаф так и не разобрался с тем, что происходит на ферме.
– Нильс, дождь кончился, и показалось солнце. День будет хороший, надо выгонять овец на пастбище.
– Да, Олаф, выгоняй. С богом.
Олаф равнодушно оглядел офицера, беседовавшего с Хансеном, и, повернувшись к ним могучими плечами, вышел.
– Я пошлю за стадом двух бойцов, укроются на опушке леса и понаблюдают, – предложил Радж.
– Верно, Радж, пусть понаблюдают. Проинструктируй бойцов, – приказал Рерик.
Хансен и Рерик остались одни.
– Потерпите, господин Хансен, несколько дней, если уж нас приняли. Все будет хорошо. Вечером мы уйдем с фермы. Я оставлю с вами охрану. Ночью вернемся, а с рассветом опять уйдем. Я позабочусь, чтобы не осталось следов нашего пребывания на ферме. Вы позаботьтесь, чтобы молчали ваши близкие. Насчет сына, дайте мне его точные координаты, прежде всего, индивидуальный номер чипа, и я попытаюсь помочь ему остаться живым и невредимым. Через несколько дней в мире все коренным образом изменится, и я думаю, что в лучшую для вас сторону, господин Хансен. А сейчас зовите семью. Будем завтракать.
Радж, посмотри, что там у нас есть к столу и чем мы можем угостить хозяев.
– Есть, господин майор!
 
* *
– Господин майор! Просыпайтесь! – боец тормошил Рерика, уснувшего в комнате для гостей.
– Что случилось? – Рерик усилием воли стряхнул с себя остатки сна.
– На дороге машина, через минуту-другую она будет на ферме!
– Хорошо, передай старшине – всем укрыться! Хозяина ко мне! Я останусь в доме. Если что, дам сигнал! – Рерик обулся, подошел к окну и выглянул из-за шторы. У въезда на ферму показался дорогой спортивный автомобиль. В это время в комнату вошел растерянный хозяин.
– Кто это? – спросил Рерик. – Почему не предупредили?
– Мы не ожидали их. Это сын хозяина с телохранителем. Он в последнее время часто появляется здесь, когда ему заблагорассудится, ищет встреч с Хельгой, на нашу беду, –  грустно ответил Хансен. Плечи его поникли. Крупный, сильный мужчина выглядел в этот момент жалко.
– Мои люди укрыты, господин Хансен. Я останусь наверху. Предупредите женщин, чтобы молчали, и встречайте непрошеных гостей. Держитесь уверенней, и ничего не бойтесь.
В планы Рерика не входили подобные встречи, и он думал о том, как не наделать ошибок, не спугнуть визитеров, которые выходили из машины. Их было двое.
– Один из них офицер полиции, майор. Растерянный Хансен не успел предупредить, – подумал Рерик, наблюдая, как фермер встречает визитёров. Он надел на голову шлем и включил усилитель направленного прослушивания. Офицер говорил на леванти. Рерик плохо знал этот язык, однако, судя по раздраженным, повышенным тонам офицера понял, что тот крайне не доволен. Полицейский грубо отстранил Хансена, в чем-то убеждавшего его на плохом леванти и, оставив во дворе своего здоровенного чернокожего спутника – водителя и телохранителя, вошел дом. Внизу никого не было, и офицер принялся подниматься наверх, широко шагая через две ступеньки.
– Хельга, где ты прячешься? Встречай! Я хочу пригласить тебя покататься на машине. Сегодня  хорошая погода! – уже на инглиш вещал темпераментный офицер средних лет, с черными усиками, тонким крючковатым носом и холеным нахальным лицом.
Из женской комнаты, поправляя прическу, вышла мать девушки.
– Она больна, господин Хусейн, и не может к Вам выйти. Пожалейте девушку, ведь она еще совсем дитя!
– Хельга взрослая девушка, ей уже девятнадцать и давно пора замуж. Если я приехал сюда, то не уеду, не увидев ее. К тому же мы скоро с вами породнимся. Ведь вы же не станете мне возражать, госпожа Эльза! – наглел офицер.
– Зачем она вам, господин. Ведь у вас уже и так есть две жены! – губы Эльзы дрожали. Она была готова сорваться в слезы.
– Пророк разрешает нам иметь четыре! – нагло рассмеялся Хусейн. – А твоя дочь мне нравится. У нее будут хорошие дети, это я обещаю! – Хусейн противно улыбался, обнажая крупные белые зубы. – Или ты забыла, женщина, кому принадлежит эта ферма. Я напомню! – офицер грубо оттолкнул Эльзу и сделал шаг к женской комнате…
В следующий момент он рухнул на пол, сбитый боксерским ударом разъяренного Рерика. Он схватил Хусейна за волосы, приподнял и, целя в тонкий крючковатый нос, нанес еще удар.
Хусейн затрясся всем телом, словно заяц в когтях орла, и завыл от боли. Во дворе бойцы скручивали руки водителю.
– Что Вы наделали, господин! – испуганно запричитала мать, хватаясь за голову.
– Мама! – бросилась к ней в объятья и разрыдалась Хельга.
– Успокойте их, Хансен, мне надо поговорить с этим мерзавцем. Быть может, это и хорошо, что он попал к нам в руки. Даю Вам слово, Хансен, что он больше никогда не обидит Вас! Жаль вот только, что я сгоряча попортил ему лицо, – глядя на расквашенный нос кричавшего от боли полицейского, с сожалением подумал Рерик.

4.
Семь боевых колесниц – точные копии древнеегипетских, запряжённые молодыми грациозными и послушными кобылицами, отобранными в табунах, которые прирождённые пастухи гаучо  выпасают в степях на границе Пампы  и Патагонии , катились по пустыне Чако в сторону синевших на горизонте Анд. Предводитель этого конно-колёсного отряда не любил быстрой езды. Ему больше нравилось плавно катится по просторам своего детища – миниатюрной копии фрагмента Древнего Мира, который он любовно величал «Землёй обетованной». Так было безопаснее, да и увидишь значительно больше.
Весь путь длиной в четыре мили по «Царской дороге» от Содома до Мемфиса  – центра Древнеегипетского царства, занимал не более получаса. Нещадно палило послеполуденное солнце. Новоявленный Ной в роли царя-фараона  не сходя с колесницы осматривал свои экологически чистые поля, приносившие некоторые доходы, лишь отчасти компенсируя многомиллионные расходы на содержания этого «Эдема» – так своё детище хозяин называл реже, когда бывал не в духе.
На полях по обе стороны рукотворного Нила, ширина которого не превышала пятнадцати метров, работали сотни две индейцев – практически всё трудоспособное «население Древнего Египта» и часть жителей Ханаана, не занятые выпасом коз, овец и верблюдов.
Полуголые земледельцы, кожа которых покрылась на солнце коричневым загаром, были облачены в скудные древние одежды, состоявшие из куска льняной ткани, обёрнутого вокруг бёдер и такого же куска, повязанного особым способом на голове. Трудились эти измождённые люди весь световой день под контролем надсмотрщиков, разъезжавших между полями на колесницах, и выглядевших древнеегипетскими воинами. Эти люди из числа индейцев, пользовавшиеся особым доверием агронома-американца, игравшего роль чиновника, ответственного за урожай, были вооружены копьями, палицами, луками и стрелами, а также кожаными бичами, которыми наказывали плохо трудившихся земледельцев. Судя по тому, что спины практически всех несчастных были покрыты старыми или свежими кровоточившими рубцами, трудились они не с полной отдачей.
На небольших клочках земли эти рабы – иначе их и не назовёшь, выращивали пшеницу, ячмень, просо, а так же рис и кукурузу, которые не культивировались в те времена в стране Нила, зато были востребованы потребителями «чистых продуктов». Помимо зерновых культур, на полях выращивали лён, бобы, мак, коноплю, а так же разнообразные овощи, в том числе картофель по тем же причинам, что и рис с кукурузой.
Огороды, требовавшие постоянного полива, разместились на низменных орошаемых участках в дельте рукотворного Нила, за которой хорошо просматривалось большое солёное озеро. Этому мелкому водоёму, берега которого на заре зарождения «Земли обетованной» были подправлены могучей землеройной техникой, дабы соответствовать привычным очертаниям, отводилась роль Средиземного моря, а в дальнем его конце в дрожавшем раскалённом воздухе угадывался остров Кипр, который Руса хорошо рассмотрела с  самолёта. Она отметила точные очертания намытого острова и была приглашено новоявленным Ноем, удовлетворённым видом своей Нефертити, на рукотворный Кипр. Плавание должно было состояться на днях, и по такому случаю достраивали лодку из кедра – точную копию древнеегипетского корабля. В противоположной от озера-моря стороне возле меловых холмов разместились сады и виноградники.
При выращивании всех без исключения даров «Земли обетованной» использовался исключительно ручной труд. Чернозём, завезённый в эти места на огромных самосвалах едва ли не из аргентинской Пампы, распахивался древней деревянной сохой с медным или бронзовым наконечником, которую тянули быки, погоняемые пахарем. Жали хлеб деревянным серпом с режущей частью  из острых кусочков вулканического стекла – обсидиана. Всё было как в Древнем Египте ещё не знавшем железа. Медь, олово, серебро и золото – металлы той далёкой поры.
Здесь не было ни грузовиков, ни тракторов. Сюда не попадал ни грамм солярки, ни грамм бензина или машинного масла. Здесь не применялись минеральные удобрения, гербициды и пестициды – только органические удобрения и, прежде всего, навоз от стада коров, отдыхавших от зноя под сенью благословенных финиковых пальм, саженцы которых завозились из Старого Света.
Урожайность была невысокой, зато зерно, овощи, фрукты, а так же мясо и молоко были высочайшего качества и не содержали вредных веществ. Дважды в неделю на асьенду Сэма Халла прилетал специальный самолёт из Майами , забиравший продукты. Далее они развозились по семействам богатейших граждан Америки и Старого Света, прежде всего банкиров с Уолл-Стрит и лондонского Сити, которые, будучи между собой в кровном родстве, сберегали своё драгоценное здоровье, питаясь чистыми и очень дорогими продуктами. На сытый и здоровый желудок эти обладатели очень больших денег, эмиссия которых контролировалась ими же, весьма успешно правили президентами больших и малых стран, а, следовательно, и большей частью мира…
Узнав, о том, какие продукты производятся тяжёлым трудом индейцев, живущих на асьенде новоявленного Ноя в глинобитных халупах, а то и шалашах, Руса припомнила историю библейской Сары –  жены Авраама, которая жила в те времена, когда продукты питания были чистыми и качественными. Здоровью этой легендарной дамы можно было позавидовать. Ели у них было всё в порядке с отсчётом времени, то родить в сто двадцать лет – это ли неоспоримое доказательство пользы от правильного питания?   
Бёдра фараона Ноя, любующегося своими полями, на которых в поте лица трудились его рабы, обтягивала льняная сине-белая в полоску юбочка длиной до колен, не скрывавшая широко расставленных загорелых и кривых ног, обутых в сандалии из крокодиловой кожи. Выше юбочки виднелось обнажённое весьма смуглое и к тому же загорелое тело, отнюдь не атлетического сложения и даже с ранним брюшком, прикрытым множеством бус из магических полудрагоценных камней на длинных нитях. Голову с собственной небогатой шевелюрой покрывал густой парик из жёстких чёрных волос и венчала точная копия золотой короны владыки Страны Нила, какую Русе довелось  видеть в музее Каира во время командировки в Асуан на место строительства высотной плотины.
Она играла роль супруги фараона по имени Нефертити и стояла на первой колеснице рядом с фараоном Ноем в такой же, но короткой полосатой юбочке, обнажённая выше пояса. Вместо бюстгальтера её грудь прикрывало массивное и широкое золотое ожерелье с бирюзой и несколько нитей бус с магическими камнями. Голову Русы венчала копия короны царицы Древнего Египта, жившей согласно хроникам, записанным на папирусе, в середине второго тысячелетия до новой эры. Супруга Нефертити звали Эхнатоном, но для хозяина новой «Земли обетованной», назвавшегося Ноем, такие мелочи не имели значения.
Не имели они значения и для Русы. А вот вес золотых украшений, которые увешивали и укрывали её, как говорится: «с головы до ног», приближался к пуду и значение имел, да ещё какое значение! 
 «Нелегка ты царская доля!» – пошутила Руса, поневоле захваченная древнеегипетским действом – настоящей мистерией, напомнившей ей об удивительной юности.
Точно так же девочка Руса, жившая в тайном ведическом храме, укрытом в скалистых нильских берегах, ходила в одной лишь короткой юбочке, из которой постоянно вырастала, а на девичьей груди носила древнее, куда более скромное ожерелье из золота и бирюзы. Вместе с прочими ценными вещами, фотографиями и письмами оно сейчас хранилось у Ольги Лебедевой.
«Как там сейчас в Москве? Там зима… Что думают о ней родные и близкие люди? Что думает начальство и, прежде всего, генерал Калюжный, которого, с какой стороны ни посмотреть, она сильно подвела…» – Руса очнулась от не дававших ей покоя мыслей и, ощутив тяжесть золота, искренне посочувствовала царице Нефертити, носившей такие тяжёлые регалии царской власти едва ли не ежедневно и, тем не менее, сохранившей красивую, как у лебёдушки шею, ставшую в последующие тысячелетия эталоном женской грации.
Золотые браслеты на запястьях рук и на щиколотках стройных красивых ног были не в счёт – не такие тяжёлые, да и конечности сильной, белокожей, светловолосой и голубоглазой женщины, по праву игравшей роль царицы Нефертити, родина которой древняя Митания , не ощущали их веса.
Рукам и ногам хорошо физически развитой Русы, владевшей приёмами борьбы Самбо, прекрасно игравшей в волейбол, прыгавшей в высоту, плававшей и бегавшей на средние дистанции, и не такие нагрузки были нипочём.
Даже искусственный загар леди Джонсон, согласно разработанной легенде прилетевшей в Европу из Калифорнии, оказался весьма кстати и помог избежать солнечных ожогов, однако лицо и тело Русы всё же слегка подрумянились, делая её, ещё краше.
Со стороны Руса смотрелась просто великолепно, то и дело ловила на себе восторженные взгляды молодых загорелых мужчин из свиты своего босса Сэма Халла, которого на службе называли только Ноем. Эти люди, все они были американцами, служили за большие оклады либо телохранителями своего босса, либо менеджерами дорогостоящего проекта «Земля обетованная», которая им казалась совершенно особым развлекательным центром, что-то вроде огромного «Диснейленда», спрятанного в укромном месте.
Эта «экзотическая страна», выстроенная миллиардером-чудаком исключительно для своих утех в удалённой от центров мировой экономики, политики, науки и культуры пустынной территории, им определённо нравилась, как нравилась и мистерия, затеянная Ноем. Но более всего этим мужчинам  понравилась новая «жемчужина» в «коллекции» босса  – уже не молодая, но, тем не менее, необычайно красивая белокурая и голубоглазая женщина стройные ноги которой, уверенно стоявшие на колеснице можно было считать эталоном женских ножек. На ступнях этой зрелой красавицы нордических кровей не было обуви и всё же она на полголовы возвышалась над боссом, который улыбался в предвкушении своего триумфа, отвесив ниже обычного свою массивную нижнюю губу, яркую и влажную от обильной слюны.
Сегодня он представит свою Нефертити немногочисленным именитым гостям, которые бывают в его владениях и участвуют в тайных мистериях, недоступных для обывателя, познающего мир из газет и журналов, фильмов, состряпанных в Голливуде и низкопробных телепрограмм. То, что здесь происходит, останется в тайне, подобной тайнам     масонов Великой ложи Востока, самой высшей степени посвящения.
А пока «царскую колесницу» сопровождали шесть колесниц в каждой по двое молодых мужчин европейской наружности в белых одеждах, перетянутых ремнями и напоминающих древнегреческие туники. Всего их было двенадцать, и были они вооружены короткими мечами, луками и стрелами.
Если полистать книги по истории Древнего Мира, то этих белых людей, с подрумянившимися на солнце лицами, можно было принять за скифов, врывающихся в долину Нила, за ассирийцев, рати которых подступали к пирамидам, за персов царя Кира, принявшего Египет в свою великую империю,  раскинувшуюся от Эгейского моря до Памира…

* *
Из Нью-Йорка Сэм Халл вернулся в дурном расположении духа – то ли упали индексы и котировки на бирже, то ли возникли неожиданные проблемы с женой, которая охотно и надолго провожала его в Южную Америку. Супруга одного их богатейших людей Америки наивно полагала, что у Сэмми там крупные финансовые интересы. Одновременно с делами он поправляет в жарком и сухом климате своё слабое здоровье на асьенде, отстроенной лет семь – восемь назад, на которой она так и не побывала, совершенно не перенося жары и путешествий на большие расстояния, да ещё и в самолёте.
Впрочем, и она не теряла времени даром в отсутствии мужа, исполнявшего супружеские обязанности очень плохо, а в последнее время вообще никак, а потому имела молодого, красивого и конечно же бедного любовника, готового за тысячу долларов в месяц исполнять любые её прихоти.
Такова супружеская жизнь в браке, который был заключён по стародавней традиции между молодыми людьми двух разросшихся банкирских семейств, породнившихся несколько веков назад. Сэм Халл нажил со своей кузиной двух детей: мальчика слабого умом и слабую здоровьем девочку. Такие плачевные результаты привели его к мысли о спасении человечества и к созданию возможно единственной в своём роде «коллекции» из восьми «жемчужин» от «ослепительно белой» до «абсолютно чёрной». «Жемчужины» время от времени менялись, но число их оставалось неизменным. Таковым было кредо «Коллекционера», выстроившего для своей уникальной и если задуматься жуткой «коллекции» музей, названный им «Землёй обетованной».       
Войдя по возвращении в роль спасителя Ноя, он, прежде всего, устроил разнос своим восьмерым менеджерам, потом осмотрел свою живую «коллекцию», убедившись что с «коллекционными» красавицами различных рас всё в порядке: сами здоровы, а служанки нянчат его, Ноя, детей, появившихся на свет в результате пробирочного, а следовательно непорочного зачатия.
Именно ими после атомной войны, потопа, Апокалипсиса и Армагедона вместе взятых, он, заселит опустевшую Землю, повторив подвиг библейского Ноя, причалившего свой ковчег к горе Арарат. Однако гору для предстоящей высадки он наметил поближе и повыше, но держал её название в тайне. Лишь как-то обмолвился перед белокурой и синеглазой предшественницей леди Русы, что эта гора находится в Южной Америке и почти на экваторе. После таких откровений любой человек, даже школьник, который знаком с физической картой Мира, выяснит, что такой горой может быть лишь вулкан Котопахи , расположенный на территории Эквадора. Можно сказать рядом и на 760 метров выше Арарата, который находится в Турции, а мусульман Сэм Халл недолюбливал и опасался.
Миллиардер был далеко не школьник, и, наверное, забыл, а быть может быть, пропустил урок и не знал о существовании в том же Эквадоре другой горы поближе и повыше на целых триста с лишним метров .
Впрочем, когда повсюду разольётся вода от растаявших ледников, возможно, он увидит эту вершину и направит свой ковчег именно к ней.
К леди Русе – новой и «ослепительно белой жемчужине! в своей коллекции новоявленный Ной зашёл напоследок, рассчитывая не спеша полюбоваться ею, посвятить в планы завтрашнего дня и показать её строптивую предшественницу пани Ядвигу, которую ему доставили три месяца назад. Теперь он не жалел о ней. Леди Руса была зрелой женщиной и такой красивой, что новоявленный Ной влюбился в неё, как ребёнок влюбляется в новую и красивую игрушку. Однако показать леди Русе что стало с пани Ядвигой было необходимо. Страшно, а надо, чтобы сразу пресечь непокорность. А этого Сэм Халл просто не выносил.
В сопровождении телохранителей они спустились в сухое, прохладное и вполне комфортабельное подземелье, в одной из комнат которого стояла огромная стеклянная банка. Руса содрогнулась, увидев через толстое стекло и прозрачную жидкость, вспомнив, что это спирт, обнажённую стройную женщину с длинными до бёдер светлыми волосами. Глаза и губы женщины были сомкнуты, и казалось, что она спит…
Руса видела войну, видела кровь, разорванные бомбами и снарядами тела женщин и детей, но то, что она увидела в огромной полной спирта банке, потрясло её. Она закрыла глаза и без единого звука, бледная как полотно, вышла из комнаты. Её могло стошнить, но к счастью этого не случилось. Она возненавидела Сэма Халла и мечтала раздавить этого мерзкого клопа. Знать бы только, как это сделать?
А пока, натянув на лицо противную маску послушания, Руса делала вид, что ничего не произошло и она будет покорной. И даже будет улыбаться этому чудовищу. Вот только хватит ли сил?
– Я вижу, леди Руса, что судьба пани Ядвиги, славянки, как и вы, произвела на вас сильное впечатление! – Торжествовал Ной. – Будьте покорны, и ваша судьба не будет столь трагичной. Мистер Макс доложил мне, что генетически вы в полном порядке, а Мистер Кларк составил для вас гороскоп. Ваш день четвёртое апреля. Час и минуту он ещё уточняет. Жаль, что ждать непорочного зачатия ещё почти три месяца, – вздохнул новоявленный спаситель Ной и почесал свой большой крючковатый нос, вызвав на лице Русы улыбку, не сулившую ничего доброго.          

* *
Вот и пирамиды, выстроенные в пустыне Чако, в масштабе один к десяти, Руса узнала по расположению пирамиду Хепоса и на глаз определила её высоту – около пятнадцати метров. Бетонные пирамиды были построены отнюдь не для упокоения новых фараонов, а для убедительности общего ландшафта искусственно созданного фрагмента древнего мира. Внутри пирамиды были полыми и хранили прохладу. В них разместились прибывшие заранее самые привилегированные гости: «человек двадцать, все мужчины, большинство пожилых», – оценила и бегло пересчитала их Руса, пытаясь понять, что это за публика.
Однако сделать это было не просто. Обычно человека выдаёт стиль одежды, но эта публика, желавшая участвовать в мистерии, была облачена в весьма открытые древнеегипетские хламиды. Правильнее сказать, одежда на них практически отсутствовала – лишь полосатые юбочки, особенно нелепо и смешно смотревшиеся на кривоногих толстяках, а так же парики из черных волос, натянутые на лысины – так Русе показалось. Завершали убранство гостей «Земли обетованной» сандалии на ногах и несколько нитей бус из магических камней. Словом эти люди, принадлежавшие, вне всякого сомнения, к кругу лиц родственных и близких Сэму Халлу, были богатейшими банкирами и «сильными мира сего».   
А вот и остальные семь «жемчужин» из «коллекции» Сэма Халла. Красавицы всех основных рас, если считать вместе с Русой, расселись поодаль одна от другой на резных креслах из кедра, поставленных в тени финиковых пальм. Рядом с каждой красавицей находился её телохранитель, а любимая служанка освежала тело госпожи, прогретое сорокаградусной жарой, опахалом, изготовленным из страусовых перьев.
Руса впервые увидела своих «соперниц» по «коллекции» Сэма Халла. В мыслях она никак иначе не хотела называть этого морального урода, внушившего себе, что он спаситель, что он Ной. Женщины были и в самом деле красавицами.
«И где только находят таких?» – подумала Руса, готовая сойти с колесницы на землю «Древнего Египта».
Служанка – это была Мария, выбранная своей госпожой, припала к её ногам и надела на них сандалии с мягкими кожаными ремешками. Ступить босиком с тёплого красного дерева, из которого была изготовлена колесница, на раскалённый песок – означало обжечь ступни.
Знакомство с дамами из «коллекции» хозяина «Земли обетованной», обнимавшего  своих гостей, большинство из которых, как Руса догадалась, были его родственниками, состоялось лишь визуальное. Никакого иного предусмотрено не было.
«Каждая жемчужина должна быть в своей оправе, и они не должны касаться друг друга»,  – так полагал «Коллекционер».
Руса обвела взглядом своих небесно-голубых глаз «жемчужины» из «коллекции» миллиардера, убедившись, что её просто «пожирают» карими и чёрными глазами семь красавиц: белая европейка средиземноморской расы – итальянка, гречанка или испанка; смуглая чистокровная семитка – предположительно йеменка или аравийка; желтокожая малайка или индонезийская красавица с острова Ява; более светлая китаянка или кореянка; полная достоинства полинезийка с архипелага Тонга или с Гавайских островов, украшенная цветами; высокорослая «чёрная жемчужина» из племени банту, чья родина Южная Африка; и, наконец, красавица из древнего центрально-американского народа майя с красноватым оттенком смуглой кожи и с гордо посаженной головой – возможно дочь одного их потомков легендарных атлантов.
Руса улыбнулась всем дамам, найдя что «жемчужины» из коллекции Сэма Халла подобраны «со вкусом», так словно их поиском и отбором занимался талантливый дизайнер –  большой ценитель женской красоты и к тому же крупный знаток рас и народов.
Все эти по-своему красивые и одинаково несчастные подопытные женщины, безжалостно вырванные из привычных для них миров, были заметно моложе готовой сойти с колесницы леди, игравшей роль царицы Нефертити в мистерии, которая разворачивалась на фоне десятикратно уменьшенных пирамид.
Три из семи «жемчужин» несли в себе заметное бремя очередного непорочного зачатия, готовясь произвести на свет новых потомков новоявленного Ноя, одержимого идеей создания избранного им человечества с собственным генотипом, и последующего его спасения.
«А это что?» – задала себе вопрос Руса, увидев большое огороженное пространство, полное маленьких детишек, старшему из которых не было и пяти лет, а младшие ползали по большой сплетённой из тростника циновке.
«Ну, конечно же!» – догадалась она, разглядев между стволами пальм большой манеж, сооружённый из дерева и тростника, предназначенный для выгула детей. Возможно, что в Древнем Египте таких «детских апартаментов» и не было, но здесь они имелись и были установлены в тени самых раскидистых пальм.
В манеже, куда под присмотром нянь поместили весь Ноем зачатый, а значит избранный и «очень юный народ», наблюдалась повышенная активность. Десятка полтора абсолютно нагих малышей всех известных оттенков кожи и волосиков, кроме светлого, которого явно не хватало, бегали, ползали, кричали, дрались, визжали, плакали, писались и так далее…
«Боже мой!» – Едва на закричала Руса, увидев в миниатюре фрагмент пока ещё детского, но очень даже наглядного «Вавилонского столпотворения». От мыслей, что и её дитя, непорочно зачатое от Сатаны – она не могла в этот миг назвать иначе одержимого бредовыми планами миллиардера Сэма Халла, будет вот так же ползать нагишом среди этих, как на подбор губастых в своего создателя, но абсолютно разных и совершенно несовместимых детей, Руса приходила в трепет и её одолевал озноб, несмотря на январскую жару, царившую в Чако.
«Сегодня он демонстрирует высоким гостям всё своё племя» – подумала Руса и взяла себя в руки. Она должна выдержать любое испытание, должна одолеть эту напасть и вырваться из этого грязного, поистине содомского места, чистой и непорочной!
– Помоги мне, Яр-Солнце! Спаси и сохрани Хор-Пта!» – Взглянув на ослепительный солнечный диск, сиявший над пустыней Чако, прошептала Руса и сошла с колесницы, окрепшая духом, божественно красивая, готовая к любому развитию событий, с царственной улыбкой на устах.   
Увидев в тени самой высокой пальмы предназначенный для неё белый трон, Руса направилась к нему в сопровождении своего телохранителя – рослого и могучего сорокалетнего красавца Вольфа, который в молодости по всей вероятности служил в охране какого-нибудь группенфюрера СС или того выше. Как и все «древние египтяне» Вольф был облачён в короткую белую юбочку, под которой угадывались плавки. Ничего другого кроме длинного широкого ножа или короткого меча в кожаных ножнах на ремне, перекинутом через левое плечо, на нём не было, а загорелое тело с рельефно выступавшими мышцами и тщательно выбритая голова блестели от втёртого оливкового масла.
Мария как и все была почти нага, в короткой юбочке и бусах. Стесняясь обнажённой груди, она пыталась прикрывать её руками и древком опахала, которым полагалось освежать царицу.
Едва Руса уселась на свой трон, сделанный из слоновой кости, как на импровизированном поле под сенью пальм появились два отряда в несколько десятков человек, изображавшие воинов: «египтян» и «пришельцев», проникших в богатую долину Нила через Синайскую пустыню. Кто это были – скифы, ассирийцы, персы или другие народы, ходившие войной на Древний Египет, понять было сложно, но роли завоевателей играли добровольцы из немецкой колонии, которая размещалась на территории асьенды американского миллиардера с его позволения. Такие роли хорошо оплачивались и недостатка в «актёрах», желавших помахать тупыми мечами и подставить свои бока тупым деревянным копьям, не наблюдалось. Роль египтян играли местные индейцы – низкорослые в сравнении с откормленными европейцами, сохранившими военную выправку, но крепкими и выносливыми. Желания этих «артистов» никто не спрашивал.
После прохождения перед зрителями, ритуальных упражнений с оружием и пения гимнов, разгорелось нешуточное сражение. Стучали тупые мечи из бронзы, бились о щиты деревянные копья, доносились крики воинов, в которых трудно было узнать немецкие или испанские слова, а так же слова из языка гуарани.
Время от времени отряды расходились, оставляя выбывших из сражения воинов, которым оказывали помощь лекари, отдыхали в тени пальм и вновь сходились, пока не сократились в числе наполовину. Никто не хотел уступать, однако когда показались четыре боевые колесницы, «пришельцы» обратились в бегство, а «египтяне» торжествовали, празднуя победу.
Закончились сражения, а следом разыгралась новая мистерия – легенда о рождении Нила из слёз Исиды, оплакивающей убитого Осириса, в точности напомнившая Русе древнее славянское сказание о синеглазой красавице Дане и могучем богатыре Дунае, которого в народе звали Дунаем-батюшкой. Проплакала свои бездонные голубые глаза синеокая  Дана над телом любимого супруга. От тех слёз и родилась Дунай-река. Красивая легенда Русе понравилась, а вот уже и новая мистерия – продолжение предшествующей, перечеркнувшая её красоту.
Мистерия рассказала и подробнейшим образом показала зрителям миф о том, как зачала богиня Исида от мёртвого тела Осириса. Руса была потрясена её непристойностью. Описать это действо она не смогла, ввиду того, что закрыла глаза…
Открыв, увидела новое действо. Надрываясь, потные рабы волокут по земле многотонную плиту из камня, подкладывая брёвна-катки. За рабами, подгоняя плетями нерадивых, присматривают надсмотрщики. То и дело, рассекая воздух, свистят сплетённые из кож бичи, и мокрые спины рабов покрываются багровыми, кровоточащими рубцами. Крики, стоны и проклятия заполняют дорогу от реки до пирамид…
Тяжёлая, жестокая, кровавая мистерия. Смотреть на и это жестокое представление ей не хотелось. Руса отвернулась и встретилась глазами с Марией, покорно стоявшей у неё за спиной.
«Как долго продлится это действо?» – вопрошал её взгляд. Мария опустила голову, не зная, что ответить госпоже.             
Между тем, солнце клонилось к закату, и зной начинал спадать. Стихли крики и стоны рабов, вот они окончательно исчезли, увлекая за собой плиту в обратном направлении, очевидно до следующей мистерии.
На малой тщательно выровненной и хорошо утоптанной круглой площадке – импровизированной сцене древнего театра, которая начиналась у ног царицы, появились танцовщицы – шесть юных индейских девушек в одних набедренных повязках и с бубенчиками на руках и ногах. Их тёмные волосы, убранные в одинаковые узлы, перехватывали алые ленты.
Следом за ними появились музыканты с инструментами, напоминавшими гусли, и заиграли древнюю мелодию, под которую танцовщицы пошли  по кругу, плавно извиваясь блестящими телами цвета бронзы, позвякивая в такт мелодии бубенчиками на ногах и руках.
«Настоящая школа хореографии, причём весьма высокого уровня», – подумала Руса, вспомнив о кружке хореографии в районном Дворце пионеров, где танцу училась доченька Лада…
Мысли о доме расслабляли и усилием воли Руса вернулась к реальности. Она догадалось, что это красивое действо предназначено, прежде всего, для неё, игравшей в этой мистерии, которую прагматичные американцы назовут значительно короче – «шоу», роль царицы Нефертити. Не желая дальше портить созерцание красивого танца прочими мыслями, она невольно залюбовалась танцовщицами, их медленным, красивым и мелодичным танцем. 
Внезапно музыканты сменили мелодию и танцовщицы остановились в ожидании нужного звука, после которого разом подняли руки над головой и тихо захлопали в ладоши точно в такт звукам гуслей. Изящные тонкие руки танцовщиц, унизанные серебряными бубенцами двигались синхронно движениям тел, ноги едва лишь вздрагивали отчего бубенцы звучали особенно  трогательно, исполняя свою особую серебряную песню.
«Танец рук» – догадалась Руса, и руки её непроизвольно повторили движения юных танцовщиц.
Незаметно возникла новая яркая мелодия, к которой добавились негромкие удары в барабан и заметались в круге под пальмами гибкие тела шести юных танцовщиц, неожиданно исполнивших бурный и страстный танец с неистовым звоном бубенцов, заглушавших звуки гуслей.
       И вот, когда Русе уже казалось, что танцовщицы превратилась в единое диковинное многорукое и многоногое существо, ритм танца резко спал. Усталые танцовщицы, покрытые бархатными капельками влаги, проступившей на смуглой коже, плавно закачали бёдрами, изображая в пленительном танце хоровод нильских рыбок, заплывших в уютный омут. «Рыбки» запели тонкими и приятными голосами протяжную старинную песню, сути которой понять было уже почти не возможно – настолько просты были её несвязанные фразы, собранные из сильно растянутых слов...
– О чем они поют? – спросила  Марию, Руса, очарованная песней и танцами юных индейских девушек.
Мария прислушалась и прошептала своей госпоже на ушко несколько слов, переведя слова с языка гуарани на испанский. В свою очередь Руса подбирала к каждому испанскому слову близкое по звучанию итальянское и одновременно переводила его на русский язык. В результате такого сложного перевода песня нильских рыбок звучала так:

В воде прохладно...
Здесь густая тень...
И лотос нежный цветет...
В венке из папируса...

Лучше и не скажешь…
В это время, незамеченный Русой и её служанкой, рядом оказался Сэм Халл, он же Ной в роли царя-фараона Эхнатона. Положив руку на плечо царицы Нефертити, хозяин потребовал:
– Станцуйте для нас, царица. Если ваш танец понравится мне и моим гостям, я выполню одно из ваших желаний, которое сочту выполнимым. Не отказывайтесь, помните, кто здесь хозяин и что вам грозит за непослушание.
 Руса вздрогнула от неожиданности и встала с трона, не смея отказать фараону, а желание, которое тот обещал исполнить, может ей пригодиться. Надо же как-то выбираться из этого Содома!
Вспомнив свою свадьбу, сыгранную в Старой Руссе – возможно в самом древнем из русских городов с именем, совсем как у неё, Руса вышла на опустевшую от «нильских рыбок» земляную сцену под пальмами, над которой повисла полная луна, заливавшая пирамиды и пространство между ними серебряным светом. Вместо сарафана короткая юбочка и ожерелье, прикрывшее грудь. Всё ничего! Поплыла царица по кругу белой лебёдушкой в старинном русском танце, плавные и красивые движения которого рождались по ходу, словно некое удивительное наитие. Видимо и такое возможно…
А в сознании всплывали красивые стихи, написанные словно для неё и Воронцова. Кто знает, быть может и он читает или вспоминает в этот миг святые строчки русского пророка :

Близ медлительного Нила, там, где озеро Мерида,
В царстве пламенного Ра,
Ты давно меня любила, как Озириса Изида, друг,
 царица и сестра!
И клонила пирамида тень на наши вечера…

Сколько длился тот танец, Руса не помнила, ничего не видела и не слышала кроме волшебных слов поэта и гуслей, которые звучали в такт её красивому танцу удивительной древнерусской мелодией, выводимой искусными музыкантами следом за плавными движениями белой лебёдушки в облике белокурой и дивно красивой царицы Нефертити. 
Однако, после пронзительных строк русского поэта она ощущала себя не царицей Страны Нила, а богиней Изидой, разлучённой с любимым Озирисом, а искусственный мир Древнеегипетского царства, созданный американским миллиардером для собственных утех в пустыне Чако, казался ей истинным, реальным. Чего только не бывает, когда хоть на мгновение теряется связь времён?   

5.
Провести операцию скрытно и без потерь не удалось. Отряд с боем отходил из разворошенного, словно улей, центра города, где в четырехэтажном особняке за железной оградой, обсаженной кедрами и кипарисами, находилась центральная лаборатория, в которой проводились теоретические исследования и хранилась секретная документация. Операция относилась к самой высокой категории сложности, и Рерик был готов к такому сценарию. Бойцов, убитых во время штурма хорошо охраняемого особняка, пришлось оставить. Раненых несли на себе.
Наиболее боеспособная часть отряда, захватив транспортные средства, с большим шумом, сокрушая все на своем пути, ушла на север. В ее задачу входил отвлекающий маневр. Эту группу должны были преследовать как можно дольше, а на рассвете она должна была укрыться в горах. Группу вел старшина Радж.
Вторая, малочисленная группа с захваченной документацией во главе с командиром и без раненых бойцов скрытно отходила в обратном направлении. Она начала движение чуть позже, когда все силы противника устремились в погоню за первой группой. Рерику и его бойцам удалось захватить армейский фургон. Скрыв своих людей в фургоне, Рерик разместился в кабине с бойцом-водителем, владевшим инглиш, и с пленным Хусейном, которому заклеили пластырем разбитый нос и приставили к ребрам широкий армейский нож. Они ехали по растревоженным улицам города в обратном направлении. Рерик захватил у убитого офицера документы и предъявил их на посту при выезде из города.
– Что происходит? Почему стрельба? – заглянул в кабину капрал и, увидев знакомое лицо майора полиции, нелепо заулыбался.
– Здравствуйте, господин майор!
Рерик кольнул ножом Хусейна и тот, вытаращив глаза, заорал на капрала.
– Немедленно пропусти, болван! Видишь, в кабине офицер спецназа! В город проникли террористы!
Капрал отдал честь и приказал солдатам пропустить машину.
  – Он и в самом деле пригодился, – подумал Рерик. В течение вчерашнего дня и вечера Хусейн несколько раз связывался с городом, объяснил, что он останется на ферме до следующего дня, и выяснил «по просьбе» Рерика текущую оперативную информацию.
Выбравшись из города, Рерик приказал ехать на ферму, до которой добрались благополучно. В заранее подготовленной комнате развернули аппаратуру и за час отсканировали на спутник захваченную документацию. Оригиналы упаковали в ранцы и были готовы к отходу в горы, где в заранее намеченном квадрате должны были соединиться с группой Раджа, которая, судя по переданному кодированному сигналу, вышла из боя и, пользуясь темнотой, ушла в горы.
– Мы уходим, господин Хансен. Спасибо за ваше гостеприимство. – Рерик посмотрел на часы.
– Через час включайте монитор. Многое узнаете. Этих, – Рерик указал на Хусейна и водителя, – мы возьмем с собой. Больше вы их не увидите. А с вами мы встретимся через неделю и, я надеюсь, достойно отметим очень важное событие!
– Возьмите меня с собой, господин майор! – Хельга перевела умоляющий взгляд с Рерика на родителей.
– Что ты, дочка! – запричитала мать, –  они же солдаты!
– Пусть идёт, Эльза, – остановил ее Хансен, –  ей с ними будет безопаснее. Да и мы скажем, если нагрянет сюда полиция или хозяин, что пришли, ограбили и похитили дочь…
– А как же быть с чипом? – вспомнила испуганная мать, – они же найдут ее в любом месте и  Вас тоже, господин майор!
– Не страшно, госпожа Эльза, – успокоил Рерик мать Хельги. Он взял у бойца специальный армейский шлем, надежно экранирующий голову, и протянул его раскрасневшейся от переживаний Хельге.
– Примерь, в этом шлеме тебя никто не найдет! – Смесь разных чувств овладела Рериком. Он переживал острое чувство стыда за то, что в мозг этой красивой девушки, которая ему очень нравилась, вживлен отвратительный чип, унижающий человека, и в то же время он восхищался ее порывом, презрением к грозящей опасности.
– Идите, с богом! – прослезилась мать, обнимая и целуя дочь.
– Господин майор, а как быть с Карлом? Вы обещали, – волнуясь, напомнил отец.
– Я уже передал информацию о нём. Всё, что в моих силах… – Развёл руками Рерик. – Надейтесь, господин Хансен.

* *
На горной дороге подальше от фермы бойцы спецназа, с честью выполнившие задание, столкнули в пропасть и сожгли фургон и дорогую спортивную машину вместе с ее хозяином и телохранителем. Их индивидуальные чипы замолкли навсегда. Таков жестокий закон войны…
Далеко на юго-востоке алел горизонт. Рерик взглянул на часы. В эти судьбоносные для Мира минуты три огнедышащие колонны двинулись на три стороны света, взламывая границы тех, кто насыщал смертью ветер.

6.
На другой день, ближе к вечеру, когда все участники вчерашней мистерии, длившейся до утра, проснулись и пришли в себя, хозяин «Земли обетованной», удовлетворённый представлением, пригласил своих отдохнувших и выспавшихся гостей сменить панораму Древнего Мира и отправится из Содома в противоположную от Нила сторону к берегам рукотворных Евфрата и Тигра.
Местечко, куда направились сэр Халл его гости, называлось Ассур, и находилось в том месте «Земли обетованной», где более трёх тысяч лет назад воинственные племена Древнего Востока воздвигли свою грозную крепость, от стен которой ходили в походы на Египет, Ханаан, Ур и другие богатые страны и города. 
В уютном и современном городке, выстроенном для переселенцев из Европы, занимающихся на деньги американского миллиардера научными изысканиями, вечером состоится банкет в честь несравненной царицы Нефертити, ставшей открытием и главным украшением мистического ночного действа под полной луной и яркими звездами южного полушария, сверкавшими над пирамидами, словно алмазы на чёрном бархате ночи.
Сэму Халлу, который на время оставил своё мистическое имя Ной в Содоме на другом берегу хорошо просоленного искусственного Мёртвого моря, не терпелось показать свою новую и самую яркую «жемчужину» образованной публике «Земли обетованной», раздвигавшей границы познания в научных лабораториях, оборудованных по последнему слову техники. Чем занимались в сверхсекретных  лабораториях бывшие учёные, трудившиеся в недрах некогда всемогущего СС Третьего рейха, являлось большой тайной, но вряд ли исследования в области генетики и вирусологии не затрагивали методов ведения современной войны и войн отдалённого будущего.
Ещё с глубокой древности известна не требующая доказательств аксиома, что «самое прибыльное дело – война». С тех пор минули тысячелетия, но мало что изменилось, разве что на несколько порядков возросли доходы от прибыльного бизнеса – так теперь принято называть любое деяние, приносящее прибыль, в том числе и войну.
– Ассур – один из древнейших центров Востока – город не менее загадочный и мистический, чем Мемфис, – просвещал леди Русу Сэм Халл, категорически запретивший называть его сегодня Ноем, по пути следования роскошного «Линкольна» через плоскую и  бесплодную пустыню к оазису, созданному на берегу Евфрата.
Несмотря на древние названия, по эту сторону от Мёртвого моря расстилался двадцатый век. Сегодня вместо полосатой юбки, парика и бус, делавших его похожим не только на мудрого древнего египтянина, но и на легкомысленного папуаса, увешанного стеклянными бусами, Сэм Халл был облачён в дорогой белый костюм с чёрным шёлковым платком на шее вместо ненавистного галстука, который напоминал ему о петле, затянутой палачом.
– Некоторые историки и археологи, роящиеся в руинах древних городов и захоронений, полагают, что первоначально этот город назывался Русса, почти как ваше имя, леди. Да, да, леди Руса! – нарастал тембр неприятного голоса миллиардера, к которому, срепя сердце, Руса начинала привыкать.
– Такие выводы эти «расхитители гробниц» делают на основании того факта, что семиты, пришедшие в те места много позже, читали и писали не слева направо, а наоборот, якобы были левшами, вот и читали названия с конца. Возможно, они и правы.
«Правы, ещё как правы!» – Мысленно Руса одобрила предположения историков и археологов.
Она старалась не раздражать Сэма Халла, который обещал в связи с накопившимися делами улететь в Штаты в начале февраля и оставить её в покое до начала апреля. 
«Два месяца, в течение которых можно что-нибудь придумать и покинуть этот Содом!»  – едва сдержала свою радость Руса, когда вчера сэр Халл сообщил ей результаты консилиума двух  местных «светил»: гинеколога Макса и астролога Кларка. 
– Могу вас поздравить, леди Руса. По заключению Макса Вы абсолютно здоровы, к тому же надёжно проверены – родили троих детей, – полные губы Сэма Халла расплылись в противной улыбке, напоминавшей улыбку верблюда, которого похвалил бедуин . – Однако, к моему сожалению, астролог, составивший ваш гороскоп, убеждён, что наилучший день для непорочного зачатия – четвёртое апреля. Мистер Кларк в таких делах дока, никогда не ошибается. Вот только верную информацию сообщили вы ему о себе? – Сэм Халл посмотрел немигающими глазами на Русу и она почувствовала, что он её гипнотизирует. Собравшись с силами, Руса выдержала взгляд ужасных чёрных глаз и преодолела чары.
«Верную», – ответила она, вспомнив Алёну Ольшанскую и дочку Ладу, которые за неё «заступились»…
Глаза Сэма Халла погасли. Он откинулся  на мягкую спину сидения и отдыхал.
Руса обернулась и увидела в заднем окне просторного автомобиля с кондиционером кортеж из ехавших за ними машин с гостями миллиардера, пригласившего их в своё удивительное поместье, которое в здешних местах называют асьендой. Руса вернула голову в исходное положение. Сэм Халл слегка задремал, укачанный дорогой. Впереди за прозрачной звуконепроницаемой перегородкой сидели водитель и один из телохранителей миллиардера. Оба не имели права без крайней необходимости оборачиваться и смотреть на пассажиров.
Руса пригляделась. Впереди в раскалённом воздухе среди зелени оазиса возникли дрожавшие очертания аккуратных кирпичных домиков под черепичными крышами, напомнившие ей о Германии. Это был не мираж.

* *
Банкет в честь царицы Нефертити – новой и самой драгоценно «жемчужине» в «коллекции» гостеприимного и щедрого хозяина, финансировавшего работы европейских учёных, вынужденных по ряду причин жить и работать в укромном уголке Парагвая, удался на славу.
Руса вышла к собравшимся не в короткой египетской юбочке, широком нагрудном ожерелье из золота с бирюзой и золотой короне, а в элегантном вечернем платье любимого тёмно-синего цвета  и туфельках на высоких каблуках. В качестве украшений модельер рекомендовал ей бриллианты в платиновой оправе. Словом, ничего лишнего. В этом вечернем наряде она уже не на полголовы, а на целую голову возвышалась над приземистым, но тоже весьма элегантном в ослепительно белом костюме миллиардером Сэмом Халлом, который мог себе позволить что угодно, в том числе и такую красивую женщину.
Те, высокие гости, из числа «сильных мира сего», которые участвовали в мистерии на фоне пирамид, были посвящены сэром Халлом в тайну царицы Нефертити, роль которой играла леди Руса, являвшаяся агентом советского КГБ. Эти три буквы, были ненавистны банкирам с Уолл-Стрит и Сити, как и слова «советский» и «русский», таившие в себе опасность крушения мирового порядка, устроенного по разработанным ими лекалам. Тем не менее, неоспоримая красота этой зрелой тридцатисемилетней славянки, достойной самых дорогостоящих проектов Голливуда, смягчили чёрствые сердца верных слуг Мамоны. Забыв на время о её происхождении и несомненном членстве в партии коммунистов могучей страны, бросившей вызов самой Америке, банкиры любовались ею, а те, кто был помоложе и ещё не забыл фигур в таких танцах, как вальс или танго, приглашали её на танец, не рискуя затеряться среди прочих пар, которые составили жители городка Ассур, трудившиеся в научных лабораториях, и их жёны и взрослые дочери. Среди этой публики преобладали немцы, и повсюду слышалась немецкая речь, к которой Руса внимательно прислушивалась, пропуская комплименты в свой адрес мимо ушей, и сохраняя на лице приветливую улыбку.
Из обрывков разговора опытная разведчица могла выяснить многое. Что за публика эти учёные, откуда появились в этих местах, чем занимаются, а так же запоминала их имена и фамилии. Знакомых лиц среди этой публики к счастью не оказалось, а Макс, которого она заметила в самом начале банкета, раскланялся перед ней, однако скоро куда-то пропал. Собственно Макс не мог сообщить о ней ничего такого, что не было бы известно сэру Халлу.
Очередной кавалер – элегантный мужчина лет пятидесяти, хорошо подстриженный, с аккуратными усиками, стройный и подтянутый, смокинг которого был отлично подогнан по фигуре и сидел на широких плечах, словно мундир полковника, танцевал с ней не совсем так, как это было принято на Западе. Готовясь к командировке, Руса занималась танцем с сотрудником Комитета и опытным хореографом Леонидом Захаровичем, который обратил её внимание на малозаметные детали:
– Вот так, Леночка, партнёр поддерживает даму за талию у нас, а вот так на Западе, –  показывал ей отличия хореограф. – Учтите, даже самая малюсенькая ошибка может привести к большим неприятностям, а нам это надо? Нет, Леночка, нам этого не надо…
Руса улыбнулась чуть ярче, вспомнив хореографа Леонида Захарович, делавшего ей при встречах самые неожиданные, во многом старомодные, но всегда приятные комплименты.
– Что же ты, сестрёнка, так заулыбалась? Неужели узнала своего старого товарища? – прошептал ей на ушко по-русски партнёр, который держал её за талию сильной рукой не так, как это было принято на «загнивающем Западе».
– Вадим! – Едва не закричала Руса, а в голове промелькнула мысль: «Чему же ты удивляешься, товарищ Соколова. Ведь кому как не тебе известно о твоём необычайном качестве притягивать к себе людей! Недаром вспоминала о нём во время прогулки с генералом Калюжным по Рерику, в окрестностях которого простились старший лейтенант Соколова и капитан Вадим после приземления на парашютах ранним декабрьским утром сорок четвёртого года». – И вот он рядом, держит руку на её талии и это не сон. Впрочем, лицо его показалось знакомым, смутили лишь усики…
Руса с трудом сдержала нахлынувшие эмоции, прикрыв охватившую её радость, граничащую с восторгом, обычной ничего не значащей улыбкой, и прошептала:
– Вадим, будь настойчивым кавалером и во что бы то ни стало, пригласи меня на следующий танец. Нам необходимо поговорить!
– Да уж, леди Руса, ещё как надо, – прощаясь с дамой до следующего танца, прошептал Вадим, ещё не зная, что о нём вспоминали во время прогулки по Рерику майор Соколова и генерал Калюжный, и случилось это менее месяца назад. Тогда, услышав от Калюжного историю, которая произошла с Вадимом в конце мая 1945 года в Голландии, она познакомилась с ним заочно, узнав настоящие имя и фамилию человека, которого знала и помнила все эти годы как Вадима. И вот сегодня и совершенно неожиданно, в далёкой стране Парагвай, посреди пустыни Чако на асьенде американского миллиардера Сэма Халла встретились майор Елена Васильевна Соколова и Василий Иванович Павлышев, предположительно полковник. Каким образом он оказался здесь, Руса пока не знала, но воспользоваться его помощью было просто необходимо. И если встреча эта не чудо, тогда что?

* *
– Вы прекрасно танцуете, леди Руса, а в последнем танце у вас был хороший партнёр, – сделал ей комплимент Сэм Халл, который в виду своего положения, незавидной внешности, а так же неумения, не танцевал, любуясь, сидя за хозяйским столом, новой и самой красивой «жемчужиной» из своей уникальной «коллекции» и потягивая через соломинку чуть охлаждённый безалкогольный коктейль. – Посмотрите, мужчины продолжают вам аплодировать. – Халл подал знак и к ним поспешил староста немецкой колонии, удобно разместившейся на территории асьенды американского миллиардера – крупный немолодой мужчина с благородной сединой в висках.
– Мистер Кольберг, – Халл обращался к немцам, используя общепринятое англосаксонское обращение. – Кто этот человек, с которым танцевала леди? Кажется я его вижу впервые.   
– Коммерсант из Амстердама мистер Ван Хорн. Его бизнес поставки медицинского оборудования и медикаментов в наш исследовательский центр по очень выгодным ценам. Вышел на нас по протекции покойного мистера Хосе Мендосы.  У Ван Хорна есть вилла на Кюрасао . Поставщик новый, но документы на его допуск на территорию вашей асьенды оформлены по правилам и утверждены вашей подписью, сэр.
– Вот как? – слегка удивился миллиардер. – Впрочем, всех дел не запомнить. А вам, леди Руса, как он представился?
– Никак, – прикрываясь маской равнодушия, ответила Руса. – Я люблю танцевать, а кто партнёр – для меня не имеет значения. Да вот он опять приглашает меня. Другому я бы отказала, но он хороший партнёр. Позвольте сэр? – спросила согласия «хозяина» покорная «жемчужина».
– Танцуйте, танцуйте, леди Руса. Танго красивый танец, а я и мои гости посмотрят на вас, полюбуются вашей красотой, которая в апреле будет востребована.
Руса вспыхнула, не зная, что ответить на свою «востребованность в апреле», но промолчала – не время злить негодяя, способного на всё. Наоборот, теперь, когда рядом друг, надо воспользоваться всеми возможными средствами, чтобы вырваться из логова Сатаны, каким ей казалась «Земля обетованная» новоявленного «спасителя» и он сам.
– Позвольте напомнить вам, сэр, про обещание выполнить мою просьбу.
– Да, я выполню вашу просьбу, если она выполнима, – подтвердил миллиардер. – Но не раньше конца марта, когда вернусь их Штатов. Подумайте, чего бы вам хотелось.
Между тем Вадим, с которым её связывало военное прошлое, в маске любителя танцев приблизился к ним и представился: 
– Филипп Ван Хорн, бизнесмен, – на хорошем английском языке назвал себя он. – Позвольте, сэр, пригласить вашу леди на танец? – покорно склонил, голову голландский бизнесмен.
– Не возражаю, – ответил Сэм Халл, – придирчиво осмотрев Ван Хорна – кавалера не молодого, но импозантного и безукоризненно одетого, способного украсить своей персоной танец с прекрасной леди Русой, великолепно сыгравшей роль царицы Нефертити в разыгранной мистерии, и с шумом потянул бодрящий коктейль через натуральную пшеничную соломинку.
Руса встала и, подхватив кавалера под руку, пошла вместе с ним в танцевальный круг, где уже двигались в красивом аргентинском танго несколько пар, уступивших им цент танцпола. Убедившись, что их никто не услышит, Руса обратилась к Вадиму:
– Я выполняла важное задание в Германии, была похищена и оказалась в этом месте в плену у Сатаны. Ты даже не представляешь, что меня ждёт… – Руса передёрнулась от отвращения, однако со стороны такое её движение могло показаться новым эротическим па, которое спустя минуту попыталась повторить дама из другой пары, но это у неё вышло фальшиво и некрасиво.
– О голландском поставщике Ван Хорне узнала только что. Поздравляю, Вадим, ты хорошо играешь свою роль! – Сделала комплимент Руса.
– Стараюсь, сестрёнка, – скромно улыбнулся Вадим. – Рассказывай.
– Вадим, мне необходимо выбраться отсюда любой ценой. Понимаю, что ты не можешь этого сделать, не погубив себя. Поэтому рассчитываю на собственные силы. Надеюсь, что справлюсь, –  улыбнулась «голландскому бизнесмену Ван Хорну» красивая, великолепно танцующая партнёрша и им зааплодировала публика.
– Сможешь достать и передать мне пистолет? – Она с надеждой посмотрела Вадиму в глаза.
– Со мной нет оружия. При входе проверяют, – прошептал он. – А в машине остались «Люггер» и «Браунинг» той модели, которую называют «дамским».
–  «Браунинг» – то, что надо! – Выбрала оружие Руса. – Пистолет зарегистрирован?
– Нет, чистый, нигде не зарегистрирован, – ответил Вадим. – Но как передать?
– Во дворе виллы есть вазоны с высаженными в них цветами. Кажется их три. Попытайся положить «Браунинг» в средний вазон. На улице темно, цветы прикроют пистолет, а при выходе я попытаюсь им завладеть и спрятать в сумочке. Скажи, Вадим, я могу рассчитывать на твою помощь, если выберусь отсюда? – спросила Руса.
Ван Хорн, под именем которого в Южной Америке работал советский разведчик Василий Павлышев, прижимал к себе в танце красивую женщину, ощущая, как трепетно бьётся её сердце.    
Он знал её всего лишь по нескольким часам ночного полёта над Балтийским морем и после прыжка с парашютом на вражескую территорию, пожелал «сестрёнке» удачи. Вот и всё. Она запомнила его под именем Вадим, а он назвал её ласково «сестрёнкой» и навсегда сохранил в памяти, И вот они неожиданно встретились на другом конце света спустя тринадцать лет.
Иные времена – новые роли.
Он – голландский бизнесмен Ван Хорн, поставщик медицинского оборудования и редких медикаментов, в исследовательский центр, затаившийся в пустыне Чако, где ведутся теоретические и экспериментальные работы, целью которых является создание новых страшных видов оружия, способного поражать целые народы по генетическим, расовым  и этническим признакам.
Она – новая подруга американского миллиардера Сэма Халла, о странных, если не жутких, увлечениях и пристрастиях, которого в немецкой колонии, основанной на его земле и состоящей в основном из «недобитых эсэсовцев от науки» со своими семьями, говорили шёпотом. Даже эти люди, место которым на виселице или на электрическом стуле, толком не представляли чем в этой богом забытой пустыне занимается их босс –  настоящий выродок в человеческом облике, впрочем, надёжно «прикрывающий тылы» своих подданных.
Здесь эту необыкновенно красивую даму средних лет с безукоризненной нордической внешностью называли так как её представил миллиардер – леди Русой или Нефертити в память о триумфе белокурой красавицы в мистерии, разыгранной возле искусственных пирамид, которую довелось видеть только «посвящённым».    
– Может быть не надо делать опрометчивых шагов? – попытался предостеречь её Вадим. – Я сообщу о тебе в Москву. Там что-нибудь придумают и вытащат тебя отсюда.
– Не надо! – решительно остановила его Руса. – Прошу тебя, Вадим, до середины апреля, пожалуйста, не делай этого!
– Почему?
– Потом объясню. Скажи, где я могу тебя встретить в апреле?
– Я бываю в Боливии, В Ла-Пасе. Это сравнительно недалеко отсюда.
– Я знаю. Дай адрес.
– Авенида  Сан-Мигель, дом 24, владелец Эрнандо Куэвас. Запомнила?
– Да, Вадим. Запомнила. Если я не появлюсь там до пятнадцатого апреля, тогда сообщи в Москву, но ни в коем случае не раньше, умоляю тебя! – прошептала Руса. Только не забудь про пистолет!
«Да что с тобой происходит?» – Недоумевал Вадим, но спросить не решался. Да и танец вот-вот закончится, а с ним и банкет в честь красавицы Нефертити, которую словно дорогую вещь демонстрировал миллиардер Сэм Халл «белому обществу» своей обширной асьенды с нелепым, как и всё, что здесь происходит, названием «Земля обетованная».









Часть IV
МОРАТОРИЙ


«Россия – это тайна, покрытая мраком,
за семью печатями».
               
                Уинстон Черчилль, премьер-министр Великобритании.





Глава 13. Весна

«Где Океан, век за веком, стучась о граниты,
  Тайны свои разглашает в задумчивом гуле,
  Высится остров, давно моряками забытый –
  Ultima Thule …»
  Валерий Брюсов, русский поэт.


1.
Низкое красное солнце, едва не касаясь океана, медленно проплывало в разрывах облаков над туманным южным горизонтом, в то время как над северным чистым небом мерцали ночные звезды. Суровые серые скалы, покрытые кое-где голым кустарником, озарялись алыми бликами. Спокойный океан шелестел галькой на пустынных пляжах. Всю эту северную идиллию ранней весны, когда после стодневной полярной ночи начинало появляться низкое солнце, день ото дня все чаще задерживающееся на небесах, нарушал отдаленный гром, временами совсем затихавший, а, временами, отчетливо доносившийся с юга.
У подножья прибрежных скал скопились русские люди, сварожичи и православные, молча и напряженно вглядываясь в южные горизонты. За плечами у них возвышалась красивая, конической формы гора высотою чуть ниже мили с розовой от солнечных лучей еще не растаявшей снежной шапкой. Эту гору, по странности безымянную на официальных картах, но самую высокую на островах и близкую к океану сварожичи любовно величали горой Мера.
Неподвижные лица людей изредка озарялись алыми солнечными лучами, прорывавшимися сквозь разрывы облаков. Нет, не к грозе прислушивались жители северного края. Там, за горами, в сотне миль от них, шел бой одного из отрядов гигантской колонны, неделю назад еще штурмовавшей укрепления, названные «Зубами Дракона», на далекой южной реке Аракс.
Гром, между тем, стих. Низкое мартовское солнце скрылось за горизонтом, и по океану быстро поползли густые синие тени. Люди не расходились, продолжая чутко вслушиваться в шелест океана и пытаясь уловить шум движения стальной армады, победоносно шедшей к последнему берегу.
– Идут! Идут! – закричал русоволосый юноша, поднявшийся на вершину самой высокой скалы. Скинув с плеч куртку, сковывавшую движения, он принялся размахивать большим красным стягом, укрепленным на длинном древке. Последние блики солнца, еще видимого со скалы, играли на алом полотнище.
Внизу командир отряда ополченцев, державший электронную связь с неутомимы вездеходами, шедшими параллельно гористому берегу, приказал запалить заготовленные костры-маяки. Ярко вспыхнуло пламя, жадно пожирая сухие стволы деревьев, собранные на берегу океана.
Два дня назад отряд ополченцев получил боевое крещение, разгромив базу правительственных военно-воздушных сил. Бой был коротким и ожесточенным. Базу охранял батальон, сформированный из ненавистных островитянам южан, от которых за многие годы натерпелись всяких бед и обид.
Прошедшая неделя со дня начала военных действий во многом изменила расстановку сил на островах. Боевой дух правительственных войск стремительно угасал. Базу покинул  немногочисленный гражданский персонал из местных жителей, влившийся в отряд ополченцев, а ночная атака была настолько стремительной, что удалось сжечь на земле почти все боевые машины.
Охрана, знавшая, что пощады не будет, сопротивлялась словно затравленный зверь. Пленных не брали, но и сами понесли большие потери. Трупы врагов побросали в ров и зарыли никак не пометив то место, а погибших соратников захоронили на вершине сопки, насыпали над братской могилой небольшой курган, заботливо обложили его дерном и установили гранитную плиту с именами павших.
После боя над поселками островитян пролетела пара самолетов с крупной атлантийской военно-морской базы «Шар-Пойнт», расположенной в проливе между островами, но оба были сбиты средствами ПВО, захваченными на аэродроме. Больше самолеты не прилетали, на базе было не до повстанцев. Оттуда в спешном порядке эвакуировался гражданский персонал, уходили военные корабли, а от авиации, летавшей на континент, где шли бои с неумолимо продвигавшимися к океану частями распавшейся на множество потоков Второй харьянской колонны, мало уже что осталось. Дислоцированные на базе части атлантийских войск, оснащенные мощным оружием берегового базирования, и несколько правительственных батальонов охраны, брошенных на произвол судьбы командованием разгромленной армии уже бывшего Ибер-Уруса, готовились дать последний бой глубоко проникшей в Арктику части харьянской колонны.
Теперь все это уже позади. База «Шар-Пойнт» больше не существовала и лишь дымились в мартовских сумерках её зловещие руины.
Наконец долгожданный отряд вездеходов показался из-за скалистого мыса и взял курс на просторный залив, обозначенный ярко горевшими кострами. По тёмной глади океана, на которой отражались крупные арктические звезды, словно дикие черные лебеди, шли на воздушных подушках несколько десятков вездеходов, освещавших путь прожекторами.
Мощные прожекторы вырывали из мрака торчавшие ещё кое-где над поверхностью океана уродливые останки буровых платформ, брошенных полвека назад, после того как из шельфа выкачали в ненасытную Атланту всю нефть и весь газ. На этот раз в головной машине находились Рам и Сита. Он – потому, что сам хотел закончить этот ставший уже легендой семидневный поход. Она – потому, что уже не могла разлучиться с ним. В соседней машине на родную Матку возвращались Свят и его товарищи, которые выжили в семидневной войне, казавшейся теперь бесконечной.
Сита любовалась высокой горой, снежную вершину которой заходящее солнце окрасило в алый цвет, и губы её шептали священные сутры:

– И Йима  выступил на путь Солнца и соединил смелых людей в Арйана-Вэджа, которая была создана чистою!


2.
Во второй половине марта на черноморском побережье Кавказа царствует настоящая весна. В Сочи, куда поезд доставил семью уволенного в запас старшины Иванова, ярко светило солнце, обильно цвели субтропические растения и привольно раскинули огромные вычурные листья успешно перезимовавшие пальмы, умытые тёплыми дождями, закончившимися прошлой ночью.
Черноморское побережье Кавказа – зона влажных субтропиков, а потому дождей в этих местах, особенно весной и летом хватает, зато зимой сухо, тепло, в сравнении с остальной Россией, и солнечно. Жители города, уставшие от затяжного циклона, заливавшего город в течение всей недели, теперь ожидали неделю хорошей погоды. Примета такая. 
Поезд прибыл в город у моря, известный как всесоюзный курорт, в семь утра, и до отправления рейсового автобуса в посёлок Красная Поляна  пришлось ждать более пяти часов. Оставив в камере хранения веши жены и детей, уместившиеся в двух дешёвых картонных чемоданах немецкого производства, которые за время долгого пути с тремя пересадками поизносились настолько, что вряд ли бы выдержали новое путешествие, счастливый отец повёл семью показать город, море и знаменитый парк «Кавказская Ривьера» .
В городских магазинах смотреть было не на что, они были заметно беднее магазинов в ГДР, откуда на новое место жительства переезжала жена Иванова Барбара и их дети: Надя и Карл. Десятилетняя девочка была в семье старшим ребёнком и ей дали русское имя, а семилетнему мальчику дали немецкое имя Карл. Так решили родители, прожившие вместе двенадцать лет без регистрации брака. Он был советским военнослужащим, а она гражданкой ГДР и работницей сельскохозяйственного кооператива.
В дамской сумочке, которую Сила Иванович – так Барбара любовно называла мужа, подарил ей в день рождения несколько лет назад, лежали бесценные для новой советской семьи документы: новенький паспорт на имя гражданки СССР Барбары Людвиговны Ивановой, урождённой Вайс, немки, свидетельства о рождении детей: Надежды Силантьевны и Карла Силантьевича Ивановых – с таким не совсем правильным отчеством записали детей, присвоив им правильную национальность «русский» и, наконец, выстраданное двенадцатью годами совместной жизни свидетельство о браке.
Они зарегистрировали брак в Бресте – первом советском городе, где жену и детей встречал счастливейший из людей старшина запаса Сила Иванов, демобилизованный четыре месяца назад и уже не чаявший увидеть родных детей и любимую женщину, которая официально не являлась его женой.

*
В начале февраля на имя егеря и проводника Силы Иванова, одиноко жившего в выделенном ему домишке на окраине горного посёлка, в который можно было добраться лишь по одной небезопасной дороге, ведущей от побережья над ущельем горной реки Мзымта и через туннель, не зря названный людьми «Пронеси господи», пришло  заказное, чтобы не затерялось, письмо из Москвы.
Писала ему незнакомой женщина Ольга Владимировна Лебедева, представившаяся родственницей Елены Васильевны Соколовой, с которой старшина Иванов был знаком с 1945 года, когда начиналась его послевоенная служба в Германии.
Ольга Лебедева писала, что решается вопрос о предоставлении гражданке Барбаре Вайс и её детям советского гражданства и скоро Иванова пригласят в Москву в министерства Иностранных и Внутренних дел. Как скоро, Лебедева не написала и Сила Иванович, буквально оживший от радостной вести, запасся терпением, стал дожидаться вызова в Москву. Об этом же написал родственник Иванова полковник Сысоев, служивший на Урале.
 Спустя две недели пришло ещё одно заказное письмо с требованием быть к первому марта в Москве и получить документы на гражданку ГДР и её детей, которым отдельным распоряжением предоставляется гражданство СССР с правом переезда из ГДР на новое место жительство в посёлок Красная Поляна Краснодарского края, где прописан её супруг Сила Иванович Иванов.
Свадьбу, если так можно было назвать праздничный обед с шампанским в привокзальном ресторанчике пограничного города Бреста, сыграли сразу же после вручения свидетельства о браке в местном загсе. Свидетелями счастливых «жениха» и «невесты» стали их дети, они же и дорогие гости. Сразу же после застолья «молодая семья» отправилась в плацкартном вагоне в свадебное путешествие вначале до Москвы, где их встретила Ольга Лебедева и, поздравив с законным браком, подарила от себя и Елены Соколовой подарок: набор столовой посуды и чайный сервиз в двух больших коробках, а затем на Кавказ.
– А где же сама Елена Васильевна? – спросил Иванов, не заставший в Москве на пути в Брест своей старой знакомой, так много сделавшей для его семьи. – Ещё не вернулась из командировки?
– Ещё не вернулась, Сила Иванович, – ответила Ольга, а Иванову показалось, что красивая молодая женщина чем-то сильно опечалена, но задавать лишних вопросов не стал и пригласил семьи Лебедевых и Соколовых приехать к ним в гости в любое удобное время.
– Места у нас красивейшие, Ольга Владимировна. Если приедете зимой, то вдоволь накатаетесь на лыжах и надышитесь горным воздухом. Если летом, то походим вместе по горам и опять же подышим целительным воздухом. От Красной Поляны, если идти горами на восток, то выйдешь к Эльбрусу. Я ходил в тех местах проводником ещё до войны, потом воевал в партизанском отряде. Если пойти на юг через Бзыбский хребет, то выйдешь к Гаграм или к Пицунде, к Чёрному морю. Туда бы я вас непременно сводил. Три – четыре дня нетрудного пути и на всю жизнь останется память!
– Спасибо вам, Сила Иванович, – поблагодарила Иванова Ольга, провожая счастливейшую из семей на юг с Курского вокзала. – Вот вернётся Елена Васильевна – обсудим ваше приглашение. Выберем время и приедем. Я ведь в горах ещё не бывала, только видела издали, а в Пицунде и Гаграх мы с Еленой Васильевной бывали. Хочется побывать ещё раз…
На прощание Ольга погладила по светлым головкам уцепившихся за руки отца детишек и поцеловала Барбару в щёчку. Скромная, невысокая и хрупкая немочка в шляпке и демисезонном пальто, одетая не по русской зиме, покраснела, и с ответным поцелуем поблагодарила добрую русскую женщину:
– Danke shoen .   
Затем, словно спохватившись, что перед ней русская женщина, повторила:
– Большое вам спасибо, фрау, за всё, что вы для нас сделали!
– Вот что ещё, Сила Иванович, – ответив на благодарность Барбары улыбкой, – обратилась Ольга к главе новой советской семьи: – У меня к вам будет небольшая просьба. Передайте эту посылку моему старому товарищу. До войны мы вместе служили на границе. Вот она. – Ольга, только что подарившая Ивановым две коробки с посудой, кивнула на третью, которая оставалась на тележке скучавшего носильщика, присевшего отдохнуть на скамейку. – Он подойдёт к вашему вагону на станции Тихорецкая. Знаете где это?
– Конечно знаю, Ольга Владимировна, это уже наша Кубань! – успокоил Ольгу Иванов. – Поезд стоит на Тихорецкой пять минут. Обязательно передам! Как узнать вашего товарища?
– Его фамилия Булавин, зовут Константином Ивановичем. Он подойдёт к окну вашего купе и назовёт себя. Передайте ему посылку. В ней нет ничего скоропортящегося или бьющегося. В ней детские вещи. В семье Константина Ивановича большое прибавление – двойня! – улыбнулась Ольга. Это им наш общий с Русой подарок. Вручите ему посылку, и передайте привет Даше. Поздравьте её от нашего имени с новорождёнными.
– Руса? Кто это? – не понял Иванов.
– Так зовут в кругу родных и близких Елену Васильевну Соколову, – пришлось объяснить Иванову, как зовут дома майора Соколову, которая теперь неизвестно где и даже генерал Калюжный виновато прячет глаза, когда его спрашиваю о Русе.
«Не говорит, не имеет права сказать или не знает?» – не раз задумывалась Ольга, едва сдерживая слёзы, когда младшенькая Лада спрашивал её:
– Вы не знаете, тётя Оля, где мама? Когда она вернётся?   

* *
Огромная страна, имя которой Россия, раскинулась перед Барбарой Ивановой-Вайс и её детьми Надей и Карлом по обе стороны скорого поезда, мчавшегося с севера на юг, бескрайней красивой панорамой и одновременно увлекательной, ещё непрочитанной книгой.
Из окна купе поезда «Москва – Сочи», отправившегося из мартовской, ещё заснеженной Москвы на юг к Чёрному морю, новые граждане страны, не отрывая глаз, смотрели на пробегавшие за окнами города, деревни, поля и леса, реки и озёра, сказочно-красивые русские дали, пробуждавшиеся после долгой зимы…
Купив на этот раз билеты в вагоне-купе, сержант запаса Иванов сделал свадебный подарок жене и детям. Приятно пропутешествовать двое суток в отдельном купе, которое станет на это время для его семьи маленьким и уютным домом.
Тридцатичетырёхлетняя женщина, прожившая всю свою ещё недолгую жизнь в небольшой немецкой деревне на берегу Остзее – родного моря, которое русские называют Балтийским, впервые оказалась за границами своего маленького мира. Прошло всего несколько дней, и вот уже энергичный труженик-паровоз стремительно уносил весь состав и её вагон в большой мир, который любимый муж, Сила Иванович, любовно называл Россией, прибавляя, для солидности – СССР!
Вот и она, любуясь просторами расстилавшейся перед ней страны, постепенно влюблялась в неё, пыталась сравнивать с родной Германией, которую коренные немцы, родившиеся между Рейном и Одером, называют фатерляндом – «землёй отцов». Не получалось, слишком разными были две страны – самые крупные в Европе, стравленные в недавней страшной и опустошительной войне империалистами Англии и Америки, как ей объяснил муж, а не поверить ему женщина не могла.
Безгранично счастливый Сила Иванович рассказывал жене и детям о всём непонятном им, что появлялось и исчезало за окном в русский мир, каким на время стало тщательно протёртое окошко купе. Разговаривали они между собой только по-русски, причём и Барбара и дети неплохо владели языком, своей новой страны. Лишь иногда мать обращалась к детям по-немецки, но, поймав на себе осуждающий взгляд мужа: «договорились, ведь», переходила на русский язык. Надя отучилась два года, и теперь ей предстояло продолжить учёбу в русской школе. Непросто будет девочке, ну да ничего, все вместе помогут ей, а сейчас надо говорить на русском языке, привыкать к нему, чтобы стал родным. Осенью и Карлу идти в первый класс, так что забот и у родителей и у детей предостаточно. Хорошо, что эти заботы приятные, а вчетвером всё одолеют!
Барбару беспокоило и то обстоятельство – как примут её русские люди? как станут к ней относиться? Всё-таки немка…
Муж успокаивал:
– Народ у нас хороший, не избалованный. Кроме русских в посёлке живут греки, эстонцы, армяне. Есть и люди других национальностей. Вместе живём, вместе работаем. Ты, Варвара, – Иванов изменил имя жены на русский лад, – можешь работать дояркой на молочной ферме. Дело для тебя привычное. Коровы наши устроены так же, как и немецкие. Справишься. Женщина ты у меня трудолюбивая, ещё бригадиром станешь и на «Доску почёта» повесят твой портрет! – размечтался  супруг, обняв разом всю вою семью, прильнувшую к окну.
Вот и первая остановка – город Тула. Иванов вышел на минуту из вагона и принёс горячие пироги с яблоками и капустой, купленные у старушки, вынесшей свежую выпечку к московскому поезду, а у другой бабушки  купил мочёные яблоки-антоновки и баночку варенья из чёрной смородины к чаю.
– В этом городе большие заводы, на которых делают оружие. В войну немцы вплотную подошли к Туле, да взять не смогли, – объяснял Сила Иванович жене и детям, что это за город, а Барбара качала головой:
«Неужели немецкие солдаты оказались так далеко от дома?» – Думала она, жалея тех солдат, большинство из которых сложили головы на просторах России. Жалела по-женски, со слезами, вспоминая отца с братом, погибших неведомо где. В то же время ей было стыдно за то, что они воевали против русских людей: добрых, трудолюбивых, светлых лицами, чистых помыслами. Именно таким ей виделся муж. Барбара любила его, им гордилась.
Засветло проехали Орёл и Курск. На остановке Сила Иванович купил и принёс в купе жареную курицу, вкуснее которой ни Барбара, ни Надя с Карлом ещё не пробовали, и рассказал жене и детям о битве на Курской дуге, которая происходила в этих местах четырнадцать с лишним лет назад. После того знаменитого, ещё небывалого в истории войн сражения, немцы попятились назад, прогибаясь под тяжестью «десяти сталинских ударов»  Красной армии.
К семи часам вечера окончательно стемнело, и по вагону прошёл проводник, предлагая пассажирам горячий заваренный чай в стаканах с мельхиоровыми подстаканниками, которые Барбара приняла за серебряные, подивившись богатству русских, которые и в дороге не расставались с серебром. Муж взял восемь стаканов по два на каждого члена семьи и достал из своего саквояжа четвертинку водки, баночку с солёными груздями, баночку красной икры, кусок любительской колбасы и полбуханки свежего чёрного хлеба, который назывался «Бородинский». Для детей отец приготовил медовые пряники и купленные в Москве конфеты: «мишки» и «белочки».
Барбара не смогла устоять и выпила пятьдесят граммов хорошей русской водки, которые приятно согрели и сняли остатки усталости, накопившиеся в течение перенасыщенного событиями последнего мартовского дня. Закусила аппетитной шляпкой груздя, а потом все вместе ели курицу и колбасу с замечательным чёрным хлебом, и пили чай с бутербродами, густо покрытыми красной лососёвой икрой, с пряниками и конфетами. Словом – пир, начатый в пограничном советском городе Бресте, продолжался. Муж выпил последнюю стопку водки, которую разливал в маленькие серебряные стаканчики, захваченные в дорогу из дома, и проглотил на закуску последний, должно быть самый просоленный груздь…       
Глубокой ночью, когда дети и муж крепко спали, поезд проходил по Украине, и Барбара, переодетая на ночь в дорожный халатик – её сон ну никак не брал, присела у изголовья Карла, которого положила спать с собой на нижнюю полку, и самостоятельно читала названия проезжаемых станций и городов:  Харьков, Краматорск, Лисичанск, Енакиево…
Лишь в четвёртом часу ночи она улеглась рядом с сыном, убаюкиваемая его ровным дыханием, и скоро заснула.
Когда Барбара проснулась, скорый поезд  завершал свой путь по Донбассу, прощаясь с последними терриконами , выросшими вокруг спавших шахтёрских посёлков. Приближалось сказочное Лукоморье , воспетое великим русским поэтом Пушкиным, стихи которого так любил муж и часто по памяти читал всей семье главы из поэм «Руслан и Людмила» или «Евгений Онегин».
За ночь переехали из зимы в лето. На азовском взморье светило ласковое солнышко, было довольно тепло, и земля покрылась свежей травкой и первоцветами. Дружно лопались почки на тополях, радуя рвавшейся на свободу нежной зеленью, а ласточки суетились возле станционных сооружений, спешно достраивая гнёзда.
В девять утра, когда  большинство пассажиров проснулись, появился услужливый проводник, обязанный напоить пассажиров душистым чаем, которого немцы почти не знали, предпочитая кофе. Хоть и плохой, но кофе. А к обеду, после суток пути остановились на вокзале большого южного города Ростов-на-Дону, где поезд простоял двадцать минут. Закрыв купе, Ивановы всей семьёй вышли на платформу и накупили в привокзальном киоске лимонада, мороженого, петушков на палочках для детей и пончиков с кремом к вечернему чаю.
Повсюду продавали к пиву знаменитых ростовских варёных раков – огромных, красных, усатых, но Сила Иванович пива не любил, предпочитая сухое вино, и раков не покупал, предоставив детям возможность посмотреть на эти «чудища» с вытаращенными глазами.
На станцию Тихорецкая прибыли под вечер. Едва поезд остановился, к вагону подошёл мужчина лет сорока в сером костюме кепке и сапогах. В руках у него была сетка-авоська, в ней что-то завёрнутое в  газету. 
– Кто тут будет Сила Иванов? – спросил он, постучав в приоткрытое окно купе.
– Я Иванов! – с заметным акцентом ответила за мужа Барбара. – Сила Иванович идёт к вам, товарищ Булавин. – Женщина заменила слово герр на обращение к людям, принятое в СССР, – Вот и он!
– Вы, товарищ Булавин? – выходя из вагона, спросил мужчину Иванов.
– Я Булавин.
– Вам и Даше привет от Ольги Владимировны и Елены Васильевны, и вот эта посылка. От всей души поздравляем вас, товарищ Булавин, с рождением детей. Двойня – это здорово!
– Спасибо, товарищ Иванов! – поблагодарил Булавин. – Теперь у нас Дашей шестеро. Семья большая! – улыбнулся он, пожимая протянутую руку. 
– Где воевали, товарищ Булавин? В каком звании? – С таких вопросов в пятидесятые годы, как правило, начинался любой мужской разговор.
– На границе, товарищ Иванов, в Литве. Лейтенант-пограничник.
– А я от Кавказа и до самой Германии, – представил свой боевой путь Иванов, протягивая Булавину посылку. Перед ним стоял лейтенант, и Иванов своего звания не назвал.
В это время по вокзалу объявили, что стоянка московского поезда сокращена на две минуты и попросили пассажиров вернуться в свои вагоны.
– Ну, брат, прощай! – Иванов обнял за плечи Булавина. – Будешь писать, передавай привет от нас Ольге Владимировне и Елене Васильевне – добрые, красивые женщины, дай им бог здоровья!
– Да! чуть не забыл! Вот вам баночка с домашними варениками. С творогом и с картошкой. Ещё тёплые, со сметаной, – передал Иванову Булавин авоську, в которой была упрятана завёрнутая в газету трёхлитровая банка с варениками. – Кушайте на здоровье. Счастья вам, товарищ старшина! Здоровья и счастья жене вашей и деткам. А пока прощайте. На одной дороге живём. Бог даст, увидимся!
Мужчины обнялись на прощание, словно старые друзья, а Иванов догадался, откуда Булавину известно его воинское звание – Ольга Владимировна в письме написала…
За окном купе проплывала ровная как стол Кубань, покрытая весенней зеленью лесополос и густой жирной чернью вспаханных знаменитых чернозёмов. Шёл весенний сев, и вдали тарахтели трактора, тащившие за собой сеялки.
Стояла тихая тёплая погода, и под вечер дымка испарений от прогретых за день полей, превратилась в стлавшийся по поверхности земли туман, за которым едва просматривался тёмный массив Кавказских гор. Наступала вторая ночь пути через горы и туннели к уже недалёкому Чёрному морю.
Когда Сила Иванович проснулся, ни жены, ни детей в купе не было.
«Вышли посмотреть на море», – подумал он. Встал, надел брюки и рубашку. Вышел из купе, убедившись, что всё в порядке – семья на месте и Барбара с детьми любуются открывшимся голубым простором тёплого Чёрного моря.
– Смотрите, дельфины! – указал муж жене и детям на большую стаю этих удивительных морских животных, выкармливавших детёнышей молоком. 
– Очень красиво! – призналась мужу Барбара, любуясь морем и стай дельфинов, плывших параллельно берегу, словно состязаясь в скорости с деловито пыхтевшим паровозом, мчавшим пассажирский состав вдоль побережья к красивому городу Сочи, где росли стройные кипарисы, вечнозелёные магнолии и пальмы.

3.
– Герр Воронцов, включайте скорее телевизор и настраивайтесь на первую программу! – войдя в дом, потребовал возбуждённый Гофман. – Русские объявили мораторий на испытания ядерного оружия! Об этом я узнал от коллег по работе, но нужно послушать и посмотреть самим. Хорошая новость, неправд ли?
– Воронцов оторвался от книги, и пока Гофман раздевался и переобувался в прихожей, включил телевизор и посмотрел на часы. До шестнадцатичасовых новостей осталось несколько минут. Обычно в это время Гофман возвращался с работы, и они вместе смотрели новости. В последнее время, очевидно под влиянием Воронцова, он стал особенно политизированным и не пропускал ни одних телевизионных новостей до восьми часов вечера включительно, после чего ложился спать ввиду того, что рабочий день начинался рано, к тому же надо было ещё добраться до города на рейсовом автобусе, а это ещё полчаса.
После привычной музыкальной заставки хорошенькая блондинка средних лет с правильно поставленной речью перечислила основные мировые новости, в число которых вошли: демонстрации протеста против роста безработицы во Франции и Великобритании, сражение повстанцев в горах Сьерра-Маэстра с правительственными войсками , экономический рост в Западной Германии, премьера очередного американского фильма, «состряпанного» в Голливуде и так далее и тому подобное. Наконец диктор сообщила немецким телезрителям о решении правительства СССР установить в одностороннем порядке мораторий на испытание ядерного оружия .
– Что я говорил,  герр Воронцов! – напомнил о себе Гофман. Успев умыться и переодеться в домашнее, он разместился на диване, готовый проглотить всё, о чём расскажет в ближайшие четверть часа хорошенькая блондинка средних лет, на которую старый холостяк и инвалид мог лишь полюбоваться. – После осенних испытаний мегатонных ядерных бомб русские нарастили мускулы и показали американцам кулак! Теперь янки хорошо подумают, прежде чем ввязаться в какую-нибудь новую войну! Англичане и французы – не то. Их ядерные потенциалы невелики – обычная приставка к статусу «Великой державы» . Ну Великобританию ещё можно с большой натяжкой называть «Великой», а вот Франция для этого не годится. «Великой державой» по праву могла стать Германия, но она побеждена и разделена. Федеративная республика экономически уже сильнее Франции, а Бундесвер – самая боеспособная армия в Европе после Советской армии. Даже Япония достойна статуса великой державы, но опять же побеждена и практически разоружена, имея какие-то жалкие «Силы самообороны». Нет, только СССР и США, их экономическая и военная мощь определяют на сегодняшний день мировую политику! К статусу «Великой державы», я бы отнёс Китай, но экономически этот гигант пока ещё очень слаб…   
За три месяца, проведённые в доме Гофмана, Воронцов успел познакомиться с симпатиями бывшего штурмбанфюрера СС и руководителя секретной экспедиции в Советскую Арктику, в которой Сергей принял участие и совершил открытие особой важности. Несмотря на протез, Гофман впоследствии дослужился до звания штандартенфюрера, воевал, был в плену, вернулся на родину и теперь трудился рабочим-станочником на механическом заводе применив специальность, которой овладел в плену.
Как ни парадоксально, но бывший штандартенфюрер Гюнтер Гофман радовался успехам СССР и не любил американцев, англичан и французов. Хорошо относился к Японии, но это понятно.
«Значит хорошо воспитали его в советском лагере для военнопленных» – подумал Воронцов и, не слушая политических заявлений Гофмана и его комментариев к новостям, попытался себе представить, как высокие чины советского КГБ, в руки которых попали документы подготовленные им, приняли наконец правильное решение и прекратили ядерные испытания на архипелаге Новая Земля.
Точных координат пещерного храма у Воронцова не было, их установил майор Клюге, хорошо разбиравшийся в геодезии, а хранил в документах экспедиции Гофман. Но те документы либо утеряны, либо уничтожены в конце войны, когда всё, что не должно было попасть в руки противника, беспощадно уничтожалось. Сжигались миллионы папок с ценнейшими материалами, которые могли послужить всему человечеству.
Воронцов весьма приблизительно описал то, что он видел в пещерном храме, указав координаты самой высокой горы архипелага, что впрочем, можно было и не делать. Сейчас он вспоминал предсказания Клюге о том, что климат в Арктике теплеет. На западном побережье Новой Земли осадков прибывает год от года, и снега и льда становится больше, а потому вход в пещеру будет закрыт и просто чудо, что в сентябре 1939 года они его обнаружили. Как бы там ни было, но при масштабных поисках отыскать пещеру даже под толщей льда вполне возможно.
«Прекращение ядерных испытаний – что это? Стечение обстоятельств или следствие переданной мною информации в КГБ СССР?» – Размышлял Воронцов: «Вот только в чём загвоздка. Меня разыскивают…» – В данной ситуации он вспоминал предостережения Анны Скворцовой: «Подумай, как следует, Серёжа, ты играешь с огнём. Новая Земля – зона особых государственных интересов. Там размещён крупнейший в мире атомный полигон, и перемещать его не станут ни по каким причинам. Кроме того, сложившаяся концепция мировой исторической науки может быть до основания разрушена сенсационными находками в Арктике. Ты представляешь себе, каким силам будет брошен вызов? В западных странах, да и в СССР, немало маститых консерваторов, имеющих огромное влияние на правительства. А тут материалы германской экспедиции в Арктику периода Второй мировой войны, грозящие низвергнуть Старо- и Новозаветную иудео-христианскую концепцию мировой истории. Для «сильных мира сего» по ту и по эту сторону Атлантического океана это будет пострашнее атомной или водородной бомбы! Готов ли ты, Серёжа, к такому повороту и не только собственной судьбы?» – Воронцов вздрогнул от таких мыслей. Его разыскивали и просто чудо, что в числе агентов КГБ оказалась Руса, успевшая предупредить…
«Милая девочка Руса, что же я натворил, заставив тебя бросить семью и отправиться в опасное путешествие на Запад, в те края, откуда, рискуя жизнью, ты с трудом выбралась весной 1945 года. Но ведь везение не бесконечно. Как и тогда, ты опять звонила мне, спасала, подвергая себя опасности. Он вспомнил её взволнованный голос и слова: «Немедленно уходи. Тебе угрожает смертельная опасность! Запомни адрес. Укройся, Там тебя ждёт старый товарищ, он всё объяснит. Кто? Узнаешь, Серёжа. Я не прощаюсь. Оттуда ни шагу! Обязательно дождись меня! Хотела вместе с тобой, да видно не судьба. Всё, Серёжа, обязательно сделай всё, как я сказала, ты меня понял? Никаких «но», для тебя это очень и очень опасно! Обязательно дождись меня. И ещё, вспоминай Любляну. Тебе привет от Анны! Всё, немедленно уходи!»
– Да вы совсем ушли в себя, герр Воронцов, что-то шепчете. Не молитву ли или какое иное заклинание? – прервал его размышления Гофман. – Или вспоминаете нашу экспедицию? Хорошее было время! – мечтательно произнёс он. – Война ещё не началась, у меня было две ноги и, наконец, мы были молоды и полны сил!
С тех пор прошло столько лет, родилось и выросло новое поколение, а вы так и носите в себе тайну второго зала пещеры, в который вам удалось заглянуть, а мне нет. Но я не в обиде, хоть и лишился ноги. Вы спасли мне жизнь и это главное. В последний день 1942 года я сожалел, что не убит и не сумел застрелиться. В тот день меня допрашивала фрау Соколова и узнала вас на фотографии членов нашей арктической экспедиции на русский архипелаг Новая Земля. Я был контужен, почти ничего не слышал, из ушей шла кровь – лопнули барабанные перепонки. Вот такое знакомство с самой красивой на свете женщиной…
Всего-то полчаса, а потом десять лет плена, – тяжело вздохнул Гофман. – Я написал ей, узнав адрес от немца, который добровольно сдался русским и работал с военнопленными. Его имя Зигфрид Вернер. Бывший пилот Люфтваффе. Вам он известен?
– Нет, герр Гофман, я его не знал.
– Жаль, хороший был человек. Погиб в Восточном Берлине в 1953 году во время путча. Мне рассказала об этом фрау Соколова. Не стану расспрашивать вас о ней, но чувствую, что вы давно знакомы. Удивительная женщина и очень красивая. Знаете, герр Воронцов, она вас любит, – решился на такое откровение Гюнтер Гофман, которого, если честно признаться, так и не полюбила ни одна из женщин, за которыми он пытался ухаживать в молодости.
– Знаю, Гюнтер, – грустно улыбнулся Воронцов, переживая разлуку после так и не состоявшейся встречи.
«Где ты, Руса? В какую беду попала?» – Мучился Воронцов от бессилия, что он, сильный, здоровый и ещё не старый мужчина, много лет любящий славную девочку Русу, ничем не может помочь ей, и вынужден четвёртый месяц сидеть сложа руки в доме своего старого знакомого Гюнтера Гофмана и ждать или надеяться, нет верить! что она вернётся…
«Когда?»
Засыпая, Воронцов желал себе добрых снов. Мечтая встретиться в них с Русой, пытался себе представить, как она выглядит сейчас. Ведь и двенадцать с лишним лет назад в памятный последний день апреля сорок пятого года, когда иссякла магическая сила камня – подарка Латы, заключившей союз с супругой грозного индоарийского бога Индры богиней Шачи, он видел её лишь мельком через окно «Мерседеса», притормозившего на дороге, забитой беженцами.

4.
Фрау Берта была в трауре. Чёрное платье, которое она носила в течение всего сорок пятого года, оплакивая любимого Отто, погибшего при защите родного Витбурга, плотно облегало её заметно располневшую с тех пор, но все ещё привлекательную фигуру. Кое-где пришлось даже распустить и прошить новые швы. Голову покрывала чёрная кружевная шаль, резко оттенявшая бледное лицо мученицы к тому же натуральной блондинки. Как это не грустно, но чёрное ей шло…
Герр Берг прикрепил к серому тщательно отутюженному костюму чёрную траурную ленту и был, как и подобало в таких случаях, грустен, встречая гостей, которых Берта пригласила на поминки. Надо же было излить перед кем-то горе и прочее наболевшее, а заодно спросить совета у Нильсена, который по её мнению был человеком опытным и знал всё на свете.
Нильсен и Мяаге – оба и так кстати оказавшиеся в конце марта в Гамбурге, после телефонного звонка Берга были в курсе горя, постигшего обитателей имения баронов фон Нагель, последний представитель из рода которых скончался три месяца назад. Американцы приехали в тёмных костюмах с траурными ленточками и с букетом красных гвоздик, которые возложили возле портрета Густава в черной рамочке и с траурной ленточкой в уголке, поставленный на комод.
По христианскому обычаю расселись за столом, на котором стояли дополнительный столовый прибор и рюмка для покойного Густава, и наполнили все рюмки водкой. Так после войны в Германии стали называть шнапс хорошего качества, очевидно отдавая должное знаменитому напитку победителей, который, по мнению многих ветеранов, воевавших на Восточном фронте, делал русских солдат «храбрыми и непобедимыми».
Выпили, помянув Густава, и по тарелочкам застучали ножи и вилки, разделывая ветчину, а затем хорошо прожаренное мясо.
– Я словно чувствовала беду, – тяжело вздохнув, призналась фрау Берта. – Эта несносная Эльза, погубившая Адольфа, погубила и Густава. Мы регулярно переписывались. Густав часто бывал в Германии, конечно же, как аргентинец Хосе Мендоса, Чаше мы встречались с ним в Гамбурге, где у Густава были дела, но иногда он посещал своё родовое имение, которое по его словам, после аргентинской асьенды казалось бедным и запущенным. Не знаю, не видела его заморских владений, – фрау Берта промокнула платочком глаза, которые были у неё на «мокром месте», а герр Берг с состраданием посмотрел на неё и тяжело вздохнул, очевидно, подумал:
«Вот как убивается, не жалеет сердце! От переживаний давление скачет и может всякое случиться…»
– Обычно, Густав, как человек военный и уважавший во всём порядок, отвечал на мои письма дважды в месяц. Письма короткие, писать нечего, только о здоровье и о погоде. Думала, что теперь будет писать о ней, всё-таки особа нам хорошо известная, почти родная, ещё у моего Отто служила, и он ценил её за аккуратность и безукоризненный внешний вид.
Я сразу поняла, что Густав «положил на неё глаз», и дай бог, чтобы у них всё сладилось. Сдалась бы, наконец, это красавица, которой уже по сорок, на милость состоятельного и ещё полного сил мужчины, и могла бы от него родить. Ведь он спас её от ареста, а там могли бы замотать и замучить на допросах. Я права, герр Нильсен? – фрау Берта обратилась за поддержкой к американцу.
– Да, фрау, вы абсолютно правы, – успокоил её Нильсен, а у самого словно «кошки скребли» одновременно и по душе и сердцу: «Неужели всесильный американский миллиардер, устроивший в пустынной местности Чако своё странное поместье и собирающий «коллекцию» из лучших представительниц «прекрасного пола», так жестоко обошёлся с человеком служившим ему, из-за женщины?» – думал он.
Нильсен содрогался от одной лишь мысли, что о нём могли бы подумать фрау Берта, герр Берг и даже Мяаге, узнай, что это он подставил несчастного Густава, которого хватил сердечный удар конечно же не без помощи этого американца, имени которого он старался не называть даже в мыслях.
«Страшный человек. Такой не остановится ни перед чем, а его деньги способны не только уничтожить любого, но и перевернуть весь мир! В сравнении с ним и ему подобными людьми, вожди Третьего рейха просто ягнята, которым позволили на время показать волчьи клыка», – думал Нильсен, неожиданно опьянев от двух пятидесятиграммовых рюмок.
– На пятое безответное письмо наконец пришёл ответ. Телеграмма. Ноги подкосились, и я едва не упала, – призналась фрау Берта. – Какой-то сеньор Альварес, полицейский сообщил, что в рождественскую ночь сеньор Хосе Мендоса скончался от сердечного приступа. И это всё! Представляете, это случилось три месяца назад, а мы ничего не знали…. – нервы фрау не выдержали, и она расплакалась.  Берг принялся её успокаивать.
– Странно, – подумал вслух Мяаге. – герр Нагель был абсолютно здоров и дал бы фору любому из нас, и вот, на тебе –  летальный исход…
– Возможно, это случилось уже в постели, куда Густав, конечно же, затащил эту Эльзу в рождественскую ночь. Не знаю как у него, но моё сердце точно бы не выдержало, – Иван Андреевич Берг – человек всё ещё неисправимо русский, разволновался и хватил подряд две рюмки, закусив маринованным огурчиком домашнего изготовления. В домашних заготовках фрау Берта преуспевала, будучи образцовой хозяйкой и при любимом муже Отто Руделе и при…  Как назвать Берга она точно не знала, а называть сожителем не хотела.
– Иоганн! – простонала фрау Берта. – Побойся бога! От тебя я этого не ожидала!
Нильсен покосился на Берга и пожалел старого человека, которого предстоявшей ночью ожидали нешуточные разборки с задетой за живое фрау Бертой.
– Прошу вас, не пейте больше, герр Иоганн, – посоветовал Бергу Мяаге. Алекс по-доброму завидовал ему. Ивана Андреевича Мяаге знал с сорок первого года, и с тех пор он почти не изменился. Далеко за шестьдесят, а ещё крепкий мужчина, да и фрау Берта не подкачала. Несмотря на свои годы, была всё ещё хороша собой. Что касалось образа жизни этой пары, то, что могло быть лучше жизни на всём готовом и на природе. Вокруг прекрасный буковый лес, взморье. Рядом родное Балтийское море, на другой стороне которого его родная Эстония, строившая вместе с русскими социализм. Штука эта, если присмотреться повнимательней, не такая уж и плохая, что бы о государственном строе в СССР и странах Восточной Европы не писали западные журналисты, в том числе и он сам – работа такая…
По пути на поминки по скончавшемуся в рождественскую ночь Густаву Нагелю, Маяге был в приподнятом настроении и делился с Нильсеном впечатлениями о своей недавней поездке в Нью-Йорк, долгожданной встрече и личном знакомстве с Илоной Салаши – невестой которую ему сосватал он – Нильсен, предварительно переговорив на этот счёт с отцом «засидевшейся в девушках» тридцатилетней хромоногой венгерочки.
Несмотря на свою южную венгерскую кровь, Илона по характеру была ближе к эстонкам и Алексу, уже давно опасавшемуся «горячих женщин» девушка понравилась, а на хромоту он старался не обращать внимания, сам был безруким инвалидом. Как это случилось – вспоминать не хотелось. В памяти обязательно всплывала Ольга, которую он продолжал любить. Очевидно, это до гробовой доски, а потому свои чувства лучше запрятать как можно дальше…
Мяаге был не прочь жениться, не дожидаясь лета или осени. Илона тоже не возражала, ей очень хотелось выйти за муж, а то что у мужа одна рука – не беда. Настоящие мужчины воевали.
Заупрямился отец девушки и настоял на том, чтобы свадьбу сыграли в августе, когда будет готов дом в престижном пригороде. Дом строился на деньги, которые отец полагал приданным для своей единственной дочери, а мебель и прочее, что должно быть в доме – свадебным подарком.
Свою квартиру Алекс осмотрел внимательнейшим образом, убедившись, что в ней ничего не пропало, кроме фотографий, сделанных в Москве во время Всемирного фестиваля молодёжи и студентов в августе прошлого года. Несомненно, здесь побывали агенты советского КГБ, а следовательно, необходимо было срочно менять квартиру. Впрочем, будущий тесть строил для Илоны и будущего зятя дом и это радовало. А пока дом строился, Алекс и Илона сделали важный шаг на пути к созданию семьи – наконец-то улеглись в постель в «засвеченной» однокомнатной холостяцкой квартирке. Случилось это в середине марта, а в конце месяца Мяаге вернулся в Германию. 
И вот встреча со старым приятелем Нильсеном, которому Мяаге сообщил, что получил приглашение отправиться в двухнедельную командировку в СССР. Начальству обеих контор, а это «Ассошиэйтед пресс» и CIA, где служил «талантливый журналист» Арнольд Балтимор, статьи которого читают в СССР и даже ссылаются на них в советской прессе, нравится его работа. По обмену журналистами между двумя странами командировку Балтимора наметили на май. География командировки: Москва – Ленинград – Рига и Таллинн…
– Просто не верится, что смогу увидеть родной город и в самоё лучшее время года – весной! – Своей радостью Мяаге делился с Нильсеном, полагал его старым и добрым другом. – Вот только беспокоит меня эта Элизабет Джонсон. Что если к тому времени она вдруг окажется в Москве? Ведь тогда меня могу задержать как легионера эстонских «Ваффен-СС». Начальству ведь не сообщишь о том, что в наших руках была русская разведчица, а мы вместо того, чтобы передать её британской или американской контрразведке, нелегально отправили с сеньором Мендосой, а по сути с бывшим группенфюрером СС Густавом Нагелем а Южную Америку.
Теперь выяснилось, что Густав скончался три месяца назад, но куда же тогда подевалась эта Элизабет Джонсон? Что если её перехватили агенты русского КГБ, которыми наводнён весь мир и она либо уже в Москве, либо скоро окажется там? Очень не хочется этого делать, но всё-таки – быть может мне отказаться от командировки по состоянию здоровья? Впрочем, весной я и в самом деле частенько болею, – Мяаге с надеждой посмотрел на Нильсена.
– Ни в коем случае Алекс. Поезжайте. Думаю, что вам ничего не грозит. Эта миссис Джонсон упрятана так надёжно, что можете о ней не беспокоиться и даже забыть.
– Упрятана? – удивился Мяаге. – Откуда вам это известно?
– Известно, – не желая называть источник информации, скупо ответил Нильсен. Объяснять что-либо Мяаге он был не намерен. Не дай бог догадается в чём причина смерти Густава Нагеля. Не зная подробностей, Нильсен мог лишь только догадываться, что у Нагеля возник конфликт с американским миллиардером и банкиром сэром Сэмом Халлом, которому Ян Нильсен был представлен лет пять назад, побывав на его парагвайской асьенде, и с тех пор оказывал миллиардеру некоторые, щедро оплачиваемы услуги. Нильсен знал о пристрастиях сэра Халла и о его «коллекции», которую не одобрит законодательство ни одной страны…
«Что позволено Юпитеру, то не позволено быку», – древнеримской поговоркой оправдал себя Нильсен. Он не мог скрыть от босса, который был гораздо щедрее, чем CIA, появление в его поле зрения такой красавицы, надеясь, что Нагель сообразит, что эта «жар-птица» не про его честь и уступит добычу сильнейшему, то есть богатейшему – ибо в деньгах и есть сила! Этот постулат Нильсен усвоил давно и свято в него верил. Попробуйте опровергнуть эту истину?
– Герр Нильсен, – отвлекла его от размышлений фрау Берта. – Посоветуйте, как нам теперь быть?
– Да, фрау Берта, – очнувшись, вздрогнул  Нильсен. – Что вы имеете в виду?
– Наше поместье, – назвала причину своих волнений добропорядочная немка. – Что нам теперь делать? Поместье принадлежит Густаву, но его теперь нет. Завещания тоже нет, а у него есть кое-какие дальние родственники. Как нам теперь быть, герр Нильсен, подскажите.
– Нильсен потёр лоб.
– Вот что, уважаемая фрау Берта, пока не предпринимайте ровным счётом ничего. Живите себе, как жили прежде. Ведь никто кроме нас не знает, что герра Нагель скончался.
– А его собственность в Аргентине. Кому теперь будет принадлежать эта собственность? – не унималась фрау Берта.
– За неимением наследников собственность покойного сеньора Мендосы национализирует аргентинское правительство, – уверенно предрёк Нильсен.            
«И слава богу», – подумал Берг:  – «нам с Бертой хватит и того что есть».

5.
Апрель и май в долинах горной системы Гиндукуш самые красивые и комфортные для путешествий месяцы. Нет летнего зноя, за зиму в почве скопилась драгоценная влага и прогретая щедрым солнцем земля покрывается роскошным ковром из цветущего разнотравья, который  лежится под ноги всякого, кто путешествует в этих краях весной.
Однако пройдёт месяц, другой и от этого царственного цветения не останется и следа. Трудно поверить, увидев хоть раз такую красоту, что уже к концу июня на поверхности пересохшей земли остаётся лишь мёртвая выгоревшая трава, годная на корм неприхотливым овцам и козам. И так будет до следующей весны.
От Кабула до Бамиана добирались на грузовике с фургоном. Расстояние в сто километров преодолели за шесть часов. Не столько ехали, сколько тряслись по едва проходимым горным дорогам, глядя на которые Анна подумала, что российские дороги, о которых сказано так много негативного, просто замечательные в сравнении с местными древними дорогами, пробитыми в горах многие тысячелетия назад ариями, ведомыми Великим брахманом и вождём Рамом на громадную равнину, раскинувшуюся между Индом и Гангом.
В Бамиане, населённом преимущественно хазарейцами  – самым бедным и бесправным народом в стране, где правили пуштуны, задержались до следующего дня, осмотрев и сфотографировав древний пещерный город, вырубленный в скалах паломниками, стекавшимися в «Золотую долину» реки Бамиан в те далёкие времена, когда в этих местах господствовали индуизм и буддизм.
Рядом с городом на краю и в самом деле необычайно красивой, покрытой полями и садами долины, упиравшейся в отвесные скалы, высились вырубленные в горных породах знаменитые статуи Будды, которые почитают «Восьмым чудом света» . На снимки этих колоссов русские путешественники израсходовали по полной кассете с плёнкой в своих фотоаппаратах и делали зарисовки.
Кое-как переночевали в весьма скверной гостинице, полной крупных тараканов, а утром, вместе с проводником из местных жителей, отправились вверх по течению реки в горы. Для перевозки грузов по бездорожью и на дальние расстояния в этих местах держат двугорбых верблюдов, за которыми закрепилось название Бактриан, происходящее от имени древней страны Бактрии, размещавшейся на этих землях более двух тысяч лет назад и подвергавшейся нашествию войск Александра Македонского – одного из величайших потрясателей Вселенной.
Воины царя Македонии и подвластной ему Греции протоптали истёртыми сандалиями пути от Дуная до Инда – таковы были пределы империи Искандера Великого – так Александра называют на всём Востоке с тех времён и до наших дней.
Анна Скворцова побаивалась Бактриана по кличке «Узбек» – самого крупного из четвероногих членов экспедиции по провинции Бамиан, от которого старалась держаться подальше когда спешивалась и отпускала полакомиться сочной травой свою молодую и смирную кобылу тёмно-коричневого окраса с белым пятнышком на лбу. Рустам сообщил ей имя лошади, которое Анне не понравилось – длинное и не красивое, и она сразу же забыла его, перекрестив  «девочку», ещё не принёсшую своего первого жерёбёнка в «Звёздочку». Это по белому пятнышку.
  Анна с нетерпением ждала апреля, когда, наконец, можно будет уехать на время из Кабула, который трудно было назвать красивым городом, скорее наоборот. Словом, Кабул ей не понравился. Это не уютные Загреб или Любляна и тем более не Белград –  чистенький и зелёный, весь в цветах с ранней весны и до поздней осени. Разместившаяся на берегу голубого Дуная, столица Югославии считалась одним из красивейших городов Европы.
Через Кабул тоже протекала речка с тем же названием, напоминая о Москве и её реке. Однако небольшая горная речка, ничем не напоминавшая широкого, величавого Дуная,  была значительно меньше Москвы-реки, ставшей полноводной с конца тридцатых годов, когда в Столицу СССР и России по каналу Москва-Волга пришла большая волжская вода, напоившая город и сделавшая Москву портом «пяти морей» . 
Зато цветущая долина и горы, куда первого апреля отправились жёны сотрудников посольства Нина Васильевна Петрова и Анна Скворцова, а также младший сотрудник посольства Андрей Дробышев – начинающий дипломат и человек ещё молодой, привели всех в восторг. Дробышев находился в очередном отпуске и воспользовался удобным случаем, чтобы поближе познакомиться с афганской глубинкой, а уже потом лететь домой в Ленинград.
Руководил экспедицией знаток истории иранских народов Рустам Фари, которого обе женщины считали своим афганским другом. Экспедиция по Бамиану – одной из древнейших провинций Афганистана, должна была продлиться около двух недель. Русские путешественницы Нина Васильевна Петрова и Анна Скворцова, а так же путешественник Андрей Дробышев, посвятивший походу в Бамиан половину своего отпуска, уже осмотрели и запечатлели на плёнке знаменитые статуи Будды. По своим колоссальным размерам эти статуи можно было причислить к одному из «чудес света», которое, к сожалению, не попало в общепринятую заветную «семёрку» .
И вот позади последний кишлак, где живут декхане – так в этих краях называют земледельцев Началось восхождение в горы до высоты не более двух с половиной тысяч метров над уровнем моря, не требовавшее специального альпинистского снаряжения.
В горах встречались лишь отдельные кошары, возле которых вместе с отарами овец жили пастухи-пуштуны, с наступлением тепла традиционно перегонявшие стада на летние пастбища. На пути к высокогорным лугам, богатым сочными травами, пролегало множество троп, пробитых копытами животных, и по ним можно было подниматься верхом на лошадях, да и главному транспортному средству экспедиции бактриану «Узбеку» такое по силам, а корма на пути сколько угодно, так что можно «под завязку» наполнить оба горба жировыми запасами на лето.
Фари не раз поднимался в горы, где встречались памятники древней истории страны, которые были ещё недостаточно хорошо изучены, и здесь можно было надеяться на очередное открытие. Кроме того, русским участникам экспедиции хотелось посмотреть на своеобразную природу Гиндукуша.
– Быть в Афганистане и не побывать в горах – это непростительно, – заявил Андрей Дробышев, как и все члены экспедиции владевший «тайной» этих гор, сотканной из противоречивых слухов и домыслов. Знающие люди утверждают, что в горах провинции Бамиан скрыта гробница великого брахмана Рама, который указал путь ариям в будущую страну Индию, к изобильным землям и тёплому океану.
Что касается земель, то они и в самом деле оказались изобильными, взрастив полмиллиарда  потомков пламенных арийцев, совершивших много тысяч лет назад поход от холодного Ледовитого океана к тёплому океану, который теперь зовётся Индийским.
Будучи студентом МГИМО , Дробышев увлекался историей индоевропейских народов, которые в литературе зарубежных авторов, в том числе английских и американских, часто именовались арийскими. В одной из курсовых работ он использовал этот термин. Преподаватель, проверявший работу Дробышева, поставил студенту неудовлетворительную оценку, мотивируя своё решение тем, что термин «арийцы» осквернён немецкими фашистами.
Завязался спор о символике и терминах, который Дробышев проиграл подчистую, несмотря на то, что привёл, по его мнению, яркий пример с пятиконечными звёздами. В те годы шла жестокая война в Корее, в которой американцы, применяя методы «ковровых бомбардировок», уничтожили свыше восьми миллионов человек, преимущественно мирных жителей, то есть по сути каждого пятого корейца.
– На флагах, на военных самолётах, танках США начертана пятиконечная звезда, имеющаяся на гербе и флаге СССР, и даже на кремлёвских башнях. А ведь американцы ведут себя в Корее хуже, чем фашисты, так что же, и нам отказываться от пятиконечной звезды? – пытался протестовать студент.
Его доводам не вняли и объявили выговор по комсомольской линии. Пришлось переписать курсовую работу. Об этом казусе Дробышев рассказа Анне Скворцовой, в которую тайком был влюблён, изменяя таким «невинным» образом своей жене. Супруга Дробышева оставалась с годовалым малышом в Ленинграде. Поскольку увлечение Скворцовой было тайным, упрекнуть двадцатисемилетнего начинающего дипломата было не в чем.
В те годы в Бамиане и практически во всём Афганистане было спокойно, и Рустам Фари решил обойтись без охраны, воспользовавшись хорошо ему известным проводником из местных хазарейцев по имени Хусейн, который к тому же обеспечивал экспедицию надёжными транспортными средствами – верховыми лошадьми и верблюдом.   
Вот в таком полном составе экспедиция выступила в горы на третий день, после того, как покинула Кабул.
 
* *
Днями погода стояла ясная, солнечная и тёплая, что не удивительно – весной в горах обычно господствуют антициклоны, а ночью в холодном тёмно-синем небе сияли такие крупные звёзды, что хоть читай книгу.
Вот когда пригодились тёплые вещи, которые порекомендовал взять с собой Фари, продолжавший «шлифовать» свой  русский язык в вечерних беседах у костра с членами своей маленькой экспедиции, по сути устроенной для них и, прежде всего, для Анны Скворцовой – молодой женщины, умной и красивой. К таким тянутся мужчины, и семейный афганец Рустам Фари, имевший по мусульманским обычаям не одну, а две жены, не стал исключением.
Сразу же по возвращении в Кабул, Фари начнёт подготовку к совместной советско-афганской экспедиции, работа которой была запланирована на всю осень с сентября по декабрь в окрестностях большого города Мазари-Шариф на севере Афганистана, там, где некогда располагались богатые города древней Бактрия.
Рустам приглашал Анну участвовать в работе этой крупной экспедиции, место в которой найдётся и для неспециалиста, но она отказалась. В сентябре Анна Скворцов улетит в Москву к сыну, и будет ждать мужа. Согласно графику очередных отпусков, Юре отпуск предоставят в октябре. Но пока стоял апрель и Анна Скворцова, надев поверх спортивного костюма большой и тёплый шерстной свитер мужа, сидела у костра, слушая разговоры членов «любительской экспедиции», которую можно было считать туристическим походом и которую, как она догадывалась, Фари устроил ради неё. Она была благодарно Рустаму. Чувствовала, что нравится ему, а потому следовало быть осторожной и вести себя сдержанно, так чтобы не дать повода и не наделать глупостей. Отпуская жену в путешествие, Юра сильно переживал:
– Афганистан не Югославия, поэтому, умоляю тебя, соблюдай предельную осторожность, нигде и ни при каких условиях не оставайся одна, Будь всё время рядом с Ниной Васильевной и Андреем. Я, конечно, надеюсь на большой опыт Рустама, но в горах всякое может случиться. К сожалению, не смогу быть с тобой рядом и отговорить тебя от этого путешествия тоже не смогу. Береги себя, Анечка. Надеюсь на порядочность господина Фари, но всё же… – Юра не смог закончить, очевидно не знал, что сказать.
– Этого ты мог бы мне не говорить! – Вспыхнула Анна.
Скворцов виновато посмотрел на жену:
– Прости, дорогая, но всё же будь осторожней…      
Вот бы удивился Рустам узнав, что главной целью Анны были не статуи Будды и не горные пейзажи, а место падения «Дугласа», разбившегося в этих горах в октябре 1954 года. В самолёте находилась делегация индийских женщин. Одной из членов той делегации  была Лата Мангешта-Смит – жена Воронцова…
Ночевали на окраине того самого склона, на который три с половиной года назад упал самолёт. Пока было светло и мужчины обустраивали стоянку, Анна обходила место падения самолёта – пологий склон горы, представлявший собой  обширную поляну, поросшую кое-где арчой и фисташкой. Нина Васильевна, вызвавшаяся её сопровождать, скоро отстала и вернулась к месту стоянки руководить мужчинами.
– Где Анна? – спросил её Фари.
– Гуляет по клону, собирает весенние цветы, – ответила Петрова, – а я к вам, буду помогать с ужином.
Фари и Дробышев посмотрели на маленькую фигурку Скворцовой, видневшуюся на хорошо просматриваемом склоне. Это было то самое место, где упал «Дуглас». Фари показал его Анне при подходе и вот она что-то там ищет или рассматривает.
– Хусейн! Оставь в покое «Узбека» и пригляди за госпожой! – приказал Рустам Фари проводнику, возившемуся с верблюдом, с которого сняли часть груза: две палатки, металлическую посуду и продукты для ужина.
– Слушаюсь, господин, – поклонился проводник и поспешил к молодой и красивой русской женщине, которая гуляла одна по склону горы.
Хусейн знал, что место это пропащее. Там и прежде пропадали люди, а три года назад, осенью это было, упал большой самолёт. К месту падения поспешили пастухи-пуштуны, надеясь поживиться останками самолёта. Однако там уже хозяйничали «горные люди». Пуштун, кочующий в горах с отарами овец, всегда с оружием, а «горные люди» – подавно. Произошло столкновение, погибло много людей… 
«Мало ли что может случиться», – обеспокоился Хусейн, спеша поскорее вернуть русскую женщину в лагерь. Кто такие «горные люди» никто толком не знал. Поговаривали, что они тоже пуштуны, живут в горах за ущельем в тайных пещерах и не признают богом Аллаха, поклоняются языческим идолам, статуи которых испокон веков стоят в Бамиане.
Ходили слухи, что самолёт был сбит, но Хусейн им не верил. В грозу это случилось, вот и ударила молния в самолёт. Сам Хусейн ни за что бы не полетел на такой «железной птице». Это не верблюд и не лошадь. Падать с них ему доводилось и это совсем не смертельно.
Позже на месте падения самолёта появились полицейские из Кабула и спасатели из Индии. Собрали тела погибших, однако нашли не всех. Вот и появились в этих недобрых местах новые неуспокоенные души.
«Страшно. Жаль что не понимает этого русская женщина. Волосы у неё светлые, словно спелый пшеничный колос, а глаза – как небо. Очень красивая! Жаль, что не почитает Аллаха и не закрывает лица. Заглядывается на такую женщину каждый, а ведь есть и плохие люди…» – Верно так рассуждал проводник Хусейн, человек простой и набожный, которому хозяин поручил присмотреть за женщиной, собиравшей весенние цветы.
Увидев шедшего к ней проводника, Анна повернула обратно. Никаких следов от разбившегося самолёта ей обнаружить не удалось, лишь следы ожогов от бушевавшего здесь пожара на редких корявых деревьях.
«Очевидно крестьяне из долины подобрали всё, вплоть до гайки. Металл представляет немалую ценность» – подумала она, пытаясь представить себе, что здесь творилось три с половиной года назад.
– Удалось что-нибудь найти? – спросил Анну Фари.
– Нет, только это, – Анна показала Рустаму букетик весенних первоцветов.
– Цветы можно засушить и сделать гербарий, – посоветовала Нина Васильевна. – Уже темно, а завтра с утра я тоже соберу цветы на память об этой экспедиции. Присаживайтесь, Анечка, к костру. Будем пить чай с лепёшками и сыром. Есть ещё дивный горный мёд. Пальчики оближешь!      

*
– Тысячи лет назад, когда в эти места пришли наши предки, склоны гор были покрыты густыми лесами. Теперь их почти не осталось. Свели люди, используя для строительства и топлива. Есть небольшие массивы из Арчи и фисташки, встречаются орех, горная сосна, дикие яблони, груши и сливы, а так же кустарники. Ближе к ледникам можно увидеть горную ель. В тех труднодоступных местах живут снежные барсы.
Весной, когда сойдёт снег, всё расцветёт и в горах очень красиво, – сидя у костра, рассказывал спутникам о своей родине Рустам Фари, любуясь красивым профилем Анны, которая рассматривала освещённые луной контуры гор и далёкие снежные вершины на востоке, серебристые в лунном свете.
– Есть древние предания, что где-то в этих горах, – Дробышев кивнул на восток, – скрыты гробницы двух великих арийцев. Одним из них был вождь и брахман Рам, который привёл ариев-индов с севера в междуречье Инда и Ганга, основав Индию. Другим был проповедник новой религии Зороастр, нёсший ариям Ирана своё учение. Не в их ли честь в Бамиане, откуда ведут дороги в Индию и Иран потомками высечены из камня гигантские статуи? Та, что выше – в честь Рама, другая в честь Зороастра. Что вы на это скажете, господин Фари? – спросил Дробышев у афганского историка.    
– То же, что и вы рассказали нам, господин Дробышев. Существуют такие предания, но где гробницы великих арийцев – основателей Индийской и Иранской цивилизаций, над доподлинно не известно. Существует легенда, что те из смертных, кто видел их, не возвращаются, навсегда остаются в пещерах, скрытых горами. Мы, афганцы, принадлежим к иранской цивилизации и предки наши почитали учение Заратустры – так принято у иранцев называть Зороастра. Так было до тех пор, пока арабские воины не принесли в наши края свет Ислама, – ответил Рустам Фари молодому русскому дипломату и слушавшим их женщинам: Нине Васильевне и Анне Скворцовой.    
– Афганистан – закрытая страна, которая отгородилась от всего мира горами и пустынями. Своего рода заповедник, в котором время словно остановилось. Как вы считаете, господин Фари, произойдут в ближайшие годы в Афганистане какие-либо крупные изменения или ваша страна так и останется без современных городов, железных дорог, электричества, промышленных предприятий, радио и телевидения? – Задал новый вопрос господину Фари дипломат и любитель истории Андрей Дробышев, у которого в МИДе не было связей, а потому отправленного служить после окончания МГИМО в отсталую и неперспективную страну, дремлющую где-то в средневековье.         
– Что вам ответить, молодой человек, – задумался Фари. – Афганистан уникальная страна. Очень древняя и в то же время, по мнению иностранцев, самая отсталая страна, в которой нет железных дорог, промышленных предприятий и электричества практически для всего населения, а главным транспортным средством являются верблюды, лошади и ослы. У вас, в ваших развитых странах, есть всё, чего нет у нас, но счастливы ли вы, имея железные дороги, промышленные предприятия и электричество для всех? Насколько я знаю историю вашей страны, Россия сто лет назад тоже практически ничего не имела, кроме одной единственной железной дороги из Москвы в Петербург. Был ли ваш народ от этого несчастным? – ответил Дробышеву Фари, задав свой вопрос.
– Ну, я не знаю, – развёл руками Андрей. – Время было другое. Запросы другие…
– А вы, Нина Васильевна, вы, Анна, каким вам видится будущее моей страны? – обратился Фари к женщинам.
– Андрюша прав, время было другое, – подтвердила Нина Васильевна. – Придёт время и у вас всё это появится. Советский Союз поможет. Вы, Рустам, учились в Советском Союзе, бывали в соседних с Афганистаном советских республиках, я имею в виду  Узбекистане и Таджикистане, видели, как там живут советские люди, как всё бурно развивается, строится благодаря помощи всех братских республик СССР и, прежде всего, Российской Федерации. А ведь таджики и узбеки живут и в Афганистане, причём таджиков у вас в два раза больше, чем в СССР . Для того, чтобы построить новую, экономически развитую страну, надо иметь образованный народ. Это прекрасно понимал Владимир Ильич Ленин – основатель советского государства, – чётко и ясно, словно проводила политзанятия, разъясняла свою точку зрения учёному-историку и сотруднику афганского МИДа Рустаму Фари член КПСС Нина Васильевна Петрова. Впрочем, опровергнуть её «железные» доводы было невозможно. Народ Афганистана в те времена был относительно сытым народом, но сплошь неграмотным, неготовым к индустриальному и, тем более, к научно-техническому развитию своей страны.    
Нина Васильевна закончила изложне своей точки зрения, и Анна почувствовала на себе взгляды товарищей по экспедиции, ждавших, что же скажет самая красивая русская женщина в Кабуле, и пожалуй во всём Афганистане.
– Хотелось бы услышать ваше мнение, – улыбнулся Анне Рустам
Анна, вздрогнула, посмотрев на него. Мысли её были далеко. Она вспоминала Любляну, солнечный осенний день и неожиданную встречу с человеком, который оказался двоюродным братом Серёжей. С тех пор прошло почти полгода. Что с ним, Анна не знала. После телефонного звонка из Москвы и учинённого ей допроса в последние часы уходящего 1957 года, прошло три месяца. Больше ей не звонили и Анна томилась неизвестностью, догадываясь, что «там» не знают где находится Воронцов. В противном случае он был бы доставлен в Москву, а её бы вызвали для очной ставки…
«Где ты, Серёжа? Нашла ли тебя Елена Соколова?» – мучилась Анна, вспоминая удивительную женщину, пережившую недавнюю гибель мужа, оставившую семью и отправившуюся на поиски Воронцова, чтобы разыскать его и спасти, а значит провалить порученное ей задание.  Сердце подсказывало Анне, что Елена Соколова любит Сергея…
– Простите, Рустам, отвлеклась и не поняла вашего вопроса, – извинилась Анна, вспоминая о чём только что говорила Нина Васильевна. – Это по поводу рассуждений Нины Васильевны о будущем Афганистана?
– Да, госпожа Анна.
«Что же я могу сказать?» – говорил её растерянный взгляд. – Всё сказанное верно…
– Мне очень интересно выслушать ваше мнение, госпожа Анна, ответил ей влюблённым взглядом, от которого впору бы смутиться, историк и дипломат Рустам Фари – человек интеллигентный и образованный. Таких людей очень мало в спящей средневековым сном стране.
Анна долго собиралась с мыслями, не зная с чего начать:
– Я думаю, господин Фари, о том, что может случиться, если в вашей стране произойдут резкие перемены. Выдержит ли их ваш неискушённый в политике народ? – Глядя на огонь костра, задумчиво молвила Анна. – Афганистан расположен на перекрёстке исторических дорог. Что если вашу страну используют враждебные нашим народам силы, чтобы надолго разрушить мир в Центральной Азии? Время идёт. Что произойдёт в вашей стране лет через пятнадцать, двадцать? – Анна посмотрела в глаза Рустама Фари, и он не выдержал её взгляда, опустил голову, подумав:
«А ведь она права. Упаси нас Аллах от быстрых перемен. Да сохранит Он власть Мохаммада Захир Шаха.
– Странные мысли! – удивилась Нина Васильевна. – Какие-то пораженческие настроения. Откуда они у вас, Анна? У Афганистана надёжный сосед, я имею в виду СССР. Мы не оставим Афганистан в беде и если потребуется, то окажем помощь всеми имеющимися у нас средствами.
– Что значит всеми имеющимися средствами? – спросил взволнованный Фари. – Даже военными?
– Ну этого я не знаю, Рустам, – поумерила пыл Нина Васильевна. – Предоставим выбор средств политикам.
Продолжать беседу на заданную тему никому не хотелось. К тому же все порядочно устали. Мужчины разделили ночь на три равные части и первым заступил на вахту Рустам Фари. Через три часа его сменит Дробышев, а под утро караулить покой Хусейну, который давно спал, завернувшись в кошму. Его не интересовали обсуждаемые проблемы, сути которых ему не понять, к тому же Хусейн  не понимал русского языка.
В ночи шумела река в ущелье, за которым согласно молве жили в пещерах «горные люди», противно выли и лаяли шакалы, шелестел в листьях деревьев ветер и над горной страной сияли яркие звёзды.
Под конец свой вахты Дробышев задремал, прислонившись спиной к тощему деревцу, а когда его растормошил Фари, выяснилось, что исчезла Анна Скворцова.
Перепуганная Нина Васильевна дрожала от страха, едва сдерживая слёзы.
– Понимаете, господин Фари, я слышала сквозь сон, как Скворцова выходила из палатки. Подумала по своим делам, – всхлипнула она. – Что же теперь делать?

6.
В конце марта капитан 1-го ранга Василий Лебедев был командирован в Ленинград, в штаб КБФ . Командировка совпала с несколькими днями весенних каникул, которые директор школы, где преподавала Ольга, разрешил дополнить до недели, предоставив ей ещё три дня отдыха «за свой счёт». Детей – Лену и Игоря отпросили на эти дни, написав заявление на имя заведующего учебной частью, и Лебедевы все вместе отправились ночным поездом в Ленинград, повидаться с родными.
Обрадованный таким известием, брат Ольги Юрий Владимирович Лебедев и его жена Ирина дали телеграмму в Изборск, пригласив к себе на это время Бутурлиных: двоюродную сестру Юрия и Ольги Арину с мужем Александром и детьми: Колей и Надей. В большой квартире Юрия Лебедева и его жены Ирины, унаследованной от отца-профессора, умершего в первый блокадный год, всем места хватит. Широко жили начальник цеха судостроительного завода и старший научный сотрудник Русского музея в квартире из четырёх комнат, имея единственную дочь – пятнадцатилетнюю Веронику. С ними проживала прислуга Нина Ивановна – пожилая незамужняя и бездетная женщина, приехавшая в Ленинград из Новгородской области.
С дорогими родственниками и гостями пришли повидаться Крыловы: Александра Васильевна – мама первой и погибшей в осаждённом Ленинграде жены Василия Лебедева Людмилы и их дочь Катя, вышедшая прошлым летом замуж и бывшая на пятом месяце беременности. Катин муж – военный моряк-подводник – такова традиция семьи Крыловых-Лебедевых, находился в учебном плавании. С ним Ольга и Василий познакомились на свадьбе и попросили Катю передать мужу привет.   
В воскресный вечер отпраздновали встречу, поделились семейными радостями и проблемами: своими и детей – чего только не бывает в жизни? Строили планы на будущее, пели песни, танцевали, вспоминали двоенные и военные годы. Под конец семейного праздника помянули всех, кто не дожил до этого дня – многих родных и близких унесла беспощадная война и среди них капитан Игорь Лебедев.
Ночью Ольга тихо плакала. Мучился, не спал Василий, вспоминая брата. Молча обнял жену, прижал к себе, ждал когда выплачется, снимет боль с сердца…

* *
Весной погода часто приносит сюрпризы. После первого солнечного и ясного дня с Балтики нагрянули тучи. Утро выдалось хмурым и дождливым, так что запланированная экскурсия по городу оказалась под вопросом. После завтрака взрослые решали куда повести детей: в Эрмитаж, Русский музей, Музей Военно-морского флота, в Кунсткамеру или в Исакиевский собор. Мнения разделились, дети заспорили с чего начать, а тут позвонил Юрий Владимирович, работавший начальником цеха на «Адмиралтейском заводе» и пригласил всех совершить экскурсию на старейшее судостроительное предприятие города.
Оказалось, что он получил разрешение показать родственникам и прежде все детям, шедшее полным ходом строительство первого в мире атомного ледокола «Ленин» . Сваренный с применением самых современных методов сварки и ультразвукового контроля качества сварных швов, сверхпрочный стальной корпус будущего ледокола был спущен на воду в конце прошлого года. Теперь будущий ледокол оснащался машинами, механизмами, силовыми установками, словом всем необходимым для могучего корабля, который будет круглогодично проводить сквозь тяжёлые льды арктических морей караваны судов по всему Северному морскому пути, умножая экономическую мощь страны и её военный
потенциал на громадных территориях Сибири и Дальнего Востока, осваиваемых быстрыми темпами.
Такое предложение было принято на «Ура» и, заказав по телефону два автомобиля такси, гости Ленинграда:  москвичи Лебедевы, изборяне Бутурлины и Александра Васильевна Крылова – мама первой жены Василия Лебедева Людмилы, отправились на знаменитый судостроительный завод, которому недавно вернули исторической имя .
Капитан 1-го ранга Василий Лебедев прикинул, что успеет на совещание назначенное на четырнадцать часов, а потому с удовольствие поехал вместе с Ольгой и детьми на завод, где трудился зять.
Начальник цеха Юрий Владимирович Лебедев провёл гостей с экскурсией по цеху, показав как рабочие и инженеры доводят турбогенераторы и гребные электродвигатели, поставленные с других заводов, испытывают их, а затем доставляют на корабль и производят установку и наладку.
Василия Лебедева увлекла за собой Крылова, взяв зятя под руку. Александра Васильевна рассказывала отцу о дочери, которую воспитывала после гибели Людмилы.
– Беременность у Катеньки, Василий Владимирович, – Крылова не решалась называть зятя иначе, любуясь красивым и подтянутым капитаном 1-го ранга, – проходит нормально. В августе или сентябре Катеньке родить. Только представьте, Василий Владимирович, будет у вас внук или внучка, а у меня правнук или правнучка! Обязательно приезжайте на крестины! Сейчас опять стали крестить детей в церкви. Никто этому не препятствуем и выговоров по партийной линии не делают. Ничего зазорного в этом нет.
– Приедем, Александра Васильевна! Непременно приедем! А когда выйду в отставку, окончательно переберёмся в Ленинград. И Ольга мечтает жить в Ленинграде. При увольнении на пенсию квартиру оставляют военному пенсионеру и его семье. Вот мы и поменяем московскую квартиру на Ленинградскую. А вам, Александра Васильевна, спасибо за нашу с Людмилой дочь. Такую умницу и красавицу вырастили и воспитали… – Разволновался Василий.
– Я жила ради Катеньки, – прослезилась Крылова. – Вас должна благодарить, Василий Владимирович, и Людмилу за внучку… 
К ним подошла Ольга.
– Что с вами Александра Васильевна? Почему слёзы?
– Всё хорошо, Оленька. Говорили о Кате, Людмилу вспомнили, – попыталась улыбнуться Крылова. – Вы молодец, Оля. Выглядите просто великолепно! И дочь уже взрослая, невеста! Красавица, вся в вас! Не заметите, как  влюбится, выйдет замуж и выпорхнет из родного гнезда…
К Ольге подбежал Игорь.
– Мама, куда ты ушла! Сейчас пойдём смотреть на корабль! Ледокол «Ленин»! Другого такого нет нигде в мире!
– Когда мы с Людмилой служили в Либаве, там тоже стоял во внутренней гавани на ремонте корабль по имени «Ленин» – эсминец. Каким же он должен казаться «маленьким корабликом» против такой громады как атомный ледокол! – вспомнил Лебедев, а Крылова погладила мальчика по головке:
«И на маму похож мальчик и на папу, а назвали сына в память о первом муже Оленьки. Как всё же хорошо, что они не потеряли друг друга, поженились…» –  подумала Александра Васильевна, украдкой вытирая платочком слёзы.
– А это студенты-практиканты из братской ГДР. Учатся в нашем городе и мечтают строить корабли у себя на родине! Так, товарищи практиканты? – пытаясь перекричать шум, царивший в цехе, обратился одновременно и к экскурсантам и к молодым немцам, начальник цеха.
– Так! Так! Юрий Владимирович! – отвечали немецкие студенты, хорошо говорившие по-русски.
– Познакомьтесь, товарищи экскурсанты, этого молодого человека зовут Генрих Вирен, – теперь уже к родственникам обратился начальник цеха. – Товарищ Вирен – бригадир практикантов. Был отмечен мною и директором завода, как отличный специалист. Генрих, расскажите гостям откуда вы приехали к нам в Ленинград учиться?
– Из Шверина, товарищ Лебедев, подошёл поближе к гостям и ответил симпатичный синеглазый блондин лет двадцати, и как-то особенно посмотрел на Лену. Девушка  смутилась и опустила глаза.
«Ну и ну!! – подумала Ольга, поймав дочь за руку. «Понравилась ты, девочка моя, этому немецкому пареньку. Уйдёшь, а он ещё долго не сможет тебя забыть»…
Парень посмотрел на Ольгу, перевёл взгляд на Леночку и робко улыбнулся, догадавшись что перед ним мать и дочь.
«Где-то я видела это лицо?» – взглянув ещё раз на молодого человека неожиданно поймала себя на этой мысли Ольга и  улыбнулась ему в ответ, понимая, что молодой и симпатичный немецкий товарищ Генрих Вирен догадался кем она приходится понравившейся ему девушке.
«Показалось? Нет, определённо знакомое лицо!» – отвергла сомнения Ольга. «На кого же тогда он похож?» – Она принялась перебирать в памяти знакомые лица, в том числе по фотографиям и даже по кинофильмам.
«Вспомнила!» – Взглянув ещё раз на молодого человека, побледнела Ольга. Перед поездкой в Ленинград, она ещё раз внимательно просмотрела то, что оставила ей на хранение Руса в коробке из-под конфет, и прежде всего фотографии. Руса показывала фотографии ей, рассказывала о людях, которые были запечатлены на снимках. Среди фотографий, хранившихся в коробке, была фотография немецкой семьи по фамилии Вустров.  Родители и дети: две девочки и мальчик лет семи. Руса рассказала Ольге о своих друзьях: Хорсте, Шарлоте, девочках Эльзе и Марите и младшем братике Генрихе, который родился в Южной Америке. Ольга помнила их имена и уже тогда заметила, что белокурый мальчик поразительно похож на отца…
Ольга ещё раз взглянула на Генриха и сравнила его лицо с фотографией главы семьи Вустров.
«Вот и разгадка!»  – подумала она. – «А если просто похож? Впрочем, и имя совпадает…»
Между тем вездесущие мальчишки – Игорь Лебедев и Коля Бутурлин уже успели подружиться с немецким товарищем и обменялись с ним значками. Игорь схватил Генриха за руку и привёл к маме и сестре знакомиться:
– Мама, Генрих подарил мне этот значок! Фестивальный! – Игорь протянул Ольге красивый значок, выпущенный в память о 3-м Всемирном фестивале молодёжи и студентов, который проходил в Берлине в августе 1951 года. – А я подарил ему наш, тоже фестивальный, но у меня такой ещё есть! – делился своей радостью Игорь, собиравший коллекцию значков.
– Это моя мама. Её зовут Ольга Владимировна. А это моя сестра Леночка. Она заканчивает в этом году десятилетку!
– Очень приятно, – чуть склонил голову молодой человек и ещё раз представился семье Лебедевых: – Генрих Вирен.
– Простите, Генрих, – не удержалась, тихо, так чтобы никто не слышал, спросила Ольга: – можно вам задать один вопрос? Только не удивляйтесь, если я угадаю. – Ольга заметно волновалась.
– Задайте, – молодой человек удивлённо посмотрел на чем-то взволнованную маму девушки с красивым именем Леночка, которая ему очень понравилась…
– Скажите, Генрих, ваших родителей зовут Хорст и Шарлота?
– Да, – удивился молодой человек. – Откуда вам это известно?
– Я же предупредила чтобы вы не удивлялись. Догадалась, – улыбнулась и тихо ответила Ольга, которой показалось, что Генрих встревожен, а Василию Владимировичу, наблюдавшему за знакомством жены и детей с бригадиром немецких студентов-практикантов, показалось, что жена чем-то озабочена.
«Неужели и на меня снизошло редкое свойство Русы притягивать к себе людей? – удивилась и озаботилась Ольга, уже не сомневаясь, что симпатичный молодой человек никто иной, как младший представитель семьи Вустров, которой пришлось сменить фамилию. Об этих людях, и их гостеприимном доме на красивом заповедном острове в Балтийском море ей рассказала Руса показала фотографию, которую ей передал в 1944 году Хорст, и показала серьги с сапфирами – подарок Шарлоты на Рождество 1936 года.
«Неужели симпатиями молодых людей?» – по-своему истолковал озабоченность жены подошедший к ним капитан 1-го ранга Василий Лебедев и посмотрел на племянницу, которая стала для него дочерью. Парень ему понравился, а Леночка ещё больше смутилась от взгляда отчима и покраснела.
«Вижу и тебе, Леночка, парень понравился. Жаль, что иностранец», – подумал Лебедев. Он, наконец, осознал, что дочь уже взрослая, ей скоро семнадцать. Через два месяца Леночка закончит среднюю школу, и получит Аттестат зрелости. Мечтает, как мама, преподавать в школе русский язык и литературу, готовится поступать в педагогический институт.
– Генрих! – позвал бригадира один из немецких практикантов. – Нам пора на инструктаж!
– Идите, я догоню вас! – крикнул товарищам Генрих и, заметно волнуясь, обратился к супруге морского офицера и их дочери, так как принято в Германии:
– Извините, фрау Ольга и фрейлен Елена, меня зовут товарищи. Жаль, фрау, что вы не объяснили откуда вам известны имена моих родителей. Хотелось бы увидеться с вами узнать… – Генрих с надеждой посмотрел на Ольгу и на Леночку.
– Мама, давай пригласим Генриха к нам в Москву? – неожиданно предложила Лена и с надеждой посмотрела сначала на мать потом на отца.
– Вы приехали из Москвы? – спросил Генрих.
– Да, мы теперь живём в Москве! – с гордостью ответила Леночка.
Генрих вопросительно посмотрел на мать девушки, догадавшись, что в семье она «главная», а Ольга подумала, что Москва далеко, поспешила к брату, который что-то показывал мальчишкам и Арине и Александру Бутурлиным.
– Юра, можно пригласить товарища Генриха Вирена в гости в твой дом? – негромко спросила у брата Ольга.
– Приглашай Оля. Очень толковый парень! Фамилия морская! Спрашивал, не родственник ли нашего адмирала Вирена , который командовал Кронштадтом. Был такой морской офицер, воевал в Порт-Артуре, командовал кораблями, побывал в японском плену. Перед Первой мировой войной был направлен в Кронштадт. Генрих знает эту историю, читал книгу Степанова «Порт-Артур»  на русском языке, которым неплохо владеет, теперь читает «Цусиму» Новикова-Прибоя , мастерит модель броненосца «Ретвизан» , задаёт вопросы.
Занятный парень, а про Вирена ответил что нет, однофамилец. Приглашай Оля! Нам, корабелам, есть о чём поговорить! – отвлёкся на пару минут Юрий Владимирович Лебедев и, кивнув Генриху: «Ждём!», продолжил увлекательный рассказ о работе своего цеха.
Ольга вспомнил лейтенанта Игоря Лебедева, с которым встречалась на советско-эстонской границе осенью тридцать девятого и весной сорокового года.
«Он был гражданином СССР, я гражданкой Эстонии. Боже мой! Неужели у нашей Леночки будет такая же, разделённая границами любовь?» – подумала она и по-доброму позавидовала Алёнке.
«Жаль, что отец не узнает об этом» – В глазах Ольги вспыхнуло пламя погребального костра, и на мгновение она ощутила себя Княжаной – княжьей дочерью.   

















Глава 14. В сельве

«В грозы, в бури,
В житейскую стынь,
При тяжёлых утратах
И когда тебе грустно,
Казаться улыбчивым и простым –
Самое высшее в мире искусство….»
Сергей Есенин, русский поэт.

1.
Сессна-182 поднялась с взлётной полосы Содома и, быстро набирая высоту, повернула на восток. Сэм Халл хитро прищурился и посмотрел на Русу, подумав:
«Догадается или нет, что летим смотреть не озеро Титикака, а к водопадам Игуасу?»
Руса догадалась. Трудно спутать восток с западом, когда такое солнечное утро, а солнце, как известно, всходит на востоке.
Сэр, почему мы летим на восток? – с тревогой в голосе спросила она. – Вы обещали исполнить моё желание. Надеюсь, оно выполнимо? Я пожелала осмотреть с воздуха знаменитое озеро Титикака. Так почему же мы летим в противоположную сторону? Прикажите пилоту развернуться!
– Ни в коем случае, леди Руса! – Противно ухмыльнулся миллиардер Сэм Халл. – Это мой вам сюрприз. Осмотрим водопады. Скажу вам честно, они великолепны! А на озеро слетаем в следующий раз, возможно через год или позже. Я так хочу! – Этими словами миллиардер подчеркнул, что вправе поступать как ему угодно.
– Так вот почему вы и ваш телохранитель оделись так, как будто собрались не в горы, а на пляж! Вы заранее решили изменить маршрут и следовательно не пожелали выполнить моё желание, обещанное вами же! – Руса с гневом посмотрела на миллиардера.
– Поберегите нервы, леди Руса! Не ваше, а моё желание, здесь закон! – жёстко, на сколько хватило отвратительного и совершенно не мужского голоса, утвердил свою значимость миллиардер Сэм Халл, наивно полагая, что навсегда. 
– Сегодня, леди Руса, у вас последний свободный день. Так что постарайтесь провести его с удовольствием и полюбоваться водопадами, возле которых мы искупаемся. Вам и вашей служанке придётся купаться нагишом. Купальники не захватили. Стесняться нечего, здесь все свои! – Миллиардер, а следом и за ним телохранитель разинули рты в отвратительной улыбке. – Завтра, леди Руса, вы будете оплодотворены и уже не сможете покидать своих апартаментов до рождения ребёнка.
«Впрочем, и после этого события тоже» – додумал про себя Сэм Халл и вслух, так чтобы слышали все: пилот, телохранитель и служанка, которую Руса упросила взять с собой, подчеркнул:
– Гордитесь, леди Руса, наше с вами дитя, будет причислено к новому избранному богом сообществу, а это значит, что оно будет спасено в будущих войнах и прочих катаклизмах, которые неизбежны. – Противные пухлые губы миллиардера, возомнившего себя новым «спасителем», расплылись в очередной улыбке, а в голове крутились мысли, которые не следовало ей доверять:
«Что, белокурая русская красавица, прикусила свой язычок? Теперь тебе ясно, что мне необходимо только твоё тело, чтобы произвести на свет такого же красивого, как и ты ребёнка, но с моим, богом избранным, генотипом! А если ясно, то смотри в окошко и любуйся красивой природой!»
Руса встретилась глазами с Марией. Девушка всё понимала и с состраданием посмотрела на госпожу.
«Что я могу поделать?» – говорил её измученный взгляд.
Не желая больше говорить с мразью, которая возомнила себя хозяином жизни, Руса собралась с мыслями и прикинула, что дальность полёта у замечательного самолёта Сессна-182, полетать на котором она и не мечтала, тысяча семьсот километров, при условии, что бензобак полный. Решив это проверить, Руса обратилась к пилоту с вопросом:
– Скажите, мистер пилот, бензобак вашего самолёта полон? Можно рассчитывать на то, что машина одолеет все тысячу семьсот километров?
Пилот удивился её вопросу и растерянно посмотрел на хозяина: «Что ей ответить сэр?».
Сэм Хал опередил пилота.
– Зачем вам так много горючего, леди Руса? Туда и обратно тысяча двести километров. Там есть где приводниться, а к озеру мы сегодня не полетим, я же ясно сказал! Ещё одна подобная вольность и мы полетим обратно! – Пригрозил он, и зачем-то посмотрел на телохранителя. Хмурый американец лет сорока был ещё мощнее, чем Макс и от скуки играл мышцами рук, которые не скрывала  спортивная майка без рукавов жёлтого цвета с чёрной надписью на спине: «SECURITY» .
На широком кожаном ремне, затянутом у основания могучего торса, откуда начинались узкие брюки, техасского фасона, обхватывавшие внушительный зад супермена, висела кобура с новейшим револьвером «Smith & Wesson». Это был револьвер калибра 0.357 последней модели, выпущенный известной американской фирмой производителей оружия в 1957 году .
Такие мощные и безотказные револьверы производились только в Штатах, а выстрел из такого оружия мог свалить даже бизона.
– Ну что ж, хренов «спаситель»! – не смогла сдержать себя Руса, которая хотела высказать этому негодяю, всё, что она о нём думает и непременно на русском языке, – Сейчас ты у меня запоёшь по другому! – Услышав непонятные, но судя по выражению её глаз грозные слова Русы, американский миллиардер Сэм Халл интуитивно втянул голову в плечи и молча уставился на неё.
– Что не понятно? Сейчас поймёшь! – Руса раскрыла дамскую сумочку и вместо платочка, помады, зеркальца или пудреницы, достала маленький, умещавшийся на ладони дамский «Браунинг» , хищно блеснувший воронёной сталью.
Быстро, так чтобы телохранитель не перехватил руку, ткнула ствол ему в живот и нажала на спусковой крючок.
Второй выстрел, спустя долю секунды, Руса сделала в голову телохранителя, и следом  третий и четвёртый выстрелы в пилота. Первая пула слегка задела плечо пилота, вторая угодила прямо в сердце.
Руса поднялась и перехватила штурвал управления самолётом, выталкивая обмякшее тело из кресла пилота. Миллиардер Сэм Халл вытаращил на неё и без того выпуклые влажные глаза неопределённого цвета и разинул рот. От страха или удивления, теперь не имело значения. На его пухлых красных губах выступила обильная жёлтая слюна.
– Мария, следи за ним! – приказала служанке Руса. – Если попытается встать, бей по голове, чем попало. На вот, возьми! – Свободной рукой Руса протянула Марии попавшийся ей на глаза большой и тяжёлый фонарь с аккумулятором. Сама вложила тёплый «Браунинг» в кармашек спортивного костюма, в котором собралась на воздушную прогулку и положила руки на штурвал. В последний раз она летала весной прошлого года на учебно-тренировочном самолёте Як-50 . На таких машинах совершали учебные полёты курсанты военно-воздушных училищ.
Во время взлёта и в первые минуты полёта Руса внимательно наблюдала за действиями пилота, устраняя возможные пробелы в управлении «Сессной», которые могли возникнуть когда она поведёт самолёт. Всё-таки Як-50 и Сессна-182 не одно и то же. 
Физически слабый Сэм Халл не внушал ей опасений, в противном случае она готова была расстрелять и его за компанию с телохранителем и пилотом. Тело пилота пришлось вытолкнуть из кресла – оно сильно мешало, тело согнувшегося пополам телохранителя, из простреленной головы которого продолжала стекать кровь  вперемешку с серым веществом мозга, Русе не мешало, так и осталось в пассажирском кресле.
Сосредоточив всё внимание на управлении самолётом, Руса развернула «Сессну» с востока на северо-запад, и взяла курс на Боливию. Не заметить огромное озеро в горах, которое до этого дня Руса видела только на географических картах, было не возможно, а к югу от него находился Ла-Пас. Необходимо лишь посадить самолёт, оборудованный «поплавками», на поверхность озера, желательно в безлюдных местах, а затем, как придётся, добираться до столицы Боливии, где были друзья, был Вадим.

* *
Вадим не подвёл. Как ему удалось незаметно от охраны подложить пистолет в средний вазон с живыми цветами, кажется циниями, она не знала. Достать его и спрятать в дамской сумочке, было не легче.
Покидая в сопровождении Макса бал, устроенный в её честь, Руса сделала вид, что ей захотелось цветов. Поравнявшись с третьим, центральным вазоном, изготовленным из мрамора, поставила приоткрытую сумочку на край и принялась рвать цветы, собирая в букет. Макс стоял рядом, не зная, что ему делать в таком случае, а Руса нащупала небольшой «Браунинг» среди листьев растений и, прикрыв его собранным букетиком, быстро положила в сумочку.
«Кажется, Макс ничего не заметил», – с облегчением подумала она и чтобы окончательно избавиться от подозрений, пошла на хитрость, приказала телохранителю нести её до машины на руках.
Не смея ослушаться, Макс с удовольствием поднял на руки красивую даму с букетом цветов, которые она только что собрала на глазах провожавших её жителей немецкой колонии, названной хозяином асьенды, помешанном на древностях, Ассуром, и отнёс в «Линкольн», где уже разместился Сэм Халл, наблюдавший за тем что происходило.
– Захотелось цветов, леди Руса? – встретил её вопросом и отвратительной улыбкой самозванный «спаситель».
– Да, сэр, захотелось! – ответила Руса и окунула лицо в цветы, которые впрочем, почти не имели запаха.
– Я не знал, что вы так любите цветы, леди Руса. А вот у меня на них аллергия. Впрочем, во время моего отсутствия вам ежедневно будут приносить по корзине цветов. Можете заказывать заранее. Доставят любые цветы. Орхидеи, хризантемы, тюльпаны, магнолии, словом – любые. Хоть подснежники, которых так захотелось одной сказочной принцессе.
– И ромашки? – Располагаясь на комфортном заднем сидении шикарного автомобиля, сделала удивлённый вид Руса, опасавшаяся, что следовавший за ней по пятам Макс всё-таки что-либо заподозрил и  заглянет в её сумочку.
– Что это такое? – не понял миллиардер.
– Такие цветы, – ответила Руса. – Растут под Москвой.
– Под Москвой? – задумался Халл. – Ну что ж, если растут, то  доставят и оттуда. Только заказывайте цветы заранее. Для вас, леди Руса, мне ничего не жаль. Вы самая красивая «жемчужина» в моей «коллекции». Я рассчитываю получить от вас отличного ребёнка, который, быть может, возглавит мой народ на «Земле обетованной», когда весь остальной мир сгорит в гиене огненной, имя которой – Армагедон!

* *
Гладя испуганными глазами на торчавшую из карманчика спортивной куртки леди Русы рукоять «Браунинг», из которого только что были застрелены телохранитель и пилот, миллиардер вспомнил тот вечер, когда они покидали бал, устроенный в Ассуре в честь прекрасной Нефертити.
 Сэму Халлу не терпелось похвалиться своей недавно приобретённой «собственностью» и главным украшением «коллекции» перед жителями немецкой колонии, в которой велись интересующие миллиардера работы в области генетики и вирусологии.
«Ну конечно!» – Вспоминал несчастнейший миллиардер, жизнь которого висела на волоске. Тот представительный мужчин, который дважды или трижды приглашал её танцевать, был с ней заодно! Они всё время о чём-то говорили, и это он передал ей пистолет.
«Как он ухитрился сделать это? Где был Макс, обязанный следить за каждым её шагом! Макса следует немедленно уничтожить!» – Вынес свой жестокий вердикт миллиардер и спохватился, что отдать такой приказ некому. Власть Сэма Халла покоилась на деньгах, а в данном случае они не имели цены и миллиардер ощутил себя полным ничтожеством.
«Неужели агенты ужасного русского КГБ добрались и до Чако?» – Впрочем, сокрушаться в том, что ни телохранители, ни он сам не догадались проверить содержимое сумочки одурачившей его русской красавицы, уже не имело никакого смысла, тем более, что от порохового дыма слезились глаза, першило в горле, а от вида крови, перемешанной с мозгами незадачливого «SECURITY», голова которого упала на колени миллиардера, прикрытые белыми шортами, последнего стошнило…
 «Finita la komedia» , – сказал бы на его месте человек здравомыслящий и приготовился к наихудшему финалу из тех, что с ним могли случиться. Но это здравомыслящий пассажир, а не сэр Сэм Халл, который не привык здраво мыслить, привык повелевать. Словом, к здравомыслящим особям миллиардер не относился хотя и был сказочно богат.
Минут через пятнадцать полёта американец слегка оклемался и принялся немного соображать, думая как бы ему выбраться из самолёта. Миллиардеру вдруг захотелось в родной Нью-Йорк, куда пришла весна, и над знаменитой улицей банкиров, названной Уолл-Стрит, стало ненадолго появляться солнце, стыдливо прячась за небоскрёбами из бетона, стали и стекла, которыми знаменита деловая столица Америки и её мировой финансовый центр.
С этой невзрачной серой улицы, где притаился раскормленный в двух мировых войнах «золотой телец», превратившийся в  безжалостного спрута, протянувшего свои ненасытные щупальца к ресурсам всего земного шара, за вычетом СССР и его союзников, начиналась Америка, символом которой, стала дважды перечёркнутая вертикальными чертами литера «S».
– Леди Руса, прошу вас, посадите, пожалуйста, самолёт и отпустите меня! – взмолился Сэм Халл. – Я больше не буду. У меня к вам нет никаких претензий. Сядьте и выпустите меня, а потом летите куда угодно. А? Пожалейте пожалуйста… – Развесив красные противные губы, слёзно канючил самозванный «спаситель», перепачканный кровью и мозгами сидевшего с ним рядом телохранителя, а потому до смерти перепуганный, загаженный и покорный.
От вони, исходившей от миллиардера, Мария прикрыла свой красивый смуглый носик надушенным платочком. В другой руке она держала фонарь, которым следовало ударить хозяина по голове, но никак не решалась этого сделать без приказа своей госпожи.   
А Русе в тот момент не было дел ни до растерянной парагвайской девушки, приходившейся ей очень и очень дальней родственницей, ни до смердящего миллиардера Сэма Халла, который намеревался породниться с русской красавицей непорочным, однако не менее гнусным способом.
Она сосредоточилась на управлении самолётом, почувствовав нелады в системе управления. «Сессна» плохо слушалась штурвала. Первая пуля, предназначенная пилоту, едва задела его и, надо же такому случиться, повредила гидравлику – случай почти невероятный. Масло медленно вытекало, и самолёт терял управление.
«Необходимо срочно садиться», – озаботилась Руса и посмотрела вниз. По-видимому, самолёт летел над равнинной частью территории Боливии. Внизу в направлении с юга на север протекала какая-то река, обрамлённая зарослями тропического леса.
Из-за повреждений в системе управления вместо северо-востока самолёт летел на север и река, петлявшая внизу, по-видимому, была притоком большой реки Мадейра, которая впадала далеко на севере в Амазонку в центре южноамериканской сельвы – самого большого на Земле тропического леса.
Руса посмотрела на парашюты, сложенные н всякий случай в конце салона. Сама она успеет надеть парашют и прыгнуть – не впервой, а вот Мария?  Впрочем, в таком случае ей придётся оставить штурвал, и самолёт, снижавшийся рывками, может сорваться в штопор…
Бледная от страха, Мария раскрыла свою единственную книгу – истрёпанную Библию на том месте, где была вложена маленькая фотография русского отца, и, не умея читать, шептала заученную на память молитву, готовясь предстать перед богом…
«Не до парашюта ей, да и не прыгнет эта девочка, а если прыгнет, то…» – недодумала Руса. Внизу тропический лес, а река невелика и извилиста.
«Куда садиться? На реку?»
Вот излучина, а за ней небольшое озеро, соединённое с рекой заболоченной протокой. При виде ровной водной глади отлегло на сердце.
«Метров пятьсот в поперечнике», – определила на глаз размеры озера Руса и направила плохо слушавшийся руля самолёт на посадку.
«Будь что будет! Да спаси и сохрани Хор-Пта!» – прошептала она несколько слов из сокровенной молитвы. Оглянувшись и приказав Марии вцепиться руками покрепче в кресло, при этом даже не заметив жалкого и безразличного ей американского миллиардера, на белых шортах которого, и без того загаженных, расплывалось ещё и жёлтое пятно, сжалась в комок, сжимая до боли в суставах рук штурвал «Сессны», стремительно теряющей высоту.   
 
2.
Всё, что происходило с Анной, казалось ей нескончаемым и странным сном. Она куда-то шла, вслед за дрожавшим пламенем факела, не чувствуя под собой ног. Пожалуй даже не шла, её вели. Кто и куда – неизвестно. Разве узнаешь, что тебе уготовано во сне?
Вот факел погас и движение прекратилось. Впереди едва подсвеченный зал, с каменной плитой в центре, на которой установлен большой стекловидный предмет, по форме напоминающий ящик. 
«Гробница?», – промелькнуло в сознании Анны. Однако, поскольку она пребывала во сне, ничему не удивилась. Она знала что перед ней гробница и догадывалась кто в ней. За полупрозрачными, тщательно подогнанными друг к другу  кристаллами горного хрусталя лежал Рам, но видеть его она пока не могла. В зале было слишком темно, к тому же к гробнице необходимо было приблизиться.
О том, что в горах Бамиана захоронен великий брахман ей говорили. Кто? Разве теперь вспомнишь? Во сне многое открывается само по себе, а многого, что казалось бы хорошо известно, никак не вспомнить…   
 Из сумрака замкнутого пространства, скупо освещаемого четырьмя жирниками, чем-то напоминавшими церковные лампады, выплывали неизвестные ей люди в восточных одеждах. Это были мужчины с непроницаемыми лицами. Они исчезали и появлялись вновь. Потом пропали, не проронив слова, а навстречу ей вышла из мрака немолодая, но всё ещё очень красивая женщина с очень знакомым лицом.
«Где я её видела?» – силилась вспомнить Анна. Однако во сне все усилия напрасны. Вот-вот истина откроется сама по себе, или же не откроется никогда. Она попыталась закрыть глаза, крепко уснуть и избавиться от наваждения. Не получалось. Быть может, это был вовсе не сон, а наваждение, гипноз, опьянение? 
Анна протянула руку и коснулась руки вышедшей ей навстречу женщины, лицо которой ей было знакомо, хотя они никогда не встречались. Оставалось лишь вспомнить, где она видела это красивое лицо.
Анна вздрогнул, ощутив тепло рук женщины. Значит, это был не сон.
Неожиданно в сознании всплыл тёплый солнечный день, маленькая уютная Словения, Любляна, кладбище с сотнями  каменных надгробий в виде плит или крестов и между ними Сергей Воронцов.
«Здравствуй Серёжа!» – приветствовала двоюродного брата Анна, но слов своих не слышала. Не услышала и его ответа, лишь шевелились губы.
«Так сон это или не сон?» – задумалась Анна: «Можно ли задуматься во сне? Ведь  сон особое состояние души. Во сне не чувствуешь тела, и сердце ничего не подскажет…»
Себя она не ощущала, но вот тепло женщины, на которую засмотрелась, почувствовала, а в подсознании вновь возник Воронцов.
«Ты что-то хотел мне сказать?» – спросила его взглядом Анна. Во сне иначе не спросишь.
«Это она» – ответил ей Воронцов: «Это Лата». Анна не слышала его слов, ведь он явился ей во сне. Она поняла, что сказал ей Воронцов.
«Конечно же! Как я сразу не узнала её? Конечно же это Лата! Ведь он показывал мне её портрет, рассказывал мне о ней» – догадалась Анна, если, конечно же, во сне можно о чём-то догадываться...
 «Что она делает здесь?» – задумалась Анна, ощутив что сон, наваждение, опьянение или что-то иное тает и она пробуждается в просторном зале, который представляет из себя обширную пещеру, наполнявшуюся теплом и светом.
Словно угадав её мысли, женщина, которую Анна признала Латой и совершенно не удивилась встречи с ней, ведь она пропала в этих местах более трёх лет назад и тела её не нашли, заговорила по-английски. Анна её понимала.
– Здравствуй, русская женщина. Тебя похитили и привели сюда слуги Рама, который покоится в этой гробнице. Подойди поближе и ты увидишь его.
Анна повиновалась.
Гробница в который лежал великий вождь и брахман, была сложена из тщательно подогнанных кристаллов горного хрусталя, соединенных золотыми скрепами, и покоилась на постаменте из гладкой гранитной плиты.
Внутри хрустального ложа окаменевший мёд, сквозь толщу которого при свете факелов, освещавших зал, Анна разглядела тело человека. Там лежал Рам, пришедший с берегов Студеного океана к берегам Инда с племенами ариев, от которых на широкой и плодородной равнине между Индом и Гангом, родился самый многочисленный ныне индоевропейский народ на Земле…
Анну охватил неистовый душевный трепет, несоизмеримый с ощущениями, возникавшими во время созерцания вождя Великой Октябрьской революции, тело которого  хранится в Москве в мавзолее на Красной площади. Ленина мог видеть каждый советский гражданин или иностранец, побывавший в СССР. Рам видела лишь она, и даже если решится рассказать об этом, ей вряд ли поверят.   
Анна пощупала себя за мочку уха, как проделывала такое нехитрое упражнение в детстве, чтобы убедится, что не спит, и убедилась – дурман, обволакивавший сознание, рассеивался, и мозг начинал проясняться.
За ней наблюдала загадочная женщина, в которой Анна узнала Лату, и наконец решилась спросить, пугаясь своего вопроса:
– Скажите, госпожа Лата, неужели я навсегда останусь здесь?
– Лата? – Удивилась женщина. – Кто это?
Анна растерялась, хотела спросить: «Разве не вы?», однако не решилась, подумав: «Неужели ошиблась?»
– Моё имя Сита. Я светлая супруга Рама. Я всегда рядом с ним. Я служу ему. Таково моё предназначение, – молвила, не дождавшись ответа, загадочная женщина. – Я здесь всегда, а дети наши – мой народ расселился там. – Лата-Сита указала рукой в направлении юга.
Так подумала Анна. Огромная страна, населённая потомками пламенных арьев, которых великий вождь и брахман вёл к тёплому океану, лежала за горами Гиндукуш на широкой равнине между Индом и Гангом.
В больших и красивых глазах светлой супруги Рама заиграли блики от факелов, она загадочно улыбнулась и прошептала:
Я вижу детей наших! Я вижу новых Рама и Ситу, ведущих свой народ в Страну Полярной Звезды! Я вижу как дети наши  покидают отравленную землю и возвращаются от Южного океана к Северному. Возвращаются на свою Северную Прародину, куда возвращается жизнь! Я вижу… – Лата-Сита умолкла. Очевидно о том, что она видела дальше, не стоило говорить. Не время …
– А как твоё имя, русская женщина? – очнувшись от видений, спросила она.
– Моё имя Анна Скворцова. А откуда вам известно, что я русская?
– От людей, которые тебя похитили и доставили сюда. Если ты понравишься мне, то останешься здесь и станешь прислуживать мне и Раму, если нет… – Женщина не договорила, очевидно не зная, что ждёт ту пленницу, которая ей не понравится.
Такая неопределённость не устраивала жену советского дипломата Анну Скворцову, готовую бороться за свою жизнь и право вернуться в свой мир.
– Что со мной будет если я вам не понравлюсь? – с замиранием сердца спросила она, не ведая чего ей ждать.
– Двух девушек, которых мне показывали, я оставила. Мне они понравились, – не меняясь в лице, ответила Сита. – Но ты из другого мира. Слуги Рама ошиблись. Тебя не следовало приводить сюда.
– Не следовало, – согласилась Анна. – Тогда сделайте так, госпожа Сита, чтобы я вам не понравилась, – попросила она, понимая, что это Лата, пропавшая три с половиной года назад в этих местах после падения самолёта. Ведь Воронцов рассказывал, что тело Латы обнаружить не удалось.
«Что с ней случилось после катастрофы самолёта, узнать уже не удастся, никто этого не расскажет, а она или потеряла память или пребывает в каком-то особом состоянии», –  подумала Анна, не ведая собственной судьбы, не зная как поступят с ней…
Внезапно Анна почувствовала, что кто-то стоит за её спиной. Медленно повернув голову она увидела высокого чернобородого мужчину в синей накидке. Его лицо с крупными правильными чертами и широким застарелым шрамом на щеке от сабельного удара освещалось пламенем факелов.
Мужчина приложил руку к груди и поклонился Сите, обратившись к ней на древнем языке, которого Анна не понимала. Они обменялись несколькими фразами, а затем Сита посмотрела на Анну и перешла с санскрита на английский:
– Ятра Путра согласен отпустить тебя, русская женщина. Я убедила его, что ты не подходишь для служения Раму. Ты с севера, откуда пришли наши боги. Ты госпожа. Прощай. Ступай за этим человеком и забудь о том, что видела. – Сита посмотрела вслед той, что понравилась ей, но это пришлось скрыть,и прочитала сокровенную молитву:

Всевышний – твоё единственное прибежище,
                Где б ни был ты – в лесу, в небе, в доме или в пустыне,
На вершине горы или посреди глубокого моря.
Рам – Бог и господин твой, твой дом
И ты принадлежишь ему…
Оум !
 
Слушая из уст Ситы, прочитанную ей вслед на санскрите молитву, Анна странным образом поняла её суть. Мысленно прощаясь с той, что «всегда рядом с Рамом», Анна подумала, что Лата, пропавшая в горах Бамиана осенью 1954 года во время авиакатастрофы, и есть реинкарнация Ситы, душа которой вошла в прекрасное тело жены Воронцова…
Уже в полнм мраке Анну подхватили под руки те же люди, что вели её к гробнице Рама и увлекли в узкий тоннель, напомнивший о чистилище, через которое проходит всякий, идущий в иной мир. Чистилище наполнилось удушливыми благовониями, настоянными на опиуме, и, задыхаясь, Анна уснула.

* *
На второй день после исчезновения Анны Скворцовй, в поисках которой принимали участие не только измученные члены экспедиции, но и пастухи с соседнего пастбища со своими собаками-овчарками, наконец, удалось обнаружить пропавшую жену советского дипломата.
Анну нашли спящей в небольшой фисташковой роще. С трудом разбудили, однако у женщины сильно болела голова, и она не могла рассказать, что с ней произошло – ничего не помнила.
Ночью вышла из палатки. Зачем – объяснить не смогла, словно позвал кто-то…
– Худое это место, господин Фари, – покачал головой проводник Хусейн. – Здесь люди пропадали и прежде. Куда пропадали, никто не знает. Ещё никого не находили, только эту женщину нашли. Хвала за это Аллаху! – указал на Скворцову пожилой хазареец и добавил: – Дурное место, господин. Надо отсюда уходить.
Рустам Фари, в тёмных волосах которого Нина Васильевна заметила прибавление седины, решив, что это «от переживаний», тщательно осмотрел и обнюхал Анну, почувствовав, что похищенную обкуривали опием, но никому ничего не сказал, велев свернуть лагерь и вернуться в долину.
Там жили мирные декхане , было спокойно и находилось много древних памятников, которые подлежали исследованию. Рустам Фари опасался за безопасность русских участников своей маленькой экспедиции, организованной им ради Анны Скворцовой, и в горы больше не поднимался.   

3.
И нескольких часов не пробыл Рам в гостях у жителей прибрежных поселков Матки. Пришел приказ из Рампура в срочном порядке идти через полюс на Атланту и, соединившись с частями третьей колонны, преодолевшей Берингов пролив, двигаться на юг, разрушая военные и промышленные объекты, уничтожая войска противника.
Из Атланты поступали тревожные сигналы. Ранее не известные штаммы этнического оружия, уже опустошившие занятый Первой харьянской колонной Левант, чудовищными темпами выкашивали гражданское население. Ситуация в огромной, напичканной опасными ядерными и химическими производствами стране грозила выйти из-под контроля. Следовало самым решительным образом и в кратчайшие сроки уничтожить чудовищную военную и экономическую машину Атланты, второй век безжалостно разрушающую среду обитания людей на всей планете, где уже не осталось абсолютно здоровым практически ни одного человека и где из трех новорожденных детей двоим лучше бы и не рождаться…
Отряд, ведомый Рамом, уже нагоняли основные силы, оснащенные к броску через Арктический океан, где им до самых вражеских берегов будет противодействовать сильный флот Атланты.
Рам прощался со Святом и сварожичами. С ними на Матке оставалась Сита. Рам настоял на этом, обещая скоро вернуться с окончательной победой.
– Присмотри за ней, Свят, – напутствовал боевого товарища Рам.
– Не беспокойся, Предводитель, волос не падет с её головы. Возвращайся с победой! Путь твой пройдет через острова Святого Иосифа. Там крупная атлантская база, её вам не миновать, – молвил Свят, обнимая на прощанье Рама.
– На островах живут русские люди, сварожичи и православные, и с нетерпением ждут освобождения от Сатаны!
– Святого Иосифа? – удивился Рам. – Ты имеешь в виду архипелаг Франца Иосифа?
– Так называют его чужие. Мы же зовем его Святым Иосифом, именем Правителя Руси, который правил более полутора веков назад, и при нем Русь была самой Великой Державой! Православная церковь канонизировала его, и народ присвоил имя Вождя самым северным русским островам древней страны Арктиды, которую ваши предки называли Арйана-Вэджа.
– Там, на северных островах, стоят рядом: древний мегалит – космическая обсерватория наших предков и храм Христа-Даждьбога . Сберегите их…
Уже с океана, когда берег стал удаляться, Рам залюбовался освещенным луной четким контуром заснеженной горы на фоне черного звездного неба, которую Свят называл Мера. Ему чудились древние ведические Боги, молча взиравшие с небес на своих потомков, шедших по Арктическому океану в непобедимой стальной колонне к Северному Полюсу. А многие тысячелетия назад его далекие предки вот так же уходили в неведомые южные горизонты от застывших под натиском наступавших арктических холодов могил родичей, и молчаливые Боги провожали их, благословляя в дальний путь. Неразрывная связь времен…
Рам взглянул на электронную карту и убедился, что действительно гора не имеет на ней имени, хоть и самая высокая на архипелаге, а помечена как высота 1547.
–  Да ведь это номер моего вездехода! – поразился Рам магическому совпадению.
Он принялся перебирать в памяти священные сутры древних вед, где давалось описание местности возле легендарной горы Меру, и отметил про себя сходство прочитанного и увиденного в этот судьбоносный для Мира час.

4.
Вечером того памятного дня, когда Лебедевы всей семьёй посетили Адмиралтейский завод, осмотрев рождавшееся чудо – первый в мире атомный ледокол, предназначенный для освоения Арктики, Генрих Вирен позвонил на квартиру начальника цеха, где проходил производственную практику.
Трубку подняла Леночка Лебедева, ждавшая его звонка.
– Это я, Генрих, – услышала девушка взволнованный голос молодого человека. – Я недалеко от вашего дома. Ничего не изменилось? Я могу к вам придти?
– Ничего не изменилось, ждём вас, Генрих, приходите! – ответила Леночка и смущённо посмотрела на маму. – Он сейчас придёт. Я пойду, переоденусь. Хочу надеть синее с красным платье, которое подарила тётя Руса.
– Надень, оно тебе к лицу, – улыбнулась дочери Ольга, подумав:
«Выросла, доченька, задевичилась. Мальчишки в школе на неё засматриваются, дружить предлагают, а она ни в какую. Видно ждала суженого. Неужели этим суженным станет Генрих? Впрочем, чему же тут удивляться. Через два месяца Леночке исполнится семнадцать лет. Удивляться следует только тому, что судьба свела её, да и нас всех с сыном Шарлоты и Хорста – старинных друзей Русы.
Смотри, Ольга Владимировна, придётся тебе ещё обращаться за помощью к Полине Семёновне. Генрих ведь гражданин ГДР. Только ребёнок ещё твоя Леночка. Как-то всё у них сложится, если сложится. Поди – узнай раньше срока…
А сколько тебе, Ольга Владимировна, было, когда бегала на свидания с молодым лейтенантом да ещё на границу и не в плате, в брезентовом плаще?» – задала себе вопрос Ольга и, припомнив, как это было, себе же ответила: «Семнадцать! Только была ты, Ольга Владимировна, бедовой девчонкой! Голубей гоняла, на границу тайком бегала посмотреть на русских пограничников, там и Игоря приметила, очень понравился тебе молодой лейтенант и тоже Лебедев! От ухажёрства эстонского лейтенанта Алекса Мяааге отбивалась, от папы скрывала свою любовь…» – Ольга мысленно перечислила основные события своей последней девичьей весны в маленьком древнем русском городке Изборске, которому довелось побывать в те времена в Эстонской республике.   
«В отличие от тебя, Ольга Владимировна, Леночка девушка тихая. Голубей не гоняет и на границу не бегает. Но ведь не даром гоаорят знающие люди, что в тихом омуте черти водятся…»
Раздался звонок. Звонили во входную дверь.
Ольга очнулась от своих переживаний, но Леночка, переодетая в красивое синее шерстяное платье с красной отделкой, опередила её и открыла дверь.
– Здравствуйте! – входя в квартиру поздоровался Генрих. В руках молодой человек держал бумажный пакет и несколько букетиков подснежников. Весенними первоцветами, которые привозили с юга проводники поездов, торговали возле Московского вокзала предприимчивые гражданки, прятавшие свой товар в сумках при появлении милиционеров.
Встречать гостя вышли все обитатели просторной ленинградской квартиры: хозяева и гости – семьи Лебедевых и Бутурлиных.
– Это вам, фрау и фрейлен, – Генрих вручил букетики подснежников всем без исключения женщинам: Ирине, Ольге и Арине, а так же их детям: Веронике и Наде и конечно же Леночке, которая покраснела и неожиданно, по-немецки,  поблагодарила молодого человека:
– Danke Shoen.
Пришла очередь краснеть Генриху, но его выручила Ольга, приняв пакет, в котором оказались конфеты и коробочка с замечательными ленинградскими пирожными.
– Это, товарищи к чаю! – Объявила она.
– Проходите, Генрих в комнату, – пригласила гостя хозяйка. Скоро будем пить чай, и вы расскажете о себе, а пока дети покажут вам фотографии из семейного альбома.

* *
– Мы переехали в Восточную Германию, где жили наши предки, из Аргентины, в 1952 году, – в который раз рассказывал Генрих легенду о своей семье. В эту легенду он уже и сам поверил, поскольку покидал Германию весной сорок пятого года в возрасте семи лет и значительная часть сознательной жизни провёл в Буэнос-Айресе, хорошо усвоив испанский язык и полагая Аргентину своей второй родиной, а по легенде – единственной.
– Перебрались в Германию после смерти отца. Он погиб от случайно пули во время беспорядков на улицах Буэнос-Айреса. После этого мама продала всё, что у нас было и мы приплыли в Швецию. Получить гражданство Западной Германии было просто, но мама настояла на своём и после трёх месяцев ожидания, нам разрешили поселиться в ГДР, откуда были родом наши предки, эмигрировавшие в Южную Америку ещё в прошлом веке.
Все кроме Ольги верили рассказам Генриха, который время от времени украдкой посматривал на маму Леночки, догадываясь, что та знает что большее.
«Иначе откуда ей известны имена отца и матери?» – мучился молодой человек, дожидаясь момента, когда можно будет об этом спросить Ольгу Владимировну – очень красивую женщину.
Глядя на Леночку, в которую Генрих влюбился с первого взгляда, он находил, что мать и дочь очень похожи, а значит и Леночке быть такой…
«В России очень много красивых девушек» – давно уже отметил для себя Генрих, которому было стыдно за немцев, воевавших с русскими людьми: добрыми, отзывчивыми не злопамятными, готовыми придти на помощь слабым странам и народам.
За чаем и разговорами не заметили, как прошло время.
Двадцать два часа, – сообщил Юрий Владимирович, услышав бой часов, установленных в прихожей.
Генрих взглянул на свои наручные часы.
– Извините, мне пора уходить. Вход в студенческое общежитие закрывается  в двадцать три часа. У нас с этим строго. – Молодой человек откланялся и прошёл в прихожую. Присел на скамеечку и принялся переобуваться, положив удобные домашние тапочки, которые захватил с собой, в бумажный пакет, уместившийся во внутреннем кармане пальто.
– Мама, можно я провожу Генриха до трамвая? – попросила Леночка.
Хорошо, проводи и сразу же возвращайся, не заставляй нас беспокоится, – согласилась Ольга и посмотрела на мужа.
– Как мама сказала, – подтвердил Василий Владимирович. Перед тем, как покинуть квартиру, Генрих ещё раз попрощался с хозяевами и их московскими и изборскими гостями, а Ольга передала молодому человеку записку.
– Возьми, Генрих и прочитай, – шепнула ему Ольга. – Завтра нам необходимо встретиться. В записке указано, где и когда. Это очень важно.         

*
Едва Генрих и Леночка вышли из квартиры, как, улыбаясь, Юрий Владимирович заметил:
– Вот, Оленька, и твоя Леночка встретила своего суженого. Ты у нас была «прыткой девушкой», и Леночка от тебя отстаёт. Ещё семнадцати нет, а такого парня приворожила!
– Да ну тебя, Юрка! – смутилась Ольга. – Ещё сглазишь!
– Не сглажу. У меня глаз хороший, как и у всех Лебедевых – голубой! Тебе, Оленька, ещё восемнадцати не исполнилось, школу не закончила, а уже вышла замуж. Помнишь, Аринка, как гуляли на Ольгиной свадьбе в вашем доме в Никольево? – обратился Юрий Владимирович к двоюродной сестре. Я ведь на свадьбе не погулял, не знал о ней, да и не смог бы вырваться из Тарту. Так, что, Аринушка, ты единственный свидетель… 
– Конечно помню, Юра, – улыбнулась Арина. Ночью была свадьба. Из гостей – только свои: Владимир Петрович, мама, папа и я. Недолгая была свадьба, без песен и танцев, а потом проводили молодых в мою комнату на мою постель, а мне мама постелила в горнице на сундуке… – С удовольствием вспоминала Арина Бутурлина, урождённая Михайлова – молодая и красивая работящая русская женщина, и лицом и статью уродившаяся, в Князевых – это по женской линии.
– Только не долгой была у молодых первая ночь. Через час прикатили на мотоцикле Мяаге и Ланге. Солдаты пограничной стражи видели тебя, Оля, гулявшую ночью с каким-то парнем, рассказали Ланге, а тот Мяаге. Вот и примчался Маяге сломя голову в Никольево и Ланге с собой прихватил. Едва успел уйти от них Игорь. А через две недели Красная армия пришла в Эстонию… – окончила свои воспоминания Арина и переглянулась с Ольгой:
«Так всё было?»
Взволнованный рассказом родственников, Василий Лебедев обнял жену, и Ольга прижалась к мужу. Вспомнила Игоря и заблестели слезинки в её красивых глазах…
Так что, Ольга Владимировна, готовься к свадьбе. Парень Генрих хороший, серьёзный. Поверь, всё у них сложится! – поцеловав сестру в щечку, продолжил Юрий Владимирович.
– О чём ты говоришь, Юра! – попыталась возразить Ольга. – Леночке ещё нет и семнадцати. До совершеннолетия больше года, да и учиться ей надо.
– Любовь учёбе не помеха! – Улыбнулся Юрий Владимирович. – Сама-то когда поступила учиться в педагогический на заочное отделение? То-то! И жили вы с Василием тогда на Севере, а теперь живёте в Москве. В Москве и учиться легче, всё под рукой! Вот и моя Ирина доучивалась после войны. Беременная ходила на лекции. Молодые были. Жизни радовались. Любили друг друга, и всё было нам не почём!
Но самая романтичная любовь была у наших Арины и Александра. Со школьной скамьи это у них началось, потом оба ушли с братом Игорем в партизаны. Аринку схватили каратели и отправили в Германию. А в победном сорок пятом возвращалась Аринка из неволи и встретилась посреди Германии с Сашей. Надо же такому случиться!
– Да полно вам, Юрий Владимирович, – смутилась Аринка и по примеру Ольги прижалась к мужу, который из скромности только слушал и улыбался.
– Ну вот, Арина Алексеевна, опять «вы»! Мы же с тобой брат и сестра, двоюродные, но всё-таки близкие родственники, да и старше тебя всего лишь на десять лет, а ты опять… – Юрий Владимирович обнял двоюродную сестру за плечи и по-родственному поцеловал в щёчку. – Летом приедем к вам в Изборск. Примете?
– Ну что ты говоришь, Юра! – ответила-исправилась Арина. – Конечно, приезжайте! Не забывай братик, что живём-то мы в вашем доме. Саша ремонт сделал. Приезжайте!   
– Что-то ты сегодня разговорился, Юра, – заметила Ирина. – Не пора ли спать?
– Тебе виднее, дорогая, – согласился с женой Юрий Владимирович. – Завтра рабочий день.
Пока гости и хозяева готовились ко сну, а Василий рассказывал засыпавшему сыну какую-то историю, Ольга подошла к окну и выглянула на улицу. При свете уличных фонарей была видна трамвайная остановка. Она заметила парочку, узнав Леночку и Генриха. Взглянула на часы. Стрелки показывали двадцать два часа тридцать минут.
– Никак не расстанутся, – подумала Ольга, с волнением наблюдая за молодыми людьми. В это время подкатил очередной трамвай и остановился, скрыв от Ольги Леночку и Генриха. Когда трамвай тронулся и покатил по маршруту, Леночка осталась одна и быстрым шагом направилась к дому. Через пару минут позвонила в дверь. Вошла розовощёкая, с лёгкого морозца, счастливая.
– Проводила? – спросила Ольга.
– Да мама, проводила, и чуточку помедлив, смущённо призналась:
– Знаешь, мама, Генрих поцеловал меня в щёчку, а потом в губы, только прикоснулся...  Мы договорились с ним встретиться завтра, а на каникулах он обязательно приедет в Москву. Был прошлым летом проездом. В Сибирь через Москву ехали на строительство электростанции немецкие студенты вместе с нашими. Перешли с Ленинградского вокзала на Ярославский, а Москвы так и не видели. Очень хочет Генрих побывать в Москве и посмотреть на нашу столицу, а потом поедет на каникулы в ГДР. Там живут его мама и сестра.
И ещё, мама, Генрих очень удивился, когда ты назвала имена его родителей. Откуда это тебе известно?
– Известно. А откуда, Леночка, я тебе расскажу позже, когда придёт время. Хватит с тебя на сегодня и поцелуя, – улыбнулась Ольга и поцеловала дочь в щёчку, возможно, в туже самую, что и Генрих.
– Нравится он тебе?
– Да, мамочка, очень нравится! – Призналась Леночка. – Генрих очень волнуется. Ты передала ему записку, назначила на завтра встречу. Зачем?
– И этого тебе, доченька, знать пока не следует, – ответила Ольга. – Только мы с Генрихом встретимся и переговорим  раньше, а потом бери его под руку, и отправляйтесь гулять по городу. Завтра обещают солнечный день!      

5.
Плохо управляемая «Сессна» не приводнилась, а скорее врезалась в толщу озёрной воды. Поплавки вытолкнули самолёт на поверхность и он к счастью не опрокинулся. Довольно сильный восточный ветер понёс «Сессну» к близкому заболоченному берегу, заросшему густым тропическим лесом и, уткнувшись в корни громадных деревьев, с которых до самой воды свисали лианы, самолёт скрылся в сумраке «зелёного ада», как называют тропическую сельву огромной Амазонии бывалые люди.
Мокрая с ног до головы Мария продолжала исступлённо шептать молитвы, прижимая к себе драгоценную Библию. Скрюченный миллиардер с безумными вытаращенными сверх всякой меры глазами, в мокрых шортах, с которых озёрная вода частично смыла всю гадость, к ним приставшую, выползал из салона на четвереньках, завывая на манер шакала, покусанного сородичами и изгнанного из стаи за плохое поведение.
Гнус, москиты, комары и прочие жалящие кровопийцы мгновенно накинулись на них, в то же время, не решаясь атаковать Русу, которая спешно собирала в удобный рюкзак, принадлежавший пилоту всё, что могло им с Марией пригодиться на пути к Андам:
Револьвер мертвого телохранителя, флягу с водой, медикаменты из аптечки, бутерброды на полдник, фонарь, зажигалку и кое-что по мелочам, что попалось на глаза и поместилось в рюкзаке, который Руса накинула на плечи. Увы, но теперь путь к горам придётся проделать пешком ввиду того, что «Сессна» вместо планируемого приводнения на глади высокогорного озера Титикака, климат, в окрестностях которого был сухим, прохладным и здоровым, упала в это болото, кишевшее всякими гадами, где водилась ужасная пиранья, способная сожрать живьём корову, неосмотрительно оказавшуюся в воде.
– Идём! – Схватив Марию за руку, приказала ей Руса и потащила за собой на берег, заметив маленький песчаный пятачок с которого начнётся долгий и трудный путь к Андам, причём расстояние до гор по самым скромным оценкам превышало триста километров, а до озера и того больше.
Руса с отвращением посмотрела на раскоряченного миллиардера, мешавшего ей и Марии сойти на берег, и пнула его в зад ногой обутой по случаю предполагавшейся экскурсии в горы в лёгкие и прочные туристические ботинки, в которых, если обувь беречь, можно пройти и большее расстояние.
Мария была экипирована как и она в спортивный костюм и ботинки, ввиду того, что над горами в районе озера было прохладно, а вот миллиардер Сэм Халл поступил неразумно изменив маршрут воздушной экскурсии к тёплым водопадам, где несмотря на середину южноамериканской осени стояла тридцатиградусная жара и он собирался искупаться в прохладной и чистой воде. Шорты, майка, сандалии и прочие пляжные принадлежности совершенно не защищали его от гнуса и уже через несколько минут Сэм Хал покраснёл от кровоточивших укусов, расчёсывая ранки и жалобно скуля.
Мария страдала значительно меньше, особенно после того, как Руса протёрла её лицо и руки концентрированными французскими духами, которые вместе с «Браунингом» и кое-какими женскими мелочами хранились в её сумочке.
Руса догадалась, почему гнус её не трогал. Тому причина французские духи, а потому расходовать их следовало разумно. Остальные части тела защищал спортивный костюм. Хоть и жарко, зато не съедят.
«Спасибо парижским парфюмерам» – мысленно пошутила она, стараясь хоть как-то поднять настроение: «Побег, кажется, удался. Сегодня первое апреля – день юмора и розыгрышей. Так кто же кого разыграл?» – Неожиданно улыбнулась Руса: «Самозванный Ной меня или я его? Впрочем, до Ла-Паса необходимо добраться любой ценой и до середины апреля. В противном случае, Вадим сообщит в Москву о моём местонахождении, вернее о пропаже и тогда встреча с Воронцовым не состоится. Меня будут искать и наверняка найдут, если до тех пор я буду жива… Стоп!» – спохватилась Руса: «О таких перспективах лучше не думать. Я буду в Ла-Пасе до пятнадцатого апреля! Мы будем там вместе с Марией, чего бы это мне не стоило! Я буду к началу мая в Германии!» – Последняя мысль, в которой ей оставалось поклясться: «Наша встреча, Серёжа, обязательно состоится!» – застыла в сознании и не родилась. Что будет дальше Руса не решалась додумать, просто не знала и возвращаясь к реальности с презрением посмотрела на жалкого зловонного миллиардера Сэма Халла, которого съедал гнус.
Поняв в чём дело, он потянулся за пузырьком, но получил по рукам. Натирать его духами Руса не собиралась.
– Вот что бывает, когда обещанная воздушная экскурсия к горному озеру по желанию одного самодура заменяется полётом к водопадам! – Разъяснила Сэму Халлу «лучшая из жемчужин» так неожиданно выпавшая из его «коллекции». – Пеняёте на себя, мистер «спаситель», Ной паршивый и без ковчега! Топайте теперь за нами к горам с голыми ногами, если хотите жить, и не просите помощи. Хотела и вас пристрелить за компанию, да жаль на вас пули. Пусть съедят комары!
Миллиардер наконец осознал в каком ужасном оказался положении. В этом «зелёном аду» не спасут никакие деньги и даже если бы они были в его руках, то предложить их просто некому.
В этом пустынном краю с нездоровым климатом на десятки миль округ не было ни единого населённого пункта, если не считать индейцев, небольшие группы которых скрытно от цивилизованного мира кочевали по всей огромной Амазонской сельве от Анд до Атлантического океана. Полагая белых людей злом, индейцы держались от них подальше и деньги этих «детей природы» совершенно не интересовали.
Дождавшись когда Сэм Налл выбрался на берег, Руса выстрелила из мощного револьвера системы «Smith & Wesson» в топливный бак самолёта, в котором ещё оставалось несколько литров высококалорийного авиационного бензина. Бензин вспыхнул и пробитый в двух местах бак рванул не слабее ручной гранаты. Пламя охватила «Сессну», жадно пожирая всё, что могло гореть, в том числе трупы телохранителя и пилота.
«Удачный выстрел», – подумала Руса: «Когда останки самолёта догорят и погрузятся в заболоченное озеро, станет невозможно определить, что произошло с пассажирами...» 
Припоминая, как выглядели берега реки и озера с воздуха, Руса направилась на запад. Место, в котором они приводнились, находилось на самом краю Амазонской сельвы, и за полосой тропического леса, проникавшего по берегам рек едва ли не до Чако, лежала тропическая лесостепь или саванна. Ближе к боливийским Кордильерам  лежали степи или льяносы, как называли такие пространства испано-язычные креолы  и метисы , обживавшие эти территории со сравнительно здоровым климатом, занимаясь земледелием и разведением скота.
По оценкам Русы плохо слушавшаяся руля «Сессна» приводнилась севернее боливийского города Тринидад и западнее большой реки Маморе. Проще всего было вернуться на восток, и вдоль реки, где встречались асьеды, добираться до Тринидада, но там их могли задержать. Пропажа миллиардера не останется незамеченной. Хорошо, если следы исчезнувшего самолёта будут искать в районе водопадов Игуасу, а если найдутся свидетели полёта «Сессны» в сторону Боливии, чего нельзя было исключать, то в Тринидаде её могут задержать. Слишком уж приметная для этих мест внешность у Русы. При этом ни у неё, ни у Марии не было ни документов, ни денег.
На север пути не было, там лежала тропическая сельва, покрывавшая огромную равнину, протянувшуюся от Анд до Атлантического океана. По этой равнине протекала самая многоводная река мира с многочисленными притоками. По словам европейцев, хоть раз побывавших в амазонской сельве, там находится «зелёный ад».
Оставался единственный путь на запад к горам, где в льяносах можно было встретить небольшую асьенду, хозяева которой не знали о пропаже американского миллиардера, представиться им попавшими в беду путешественниками и с их помощью добираться до Ла-Паса, не привлекая к себе внимания местных властей и полиции. В Боливии проживало немало немцев и Руса могла выдавать себя за немку, а Марию, говорившую по-испански, за свою служанку. Задача прямо сказать, не из лёгких.
Такие, оказавшиеся весьма кстати познания в области Географии, Руса получила из учебников, по которым преподают эту науку в старших классах школы.. По этим учебникам учился Богдан, а Руса, «учившаяся вместе с детьми», знакомилась с их учебниками и, имея отличную памятью, хорошо помнила всё что прочитала, представляя себе как выглядит прочитанное на географических картах, а, следовательно, и на местности.   
Полоса тропического леса, росшего на влажной, местами заболоченной низине западного берега озера по оценкам Русы достигала по ширине километра – двух и на преодоления этого, пожалуй, самого трудного участка первого дня пути ушло несколько часов.
Часам к трём после полудня, в самый зной измученные Руса и Мария, наконец, выбрались на сухое место, где лес был не такой густой, и стали исчезать лианы, которые приходилось разрезать единственным ножом, бывшим в их распоряжении – занятие нелёгкое и малоэффективное, набивающее кровавые мозоли на руках.
Американского миллиардера с ними не было. Морально сломленный, жалкий и ничтожный человечек, возомнивший себя одним из властелинов мира,  не смог пройти вслед за женщинами по упавшему бревну через заболоченную протоку, сорвался и упал в воду.
Изъеденное гнусом тело самозванного Ноя, больное воображение которого толкало этого отвратительнейшего из нелюдей к «созданию новой расы богом избранных людей» с помощью самых извращённых методов, пошёл на корм прожорливым пираньям. Помочь ему ни Руса ни Мария не могли, закрыли уши руками, чтобы не слышать жутких криков, и пошли прочь.
Едва две отважные женщины вступили в лес, который был суше и в нём встречались небольшие поляны, как наткнулись на семью южноамериканской львицы. Возле лежавшей в тени красавицы-пумы пристроились несколько недавно родившихся детёнышей и жадно сосали мать.
Увидев чужих, царица здешних зверей оскалилась, показав страшные клыки, и привстала на лапах, сбросив с себя беспомощных котят.
– Не сердись, грозная царица сельвы! – обратилась Руса к пуме на русском языке, сжимая в руке на всякий случай револьвер, в котором оставалось ещё пять патронов. – Мы пройдём мимо и не причиним вреда ни тебе, ни твоим детям.
За спиной Русы застыла в немом ужасе Мария, прикрываясь истрёпанной Библией – единственной книгой, которая имелась у неграмотной девушки. В священной для всех христиан книге лежала маленькая фотография отца, которого мать девушки когда-то любила и называла Николасом Руссо. Разве не оберег?
Наверное, пума поняла красивую светловолосую женщину и улеглась, позволив детёнышам продолжить прерванное кормление. Лениво зевнула и прикрыла жёлто-зелёные  глаза, сузившиеся до узких щелочек, пропуская в свои владения двух неизвестно откуда взявшихся людей.

6.
Индига – маленький заполярный посёлок на берегу узкого залива, глубоко вдающегося в тундру, который является продолжением реки Индиги . Отсюда до открытого океана рукой подать, однако в посёлке не такие сильные ветры, как на побережье, и растительность богаче. Растут тощие берёзки, ольха, ива, низкорослый ельник. В августе в лесотундре полно грибов и ягод.
Посёлок был основан в XVIII веке русскими поморами, переселившимися из Мезени на реку Индигу в том месте, где в неё впадает речка Щелиха. В Индигу и Щелиху  идёт на нерест северный лосось – знаменитая сёмга, а на многочисленных озёрах в тундре и лесотундре гнездятся гуси. К осени запасаются жиром на длительный перелёт в тёплые края. В это время местные жители заготавливают  птицу на весь год. Хранят в погребах, устроенных в вечной мерзлоте до следующей осени.
Край необъятный холодный, однако, богатый. Просто не верится что это тоже Европа, на другом конце которой горячая Испания, а в середине Германия, где и зимой температура воздуха редко опускается ниже нуля градусов по Цельсию, а земля не промерзает, и крестьяне выкапывают картофель и овощи в течение всей зимы и не нужны им никакие хранилища. В тундре они тоже не нужны, потому что ни полей, ни огородов здесь нет. В тундре ненцы пасут оленей, которые питаются мхом, поскольку никакой подходящей для корма травы в этих местах нет. Одно слово – тундра, которую в этих краях называют Малоземельской .
Вот в таких местах поселились в конце лета 1957 года Татьяна и Карл Земаны, расписавшиеся в загсе города Архангельска, куда их доставил пароход с переселенцами с Новой Земли, целиком переданной на военные нужды страны, под атомный полигон.
Создавал Советский Союз свой надёжный ядерный щит, который и ныне хранит коренную ослабленную Россию после стольких предательств выродившейся советской элиты и распада империи, собранной царями и сохранённой  большевиками, победившими в Гражданской войне. Собирая страну, рухнувшую под тяжестью двух революций, разразившихся в один роковой 1917 год, большевики-государственники разумно отторгли чуждые русским людям окраины – польских католиков и финляндских лютеран, от которых не было никакой пользы лишь одна смута и головная боль для правительства.
Раздавив германский нацизм и японский милитаризм, русский, советский народ-победитель расширил  свою советскую империю, превзошёл в границах то, что имел до октября 1917 года.
Взяло  советское правительство, возглавляемое мудрым и несгибаемым председателем Совета министров товарищем Сталиным  под защиту малые прибалтийские народы, элита которых, выросшая из немецких баронов – потомков битых крестоносцев,  присягала ещё царю Петру .
Воссоединило украинцев и белорусов, томившихся в польской неволе .
Вернуло юг Сахалина и Курильские острова, профуканные царским правительством в проигранной японцам войне, в начале которой генералы и ура-патриоты грозились «шапками закидать косорылых япошек», а гнилая российская интеллигенция, стыдившаяся имперской «тюрьмы народов», разлагала страну в гадких книжонках и газетёнках, готовя Россию к позорному поражению. Не случись в начале XX века поражения от страны «Восходящего солнца», которая лишь недавно проснулась от средневековья и, продрав узкие самурайские глаза, бросилась на завоевание мира, не было бы японской агрессии в середине того же бурного века, не было бы последующего разгрома и атомных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки. Не было бы и японских демаршей по поводу четырёх южных островов Курильской гряды . Всё в нашем мире взаимосвязано.
И на западе премьер Сталин расширил пределы советской империи – стёр с карты Европы многовековую угрозу славянам Восточную Пруссию, отдав две её трети Польше, а треть с выходом к Балтийскому морю и осиным гнездом прусской военщины городом-крепостью Кенигсберг, включил в состав СССР и РСФСР. У нас эта земля пока носит имя всесоюзного старосты, как любовно называли в те времена товарища Калинина , а в городе Балтийске ныне базируется Балтийский флот, потерявшие другие свои гавани, уже не граничит с основной территорией России. В этом городе, который прежде назывался Пиллау, бывший офицер Кригсмарине Карл Земан был взят в плен.      
И на севере расширял СССР свою территорию – вернул русскую Печенгу, на земле которой финны, «благодарные за предоставленную независимость», стёрли за четверть века всё, что было в ней русское, изгнав либо истребив русских поморов, освоивших этот самый западный район русской Арктики .
Гражданином великой страны с гордым именем СССР стал в сорок семь лет бывший офицер Кригсмарине и немецкий военнопленный Карл Земан, после двенадцати лет заключения в лагерях и лагерных пунктах. В этой стране пустил свои корни, создал семью и теперь с нетерпением ожидал первенца. Танечка, как Карл любя называл жену, наконец, забеременела. Пошёл уже четвёртый месяц. Очень хотела ребёнка уже немолодая нененецкая женщина, которая нашла своё выстраданное счастье в маленьком северном посёлке.
Местные жители хорошо приняли переселенцев – новую немецко-ненецкую семью, наверное, единственную такую на всё белом свете. Гадали, какую национальность запишут ребёнку. Посёлок маленький и о беременности поселкового фельдшера Татьяны Никифоровны местные женщины давно прознали, вот и обсуждали новость. Только в семье Земанов этот вопрос был давно решённый – ребёнка запишут русским. Если заупрямится глава поселкового совета – он же ЗАГС и прочая власть: «дескать, национальность положено считать по отцу, а если такого в наличии не имеется, то по матери», родители настоят:
«Не немцем же записывать ребёнка. Пусть будет русским, ведь живём мы в России».
Татьяна Никифоровна трудилась фельдшером в поселковой больнице, работать в которой её пригласили накануне переезда с Новой Земли, а Карл Вальдемарович – пригодилось ему имя отца, которое в России при выдаче паспорта переделали в отчество, трудился строительным рабочим на маленьком рыбоконсервном заводе.
Единственное в Индиге предприятие заработало в 1934 году, а в 1937 году в Индигу доставили морем переселенцев-поморов из Мезенского района вместе с разобранными на брёвна домами, домашним скотом и прочим имуществом. С прибытием переселенцев население посёлка выросло вдвое, достигнув девятисот жителей, лов рыбы увеличился в несколько раз и рыбоконсервный завод заработал на полную мощность, производя в лучшие годы до двух с половиной миллионов банок деликатесных рыбных консервов и лососёвой икры.
Однако,  к концу пятидесятых годов заметно снизило производство – сказалась нехватка рыбных ресурсов – выловили. В это время началось строительство домов для ненецких оленеводов, которые переходили от кочевого оленеводства к осёдлому, Для Земана, овладевшего за долгие годы лагерной жизни многими строительными профессиями, работы хватало и заработки стали хорошими.
На заработанные деньги можно было и семью содержать и часть откладывать. Мечтали молодожёны съездить в свадебное путешествие, как это было принять в Германии, да и у нас со временем приживётся. Хотели Карл с Татьяной побывать в Москве. Летом об отпуске Земану не приходилось и мечтать. У строительных рабочих самая горячая пора, так что отпуска не дадут. И дома для оленеводов строить надо и пристань привести в порядок, а это в пятнадцати километрах от Индиги на берегу океана в портопунке Корга, куда с июня по октябрь заходили большие суда. Разгружались и далее на мелких судах по Индигской губе и реке Индиге в тундру доставляли строительные грузы, продовольствие, потребительские товары, геологоразведочное оборудование. Поговаривали, что под тундрой ищут нефть и газ. Обратно везли рыбу, оленину, оленьи шкуры и прочее, чем была богата Малоземельская тундра.         
Думали об отпуске в начале мая. Карл заранее написал заявление на отпуск, и ему обещали предоставить две недели с двадцать седьмого апреля. Татьяне Никифоровне с этим было проще. Вот и решили поехать посмотреть столицу, пока была такая возможность. Позже не получится. Осенью Татьяне родить, а от дитя не уедешь.

* *
С первых дней жизни в посёлке завязались у Земанов дружеские отношения с Пинегиными – Купавой Силовной и Александром, с которыми Карла Вальдемаровича и Татьяну Никифоровну заочно познакомил Капитан 1-го ранга Василий Владимирович Лебедев в посёлке Лагерное, что остался на Новой Земле, закрытой для проживания гражданских лиц.
Пинегина и Земана сближало море. Оба моряки, оба служили во флоте, оба воевали, хоть и друг против друга. Но это дело прошлое.  Зато частенько бывшие военные моряки обращались друг к другу по-дружески – «братишка». И Купава с Татьяной подружились, влекло их друг к другу. И характерами близки – обе северянки, обе начитанные и обе в положении, только Купаве родить месяцем раньше.
«Счастливая», – думала о подруге Татьяна Никифоровна: «Четверых детей родила!» –  Сама ожидала первенца и Купава предсказала ей сына. Откуда такая уверенность, не объяснила. Татьяна шепнула о предсказании мужу и Карл был вне себя от радости, лишь беспокоился как жена переносит беременность.
– Не беспокойся, милый, успокоила мужа Татьяна. Ненецкие женщины рожают на нартах в голой тундре и частенько сами справляются с таким естественным делом. Ненецкие женщины не велики ростом, но сильные и выносливые, как оленихи, а я к тому же медицинский работник. Не беспокойся, всё будет хорошо…
Татьяна Никифоровна уже в зрелом возрасте закончила семилетку, а потом училась на сельского фельдшера. Помимо книг по медицине, прочитала немало произведений русских и зарубежных классиков, выписывала журналы «Огонёк» и «Вокруг Света» .
Купава закончила десятилетку и мечтала выучиться на библиотекаря. Сразу не получилось. Вышла  замуж, потом началась война, спустя полгода родила, а ещё через полгода овдовела – у скольких русских женщин схожие судьбы? Разве сочтёшь…
Мечта сбылась в Индиге. Вышла на пенсию местная библиотекарша, и на её место взяли Купаву Пинегину. Во-первых, грамотная, десятилетку закончила, во-вторых, не много желающих нашлось на это место. Заработок у библиотекаря не велик. Купаву это не смутило. Муж хорошо зарабатывал, командовал портовым хозяйством и в Корге и в Индиге. 
Помимо книг, которых в поселковой библиотеке было немало – постоянно присылали новые издания из Архангельска и Нарьян-Мара , имелись журналы и подшивки газет. Народ в посёлке был не слишком читающий, и постоянных читателей набиралось не более полусотни. Выручали школьники, которые приходили за книгами из школьной программы по литературе. Времени свободного у Купавы много. Брала с собой в библиотеку дочек девяти и шести лет с такими же интересными именами, как у самой: Лада и Леля, а тем, кто интересовался, отвечала: старинные имена, древнерусские. С дочками читала хорошие книги, чтобы росли умницами. А к осени ждали в семье Пинегиных прибавления. На этот раз ждали мальчика.
И дома у Купавы имелись старинные русские сказки, былины, сказания.  Любила она стихи Пушкина, особенно поэму «Руслан и Людмила», которую знала всю наизусть. Другим любимым поэтом Купавы был северный сказитель Клюев , писавший стихи, посвящённые родному северу. Книжек Клюева у неё не было, а стихи и кусочки из поэмы «Песнь о Великой Матери», Купава хранила в тетрадках, переписывая в них всё, что ей нравилось, что передавали  другие люди в таких же рукописных тетрадках.
Всего у Купавы было трое детей. Старший сынок Тихон, которому исполнилось пятнадцать лет, родился от первого брака и теперь учился в Архангельске в морской школе. Будет плавать на рыболовецких судах. Отец Тихона и муж Купавы, с которым прожила она чуть больше медового месяца, погиб на войне и покоился на дне Ледовитого океана. Саша Пинегин – второй муж Купавы узнал координаты места, где затонул пароход, потопленный немецкими самолётами, и пометил это место на карте крестиком – такая вот могилка…
С овдовевшей Купавой демобилизованный Пинегин познакомился осенью сорок шестого года, побывав летом с бригадой заготовителей на Гусиной земле и узнав местожительство овдовевшей младшей дочери от родителей. Сила Иванович и Любава Русовы, вспомнили боцмана Сашу Пинегина и встретили, словно родного сына, а покидал он дом Русовых, испросив благословения у родителей, которым понравился, и этой же осенью, вернувшись на материк, предложил вдовой Купаве пойти за него замуж.
Статная красавица, к которой многие сватались и до Пинегина, несмотря на то, что вдова «с хвостом» , всем отказывала, а за Сашу пошла. То ли приворожил он её, то ли родительское благословение помогло, Купава не упрямилась и пошла за Пинегина.
Распродав нехитрое имущество вдовы, они сразу перебрались в Индигу, где у Пинегина имелся добротный дом – оставила по наследству родная тётка. В доме Пинегиных прожили несколько первых дней Карл и Татьяна Земаны, пока поселковые власти не подыскали им жильё – заброшенный дом, на который наследников не нашлось.
 Пинегин помог Земану,  подготовить дом к зиме и запастись дровами, приговаривая:
–  Дрова у нас на севере – наиважнейшее дело. Однако ни одна печь не греет так, как добрая жена, а твоя, братишка Карл, Татьяна Никифоровна – женщина хоть и росточком невелика, но добрая, настоящая северянка. За такой не пропадёшь!
– Совет вам да любовь на новом месте! Семейного счастья! – пожелал Пинегины Земанам. – А вас, ждём к себе в любой день. Зимы у нас долгие, тёмные, вьюжные. Для разговоров за самоваром очень даже подходящие, а у нас припасы на зиму, которыми вы ещё не обзавелись, так что милости просим…         

* *
Минула первая зима. В апреле запахло весной даже на крайнем севере. После полярной ночи дни казались особенно длинным и погода стояла по большей части умеренно морозная и солнечная.
Земаны готовились к отпуску. Волновались. Во-первых, предстоял перелёт на маленьком самолёте «Ан-2» до Ухты, а оттуда сутки поездом до Москвы. Шутка ли сказать скоро окажутся в столице СССР, где в мае настоящая весна, вместо снега зелёная трава и цветут тюльпаны. Надеялись успеть на празднование Первомая. Очень хотелось пройти в праздничной колонне по Красной площади. Всё бы хорошо, только побаивались, что трудно будет с гостиницей, а ни родных, ни близких у Земанов в Москве не было, так что остановится негде.
Нежданно-негаданно все проблемы на этот счёт разрешились сами собой. Купава Пинегина, переписывавшаяся с Ольгой Лебедевой, которая теперь жила в Москве после перевода мужа по службе в столицу, написала ей о своих новых друзьях, напомнив, что Василий Владимирович знаком с ненецкой женщиной Татьяной Никифоровной ещё по Новой Земле. Как-то в командировке Лебедев сильно простыл, застудил лёгкие и она делала ему уколы.
Написали Пинегины Лебедевым, что вышла Татьяна замуж за бывшего немецкого морского офицера Карла Земана, пожелавшего остаться в СССР после плена и заключения в лагерях для военнопленных. Поселились молодожёны в Индиге рядом с Пинегиными. Обе семьи подружились. А этой весной, ближе к маю собрались Земаны Москву посмотреть. Не могла бы Ольга помочь им с гостиницей?
В ответ пришла телеграмма, чтобы не опоздать. Ольга сообщала:
«Ждём гостей себе. Лебедевы»
Через неделю дошло и письмо. Земаны ещё не уехали и Купава пересказала им его содержание, убедив, что никаких гостиниц искать не надо, поживут у Лебедевых, которые выделят им отдельную комнату.
– Очень обрадовался, Василий Владимирович, что написал ему, наконец, сам Пинегин, помянул в нескольких строчках военные годы и славный эсминец «Сияющий», на котором служили. Тебя, Танечка, ждут с радостью. Василий Владимирович утверждает, что это твои умелые руки, умеющие делать уколы, спасли его от воспаления лёгких и в два дня поставили на ноги! – с удовольствием сообщила Купава подруге. – И мужа твоего Василий Владимирович вспомнил, рассказал, как познакомился с бывшим заключённым в посёлке Лагерное. Словом, ждут вас, Лебедевы!   
– Спасибо, – поблагодарила и Купаву и Лебедевых Татьяна Никифоровна. – Так и написал, Василий Владимирович, что поставила его на ноги?
– Так и написал. Возьми-ка, почитай! – Купава извлекла из шкатулки письмо и передала подруге. – Писали письмо оба. У Ольги почерк ровный и чёткий, читать одно удовольствие, а у Василия Владимировича похуже. Если чего не поймёшь, я помогу.
– Да уж, – подтвердил Пиегин, которому приходилось разбирать и письменные предписания командира корабля. – Бывало не сразу разберёшь, что написано, но потом всё становится ясно. Правильным командиром и капитаном был товарищ Лебедев. Уважали его матросы.

7.
– Здравствуй, Оля! Здравствуй, Василий Владимирович! – Приветствовал Калюжный Лебедевых. Василию пожал руку, а Ольгу по-отечески поцеловал в щёчку – не смог отказать себе в таком удовольствии товарищ генерал, обративший внимание, что супруги были чем-то сильно взволнованы, а из комнаты выглядывала Леночка, в глазах которой Калюжных заметил растерянность.
«Только с дороги и звонят – приходи, Николай Иванович. Зачем? – Недоумевал Калюжный. 
Едва Калюжный снял пальто и шляпу, Ольга и Василий увлекли его на кухню и наглухо закрыли дверь, причём Ольга велела Леночке не мешать взрослым и помочь Игорьку с задачами по математики. Девушка вспыхнула, но сдержалась и с неохотой подчинилась, виновато взглянув на мать.
«Что-то случилось?» – встревожился генерал, которому с первого июля предстояло отправиться в отставку и на пенсию. Досрочно. С обидной формулировкой: «В связи с сокращением…».
«Голову не снесли и то спасибо», – переживал генерал, да не о своей голове думал, а о Русе: «Четвёртый месяц о ней ни слуху, ни духу…»

*
До июля надо было ещё дожить, а пока только наступил апрель и Калюжный передавал дела новому человеку – генерал-майору Могилевскому, которого перевели в Москву из Омска. Чернявый такой, носатый, недоверчивый – словом, не понравился он Калюжному. Хорошо хоть Потапова перевели к Почечуеву и поручили другую работу.
Захваченного и вывезенного в Москву британского разведчика Сноу продолжали разрабатывать на предмет его деятельности на Востоке в годы войны. Сноу давал подробные письменные показания, которые со временем могли потянуть на мемуары, только издавать их в Великобритании, или в СССР вряд ли станут в ближайшие пятьдесят лет, а к тому времени они потеряют свою актуальность даже для специалистов. Другое время – другие вызовы.
Дело «Кузнеца» Р. Смита зашло в тупик, несмотря на то, что была проделана большая работа. С помощью Сноу были установлены подлинные имя и фамилия «Кузнеца» и некоторые факты из его биографии. Наконец имелась его последняя фотография, изъятая у  Сноу. На ней Сергей Воронцов выглядел неправдоподобно похожим на покойного мужа Елены Соколовой генерал-майора Ярослава Соколова, погибшего в августе прошлого года во время испытаний нового истребителя. Однако таким неожиданным открытием всё и закончилось.
Не будь на деле грифа «Совершенно секретно», только из внешнего сходства дух мужчин, один из которых был разыскиваемый Воронцов, а другой погибший муж Соколовой, «злые языки» сотворили бы чёрт знает какую сплетню. Как бы там ни было, но, имея такую фотографию раньше, Соколову вряд ли бы привлеки к операции «Кузнец». Имелся искусственный портрет, составленный с помощью Анны Скворцовой – жены советского дипломата, работавшего в Югославии, и хоть это не настоящая фотография, в «проколе» обвинили Калюжного…   
Р. Смит, под именем которого скрывался некто Сергей Воронцов и Елена Соколова пропали. Нет человека – нет проблемы. Так хотели те, кто «наверху».

*
– Что случилось? – спросил Калюжный. – Выкладывайте всё. Вижу по глазам, что-то важное.
– Ты уж извини нас, Николай Иванович, что позвонили и пригласили так поздно, – начал Василий. – Тут такое дело, – Василий перешёл на шёпот, – словом оно может помочь найти Русу. Понимаешь, Ольга мне такого порассказала…
– Догадываюсь, Василий Владимирович, – остановил его Калюжный. – Только ты об этом лучше забудь. По-хорошему прошу. Рассказала, а ты забудь. Леночке ничего не говорите. Видел её, растревоженная вся. Совсем взрослая, всё понимает. Успокойте, но ей ни слова!
– Ясно, товарищ генерал! –  ответил Лебедев и распрямился перед старшим по званию. Отдал бы честь, но был не при форме и без головного убора.
– Не так громко, Василий. Соседей напугаешь. Рассказывайте, что за дело? – скрывая нетерпение, потребовал Калюжный, посмотрев на Ольгу:
«Рассказывая, милая моя!»
Ольга уловила его взгляд и, понимая, что сможет всё объяснить лучше мужа, вздохнула глубже, и приступила.

*
Перед тем, как позвонить Калюжному, Ольга сбегал в школу, занятия в которой давно закончились, и на вахту заступил ночной сторож, удивившийся, что Лебедева появилась так поздно.
– Пропусти, Михалыч, мне на пять минут в учительскую комнату. Завтра выхожу на работу, надо подготовиться к урокам, а нужную книгу оставила в столе.
– Как съездили в Ленинград? – неожиданно поинтересовался сторож, который со своей женой жил при школе в маленькой комнатке на первом этаже. Жена работала техничкой , а он сторожем, одновременно выполняя столярные, сантехнические и прочие работы по школе.
– И вы знаете, Иван Михайлович, о Ленинграде? – удивилась Ольга.
– Слышал. Занятия начались, а ты не вышла на работу и детей твоих не видно. Учителя сказали, что в Ленинграде.
– Детей отпросила на три дня, а самой дали три дня за свой счёт, – пояснила Ольга. – У брата гостили.
– Если муж военный, то можно и за свой счёт, – согласился сторож. – Бери ключ и ступай за книгой.
– В журнале за ключ расписаться? – спросила Ольга.
– Если на пять минут, то не надо.
– Ольга быстро поднялась на второй этаж, открыла дверь «учительской комнаты», затем ящик своего стола ключом, который носила с собой. В ящике помимо книг хранились некоторые вещи, без которых женщине не обойтись – расческа, зеркальце и прочее, а на самом дне ящика под книгами и методическими указаниям, лежала коробка из-под конфет с вещами Русы. После обыска в квартире Соколовых она не хранила её дома и отнесла в школу, не найдя иного подходящего места.
Открыв коробку, Ольга  извлекла из конверта с фотографиями две: фотографию Воронцова среди участников экспедиции в Арктику, датированную августом 1939 года, и фотографию семьи Вустров, датированную концом 1944 года. Переложила их в другой конверт и убрала в сумочку. Прихватив книгу с методическими материалами – это чтобы показать сторожу, быстро закрыла на ключ ящик стола, затем дверь «учительской комнаты» и сбежала вниз, сдав ключ и простившись со сторожем до утра. Через пять минут Ольга была уже дома и позвонила Калюжному.

*
– Вот, Николай Иванович, посмотри, – Ольга протянула Калюжному фотографию семьи Вустров в полном составе. – Нет ли среди этих людей знакомых тебе лиц?
Калюжный присел поближе к настольной лампе и принялся внимательно рассматривать фотографию, с которой на него смотрели супруги и их дети – две девочки и мальчик – младший в семье, которому на вид было лет семь – восемь. Одна из девочек и мальчик были похожи на отца, а другая девочка на мать. И отец и мать и дети были светловолосыми.
– С этой женщиной Руса встретилась в Рерике. Я тебе, Оля, рассказывал. Жаль, что ты не показала мне эту фотографию раньше…
– Ольга виноватыми глазами посмотрела на Калюжного.
«Впрочем, это нам бы не помогло», – подумал Калюжный: «Почечуев долго искал эту женщину, но как она выглядит, толком никто не знал, а где её искать и подавно. Ждали её появления в Рерике, но тщетно.
«Руса предупредила свою старую знакомую», – догадался Калюжный. Теперь, имея фотографию, её можно было разыскать с помощью сотрудников «Штази», но делать этого Калюжный бы не стал. Во-первых – не у дел, во-вторых, он повредил бы этим Русе.
– Рассказывай дальше, Оля. По глазам твоим вижу, что это не всё, – потребовал генерал.
– В Ленинграде мы побывали на «Адмиралтейском заводе», брат пригласил посмотреть, как строится атомный ледокол «Ленин».
– Юрий Владимирович? Как он? – спросил Калюжный.
– У него всё хорошо. Начальник цеха. Жена в порядке, дочка растёт, заканчивает седьмой класс, – улыбнулась Ольга, довольная тем, что Николай Иванович, не забывает Юру, интересуется.   
– Там мы встретили группу студентов из ГДР, проходивших производственную практику на судостроительном заводе. Среди них был молодой человек по имени Генрих Вирен. Понимаете, Николай Иванович, лицо его мне показалось знакомым. Вы обратили внимание, что мальчик и отец на этой фотографии похожи?
– Обратил.
– Генрих имя распространённое, но что-то меня натолкнуло на мысль. Не будучи уверенной, я назвала Генриху имена его родителей, и, понимаете, угадала, удивив и озадачив молодого человека. После этого я была уверена, что это эти люди его мать и отец!
– Ему теперь двадцать лет и он стал ещё больше похож на отца, – Ольга посмотрела на фотографию и указала на главу семьи.
– Это Хорст  Вустров, его жена Шарлота и их дети: Эльза, Марита и Генрих.
– Калюжный посмотрел на мальчика.
– Ребёнок вырос, и теперь его зовут Генрих Вирен. Однофамилец известного нашего адмирала Вирена, командовавшего до Февральской революции Кронштадтом, – заметил Калюжный, мысленно рассуждая:
«Вот почему даже после того, как британский разведчик Сноу сообщил, что знавал друга Воронцова Хорста Вустрова, владевшего поместьем на острове в Балтийском море, Почечуев искал в ГДР женщину с такой фамилией и не нашёл. Слава Богу, что не нашёл! Хорошо, что у неё другая фамилия, не то бы искалечили жизнь и ей и сыну, который учится на кораблестроителя в Ленинграде. Впрочем, это, пожалуй, ещё не всё…» –  Калюжный и улыбнулся, подмигнув Ольге и Василию.
– А ну рассказывайте родители, как этот паренёк подружился с вашей Леночкой! – потребовал генерал.
– Откуда вы знаете! – разом спросили Василий и Ольга.
– Догадался, мои хорошие. Я ведь работаю в такой конторе, где недогадливых генералов не держат! – улыбнулся Калюжный, подумав:
«Не нахваливай себя, старый осёл. Плохо стал соображать, вот и выпирают тебя досрочно на пенсию. Попал, брат, под сокращение …»    
– Понимаете, Николай Иванович, Генрих и Леночка подружились с первого взгляда, волнуясь, – принялась объяснять Калюжному Ольга.
– С первого взгляда бывает не дружба, а любовь! – Поправил Ольгу Калюжный. Хотел привести в пример историю одной семнадцатилетней изборянки по имени Ольга, которая тайком посещала Государственную границу СССР, где увидела русского лейтенанта-пограничника и полюбила его с первого взгляда, да передумал. Вспомнит Игоря Ольга Владимировна, расплачется, да и Василия Владимировича пожалел…
– Полюбили они друг друга, – согласился с Калюжным Василий.
– Полюбили, – вздохнув, улыбнулась Ольга. – Мы пригласили Генриха к нам. Леночка ещё в поезде написала ему письмо. Только приехали, а в почтовом ящике уже лежит письмо от Генриха. Написал заранее и отослал авиапочтой. Леночка тут же села писать ответ. После весенней сессии Генрих обещает приехать к нам на несколько дней Москву посмотреть, а потом домой к маме в ГДР. Леночка ещё не совершеннолетняя. У неё это первое серьёзное чувство. Кому как не матери переживать за дочь?
– Через год будет ей восемнадцать, – подсчитал Калюжный. – Если любят друг друга, то быть им вместе. Да и разлюбить такую красавицу, как твоя Леночка, не возможно! Вся в тебя, Оля!
– Да ведь Генрих иностранец.
– Не беда, ещё раз обратишься за помощью в Полине Семёновне. Она женщина добрая, поможет. Останется Генрих в нашей стране и станет в СССР одной хорошей семьёй больше! – пророчествовал генерал, а Лебедев заглянул в шкафчик и достал начатую бутылку коньяка.
– За такие слова, по рюмочке? – Василий умоляюще посмотрел на Ольгу.
– Разрешаю, товарищи офицеры! – согласилась Ольга.
– Офицеры и генералы, – аккуратно поправил жену Лебедев.
«Без пяти минут пенсионер», – поправил про себя Калюжный.
– Ольга протянула руку на другую полку и достала три рюмки. Показав мужу язычок, решительно заявила:
– И я с вами!
Выпили по рюмке, и Ольга, с сердца которой упал один камень, принялась собирать на стол, объявив:
– Будем пить чай!
Другой камень давил на неё с прежней силой, и помучавшись, Ольга извлекла из конверта вторую фотографию, которую Руса конфисковала в последний день 1942 года у штандартенфюрера СС Гюнтера Гофмана, захваченного в плен в заснеженной приволжской степи неподалёку от Сталинграда.
На фотографии пяти участников секретной арктической экспедиции, датированной 1939 годом, Калюжный и Лебедев сразу узнали Воронцова. Почти девятнадцать лет минуло с тех пор, как неизвестный фотограф запечатлел пятерых мужчин в тёплых куртках на фоне чего-то белого, очевидно снега или льда.
Калюжный поразился сходству таинственного Р. Смита, оказавшегося Воронцовым, с погибшим Ярославом.
«А ведь она знала и любила тебя, товарищ Воронцов, задолго до того дня, когда встретила Ярослава и стала его женой» – догадался Калюжный, поняв, что Руса обязательно найдёт загадочного Р. Смита и сделает всё возможное, чтобы уберечь его…
Словно угадав мысли генерала, Ольга прошептала, чувствуя, что другой тяжкий камень на сердце становится легче:
– Николай Иванович, а что если Руса нашла Воронцова или на пути к нему? – прошептала она. – Как вы думаете, что произошло, когда они встретились? Что случится, если они ещё на пути друг к другу и скоро встретятся?       




























Глава 15. Девять дней


«Бог! Если ты и сам – такой,
Народ моей любви
Не со святыми упокой –
С живыми оживи!»
Марина Цветаева, русская поэтесса.


1.
На высокогорном плато, где расположена столица Боливии, здоровый сухой и прохладный климат. Неподалёку знаменитое озеро Титикака, по берегам которого сохранились останки древних сооружений таинственной цивилизации Тиуанако .
За озером уже другая страна – Перу, где затаился загадочный город Мачу-Пикчу , укрытый горами, с которых стекали реки, впадавшие в Амазонку. К западу от озера ближе к Тихому океану лежит пустынное плато Наска с загадочными гигантскими рисунками на местности, о назначении которых спорили, и ещё долго будут спорить многие поколения учёных.
Такие красоты вокруг, что дух захватывает. Лучше всего осмотреть их с высоты птичьего полёта, что позволяет сделать «Сессна» – замечательный спортивно-прогулочный самолёт. Жаль, что не получилось, в другой раз…
К вечеру четырнадцатого апреля, менее чем за сутки до назначенного срока, две продрогшие измученные женщины в изношенных спортивных костюмах и истёртой обуви, наконец, добрались до окраин Ла-Паса, где под защитой сохранившейся старинной каменной кладки, прикрывавшей от холодных осенних ветров , их окружили любопытные ребятишки. Кое-как одетые маленькие обитатели лачуг с городских окраин, которые распространены по всей Латинской Америке и немногим позже их стали всюду называть фавелами  по аналогии со знаменитыми трущобами Бразилии, собрались в укромном месте и пекли на углях прогоревшего костра картофелины.
Родина картофеля соседняя и очень небогатая страна Перу, однако, этот питательный овощ, выращиваемый с глубокой древности, по-прежнему самая доступная еда бедняков всех стран и континентов, куда был завезён и где прижился .
Дети в возрасте от трёх до семи лет, все как один в вязанных из шерсти альпаки  индейских шапочках, которые здесь называются лючо, с интересом разглядывали двух странных сеньор, неизвестно как оказавшихся здесь. Одна из сеньор, та, что была постарше и выше ростом, была иностранкой. По-испански говорила плохо, а посему была чужой. Дети с интересом разглядывали светлые волосы иностранки, пытаясь пощупать их руками, и с любопытством заглядывали в голубые глаза сеньоры.
Другая невысокая темноволосая сеньора, пожалуй, ещё сеньорита хорошо говорила по-испански и была своя, а потому не вызывала повышенного любопытства. Дети принялись клянчить у сеньоры и сеньориты что-нибудь съестное: конфеты, печенье или кусочки сахара, однако те явились на бедную городскую окраину изголодавшиеся и с пустыми рукам и сами были не прочь отведать печёного картофеля
Своеобразный двухнедельный поход в юго-западном направлении по тропам и обочинам не слишком оживлённых дорог через тропическую сельву, льянос и горы оказался на редкость трудным, и всё по вине сумасбродного американского миллиардера неожиданно изменившего программу воздушной прогулки.
Миллиардер, которого вдруг потянуло на водопады, промучился недолго, и теперь его грешные кости, обглоданные кровожадными пираньями затянуло илом дно кишевшего всякими гадами болота. Что касается дамы, которой была обещано воздушное путешествие на высокогорное озеро, и её служанки, то они выжили, однако к концу похода имели далеко не лучший вид.
Спортивные костюмы на сеньоре и сеньорите были истрёпаны и дырявые во многих местах, обувь разваливалась, да и сами они давно не ели и сильно исхудали. К тому же на плато было довольно холодно, особенно по ночам. Приходилось разжигать костёр и греться у огня, не имея тёплой одежды, а последние сутки они шли всю ночь и весь день вдоль дороги, избегая встреч с людьми, крестьянских повозок, запряжённых волами и редких автомобилей – этаких развалюх, кое-как ехавших по каменистым грунтовым дорогам в строну Ла-Паса.
И если злые языки, побывавшие в двух-трёх обустроенных западноевропейских странах, не перестают утверждать, что в России две беды – дураки и плохие дороги, то, что же тогда можно сказать о Южной Америке, где, заметьте, не бывает холодных зим и промерзания грунта на глубину до полутора метра, а то и вечной мерзлоты?
Чумазые и оборванные Детишки, с рахитичными ножками и прочими устойчивыми признаками постоянного недоедания, окружившие двух сеньор, жили со своими обездоленными родителями в лачугах, окружавших столицу Боливии плотным кольцом. Такая стихийная планировка обычное явление практически для всех крупных городов Латинской Америки, за исключением сравнительно благополучных Аргентины и Чили, где самая высокая доля эмигрантов из Европы, селившихся на прохладном юге континент. Европейцы обустроили эти две граничившие с Антарктидой страны и навели в них относительный порядок, которого не хватало в остальных странах, протянувшихся из Южного полушария в Северное – от Боливии и Парагвая до реки Рио-Гранде, за которыми начинались США. Этот гигантский спрут, вытягивал все жизненные соки из стран Латинской Америки, словно из своих колоний.   
Недоедание в многодетных семьях метисов и местных индейцев, кое-как приобщившихся к «благам цивилизации», лачуги которых окружают  города  «поясами бедноты» – проблема для Латинской Америки и по сей день. Дети, судя по личикам, принадлежавшие к индейскому народу аймара , знали не по рассказам, что такое голод, однако поделились картофелинами с голодными чужими тётями.
– Дети, позовите кого-нибудь из взрослых, лучше женщину, – попросила Мария, с жадностью поедая горячую мякоть обгорелой треснувшей картофелины. – Мы заблудились и нам нужна помощь.
Среди малышей трёх – семи лет Руса заметила девочку постарше, которая присматривала за самыми маленькими, и указала на неё Марии:
– Спроси, как зовут эту девочку, сколько ей лет  и знает ли она, где находится авенида Сан-Мигель.
Подозвав к себе старшую девочку, Мария выяснила, что её зовут Анхела и ей пятнадцать лет.
– О, да ты уже взрослая девушка! – удивилась Руса малому росту и худобе Анхелы и её тоненькому, поистине ангельскому голосу, ведь Анхела в переводе а русский и другие языки звучит как «ангел».
«Результат постоянного недоедания», – подумала она. 
– Да, я знаю, где находится авенида Сан-Мигель, – ответила Анхела. –  Моя мама убирает комнаты в доме на этой улице. Я прихожу помогать ей. Сан-Мигель там, – девушка указала рукой в сторону центральных кварталов небольшого по европейским меркам города, где возвышались несколько десятков больших домов. В целом же город, заложенный испанскими завоевателями в XVI веке в центре богатого серебряными и оловянными рудами высокогорного плато, был одно-двух этажным.
Руса раскрыла сумочку, на дне которой лежал «Браунинг» с двумя оставшимися в обойме патронами и её личные вещи. Мощный «Smith & Wesson» она оставила, прикрыв камнем, на обочине дороги ещё позавчера, израсходовав последний патрон, которым удалось подстрелить голубя, причём пуля калибра 0.357 едва не разорвала птицу пополам. В тот день они ощипали голубя, испекли на костре и поели последний раз. С тех пор желудки Русы и Марии были пусты. Разве можно утолить надолго голод одним голубем?
Примерно половину пути им удалось преодолеть в кузове допотопного грузовика, однако после опасного инцидента на  скотоводческой асьенде в льяносе, когда едва не попали в рабство, женщины шли пешком вдоль дорог, обходя стороной населённые пункты и поднимаясь всё выше и выше, пока не достигли плато, на котором лежало знаменитое озеро Титикака и боливийская столица Ла-Пас.
Нравы местных скотоводов не отличались порядочностью в отношении к чужакам,  тем более к одиноким женщинам, которых в такой глуши, где не действовали никакие законы, а признавалась только сила, можно было удерживать на положении рабынь, используя для домашних работ и утех.
В Ла-Пасе, несмотря на правление народного президента , пришедшего к власти после революции, которая завершилась победой сторонников национализации рудных недр страны, существовал хоть какой-то порядок. Здесь имелась полиция, в обязанности которой входила борьба с преступностью и защита жизни и имущества добропорядочных граждан. К тому же в стране, разорённой американскими транснациональными компаниями до победы революции и продолжающими контролировать основные богатства страны, то и дело появлялись отряды повстанцев из разорившихся озлобленных крестьян и обездоленных горняков, потерявших работу на истощившихся и закрывавшихся рудниках. С повстанцами, которые вели стихийную борьбу на основе неясных политических платформ, разбиралась армия . Встреча с отрядом народных мстителей анархистского толка, а тем более с армейскими подразделениями не сулила ничего хорошего двум женщинам, которых повстанцы могли силой оставить в отряде, а военные передать полиции.
К счастью ни повстанцы, ни военные не повстречались на их пути. Страна была огромной и малонаселённой. Гор, лесов и степей в ней было гораздо больше, чем людей, асьенд, обрабатываемых земель и пастбищ.
Руса достала из сумочки зеркальце и протянула девушке.
– Возьми, это тебе, – улыбнулась она маленькой хрупкой девушке. – Найди на авениде Сан-Мигель дом с номером 24. Там живёт сеньор Куэвас и передай ему это, – Руса добавила к зеркальцу клочок бумаги, вырванный, несмотря на протесты Марии, из Библии, на котором написала карандашом для подведения бровей:

«Сеньор Куэвас, мистер Ван Хорн. Эта девушка приведёт вас ко мне. Руса».

Вернёшься – получишь это, – показала Руса девушке расчёску и литровую алюминиевую флягу для воды.
– Si, Senora!  – согласилась девушка, и побежал на авениду Сан-Мигель разыскивать дом сеньора Куэваса.
Глядя ей вслед, Мария объяснила своей госпоже, что в этих краях пятнадцать лет для девушки тот возраст, когда девочка-подросток «чика»  становится девушкой «мучача»  и к ней можно посвататься.
– Я уже старая, – грустно улыбнулась двадцатилетняя Мария. – Таких, как я, если и берут замуж, то вдовцы или пожилые мужчины, которые не смогли завести семью в молодые годы.
– Ничего, Машенька, вот выберемся из этих диких мест и найдём тебе славного парня. Ты ведь у нас красивая, к тому же наполовину русская девушка и моя дальняя-дальняя родственница, – успокоила её Руса, погладив по светлым для гуарани шелковистым, чуть вьющимся, тёмно-русым волосам.
Ещё с первых дней знакомства к своему неописуемому удивлению Мария, кажется, поняла, что состоит в родстве со своей красивой и сильной госпожой, застрелившей двух мужчин в самолёте, посадившей «Сессну» на озеро и добравшейся до Ла-Паса, временами ведя обессиленную Марию за руку, словно ребёнка.
Руса попыталась объяснить Марии, кем она ей приходится со стороны покойного мужа. Получалось, что женой двоюродного брата своего мужа, брат тёщи которого, Николай Васильевич Крестовский, был её отцом. Следовательно, по отцу, как принято определять национальность детей у христиан , девушка русская и ей полагается иметь паспорт на имя Марии Николаевны Крестовской, который ей обязательно выдадут в СССР.
Вот такой получался кроссворд. Да и добраться до Советского Союза без документов и денег было весьма проблематично. Все надежды на помощь Вадима. Но вначале Русе необходимо вернуться в Германию. Очень необходимо! Любой ценой!
Впрочем, пока надо было попасть на авениду Сан-Мигель в дом сеньора Куэваса, при этом не привлекая к себе внимания посторонних и, прежде всего, полиции. Кто знает, возможно, их продолжают разыскивать по всей Южной Америке в связи с исчезновением «Сессны» и её владельца американского миллиардера Сэма Халла.
Кто такой этот сеньор Куэвас, Руса не знала, надеясь, что один из местных коммерсантов и друзей голландского бизнесмена Ван Хорна и не имеет отношения к разведке.       
Худенькая, лёгкая на ноги девушка, ростом не больше десятилетней московской школьницы, только личико взрослое, серьёзнее. Такая шустрая добежит до авениды Сан-Мигель минут за десять и быстро вернётся обратно. Хорошо бы с Вадимом или хотя бы с сеньором Куэвасом. И хорошо бы побыстрее, пока к ним не прицепились какие-нибудь типы из начинавшихся в сотне метров трущоб. Хорошо, что пока рядом дети, а не взрослые, озлобленные бедностью безработные мужчины, которых немало по всей Латинской Америке.
Опасения подтвердились. Четверо усатых мужчин с заросшими чёрной щетиной давно не бритыми подбородками в накинутых на плечи ветхих пончо и чёрных индейских шляпах на головах, из-под которых торчали давно не мытые чёрные космы, вразвалку приближались к двум незнакомым женщинам. Руса и Мария,  разместившиеся возле полуразрушенной стены какого-то старинного сооружения, привстали, с тревогой наблюдая за приближением «отмороженных» латинос к тому же не трезвых. Детишки, завидевшие приближение мужчин, отличавшихся крутым нравом, отбежали подальше и принялись наблюдать за тем, что произойдёт.
Мария испуганно посмотрела на Русу:
«Что делать?»
– Halt ! – Несколько раз крикнула Руса по-немецки приближавшимся латинос.
Те, очевидно, узнали это немецкое слово, едва ли не самое распространённое со времён Второй мировой войны, и чуть «притормозили», вытаращив чёрные, не сулившие ничего хорошего животные глаза, на высокую светловолосую женщину. Однако замешательство длилось не долго и пьяные или накачанные каким-либо местным наркотическим зельем латинос продолжили наступление на двух женщин в истрёпанных спортивных костюмах – одежде, которую местные женщины не носят. А если они не местные, значит чужие. Тогда бери их и делай с ними что хочешь…
Положение критическое. Мужчины не отличались хорошими физическими данными. Применив приёмы самбо, Руса могла бы справиться с одним, максимум с двумя из них. Одолеть четверых не удастся. Набросятся со всех сторон, как звери, растерзают. Да и сама Руса была далеко не в лучшей форме и несколько минут назад едва стояла на ногах.
Угроза нападения заставила мобилизоваться. Руса передала свою дамскую сумочку трясущейся от страха Марии, прижимавшей к сердцу истрёпанную Библию, словно она могла защитить, и зажала в ладони «Браунинг». Используя пистолет в качестве кастета, им можно ударить, в крайнем случае, придётся стрелять и тогда уже не миновать встречи с полицией…   
   
2.
В середине апреля Ольге позвонил в школу сотрудник Комитета государственной безопасности, представившийся подполковником Астаховым и предложил явиться в пятнадцать часов в комнату номер 412. Адрес знаете?
– Знаю, товарищ подполковник, – разволновалась Ольга, подумав: «Зачем вызывают?»
– Попуск для вас заказан, товарищ Лебедева. Прошу не опаздывать, – напомнил подполковник Астахов и положил трубку.
Встревоженная Ольга хотела посоветоваться с Калюжным, позвонила ему, но дома не застала. Наталья Михайловна ответила, что с утра на службе. Василий тоже был в командировке. На этот раз не на севере, а в Ленинграде. Остановился у Юры, встречался с Генрихом. Был у них серьёзный мужской разговор, но об этом лучше с глазу на глаз.
Ольга позавидовала мужу, оказавшемуся в самом красивом на земле городе, и, вздохнув, отправилась в учебную часть отпрашиваться. Провести последний урок в десятом классе она не успевала. Отпустили. Вызов в такое учреждение – дело не шуточное.
Не знаете, Ольга Владимировна, зачем вызывают? – поинтересовался завуч, чем-то напоминавший Ольге покойного отца. Такой же внимательный и преданный высокой миссии образования педагог.
– Не знаю, Серафим Агафонович, – пожала плечами Ольга. Возможно что-то связанное с войной. Я ведь воевала.
– Знаю, Ольга Владимировна. Вы молодец! – не удержался от похвалы завуч, подумав:
«Ещё молодая и такая красивая женщина, а воевала! Пока в России есть такие люди, никаким врагам нас не одолеть!»
– Так я уйду в половине второго, прежде домой надо зайти.
– Конечно, Ольга Владимировна, идите. Не беспокойтесь. Вместо вас урок литературы проведу я сам.
– Спасибо, Серафим Агафонович, выручили! – поблагодарила завуча Ольга. Вы, как и мой папа, преподаёте русский язык и литературу. С преподаванием языка и литературы папа совмещал должность директора. Школа была небольшой, – пояснила Ольга и улыбнулась пожилому педагогу, посвятившему свою жизнь воспитанию детей.
– Так вы из династии педагогов? – Спросил завуч.
– Да. Вот и Леночка в этом году заканчивает десятый класс и будет поступать в педагогический.
– Очень хорошо, Ольга Владимировна! Передайте дочери, что она выбирает очень хорошую профессию. Педагог в нашей стране одна из почётнейших профессий ! Ступайте, Ольга Владимировна, более вас не задерживаю. 
По пути Ольга заглянула в 10 «Б», где училась Леночка, вызвала её на минутку и, сказав дочери, что её вызывают на беседу в КГБ, попросила забрать после занятий брата.
– Вместе вернётесь домой. Покорми Игоря обедом и проследи, чтобы он сделал домашнее задание, – напомнила Ольга дочери.
– Не беспокойся, мама, Всё сделаю, заберу, накормлю, прослежу, – пообещала матери встревоженная Леночка. – А зачем тебя вызывают? Не из-за Генриха?
– Не знаю, Лена. Возможно, хотят что-то уточнить. Вернусь – расскажу, если конечно  не потребуют соблюдать тайну, – попыталась улыбнуться Ольга и успокоить дочь, а сама и так вся испереживалась: «Зачем вызывают?». 
– Знаешь, мама, сегодня на большой перемене я рассказала Богдану о Генрихе, –  призналась Леночка и смутилась.
– Что же ты ему рассказала, доченька? – Улыбнулась Ольга. Дочь не была посвящена в тайну Русы и семьи Вустров. Ни в коем случае не говорить об этом Леночке, потребовала Ольга от Генриха во время их встречи с глазу на глаз в Ленинграде.   
– О нашей дружбе, мама. Больше ничего.
– Богдан что-нибудь ещё говорил? – спросила Ольга.
– Удивился, что я дружу с немцем, поздравил и пожелал «большой и содержательной дружбы», заметив, что младшего брата тоже зовут Генрихом.
Богдан очень переживает, что мама так долго не возвращается. Они все переживают, а Лада говорит, что мама ей сказала, что может  вернуться в конце осень. Никому больше не говорила, а ей сказала. Богдан чувствует, что мама посвятила Ладу в какие-то свои тайны, но почему только её – самую младшую, не знает. Спрашивает, но Лада молчит.
– Сегодня я обязательно забегу к ним, – спохватилась Ольга, –  так что приду поздно.
– А можно мы с Игорем придём к Соколовым?
– Приходите, часам к шести, – разрешила Ольга. – Только обязательно проследи, чтобы Игорь выполнил все упражнения и помоги ему с задачами. Ладно?
– Ладно, мама! Прослежу и помогу! – пообещала Леночка и вернулась на урок. 

* *
– Здравствуйте, Ольга Владимировна, присаживайтесь, – указал подполковник Астахов, на стул. Ольга вспомнила январский обыск на квартире Соколовых и фамилию подполковника, руководившего обыском. Судя по званию и фамилии, за столом, обитым зелёным сукном, поверх которого лежало толстое стекло, сидел  тот самый офицер, который побывал в доме Соколовых в январе, и осматривал личные вещи, письма и фотографии Русы.
«Слава богу, Руса догадалась передать их мне» – подумала Ольга, встретившись взглядом со строгими серыми глазами чекиста с «чистыми руками, горячим сердцем и холодным головой».
 Коробка из-под конфет, куда Ольга вернула фотографии участников арктической экспедиции и семьи Вустров, лежали в учительской комнате в её столе, запертом на ключ.
«Не дай бог, если  этот подполковник решит учинить обыск в её квартире, а затем и в учительской комнате», – испугалась Ольга, и её душевное состояние отразилось на  лице.   
– Вы чем-то встревожены, Ольга Владимировна? – спросил Астахов.
– Нет, ничего, товарищ полковник, – постаралась взять себя в руки Ольга. – Просто визит в ваше учреждение не слишком приятное мероприятие.
– Напрасно вы так думаете, товарищ Лебедева, – лицо Астахова приняло обиженное выражение. – Сейчас вы узнаете причину вашего приглашения в наше учреждение, и думаю, что будете удовлетворены. Надеюсь, что с вашей помощью восторжествует справедливость.
– Пока вы говорите загадками, товарищ подполковник. Я теряюсь, не знаю, что и думать, – призналась Ольга.
– Хорошо, перейдём к делу, которое мне поручили, – согласился с Лебедевой подполковник Астахов. – Вам известен человек по имени Александр Мяаге, он же Арнольд Балтимор – сотрудник зарубежного информационного агентства «Ассошиэйтед-пресс»?
– Да, известен, – перевела дух Ольга и подумала: «Как же я не догадалась, что вызов в Комитет государственной безопасности может быть связан с военным преступником Алексом Мяаге, служившим в эстонских «Ваффен СС». Ведь и Руса и Калюжный предупреждали, что наши чекисты сделают так, чтобы американский журналист Балтимор, известный по ряду статей и на западе и у нас, получил приглашение посетить СССР в составе представительной делегации зарубежных журналистов и фотокорреспондентов.
– Вспомнили? Вот и прекрасно. Получено подтверждение, что с двенадцатого по двадцать второе мая сего года Арнольд Балимор посетит Советский Союз. Группа журналистов прибудет в Ленинград на самолёте французской авиакомпании «Эйр Франс» вместе с  туристами из ряда европейских стран. Далее пути туристов и журналистов расходятся. Журналисты побывают в Ленинграде, затем в Таллине и Риге, а в конце маршрута в Москве. Мы решили поручить арест бывшего офицера эстонских «Ваффен-СС», воевавших на территории СССР на стороне фашистской Германии нашим эстонским коллегам. Большую часть преступлений, а именно ликвидацию лиц еврейской национальности, свозимых на территорию так называемой «Эстонии под немецким протекторатом» из Польши, Прибалтики, Белоруссии и оккупированных врагом областей РСФСР, Мяаге совершил на эстонской земле .
Уроженкой буржуазной Эстонии являетесь и вы Ольга Владимировна Лебедева, девичья фамилия тоже Лебедева, – заглянул в документ Астахов и перевёл глаза на Ольгу:
– Лебедева и Лебедева. Как такое случилось?
– Лебедев – фамилия моего первого мужа офицера-пограничника. Он погиб в октябре 1944 года при освобождении нашими войсками Литвы. Так случилось, товарищ подполковник, что моя девичья фамилия тоже Лебедева, – ответила Ольга.
– Что ж, бывает, – буркнул Астахов. – Фамилия распространённая. Вот и фамилия вашего второго мужа тоже Лебедев, – скорее отметил, чем задал вопрос подполковник.
– Василий Владимирович родной брат моего первого мужа Игоря Владимировича, –  пояснила Ольга, догадываясь, что Астахову это известно.
– Так вот, Ольга Владимировна. Из записки, составленной генералом Калюжным и майором Соколовой, нам известно, что вы хорошо знали этого Мяаге, который в 1940 году командовал отрядом кайцелитов, размещённых в окрестностях Изборска. Это так?
– Да, мне хорошо известен Алекс Мяаге, – подтвердила Ольга. – Не следует забывать, что эстонские фашисты проводили карательные операции на Псковской земле, и от их рук погибло немало русских людей .
– Само собой, Ольга Владимировна. И эти обвинения будут ему предъявлены. А вас мы просим стать свидетельницей его задержания и опознать задержанного. Одного свидетеля будет маловато, и западные газеты раструбят, что взят под стражу американский гражданин, поэтому мы решили подстраховаться и воспользоваться ещё рядом свидетелей. Главной свидетельницей станем мать Александра Мяаге Мария Антоновна Романова в прошлом Маяге, а в девичестве Домнина. В настоящее время проживает в городе Омске. Вы слышали что-либо о ней?
– Да, но никогда её не видела и не знала, что она живёт в Омске, хотя и слышала, что это её родной город, – Ольга была взволнована этой новостью: «Надо же мать Алекса, которую он мечтал со мной познакомить, представив своей невестой, жива! Проживает в Сибири и носит фамилию Романова!»
Словно угадав её мысли, Астахов пояснил:
– Мать Маяаге – русская. Из семьи крупного хлеботорговца, убитого анархистами в Петрограде в конце 1917 года. После вхождения Эстонии в состав СССР, осенью 1940 года она перебралась в Омск, где у неё сохранились родственники. После войны вышла замуж и носит фамилию Романова. Имеет дочь от этого брака.
«Вот как!» – в мыслях удивилась Ольга: «У тебя, Алекс, оказывается есть русская сестра. Девочка. Ей лет десять!»
– Для полного комплекта свидетелей не хватает ещё одного человека. Вы можете назвать такого? – Спросил Астахов.
– В Изборске Мяаге помнят многие. Например, моя двоюродная сестра Арина Алексеевна Бутурлина.
– Так, ещё кто?
– Разве этого мало? – удивилась Ольга.
– А почему вы не вспомнили о некоем Вальтере Ланге? В записке Калюжного он упомянут как близкий друг Мяаге. Они вместе воевали против нас. Ланге был арестован уже после войны. Пытался укрыться от правосудия на хуторе, расположенном на острове Хиума . Завёл семью, имеет двух детей. Но он понёс заслуженное наказание. Был осуждён на десять лет и освобождён на полтора года раньше по состоянию здоровья и «за образцовое поведение». Добренькие мы, русские люди. Вместо того, чтобы раздавить гада, выпускаем его из заключения досрочно.
– Извините, товарищ подполковник, о нём я не подумала, – Ольга и в самом деле не вспомнила о Ланге. Шутка ли предстояла встреча с Мяаге, и прежде чем его уведут, она сможет посмотреть Алексу в глаза и назвать настоящее имя американского журналиста Арнольда Балтимора. Её охватило сильное волнение. Одновременно увидеть Маяге, его мать, которая тоже узнает сына, увидеть Ланге после мимолётной встречи в Пицунде...
В сознании возникали виды старого Изборска, знакомые лица соседей, многих из них уже нет на этом свете, отец, дядя Леша, тётя Надя, голуби, которых она запускала в небо над  деревней Никольево, встречи на границе под родным калиновым кустом с лейтенантом-пограничником Игорем Лебедевым…
На глазах Ольги навернулись слёзы. – Значит он жив? – голос её дрожал.
– Жив бывший капитан эстонских «Фаффен-СС» и даже здоров. Настолько здоров, что трудится в колхозе строителем. Обучили его мастерству в исправительно-трудовом лагере. 
– Ну что ж, – согласилась Ольга, пытаясь справиться с собой. – Ланге легко опознает Мяге, как бы тот не изменился за прошедшие четырнадцать лет. Постойте, как вы сказали, Хиума? – вспомнила она.
– Да Хиума. Там проживает Вальтер Ланге, – подтвердил Астахов. – Чем вас заинтересовал этот эстонский остров? Бывали на нём?
– Нет, к сожалению не бывала. Слышала, что там очень красиво. На Хиуме служит начальником погранзаставы капитан Ерохин, мой старый фронтовой друг. Изредка пишет. Приглашал в гости, море там очень красивое, но выбраться пока не удалось, – ответила Ольга.
– Хоть это и не относится к нашему делу, при случае пожелайте ему здоровья и успешной службы от старого пограничника. Я ведь, Ольга Владимировна, тоже начинал службу на границе с Финляндией, ещё до войны, – улыбнулся Астахов. – А вашу родственницу Арину Бутурлину, надо же какое имя, как у няни Пушкина ! –  заметил Астахов. – Мы вызовем, когда потребуется. Лишний свидетель не помещает.
– Псковская земля – родина предков Пушкина, а Изборск на Псковщине, – улыбнулась сквозь слёзы Ольга.
– Что-то вы, Ольга Владимировна, то в слёзы, то улыбаетесь? – поинтересовался чекист.
– Простите, товарищ подполковник, за сентиментальность. Многое вспомнилось…
– Бывает, – согласился Астахов. – Вас, Ольга Владимировна, попрошу после десятого мая не покидать Москву. Мы вам сообщим, когда необходимо отбыть в Таллин. Билеты на поезд, командировочные и место в гостинице вам будут обеспечены, – не заметил её комментария подполковник.
– Товарищ подполковник, сколько дней может продлиться эта командировка? – поинтересовалась Ольга.
– Недолго. Один – два дня, не считая дороги.
– Скажите, можно со мной в Таллин поедет муж и младший сын? Мужу хочется посмотреть, как изменился город, а сын его ещё не видел.
– Как частные лица? – задумался подполковник. – Могут, но за собственный счёт.

3.
Только в автомобиле Руса перевела дух и убрала в сумочку «Браунинг», которым к счастью не воспользовалась.
– Ты появился вовремя, Ван Хорн, я уже думала, что придётся стрелять в этих мерзавцев, потерявших человеческий облик. Я правильно назвала твоё имя? – спохватилась Руса, говорившая с Вадимом по-немецки. За рулём «Форда» сидел жгучий брюнет, который ещё не представился, но Руса догадывалась, что это и есть сеньор Куэвас, владелец виллы на авениде Сен-Магель.
– Правильно. Поговорим по-немецки, – одобрил выбор языка Вадим. Кувас помимо испанского владел английским, и его не следовало посвящать во многие детали, в том числе в истинную миссию Вадима, который работал в Южной Америке под именем голландского коммерсанта Ван Хорна. 
Понимая, чем озабочена Руса, а Вадим пока не знал ни её фамилии, ни её звания, ни целей её работы в Западной Германии, откуда по её же словам, Руса была вывезена в Южную Америку после похищения, он поспешил её успокоить.
– О тебе ещё не сообщал, но завтра пятнадцатое апреля – середина месяца…
– Спасибо, мистер Ван Хорн. Надеюсь, сеньор за рулём автомобиля не в курсе наших с вами занятий?
– Нет, не в курсе. Разреши представить тебя сеньору Эрнандо Куэвасу – моему боливийскому другу и компаньону. А как тебя ему представить? – Спохватился Ван Хорн.
– Думаю, что моё имя для него не столь важно, а потому представь меня как Эльзу Щнее Под этим именем я была направлена в Германию в 1944 году. Тогда мы с тобой прыгали с парашютами.
– Вот и познакомился с очаровательным унтерштурмфюрером тринадцатью годами позже. С тех пор ты, сестрёнка, подросла и похорошела! Выглядишь просто замечательно, несмотря на потрёпанный спортивный костюм и голодные глаза. – Пошутил Вадим. – Потерпи немного, скоро тебя и твою спутницу накормят до отвала. Потом помоешься, переоденешься и будешь в полном порядке и в безопасности. Значит ты немка?– уточнил голландский бизнесмен Ван Хорн.
– Немка, – подтвердила Руса. – Ты тоже видный и элегантный мужчина. Хорошо танцуешь, – припомнила она бал, данный три месяца назад сумасбродным миллиардером, в честь её героини царицы Нефертити.
– Немка – это хорошо, – улыбнулся Вадим, тронутый комплиментом в свой адрес. –  Немцев в Ла-Пасе уважают. Здесь их довольно много. На плато здоровый и прохладный климат, не что в Чако или, не дай бог там оказаться, в сельве.
– Мы там побывали, – скромно призналась Руса.
– В Чако?
– И в сельве тоже.
«По-видимому, прогулка до Ла-Паса была не из лёгких», – мысленно оценил состояние костюма, обуви и изголодавшееся, тем не менее, красивое лицо Русы, голландский коммерсант Ван Хорн. 
– Не опасаешься, что тебя могут узнать старые знакомые, вынужденные перебраться из Германии в Южную Америку, в Боливию, Ла-Пас?
– Мы не будем выходить в местный свет, – ответила Руса. – Мне необходимо как можно быстрее покинуть Южную Америку и попасть в Германию, в Гамбург. Это очень важно! Придумай, герр Ван Хорн, что-нибудь!
– Понимаю и не требую объяснений. Постараюсь придумать, как тебя легализовать и вывезти в Европу, – согласился он, и шепнул Русе на ушко: – Дней десять назад в местных газетах появилась информация о пропаже американца Сэма Халла. Его прогулочный самолёт Сессна-182 пропал первого апреля и не найден по сей день. Твоя работа, сестрёнка?
– Можешь не спрашивать, концы надёжно упрятаны в воду, – шепнула в ответ Руса. – Спасибо за «Браунинг». Могу вернуть, – Руса кивнула на дамскую сумочку, которую не выпускала из рук.
– Рад, что помог. Пока можешь оставить у себя. Вдруг пригодится. А эта юная особа, кто она такая? – покосился на Марию Ван Хорн.
– Машенька, моя дальняя родственница, – ответила Руса.
Услышав своё имя в варианте, который придумала госпожа, Мария, утвердительно закивала головой:
– Si, senor, si!
– Родственница? Машенька? – Удивился Ван Хорн. – Ну и ну! Где же ты её отыскала, сестрёнка, то бишь фрау Шнее?
– В Чако, герр Ван Хорн.
– А что, очень даже может быть, – внимательно посмотрев на Марию, заключил Ван Хорн. – Хорошенькая сеньорита, метиска. Из местных индейцев, гуарани самые красивые и дают великолепное потомство от европейцев. Что же с ней делать, сестрёнка?
– Отправить в нашу страну. Здесь она пропадёт.
– Нелёгкая задача, – вздохнул голландский коммерсант Ван Хорн, на имя которого была зарегистрирована вполне реальная вилла на сказочном острове Кюрасао, которым и поныне владеет Голландия – бывшая повелительница морей.
Ван Хорн уже прикидывал в уме, как вывезти Русу, назвавшуюся немецкой фамилией Шнее на Кюрасао, откуда было легче вернуться в Европу, поскольку с острова осуществлялись регулярные авиарейсы в Нидерланды .
Однако, прежде всего, следовало заручиться надёжными документами на сестрёнку, как продолжал про себя называть коллегу-разведчицу Василий Иванович Павлышев, работавший в Европе и Южной Америки под именем голландского коммерсанта и старого холостяка Ван Хорна.
«А тут ещё и родственница, найденная в Парагвае» – задумался Василий Иванович: «Воистину, мир тесен!».
– Мистер Ван Хорн, знакомьте же, наконец, нас с сеньором Куэвасом, иначе он свернёт себе шею. Всё оборачивается и смотрит на меня. Наверное, понравилась. Хорошо, что автомобилей в городе немного, иначе не миновать столкновения, – порекомендовала Руса.
– Ехать осталось не более минуты. Дома познакомитесь. А автомобилей на здешних улицах действительно пока немного. Основная масса горожан, до половины из которых, а то и больше составляют аймара, крайне бедна. Потомки одного из основных народов великой Империи Инков, ныне пребывают в крайней нищете, которую вам с Марией довелось увидеть собственными глазами, хоть и издали. А отсюда и высокая преступность. Те типы, которые вас заприметили, могли сделать с вами что угодно.
– Могли, – согласилась с Ван Хорном Руса. – Хорошо, что ты и сеньор Куэвас вовремя подъехали, в противном случае мне пришлось бы стрелять.

* *
Вилла сеньора Эрнандо Куэваса, который полагал себя стопроцентным креолом, подчёркивая, что в нём нет ни капельки индейской крови, представляла собой добротный особняк, выстроенный в середине прошлого века на окраине Ла-Паса, бывшего в те времена совсем небольшим городом. Теперь полумиллионный город, разместившийся среди гор в заполненном осадочными породами огромном кратере древнего, потухшего миллионы лет назад вулкана, разросся настолько, что авениду Сан-Мигель можно было отнести к городскому центру.
Сеньор Куэвас занимался строительным бизнесом, а так же имел небольшую долю в деле голландского предпринимателя Ван Хорна, поставлявшего в Южную Америку медицинское оборудование и закупавшего в небольших объёмах качественное продовольствие для импорта в Европу.
Куэвас проживал с семьёй: мать, жена и четверо несовершеннолетних детей. Обслуживала хозяев семья из трёх человек: муж с женой и взрослая незамужняя дочь. Все трое жили под одной крышей с хозяевами.
Ван Хорн часто бывал в Ла-Пасе и всегда останавливался в доме Куэваса, где для друга семьи были выделены апартаменты из двух комнат, в которых он жил и хранил свои вещи.
То, как представил Ван Хорн Русу и Марию сеньору Куэвасу и его семье, стало большой неожиданностью для всех:
– Знакомьтесь, сеньоры, – взяв Русу за руку и изрядно волнуясь, как, впрочем, и полагалось в таких случаях, он объявил: – Имя этой женщины Эльза Шнее. Она моя старая знакомая. Нас связывает многолетняя дружба и… – Ван Хорн сделал небольшую паузу, призывая всех к особому вниманию, – я думаю, сеньоры, что пора объявить. Мы решили пожениться, а после несчастий, которые выпали на голову Эльзы, я думаю сделать это немедля! – Торжественно объявил голландский бизнесмен Ван Хорн, и, выдержав следующую паузу, представил хозяевам Марию:
А эту сеньориту зовут Мария. Она дальняя родственница сеньоры Эльзы и её подруга.   
– Вот как? – шепнула Руса Ван Хорну по-немецки, – Что это значит, братец?
– Ты же сама, сестрёнка, просила что-нибудь придумать. Так мне будет легче вывезти вас отсюда, – улыбнулся Ван Хорн и поцеловал Русу в щёчку, вдохнув запах дыма от костра, которым пропитались её волосы и истрёпанный спортивный костюм.
С минуту Сеньор Эрнандо, сеньора Долорес и их дети молчали, переваривая сообщение сделанное Ван Хорном, а потом посыпались поздравления.
– Спасибо, сеньор Эрнандо, спасибо сеньора Долорес! Продолжим наши поздравления вечером, а сейчас прошу накормить сеньору Эльзу и сеньориту Марию. Они с дороги, в пути натерпелись всякого и очень голодны! – взмолился Ван Хорн.

* *
Закончился этот долгий апрельский день далеко заполночь в апартаментах Ван Хорна, куда хозяева определили ночевать сеньору Эльзу. Прощаясь до утра, Ван Хорн ещё раз предупредил супругов Куэвас, что о приезде Эльзы и Марии не стоит никому рассказывать, а завтра он пригласит священника на виллу и тот свершит обряд бракосочетания.
– Ну почему же не в церкви? Сеньора Эльза так красива, и вы, сеньор, под стать ей. Оба, хоть и не молоды – прекрасная пара! Посмотреть на вас соберётся полгорода! Такой праздник! – задала Ван Хорну сугубо женский вопрос несколько огорчённая сеньора Долорес.
– Этого нам не нужно. Сеньора Эльза ещё не оправилась от потрясений, которые свалились на её несчастную головушку. В Парагвае, откуда женщины пришли, они едва не погибли от рук маньяка, который возомнил о себе, чёрт знает что, склоняя сеньору Эльзу к сожительству и повсюду её преследуя. Есть опасения, что он сам или его люди появятся в Ла-Пасе.
– Какой ужас! – едва не ударилась в слёзы впечатлительная сеньора Долорес. – Что же делать?
– Надо сообщить в полицию, – предложил Куэвас.
– Ни в коем случае, Эрнандо! Это не поможет, а потом  вы же знаете, насколько коррумпирована полиция, а парагвайский маньяк очень богат и владеет огромными земельными массивами в Чако, где имеется нефть, газ и прочие полезные ископаемые. Боюсь, что полицейские сдадут сеньору Эльзу, да и нам не поздоровится.
– Да, об этом я не подумал, – почесал висок Куэвас, но кто же этот преследователь сеньоры Эльзы? – спросил он. – Возможно, я его знаю?
– Сам… – загадочно ответил Ван Хорн, подчеркнув краткостью ответа, что дальше раскрывать персону, преследующую сеньору Эльзу, несомненно, жительницу одной из немецких колоний, разместившихся в окрестностях Асунсьона, и очень красивую женщину, не стоит.
В подтверждении его слов Руса печально кивнула головой, и обе женщины с состраданием посмотрели друг на друга.
Больше вопросов сеньор Куэвас не задавал. Что он подумал, услышав слово «сам», выяснить так и не удалось. Возможно, что он вспомнил о самом президенте Парагвая, а возможно… 
– Венчание дома успокоит её, – тактично извинился Ван Хорн перед сеньорой Долорес. – Затем я быстро оформлю документы, и мы отправимся на Кюрасао в свадебное путешествие. Мы давно любим друг друга, но сеньора Эльза ещё не бывала на моей вилле. Там она, наконец, успокоиться.
– И мы не бывали на вашей вилле, – заметила сеньора Долорес.
– Отлично! Приедете через месяц. На Кюрасао всегда хорошая погода. До Барранкильи  можно добраться самолётом, а оттуда морем. Замечательное путешествие. Приглашаю всю вашу семью! – Светился от счастья «жених».
– Да, Парагвай нехорошая страна. Там очень высокая преступность и засилье этих проклятых янки, – согласился с Ван Хорном сеньор Куэвас, очевидно вспомнив о войне за Чако между Боливией и Парагваем, которая закончилась двадцать лет назад, победой парагвайцев . – Однако я смогу оставить работу только в июне, – взвесил свои возможности сеньор Куэвас. – В июне на Кюрасао хорошая погода?
– Очень хорошая, сеньор Куэвас, но позвольте обратиться к сеньоре Долорес.
– Пожалуйста, сеньор Ван Хорн, могли бы и не спрашивать…
– Сеньора, у вас не найдётся краска для волос?
– Краска для волос? – Удивилась Долорес. – Нет, мне она пока не требуется. А вам зачем?
– Видите ли, сеньора, у Эльзы очень приметный цвет волос. В Европе блондинки не редкость, но мы в Боливии. Цвет волос сеньоры Эльзы, вызывает повышенный интерес. Ей хорошо бы стать на время тёмной шатенкой. Как вы думаете?
– Для брюнетки у неё слишком светлая кожа и голубые глаза, а вот для шатенки – самый раз, – озаботилась хозяйка проблемами очень красивой сеньоры Эльзы, натерпевшейся стольких бед и потрясений.
– Сегодня уже поздно и магазины закрыты, но завтра утром я сама выберу и куплю сеньоре Эльзе подходящую краску, тёмные очки, и помогу выбрать новую причёску, – пообещала хозяйка.
 
* *
– Ну что ж, спектакль был разыгран блестяще! – Похвалила Руса Ван Хорна, когда они остались вдвоём, а хозяева пожелали им доброй ночи и «сладкой любви». – Скажи, Вадим, этот экспромт со свадьбой и в самом деле необходим?
– А как иначе тебя вывезти отсюда? – ответил ей вопросом Ван Хорн. – В этой стране, как и повсюду в Латинской Америке, да и не только, всё покупается и продаётся. На наше с тобой счастье или несчастье коррупция правит странами, она везде и всюду, а здесь в особенности. В СССР она тоже есть, но, к счастью, пака мизерная, и её не видно. А здесь за деньги покупается пост президента, и за деньги же свергают любого главу государства, будь он всенародно выбранным президентом или генералом, захватившим власть в результате военного переворота.
Церковь тоже коррумпирована от кардиналов до рядовых священников. Лучший способ легализовать тебя, это фиктивный брак. За хорошие наличные нам выдадут документы о бракосочетании, не удосужившись взглянуть на твои документы, которых у тебя нет. На основании свидетельства о браке и конверта с долларами тебе выдадут боливийский паспорт на мою фамилию, проставят в нем все необходимые печати, и мы летим в Барранкилью, а оттуда на Кюрасао. Лучше морем. Недалеко и приятная морская прогулка, которую можно зачесть в качестве «свадебного путешествия».
Весной море спокойное и нет ураганов. Не беспокойся, вилла в Виллемстаде  натуральная и записана на моё имя. Оттуда я сообщу о тебе в Москву, и нас встретят в Амстердаме. Недели через две ты будешь дома, а я буду вспоминать, что побывал мужем «Елены Прекрасной», – пошутил Ван Хорн.
«Надо же, история повторяется…» – Вздохнув, подумала Руса.
– Нет, Вадим, так не пойдёт! – остановила его она. – Точно таким же способом в декабре 1936 года Генрих Браухич вывозил из итальянской Эритреи юную девушку, которую представил во время бракосочетания в католическом храме дочерью погибшего итальянского офицера. Той девушкой была я, –  призналась Руса. – Теперь ситуация изменилась. Прежде чем вернутся в Москву, мне необходимо побывать в Германии и завершить начатое дело!
– Но ведь ты раскрыта. Тебя опять схватят?
– Не в Европе, а здесь мне грозит большая опасность. Вспомни бал на той чёртовой асьенде в Чако, где недобитые фашисты занимаются разработками биологического оружия. Впрочем, тебе об этом лучше известно. Так, что меня видели многие люди в компании Сэма Халла, в том числе и ты.
Поиски миллиардера продолжатся. Ему они не помогут, это чудовище в человеческом облике сожрали пираньи. А вот то, что осталось от «Сессны» могут найти, соберут кости телохранители и пилота и тогда выяснится, что ни меня, ни Марии, ни самого Сэма Халла там нет. Поиски возобновятся с новыми силами.
– Да уж, возобновятся, – согласился с Русой Ван Хорн. – Только пройдёт немного времени и от его владений ничего не останется. Индейцы, получившие свободу, разбегутся. Немецкие учёные – объект моих интересов переберутся в другие места, и мне придётся всё начинать с начала. Разыскивать их посёлки, внедряться, заводить новые связи и знакомства.
– А что если их всех уничтожить на месте? Заслужили, – предложила Руса.
– Не шути так, сестрёнка! Что же прикажешь, проводить в Чако войсковую операцию с привлечением батальона Советской армии? – развёл руками Ван Хорн. – Увы, это не возможно, а повстанцев, способных это сделать, поблизости не наблюдается. К сожалению, Парагвай это пока не Куба, где уже в этом году повстанческая армия Фиделя Кастро возьмёт Гавану .
– Извини, что нарушила твои планы, уничтожив этого мерзавца Сэма Халла. У меня просто не было другого выбора, – вздохнула Руса. –  А почему же немцы бросят свой уютный посёлок и разбредутся по другим приготовленным для них местечкам, которых в Южной Америке, похоже, не мало?
– Финансировать дорогостоящую и убыточную асьенду чудаковатого миллиардера никто не будет. Остановятся мощные насосы, которые питают искусственные речки, высохнут озера, погибнут деревья, а брошенные строения растащат по частям местные индейцы на строительство своих халуп. Лет через пять от былого благолепия не останется и следа, – подытожил Ван Хорн.
– Но есть ещё пирамиды? Они-то останутся? – попыталась хоть что-то спасти Руса.
– Не уверен, – возразил Ван Хорн. – Не египетские те пирамиды, маловаты. Индейцы и их разберут на строительный материал.
Но пока асьенда Сэма Халла полна его людей, оставаться здесь для меня опасно, – напомнила Руса. – Меня легко могут опознать. На Кюрасао ты не один и я попаду в поле зрения коллег, а мне пока этого допустить нельзя. Давай, Вадим, обойдёмся без морской прогулки на красивый остров и сообщений в Москву, а «свадебное путешествие» совершим в Европу. 
Мне необходимо попасть в Германию, хотя бы на несколько дней, а потом можешь сообщить обо мне в Москву, доложить всё как есть, как встретил меня в Чако, потом в Боливии после бегства из владений Сэма Халла. Расскажешь, как с помощью фиктивного брака помог добраться до Европы! Словом расскажешь всё, но только без тех дней, которые мне понадобятся в Германии! Вот, Вадим, мои условия! Соглашайся, если хочешь помочь! – С жаром просила Руса, а он чувствовал, как она дрожит, вся на нервах.
– Успокойся сестрёнка, не рви себе нервы. – Вадим взял её за руку. – Успокойся, –  попытался улыбнуться он. –  Трудно отказать женщине, да ещё такой красивой. Только и ты мне помоги. – Вадим внимательно посмотрел на Русу и решительно потребовал:          
– Рассказывай, сестрёнка, чего ты такого натворила! Рассказывай всё по порядку, и ничего не пропуская. Но, прежде всего, давай-ка, наконец, познакомимся! Меня зовут Василий Иванович – полный тёзка комдива Чапаева .
Скрывать от тебя круг моих интересов бессмысленно. Ты сама всё видела и знаешь, чем здесь занимаются бывшие эсэсовцы от науки. Не скрою, очень квалифицированные специалисты в биологии, вирусологии, генетики и прочих науках, о которых пока не известно широкой общественности. Задача этих исследований – разработка принципиально новых, биологических видов оружия, в том числе этнических. Знаешь, что это такое?
– Догадываюсь, – ответила Руса. – Очевидно это особые вирусы, которые убивают людей определённой расы и этноса.
– Именно так. Тем чёрным, силам, которые рвутся к мировому господству необходимо тотально устранение неугодных им народов и рас, чего практически невозможно добиться иными видами оружия, в том числе и ядерным. Немцы только приступили к подобным исследованиям и теперь работают здесь, где их трудно достать, на другие страны, готовые совершить преступления гораздо масштабнее тех, что осуществили Германия и Япония. Представь себе вирус гриппа или, например, пневмонии, которые убивают избирательно солдат, а то и весь народ и только определённой расы .
– Ужасно! – Поёжилась Руса.
– То-то и оно. Интерес к таким работам, к которым ближе всего подошли специалисты, выращенные в недрах СС, очень велик. Вокруг секретных центров, сосредоточенных в основном в Южной Америке, вертятся агенты спецслужб ведущих стран. К нашим традиционным противникам разведкам США, Британии и Франции добавился новый и очень сильный игрок – «Моссад» . С одной стороны агенты израильской  разведки отслеживают и уничтожают бывших нацистов, замешанных в уничтожении евреев в годы войны , с другой стороны интересуются разработками в области биологического оружия. Вот таково поле битвы, рядовым солдатом которой является твой старый товарищ полковник Василий Иванович Павлышев, – полностью представился человек, которого Руса знала как Вадима или Ван Хорна.      
– На Лубянке практически не бываю, тебя не встречал. Слышал о некой «Елене Прекрасной». Так сослуживцы прозвали свою коллегу. Как увидел, сразу понял, что вместе с тобой «Елена Прекрасная» прыгал с парашютом в начале декабря сорок четвёртого в логово врага. Женат, имею двух сыновей. Иногда живу в Москве. Вот, пожалуй, и всё. Теперь твоя очередь, сестрёнка. Рассказывай.
– Руса посмотрела в глаза полковнику Павлышеву и коротко представилась:
– Елена Васильевна Соколова. Майор. Имею троих детей. Вдова, – тяжело вздохнув, призналась она.
– Прости за бестактность и прими соболезнования, – извинился Павлышев, чувствуя, что со своим семейным положением он переборщил, заставив и её открыть излишние подробности. Хватило бы и имён.
– Спасибо, Василий, гибель мужа я уже пережила, – грустно улыбнулась Руса. – Прошло восемь месяцев, как не стало Ярослава.
– Я не был дома больше года, – признался Павлышев. –  Соскучился по своим. Ничего не поделаешь, служба у нас такая... –  А леди Руса, что это за имя?
– Моё девичье, – пошутила Руса, имевшая право на такую шутку, поскольку не имела родовой фамилии. Была Браухич, стала Соколовой.
– Так как же мне звать тебя? – попытался уточнить Павлышев.
– Выбирай сам. Здесь я Эльза и скоро стану миссис или фрау Хорн. Там Елена Васильевна, а для самых близких, я Руса. Так-то Вадим, Василий Иванович и Филипп Ван Хорн! – Сделав ударение на фамилии голландского коммерсанта, подчеркнула она.
– Можешь рассказать, чем занималась в Западной Германии? – Спросил Василий Иванович.
– Тебе, товарищ Павлышев, расскажу. Ты должен мне помочь. Одной мне не справиться. Если откажешься – не обижусь, встану и уйду. Если предашь – умру! – То как это было сказано, заставило полковника Павлышева посмотреть на Русу по-другому. Он понял, что она так и сделает.
– Никуда ты не уйдёшь, сестрёнка, – Василий Иванович взял Русу за руку и посмотрел в её чистые небесно-голубые глаза. – Рассказывай!
– Расскажу, но прежде введи меня в курс мировых событий. Я ведь три с половиной месяца провела в полной изоляции!
– Понимаю тебя, Руса. В мире много чего произошло, всего сразу и не вспомнишь. Ну что ж, попробую.
Начну с Южной Америки, где мы с тобой сейчас находимся. В начале января в Каракасе вспыхнуло восстание против диктатуры американского ставленника генерала Хименеса. Диктатор был свергнут, бежал в США. Но есть информация, что будет выдан новым венесуэльским властям, которые, похоже, сохранят вассальную зависимость от США .
– А что у нас? – спросила Руса.
– Приятная новость. Постановлением Совмина СССР создан Новосибирский государственный университет, при котором будет создан Новосибирский научный городок. В Сибири появится крупный научный центр.
– Приятная новость! – улыбнулась Руса. – Что ещё?
– В последний день января американцы запустили свой искусственный спутник Земли .
– Догоняют, – заметила Руса, – но мы были первыми!
– Ещё одна приятная новость, – продолжил Ван Хорн. –  В первый день февраля Египет и Сирия образовали совместное государство: Объединённую Арабскую Республику .
– Дело хорошее, – согласилась Руса. – Теперь египтянам и сирийцам будет легче противостоять давлению США, Англии, Франции и Израиля. Только не верится, что это объединение просуществует долго. Что ещё интересного происходило у нас?
– В середине марта в Москве проходил первый Международный конкурс пианистов и скрипачей имени Чайковского. Первое место среди скрипачей завоевал наш Валерий Климов, а среди пианистов американец Ван Клиберн.
– Жаль, что не Ван Хорн, – пошутила Руса. – Что ещё произошло в мире за время моего «египетского плена»?
– В последний день марта Советский Союз объявил об одностороннем прекращении испытаний ядерного оружия и призвал США и Великобританию последовать его примеру.
– Что же ты сразу не сказал мне об этом!? – Не выдержала Руса: – Неужели это событие результат изучения документов, переданных Воронцовым!
– Ну вот, сестрёнка, теперь я вижу, что ты готова рассказать мне всё! И зачем тебе нужно в Германию, и кто такой этот Воронцов? – посмотрев Соколовой в глаза, потребовал Павлышев. – Рассказывай!

4.
Ольга встретила Земанов на вокзале. Немолодые, приятные люди. По лицам видно – счастливые. В руках тёплые пальто, в которых вылетали из Индига, у ног Карла дорожный чемодан. 
Татьяна Никифоровна была лишь на несколько лет старше Ольги, а потому женщины стали называть друг друга по имени и после нескольких фраз перешли «на ты». Карл был значительно старше и обращался к Ольге по имени и отчеству. Сам представился Карлом Вальдемаровичем.
Карл Вальдемарович был человеком невысокого роста, заметно ниже Ольги, а Татьяна была такой миниатюрной женщиной, что могла показаться подростком.
«Ненка и немец нашили друг друга. Вот как распорядилась судьба!» – Подумала Ольга. Накануне приезда кое-что о них припомнил и рассказал муж. Татьяна его лечила два года назад, делала уколы, а с Карлом он познакомился прошлым летом, будучи в командировке на Новой Земле. Похоже, что именно в тот день Татьяна и Карл встретились, и бывший военнопленный решил ехать с ней в Индигу на постоянное место жительство.
Назвал им Василий семью Пинегиных, которая жила в Индиге, а через них списались, вот и приехали Земаны посмотреть Москву, а Лебедевы пригласили их остановиться у себя.
В письме Купава сообщила Ольге, что Татьяна Никифоровна в положении. Словом, ждут Земаны первенца. Оба немолодые, переживают.
Ольга наняла такси и, уложив чемодан в багажник, Карл и Татьяна с пальто на руках разместились на задних сидениях, любуясь через окошки «Победы» предпраздничной Москвой.
– Холодно в Индиге? – спросила Ольга.
– Когда улетали, было минус пятнадцать,  – ответила Татьяна Никифоровна, прижимая к себе пальто. Север, однако...
– В Москве сегодня днём было двадцать три градусов тепла. Завтра обещают двадцать четыре. Весна в этом году дружная! Вот и деревья распускаются, указала Ольга глазами на покрытые зеленоватой дымкой липы, клёны и тополя по берегам Яузы, которую пресекала по мосту «Победа», катившая по улице Чкалова . Начинался подъём на Таганскую площадь, и водитель снизил скорость.   
– Ольга Владимировна, сколько мы вам должны за такси? – тихо спросил у Лебедевой Карл.
– Нисколько, Карл Вальдемарович, – ответила Ольга. – Нам и ехать всего ничего. Вы гости. Отдохнёте с дороги, поужинаете и отправляйтесь на вечернюю прогулку по Москве. Молодцы что приехали! Погода стоит отличная. Конец апреля в Москве бывает тёплым и солнечным. В метро бывать приходилось?
– Пока, не приходилось, видела станции Московского метрополитена в киножурналах, красивые, – ответила Татьяна Никифоровна, не бывавшая дальше Архангельска и Мурманска.
– Пользовался подземкой в Берлине, ещё до войны, – признался Земан. – Говорят, что московское метро самое красивое в мире. Это правда?
– Да, это так. Сегодня увидите собственными глазами. Для начала рекомендую совершить экскурсию по вечерней Москве. Завтра праздник. Состоится первомайский парад и праздничная демонстрация трудящихся. Сегодня на Красную площадь вы не попадёте, она закрыта на оформление, поэтому прогуляйтесь по Охотному Ряду и улице Горького.
Вашими экскурсоводами станут наши дети – Лена и Игорь. А завтра отправимся все вместе на первомайскую демонстрацию. Увидите Красную площадь во всей красе, а с трибуны мавзолея Владимира Ильича Ленина и Иосифа Виссарионовича Сталина нас будут приветствовать руководители страны! Но это после военного парада , который мы посмотрим вечером по телевидению, а затем выйдем на Таганскую площадь и полюбуемся праздничным салютом, – перечислила Ольга главные пункты праздничных мероприятий, которые состоятся завтра, и гости Москвы не могли их пропустить.
– Приехали, – объявила Ольга, указав водителю, как удобнее заехать во двор и протянула ему пять рублей, отказавшись от сдачи.  – Берите, Карл Вальдемарович, чемодан и следуйте за нами! – распорядилась она и, взяв под руку Татьяну, вошла с ней в подъезд.

* *
– К девяти вечера Земаны, переполненные впечатлениями, вернулись после трёхчасовой экскурсии по центру Москвы. Леночка и Игорь показали гостям главные достопримечательности столицы, попутно продолжая знакомиться с городом, в котором прожили всего полгода.   
Гостей встречал глава семьи, вернувшийся со службы полтора часа назад.
– Здравствуйте, Татьяна Никифоровна! Здравствуйте, Карл Вальдемарович! – Рад вас видеть! – пожал Лебедев руку Земана. – Как Москва? Произвела впечатление?
– Большой, красивый город! – ответил Карл. – Осмотрели несколько станций вашего замечательного метрополитена. Очень красивые станции. До войны такого метро в Берлине не было, не знаю как сейчас…
– Ничего, придёт время, съездим в Берлин, посмотрим, – пообещал Лебедев, вспомнив о Генрихе, с которым подружилась Леночка. – А пока мойте руки и к столу пить чай с яблочным пирогом. Ольга постаралась! Отметим нашу встречу. Мы с вами, товарищ Земан, встречались прошлым летом в посёлке Лагерное. Не забыли?
– Что вы, товарищ капитан 1-го ранга, конечно не забыл. Я ведь тоже был моряком, –  ответил Земан, переминаясь от волнения с ноги на ногу.
– Бывших моряков не бывает. Моряк – это навсегда! – подчеркнул Лебедев. – Вы вот поселились на берегу Северного Ледовитого океана, а это значит, что не отпускает вас море.
– Не отпускает, – согласился Земан. – Не отпускает Арктика. Я ведь с ней породнился. Дважды побывал – в тридцать девятом и сорок втором году.
– Помню, это когда вы ходили в рейд на линкоре «Адмирал Шеер»?
– Да, на нём.
– Я тогда служил на Балтике в осаждённом Ленинграде. Тяжёлое было время, но город выстоял! Ленинграду присвоено звание город-герой .
– По праву, – согласился с Лебедевым Земан. Не прерывая содержательного разговора с воспоминаниями, они переместились следом за Татьяной Никифоровной из прихожей на кухню, где Ольга  собирали на стол к чаю. Пока Земаны гуляли по Москве, Ольга испекла в духовке большой пирог с яблоками. Тесто подошло хорошо, и пирог получился удачным. Всем хватит.
– Я ведь, Василий Владимирович, был в сентябре сорок первого года на Балтике. Отряд кораблей Кригсмарине во главе с линкорами «Тирпиц» и «Адмирал Шеер» находился в районе Аландских островов. Мы ждали падения Петербурга, который в Первую мировую войну вы переименовали в Петроград, а затем в Ленинград.
Гросс-адмирал Редер , отдал приказ принять капитуляцию вашего Балтийского флота, который после занятия Ленинграда и Кронштадта дивизиями Вермахта потеряет свои последние базы.
Однако город выстоял, а ваша дальнобойная артиллерия, установленная на базах Ханко и Осмуссар  не позволила нашему отряду войти в финский залив. Тогда вы одержали победу. Ваши линкоры «Марат» и «Октябрьская Революция», крейсер «Киров» и другие корабли встали как в старину в одну линию между островом Котлин  и материком и били из крупнокалиберных орудий по нашим сухопутным войскам. Сентябрьский штурм был отбит, Ленинград выстоял и наш отряд ушёл из Остзее  в Вильгельмсхафен . Вот как это было, – закончил свой краткий рассказ бывший капитан 3-го ранга Кригсмарине Карл Земан.
– Предлагаю помянуть тех, кто погиб в минувшей войне, – Лебедев достал из шкафчика бутылку коньяка, пару пятидесятиграммовых рюмок, виновато посмотрел на жену: «Мы по чуть-чуть» и принялся откупоривать бутылку.
– Последний раз я пил коньяк лет пятнадцать назад, – пытаясь рассмотреть, что написано на этикетке, признался Земан. – Французский?
– Наш, армянский. Ничуть не хуже, а может быть и лучше, – пояснил Лебедев. – В сорок четвёртом году мне довелось побывать в Великобритании на главной базе британского флота в Скапа-Флоу . Не знаю, откуда англичане доставали французский коньяк, ведь Франция была оккупирована, но там его можно было купить в магазине. Попробовали, ничего особенного.
– Армянский коньяк, – прочитал Земан название на этикетке. – Пять звёздочек. Слышал о таком, но не пробовал.
– Вот и попробуете, товарищ Земан. Живёте в СССР, так что привыкайте ко всему советскому.
– Тогда и нам налейте чуть-чуть, – потребовала Ольга, и достала ещё две рюмки.
– С удовольствием! – улыбнулся Лебедев. – Только первая рюмка за встречу!
Ольга и Татьяна, которая тоже никогда не пробовала коньяк, переглянулись и улыбнулись друг другу.
– А тебе можно? – забеспокоилась Ольга, вспомнив о беременности Татьяны.
– Я только пригублю.
Лебедев налил дамам по полрюмки и объявил:
– За встречу и за знакомство! – Спохватившись, добавил: – И за наше здоровье!
Моряки закусили дольками лимона, а женщины шоколадом.
Второй рюмкой помянули всех павших на войне и русских и немцев и принялись за чай с яблочным пирогом, К пирогу подошли Леночка и Игорь.
Минут десять Земаны делились своими впечатлениями о Москве, выразив благодарность детям Ольги и Василия, которые оказались отличными экскурсоводами.
– Сегодня Красная Площадь и Кремль закрыты для посещения, идёт подготовка к Первомайскому военному параду и демонстрации трудящихся, а второго или третьего мая мы обязательно побываем в Кремле, – пообещала Леночка, – а потом посетим мавзолей Ленина и Сталина .
«Вот ведь как», – подумал Карл Земан. – «Победитель в войне лежит в мавзолее рядом с Лениным, и его могут видеть все, кто пожелает. А победи в войне Гитлер?» –  Додумывать не хотелось.
После двух рюмок Лебедева потянуло на воспоминания о войне.
– Утро двадцать второго июня я встретил в море неподалёку от побережья Восточной Пруссии. Я тогда командовал сторожевым кораблём «Агат», а жили мы в Либаве , это недалеко от Пиллау .
– Я в Пиллау закончил войну, – вздохнул Земан. – Чудом остался в живых, был взят в плен.
– Из Либавы мы ушли в ночь на седьмой день обороны с последним отрядом кораблей. Ушли на Эзель , а оттуда в Таллин – главную базу Балтийского флота. Его мы держали до конца августа, а потом отошли в Кронштадт. Всё побережье Финского залива было вашим, но войти в залив главными силами вы не смогли. Батареи Ханко и Осмуссара не пускали.
Ольге не нравился разговор мужчин, выпивших уже по третьей рюмке коньяка, после чего она убрала недопитую бутылку.
«Чего доброго повздорят, а то и поругаются», – подумала она и предложила:
– Довольно, товарищи моряки, о войне. Давайте-ка лучше вспомним о нашем севере. Я прожила с Василием в Полярном и Североморске с сорок шестого по пятьдесят седьмой год. Целых одиннадцать лет и уже никогда не забуду всполохов северного сияния, океанских приливов и запаха Арктики, который мне чудится запахом материнского молока!
Я тоже об этом думала, – поддержала Ольгу Татьяна Никифоровна. – Северный океан – колыбель жизни, оттого и пахнет материнским молоком. – На дальних ненецких стойбищах ещё можно встретить шаманов, которые рассказывают о сотворении мира и откуда пошли люди, указывая на север.
– Да это так, – поддержал жену Карл. Один человек, не стану называть его имени, обнаружил на арктических островах следы древней цивилизации и вероятно видел, что-то очень важное. Прежде я никому об этом не рассказывал, но время уходит, и видимо пришёл час, когда хочется поделиться своими воспоминаниями с добрыми людьми.
Ольга затаила дыхание, предчувствуя, что сейчас она услышит что-то очень важное. Василий посмотрел на жену, и ему показалось, что она побледнела.
– Что с тобой? – прошептал ей на ушко. – Тебе плохо?
– Тихо! Слушай внимательно, – прошептала ему в ответ Ольга. – Рассказывайте, Карл, мы слушаем.
– В августе – октябре 1939 года я побывал в Советском секторе Арктики, который вы оградили границами Полярных владений СССР, – заметно волнуясь, начал свой рассказ Земан.
– Не вы, а и мы, Карл Вальдемарович! – поправил Земана Лебедев. – Вы ведь советский гражданин!
– Простите, конечно же, мы, – извинился Карл.
– Скажите, Карл, вы плавали в нашу Арктику на подводной лодке? – Спросила Ольга, припоминая, как выглядели на фотографии члены полярной экспедиции, в которой участвовал Воронцов.
– Да, на субмарине. Экспедиция была секретной, – признался Земан и, подумав, добавил: – Как бы это сказать? Пожалуй, наша экспедиция была военно-научной.
– Надо же, Карл, ты мне об этом не рассказывал! – Удивилась Татьяна Никифоровна.
– Не рассказывал, не решался.
– Рассказывайте, Карл! – потребовала Ольга, узнавшая в самом невысоком участнике экспедиции Карла Земана, который на фотографии стоял рядом с Воронцовым, и посмотрела на детей. – Леночка, Игорёк вы наелись пирогом?
– Да, мама, – ответила Леночка.
– Нет, ещё не наелся, – заявил Игорь.
– Тогда бери тарелку с куском пирога и ступай в комнату. Лена посмотрите что-нибудь по телевизору. Там наверняка показывают фильм.
– Мне хочется послушать рассказ Карла Вальдемаровича, – заупрямилась Леночка.
– И мне тоже, – поддержал сестру Игорь.
– Если не хотите смотреть телевизор, то отправляйтесь спать. Лена, Игорь сегодня ляжет в твоей комнате на диване. Постели ему.
– Хорошо, мама, – с неохотой ответила Леночка, знавшая, что мать настоит на своём и с ней лучше не спорить. Твёрдый характер был у Ольги Владимировны, и главной в семье Лебедевых была она.
Ольга вышла вместе с детьми, показала дочери, где взять постельное бельё для Игоря и быстро вернулась с конвертом в руках, который положила на стол и прикрыла рукой, готовая выслушать рассказ Земана, дождавшегося её возвращения.
– Из Вильгельмсхафена мы вышли первого августа. Сейчас точно не помню, но примерно к десятому августа наша субмарина прошла пролив Карские ворота. Мы оказались в Карском море и повернули на север, исследуя восточный берег архипелага Новая Земля.
Теперь это уже не секрет – подыскивали удобные бухты для стоянок субмарин и тайных баз Кригсмарине. Германия готовилась к войне, в том числе и с Советским Союзом, –  признался Земан, которому было стыдно за то, что он немец.
– Нам это известно, Карл, – заметил Лебедев. – После войны моряки и поморы находили эти базы с продовольствием, горючим и боеприпасами, сооружённые в удобных бухтах – своеобразные тайные схроны. В одном из таких схронов надеялись укрыться уцелевшие моряки с потомленной моим эсминцем немецкой субмарины. Мы их преследовали и захватили в тундре на берегу Гусиного озера в доме отца вашей хорошей знакомой Купавы Пинегиной.
– Я знаю эту историю, – подтвердила Татьяна Никифоровна. – Так значит это вы, Василий Владимирович, брали немцев в плен?
– Да я, вот тогда и познакомился с Силой Русовым и его женой Любавой. И Пинегин был со мной. Вернётесь в Индигу, он вам расскажет подробнее, как это было. Пинегин побывал на Гусином озере после войны и от Русовых узнал о Купаве. Разыскал молодую вдову и женился на ней.
– Две дочки у них, теперь ждут сына, – улыбнулась и покраснела от удовольствия славная ненецкая женщина и переглянулась с мужем. Они тоже загадали первенца мальчика, мечтая следом родить ещё и девочку.
Земан обнял жену за плечи и продолжил:
Следуя Карским морем, мы обошли Новую землю с севера, минули мыс Желания , на котором размещалась русская метеорологическая станция, и вошли с Баренцево море. Три года спустя мне довелось побывать в том месте ещё раз на линкоре «Адмирал Шеер». Шла война, и командир линкора отдал приказ обстрелять из орудий русскую полярную станцию . Я уже рассказывал о своём участии в том рейдерском плавании, и поверьте, мне стыдно за это…
– Довольно, Карл, военных воспоминаний, – остановила Земана Ольга. – Рассказывайте о вашей «военно-научной» научной экспедиции, которая могла быть и не секретной и не военной, а совместной советско-немецкой научной экспедицией, если бы наши страны сумели избежать военного столкновения.
– Обогнув мыс Желания, наша субмарина вошла в Баренцево море, – продолжил Земан. –  Мы проследовали вдоль западного гористого брега северного острова архипелага, на котором сделали несколько остановок. Во время одной из них преодолели пешком несколько километров тундры и на краю ледника обнаружили каменные столбы и установленные на них плиты явно искусственного происхождения. Это была первая находка экспедиции, представлявшая научную ценность. Однако основные части загадочных сооружений уходили  ледник.
Второе важное открытие нам удалось сделать в сотне миль южнее. Ещё с океана мы обратили внимание на высокую гору правильной формы, покрытую ледником. Эта гора была самой высокой горой на архипелаге – свыше полутора километров.
Мы сошли на берег и попытались обследовать её склоны. Во время восхождения разыгралась сильная метель, и тут на наше счастье удалось обнаружить вход в пещеру не закрытый льдом. Мы укрылись в пещере, которая представляла собой огромный зал. Удалось обнаружить следы старого кострища, куски дерева, кости животных, по-видимому, принадлежавшие белым медведям. В этой пещере бывали люди, возможно, это были поморы. Самой ценной находкой был кусок гранитной плиты с неизвестными письменами. К сожалению, он был утерян во время спуска, провалился в глубокую трещину, и достать его мы не смогли. За первым залом находился второй, но вход в него был зарыт обломками скал. Создавалось впечатление, что завал был искусственного происхождения.
Один из членов нашей экспедиции попытался проникнуть в другой зал через щели. Кажется, это ему удалось, но что он там увидел, от нас скрыл. Возможно потому, что был русским и не хотел, чтобы немцы узнали о его открытии. Следом за ним во второй зал попытался проникнуть руководитель нашей экспедиции штурмбанфюрер Гофман. Однако обломки скал пришли в движение и раздавили ему ногу, которую пришлось ампутировать.
Наш русский участник экспедиции майор Воронцов, – Земан наконец назвал фамилию человека, которого по его рассказу Ольга уже узнала, подумав:
«Да ты, Ольга Владимировна, и в самом деле переняла от Русы свойство притягивать к себе людей! Генрих, теперь Карл, кто будет следующим? Впрочем, им будет Алекс Мяаге, встреча с которым должна состояться в Таллине в середине мая. Приятной такую встречу не назовёшь…» –  Ольга отвлеклась от своих мыслей и продолжала слушать рассказ Карла Земана
– Этот русский майор Воронцов, буду его звать так в дальнейшем, побывал в Индии в 1936 году и привёз оттуда материалы о горе Меру, которая находилась на Крайнем Севере Рипейских гор, как в древности называли ваш Урал.
– Не ваш, а наш Урал, Карл Валбдемарович! Вы же советский гражданин! – вновь поправил Земана Лебедев.
– Простите, никак не могу привыкнуть. Я прожил две жизни: первую до войны, а вторую живу сейчас, – извинился Земан.
– Не обращайте внимания, Карл, на Василия Владимировича, рассказывайте, очень интересно! – попросила Ольга, подумав:
«Показать ему фотографию или нет? Пожалуй, не стоит. От Русы нет никаких вестей, как бы ей это не навредило. Вдруг Земана вызовут в Комитет государственной безопасности?» – Она прикрыла конверт ладонью: «А вот Калюжному о Карле Земане расскажу обязательно! Вдруг захочет с ним встретиться?»
   
5.
Скоро макушка лета. Царствие Свeтовита и Даждьбога  на Матке. Солнце кружит по небосводу, скрываясь лишь ненадолго за грозовыми тучками, насыщающими землю благодатными тёплыми дождями, да за горой Мера, что возвысилась над уютной долиной, отгородившейся от прочего мира невысокими скалистыми горными хребтами.
В центре долины раскинулось живописное Ирий-Озеро, заполненное чистейшими водами от растаявших свыше полвека назад ледников. Глубокий овал озера пополняли ручьи, стекавшие с окрестных гор, а из озера вытекала быстрая речка Раса, пробивавшаяся сквозь скалистое ущелье к океану.
Единственная тропинка, ведущая в долину, проходит вдоль ущелья быстрой речки, и других удобных путей в нее нет. Холодные зимние ветры не залетают в эту прекрасную долину с молодыми перелесками из хвойных и лиственных деревьев, заботливо высаженных руками людей, и с душистым цветущим разнотравьем лугов, ими же высеянных, каких больше не сыскать на всем архипелаге. Здесь истинный Рай, у горы Мера, которая сбросила с себя снежный венец и покрылась на макушке, согретой лучами незаходящего солнца, неприхотливыми альпийскими цветами.
В тени ив и верб, выросших из глубоко укоренившихся в скалистом грунте черенков, у перекатов звонкоголосой Расы состязаются стайки форели, запрыгивая снизу вверх. Чуть поодаль, на душистых лугах натружено гудят коричневые шмели, потомки своих арктических предков. Меж ними все больше и больше встречается южных пчел, собирающих нектар и в дикие гнезда, и в расставленные улья. Улья те неподалеку, на солнечном пригорке. Там же молодой сад из яблонь, слив и вишен. А за садом дубок, самый первый в долине, давно уже переросший ладно срубленный просторный бревенчатый дом, украшенный резным наличником. На дубке множество зеленых маленьких желудей, которые вызреют к осени и будут рассажены заботливыми руками в других частях архипелага, чтобы через годы зашуметь на ветру молодыми дубравами.
На солнечной полянке рядом с домом сидела Сита на деревянной скамейке, украшенной затейливой резьбой, выполненной Святом. Голову ее покрывала черным саваном легкая накидка. В глазах молодой женщины разлилась такая печаль, что глядеть в них не было никаких сил, а губы шептали запомнившиеся строки-сутры и Книги Велеса, которую накануне читал ей Свят:

«Сюда ты придешь,
И тут же служитель ворота откроет,
И пустит сюда –
В прекрасный сей Ирий.
Течет Ра-река  там,
Та, Что разделяет небесную Сваргу и Явь ».

  Сита жила-гостила у матери Свята Ядвиги скоро как четыре месяца. И была она вдовой, не венчанной в храме, не освященной ритуалом замужества. Прежний муж, от которого Сита ушла, погиб в самом начале войны. Рам, так и не ставший законным супругом, погиб в конце этой страшной войны. Его вездеход, дошедший до Высоких Анд в южном полушарии, был поражен ракетой с ядерной боеголовкой. Все, кто был в нём, рассыпались на атомы, сгорая в адском пламени. И остался от Рама и его боевой машины лишь кусочек оплавленного металла, дышавший смертоносным радиоактивным излучением. Этот кусочек, укрытый в защитном, непроницаемом для радиации пенале, передали Сите сослуживцы Рама, возвращавшиеся из-за полюса после сокрушения «империи зла», коей была теперь уже в прошлом Атланта, в поисках свих разбросанных по Вселенной семей. Этот кусочек оплавленного металла, да ребёнок, зачатый в незабываемые семь дней похода, вот и все, что осталось от Рама. Она уже знала, что у неё будет мальчик, и появиться на свет ему предстояло в конце года, когда будет в разгаре стодневная полярная ночь.
Беда не приходит одна. Ещё не успела Сита оплакать смерть Рама, как содрогнулась от страшного горя Харьяна. Вражеский флот – последний не разгромленный отряд атлантийских вооруженных сил, пробил противоракетный щит истощенной войной страны и подверг ядерным ударам её важные экономические и политические центры. Во время этой атаки была опустошена большая часть Харьяны, погибло всё правительство и премьер-министр Индира Муни, мать Ситы. Власть перешла в руки Чрезвычайного Военного Совета, и останки Атланты были безжалостно испепелены. Измученный Мир затихал после Апокалипсиса. И на огромных пространствах обезлюдевшей Ойкумены затевалась новая послевоенная жизнь. Одним из таких уголков, который обошла война, был далекий северный архипелаг.
Недавно в жизнь Ситы ворвалась большая радость, на время затмившая горе. Возвращавшиеся с войны сослуживцы передали её код для связи с братом, пропавшим без вести в самом начале войны. Рерик был жив! Его отряд, подвергшийся бомбардировке в Скандинавских горах, был почти полностью уничтожен. Сам Рерик был тяжело ранен, и его выходила славная девушка Хельга на ферме своих родителей.
После весенних ветров и вспыхнувшего среди жителей Леванта мора край тот совсем обезлюдел. Все замерло, не стало ни лекарств, ни средств связи. С трудом встал на ноги Рерик. Дошло до него страшное известие о гибели матери, потом долго искал сестру, и вот, наконец, от неё пришла добрая весть.
Теперь Сита регулярно общалась с братом и его девушкой посредством монитора, установленного в доме Ядвиги и настроенного Святом. А через несколько дней она ожидала их на архипелаге.
Сита, наконец, улыбнулась мыслям о скорой встрече с братом, встала со скамьи и пошла по тропинке к Ирий-Озеру. Там на солнечном берегу собирала целебные травы Ядвига. Печаль ненадолго покинула её покрасневшие от слёз, и всё же прекрасные глаза. Нет, не одна она осталась на этом свете. Жив Рерик, живёт в ней дитя Рама, рядом преданный Свят и мать его, мудрая Ядвига.
– А души усопших ныне слетаются к священной горе Мера, которую в древности наши общие предки называли Мировой горой. И это место – легендарная Арйана-Вэджа, здесь, на Матке, – убеждал Ситу Свят. Да и мать его, умудренная опытом, пожилая, но прекрасная ликом и статью Ядвига, утверждала то же: – Вот пойдём завтра или послезавтра на гору, взойдём на её вершину, и сама услышишь, как перешептываются их души…
Ядвига знала, что Свят любит Ситу. Она и жалела сына, и радовалась его любви.
– Не ровня он ей, – сомневалась Ядвига, – она царских кровей. Ну а если полюбит, то не сыскать ему лучшей жены…
Ядвига вспоминала свою юность, трудную жизнь на южном берегу Балтийского моря, где ещё совсем недавно был Левант, раздавленный гусеницами харьянских вездеходов. Много горя и лишений, горьких сиротских слез и обид, а позже насилия выпало на её долю. Но судьба сжалилась над Ядвигой и, когда уже казалось, что больше нет сил и конец близок, перенесла её, христианку и католичку, к русским язычникам и православным на крайний север, на дальние острова, с которыми сроднилась. Было это более полувека назад.
Была она в те времена зеленоглазой и стройной красавицей, и взял её замуж сварожич. Через него приобщилась Ядвига к древним богам и религиозным таинствам. Было ей уже за сорок, когда Сварог, после долгих лет лечения и сокровенных покаянных молитв дал ей дитя. А вскоре уехал по делам на большую землю муж и пропал. Люди рассказывали, что убили его там за то, что не стерпел оскорблений.
Святослава растила одна, да ещё помогала община. Тогда на островах было совсем пусто и Ядвига, с сыном поселилась в долине Ирий-Озера, где, кроме них, никто не жил. Все свои нерастраченные силы и страсть Ядвига посвятила взращиванию лесов и трав в прекрасной долине. Не раз к ней сватались видные сварожичи, но Ядвига всем отказывала. Жизнь её теперь была посвящена иному.
Вскоре Ядвигу признали ворожеей и знахаркой. Несли к ней больных детей, и она их лечила. Таясь, приходили к ней девушки и юноши за приворотным зельем; женщины, не способные зачать. Старухи в рыбацких поселках на побережье, читая детишкам сказки про добрую ведунью Бабу-Ягу, вспоминали Ядвигу с Ирий-Озера.
– И ведь имя у нее было подходящее, Баба-Ядвига совсем как Яга! – дивились сварожичи, проникаясь к умудренной жизнью отшельнице ещё большим уважением.

*
– Матушка, – позвала Сита Ядвигу, собиравшую лечебные травы.
Ядвига выпрямилась во весь свой прекрасный рост и обратилась к Сите. В её зелёных, удивительно молодых и красивых глазах играли солнечные блики. Чуть подернутое морщинками, покрытое ровным северным загаром, красивое лицо, обрамленное густыми вьющимися пепельного цвета волосами, заплетенными на затылке в толстую до пояса косу, совсем как у девушки, светилось величавой мудростью.
– Как же красива, матушка Свята! Воистину над нею не властно время! – не удержала Сита своих мыслей.
– Хорошо, что пришла, доченька. Поможешь мне собирать травы, – улыбнулась Ядвига, радуясь приходу Ситы.
– Соберем травы, разложим на солнышке, а там Свят придет из посёлка, и станем ужинать.
– По часам уже вечер, а солнце и не думает заходить. Никак к этому не привыкну! –  заметила Сита. Они принялись вместе собирать целительные травы вдоль тропинки, протоптанной близ берега Ирий-Озера.
– Вот шалфей, очень полезная трава. Вот чебрец, – Ядвига передала Сите свой маленький серебряный серп, которым заготавливала травы, и молодая женщина срезала побеги, укладывая их в корзину.
– Все нами посеяно и посажено. Когда я была совсем еще молода и пришла на эту землю, с которой только сошёл ледник, здесь было пусто. Мало что произрастало на каменистой и песчаной земле. Всё выращено в этой долине мною, моим погибшим мужем, да успокоится его душа на горе Мера, и сыночком нашим, Святом. Он с малых лет помогал мне, – мельком вспоминала полувековой давности время мудрая Ядвига.
– А вот девясил, чистотел, а вот между сосен кислица, а чуть дальше маргаритки и земляника...
Ядвига собрала горсть спелых душистых ягод, каких нет на далёкой и жаркой родине Ситы.
– Съешь, дочка, они очень полезны для тебя.
Ядвига пересыпала землянику из своей горсти в горсть Ситы, и молодая женщина с удовольствием лакомилась чудесными ягодами, которых здесь было множество.
– На сегодня хватит. Пойдем в дом. Свят возвращается из поселка, и он не один.
– Откуда вы знаете, матушка? – удивилась Сита, – я не вижу их.
– Сердцем чувствую, доченька, – улыбнулась Ядвига, поднимая корзину со сбором.
– Когда Свята забрали на войну, и я осталась совсем одна, то сердце мне подсказывало, что он жив и вернётся. Так и случилось...
– Да вот и они показались. Гляди! – обрадовалась Ядвига.
Сита взглянула вслед за её рукой. На другом берегу озера показался Свят с большой корзиной. Рядом с ним шла незнакомая женщина с ребёнком на руках, а подле неё бегали-играли две светловолосые девочки. Свят работал в посёлке на электростанции и возвращался после смены. От посёлка до долины они доехали на машине, а дальше пролегал часовой пеший путь по тропе. Другого входа в долину не было. Он и его спутницы спускались к мостику, перекинутому через речку, и вновь скрылись под купами ивовых деревьев.
– Идём, дочка, встретим их в доме, – позвала Ядвига, поправляя рукой волосы.

* *
Свят и женщина с девочками, с полчаса обходившие озеро, подошли к вечерней трапезе. Ядвига и помогавшая ей Сита накрывали на стол. Свят протянул Сите роскошный букет цветов, собранный по дороге. Это были мальвы самых нежных оттенков. Сита окунула в цветы вспыхнувшее лицо. Они были знакомы ей и цвели на далёкой родине ранней весной, а когда начался поход, уже отцветали. Здесь же, на севере, цвели только сейчас.
– Здоровья Вам, матушка Ядвига, и Вам, почтенная женщина, – поклонились им гости, родственники Свята и Ядвиги.
– Меня зовут Сита, – представилась-поклонилась в ответ гостям женщина.
– Я Кострома, а это дочки мои, близнецы-семилетки Лада и Леля, и малышка Купава, – назвала себя и свою семью гостья.
Крохотная Купава, которой не было и годика, укачанная ходьбой, кротко спала на руках матери.
Девочки несли корзину с подарками: сыр, творог, молоко, свежие пироги с грибами. Свят повесил на гвоздь пару связанных крупных лососей.
Ядвига о чем-то женском шепталась с Костромой, пока девочки выкладывали продукты из вместительной корзины. Покончив с корзиной, девочки побежали в дом, где Свят разрешил им посмотреть и полистать старинные книги, редкостные в посёлке, которых в доме было немало. Эту библиотеку собирало не одно поколение предков Свята. Долгой зимней ночью Ядвига читала и перечитывала их, набираясь мудрости.
Сита тем временем нянчила на руках проснувшуюся малышку Купаву. Девочка была так хороша, что Сита растрогалась до слез и расцеловала головку ребенка в золотых кудряшках. Кострома с Ядвигой тихо беседовали о семейных делах, и Сита, играя с ребёнком, прислушивалась к разговору, кое-что разбирая из певучего северного наречия, которое становилось ей все ближе и родней.
– Побудут у нас до праздников, – объявила Ядвига.
Сита знала, что через несколько дней будут большие летние празднества и в долине Ирий-Озера соберется много людей со всего побережья. Такой большой праздник бывает лишь раз в году в самое тёплое время, называемое Купалой. В эту пору самая тёплая вода, и празднующие купаются в озере, плетут венки из полевых цветов, водят хороводы возле костров, поют песни. А молодежь, да и люди постарше, вдовые, обручаются до осенних свадеб. Долина оживает в эти два дня, а потом вновь становится тихим местом, где возле горы Мера собираются души предков…
– Свят свободен, и завтра мы сходим на гору. Ты давно хотела этого, Сита. Хватит ли у тебя сил? Не тяжело ли будет в твоем положении?
– Хватит! – решительно ответила Сита.
– Вот и хорошо. Девочки пойдут с нами, а Кострома с Купавой останутся на хозяйстве, – заключила Ядвига.
Сестрёнки Лада и Леля захлопали в ладоши, и их по-детски чистые, голубые глаза засияли от счастья.

6.
Утром в праздничный день Ольга забежала к Соколовым предложить Ольге Милославовне и Любе взять с собой детей на Первомайскую демонстрацию. Общая колонна трудящихся Ждановского района  обычно проходила по Таганской улице, и в неё вливались те граждане, которые шли на демонстрацию самостоятельно вне колонны своего предприятия.
Настроение у Соколовых было далеко не праздничное. Ольга Милославовна опять слегла, а Люба хлопотала по хозяйству. Денег семье Соколовых пока хватало – жалованье Русы аккуратно выплачивали вместе с пенсией за Ярослава.
Дети только что позавтракали и собирались кто куда. Богдан с товарищем по школе погулять по праздничной Москве. Любина Ирочка помогала маме, а потом собирались вместе сходить в магазин. Генриха пригласил к себе мальчик Саша, знакомый по судомодельному кружку. Ребята проведут день на воздухе, занимаясь строительством модели сторожевого корабля. У родителей Саши был во дворе собственный сарай, в котором имелись обрезки досок, фанера и инструменты, а возле сарая верстак с чугунными тисками. Только младшая Лада никуда не собиралась, стояла у окна и грустными глазами смотрела на улицу.
– Хорошо, Оля, что зашла, – встретила Ольгу Люба и прикрыла за собой дверь в прихожую. – Богдан и Генрих собираются к товарищам, а ты возьми с собой Ладочку. Плохо позавтракала, всё молчит. Подумала что заболела, да нет, лоб холодный. По маме тоскует. Нет никаких новостей?
– Пока нет, Люба, – вздохнув, ответила Ольга. – Как Ольга Милославовна?
– Болеет. Опять сердце прихватило. Всю ночь промаялась, не спала. Думали врача вызывать, не разрешила, капельки пила. Под утро уснула. Я дверь прикрыла, чтобы не тревожить.
– Спасибо тебе Люба за всё. Чтобы они делали без тебя…
– За что же благодарить. Мать она мне, а Русины дети – племянники! Кто же о них позаботится, если ни отца, ни матери…
– Что ты такое говоришь, Люба! Не дай бог, дети услышат! Не смей так даже думать! Вернётся она и скоро, Чувствую, что скоро подаст о себе весточку! – перешла на шёпот Ольга. – Позови Ладу.
Люба вернулась с Ладой, и Ольга поцеловала девочку.
– С праздником, моя хорошая! Пойдёшь с нами на демонстрацию?
– С Леной и Игорем?
– И с Василием Владимировичем и с нашими гостями.
– С какими гостями? – спросила девочка.
– К нам приехали погостить, с севера.
– Пойду, – кивнула хорошенькой головкой Лада, а у Ольги едва не навернулись слёзы – так похожа была девочка на маму.
– Как на улице, не холодно? – спросила Люба.
– Тепло, солнечно. Днём обещают до двадцати пяти градусов! – ответила Ольга.
В один момент Лада переоделась в праздничное белое с красным платьице, и Люба вплела ей в косички большие белые банты.
– Возьмите кофточку, посоветовала Люба.
– Давай, – согласилась Ольга. – Я забираю Ладу на весь день. Вернёмся вечером после салюта.
– Приходите, все вместе и гостей берите с собой, – предложила Люба. – Вместе отметим праздник! А мы с Ирочкой испечём пирогов к чаю.
– Спасибо, Люба, придём. Захватим конфет.
Только Ольга и Лада собрались уходить, как в прихожей раздался телефонный звонок.
– Кто ещё? – удивилась Люба и взяла трубку.
– Николай Иванович! – сообщила Ольге Люба. – Поздравляет с праздником.
– Дай мне, – попросила Ольга, перехватывая трубку. – Скажу ему пару слов.
– С праздником, Николай Иванович!
– И тебя, Оля, с праздником! Звонил вам. Василий Владимирович сказал, что ты пошла к Соколовым. Собираетесь на праздничную демонстрацию.
– Собираемся, Николай Иванович. Пойдём с колонной Ждановского района, с учителями. С нами идут гости, я говорила вам о них. Вчера приехали.
– Это те, что приехали с севера?
– Они самые.
– Может быть, и мне с вами прогуляться? Как считаешь, Оля?
– Идёмте, Николай Иванович, расскажу вам кое-что, и Наталью Михайловну берите с собой.
– Нет, такой прогулки ей не выдержать. Ноги не те.
– Наташа, отпустишь меня на демонстрацию с Лебедевыми? – услышала Ольга голос Калюжного.
– Иди, если не сидится тебе дома, – ответила супругу Наталья Михайловна. – Лебедевым передавай привет. А я посмотрю на вас по телевизору.
– Слышала, Оля. Выезжаю к вам! Получил добро на первомайскую прогулку по Красной площади и приказ передать Лебедевым привет.
– Наталье Михайловне привет от всех нас и праздничные поздравления! – предала Ольга.
– Трубку у Калюжного перехватила супруга.
– Спасибо, Оля! Здоровья всем вам и праздничного настроения!
– Спасибо, Наталья Михайловна! И вам того же!

* *
В пятидесятые годы Москва, столицы союзных республик, все крупные, средние и даже небольшие города отмечали Первомайские праздники многотысячными демонстрациями трудящихся. В Москве праздничные колонны трудящихся, стекавшиеся в центр со всех районов столицы, проходили через Красную площадь в течение нескольких часов, следуя за военным парадом и парадом физкультурников.
Была в те времена и разнарядка по предприятиям, но более половины горожан и гостей столицы вставали в праздничные колонны по собственному желанию. Хорошая погода и отсутствие у большинства москвичей садово-огородных участков немало тому способствовали.
Ждановский район проходил через Красную площадь вначале второго часа после полудня и полные сил руководители страны, отстоявшие на трибуне Мавзолея более четырёх часов, приветствовали граждан, помахивая им руками. В ответ неслись поздравления партии и правительству СССР вместе с обычными лозунгами:
  «Слава КПСС!», «Слава советскому народу – строитель Коммунизма!», «Да здравствует советская наука – самая передовая наука в мире!» и многими другими…

*
В пути, Ольга о многом переговорила с Калюжным. От Русы опять ничего. Дело британского подданного Р. Смита, под личиной которого скрывался Сергей Воронцов – бывший военный медик, проходивший службу в Третьем рейхе, а значит воевавший против Советского Союза, окончательно зашло в тупик.
Стропова перед праздниками перевели на работу в аппарат ЦК КПСС, началась чехарда с новыми назначениями, Потапову присвоили звание полковник, Почечуеву предоставили отпуск и путёвку в Кисловодск, подлечить желудок, а о «Кузнеце» как бы подзабыли, словно его и не было. Как говорится: «нет человека – нет проблем». И если бы не исчезновение майора Соколовой, информацию о которой наши разведчики «пробили» по ЦРУ, а так же разведкам Великобритании, Франции и Западной Германии, убедившись, что о ней там тоже ничего не известно, дело можно было бы сдавать в архив. Но о Соколовой по-прежнему ничего…
Так чтобы посторонние их не услышали, Ольга рассказала Калюжному о Карле Земане, который, оказывается, хорошо знал Воронцова и принимал вместе с ним участие в секретной немецкой экспедиции в Советскую Арктику в августе – октябре 1939 года.
– Надо же! – не мог поверить своим глазам пока ещё генерал Калюжный, выход которого на пенсию был намечен руководством на первое июля, то есть ровно через два месяца. – Да окажись этот Земан в нашем поле зрения полгода назад, всё могло пойти по иному сценарию, и Соколову бы не пришлось бы привлекать к операции «Кузнец»! – Сокрушался Николай Иванович, посматривая на невысокого человека в обычной штатской одежде – брюках, рубашке с закатанными рукавами и полуботинках, который остался жить в СССР, женился на северянке и поселился с ней в маленьком посёлке на берегу Северного Ледовитого океана.
– Татьяна Никифоровна ждёт ребёнка, – шепнула Олька Калюжному. – Николай Иванович, не привлекай Карла Вальдемаровича к делу, ладно?
– Не стану, Ольга. Помочь нам ничем товарищ Земан не может, а жизнь ему могут испортить. Только ты об этом больше никому не рассказывай и Василию тоже. Да и Карлу не открывай то, что знаешь. Поняла?
– Так точно, товарищ генерал, поняла! – облегчённо вздохнул Ольга, посмотрев на Карла и Татьяну. Вместе с детьми: Леной, Игорем и Ладой они увлечённо махали красными флажками руководителям страны, выстроившимся на трибуне Мавзолея. А выше всех поднялась Лада. Василий взял её на руки и посадил себе на плечи.
И вновь затаилась тень в её светлых голубых глазах, как только подумала о Соколовой:
«Где же ты, Руса, Дай же о себе весточку!» 

7.
В начале мая в окрестностях Амстердама цветут поздние и самые роскошные сорта тюльпанов. В каждом даже небольшом саду обязательно есть клумба или грядка с этими красивыми весенними цветами, которые прославили Голландию на весь мир, принеся ей заслуженную славу «страны тюльпанов».
Молодожёны Ван Хорн – Филипп и Элизабет, а так же дальняя родственница супруги Ван Хорна Мария, не владевшая никаким другим языком кроме испанского и гуарани, остановились в маленьком частном пансионате, под который был приспособлен добротный крестьянский дом в тихой деревеньке близ знаменитого залива Зейдер-зее .
Упорные и трудолюбивые голландцы уже седьмой век продолжают осушать свой залив, отвоёвывая у моря новые участки земли. На этих больших и малых польдерах , воссоздаются утраченные некогда провинции самой густонаселённой страны Европы с великолепными пастбищами, на которых выпасаются  знаменитые голландские бурёнки, дающие едва ли не по сто литров отличного молока в день, прославляя Голландию, как страну знаменитого голландского сыра.
После острой и не привычной американской пищи, великолепные натуральные молочные продукты пошли Русе на пользу, а европейская весна и свежий морской воздух, сменившие зной Чако, сделали буквально чудо – так расцвела и похорошела супруга Ван Хорна, что хозяева частного пансионата перешёптывались, любуясь постоялицей:
– Не очень-то молодая женщина, а как хороша! Прямо-таки расцвела, как весенний цветок! Не иначе, как заладился у них «медовый месяц», – полагали умудрённые жизненным опытом люди.
Такие суждения могли стать комплиментом Ван Хорну – мужчине немолодому, представительному и обеспеченному, будь он и в самом деле причиной тех перемен, что происходили с Русой, ставшей на время фрау Ван Хорн. Однако дело было не в нём.
Все последние дни, часы и минуты с того момента, как Руса ступила на землю Европы, она жила предстоявшей встречей с Воронцовым. Пыталась представить себе, как это случится. Трепетала от сладких мыслей, которые уносили её… Руса боялась признаться себе, куда они её уносили, переживая:
«Грех такая любовь, или не грех? Кто рассудит?» 
Она призналась полковнику Павлышеву во всём, не открыла до времени лишь точного адреса, того укромного места, где её ждал Сергей Воронцов, побоялась, вдруг что-то случится и Вадим или «братишка», как Руса продолжала доверительно называть полковника Павлышева, известного за пределами СССР, под именем коммерсанта Ван Хорна, отступит от данного слова.
К счастью не отступил, взвалив на себя такую огромную ответственность. Полковник Павлышев не имел права так поступать, а «братишка» Вадим, с которым в декабре сорок четвёртого года Руса летела в тыл озверелого врага, отчаянно сопротивлявшегося в кольце окруживших его фронтов, смог так поступить, продолжая вспоминать те несколько часов ночного полёта над Балтийским морем, когда красивая молодая русская женщина в форме унтерштурмфюрера СС, сидела рядом с ним и они оба молчали, обмолвились лишь несколькими словами после того, как приземлились с парашютами на опушке тёмного зимнего леса:
«Удачи тебе, сестрёнка».
«Удачи тебе, Вадим».
И вот такая неожиданна встреча, спустя много лет. Неожиданная ли?

*
Пока Ван Хорн приводил в порядок документы своей «супруги» и её родственницы, Руса и Мария, у которой голова шла кругом оттого, что с ней происходит, отдыхали в снятых двух комнатах и веранде с отдельным выходом в сад, любуясь панорамой залива. Днём они грелись на ласковом весеннем солнышке, дышали целительным морским воздухом, насыщенным запахом йода и соли, а вечером вместо солнышка любовались звёздным миром Северного полушария, который открылся Марии впервые.
Помимо хозяев в доме могли разместиться две семьи отдыхающих на полном пансионе. Своих постояльцев хозяева кормили, обстирывали, а по вечерам развлекали. Хозяин неплохо играл на аккордеоне, а хозяйка, обладавшая отнюдь не выдающимся голосом, тем не менее, хорошо исполняла старинные голландские песни. Словом полная идиллия для  отдыхающих, которым по вкусу размеренный отдых в тихом месте, и неплохой приработок для выращивавшей картофель и овощи  пожилой крестьянской семьи, дети которой подались в города.
Ван Хорн, снял комнаты и заплатил за недельный пансион, внеся все деньги вперёд, пояснив хозяевам, что приехал с женой и её родственницей из Гвианы  и подыскивает квартиру в городе, собираясь окончательно «пустить корни» на родине.
Добродушные хозяева ему поверили и даже не взглянули на документы квартирантов – милых, уже немолодых людей, лишь продолжали обсуждать между собой поразительную красоту супруги Ван Хорна, которая как-то рассказала, что её родители переселились в Южную Америку из Германии, и она хорошо владеет немецким языком.
Голландский язык родственный немецкому языку, а потому она могла сносно объясняться с хозяевами, предпочитая ни с кем кроме мужа и родственницы не общаться и проводить время дома или в саду, а на предложение прогуляться с хозяйкой к заливу, ответила, что любуется им из окна. Что касается девушки Марии, то та, не, зная языка, лишь прижимала к себе затрёпанную Библию, с которой не расставалась, да шептала молитвы.
Вечером третьего дня Ван Хорн вернулся из Амстердама с газетами и чем-то озабоченный. Отужинав, постояльцы ушли к себе и закрыли окна шторами, сделав вид, что легли спать пораньше. Впрочем, Мария так и сделала, накрывшись тёплым одеялом в своей маленькой комнатке чтобы не замёрзнуть. Голландская весна  казалось холодной для девушки родившейся м прожившей двадцать лет в жарком Парагвае.
– Вот западногерманская газета, – выбрал Ван Хорн одну из газет. Взгляни-ка сестрёнка, вот на эту фотографию. Помнится, ты называла мне фамилии Нильсен и Балтимор, по вине которых оказалась в Аргентине. В этой статье есть такие фамилии. Посмотри, есть ли твои знакомые на фото. Здесь сняты журналисты и фотокорреспонденты из нескольких стран. Всего человек пятнадцать. Эти люди собрались на пресс-конференцию в Гамбурге накануне рабочей поездки в СССР. Газета вчерашняя, так что, возможно, они в пути, либо уже у нас.
Для того чтобы хорошенько рассмотреть групповое фото, Руса включила настольную лампу, предназначенную для вечернего чтения и, посмотрев внимательно на лица журналистов, узнал среди них Арнольда Балтимора. Нильсена на фото не было.
Руса углубилась в текст статьи, узнав, что седьмого мая, накануне дня победы «над гитлеровским фашизмом», который в Европе отмечается  восьмого мая, группа западных журналистов и фотокорреспондентов из стран-победительниц: США, Великобритании и Франции по приглашению советского правительства отправится в рабочую поездку по ряду городов и республик СССР. Вопреки сложившимся маршрутам таких поездок, этот представительный вояж начнётся не в Москве, а в Ленинграде, а закончится в Москве двадцатого мая. Далее были перечислены агентства и имена журналистов, среди которых Руса нашла: «Ассошиэйтед-пресс» Арнольд Балтимор…
– Да это но, – подняла Руса глаза на Ван Хорна. – Но где же Нильсен?
– Читай дальше.      
– Вот, нашла! – Руса и пробежала глазами несколько строк, посвящённых устроителям этой рабочей поездки со стороны западных стран, в числе которых был упомянут руководитель одного из отделов агентства «Ассошиэйтед-пресс» Ян Нильсен.
Далее газета писала, что устроители проведут время, отведённое на поездку журналистов, в Гамбурге, образовав пресс-клуб, который будет следить за сообщениями своих коллег, направленных в СССР, и размещать информацию, поступающую от них, в газеты, журналы и на телевидение США, Великобритании, Франции, ФРГ и ряда других стран.
На это время пресс-центр разместиться в отеле «Атлантик Кемрински», куда сможет обратиться за дополнительной информацией любой гражданин из любой западноевропейской страны.
«Вот так, господин Нильсен, любой гражданин любой западноевропейской страны», –  задумчиво повторила про себя Руса.
– Ну что ж, Василий Иванович, Арнольд Балтимор попал в ловушку. Генерал Калюжный о нём информирован. Этого Балтимора, настоящая фамилия которого Мяаге, опознают многие, в том числе моя родственница и близкая подруга Ольга Лебедева. В годы войны Мяаге служил офицером в эстонских «Ваффен-СС». В СССР его арестуют и по совокупности преступлений против мирного населения оккупированных немецкими войсками территорий, расстреляют. А вот этот самодовольный мистер Ян Нильсен, в котором нетрудно разглядеть матёрого ЦРУшника, отделается лёгким испугом, а жаль…
Сегодня седьмое мая, в СССР отмечают «День радио». Если журналисты улетели в Ленинград в первой половине дня, то они уже на месте и разгуливают по вечернему Невскому проспекту, фотографируя советских людей! – Руса вспомнила ту злополучную фотографию, ставшую причиной её провала, которую Балтимор сделал на улице Горького в дни Московского фестиваля, и её охватила нервная дрожь, которая не укрылась от Павлышева.
– Успокойся, Руса. Не надо так переживать. Справедливость возможно уже восторжествовала и этот недобитый фашист уже задержан. Дальше суд и приговор, который ты ему уже наметила.
– Наметила, – согласилась Руса, беря себя в руки. – Документы в порядке? Когда мы выезжаем в Германию?
– Завтра утром. Попрощаемся с гостеприимными хозяевами, денег за остальные дни с них не возьмём, а ещё доплатим за Марию, которая пока поживёт здесь, и пообещаем вернуться и «долюбоваться заливом», как только устроимся на новой квартире. Если всё пойдёт хорошо, то послезавтра обнимешь своего Воронцова, а я посмотрю на этого счастливчика и дам ему ряд добрых советов.
– Да ну тебя, Вадим, – покраснела Руса. – Скажешь тоже…
– Извини, сестрёнка. Встретиться-то вы встретитесь, а нам и, прежде всего мне, следует продумать, что с вами делать дальше.
– И что же ты придумал, Василий Иванович? Что нам делать дальше? – голос Русы дрожал от сильного волнения.
– Вот, – Павлышев достал из внутреннего кармана костюма небольшую книжечку, по виду паспорт.
– Что это? – Руса вскинула не него виноватые глаза.
– Шведский паспорт на имя господина Свена Бьёрксона. Фамилия подходящая, напоминает о берёзке. Догадалась, – подтвердила Руса. – «Сын березки», если перевести на русский язык.
– Верно, – подтвердил Павлышев. – Легенда такая: Проживал в Великобритании, хорошо владеет английским языком и плохо шведским. Но, зная немецкий, этот недостаток нетрудно поправить, тем более, что среди шведской интеллигенции сейчас модно разговаривать на английском языке.
– Этот паспорт для него? – вновь разволновалась Руса и потянулась к стакану воды, сделала глоток. – А как же я?
– Ты, сестрёнка, вручила в мои руки ваши судьбы, так что мне решать, – ответил ей Павлышев. Пусть отправляется в Швецию. Страна нейтральная. Поживёт в Швеции или в Финляндии, там тоже живут шведы и к родине поближе, а там, сестрёнка, будет видно…
– Но ведь в паспорте нет его фотографии?
– Нет. Воронцова надо увидеть и сделать с него приличное фото, желательно, чтобы он отрастил до этого времени хотя бы небольшие усики. Для конспирации, – уточнил полковник Павлышев.
– А что же потом? – спросила Руса.
– Я вернусь вместе с ним в Голландию, при этом придётся нарушить закон и провезти нелегала, – ответил Павлышев. – В Амстердаме ему вклеят в паспорт фотографию и скрепят её печатью. Заодно и для тебя сделают немецкий паспорт, с которым отправишься поближе к Чехословакии, где придётся пробираться с проводником через горный лес и глубокой ночью. Но с этим ты справишься. Туристический поход длиной в две недели по сельве, льносу и Андам до Ла-Паса – хорошая тренировка! – шутливым тоном перечислил Павлышев те места, по которым пробирались леди Руса и Мария.
– Кто же делает паспорта? Наши люди?
Ни в коем случае, – покачал головой Ван Хорн. Я прописался в Нидерландах, так правильно называется моя страна ещё с военных лет и у меня там есть кое-какие связи. За то и ценит руководство, – пояснил Василий Иванович Павлышев, он же гражданин Королевства Нидерландского Филипп Ван Хорн. – У меня в Амстердаме собственная квартира. Извини, что не пригласил. Я и сам там не побывал. Не стоит светиться
– Что ждёт меня? – тяжело вздохнув, спросила Руса.
– Ты вернёшься домой, к детям, пойдёшь на службу и изложишь в рапорте всё как есть, и про этого Балтимора, а он подтвердит, и про свой провал, и про Густава Нагеля и про Сэма Халла и про меня, Ван Хорна, сама понимаешь в каких пределах. При этом не забудь описать встречу в Ла-Пасе, сеньора и сеньору Куэвас, а так же своё фиктивное замужество.  Я же смогу всё, что ты напишешь подтвердить, и в свою очередь, напишу как вытаскивал тебя из Южной Америки в Голландию, а оттуда в Москву.
– Но ведь тебя спросят, почему сразу не сообщил о моём появлении в Ла-Пасе? – спросила Руса. – А что я скажу о Марии, ведь ты переправишь её вместе со мной? – спохватилась Руса.
– В тот момент у меня не было надёжной связи, и я не стал рисковать. Ты пропадала почти четыре месяца, так что несколько недель потерпят. Только запомни, мы с тобой прилетели в Амстердам не четвёртого мая, а восемнадцатого. Ты поняла меня, сестрёнка?
– Ты сообщишь обо мне в день прилёта в Амстердам? – спросила Руса.
– Да, смогу сообщить о тебе восемнадцатого мая и с этого дня мы будем пробираться домой, но врозь. Детали позже. Мария пойдёт с тобой. Ты представишь её как юную пламенную революционерку, которая помогла тебе, рискуя жизнью, и ты не могла бросить её на погибель. Я смогу это подтвердить. Советские люди следят за борьбой кубинского народа и других народов Латинской Америки. Тебе поверят, а Мария заживёт новой жизнью! – загорелся идеей будущего парагвайской девушки полковник Павлышев.
– Вадим, – голос Русы вновь задрожал, на глазах выступили слёзы. – Это значит, что ты даёшь нам десять дней?
– Кому это нам? – улыбнулся Павлышев, достал из кармана чистый носовой платок, развернул его и промокнул слёзы, выступившие на глазах Русы. – Не надо слёз, сестрёнка, ты же майор!
– Мне и Воронцову, – напряглась Руса, глаза которой мгновенно высохли.
– Вам, фрау Ван Хорн, – вздохнул Павлышев. – Только десять не получится. Девять дней. Извини, сестрёнка, только девять дней...
– Спасибо! – Руса не удержалась и поцеловала Вадима в гладко выбритую щёку, ощутив полузабытый запах мужской кожи.
– Наконец-то дождался поцелуя от «супруги», – вздохнул Павлышев. – Спасибо сестрёнка!
– На здоровье, братишка! – вновь загорелись сухие глаза Русы.
– А давай уедем сейчас! Всё равно ни ты не я не сможем уснуть! – предложила Руса.
– Спешишь к нему?
– И к нему тоже, только давай вначале заедем в Гамбург.   
– Зачем? – Удивился Павлышев.    
       


Глава 16. День Победы

«И с прошлым и с будущим множилась связь»…
Анна Ахматова, русская поэтесса.
 
«И конец и вновь начало…»
Лев Гумилев, русский историк, этнолог, писатель.


1.
Восьмого мая Подполковник Астахов позвонил Ольге Лебедевой в школу во время большой перемены, когда учителя собирались в «Учительской комнате», и сообщил, что сроки поездки иностранных журналистов перенесены, и ей необходимо быть в Таллине утром одиннадцатого мая.
– Билеты до Таллина на десятое мая и обратно до Москвы на тринадцатое на ваше имя заказаны. Директор школы, где вы преподаёте, извещён и предоставит вам оплачиваемый отпуск на пять суток с десятого по четырнадцатое мая. Командировочные и билеты вам доставит на дом сегодня наш курьер. Ждите его с пятнадцати до шестнадцати часов. В Таллине к вашему вагону подойдёт сотрудник республиканского управления Комитета государственной безопасности и проводит в гостиницу. В дальнейшем вам следует выполнять его указания. Вам всё ясно, товарищ Лебедева? – спросил Ольгу Астахов.
– Да, товарищ подполковник. Могу я поехать вместе с мужем и сыном?
– Вы задавали этот вопрос в прошлый раз. Можете. Для вас заказан одноместный номер, но думаю, что администрация гостиницы поможет разместить членов вашей семьи. Что касается билетов для членов семьи, то вам придётся посетить кассы Ленинградского вокзала и приобрести их самостоятельно.
Поезжайте и помните, что вам следует быть внимательной и опознать врага нашего государства, который будет задержан во время пребывания в Таллине или в его окрестностях. По-видимому, вы будете присутствовать во время его задержания. Удачи вам, Ольга Владимировна! – напутствовал Лебедеву подполковник Астахов.
Ольга тут же позвонила на службу мужу и сообщила, что она выезжает в Таллин десятого мая и вернётся в Москву четырнадцатого. Командировок на север не предвиделось, и Лебедев заранее договорился с начальством о недельном отпуске, оставалось только уточнить день отъезда.
– Едем, Оля. На эти дни отпроси в школе Игоря, дождись курьера и поезжай на вокзал, купи нам билеты. Если не удастся купить в одном вагоне, бери любые. В поезде с кем-нибудь поменяемся. У меня есть важные новости, которые касаются всех нас. Вечером расскажу, – заинтриговал Ольгу муж.

* *
– Тут такие дела, Оля, – после прощального ужина с Земанами, которые уезжали завтра утром, сообщил жене Лебедев, едва они перешли в спальню и остались одни. – Мне предложили подать рапорт об отставке в связи с выходом на пенсию. Вот так! Сообщив такую новость, Василий не высказал ни огорчения, ни радости – предложили, так предложили.
«Считай, что получен приказ», – подумал капитан 1-го ранга Василий Владимирович Лебедев, отслуживший на кораблях и в штабах, если не считать военно-морского училища, более двадцати календарных лет. Прошёл всю войну, сражаясь на кораблях Балтийского и Северного флотов, имел общую выслугу с учётом военных лет и послевоенной службы в Заполярье, где год считался за полтора,  свыше тридцати лет, и это в сорок два года!
– Что же дальше? – спросила мужа встревоженная Ольга, а в голове пронеслось: «Прошли только полгода, как переехали в Москву, а тут такие резкие перемены!» – А квартира? Сохранят ли за нами? – Разволновалась она.
– Согласно постановлению правительства военнослужащим, выслужившим двадцатипятилетний срок: старшинам, офицерам, генералам и адмиралам, уволенным в запас, а так же на пенсию, предоставляется право сохранить за собой квартиру проживания по последнему месту службы. Я уточнял. У нас могут лишь забрать казённую мебель.
– Не беда. Купим новую, гораздо лучше! –  отлегло на сердце у Ольги.
– И переедем в Ленинград, как хотели, – напомнил Василий давние семейные мечты. – И море рядом, и Старая Русса поближе, и Изборск…
– Только до Соколовых дальше, – вздохнула Ольга.
– Ничего, зато будем приезжать друг к другу в гости.
– Только бы вернулась Руса. Тяжело без неё, – едва не заплакала Ольга.
– Ну что ты, Олюшка, успокойся! Нельзя же так, – принялся успокаивать жену Лебедев. – Ты же сама всё время твердишь, что Руса обязательно вернётся.
– Себя, Васенька, успокаиваю. Очень надеюсь…
Поедем в Ленинград, обменяем московскую квартиру. Хочется жить на Васильевском острове, поближе к морю.
– И мне тоже, – поддержал жену Василий. – Трёхкомнатную квартиру в Москве в новом доме обменяем на равноценную, а то и на четырёхкомнатную квартиру. Дети подрастают, надо думать о будущем.
«Леночка обрадуется, когда узнает, что будет жить в одном городе с Генрихом», – подумала Ольга. – «И Василий сможет навещать Катю. Родная дочь и скоро должна родить. Станет дедом», – улыбнулась она, размышляя о том, что вполне возможно, и ей предстоит «такое счастье» в недалёком будущем. Леночка и дня не может прожить без письма Генриху, а его письма, бывает, приходят по два на день. Что-то в одном не дописал, спохватился, пишет в другом. Хорошо, что в СССР дешёвые марки, иначе стипендии не хватит на одни письма. Несколько раз Лена заказывала телефонные разговоры с Ленинградом, прося у мамы деньги и мечтая уже осенью учиться в педагогическом институте, и получать стипендию. Кое-что из писем Леночка зачитывала родителям, и даже Игорьку было интересно, что пишет сестре дядя Генрих. А пишет он, что рассказал в письмах к маме в ГДР о том, что познакомился с русской девушкой с красивым именем Алёна, переписывается с ней, очень она ему нравится и, наконец, не выдержав, признался маме, что полюбил её…
– Ну вот, так лучше, – одобрил улыбку жены Лебедев, подумав: «Надо же как размечталась!»   
– Только поедем в Ленинград, когда вернётся Руса. Ладно? – Возвращаясь от грёз, поставила своё непременное условие Ольга.
– Хорошо, дорогая. Поедем, когда она вернётся, – согласился Лебедев.
– Как ты думаешь, Василий, почему тебя отправляют на пенсию именно сейчас? Это как-то связано с мораторием на испытания ядерного оружия?
– Видишь ли, Ольга. В армии и на флоте начинаются самые масштабные со времён войны сокращения личного состава. Не одному мне предложили подать рапорт. Не знаю, правильно ли поступает руководство страны, но временно армия будет ослаблена. Впрочем, после того, как у нас появились мегатонные ядерные бомбы и баллистические ракеты, способные доставить боеголовки в любую точку земного шара, уже нет необходимости в большом количестве обычных вооружений? Поживем – увидим, Оленька. Увольнение всё равно бы состоялось через два-три года. Для адмиральского звания я не перспективен, –  то ли с сожалением, то ли с облегчение признался Лебедев. Так что не бывать тебе, Ольга Владимировна, адмиральшей. Будем привыкать к гражданской жизни!
– А я и не хотела быть адмиральшей. Вот! – Ольга показала Василию язычок и поцеловала своего «несостоявшегося адмирала». Всё сложится. Юра поможет тебе устроится на «Адмиралтейский завод». Будешь работать, не сидеть же дома в сорок два года?
– Я уже думал об этом, – признался Лебедев. – На «Адмиралтейском заводе» помимо ледоколов и прочих гражданских судов строят военные корабли, подводные лодки. Есть на заводе так называемые «Представители заказчика». Там трудятся не только военные, но и гражданский персонал, преимущественно из отставников, знающих морское дело. Мне уже рекомендовали такую работу в Москве в «НИИ Приборостроения». Думаю, что и в Ленинграде с трудоустройством проблемы не будет, тем более Юрий поможет.
К пенсии в две тысячи рублей, которая мне положена, как капитану 1-го ранга, можно заработать ещё столько же. Не будут вычитать. Итого четыре тысячи. Не намного меньше, чем выходит сейчас. Командировочных не будет, зато с тобой буду чаще. Жизнь ведь проходит…
– Ничего, «есть ещё порох в пороховницах», как говаривал один из литературных героев, – улыбнулась Ольга.
– Ты о чём, это? – не сразу понял жену Лебедев. – Что это за такой литературный герой?
– Да всё о том же, муженёк. Нам с тобой на двоих – моих тридцать шесть, скоро будет, так что не забудь о подарке, и твоих сорок два. Ольга подсчитала в уме: – итого всего семьдесят восемь! Молодые ещё! А если с детьми, то Леночкины семнадцать, ещё не исполнилось, и десять Игоря. Сколько будет в сумме?
– Семьдесят восемь и двадцать семь – всего-то сто пять на четверых – молодые! – обрадовался Лебедев.
– Да тише ты, детей разбудишь, – приложила пальчик к губам Ольга.
– А кто же тот литературный герой с «порохом в пороховницах?» – заинтересовался Лебедев.
– Плохо вы в школе учились, Василий Владимирович, – покачала головой Ольга. – Должно быть, по литературе имели тройку. Стыдно!
– Кажется четвёрку, – попытался припомнить Лебедев. – Давно это было. – Так кто же этот герой?
– Гоголь Николай Васильевич! Вот кто?
– Гоголь? А ты ничего не перепутала, – лукаво улыбаясь, посмотрел на жену Лебедев.
– Оговорилась. Тарас Бульба, вот кто! – покраснев, поправилась Ольга, поняв, что Василий её разыгрывает, а по литературе у него и в самом деле была твёрдая четвёрка. – Так на чём же мы с тобой остановились?
– На моих четырёх тысячах в месяц, если я устроюсь на «Адмиралтейский завод» и о наших сто пяти лет на всю семью, – вспомнил Лебедев.   
– Сто пять на четверых – цифра хорошая, – согласилась Ольга. – Четыре тысячи рублей в месяц – тоже здорово, особенно против моих девятисот учительских рублей. Не переживай, Васенька, проживём! Хороший рабочий зарабатывает тысячу двести рублей в месяц, а у нас одна твоя пенсия две тысячи! – Она взглянула на часы. – Ой! Заболтались мы с тобой! Уже все спят, а завтра столько дел! Земанам рано вставать, надо проводить их до поезда. День Победы встретят на колёсах. Не стал пока всенародный праздник выходным днём, а жаль.
«Кому день победы, а кому и поражения», – пронеслась нелепая мысль в голове Лебедева, как-то связанная с бывшим офицером Кригсмарине Карлом Земаном, с которым предстояло проститься завтра утром, не имея возможности проводить до вокзала.
«Ольга проводит. Ей завтра ко второму уроку, успеет». – Василий посмотрел на жену и вспомнил тёплую августовскую ночь победного 1945 года в Изборске, ночную прогулку с Ольгой по спящему древнему русскому городу, такому маленькому, что его и за город уже не считали, и подумал: «Как хорошо, что набрался тогда храбрости и попросил Ольгу, ещё не пришедшую в себя после гибели мужа, войти в его жизнь, быть рядом»…
Вспомнил брата, вспомнил Людмилу и мысленно попросил у них прощения.
– Будем ложиться? – Спросил Василий жену.
– Ложись, милый. Я ещё посижу с часок. Не успела тетради девятого «А» проверить. Написали ребята сочинение на тему «Русская литература в XX веке».
– Нет, не лягу, а то усну, не дождавшись тебя… – влюблёнными глазами посмотрел на красавицу-жену всё ещё капитан 1-го ранга ВМФ СССР Василий Лебедев, не соглашаясь с женой. – Те тетрадки, которые ты проверишь, дай мне почитать. Интересно узнать, что пишут современные школьники о русской литературе XX века, в середине которого мы живём. Ведь у меня всё-таки была четвёрка по литературе.

2.
– Посиди в машине минут пятнадцать, – попросила Руса Павлышева, остановившего «Мерседес» неподалёку от гамбургского отеля «Атлантик Кемпински».
– Может быть не стоит так рисковать? Сдался тебе этот трухлявый пень, – попытался остановить её Павлышев. 
– Сдался. Этот пень, как ты, Василий Иванович, выразился, совершил и совершит ещё столько преступлений, что не имеет права на жизнь. Зло должно быть наказано! – блестели решимостью глаза Русы.
– Может быть я вместо тебя? – Предложил Павлышев. Фото я его видел, не промахнусь.
– Спасибо, я справлюсь сама! – твёрдо решила Руса.
«Такая справится», – подумал Павлышев.
– Патроны у тебя есть? – спросил он.
– Осталось два, – ответила Руса. – Хватит. Ты говорил, что «Браунинг» «чистый»? Могу я его оставить?
– Оставляй и сразу же возвращайся. Если зло должно быть наказано – действуй! Вечер. Идёт дождь. Тихо. Немцы не сразу очухаются. Давай, сестрёнка. Пошёл бы с тобой, но оба мы вызовем излишние подозрения. Портье тебя не узнает?
– Прошло более четырёх месяцев, да и портье может дежурить другой. Рискну!      
Двадцать два часа. В Гамбурге пасмурно, ветрено и темно. С Северного моря натянул очередной циклон, и заметно похолодало. Моросил мелкий дождь. Просто не верится, что вчера был тихий, тёплый и солнечный день. Впрочем, это было в Голландии.
Руса вышла из машины, закуталась в плащ и подняла воротник. Пересекла улицу, по которой проезжали редкие автомобили, и вошла в расцвеченный неоновыми огнями отель, в котором останавливалась в декабре прошлого года.
«Не попади в руки Павлышева газета и не дай он мне её прочитать, не было бы этого вечера и страстного желания покарать зло», – подумала Руса, окинув взглядом просторный холл. Помимо неё в холле находился администратор, пожилая женщина, листавшая иллюстрированный журнал, и мужчина средних лет, набиравший номер телефона автомата. Плохая погода загнала постояльцев отеля в номера, бары и ресторан. Желающих отправиться в дождь на вечернюю прогулку по центру города не нашлось, и жизнь на первом этаже отеля замерла.
– Вы остановились у нас, фрау? – спросил дежурный администратор высокую шатенку средних лет в плаще и тонких лайковых перчатках, державшую в одной руке газету, а в другой сложенный зонтик. – Назовите вашу фамилию и номер.
– Нет, я пришла в пресс-центр, который разместился в вашем отеле. Я прочитала в газете, что в пресс-центр может обратиться за дополнительной информацией любой гражданин, –  ответила Руса, добавив от себя: – и в любое время. 
Я пришла к мистеру Нильсену. Он американец. Позвоните ему, – попросила она.
– Как вас назвать? – поинтересовался администратор.
– Фрау Шварц, – придумала себе подходящую фамилию Руса, – читательница «Ди Вельт» . Меня интересует поездка журналистов в Россию.
– Почему же вы пришли так поздно? – спросил администратор, заглянув в книгу регистрации постояльцев и беря в руку телефонную трубку. – Пресс-центр закрыт и в это время многие постояльцы, в том числе и журналисты, готовятся ко сну.
– В Гамбурге я проездом. Другого времени не нашлось. Надеюсь, что мистер Нильсен ещё не спит и примет меня.
– Хорошо, фрау, я сейчас позвоню мистеру Нильсену и сообщу о вас. Если он вас примет, пожалуйста – шестой этаж, номер 621. Надеюсь, что вы не… – замялся администратор, – и покинете отель до двадцати трёх часов.
– Вы правильно подумали, я совсем не… и вернусь минут через десять. Надеюсь, что большего времени мне не потребуется.
«Только бы он оказался в номере и один. Только бы оказался…», – продолжала надеяться Руса, опустив руку в карман плаща, где лежал «Браунинг» с двумя патронами, оставшимися после первоапрельской воздушной прогулки в сторону водопадов Игуасу, которая закончилась в кишащей москитами сельве. В противном случае ей пришлось бы уйти, что, впрочем, узнай он её, а ведь узнает, было не безопасно. «Вот когда необходимо везение. Помоги же мне Хор-Пта!» – взмолилась Руса, пытаясь подавить в себе нараставшее волнение, овладеть собой и вернуть необходимое в такой момент хладнокровие.   
Администратор набрал номер.
– Алло! Мистер Нильсен?
– К вам хочет подняться дама. Читательница «Ди Вельт». Просит принять. У неё к вам какое-то дело.
– Красивая? – переспросил администратор и посмотрел на Русу.
– Да, мистер, красивая. Проходите, фрау, – положив трубку, разрешил администратор. – У мистера Нильсена хорошее настроение. Он вас примет. Если вдруг задержитесь, я не имею ничего против, –  многозначительно улыбнулся он, глядя вслед и в самом деле красивой немке, которая зачем-то пришла на ночь глядя к представителю агентства «Ассошиэйтед пресс», как было записано в книге постояльцев.
Взглянув на часы, стрелки которых показывали двадцать два десять, администратор поспорил сам с собой, что раньше полуночи она не вернётся, а то и останется до утра…

*
Поднявшись в сопровождении лифтёра, нёсшего круглосуточную вахту, на шестой этаж, Руса нашла номер 621 и, надев тёмные очки, которые вместе с краской для волос ей подарила сеньора Долорес, нажала на кнопку звонка.
– Входите, фрау Шварц! – раздался голос Нильсена. – Дверь не заперта.
– Нильсен вышел встретить напросившуюся к нему читательницу «Ди Вельт»,  в домашнем халате и мягких тапочках. От него веяло благодушием и дорогим коньяком. Увидев на лице высокой шатенки с красивым овалом лица тёмные очки, Нильсен шутливо поинтересовался:
– Разве на улице светло и солнечно? Неужели закончился дождь? – Хотел ещё что-то спросить, но вздрогнул, раскрыл от изумления рот, и замер…
– Перед ним стояла леди Джонсон, которая закрыла номер изнутри и сняла солнцезащитные очки.
– Узнаёте, мистер Нильсен?
– Да, но? – задрожал его голос. Нильсен схватился за голову, словно его сейчас хватит удар, и попятился внутрь одноместного номера, состоявшего из двух комнат, ванной комнаты и туалета. Руса проследовала за ним, прикрыв за собой дверь в прихожую.
– В номере больше никого нет? – спросила Руса, взглянув на телевизор, по которому транслировалось эстрадное англоязычное шоу. Пела какая-то накрашенная девица о «богатом американце, деньги которого она безумно любит и ради них готова полюбить даже престарелого богача». Пела девица, отвратительно кривлялась, зато громко.
«Хорошо. Никто не услышит выстрелов», – подумала Руса.
– Я один, – выдавил из себя Нильсен. В шкафу висел пиджак, в кармане которого был пистолет, но взять его он не мог. Леди Джонсон была не только очень красива, но была и в прекрасной физической форме. Противостоять ей Нильсен не мог и чувствовал, что она пришла к нему не с пустыми руками.
Нильсеном овладел ужас. Он почувствовал, что это конец…
Кто бы мог предположить, что эта дама, надёжно упрятанная в дебрях Южной Америки, мало того, пропавшая вместе с американским миллиардером, телохранителем и пилотом «Сессны», исчезнувшей во время прогулочного полёта и до сих пор не найденной, вдруг окажется здесь и сейчас?
– Невероятно! – простонал Нильсен и в бессилии присел на диван.
«Не даром Алекс так переживал перед поездкой, словно чуял беду», – подумал он, закрывая руками лицо.
– Ваш друг Алекс Мяаге будет арестован в СССР. Справедливость восторжествует. Я же пришла по вашу чёрную душу, мистер Нильсен. Мой визит на Запад оказался весьма успешным. С вашей помощью удалось ликвидировать группенфюрера Густава Нагеля – с ним расправился Сэм Халл, которому вы служили преданнее, чем CIA.
В свою очередь, американского миллиардера с извращённой психикой сожрали пираньи. Мяаге расстреляют по приговору суда, а вас застрелю я. – Руса достала из кармана плаща предварительно тщательно протёртый от возможных отпечатков пальцев «Браунинг», дважды выстрелила, не обращая внимания на слёзные мольбы Нильсена, который предлагал в последние секунды своей жизни сотрудничество с КГБ, и вложила пистолет в судорожную руку теперь уже бывшего ЦРУшника с большим стажем, входившего в члены «пресс-центра», отслеживавшего материалы рабочей поездки западных журналистов по СССР.
Руса вышла из номера, прислушалась и, убедившись, что на этаже никого нет, прошла к боковой лестнице, по которой спустилась до второго этаже и не без труда открыла дверь, ведущую на балкон. К счастью здесь никого не оказалось и Руса спустилась на землю по пожарной металлической лестнице. Этот возможный вариант отхода из своего номера она проверила в декабре прошлого года, когда поселилась в отеле «Атлантик Кемпински» и в первый же вечер познакомилась с генералом Ричардсоном.
Его Русе было немного жаль.
«Поводила за нос, обнадёжила и бросила», – подумала Руса: «Не сердитесь на меня, генерал», – мысленно извинилась перед Ричадсоном Руса. На фрау Берту и герра Берга она зла не держала. Пусть доживают свой век…
– Ну как? – спросил Павлышев, когда запыхавшаяся от быстрой ходьбы Руса садилась в «Мерседес»
– Порядок, Василий Иванович!
– Молодец, только не забудь, сестрёнка, что когда будешь описывать свои «похождения», не упоминай о ликвидации матёрого агента ЦРУ, известного нам с тобой по псевдониму Нильсен. Помни, мы с тобой прилетели в Европу восемнадцатого мая.
– Не забуду, Василий Иванович, я в разведке не новичок, – вздохнув, ответила Руса, и подумала: «Не просто убить человека, даже если он враг». 
– Поехали, братишка! – потребовала она после недолгой паузы, в течение которой привела свои мысли в порядок в ожидании встречи, к которой стремилась более двадцати лет.   
«Успокоилась» – обрадовался Павлышев и улыбнулся Русе:
– Куда ехать, сестрёнка? Надеюсь, теперь ты скажешь, где скрывается счастливчик по фамилии Воронцов?
– Скажу, Василий Иванович. – Немного не доезжая Любека, есть деревня Кукендорф. Дом я укажу. Темно, идёт дождь. Самое подходящее время…
– Ты права – согласился Павлышев. – Самое время для тайных визитов. – Он там один?
– Нет, с руководителем секретной экспедиции в Советскую Арктику, которая состоялась в 1939 году и моим старым знакомым, бывшим штандартенфюрером СС Гюнтером Гофманом.
– Ну, ты даёшь, сестрёнка! Где же ты с ним познакомилась? Неужели в сорок четвёртом году в Гамбурге.
– Нет, не там. В последний день 1942 года под Сталинградом. Гофман был взят в плен, и я допрашивала его. А потом он провёл десять лет в лагерях для военнопленных, и мы с ним переписывались, – ответила Руса, снимая слегка подмоченный плащ.
– Интересная история! – не смог скрыть своего удивления Павлышев. –  Неужели штандартенфюрера СС смогли так перевоспитать наши «лагерные педагоги», что, рискуя свободой и даже жизнью, он помогает советской разведчице? 
– Смогли, Василий Иванович. Там были хорошие воспитатели, – подтвердила Руса, встречавшая бывших офицеров Вермахта и СС, ставших добропорядочными гражданами ГДР и активными строителями социализма. 
– Не забыла, что завтра девятое мая, День Победы?
– Не забыла.
– Где собираетесь жить до семнадцатого?
– В доме Гофмана, где же ещё?
«Девять дней. Больше никак не получается», – вздохнув, подумала Руса: «А хотелось бы всю оставшуюся жизнь…»
– Что так загрустила, сестрёнка? – Спросил Павлышев, заметив перемены в её лице.
– Жаль, что до деревни доберёмся уже заполночь, – ответила Руса, которая жила предстоявшей встречей с любимым человеком. Этой встречи она ждала больше двадцати лет, не представляя себе, как всё произойдёт. А перед глазами проплывали эпизоды плавания по Средиземному морю на лайнере «Палестина», прибытие в Триест, дорога в поезде из Триеста в Берлин, незабываемое Рождество 1936 года в замке Вустров на красивом заповедном острове, окружённом со всех сторон зимним холодным морем, и единственный робкий поцелуй шестнадцатилетней девушки загадочного происхождения и посвящения…       

* *
Услышав полуночный бой часов, администратор отеля «Атлантик Кемпински», покачал головой, выиграв пари у самого себя, и, убедившись, что в холле никого нет, выпил по этому по этому поводу маленькую рюмку коньяка.
«Ох, и падкие же наши бабы на богатых американцев», – подумал бывший лейтенант, воевавший с американцами в Италии, а потому не любивший этих надменных янки, привыкших «таскать каштаны из огня чужими руками». Сами лишь бомбили немецкие позиции, на земле за них воевали марокканцы и прочие негры. Воевали плохо. Бывали случаи, когда батальон Вермахта обращал в бегство целую дивизию этих никудышных вояк, от которых доставалось гражданскому населению «по полной программе» и особенно итальянским женщинам . Слава богу, что этих насильников не впустили в Германию. Принимать капитуляцию белые явились сами. Словом, не любил этих янки бывший лейтенант, командовавший взводом далеко не самых лучших солдат, собранных со всей Германии в результате тотальной мобилизации.   
«Жаль, красивая немецкая женщина, а ублажает старого кабеля. Чёрта с два она уйдёт от него раньше утра, и уйдёт с пятьюдесятью, а то и со ста американскими долларами. Обидно…
Раздумывая, чем бы заняться во время ночного дежурства: смотреть телевизор, почитать журналы или чуть-чуть покемарить, но так, что бы никто его за этим занятием не застал врасплох, ночной администратор отеля присел за журнальный столик в мягкое кресло, придвинул к себе поближе пепельницу и закурил. Спать ночному администратору не полагалось, так и работы можно лишиться.

3.
Восьмого мая Гофман вернулся с работы пораньше, снял плащ, раскрыл и поставил сушиться зонт и принялся собирать вещи. Единственная и близкая родственница Гюнтера – родная тётка по материнской линии, жившая в Норддайхе – небольшом городке на побережье Северного моря, пригласила племянника погостить у неё и осмотреть дом на предмет наследования. Тётка уверяла, что жить ей осталось недолго, и она хочет составить завещание в пользу племянника.
– Утром отправлюсь с ранним автобусом до Гамбурга, а оттуда другим автобусом до Норддайха. До обеда буду  на месте. Жаль только, что зарядил дождь, хотелось бы прокатиться с солнышком, посмотреть из окна автобуса на природу. Весна, всё цветёт. Обидно, если дождь не закончится к утру.
– Обидно, – согласился с Гофманом Воронцов, подумав:
«А мне-то каково сидеть одному весь день в доме и даже не подходить к окну? Не дай бог, заметят соседи и донесут в полицию. У немцев с этим строго. При малейшем подозрении доносят друг на друга. Так воспитали…»
– Так что, герр Воронцов, придёт время, и я стану хозяином дома в приморской части Норддайха. Тогда милости прошу на курорт! Вместе с фрау Соколовой. Места там дивные. Широкие песчаные пляжи, высокие дюны, на горизонте Фризские острова, возле которых водится всякая рыба, креветки и омары. Такие деликатесы, что пальчики оближешь!
Письмо от тётки пришло неделю назад, и Гофман попросил хозяина предоставить ему двухнедельный отпуск, чтобы утром девятого мая отправиться на побережье Северного моря.
– Это мой первый отпуск, герр Воронцов, после возвращения в Германию и хочется провести его на побережье. Весной в тех краях чаще выдаётся солнечная погода, а купаться и плавать в море мне совсем не обязательно. Впрочем, вы ведь знаете не хуже меня, что вода в Северном море холодная и прогревается лишь к августу. Помните первое августа тридцать девятого года, когда наша субмарина выходила из Вильгельмсхафена?   
– Конечно же, помню, Гюнтер. Перед тем как отправиться в Арктику, мы выкупались напоследок прямо у пирса. Температура воды была градусов восемнадцать – девятнадцать, вполне приемлемая по медицинским нормам.
– Вы ещё устроили заплыв наперегонки с Земаном, – напомнил Гофман. – Признаюсь, когда понял, что Лич не составит вам конкуренции, то болел за Земана. Дурацкие националистические предрассудки. Невзлюбил вас, герр Воронцов, за то, что вы русский, а вы спасли мне жизнь, ампутировав в сложных условиях раздавленную ногу. И всё-таки что-то вы там увидели за нагромождениями из камней?
Заметив, что Воронцов внутренне напрягся, Гофман поспешил его успокоить.
– Я ведь не спрашиваю, что вы там увидели, возможно, что и ничего. Откуда мне знать. Так вот, вы состязались с Земаном, и я за него болел, – вернулся Гофман к заплыву возле пирса, который состоялся первого августа 1939 года ровно за месяц до начала новой, второй по счёту в двадцатом веке, мировой войны. 
– И Карл меня обогнал, несмотря на то, что ниже меня ростом на полголовы, – вспомнил Воронцов. – Где-то он сейчас, наш Карл Земан? 
– Война всех нас разметала в разные стороны, да и не все выжили. Кто бы мог подумать, что после конфликта с какой-то Польшей, которая и появилась на свет, после нашего с вашим поражения в Первой мировой войне, разразится такая большая драка. Вот и Германия теперь разделена на две части, – сожалел Гофман. – А Земан моряк и отличный пловец. Зато вы, герр Воронцов, легко обошли Лича, а он крупнее и моложе вас, – сделал Гофман комплимент Воронцову и, вздохнув, добавил: – мы выжили, а мёртвый Лич остался в бронеавтомобиле в заснеженной русской степи под Сталинградом. Он был таким тяжёлым, что русские танкисты, подбившие наши бронеавтомобили, не смогли вытащить Лича через люк и оставили в морозной степи за несколько часов до наступления нового 1943 года…
Воронцов промолчал, почтив память погибших, в том числе и Лича, который заведовал хозяйством экспедиции и носил на своих могучих плечах огромный рюкзак с продовольствием и инструментами.
– Что ж, Гюнтер, поезжайте к тёте, подышите чистым морским воздухом, а я проживу эти две недели в одиночестве и без света по вечерам. Я уже перечитал почти все книги, имеющиеся в вашей библиотеке, так что начну читать по второму разу, зато при дневном свете, – грустно улыбнулся Воронцов. – Спасибо, припасами вы меня снабдили на целый месяц. Право неудобно, что мне нечем заплатить. Карманные деньги незначительны, а получить деньги со счётов в банке я не могу. Меня нет, я пропал и счета заблокированы. Мучаюсь и тем, что не могу написать дочери, а ведь она была должна родить в конце марта или в начале апреля, – тяжело вздохнув, посетовал на свою жизнь Воронцов.
Он уже сожалёл, что ввязался в эту историю с документами о Новой Земле. Ведь никаких реальных доказательств открытий, сделанных им в Арктике не было. Только видел и всё. Могут и не поверить, а если и поверят, то до поры до времени будут скрывать, а информатора возьмут под контроль. К тому же информатор этот враг – служил в вооружённых силах Германии, а значит, подлежит наказанию.
«Однако, не будь этих документов, он бы не встретился с родным человеком Анной Скворцовой и не ожидал бы сейчас встречи с Русой…» – От таких мыслей учащённо билось и мучительно ныло сердце.
«Так что не надо ни о чём жалеть. Вот только сорвал с места замечательную женщину, вдову, недавно потерявшую мужа, мать троих детей. Примчалась любимая, опять промелькнула, словно комета, исчезла, наказав ждать и обещая придти несмотря ни на что. Чем-то всё это закончится», – мучился Воронцов, вспоминая дивные сны последних дней, где встречался со славной девушкой Русой, какой он запомнил её в декабре тридцать шестого года.
«Как же это было давно!» – Голова шла кругом от таких мыслей. 
– Не переживайте, герр Воронцов, по пустякам, – вряд ли до конца понимая чувства и мысли Воронцов, успокаивал его Гофман. – Мы с вами ведём скромный образ жизни одиноких пожилых мужчин. Не пьём дорогих алкогольных напитков, позволяя себе только пиво и то в умеренных количествах, не тратим денег на женщин, не посещаем игорных заведений, так что моих средств вполне хватает. Вот вернётся фрау Соколова, заживёте новой жизнью, появятся у вас новые счета в банках, вот тогда и вспомните о старике Гюнтере, пришлёте ему пару бутылочек хорошего коньяка ко дню рождения, и мы будем с вами квиты.
– Спасибо, Гюнтер, – с чувством поблагодарил Воронцов Гофмана. – Даю слово, что никто из соседей не догадается о моём проживании в вашем доме во время вашего отсутствия. Спасибо за заботу, только я живу у вас уже пятый месяц, а её всё нет… – Эти слова Воронцов произнёс с такой грустью, что Гофману стало не по себе.
– Наберитесь терпения, герр Воронцов. Она обязательно появится здесь. Я в этом уверен. Такие женщины верны своему слову. Вот увидите, она обязательно придёт за вами. Вы счастливчик, герр Воронцов. Вас любит такая женщина! – не удержался от комплимента Гофман.
– Спасибо, герр Гофман. Она обязательно придёт, – согласился с Гофманом Воронцов и провёл рукой по отросшей бородке. Он перестал бриться примерно месяц назад, решив, что сбреет бороду, когда придёт Руса…
«Как же это унизительно сидеть и ждать женщину, которую любишь на протяжении двадцати с лишним лет, которую знал робкой шестнадцатилетней девушкой, почти ребёнком. И вот она сильная и, наверное, очень красивая женщина, а Гофман видел её незадолго до Рождества, борется за тебя, Сергей Алексеевич, борется за твою жизнь и не только. Неужели она тебя любит и ради своей любви готова на жертвы? Ведь у неё есть дети, был муж, погибший прошлым летом, об этом рассказал Гофман, а она тебя любит первой девичьей любовью. За что?» – На этот вопрос, заданный самому себе, Воронцов так и не смог ответить, боясь, что, увидев его сейчас, она вдруг да разлюбит. Да и за что любить немолодого вдового человека, жизнь которого не сложилась?
«А, собственно говоря, почему не сложилась?» – Одёрнул свои пораженческие мысли Воронцов, и на сердце чуть отлегло.
«Ты был любим, одной из красивейших женщин Индии, у тебя есть дочь, наверное, уже появился на свет внук или появилась внучка, а телеграмма или письмо от дочери не дошло до адресата и было возвращено с резолюцией – «адресат выбыл».
Ужасное положение! Ни дать о себе знать, ни вырваться из заключения, каким для него стало гостеприимное жилище Гофмана. Сколько же это может длиться? Неужели годы? Неужели всю жизнь?»
Несмотря на то, что Гофману рано вставать, они засиделись в тот вечер далеко за полночь. Пили кофе и чай, вспоминали. Воронцов рассказывал о жизни в Индии, Гофман о лагере, в котором отбыл немалый срок – десять лет, однако не держал зла на русских.
– Вы, Гюнтер, искупили свою вину и вернулись на Родину. Завидую вам, – вздохнул Воронцов. – Думаю, что и мне не следовало бежать, следовало сдаться. Отсидел бы вместе с вами и вернулся бы на Родину. Очень хочется в Россию. Очень хочется…
– Это вы зря, герр Воронцов. К русским, которые сотрудничали с нами, то есть с Гитлером, – поправился Гофман, – в лагерях относились значительно хуже, как к предателям. Вы могли бы и не выжить. А потом, как же Лата? Она ведь вас ждала, а вы в лагерь, – неодобрительно покачал головой Гофман. – Вот приедет фрау Соколова, она обязательно что-нибудь придумает для вас. Поверьте, моему слову. Умная и сильная женщина. Других таких я не встречал. Воистину, вы счастливчик, герр Воронцов!
– А знаете, Гюнтер, кто меня назвал, правда, не счастливчиком, а везунчиком? И было это осенью тридцать шестого года в Индии.
– Кто же? – спросил Гофман.
– Герр Кемпке. Помните такого?
– Помню, мы с ним познакомились, кажется, в сороковом году. Да, в сороковом, Франция была уже наша.
– Кепке умер у меня на глазах. Он был тяжело ранен в ноябрьских боях 1942 года под Эль-Аламейном. Я его оперировал, а потом мы эвакуировались в санитарном «Ю-52»  на Балканы. На нашу беду нас атаковали британские «спитфайеры» , поднявшиеся с авианосца. Из четырёх «Ю-52» с красными крестами на бортах три были сбиты. Наш самолёт они буквально изрешетили, но сбить так и не смогли. Тогда меня спасли от гибели Индра и Шачи, с которыми заключила союз Лата. Вы не поверите, Гюнтер, мне даже удалось сбить один «спитфайер» из пулемёта, смонтированного на турели. Пулемётчик был убит. Погибли почти все раненые, погиб герр Кемпке, была убита Мила, а я стрелял как одержимый и сбил британский истребитель.
Потом появились «Мессершмитты» и отогнали «спитфайеры», а я взял на себя управление «Ю-52», я ведь в прошлом пилот, и довёл едва державшийся в воздухе самолёт до греческого берега. Закрываю глаза и вижу картину ужасного воздушного боя, как будто это было вчера, – закончил свои воспоминания Воронцов.
Гофман хотел было расспросить Воронцова кто такие Индра и Шачи и какой союз заключила с ним Лата, фотографию которой он видел и оценил необыкновенную красоту погибшей три года назад жены Воронцова, но в это время на единственной тихой улочке небольшой спавшей немецкой деревни, которую когда-то назвали «Смотрящей деревней» , заурчал мотор автомобиля. Машина приближалась, и мотор заглох рядом с домом Гофмана. Точно так же в декабре прошлого года в сильную метель у его дома остановилась машина, из которой появилась фрау Соколова.
– Герр Воронцов, это она! – с дрожью в голосе прошептал Гофман и, поспешно надев на ногу протез, вышел в прихожую, а оттуда к калитке, даже не удосужившись захватить зонтик, хотя дождь лил как из ведра.
Воронцов встал и растерянно последовал за ним, не решаясь выйти на улицу. Сильное волнение охватило его.
– Неужели?
Через минуту в прихожую вслед за Гофманом вошли двое: крупный мужчина в плаще и шляпе и женщина в плаще и без головного убора.
Вот и случилось то, чего он так долго ждал. Перед ним была Руса. Их глаз встретились.
– Я пришла, Серёжа. Здравствуй! Извини, что заставила себя так долго ждать, – обратилась Руса к Воронцову на чистом, словно родник, родном русской языке. Губы её дрожали. Не выдержав, она бросилась к нему в объятья, крепко обняла и расцеловала. Воронцов отчётливо помнил её первый робкий девичий поцелуй в заснеженный зимний рождественский вечер возле замка Вустров, где они катались с горки на санках и вспомнил слова матери:
– Упустил ты, Серёженька, жар-птицу! Может быть, ещё не поздно? Разыщи девочку. Какая тут может быть мужская солидарность?
– Вот и вернулась, мама, Жар-птица. Вот и вернулась, – шептал Воронцов, едва сдерживая слёзы, ощущая на своих заросших щеках горячие губы Русы, жадно вдыхай запах её волос, кожи и тонких духов, о существовании которых до этого момента он даже не подозревал. 
«Сколько же я всего передумал в ожидании этой встречи? Жаждал её и в тоже время боялся, будучи неуверенным в себе, а всё случилось так просто…» – недоумевал Воронцов, всё ещё не веря своему счастью.
– Будем знакомы, герр Гофман. Ван Хорн, – Павлышев протянул руку Гофману и хозяин ответил на рукопожатие неожиданного гостя, судя по фамилии голландца, который приехал вместе с Соколовой.
– Полагаю, герр Гофман, что нам следует пройти в комнату и не мешать встрече герра Воронцова и фрау, – заметил Ван Хорн. – Идёмте, нам есть что обсудить.
– Идёмте, – согласился Гофман, споткнулся о чемодан, который собрал с вечера и выставил в прихожей, но не упал, подхваченный за плечо Ван Хорном, и они оба прошли в переднюю комнату дома, прикрыв за собой дверь.
– Что это за чемодан? – поинтересовался Ван Хорн.
– Мой. Завтра я уезжаю дней на десять к тётушке в Норддайх. Приглашала погостить и осмотреть дом на предмет наследования. Я единственный  кто у неё остался из близких родственников. И у меня больше никого нет. Сестру похоронил в прошлом году. У тётушки война унесла двух сыновей и мужа, – объяснил гостю наличие чемодана Гофман. Приезжал к  ней год назад  на день, и вот теперь еду в отпуск. 
– Отлично, Герр Гофман! Ваш отпуск весьма кстати. – Ван Хорн похлопал владельца чемодана по плечу.
– Что отлично? – не понял Гофман.
– Отлично, что вы уезжаете. Оставим наших милых вдвоём. Они шли к этой встрече больше двадцати лет. Если бы вы знали, сколько они пережили на пути к ней?
– Кое-что знаю. Рассказала фрау Соколова и герр Воронцов. Он живёт в моём доме уже пятый месяц и мы о многом переговорили. Да и знакомы с дридцать девятого года, - обиженным тоном возразил Гофман.
– Это хорошо, что вы уезжаете, – задумался Ван Хорн. –  На сколько дней уезжаете?
– Отпуск двухнедельный, рассчитываю пробыть в Норддайхе дней десять, – огласил свои планы Гофман.
– Хватит и девяти дней, – посоветовал Гофману сократить время отдыха у тётушки Ван Хорн. – Полагаю, что у вас нет собственного автомобиля?
– Пока нет.
– Тогда предлагаю отправиться в Норддайх в моём автомобиле. Едем через полчаса. Прокатимся по ночному Гамбургу, а к завтраку я доставлю вас прямо к тётушке к утреннему кофе. Вы уже попрощались с соседями, предупредили, что уезжаете, и вас не будет десять дней? – спросил Гофмана Ван Хорн.
– Я мало общаюсь с соседями, но предупредил, что уезжаю, – ответил Гофман. – А герру Воронцову оставил запас продуктов и посоветовал не зажигать свет по вечерам и не включать телевизор.
– Насчёт света и телевизора вы сделали правильное указание, – согласился с Гофманом Ван Хорн. –  Думаю, что свет по вечерам им не понадобится, а телевизор они посмотрят днём, если на это останется время. У вас есть холодильник?
– Есть.
Ван Хорн достал их своего кожаного саквояжа, который временно опустил на пол несколько свёртков и коробок.
– Положите это в холодильник. Мы тут кое-что купили по дороге. Будет добавок к вашим припасам.
Они вдвоём разложили продукты по полочкам холодильника, заполнив его до отказа, и Ван Хорн поблагодарил Гофмана за заботу о госте, ещё раз подчеркнув, что это очень хорошо, что Гюнтер едет отдохнуть к тётушке и к морю.
– Так что, герр Гофман, обещаю, что утром вы будете пить кофе с тётушкой, но ничего не расскажете ей о наших друзьях. Прошу вас, сохранить наш визит в тайне.
– Могли бы об этом и не просить. Всё понимаю, – ответил Гофман, подумав, что перед ним не иначе как полковник советского КГБ, которым немецкие газеты и телевидение пугают рядового обывателя.
– Только по утрам я пью чай, а не кофе. Русские пьют чай, вот и я привык в лагере, – пояснил Ван Хорну Гофман. – Ещё люблю пельмени. Нас ими угощали в Нижнем Тагиле, где работали военнопленные, давали в заводской столовой. Научился их делать сам, а теперь научу тётю.
– Хорошо, приедем к утреннему чаю, но чай советую захватить с собой, а пельменей вы с тётей наделаете к обеду, – согласился с Гофманом Ван Хорн.
– Я уже взял две пачки чая. Лежат в чемодане. Думаю, хватит, – признался Гофман.
Ван Хорн посмотрел на часы.
– Ого! Уже без четверти час. Наступило девятое мая. В этот день мы празднуем День Победы.
– Да, я знаю, вы победили.
– Да, мы победили, герр Гофман и помогаем строить на востоке новую Германию, –  напомнил Гофману предполагаемый полковник советского КГБ. –  Вас я доставлю в Кукендорф через девять дней, то есть в ночь с семнадцатого на восемнадцатое мая, приблизительно в это же время. Из вашего дома заберу Воронцова и Соколову. Заметьте, вам не придётся трястись в два конца в автобусах или поездах и платить за билеты. Доедем с комфортом. Согласны?
– Согласен, – развёл руками Гофман, которому было нечего возразить, поглядывая при этом на прикрытую дверь в прихожую, где остались Воронцов и Соколова.
– Но прежде чем уехать, нам необходимо кое-что сделать. Скажите, герр Гофман, это вы посоветовали Воронцову отрастить бородку?
– Нет, он сам.
– Молодец! Бородка то, что нужно, но её необходимо подправить, чтобы имела респектабельный вид. Бородка и усики всегда будут модны, только им необходимо придать надлежащий вид. Надеюсь, у вас найдётся бритвенный прибор и свежая, выглаженная простыня?
– Найдутся. Бельё мне стирает соседка фрау Зибель. Пожилая женщина, но ещё в силе и берёт недорого. А зачем вам простыня?
– Сфотографировать герра Воронцова на фоне простыни, когда он приведёт в порядок свою бородку. Оборудуем в вашем доме временную фото-студию. Понадобится мощная электрическая лампочка. У вас есть такая?
– Найдётся! – ответил Гофман.
– Тогда приступим, не теряя времени. – Ван Хорн постучал в дверь, за которой остались Руса и Воронцов. – Сестрёнка, верни нам на время Воронцова. Он отрастил бородку, словно угадал наши пожелания. Пусть выбреет лишнее, оставит усики и небольшую бородку на манер капитанской. Как-никак служил в Кригсмарине и плавал не где-либо, а в Арктике. Ему пойдёт. Вы слышите меня, герр Воронцов? Приглашаю вас бриться. Фасон усиков и бородки выберете сами. Уж постарайтесь. Фото пойдёт на паспорт. Герр Гофман уже приготовил бритвенный прибор и горячую воду. А мы пока выберем место для съёмки и натянем простыню, которую потом можно будет использовать по прямому назначению.
– Дверь отворилась, и в комнату вошли Руса и Воронцов. Оба смущённые, но, тем не менее, их лица светились от счастья, а раскрасневшаяся Руса  была в этот момент такой красивой, что Гофман, толком не разглядевший её в сумраке прихожей, раскрыл рот от удивления.
– Фрау Соколова, отдайте мне на время Воронцов, – обратился к Русе Павлышев. Во-первых, ему надо пробриться, оставив бородку и усики, которые должны вам понравиться, во-вторых, я должен его сфотографировать на паспорт шведского гражданина Свена Бьёрксона,  в-третьих – дать некоторые дружеские советы. На всё уйдет менее получаса, а вы, герр Гофман, покажите пока фрау Соколовой ваше хозяйство. Ведь ей придётся прожить в вашем доме девять дней.
– Да, конечно, – согласился с Ван Хорном хозяин дома и принялся показывать Русе что и где у него находится.
– Вода у нас проведена в дом. Туалет и ванная тоже в доме. На кухне газовая плита. Продукты в холодильнике и в шкафчике. Так что, фрау Соколова, вы вполне справитесь с моим нехитрым хозяйством.
– Справлюсь, Гюнтер, – одарила Гофмана улыбкой Руса.
– Герр Гофман, а у вас есть радиоприёмник? – Спросил Павлышев, дожидаясь пока Воронцов побреется.
– Есть, только не очень новый.
– Стокгольм принимает?
– Принимает.
– Хорошо. К тебе, сестрёнка, большая просьба, – обратился Павлышев к Русе. – Слушайте с Воронцовым Стокгольм, пусть привыкает к шведскому говору. Хорошее знание немецкого поможет ему овладеть шведским языком. Да и тебе шведский пригодится. Кто знает, быть может, придётся когда-нибудь побывать в Швеции.
– Руса взяла Павлышева за руку и отвела с в сторону. Гофман уловил её желание поговорить с глазу на глаз с Ван Хорном, виновато улыбнулся и вышел на кухню поставить на огонь чайник. В дорогу на ночь следовало выпить по чашке крепкого кофе.
– Василий Иванович, огромное тебе спасибо за всё, что ты делаешь для меня, для Воронцова, – начала с благодарности Руса. – Но ведь изготовление документов и всё прочее стоит немалых денег. Я сохранила кольца с бриллиантами и серьги, – Руса извлекла из карманчика свои сокровища, завёрнутые в платочек. – Возьми их, эти драгоценности компенсируют тебе значительную часть расходов. Остальное верну позже.
– Убери, сестрёнка, эти кольца и серьги с моих глаз, – возмутился Павлышев. – Голландский коммерсант Ван Хорн далеко не бедный и дела его идут неплохо. Эти кольца вернёшь руководству, которое снарядило тебя в путь, когда вернёшься в Москву, ну а серьги с сапфирами – твои собственные, побереги для себя. Они очень тебе идут.
– Подарок, – улыбнулась Руса, вспомнив Шарлоту. – Спасибо тебе, Василий Иванович. Огромное спасибо! Рядом никого не было и Руса поцеловала Павлышева в щёку.
– Вот это другое дело, сестрёнка, а ты мне казённые кольца. Вернёшь по возвращении. Начальство это оценит. Вернула, не потеряла.
Из ванной комнаты вышел выбритый Воронцов, оставивший небольшие усики и бородку на манер тех, которыми украшают свои мужественные лица капитаны дальнего плавания.
– Хорош! То, что надо. Вылитый швед! – одобрил внешний вид Воронцова Павлышев.
– Швед? – не понял Воронцов.
– Через девять дней, примерно в это же время вы станете шведом Свеном Бьёрксоном. В паспорте будет ваша фотография, которую мы отберём после фотосъёмок, которые мы проведём здесь и сейчас. Наш друг герр Гофман уже соорудил экран из простыни в соседней комнате и приготовил мощный источник света.
А сейчас запоминайте вашу легенду. Вы швед, проживший большую часть жизни в Великобритании, прекрасно владеете английским языком и неважно шведским. Зато владеете немецким – это не для легенды – и при острой необходимости, а она у вас появится, овладеете шведским. У вас есть девять дней для самообразования. В перерывах слушайте Стокгольм по радиоприёмнику, который имеется у герра Гофмана. Далее опять для легенды: вы овдовели и решили вернуться на историческую родину. У вас хорошая профессия, вы врач-хирург, получили медицинское образование в Англии. Не беспокойтесь, документ на это у вас будет, вручу восемнадцатого мая вместе с паспортом. В этот же день вы проститесь с Соколовой и самостоятельно отправитесь из Голландии в Швецию. И не пытайтесь в обозримом будущем передавать что-либо через сотрудников советских посольств или членов их семей в одну компетентную организацию, в которой трудится  Елена Васильевна и я грешный.
Могу посоветовать осесть в соседней со Швецией Финляндии. В западных районах этой дружественной СССР страны живут шведы. Думаю, что финское гражданство вам пригодится. – Павлышев многозначительно посмотрел на Русу.
– А вы счастливчик герр Воронцов! Такая женщина, и моя старая знакомая, – он вновь перевёл взгляд на смущённую Русу, –  боролась за вас и победила. Символично, что встретились вы именно в День Победы. Очень символично! Думаю, что всё завершится благополучно. Вы, герр Воронцов, храните в тайне то, что видели на Новой Земле до лучших времён. Придёт время, Россия завершит создание своего могучего ядерного щита, который наша общая очаровательная знакомая фрау Соколова назвала по наитию щитом Сварога – древнего ведического бога, которому поклонялись наши далёкие предки. Ныне дух Сварога витает над Русской Арктикой, и ядерный щит создаётся не без его участия. Это говорю вам я – коммунист и атеист. И ещё один добрый совет. В дальнейшем постарайтесь избегать встреч с агентами каких-либо спецслужб, в том числе и той, где трудимся мы, я имею в виду себя и Елену Васильевну. Последствия могут быть очень тяжёлыми и для вас и для неё.
А сейчас наденьте свой парадный костюм и повяжите на сорочку галстук. Если галстука нет, возьмите мой, и постарайтесь придать лицу выражение, которое лучше всего подойдёт для паспорта.
– Елена Васильевна, помогите мистеру Бъёрксону повязать галстук. Он слишком взволнован и хороший узел у него не получится.      

4.
Ленинград встретил представительную делегацию западных журналистов хорошей погодой. Циклон, накрывший Западную Европу, ещё не достигнул знаменитого города на Неве – бывшей имперской столицы России, которую большевики назвали именем своего вождя Владимира Ленина, возглавившего победоносную Великую Октябрьскую революцию.
Сколько бы по этому поводу не рассуждали простые граждане – образованные и не очень, начитавшиеся «жёлтых» газет и насмотревшиеся всяких, весьма посредственных аналитических телепередач, а так же мудрые политологи, восседающие перед доверчивыми зрителями в уютных телестудиях, Октябрьская Социалистическая революция имела, имеет и будет иметь огромное значение для всего остального мира.
Без нашего примера рабочие и служащие в капиталистических странах ещё долго не имели бы восьмичасового рабочего дня, месячного оплачиваемого отпуска и частично бесплатного медицинского обслуживания. Что касается стран так называемого «Третьего мира», то именно СССР помог им обрести свободу и сокрушить колониальные империи. То, что большинство новых стран не смогли воспользоваться плодами обретённой свободы и продолжают прозябать, уже не наша вина.
Но поскольку огромный материк под названием СССР всё дальше и дальше погружается, словно легендарная Атлантида, в пучины умышленного забвения, отвратительные фальсификаторы навялят над его памятью такую огромную кучу мусора, что пройдут века, а быть может тысячелетия, прежде чем новые и порядочные историки откроют новому Миру страну, которую мы потеряли в конце бурного XX века.
Отмоют, очистят, и засияет она в сто крат ярче Древнего Египта, Шумерского и Вавилонского царств или Римской Империи с её продолжением в виде Византии, наследницей которой стало наше Великое Московское княжество. Наследство это было скреплено кровными узами. Князь московский Иван III из династии Рюриковичей породнился с греческой принцессой Зоей Палеолог, ставшей бабушкой венчанного на царство Ивана IV , провозгласившего: «Москва – Третий Рим, а четвёртому не бывать!».   
Но вернёмся из прошлого и из будущего в роковой двадцатый век. Ведь в нём уместилась вся короткая и яркая жизнь Советского Союза, о потере которого ныне тоскуют миллионы людей. Не признавать положительного влияния, которое он оказал на весь остальной мир, не мог ни один образованный человек, тем более журналист. Оттого и такая тяга к СССР, побывать в котором мечтали многие, но даже после негласного снятия сталинского «Железного занавеса» сделать это удавалось далеко не всем.
Кого попало в страну не пускали, ни врагов, ни мигрантов или гастарбартеров , обходясь своими трудовыми ресурсами, ни прочих моральных уродов. Не допускали «грязных» книг, журналов и кинофильмов, демонстрирующих идиотам порнографию и насилие. Не допускали  в страну и распространителей заразных болезней. Медицина в СССР была лучшей в мире и это общепризнанный факт .
Бывшим белоэмигрантам виз не давали, те, кто сотрудничали с германскими властями в период Второй мировой войны, даже не мечтали побывать в СССР, где не было места изменникам родины, а выявленные полицаи, власовцы, бандеровцеы, прибалтийские и прочие националисты, преступления которых не знали срока давности, сурово наказывались.
Однако внутри страны спустя два – три года  после смерти Сталина начался процесс реабилитации народов Крыма, Кавказа, Поволжья, обвинённых в сотрудничестве с врагом и за это выселенных с исконных мест проживания в Сибирь, Казахстан и Среднюю Азию . Сотрудничество такое имело место. Была дивизия СС «Галитчина»,  латышские и эстонские бригады «Ваффен-СС», калмыцкие, крымско-татарские и прочие национальные карательные части, зверствовавшие в районах проживания русских людей. Всё было. Как принято говорить: «ничто не забыто, никто не забыт».

* *
В пути Арнольд Балтимор сблизился с корреспондентом «Би-Би-Си»  Майклом Корнеллом – своим ровесником, в лице которого нашёл хорошего собеседника, непримиримого антикоммуниста, но, тем не менее, человека прагматичного, если сказать по-русски – весьма трезвых взглядов. Корнелл оказался в СССР впервые и Балтимору, побывавшему в Москве и Сибири прошлым летом, приходилось кое-что разъяснять коллеге по ходу рабочей поездки.
Сам Алекс Мяаге, давно свыкшийся со своей новой фамилией и профессией, в которой явным была журналистика, а тайным работа в структурах ЦРУ, всю жизнь мечтал побывать в Петербурге или Ленинграде, как теперь называли этот город большевики. О Петербурге ему рассказывала в детстве мать, и в сознании впечатлительного ребёнка рисовался сказочный город, полный прекрасных дворцов, раскинувшийся по берегам многоводной реки, вытекавшей из самого большого озера Европы .      
О Петербурге Алекс много читал, собирал открытки и альбомы с видами Северной Пальмиры  или Северной Венеции , как восторженные путешественники называли самый северный из крупных городов Мира. 
Осенью 1941 года, когда, кажется, уже никто не сомневался в том, что Советский Союз вот-вот капитулирует, Мяаге собирался, наконец, приехать в Петербург, которому немцы, конечно же, вернут историческое название, убрав отовсюду имя Ленина. Однако русские не сдались. Их руководство не капитулировало, как это происходило повсюду в Европе, а если не сдались лидеры страны, то борьба не окончена. Русские выстояли, не сдали ни Москвы, ни Ленинграда, и в конечном итоге победили, взяв под контроль Восточную Европу.
Слава богу, что лидеры США и Великобритании не ввязались тогда в новую драку с русскими. Советская армия в мае сорок пятого года была настолько сильна, что русские танки сбросили бы англосаксов в Атлантику, на радость коммунистам Пальмиро Тольятти и Морису Торезу , которые, засучив рукава, принялись бы строить социализм в Италии и во Франции, а так же в соседних странах.
Алекс Маяге оказался беженцем, эмигрантом или перемещённым лицом – какая теперь разница, если живёшь в чужих странах и носишь чужую фамилию – Балтимор. Можно лишь порадоваться, что по-русски она звучит практически как родное Балтийское море. Наверное, это так расстарался Нильсен, который подобрал летом сорок пятого года на улицах Гамбурга, где хозяйничали англичане, грязного голодного инвалида и «вывел его в люди»…
Однако нет больше Нильсена, и это обстоятельство не столько встревожило, сколько перепугало Мяаге, который с утра, как только пришла весть из Гамбурга о самоубийстве одного из членов пресс-центра, а им оказался Ян Нильсен, был сам не свой.
Мяаге не мог поверить, что Нильсен, которого он знал с 1944 года, Нильсен – успешный практически во всём, мог наложить на себя руки, когда всё шло так хорошо, и он даже пригласил Нильсена на свою свадьбу. Бракосочетание должно была состояться в июле. Тянуть до осени не имело смысла, тем более, что Илона забеременела и наконец-то появилась надежда что и Мяаге продолжит свой род.
В сообщении, полученном из Гамбурга с опозданием на два дня, очевидно ввиду тайны следствия, говорилось, что Нильсена обнаружили утром девятого мая в своём номере с простреленной двумя пулями головой и зажатым в руке миниатюрным «дамским» «Браунингом». О наличии этого оружия у Нильсена Мяаге даже не подозревал. Быть может, пистолет был не его? Да и сделать самому себе два выстрела в голову очень не просто. Обычно удаётся только один…
Далее сообщалось, что ночной администратор из опасения потерять работу скрыл, от полиции, что поздно вечером пропустил в номер мистера Нильсена, предварительно спросив его разрешения по телефону, женщину, назвавшуюся фрау Шварц, читательницей «Ди Вельт», которая собиралась пробыть в номере американца десять минут, но не вернулась.
Администратор решил, что это уловка и женщина обычная проститутка, желавшая заработать в постели заокеанского гостя. Такое случалось нередко, а портить отношения с постояльцами дорогого отеля, было не принято. Позже, когда уже началось следствие, о визите дамы сообщил лифтёр, но куда она пропала, не знал ни он, ни администратор. Так что у полиции появилась и вторая версия – американец был застрелен именно этой женщиной. Однако на оружии не сохранилось никаких иных отпечатком пальцев, кроме как от покойного. Следствие продолжается. Полиция разыскивает неизвестную шатенку, которая по описаниям администратора и лифтёра, была высокого роста и красивая лицом.
Мяаге сразу же вспомнил леди Джонсон, которую он и Нильсен разоблачили, и вместо того, чтобы передать в руки британской контрразведке, как это полагалось сделать в британской зоне оккупации, передали её Густаву Нагелю, хорошо знавшему эту женщину с 1944 года, которая была ему представлена как невеста его сына. Адольфа, покончившего с собой на субмарине, шедшей в Аргентину. Следствие, которое возглавил капитан субмарины, вынесло по поводу суицида младшего Нагеля жёсткий вердикт – неразделённая любовь, и тело похоронили в водах Северного моря.
Старший Нагель, живший в Аргентине под фамилией Мендоса, увёз пленницу в Буэнос-Айрес, откуда та попала в руки некоего чрезвычайно богатого американца. Нильсен знал кто это человек, однако ни разу не назвал его имени. Мяаге догадывался, что именно Нильсен сообщил этому могущественному американцу о леди Джонсон, и это обстоятельство явилось причиной смерти Густава Нагеля.
«Не поделили бабу или же у них там свои разборки, в которые лучше не встревать», – проанализировав такую возможность, подумал Мяаге и не стал дальше копать, полагая, что в таких делах он не советчик многоопытному Нильсену. К нему у Мяааге претензий не была, зато на протяжении многих лет была ощутимая помощь. Вот и невесту подыскал. Хоть и не красавица и заметно хромает, но симпатичная и ласковая. Такая будет любить и однорукого мужа.
Да, сметь Нильсена стала для Мяаге тяжёлым ударом, от которого он едва опомнился лишь к полудню, когда журналистов повели на экскурсию по «Адмиралтейскому заводу» – гордости российского и советского судостроения.
«Спасибо тебе, Ян Нильсен. Спасибо за то, что делил со мной Эрику, которая погибла по моей вине и пусть земля будет тебе пухом… – Простился Мяаге со старым товарищем, зная, что уже никогда его не увидит и вряд ли побывает на его могиле. Нет больше Нильсена, а это значит, что  пора его забывать и думать только о себе и о будущей семье.
«Какая же я свинья!» – спохватился Мяаге, вспомнив, как заставил Эрику стрелять. – «Нехорошее это дело мстить из-за неразделённой любви, да ещё чужими, женскими руками. Очень нехорошо»…
Впрочем, нераздёлённая любовь это не о доброй эстонской девушке Эрике с ровным флегматичным характером, от которого веяло холодом, а о непокорной изборянке Ольге.
От одной только мысли о ней даже сейчас, спустя столько лет, бросает в жар. Вот любовь так любовь! Хоть и отвергнутая, но есть что вспомнить.
«А ведь я был тогда молод, собой недурён, без шрама на лице и с двумя руками» –  с горечью размышлял корреспондент агентства «Ассошиэйтед пресс», прогуливаясь по цехам и возле стапелей «Адмиралтейского завода».
Экскурсию для такой представительной иностранной делегации проводил директор, который рассказывал о строительстве первого в мире атомного ледокола «Ленин», подчёркивая, что СССР помимо создания ядерного оружия, предназначенного для сдерживания противника, осваивает мирный атом и тому пример строящийся ледокол.
Иностранные корреспонденты щёлкали фотоаппаратами, снимая на плёнку строящийся флагман советского арктического флота, который поведёт за собой караван судов по Великому Северному морскому пути, сделав возможной круглогодичную навигацию в высоких широтах.
К коллегам присоединился и Балтимор, на время забывший о трагической смерти Нильсена, но не о высокой шатенке с красивым лицом, мучая себя вопросом – Джонсон это или же нет. Если она, то как оказалась в Германии? Ведь Нильсен давал стопроцентную гарантию, что об этой женщине можно забыть. Правда, он скрыл от Мяаге, что в середине апреля узнал от своего парагвайского знакомого, что самолёт американского миллиардера Сэма Халла пропал во время полёта к водопадам Игуасу. Было выдвинуто предположение, что отказал мотор и самолёт упал в сельву. Где это случилось, и кто помимо Халла был в салоне самолёта, было неизвестно, а искать небольшой самолёт в огромной южноамериканской сельве примерно то же самое, что искать иголку в стоге сена… 
Будучи занятый своими мыслями, Балтимор прослушал большую часть содержательного рассказа директора завода и помогавших ему начальников основных цехов, однако сделал пару снимков, надеясь на Корнелла, который включил малогабаритный диктофон и записывал рассказы русских специалистов о строительстве ледокола. В свою очередь англичанин рассчитывал на помощь своего нового друга Арнольда, который неплохо владел русским языком, а на вопрос «откуда?» Ответил уклончиво: «изучал самостоятельно».
Мяаге вздрогнул от неожиданности, услышав очередную фамилию, названную директором, и посмотрел на крупного, сорокалетнего мужчину, одетого в добротный костюм, которого директор представил как Юрия Владимировича Лебедева, начальника цеха силовых электрических установок. Широкую грудь начальника цеха украшали несколько правительственных наград.
Юрий Владимирович Лебедев был братом Ольги и сильно изменился за прошедшие семнадцать лет. В иной ситуации Мяаге мог бы и не узнать его, но тут сразу всё: и имя и отчество и фамилия. В последний раз Алекс видел Юрия в январе 1941 года в Таллине в маленьком ресторанчике в припортовой части города, куда зашёл погреться и выпить чего-нибудь крепкого, снять стресс после страшного известия о смерти отца, застреленного в конце июня прошлого года в стычке с бойцами из рабочей дружины.
Тогда молодой инженер Юрий Лебедев, начинавший свою трудовую карьеру в таллинском порту, сидел за столиком вместе с Эрикой. Он узнал в одиноком посетителе ресторанчика продрогшего на сыром холодном ветру Алекса Мяаге, пившего коньяк, а потом пиво и подошёл к нему. Пришлось спешно покинуть ресторан, заявив брату Ольги, что он это не он, что это ошибка…
Теперь Мяаге узнал Юрия Лебедева. Брат Ольги выглядел солидно, а женщины непременно считали его красивым мужчиной, чего нельзя было сказать о безруком журналисте Балтиморе, щека которого была изуродована ужасным шрамом. Узнать в Балтиморе бывшего эстонского лейтенанта Алекса Мяаге было сложнее. Разве что по шраму, но о шраме брат Ольги к счастью не знал и не обратил внимания на заурядного иностранного журналиста среди полутора десятков его коллег.
Эта неожиданная встреча с братом Ольги явилась для Мяаге-Балтимора вторым ударом за сегодняшний день. Дальнейшая экскурсия по «Адмиралтейскому заводу», вернее по той его части, где не строились военные корабли и, прежде всего, подводные лодки, стала настоящей пыткой, и Мяаге вздохнул с некоторым облегчением лишь на Невском проспекте в небольшом ресторане, куда журналисты зашли пообедать. Чтобы снять стресс, Мяаге выпил четыре пятидесятиграммовых рюмок коньяка, чем удивил Корнелла, выпившего лишь аперитив.
– Тебя, что-то угнетает, Арнольд? – спросил он.       
– Мысли о трагической смерти Яна Нильсена. Мы с ним были друзьями, – ответил Балтимор и был частично прав.
– Прими, Арнольд, искренние соболезнования, – попытался утешить коллегу Корнелл.
Они шли по Невскому проспекту, возможно, тем же самым маршрутом, что и Генрих Браухич после случившегося с ним потрясения в ресторане Московского вокзала. Только тогда был не солнечный май 1958 года, а дождливый и холодный ноябрь 1939…
– Да ты, Арнольд, совсем ушёл в себя. Ничего не видишь и не слышишь. Нильсена не вернёшь, так что живи, дружище, настоящим! – докричался до коллеги  мистер  Корнелл, длинные волосы которого трепал свежий ветер с Невы и Финского залива. – Смотри, какой замечательный дворец! Сама британская королева позавидовала бы такому. Да, русские цари жили с размахом! Огромная нищая страна, а содержала такую блестящую столицу  и при том в таком сыром и холодном климате! Шестидесятая параллель. Да на ней находятся угрюмые Шетландские острова и южная часть Гренландии – огромный ледник. Брр! Как холодно! А здесь на удивление тепло и светит солнце.
Не так давно шеф поручил мне подготовить статью о дореволюционной экономике России в сравнении с нынешним экономическим положением СССР. Перевернул горы литературы, в том числе на русском языке, которым в отличие от тебя владею весьма скверно. Естественно, что СССР во многих областях, в том числе в металлургии и машиностроении в десятки раз превышает производство, которое было в Российской империи. Такова общемировая тенденция. Но вот что любопытно. Изучая статьи бюджета России на 1913 год, я обнаружил, что бюджет Министерства Путей Сообщений превышал военный бюджет .
Строительство и содержание дорог требовало больших расходов, чем армия! Нонсес, да и только. Вот почему Россия была не готова к Первой мировой войне и кое-как сводила концы с концами за счёт поставок вооружений из Британии и Франции, а Русская армия смогла успешно воевать только против турок  и Австро-Венгрии , половина солдат в армии которой были славянами и при первой возможности сдавались в плен целыми дивизиями.
В России жил и работал гениальный авиаконструктор Сикорский , создавший первый в мире тяжёлый бомбардировщик , но в слаборазвитой стране отсутствовала материально-техническая база для массового производства. Во время войны русские покупали самолёты и моторы к ним во Франции и Англии , практически ничего не производя на своих заводах, один из которых потеряли в 1916 году .
В Европе до сих пор бытует расхожее мнение, что Россия «кормила Европу». Наверное, эти слухи распускают эмигранты, а большевикам на них наплевать, если не опровергают. Я нашёл документы, подтверждающие, что Россия экспортировала за рубеж около пятисот, точно не помню, миллионов пудов зерна, а только одна моя Англия импортировала свыше пятисот миллионов пудов , была у русских такая мера весов, равная сорока фунтам. Россия без Канады и США не смогла бы накормить одну Англию, так что о Европе не идёт и речь. При том англичане питались значительно лучше русских, – подчеркнул Корнелл, гордившийся своей страной, несмотря на то, что Британия к 1958 году потеряла самые весомые «бриллианты» из своей короны и готовилась растерять остальные под напором национально-освободительных движений, поддерживаемых политической, экономической и реже военной помощью СССР.
Далее цифры ещё менее утешительные. Согласно первой всеобщей переписи населения с указанием сословий, которая была приведена в России только в 1897 году , выходило, что четыре пятых населения России бедные. К этим трём сословиям относились беднейшие мелкие хозяйства, полупролетарии и пролетарии. В сумме их выходило до 80 % от всех жителей Российской Империи. Мне трудно представить, насколько бедны «беднейшие мелкие хозяйства» и «полупролетарии», но их было очень много и революция в России была неизбежна. Таково моё мнение, Арнольд, –  иссяк Корнелл и вновь вернулся к погоде:
– Сегодня прекрасный день и наступающий вечер. Просто не верится что мы на севере, как считаешь Арнольд?
– Да, Майкл, сегодня не сыро и холодно, как это часто бывает на берегах Финского залива. Здесь и на моей родине май, как правило, самый солнечный месяц, – ответил Балтимор, пропустив мимо ушей экономические высказывание Корнелла в адрес России, и осмотрелся по сторонам. С одной стороны Нева, одетая в гранитную набережную, с другой – Зимний дворец, где проживала царская семья, расстрелянная большевиками в 1918 году , когда ещё только начиналась кровопролитная Гражданская война .
– А ведь не случись Октябрьская революция и разразившаяся вслед за ней Гражданская война, и моя маленькая Эстония могла бы сохраниться в качестве Эстляндской губернии, а Петербург был бы столицей если не Российской империи, то огромной федеративной республики, на манер США. В таком случае гулял бы я сейчас не по чужому и враждебному государству, а по столице своего отечества!» – Мяаге вздрогнул теперь уже и от таких мыслей, не услышав вопроса Корнелла: «А где твоя родина?»
«Нет, США не подходят. Там нет национальных территорий, а индейские резервации не в счёт. Скорее Германия, как федерация равноправных земель. Но ведь там живут только немцы? Опять что-то не так», – силился Мяаге в подборе политического устройства того государства, которое могло бы получиться из бывшей Российской империи, если бы удалось избавиться от большевиков.
«Да ведь уже есть Российская федерация, но Эстония даже не в ней, а в союзе советских, да ещё и социалистических республик. Это и есть СССР!» – Такой вывод, хоть и был он вполне очевиден, привёл Алекса в полное замешательство и он постарался выбросить въедливые мысли из головы.
– Так откуда ты родом, Арнольд? – повторил свой вопрос Корнелл.
– Из Нью-Йорка, – ответил Мяаге и залюбовался широкой Невой и Дворцовым мостом, близ которого к берегу причаливали катера, доставлявшие моряков и жителей Кронштадта на остров Котлин, на котором Алекс мечтал побывать с детства и посмотреть на военные корабли.
Однако прочь все лишние мысли. Заканчивался последний день пребывания западных журналистов в Ленинграде, и завтра они выезжают автобусом в Таллин – столицу бывшей Эстонской республики, вернувшейся в состав уже не Российской Империи, а новой и сильной сверхдержавы.
С Советским Союзом вынуждены были считаться США и их союзники, пугавшиеся темпов послевоенного экономического развития страны и правительственной программы «догнать и перегнать Америку» по основным экономическим показателям. Опасаясь, что советская экономика превзойдёт американскую, по поручению президента лучшие аналитические умы США разрабатывали концепцию «сохранения капитализма в одной отдельно взятой стране». Чтобы остановить рост советской экономики, США навязывали  СССР гонку вооружений, надеясь, что таких расходов на поддержание военного паритета не выдержит наша экономика .
Поездка в Таллин была желанна для Маяге, как никакая другая, ведь этот город был для него родным. В нём он родился, вырос и получил гимназическое и военное образование. В этом городе был его дом, в котором теперь жили чужие люди, в этом городе погиб его отец, но где покоится его прах, неизвестно. Но Таллин будет завтра вечером, а пока ему явился залитый солнцем послеобеденный Ленинград.
Пользуясь предоставленной журналистам возможностью осмотреть город самостоятельно, Балтимор и Корнелл откололись после обеда от общей группы, и, постоянно сверяясь с путеводителем по городу, составленном на английском языке, отправились на самостоятельную экскурсию, время от времени оглядываясь – нет ли за ними «хвоста» в виде вездесущего агента советского КГБ, которым пугали западного обывателя. Однако то ли за ними никто не следил, то ли опытный агент знал своё дело хорошо, но ни Балтимор, ни Корнелл ничего подозрительного не замечали.
– Так ты говоришь, Арнольд, что май в Нью-Йорке самый солнечный месяц? – переспросил Балтимора Корнелл.
– Пожалуй, – подтвердил Балтимор, думая не о Нью-Йорке, а о родном Таллине, который он увидит завтра. При этом хотелось верить, что там он будет избавлен от встреч, подобных той, которая произошла сегодня утром, на «Адмиралтейском заводе».
«А если нет? Если меня вдруг узнают? Ведь сохранились соседи, кое-кто из бывших сослуживцев или кайцелитов, разбежавшихся из Петсери накануне ввода частей Красной армии в Эстонию? » – обеспокоился Маге и тут же попытался себя упокоить: «Лебедев ведь меня не узнал…»
А перед глазами то и дело возникал образ Ольги: «Как сложилась её жизнь, после смерти мужа?» – от таких мыслей ему стало не по себе. Хотелось закричать: «Убийства!». Алекс побледнел и переменился в лице. Откуда-то появилась и разрасталась странная уверенность, что в Таллине он непременно увидит Ольгу. Ему ужасно захотелось её увидеть и непременно в Таллине, хотя она могла жить в Ленинграде, в одном городе с братом. Для этого было достаточно подойти к начальнику цеха Юрию Лебедеву и поговорить с ним, расспросить об Ольге. 
«Но ведь нельзя! За опознанием бывшего офицера эстонских «Ваффен-СС» последует арест. Его будут судить за военные преступления, а их ох как много, и казнят…» – И опять мысли скачут с пятое на десятое:  «Надо же, как вырос инженер Лебедев! Руководит цехом, который занят строительством первого в мире атомного ледокола, которому уже присвоено имя Ленина!»…
– По окончании нашей поездки по СССР я лечу в Америку, путь в которую открывается из Нью-Йорка, – осветил свои планы Майкл, вновь ворвавшийся в его внутренний мир коллеги Арнольда.
– Замечательно, Майкл! – очнулся Балтимор, возвращаясь к реальности, вспоминая Нью-Йорк и свою предстоящую женитьбу. – Думаю, что я буду дома в конце мая, так что приглашаю тебя в гости. Я буду занят приятными приготовлениями, но это нам не помешает, – попытался улыбнуться Балтимор, щека которого, изуродованная шрамом, задёргалась нервным тиком.
– Какими приятными приготовлениями? – сделав вид, что не замечает нервного тика на лице коллеги, спросил Корнелл.   
– Прощаюсь с холостяцкой жизнью, в июле я женюсь, – признался Балтимор.

5.
Начальник погранзаставы капитан Ерохин получил телеграмму от Ольги Лебедевой, которая сообщала, что она с мужем и сыном будет в Таллине с одиннадцатого по тринадцатое мая.
«Если сможешь, приезжай. Увидимся. Справься о нас в республиканском КГБ». – Писала Ольга в телеграмме.   
Погранзастава капитана Ерохина располагалась на крайней западной оконечности эстонского острова Хиума возле старинного маяка, который заложили ещё шведы, когда владели этими землями .
Во время войны здесь был немецкий пост, и от него остались кое-какие хозяйственные постройки, но здание заставы возвели военные строители – новое, просторное и удобное, а главное тёплое, с хорошим печным отоплением. Зимы на побережье холодные, сырые и ветреные. Новобранцы из центральных и южных областей России почти год привыкали к местному климату и часто простужались. Кода с Балтики дул сильный сырой ветер обморожения лиц случались при нулевой температуре воздуха и даже при небольшой плюсовой.
Получив телеграмму, Ерохин связался по телефону с комендатурой, комендант с отрядом, и часа через два, получив «добро», вместе с женой, оставив детей под присмотром жены своего заместителя, ранним утром одиннадцатого мая отправился на пограничном катере до Хаапсалу .
От Хаапсалу до Таллина можно было добраться за два часа на рейсовом  автобусе или на электропоезде – так невелика была Эстонская ССР, где после войны Ерохин служил в погранвойсках, пройдя путь от старшины и младшего лейтенанта до капитана.
Ерохину уже исполнилось сорок лет. С учётом военных лет через год набегала двадцатипятилетняя выслуга, вслед за которой следовала отставка и выход на пенсию. Специального военного образования капитан не имел, а потому рассчитывать на дальнейшее продвижение по службе не приходилось.
На семейном совете приняли решение остаться на постоянное местожительство в Эстонии, под Пярну, откуда была родом жена Анна-Лаура – такие двойные имена не редкость у эстонок. По закону офицеру, уволенному в запас, полагалась квартира по месту службы или в области где проходила его служба на момент выхода в отставку. Если же офицера это не устраивало, то жильё в том городе или селе, откуда он призывался.
От смоленской деревеньки Ерохина мало что осталось. Сожгли её каратели в войну, вот и решили остаться в Эстонии. Особенно этого хотела Анна-Лаура, у которой под Пярну жили Мать и сестра
Вместе с начальником заставы и его женой в Хаапсалу отбыли капитан Пантелеев из комендатуры и рабочий местного совхоза  Ланге, которого сопровождал молодой мужчина в штатском.
Капитан Пантелеев шепнул Ерохину:
– Лейтенант госбезопасности. Сопровождает Вальтера Ланге до Таллина. Чем-то этот Ланге опять заинтересовал чекистов. Так что вам с ними по пути.
Ерохин был немного знаком с Ланге, который служил немцам, был капитаном эстонских «Ваффен-СС», и после войны отсидел в лагере лет восемь. Но гораздо лучше капитан Ерохин знал его жену Кристину, которая приносила на заставу молочные продукты, и жёны офицеров у неё охотно покупали замечательное молоко, сметану, творог и домашний сыр. Кристина была не местной и не эстонкой. На эстонском языке говорила с акцентом.
Анна, которую Ерохин называл по первой части имени, так было привычнее, рассказала мужу, что Кристина латышка из Лиепаи, а занесла её на Хиуму война. Как-то женщины разговорились, и Кристина рассказала Анне историю своей жизни. Про довоенную любовь к русскому моряку, которого называла Иваном, о том, как отправилась следом за ним на транспорте в Виндаву  из Лиепаи, которую после шестидневной обороны оставили советские войска. В конце концов, они оказались на Хиуме и жили более двух лет в лесу, скрываясь от немцев. Иван часто покидал её на день-два, продолжая воевать в полном одиночестве. Первого ребёнка она похоронила. Не перенёс младенец жизни в лесу, в землянке. Второй раз рожала на эстонском хуторе, где жили одни женщины и дети. Туда её отвёл муж.
А потом Иван погиб. Так и осталась Кристина с дитём на хуторе. Позже сошлась с родственником хозяев, который служил немцам и был демобилизован по ранению осенью сорок четвёртого года. Родила от него ребёнка уже после того, как Вальтера арестовали и осудили на десять лет. Думали, что не вернётся. Слаб здоровьем был Вальтер Ланге после тяжёлого ранения, но вернулся, отбыв наказание, и здоровьем как будто окреп. Так и живут с тех пор. Сжились, сроднились. Такова судьба…      
В Хаапсалу пути пассажиров катера разошлись. Ерохин и Анна добирались до Таллина на рейсовом автобусе. За Ланге и чекистом пришла служебная машина, а у Пантелеева были дела в городе.
По прибытии в Таллин, а часы на автовокзале показывали всего лишь десять часов тридцать минут утра, Ерохин обратился за информацией об Ольге Лебедевой в республиканское управление КГБ, и ему дали адрес гостиницы, где поселили Лебедевых. Погода стояла тёплая и солнечная, однако метеорологи предупреждали, что с запада надвигается циклон, и на завтра ожидалось ухудшение погоды, ветер и дожди.
Лебедевы и Ерохины встретились в гостинице, перезнакомились, и, не теряя времени даром, отправились осматривать город, особенно похорошевший за последние годы. Ерохин и Ольга встретились впервые после окончания войны, до этого дня переписывались как старые друзья. Ерохин знал, что спустя полтора года после трагической гибели капитана Игоря Лебедева Ольга вышла замуж за его родного брата Василия Лебедева, потерявшего жену в осаждённом Ленинграде. Очень жаль было Ерохину капитана Лебедева, с которым служили ещё до войны, а потом прошли рядом почти всю войну, однако выбор Ольги он одобрил и вот теперь, наконец, познакомился с её мужем и братом погибшего капитана Игоря Лебедева.
– Признаюсь, товарищ капитан 1-го ранга, растерялся, увидев вас. Очень вы похожи на брата. Очень похожи! Изменились, конечно, ведь прошло столько лет...
– Не удивительно, Алексей Григорьевич, мы ведь родные братья. Дочь Игоря Владимировича очень хотела поехать с нами, но не смогла. Заканчивает десятый класс. У неё на носу экзамены, а потом поступление в институт. Взяли с собой младшего сына Игоря.
– Здравствуй Игорь Васильевич! – пригладил вихры мальчика капитан-пограничник. – Нравится тебе наш город?
– Нравится, дядя Лёша, – ответил мальчик. – Только какой же он ваш?
– Наш. Мы же с тётей Аней живём в Эстонии, а она к тому же эстонка.
– Моя мама тоже жила в Эстонии, в Изборске.
– Изборск – это исконный русский город, Игорь. Рядом с ним стояла наша застава, которая теперь поросла лесом, а новые границы, которые мы отстояли, победив в войне,  пролегли далеко на западе.
Разговорились. Ольга подхватила Ерохина под руку, и они пошли в сторону Вышгорода, а Лебедев и Игорь чуть отстали и рассказывали Анне о Москве. Ни она, ни муж ещё не бывали в столице и, узнав, что капитан Ерохин собирается в отпуск в июле, Лебедев пригласил их вместе с детьми к себе.
– Вам надо обязательно побывать  Москве и посмотреть на столицу СССР! – подчеркнул Лебедев.
Миловидная светловолосая супруга капитана Ерохина, представившаяся своим полным именем Анна-Лаура, хорошо говорила по-русски, и в свою очередь описывала красоты острова Хиума, и в ответ на приглашение приехать в Москву, пригласила Лебедевых в гости к себе:
– У нас тихо и очень красиво. Особенно красив закат, когда солнце опускается в море. Можно подняться на маяк и посмотреть на закат с высоты, - с блеском в светло-серых глазах описывала женщина, как солнце окрашивает волны своими последними лучами.
– Я ведь, Анна-Лаура, служил на Балтике ещё до войн и видел много восходов и закатов, но на вашем острове побывать не пришлось, проходил мимо. Вот и приедем как-нибудь к вам, посмотрим ваши закаты.
– Приезжайте Василий Владимирович, в этом году или в следующем, потому что Алексея Григорьевича, – на людях Анна называла мужа по имени и по отчеству, – не позже чем через два года отправят в запас и на пенсию. Жить мы будем под Пярну.  Так решили. У Алексея Григорьевича никого нет, а у меня там живёт мама и сестра. Там тоже море, но всё-таки не такое, как на Хиума.
– И вас ждём в Москве этим летом, потому, что я выхожу в запас и на пенсию уже в этом году. Отслужил своё, – грустно добавил Лебедев. – В Москве не останемся, переберёмся в Ленинград. И до родных мест ближе и родственники у нас в Ленинграде. У меня дочь от первого брака, а у Ольги брат.
– Дядя Юра, – дополнил отца Игорь, прислушивавшийся к разговору взрослых. – Он строит атомный ледокол. Вот! А ещё в Ленинграде учится Генрих – жених нашей Лены.
– Ну, жених, слишком громко сказано, – поправил отец сына. – Молодые люди недавно познакомились, мы были с детьми в Ленинграде в конце марта. Познакомились с Генрихом на судостроительном «Адмиралтейском заводе», где работает начальником цеха брат Ольги, и теперь Леночка переписываются со своим знакомым молодым человеком.
– Любят друг друга, – улыбнулась Анна. – Так что готовьтесь к свадьбе, Василий Владимирович.
– Есть в этом деле одна загвоздка. Генрих немец. Студент из ГДР. Учится на кораблестроителя.
– Ну и что же. Я – эстонка, а Алексей Григорьевич – русский. Живём в ладу и дети у нас славные: Александр и Инга. Оставили дома у соседки. Мы ведь ненадолго. Завтра утром обратно на заставу. Очень хотел Алексей Григорьевич повидаться с Ольгой Владимировной. Давно знакомы, воевали вместе. Посмотрите на них. Всё говорят и говорят, наговориться не могут.

*
– Вот оно что? – удивился Ерохин. – Так значит, Вальтера Ланге тоже доставили в Таллин для опознания этого американского журналиста Балтимора, под личиной которого скрывается недобитый фашист и наш заклятый враг! Вот это новость! А я ведь не знал, что Ланге служил до войны лейтенантом эстонской пограничной стражи в Изборске. Фамилию такую слышал, но не придал этому значения. Полагал, что он местный, с Хиумы. Служил немцам, за то и понёс наказание. Хотя лицо его показалось мне знакомым. Возможно, я его где-то видел раньше, – задумался капитан-пограничник.
– Хорошо, Лёша, вспоминай конец июля 1941 года, когда вы с Игорем и несколькими бойцами, приставшими к вам по пути, дошли от Немана до Изборска, и мы вместе отправились в большие леса по правому берегу Великой , надеясь, перейди линию фронта.
– Вспоминаю, Оля, что дальше?
– Проходя мимо нашей старой заставы, на территории которой немцы обустраивали школу по подготовке диверсантов из числа перешедших на их сторону пленных солдат и офицеров, вы с Игорем её обстреляли. Игорь потом рассказал мне, что ты убил из снайперской винтовки часовых на вышке и у ворот и повредил электрический генератор, а он обстрелял здание из пулемёта и пожалел, что упустил группу офицеров, которые успели войти в здание нашей бывшей заставы. Помнишь?
– Было такое дело, – подтвердил Ерохин. – Я видел тех офицеров в прицел снайперской винтовки, жаль, что старший лейтенант Лебедев не отдал приказ стрелять в тот момент. Убил бы одного из них.
– Так вот, Игорь наблюдал за ними в бинокль и в одном из офицеров узнал бывшего лейтенанта пограничной стражи Вальтера Ланге. Вот откуда, Лёша, тебе знакомо лицо совхозного строителя Вальтера Ланге, которого доставил в Таллин лейтенант КГБ!
– Да, Оля, так и есть. Это был он. Только видел я его лицо едва ли секунду, а потому не мог припомнить, где видел этого Ланге, который теперь трудится в совхозе, – признался Ерохин.
– Теперь, Лёша, вспоминай октябрь 1941 года. Вы тогда отправились в многодневный конный рейд с целью уничтожить вражеское осиное гнездо, обосновавшееся в стенах нашей старой заставы. Меня с вами не было, я осталась с Алёнкой, которой едва исполнилось четыре месяца, а вы разрушили и сожгли здание заставы, где разместились немцы и курсанты школы, уничтожили немало немцев и предателей. Ты опять стрелял, убил немецкого офицера, которым оказался майор Таубе, а другого ранил, попав в край каски. – Ольга посмотрела на Ерохина, ожидая подтверждения.
– Было, Оля, такое дело. Тогда я ещё узнал и застрелил Болопольского – этого гадёныша, который пытался изнасиловать Танечку Лобанову, а Игорь его пожалел и вместо того, чтобы застрелить, выгнал из отряда. Вот Белопольский и подался к немцам.
– Да не о нём речь, а об офицере, которого ты ранил. Этим офицером был мой старый знакомый Алекс Мяаге, который ныне проживает на Западе под именем Арнольда Балтимора, и приехал к нам в качестве корреспондента американского информационного агентства «Ассошиэйтед пресс».
Его арест намечен в Таллине на сегодня или назавтра, а меня пригласили на опознание. Ланге привезли для этих же целей. Полагаю, что в Таллине находится мать Мяаге Мария Антоновна, которую на опознание сына попросили приехать из Омска, где она сейчас проживает, а к обеду подъедут Арина и Саша Бутурлины. Оба хорошо знали бывшего эстонского лейтенанта Алекса Мяаге, который командовал весной 1940 года отрядом кайцелитов, устроивших в окрестностях Изборска свой лагерь. Твоя пуля, Алексей, оставила неизгладимый след на лице Мяаге, изуродовав его левую щёку. Об этом он рассказал мне сам в мае 1944 года.
Помнишь, мы ходили в рейд по немецким тылам за два месяца до освобождения Пскова . Я тогда находилась в Изборске, в доме отца. Неожиданно в наш дом явился Маяге, дослужившийся к тому времени до майора эстонских «Ваффен-СС». Он угрожал отцу оружием, и я была вынуждена обнаружить себя прийти отцу на помощь. Я говорила с ним. Левая половина лица Маяге была изуродована ужасным шрамом, и при волнении лицо его дёргалось.
Мяаге показал мне несколько пуль от немецкой винтовки системы «Маузер» калибра 7.92, которые хранил в коробочке и носил с собой.  Двумя из них были убиты часовые на вышке и у ворот в конце июля сорок первого года, третьей пулей был убит майор Таубе в октябре сорок первого года, а четвёртая деформированная пуля пробила край каски, осколок которой изуродовал щёку Мяаге. Экспертиза, которой добился Маяге, собравший эти четыре пули, подтвердила, что выстрелы были произведены из одного оружия. Это была твоя трофейная винтовка с оптическим прицелом. – закончила Ольга свой рассказ.
– Да, это была моя трофейная винтовка, которую я сдал в мае сорок пятого года, о чём сожалею, – подтвердил капитан Ерохин.
– Хорошо, что ты приехал. Наконец увиделись, вот и твоя Анна познакомилась с Василием. О чём-то оживлённо беседуют и сыну нашему с ними не скучно. Хорошо говорит Анна-Лаура по-русски, почти без акцента, – оглянулась Ольга, посмотрев на мужа и его собеседницу.
– Я ей помогал, –  улыбнулся Ерохин.
Вечером сходим в ресторан, отметим нашу встречу и знакомство. И Бутурлиных с собой возьмём. Вот там я и поговорю с Анной-Лаурой на эстонском языке, заодно многое вспомню. Давно не приходилось говорить по-эстонски, – улыбнулась Ольга и вновь посмотрела на жену капитана. – У тебя, Алексей, славная и красивая жена!
– А ты, Оля, ну совсем не изменилась, только повзрослела и стала ещё красивее! Смотри, прохожие засматриваются на тебя. Не только мужчины, но и женщины, – пошутил Ерохин. – Знаешь, Оля, я свяжусь вечером с комендатурой и попрошу дать мне ещё день. Очень хочется посмотреть на этого Мяаге, помеченного моей пулей в октябре сорок первого года.
– А я, Лёша, боюсь этой встречи и сильно переживаю, со слезами в голосе призналась Ольга. – Ведь это он водил рукой женщины-снайпера, которая убила Игоря в октябре 1944 года, когда мы освобождали Литву и шли к Балтийскому морю, охватывая с юга курляндкую группировку немцев , а сама подумала: 
«Вот и окончилась осенью сорок четвёртого года страшная и нелепая дуэль из-за неё, Ольги Лебедевой, двух молодых офицеров: русского и эстонского, точку в которой поставила женщина, оказавшаяся бывшей подругой Юры Эрикой. А ведь не будь войны, Эрика могла бы стать женой Юры, и он научил бы её хорошо говорить по-русски, как Ерохин Анну-Лауру. Закончилось ли противостояние?» – Вздрогнула Ольга. – «Нет, возможно, оно закончится завтра, когда Алекс Мяаге будет взят под стражу, а я посмотрю ему в глаза. Только бы не расплакаться!» – простонал Ольга, крепче прижимаясь к плечу старого и верного друга капитана Ерохина, озаботившегося её состоянием:
«Молчит, да видно сильно переживает?» – глядя на Ольгу, подумал Капитан: «Вот она война что натворила. Столько лет прошло, а никак не отпускает…»   

6.
– Товарищ майор, скажите же, наконец, зачем меня вызвали в Таллин? Зачем вы сопровождали меня и Сашеньку от самого Омска? Я уже не знаю, что и подумать. Какая же на мне лежит вина, если майор из Комитета государственной безопасности летит со мной из Омска в Москву на «Ту-104» , а из Москвы в Таллин в скором поезде? – Взмолилась Мария Антоновна, после того, как утром одиннадцатого мая майор Стариков доставил её в гостиницу и оплатил двухдневное пребывание в одноместном номере с видом на море. 
– Не беспокойтесь, гражданка Романова, к вам у нас нет никаких претензий. Располагайтесь в номере. Вам предстоит провести в гостинице одну ночь, горничная постелит ребёнку на диване, а завтра вечером я вас провожу на вокзал и посажу на московский поезд, а из Москвы вы доберётёсь до Омска. Билеты на самолёт у вас на руках.
Сегодня хороший, солнечный день. Гуляйте по городу, ведь он вам не чужой, покажите Таллин дочери. За последние годы столица Эстонии заметно похорошела, с этим согласны даже иностранные гости
Сколько тебе лет, Александра? – спросил майор хорошенькую белокурую девочку с двумя косичками, украшенными белыми бантами.
– Одиннадцать, – ответила девочка.   
– Ничего, что пропустишь несколько дней в школе, догонишь товарищей?
– Догоню, – уверенно ответила Саша, – я хорошо учусь.
– Она у нас отличница, – похвалила дочку мама.
«Поздний ребёнок» – самый любимый, подумал майор, окинув взглядом Романову, которая в свои пятьдесят девять лет выглядела на удивление молодо, лет на сорок семь, не больше. Была видной, стройной женщиной, без намёка на седину, возможно, подкрашивала пышные светло-русые волосы, а на напудренном красивом лице мелкие морщинки были не так заметны.
– Товарищ майор, вы опять ушли от вопроса – зачем я вам? – Настаивала Романова, требуя ответа.
– Успокойтесь, Мария Антоновна, завтра всё узнаете. Не теряйте время, прогуляйтесь по городу пока солнечная погода. Загляните в парк Кадриорг , там цветут тюльпаны. Осмотрите Вышгород . Прогноз на завтра неважный – пасмурно и дождливо. Сходите в кино. Посмотрите фильм киностудии «Таллин-фильм», которая работает уже пятый год и выпускает неплохие фильмы.
– Нет уж, товарищ майор, лучше мы погуляем по городу пока хорошая погода. Можно нам посмотреть наш старый дом, где я прожила с девятнадцатого по сороковой год?
– Пожалуйста, осматривайте всё что угодно, только не позже восьми часов вечера будьте в гостинице. Я зайду к вам, и мы наметим план, так сказать, «мероприятий» на завтрашний день.
– Хорошо, товарищ майор, но вижу, что вы скрываете от меня что-то очень важное. Скажите, эти ваши «мероприятия», как-то связаны с моей прошлой жизнью в Таллине, с моей прежней семьёй – мужем и сыном? – не дожидаясь ответа, продолжила Мария Антоновна: – Мой первый муж Вальтер Мяаге погиб в конце июня 1940 года, хотя я не видела его тела и не знаю, где он захоронен, а о сыне не имею никаких сведений с весны с того же сорокового года. Он просто пропал… 
– Давайте, Мария Антоновна, отложим этот разговор на завтра, – майор вновь отклонил просьбу Марии Антоновны Романовой, которая сменила фамилию Мяаге, выйдя повторно замуж, в возрасте сорока семи лет.
Девичья фамилия Марии Антоновны – Домнина и родилась она в Омске в семье крупного сибирского хлеботорговца. В 1917 году Домнин проживал вместе с семьёй в Петрограде, где в один год прошумели две революции – Февральская буржуазная и Октябрьская социалистическая.
Осенью семнадцатого года во время погромов, прокатившихся по столице Российской империи, в которой царило безвластие, Домнин был ограблен и убит в собственном доме то ли анархистами, то ли уголовниками, то ли ещё какими-то «экспроприаторами».
Двадцатилетнюю красавицу Машу Домнину бандиты пытались изнасиловать. Не успели, помешал отряд матросов, патрулировавший тёмные улицы ночного города, в котором не было электричества. А на следующий день, ещё до Октябрьского переворота, рыдающая вдова Домнина с едва не сошедшей с ума дочерью Машей бежала к родственнице в Ревель , куда вскоре вошли войска кайзера Вильгельма II и навели в городе «железный немецкий порядок».
Через год Мария Домнина вышла замуж за молодого офицера Вальтера Мяаге, который начинал службу в Российской армии и после Октябрьской революции стал одним из первых офицеров вновь создаваемой армии Эстонской республики. Правительство Эстонии, в конце концов, пошло на сговор с большевиками, гарантировавшими Эстонии независимость, и разоружило войска белого генерала Юденича, дислоцированные на эстонской земле. Так рождалась первая независимая Эстонская республика, к которой временно отошёл Печорский край с городами Печоры и Изборск .
Ещё через год Мария Мяаге родила сына, которого после долгих споров с отцом назвали Александром. Хорошее имя, принятое и в Эстонии, и в России, и в Германии, найдя, таким образом, компромисс.
Вот и свою дочь Мария назвала Александрой в память о сыне, которого считала погибшим. Алексу сейчас было бы тридцать восемь лет, а Сашеньке всего одиннадцать – немалая разница в возрасте между детьми.
– Прежняя моя жизнь, Сашенька, осталась в далёком 1940 году, новая жизнь началась на моей родине в Омске, – рассказывала о себе дочери Мария Антоновна, приближаясь к дому, в котором прожила больше двадцати лет. 
– Вот он, тот дом, о котором я тебе рассказывала. Почти не изменился. А вот окна нашей квартиры на втором этаже, - вытерла платочком слезу Мария Антоновна.
– Мама, давай поднимемся на второй этаж и посмотрим, кто живёт в бывшей нашей квартире, – предложила Саша.
– Давай поднимемся, – согласилась с дочерью Мария Антоновна.
«Может быть, удастся увидеть бывших соседей, не все же умерли?» – подумала она.      

* *
Автобус с иностранными журналистами прибыл в Таллин к обеду. Гостей города разметили в лучшей гостинице с видом на Таллинский залив, на водной глади которого появились первые яхты. Белые паруса очень красиво смотрелись на форе синего моря, над которым летали бакланы и чайки.
Оставив вещи в своих одноместных номерах, иностранные гости поспешили в ресторан, где для них был заказан обед. Журналисты изрядно проголодались за время, проведённое в пути, и пообедали с аппетитом, находя эстонскую кухню ничуть не хуже европейской или американской.
После обеда для представительной иностранной делегации подали экскурсионный автобус и провезли по городу, показывая достопримечательности и новые предприятия, в том числе радиозавод, выпускающий радиолы и магнитолы высокого качества , которые с удовольствием покупают советские граждане во всех уголках огромной страны.
Корнелл много фотографировал и записывал, а вот Балтимор выглядел неважно.
– Не заболел ли ты, Арнольд? – поинтересовался англичанин. – Какой-то ты бледный и вялый. Смотри, какая хорошая погода и сколько молоденьких и симпатичных девушек на улицах. А ведь эти девушки родились в военные годы, следовательно, немцы не слишком притесняли эстонцев, да и русские не всех переселили в Сибирь.
Собрав воедино все свои познания в русском языке, Корнелл заговаривал с молодёжью, предлагал сфотографироваться и щедро раздавал британские значки, в качестве сувениров. Их он привёз с собой целую коробку, предварительно разделив на четыре города, которые предстояло посетить делегации: Ленинград, Таллин, Рига и Москва.
В блиц опросах молодых таллинцев, к которым подключился и Маяге, владевший русским языком гораздо лучше Корнелла, скоро выяснилось, что среди молодых людей далеко не все эстонцы, пожалуй, они даже в меньшинстве, в ответах чаше мелькали русские, украинские и другие фамилии.
«Впрочем, русские большие мастера по части организации всякого рода мероприятий», - подумал Корнелл, не удивляясь размаху праздничных мероприятий последнего Первомая в городах СССР.
Вот Александр Бондаренко, обменявшийся в Корнеллом значками.
– Мистер Бондаренко, сколько вам лет? – задал вопрос Корнелл.
– Семнадцать, мистер Корнелл, – ответил по-английски симпатичный парень, и в дальнейшем короткий разговор происходил на родном языке Корнелла.
– Вы давно живёте в Таллине? – спросил Корнелл.
– С 1953 года, мистер Корнелл. В Таллине я оканчиваю среднюю школу, и буду поступать в политехнический институт. Хочу стать радиоинженером.
– Вы комсомолец?
– Да. Уже три года. У нас принимают в Комсомол с четырнадцати лет, – ответил Бондаренко.
– А откуда вы приехал в Таллин? – задал свой вопрос Балтимор.
– Из Харькова. Отца направили работать на машиностроительный завод. В Таллине была острая нехватка квалифицированных специалистов, и мы приехали поднимать экономику Эстонии.
– Желаем вам, мистер Бондаренко, успехов, – поблагодарил молодого человека Корнелл и пожелал ему успехов.
– Вот видите, русские направляют сюда людей со всех концов страны чтобы «разбавить» эстонское население и навсегда присоединить Эстонию к СССР, – заметил недовольным тоном Балтимор, когда они отошли в сторону.
– Они поступают, так как поступаем и мы, создав условия для переселения англичан в Ирландию, Шотландию, Уэльс , а так же в Австралию, Новую Зеландию и Южную Африку, – ответил Корнелл. – Но, вернувшись в свои редакции, мы отметим этот факт как проявление имперских амбиций России, которая под новым названием СССР, продолжает наращивать своё влияние в мире и угрожать нашей и вашей свободе.
Балтимор без труда догадался, что Корнелл имел в виду Великобританию и США, продолжая выслушивать суждения англичанина.
– Во время войны Эстония имела статус протектората, но по окончании войны, немцы лишили бы её привилегий, а победи они в войне, сейчас никто бы и не вспоминал ни об эстонцах, ни о латышах. Их бы просто ассимилировали. Это делается очень просто. Запрещается язык и уничтожается национальная культура. Через поколение –  все немцы.
– А как же ирландцы? – не согласился к Корнеллом Балтимор-Мяаге, раздражённый репликой об эстонцах. – Да, они практически потеряли свой родной язык, который сохранился лишь в отдельных общинах на крайнем западе Ирландии, но культуру и ирландское самосознание они сохранили?
– Англичане, а, тем более, русские не столь жёстки в этнических вопросах как немцы, тем более СС времён Адольфа Гитлера, – ответил ничуть не сомневавшийся в своей правоте стопроцентный англичанин Майкл Корнелл.
Балтимору порядком надоела эта тема, и он обратился к товарищу по перу с предложением:
– Знаешь, Майкл, мне порядком надело организованное хождение по городу. Давай предупредим вот того крупного мужчину из КГБ, который опекает нас, и отправимся осматривать город самостоятельно. Думаю, что нам разрешат.
– Ты прав, Арнольд. – согласился с Балтимором Корнелл. – Прогуляемся как вчера в Ленинграде. Сколько раз я не оборачивался, но так и не заметил за нами «хвоста». Может быть, его и не было? Как считаешь, Арнольд?
– Возможно, и не было, а если и был, пусть следует за нами. Мы ведь не собираемся вытворять что-либо противоправное?
– Конечно же, нет, Арнольд! Сюда мы приехали не за этим. Сюда мы приехали смотреть, брать у граждан интервью, записывать и фотографировать! Вот зачем мы здесь.

* *
К семи часам вечера Балтимор и Корнелл истоптали ноги и решили перед возвращением в гостиницу где-нибудь передохнуть и выпить по паре рюмок коньяка. Балтимор увлёк за собой Корнелла в сторону порта. Ему захотелось посидеть именно в том ресторанчике, куда он зашёл январским вечером 1941 года и где неожиданно встретил брата Ольги Юрия вместе с Эрикой. Повторно состояться такая встреча не могла. Юрия он видел вчера в Ленинграде, а Эрики давно нет в живых…
«Интересно, какая публика собирается в ресторанчике сейчас? Русские или среди них всё-таки есть эстонцы? – Впрочем, для того, чтобы получить ответ на этот вопрос, необходимо было вначале убедиться, сохранился ли этот ресторанчик?» – Размышлял Мяаге, которому захотелось выпить, расслабиться, снять напряжение, а потом, перед возвращением в отель пройти по родной улочке и посмотреть на дом, где прошли его детство и юность…   
«Сохранился!» – Едва не вскрикнул Мяаге, увидев желанный ресторан, в который ноги сами вели его.
Балтимор, а следом за ним Корнелл зашли в заведение, которое при беглом осмотре корреспондентом агентства «Ассошиэйтед пресс», выглядело гораздо лучше, чем тогда, в январе 1941 года.
«Жаль, что я не могу рассказать о себе Корнеллу», – подумал Маяге. – Просидел хороший парень Майкл всю войну за пишущей машинкой на своём «туманном Альбионе» и не понюхал пороху, не воевал, не убивал врагов, не переносил боль ранений и потёри части собственного тела» – от такой мысли болью отозвалась потерянная рука и нервно задёргалась изуродованная шрамом щека.
– Да ты опять разнервничался Арнольд, самое время выпить рюмку, другую коньяка. Прости, ветеран, тыловую крысу, – попытался успокоить Балтимора Корнелл. Накануне Балтимор поведал ему свою легенду участника кровопролитных сражений в Арденнах , где получил отметины на лице и потерял руку. Эту легенду, которую ему предложил теперь уже покойный Нильсен, Мяаге повторял столько раз, что поневоле и сам стал в неё верить, словно и не служил он в «Ваффен-СС», а воевал против немцев в американской армии.
«Интересно, что бы подумал обо мне хороший английский парень Майкл Корнелл, узнав, кем я был на самом деле», – подумал Балтимор, разглядывая публику, которая посетила этим вечером небольшой ресторан на припортовой улице.
Глаза Балтимора, постепенно привыкавшие к сумраку небольшого зала с полутора десятком столиков и маленьким «пятачком» для танцующих пар, скользили по лицам посетителей. Мозг обращался к памяти, а память рисовала в воображении Алекса Мяаге  столик, за которым теперь уже в иной жизни сидели Юрий Лебедев и Эрика, хоть сейчас это было и не возможно.
Внезапно глаза Балтимора остановились на двух сдвинутых столиках, за которыми сидели два офицера, мужчина в штатском костюме и три женщины. Лиц женщин он не видел, они сидели к нему спиной. Офицеры были без головных уборов, а погоны Мяаге не сразу разглядел, а когда заметил, то ему стало не по себе.
Один из офицеров был пограничником, другой моряком, но самое удивительное, что лицо моряка было ему знакомым и даже очень знакомым! В нескольких метрах от Корнелла и растерянного Мяаге, к которым уже спешил официант с приглашением к двухместному столику, сидел человек очень похожий, с поправкой на возраст, на лейтенанта Игоря Лебедева, каким Алекс запомнил соперника, ставшего мужем Ольги в июне сорокового года. А быть может, это и был сам лейтенант-пограничник Лебедев, но почему-то в морской форме и с погонами капитана 1-го ранга?
«Как такое возможно?» недоумевал Мяаге, которому стало настолько плохо, что он едва не рухнул на пол, вовремя подхваченный за плечи Корнеллом.

*
– Оля, – обратился Лебедев к жене. – У входа в зал стоят какие-то странные мужчины и не снимают шляп. Один из них со шрамом на лице, буквально «пожирает меня глазами». Посмотри, не наш ли это Мяаге? Уж больно он похож на того типа, о котором ты мне рассказывала. Вот и вместо руки у него протез с чётной перчаткой! Да ему плохо, еда не упал! Другой подхватил его! – привстал из-за стола не на шутку встревоженный Василий Лебедев.
Ольга, оживлённо беседовавшая с Анной-Лаурой и Ариной то на русском, то на эстонском языке, который вспоминался на удивление легко, не сразу поняла, чего от неё хочет муж, а когда обернулась, увидела у входа в зал лишь спину одного посетителей и растеряннее лицо другого. Оба были в отличных костюмах и при шляпах, которые не успели снять и теперь покидали  ресторан, так и не удосужившись заглянуть в меню.

*
Да что с тобой, Арнольд, ты и сегодня сам не свой? – недоумевал Корнелл. – Тебя что, укусила бешеная собака?
– Такси! Такси! – вырвался из объятий Корнелла и закричал Балтимор, подняв единственную руку. Проезжавшая мимо серая «Победа» с «шашечками» и зелёным огоньком  сдала назад и поравнялась с двумя загулявшими иностранцами, вывалившимися из припортового ресторана.
– Майкл, я немедленно возвращаюсь в отель. Да я заболел, мне очень плохо и завтра я проведу день в отеле. Город мне не понравился, я не хочу его видеть! – Балтимор был близок к истерике и Корнелл был уже и не рад, что связался с ним.
«Показался хорошим парнем, собирается жениться, пригласил к себе в Нью-Йорк…» – Глядя на Балтимора, Корнеллу расхотелось лететь в Америку, да и ходить по заурядному в сравнении с Ленинградом городу, каких в Англии полным-полно и более старых и с более богатой историей и архитектурой.
Они забрались на заднее сидение такси и назвали водителю отель, где селили иностранцев.

*
Остаток вечера был испорчен. Попрощавшись с Ерохиными, которые переночуют в гарнизонной гостинице, Лебедевы и Бутурлины отправились в гостиницу, куда их поселили сотрудники республиканского Управления КГБ.
Во-первых, необходимо было немедленно доложить о происшествии, которое, несомненно, повлияет на планы задержания американского журналиста с последующим опознанием в нём легионера эстонских «Ваффен-СС» и военного преступника, повинного в карательных операциях против русского населения и ликвидации сотен граждан еврейской национальности, свозимых в эстонские лагеря уничтожения. Не секрет, что Эстония в годы войны была верным сателлитом гитлеровской Германии .
Во-вторых, все изрядно устали за целый день, проведённый на ногах, хоть и посмотрели многое, а Ерохины оказались хорошими экскурсоводами.
– Надо же такому случиться! – Вслух переживала Ольга. – Зашли в тот самый ресторанчик, посетить который мне посоветовал Юра, бывавший в нём до войны, и едва не столкнулись лицом к лицу с Алексом!
– Если бы ты знал, Василий, сколько времени я готовилась к встрече с ним? Сколько раз хотела заглянуть в его лицо, увидев в нем страх, ужас, сознание неотвратимого возмездия? – вздохнула Ольга, постепенно успокаиваясь. Она взяла мужа под руку и прижалась к нему. 
– Юра рассказывал, что видел Мяаге в январе 1941 года именно там. Вот и потянуло Алекса  на старые места, к старым воспоминаниям, и коллегу с собой захватил. Если бы тот не поддержал Мяаге, то он вполне мог упасть – так перепугался, увидев меня. Мы с Игорем братья, похожи. Это сходство так его и напугало. Хорошо, Оля, что Мяаге не видел твоего лица, иначе его мог хватить удар. Зря мы пошли туда. Могли бы выбрать другой ресторан, –  сокрушался Василий. – Впрочем, Мяаге задержат в любом случае, он на нашей территории и никуда не денется. Не переживай Оля. Задержат его, по-видимому, завтра. Предстоит неприятная процедура опознания, а потом возьмём да уедем на сутки в Изборск вместе с Бутурлиными, а вечером тринадцатого вернёмся в Таллин к московскому поезду! Как тебе такие планы, Оля? – размечтался Василий Владимирович. – Возьмём такси и вперёд! – Как думаете, Арина и Саша? – обратился он к Бутурлиным.
– На такси выйдёт недёшево, – заметила Арина – Молодая, красивая работящая русская женщина, трудившаяся на земле, а потому не знавшая высоких заработков, какие возможны в городах. – Можно на автобусе или на поезде до Печор, а оттуда до Изборска.
– На автобусе, да с пересадкой слишком долго. Не бери в голову Арина, расходы беру на себя, а ты накормишь нас праздничным домашним обедом! Идёт?
– Идёт! –  улыбнулась Арина. – Правда, Саша?
– Опознаем фашиста и поедем, – согласился с женой покладистый муж Александр Никитич Бутурлин – к тридцати годам ставший таким же могучим, как и его покойный отец, Никита Иванович Бутурлин, скончавшийся шесть лет назад и похороненный на том же погосте, где под магическим крестом покоится легендарный князь Трубор.   

* *
Выслушав Лебедевых, майор Стариков не высказал по поводу инцидента, случившегося в припортовом ресторане никаких суждений, лишь отлучился, чтобы связаться с руководством и минут через десять вернулся.
– Вот что, товарищи. Все в сборе. Мать Александра Мяаге Мария Антоновна Романова в номере и ждёт моих указаний. Она не знает, зачем её вызвали в Таллин. Возможно, догадывается, задавала мне вопросы, но точно не знает, что её ждёт. Сочувствую, ей не позавидуешь. В Таллин Мария Антоновна приехала с дочерью. Девочке всего одиннадцать лет. Через четверть часа мы все вместе спустимся вниз к служебному автобусу, который доставит нас до гостиницы, где остановились иностранные журналисты. После инцидента, произошедшего в ресторане, нет смысла ждать следующего дня. К вам товарищи убедительная просьба не вступать в разговоры с Романовой. Она не должна узнать раньше времени, что ей предстоит сделать. Расчёт на неожиданность. Мать узнает сына, как бы он не изменился, и сколько бы не прошло лет с тех пор, как они расстались.
Западные журналисты – весьма агрессивная публика и попытаются устроить большой скандал по факту задержания своего коллеги корреспондента агентства «Ассошиэйтед пресс» Арнольда Балтимора. В ход пойдут и такие аргументы, что на опознании присутствуют подставные лица. В западной прессе поднимется излишняя шумиха. Так что Мария Антоновна Романова-Мяаге – главное лицо в перечне лиц, приглашённых для опознания. Другим важным свидетелем будет небезызвестный вам Вальтер Ланге. С ним вы встретитесь во время опознания. Увидев вас, Ольга Владимировна, и вас Арина Алексевна, Ланге может догадаться, зачем его вызвали в Таллин да ещё в сопровождении сотрудника республиканского Управления КГБ, а это нам ни к чему. Мы собрали материалы о деятельности эстонских профашистских формирований и среди них есть несколько фотографий Александра Мяаге в форме офицера эстонских «Ваффен-СС», а одна из них, сделанная в начале 1944 года, групповая фотография, на которой есть и Вальтер Ланге, уже отбывший срок наказания.
– Ольга Владимировна, вас не могла видеть мать Мяаге? Я имею в виду довоенное время, – уточнил майор.
– Нет, товарищ майор. Мяаге писал матери обо мне, обещал приехать вместе со мной в Таллин, познакомить с мамой, но этого не случилось и не могло случиться без моего желания, – ответила Ольга не без волнения в голосе.
– Вас что-то беспокоит? – спросил Майор.
– Даже не знаю, что и сказать, – задумалась Ольга. – В мае 1944 года я встречалась с Алексом Мяаге последний раз. Во время рейда нашего разведывательно-диверсионного отряда в район Пскова и Тарту, в котором я была радисткой и переводчицей, я владею немецким и эстонским языками, – уточнила Ольга, –  Мяаге неожиданно явился в наш дом в Изборске, где в тот момент находились отец и я. Мяаге был пьян, угрожал отцу, и я была вынуждена придти на помощь. Моя решимость застрелить его, заставила Мяаге отступить, но, листая альбом с семейными фотографиями, он забрал одну из них, мою. На этой фотографии мне было восемнадцать лет. Возможно, он показывал её матери.
– Это вряд ли, Ольга Владимировна. Мария Антоновна уехала из Таллина в Омск ещё до войны. Возможно, Мяаге и удалось узнать её адрес, но матери он не писал. А в прошлом году Мяаге совершил с западными журналистами свою первую поездку в СССР, побывав в городах и на крупных стройках Сибири, в том числе в Омске, но с матерью не встречался, не имел такой возможности. Так что на счёт фотографии не беспокойтесь, –  успокоил Лебедеву майор Стариков.
– Пора, – взглянув на часы, – объявил он. – Ребёнка, – Стариков посмотрел на Игоря, – оставьте в номере, пусть отдыхает, посмотрит телевизор. Помимо таллинского канала у нас показывают первые программы из Москвы и Ленинграда. Умеешь пользоваться телевизором? – Спросил майор Игоря.
– Умею, у нас дома такой же телевизор. Только я хочу поехать с мамой и папой, –  заявил Игорь.
– Не стоит. Там не будет ничего интересного, а по Ленинграду сегодня показывают «Тайну двух океанов». Смотрел?
– Смотрел! И ещё хочу посмотреть! – обрадовался Игорь.
– Не прозевай, фильм начнётся через десять минут, – уточнил майор, взглянув ещё раз на часы. –  Пора товарищи.
– Товарищ майор. Сегодня в Таллин приехали наши старые друзья: капитан Ерохин и с женой. Приехали с Хиумы, там расположена погранзастава, которой командует капитан Ерохин. Так случилось, что и он знает этого Мяаге, видел его лицо в прицел снайперской винтовки, а отметина на лице Мяаге след от его пули. Разрешите позвонить в гостиницу, где останавливаются военнослужащие. Уверена, что капитан Ерохин хотел бы взглянуть на Мяаге, – попросила Ольга.
– Ну что ж, Ольга Владимировна, звоните. Нам по пути, заедем за капитаном, – согласился майор Стариков.
    
* *
В мае в половине девятого на широте Ленинграда и Таллина ещё светло, светит солнце. На улицах свежая зелень, тихо, штиль. Такое обычно бывает к перемене погоды. Жаль, что завтра Изборск встретит Лебедевых пасмурной погодой и вероятными дождями, а может быть повезёт и циклон пройдёт по побережью Финского залива на Ленинград, а Псковской области улыбнётся ещё один солнечный денёк.
«Ну что ж, поживём-увидим», – думала Ольга: «Сходим на кладбище, навестим родителей и родственников, поклонимся могиле князя…
Если не зарядит дождь, прогуляемся до Никольево, до родимого калинового куста, где юная изборянка встречалась на несправедливой границе, отделившей на время исконный русский край с городами Печорами и Изборском от Большой России, с молодым лейтенантом-пограничником, до места, где стояла наша старая застава…»
Ольга очнулась от взгляда пожилой, но всё ещё видной и красивой женщины, которую звали Мария Антоновна. Алекс как-то показывал ей фотографию матери, и Ольга её узнала, несмотря на прошедшие годы. В автобусе вместе с Марией Антоновной ехала девочка – дочь от второго брака. Стариков шепнул Ольге, что девочку и зовут Александрой.
«Не случайно Мария Антоновна назвала так свою дочь, которую родила очень поздно, когда ей было уже под пятьдесят», – подумала Ольга и улыбнулась симпатичной девочке с не по-детски серьёзными глазами.
Девочка прижалась к маме и в глазах её затаилась тревога, очевидно, такая же глубокая, как в глазах матери.
«Неужели догадывается, что её ждёт» – пожалела немолодую женщину Ольга, да и сама она пребывала в сильной тревоге, переживая предстоявшую встречу.

* *
По возвращении в отель, Балтимор сослался на головную боль и закрылся в своём номере. На предложение Корнелла посетить ресторан или бар отеля и скоротать там вечер, Балтимор отказался наотрез. Пожав плечами, англичанин, нагруженный впечатлениями от прошедшего дня, так же решил провести вечер в своём номере и разобраться с той информацией, которую собрал за два дня пребывания в Ленинграде и в первый день в Таллине.
Путешествие по Советскому Союзу было отнюдь не туристической  экскурсией с развлекательной программой, а рабочей поездкой. По возвращении в Лондон предстояло отчитаться перед боссом о результатах командировки и засесть за цикл статей о Советском Союзе, которые должны понравиться руководству.
Оказавшись на родной земле, Балтимор-Мяаге, ощутил себя эстонцем. И такая тоска навалилась на него, что хоть лезь в петлю…
«А может быть и в самом деле? Отыскать какой-нибудь крепкий крючок, накинуть на него брючный ремень и затянуть петлю на шее…» – с тоской подумал он, вспоминая свою прошлую жизнь, и пытаясь соединить в одну цепь события последних дней.
Прежде всего, смерть Нильсена, несомненно, убитого неизвестной женщиной. В этой даме, побывавшей в номере Нильсена, ему мерещилась и в самом деле необыкновенно красивая леди Джонсон, или агент советского КГБ, которую он случайно сфотографировал в кругу семьи на московской улице в дни Московского фестиваля молодёжи и студентов всех стран. Тогда Балтимора привлекла красота женщины, которую захотелось запечатлеть на память. Её подлинного имени Балтимор не знал, но чувствовал, что фотография, сделанная им в Москве стала роковой не столько для неё, сколько для него самого. Ведь агенты советской разведки побывали в его нью-йоркской квартире в тот же вечер и похитили фотографии из красного альбома, а значит, у этой леди Джонон была связь с Москвой.
«Не следовало скрывать от британской разведки эту леди Джонон, которую передали Густаву Нагелю, намеренному решить застарелые семейные проблемы», – подумал Мяаге: «Роковая женщина! Она погубила Нагеля, уничтожила Нильсена. Ох! Доберётся и до тебя, Алекс…» 
Затем был брат Ольги Юрий Лебедев, которого он неожиданно увидел на ленинградском судостроительном предприятии «Адмиралтейский завод» и к счастью не был опознан. И вот событие, случившееся чуть более часа назад…
«Чёрт меня дёрнул потащиться в этот ресторанчик!» – Мучился Мяаге: «Потянуло на старые воспоминания? Уж лучше бы прогуляться в хорошую погоду по родной улочке и посмотреть на родительский дом. И до отеля ближе и…»
В последнее время он опять много курил, невзирая на слабые лёгкие и сейчас выкуривал сигарету за сигаретой, отчего небольшой одноместный номер, а в СССР не баловали роскошью даже иностранцев, отношение к которым было внимательным, но не более того, пропитался дымом. Мяаге не сомневался что в ресторане, в компании знакомых людей был Ольга. Он узнал её, несмотря, что та не успела обернуться. Узнал по цвету волос, по…
В общем, узнал и всё! Хоть и не видел её лица. А видный мужчина в форме капитана 1-го ранга, в котором Мяаге увидел своего соперника и мужа Ольги лейтенанта Игоря Лебедева? Вот это загадка! Этот офицер не мог быть Игорем Лебедевым, но тогда кто он? Прошло столько лет, все они сильно изменились.
«Но если он это всё-таки он, то почему жив?» – Недоумевал Мяаге. Налил себе полстакана водки «Столичная», бутылку которой купил в Ленинграде, и выпил. Показалось мало, налил ещё. Выпил, не ощущая крепости и в самом деле отличной русской водки, которая совсем недавно появилась на Западе и сразу же завоевала популярность.
«Ведь я же собственными глазами видел в мощный полевой бинокль, как пуля из снайперской винтовки Эрики поразила Лебедева в голову? Выжить после такого ранения просто невозможно! А как же капитан 1-го ранга с правильными и красивыми мужскими чертами лица, на котором не было ни единого шрама, так похож на лейтенанта-пограничника, что хоть не верь собственным глазам! Ни тогда в октябре 1944 года, ни сейчас в мае 1958! Просто какая-то мистика! И почему он в морской форме?»
Мяаге чувствовал, что круг сжимается и если не в петлю, то с минуты на минуту его задержат, предъявят обвинения и арестуют. За ним числилось столько военных преступлений, что вряд ли сохранят жизнь, наплевав на вой всяких западных правозащитников, которые поднимут вой в прессе по поводу ареста корреспондента всемирно известного агентства «Ассошиэйтед пресс» Арнольда Балтимора.
Найдётся немало свидетелей, которые опознают его. Здесь Ольга, здесь этот капитан 1-го ранга, который узнал его, и в котором никак не хочется признавать русского лейтенанта-пограничника Игоря Лебедева. Мяаге считал его мёртвым, утешая себя тем, что в той давней дуэли с русским офицером он одержал победу. С помощью твёрдой женской руки и зоркого глаза эстонки Эрики, но руку её направлял он, Алекс Мяаге – майор эстонских  «Ваффен-СС»!
В номере Балтимора раздался звонок. Мяаге вздрогнул, отвлекаясь от запутанных мыслей. Им овладел страх. По коже побежали мурашки, а левая щека, изуродованная шрамом, задёргалась в нервном тике.
Он вышел в прихожую и спросил:
– Кто там?
– Мистер Балтимор, – узнал он голос горничной владевшей английским языком. – В ваш адрес поступила корреспонденция. Прошу принять и расписаться, – ответила миловидная, Мяаге это заметил, возвращаясь в отель, горничная, которую Алекс признал эстонкой. Молодая женщина показалась ему чуть похожей на Илону и он ей вымученно улыбнулся.
«Чёрт возьми, знали бы вы, как меня напугали!» – признался сам себе Мяаге и открыл номер. Ему уже вручали корреспонденцию в Ленинграде и это не вызвало подозрений.
Захлопнуть дверь номера Мяаге уже не смог. Крепкий молодой мужчина в штатском перехватил руку Мяаге, втолкнул его в номер, и следом за ними в номер стали входить люди, скопившиеся в коридоре.
В дальнейшем всё происходило, словно во сне. От выпитой водки Мяаге был в состоянии среднего опьянения, Широко раскрыв глаза, он вдруг увидел сразу всех близких и знакомых ему людей.
Ольгу, в глазах которой Алекс увидел смешанное чувство ненависти и жалости.
Мать, в её родных глаза застыли слёзы, смятение, ужас, жалость и сострадание.
Испуганную хорошенькую девочку – сестрёнку, которую увидел впервые. Мария Антоновна Романова-Мяаге держала дочь за руку.
Алекс вздрогнул, узнав в худощавом мужчине своего старого товарища Вальтера Ланге, и интуитивно поздоровался с ним, кивнув головой.
Далее Мяаге увидел строгие ненавидящие глаза капитана 1-го ранга, так похожего ликом на лейтенанта-пограничника Игоря Лебедева, знакомые по Изборску лица Арины и Александра Бутурлиных, которые за прошедшее время стали взрослыми людьми.
Далее следовали неизвестные люди в форме и штатском, а так же растерянный англичанин Майкл Корнелл и кое-кто из коллег-журналистов.
– Мама! – закричал по-эстонски Мяаге и упал перед матерью на колени. Мария Антоновна отпустила руку расплакавшейся дочери, склонилась над сыном и, не в силах удержаться, разрыдалась.
– Видишь шрам на его лице? – шепнул Лебедеву капитан Ерохин. – Это след от моей пули. Дрогнула рука. Попал в край каски. Вот кусочек от каски и прошёлся по его лицу, оставил память.   


7.
В Москве июнь. Тёплые грозовые дожди прибили тополиный пух. Свежая листва деревьев радует москвичей, дождавшихся летнего тепла и убравших в шкафы надоевшие плащи, тёплые жакеты, кофты и пиджаки. Похорошевшие с летним солнышком и успевшие слегка загореть, москвички надели яркие летние платья, босоножки и туфельки на каблучках, украсив собой многолюдные улицы столицы могучего государства, которое объявило в последний день марта односторонний мораторий на испытания ядерного оружия и обратилось к странам Запада и, прежде всего, к США с призывом к мирному соревнованию. Темпы развития нашей экономики в конце пятидесятых годов впечатляли. «Догоним и перегоним!» – вот главный лозунг той прекрасной поры.
У нас тогда имелось всё, чтобы победить враждебные нам страны Запада в мирном соревновании.
Прежде всего, у нас был двухсотмиллионный, активный, трудолюбивый и талантливый советский народ, спаянный общей победой в Великой Отечественной войне, а костяк советского народа, большую его половину составляли русские люди.
У нас была самая большая в мире страна, протянувшаяся с запада на восток на одиннадцать часовых поясов.
Богатейшие недра нашей страны содержали неисчислимые богатства, которые целиком принадлежали государству, а значит и всему народу.
У нас имелись восстановленные после войны и построенные вновь заводы и фабрики, электростанции и линии электропередачи, железные и шоссейные дороги, каналы и освоенный Северный морской путь. У нас производилось всё необходимое для уверенного развития страны.
Мы достигли полного обеспечения страны продовольствием после освоения целинных и залежных земель России и Казахстана молодёжью всей многонациональной страны. Автор видел молодых армян и азербайджанцев, забывших о вековых распрях и Карабахе, ехавших с песнями на освоение казахстанских чернозёмов. Увы, теперь в это даже трудно поверить…
Наша наука заявила о себе в полную силу, сделав возможным прорыв в освоении космоса, который был осуществлён с нашего космодрома, с помощью нашей ракеты-носителя.
Наконец, наша армия была самой сильной в мире, а территория страны была прикрыта надёжным ракетно-ядерным щитом, созданным после серии ядерных испытаний в Арктике, позволивших изготовить на военных заводах боеголовки для наших ракет, способных поразить врага в любой точке земного шара. Мы хотели мирного развития для стран мира и объявили мораторий на ядерные испытания, мы жили надеждами на мир.
   
* *
Майор госбезопасности Елена Васильевна Соколова вторую неделю самым подробнейшим образом готовила отчёт о своём проваленном задании, описывая буквально по дням и по часам всё, что с ней происходило в период с декабря 1957 года по май 1958.
«Получается не просто отчёт о проделанной работе, а какой-то остросюжетный приключенческий роман» – мысленно шутила Руса, появившаяся в Москве в конце мая. Несмотря на провал операции по выявлению, задержанию и доставке в СССР некоего Сергея Воронцова, скрывавшего на Западе под личиной британского подданного Ричарда Смита, Соколова выглядела просто великолепно.
То ли весна и возвращение домой, к семье так подействовали на неё, то ли ещё что-то, но Елена Васильевна, которую офицеры Комитета называли за красоту «Еленой Прекрасной» буквально расцвела. Не только хорошо знавшие её сослуживцы, но и близкие люди, в том числе младшая дочь Лада, с которой у Елены Васильевны были самые доверительные в семье отношения, заметили большие перемены, случившиеся с Русой, как называли её родственники и близкий друг семьи Николай Иванович Калюжный.
Генерал, которому осталось служить всего-то ничего – менее двух недель был счастлив, что его дальнейшая жизнь и уход на пенсию не были омрачёны потерей майора Соколовой и близкого для него человека. Калюжный догадывался о причинах перемен, произошедших с Русой, и был рад её короткому счастью. Его догадку подтвердила Ольга особой улыбкой, и он её понял, надеясь, что когда всё уляжется узнать некоторые подробности.
От работы с Соколовой Калюжный, как впрочем, и Потапов были отстранены. С Соколовой работал вернувшийся из отпуска генерал Почечуев, но в основном её делом занимался новый и незнакомый Калюжному офицер – полковник Белецкий, переведённый в Москву из Киева.
«Однако, не хохол», – приглядевшись к Белецкому, мысленно заметил Калюжный.  «Не прост этот Белецкий, ох как не прост! Фамилия «светлая», а сам чёрный, как навозный жук или ворон какой-то. Нет, не хохол! Молодой, амбициозный. Такой далеко пойдёт!» – Николай Иванович переживал, что у Соколовой появился сильный противник. Оставалось лишь надеяться на то, что Руса, обладавшая тонким умом и хорошей выдержкой, не даст себя запутать в показаниях и справится с натиском полковника, замучившего её по сути своей допросами, копавшегося в каждом слове её многостраничного отчёта.
Наконец и Белецкий был вынужден признать, что провал Соколовой – цепь случайных совпадений, а её злоключения в Южной Америке и неожиданная встреча с Ван Хорном, позволившая вырваться из плена, чистой воды удача.
– В сорочке вы, родились, товарищ Соколова, – сделал ей комплимент полковник Белецкий, ставя свою подпись в протоколе служебного расследования. – Первоначально планировалось ваше увольнение из Комитета, но, учитывая безукоризненное прошлое, а так же то, что вы являетесь вдовой погибшего генерала Соколова и матерью троих несовершеннолетних детей, руководство согласилось оставить вас в штате. Вернётесь к своей прежней работе с Мельниковым. В архивах СД ещё копать и копать. Кроме того, вы в совершенстве владеете английским языком – языком нашего главного противника.
Почечуев думает поручить вам работу с бывшим полковником британской разведки по фамилии Сноу. Этот Сноу, оказывается, знал Воронцова по его работе в Индии в 1936 году. Тогда Воронцов, работавший на германскую разведку, сильно его подставил. Сноу мечтал о реванше, но в результате проиграл и оказался на Лубянке. Полагая, что Сноу может нам помешать, генерал Почечуев отдал приказ взять англичанина и доставить его в Москву через Чехословакию. Года через два – три возможно мы обменяем его на кого-либо из наших, а пока с ним необходимо поработать. Матёрый разведчик, многое знает.
Вы ведь тоже нелегально переходили чехословацкую границу в районе Шумавы вместе с прелестной парагвайской девушкой Марией, у которой, оказывается, нет фамилии. Просто Мария! – Развёл руками Белецкий.
– Абсолютно неграмотная. Теперь не знаем, что с ней делать. Вероятнее всего поселим в общежитии и устроим уборщицей в наше управление, а параллельно направим на учёбу в вечернюю школу. Но ведь там нет класса ниже пятого, – спохватился Белецкий. – Вот если бы вы согласились помочь ей в изучении русского языка, помочь овладеть знаниями начальной школы? Как вам моё предложение? – спросил полковник.
– Я и сама хотела просить об этом товарищ полковник, – улыбнулась Руса, не умея скрыть своей радости за Марию.
– Хорошо, учите, но только не в рабочее время, – согласился Белецкий, возвращаясь к судьбе Марии. – Кстати, ей необходимо получить советский паспорт. Вы её крестница, дайте ей отчество и фамилию.
– Какую же? – Руса сделала вид, что задумалась, представив себе как бы обрадовался погибший в 1941 году советский партизан и бывший поручик царской и белой армий Николай Крестовский, увидев свою парагвайскую дочь и не где-то, а в Москве!
– Мария верит в бога и хранит библию, не умея читать. Пусть у неё будет фамилия, скажем, Крестовская, а отчество Николаевна – одно из самых распространённых в России, – предложила Руса. 
– Ну что ж, пусть будет Мария Николаевна Крестовская, –  согласился Белецкий. – Только напомните мне, если забуду, – попросил он. – В докладной записке вы представили Марию, как девушку, которая помогла  вам бежать из парагвайских владений американского миллиардера Сэма Халла, и вы не могли её бросить. На ваше счастье это же самое и многое другое подтвердил Ван Хорн. Кстати, вам известно его настоящее имя? – неожиданно спросил Белецкий и внимательно посмотрел в глаза Соколовой.
– Нет, товарищ полковник, не известно, – выдержав его гипнотизирующий взгляд, ответила Руса, как договорились с Павлышевым. –  Знаю только, что он русский. Летела с ним на задание в конце 1944 года. Вместе прыгали с парашютом. Тогда он представился Вадимом. Второй раз встретила его в Чако. Меня узнал он, представился голландским коммерсантом Ван Хорном.
– Не удивительно, Елена Васильевна, вы очень красивая женщина. Такие лица запоминаются. Думаю, что именно в этом главный промах вашего начальника генерала Калюжного. Вы хорошо узнаваемы, – едва заметно улыбнулся полными губами полковник Белецкий и поправил очки в позолоченной оправе, опиравшиеся на крупный с горбинкой «римский нос».
– К счастью для вас всё закончилось благополучно. Вы вернулись и теперь мы вас никуда больше не отпустим. Будете работать в Москве, а во внеслужебное время воспитывать детей и обучать грамоте вашу протеже Марию.
Генерал Калюжный уходит на пенсию, на заслуженный отдых. Пора уступать дорогу молодым офицерам. Сейчас не тридцать седьмой год и вместо лагерей отправляют на пенсию, да и вас не коснутся репрессии.
– За что же меня репрессировать? – скрывая раздражение, спросила Руса.
– Тогда нашли бы за что, – усмехнулся полковник. – Воронцов, он же британский подданный Ричард Смит, выйти на след которого вам так и не удалось по вине некоего корреспондента агентства «Ассошиэйтед пресс» Арнольда Балтимора, опознавшего вас в Гамбурге, исчез. Первоначально мы предполагали, что он залёг на дно, но потом пришли к выводу, то его нет в живых, так что на этом деле можно поставить точку и сдать его в архив. Как говаривал товарищ Сталин – «Нет человека – нет проблемы», – усмехнулся наглыми чёрными глазами полковник Белецкий. – Вы согласны с таким решением, товарищ майор? – Белецкий вновь посмотрел на неё чёрными гипнотизирующими глазами, чем-то напомнившими Русе взгляд Сэма Халла, которого к счастью сожрали в сельве пираньи.
– Согласна, товарищ полковник, – вздохнув, ответила Руса и улыбнулась, представив себе Воронцова, который сейчас обустраивается в Швеции, но по обоюдному уговору скоро переберётся в соседнюю Финляндию.               
– Чему вы улыбаетесь? – поинтересовался Белецкий.
– Тому, что служебное расследование, наконец, завершено и вы сейчас отпустите меня домой, в очередной отпуск, к детям, – ответила Руса. – Я смертельно устала. Очень хочется отдохнуть.
«По вашему виду не скажешь», – подумал Белецкий, решая с чего бы начать.
«Красивая женщина в самом расцвете жизненных сил, вдова, только что вернулась из длительной командировки. Вышла из весьма необычного и запутанного дела незапятнанной, Хотелось что-нибудь найти, за что-нибудь зацепиться, да не дала такой возможности. И Павлышев дал чёткие показания и эта парагвайка Мария, с которой пришлось повозиться вместе с переводчиком с испанского языка, тоже дала показания, совпадающие с показаниями Павлышева и многостраничным докладом Соколовой, который можно читать как приключенческий роман со счастливым концом», – размышлял полковник.
Пауза затянулась. Соколова терпеливо ждала, когда он позволит ей уйти. Хотелось успеть в кассу, получить отпускные деньги, сбегать в «Сороковой гастроном» за тортом, выпить чашечку чая или кофе с коллегами, в число которых входили генерал Калюжный, полковник Потапов, Зоя Костромина и Света Белова – обе из архива. С ними Соколова постоянно общалась, работая с Мельниковым и документами из архивов СД, которые немцы не успели уничтожить. Хорошие женщины, обе в звании старших лейтенантов…    
Белецкий встал, прошёлся по кабинету. Достал из портсигара папиросу, помял её, но курить не стал и вернул в портсигар. Руса почувствовала, что полковник сильно взволнован.
«Чем же? Неужели?»
– Елена Васильевна, – не так твёрдо, как это было несколько минут назад, обратился к ней полковник Белецкий.
– Вы вдова. Прошёл уже почти год со дня гибели вашего мужа. Догадываюсь, что женщине, тем более такой красивой как вы нелегко быть одной, – Белецкий значительно мягче, чем прежде, Русе показалось, что даже с любовью – этого ещё не хватало! – Посмотрел на неё через стёкла очков в золочёной оправе.
– К чему вы это, товарищ полковник? – насторожилась Руса.
– Я свободен, Елена Васильевна. Разведён, – уточнил Белецкий. – Детей у нас не было. Словом, – полковник выдержал небольшую паузу, мучительно подбирая слова, – могу быть вашим другом. Не пожалеете, – голос его дрожал от волнения.  – Белецкий с надеждой посмотрел в глаза Русы.
– Тронута, товарищ полковник, – Руса попыталась изобразить что-то вроде улыбки. – Без мужчины действительно тяжело, – вздохнула она. –  Однако не могу дать вам своего согласия. Понимаете, у меня есть друг – весьма влиятельная персона не из нашего аппарата. Вы понимаете, о каком аппарате я говорю? –  уверенно лгала Руса, перейдя едва ли не на шёпот и придумывая на ходу как ей выкрутиться из такой пикантной ситуации.
Накануне, во время случайной встречи Калюжный шепнул ей, что навёл справки о Белецком – известном ловеласе или, если сказать по-русски бабнике.
– Остерегайся его, Елена Васильевна, – предупредил Калюжный, с которым и поговорить-то, как следует, не удавалось. Заходить к Соколовым домой или звонить до окончания служебного расследования Николай Иванович не решался. – Белецкий весьма неприятный тип, хотя всегда выглядит предельно корректным. Говорят, что многих подставил и ему всё сходит с рук. Имеет мощную протекцию. Поговаривают, что в лице самого Стропова. Он и вытащил Белецкого в Москву из Киева. Слава богу, забрали Стропова от нас в ЦК… 
– Мы знакомы давно, – прервав свои мысли, вернулась к Белецкому Руса. – К сожалению, он примерный семьянин и не может позволить себе развода. Имени этого человека я вам не назову, не желаю этим навредить ни ему, ни вам, ни себе. Извините меня за откровенность, товарищ полковник. Извините, но я себе не принадлежу… – Руса виновато склонила голову.
– Жаль, – ответил майору Соколовой сильно огорчённый полковник Белецкий. – Очень жаль…
«У такой красивой женщины должно быть много влиятельных любовников. Красота не только сила, красота это капитал», – подумал он. «Но самый ценный любовник – естественно из аппарата, куда со временем он, полковник Белецкий, которому через год были обещаны генеральские погоны и лампасы, обязательно попадёт». – Такие мысли о себе любимом, приято согревали: «Подожди, красавица, мы ещё вернёмся к этому вопросу, и тогда ты не откажешь мне», – обиделся Белецкий, потерпев поражение от женщины, которая была на два года старше его, в виде хоть и аргументированного, но всё-таки отказа.
Взгляд тридцатишестилетнего полковника, уверенно метившего генералы, непроизвольно остановился на портрете Никиты Сергеевича , висевшем над рабочим столом его нового кабинета.
На круглом, лишённом заметной растительности и сверху и снизу типично русском лице руководителя государства, застыла привычная для него улыбка, и Белецкому стало не по себе. Показалось что Первый секретарь ЦК КПСС подсмеивается над его неудачей.

8.
Месячный отпуск был в самом разгаре, когда в Малаховку на дачу к Соколовым приехал теперь уже генерал в отставке и пенсионер Калюжный вместе с Ольгой и Василием Лебедевыми и Анной Скворцовой. Скворцова прилетела в Москву из Кабула в начале июля, и с огромным облегчением узнала, что Елена Васильевна вернулась и находится в отпуске, отдыхая вместе с младшими детьми и свекровью на подмосковной даче, куда нетрудно добраться в пригородной электричке.
В Москве оставались Люба с дочерью и Богдан, который готовился к вступительным экзаменам в МГУ на один из самых сложных факультетов «Механико-математический» и целыми днями сидел дома над книгами, решая сложные задачи.
Леночке Лебедевой было не легче – готовилась к экзаменам в педагогический институт. Ольга с конца следующей недели уходила в большой летний учительский отпуск до конца августа и тоже собиралась провести июль весте с сыном Игорем на даче у Соколовых. Ей хотелось побыть рядом с Русой, а с первого августа, когда Василий Владимирович выйдет в отставку, Ольга поедет с мужем в Ленинград. Остановятся у Юрия и начнут подыскивать варианты для обмена московской квартиры на ленинградскую.
– Руса вернулась, теперь можно. Как уговаривались, – Согласилась Ольга с мужем, которого тянуло к морю. Сколько времени уйдёт на обмен и на переезд, было неизвестно, а Леночка, которая обязательно поступит в институт, семестр, а быть может и весь год проучится в Москве, а потом переведётся в ленинградский педагогический институт. Ольга узнавала, перевестись можно в середине или в конце учебного года при условии отсутствия задолженностей по учёбе.
Леночка продолжала переписываться с Генрихом и в конце июля перед поездкой на каникулы ГДР он обязательно приедет в Москву. К тому времени Леночка уже сдаст вступительные экзамены и молодые люди посвятят целую неделю знакомству с Москвой.
Ольга чувствовала, что дружба между молодыми людьми перерастает в любовь и переживала за дочь:
– Как-то у них всё сложится, не потребуется ли помощь Полины Семёновны?

* *
Особенно хороши в Подмосковье летние вечера. Спал дневной зной, на смену ему пришёл тихий и тёплый вечер. Выпала умеренная июльская роса. Зажужжали родные подмосковные комарики, просто ласковые в сравнении с москитами южноамериканской сельвы, к тому же не слишком надоедавшие у дымящегося костра, но к полуночи утомились и они, разом куда-то пропав.
Медленно темнело высокое чистое небо, на котором появились первые, едва заметные звёздочки. Над кромкой притихшего соснового бора ярким голубым фонариком сияла красавица Венера, которая скоро скроется за горизонтом, чтобы вновь появиться под утро. С противоположной стороны медленно выплывает тонкий серп нарождающейся Луны.
Красиво – глаз не оторвать!
Калюжный и Лебедев доводят до готовности шашлыки из баранины, вымоченной в сухом столовом вине, поворачивая шампуры и подставляя недостаточно прожаренные бока аппетитных кусочков сочного мяса к жарким углям. Капает сок, шипят угольки.
– Ещё пару минут и шашлыки готовы, – предупредил Калюжный. – Всё готово?
– Готово, Николай Иванович! – На правах хозяйки ответила Руса. – Тарелочки расставлены, зелень разложена, Василий разливает по стаканам Хванчкару . Есть домашний квас.
– Тогда подаю! – Калюжный принялся снимать с мангала готовые шашлыки и передавать Ольге, которая раскладывала их по тарелочкам, не снимая с шампуров хорошо прожаренные на углях аппетитные кусочки баранины.
– Дорогие мои, – обратилась Руса к гостям – самым близким людям и родственникам. – Огромное спасибо вам за участие и помощь. Без вас, без вашей моральной поддержки, даже не знаю, смогла бы я вырваться из своего «Египетского плена», – улыбнулась она.
Лебедев подбросил сухих сосновых дров на угли, и вспыхнувшее пламя осветило красивое и счастливое лицо Соколовой.
Послышался звон стаканов, сошедшихся вместе со здравицами в честь счастливого  возвращения хозяйки. Руса отпила глоток великолепного вина, откусила с шампура, который держала обеими руками, кусочек прекрасно прожаренной молодой баранины, показавшейся ей «пищей богов», и начала свой рассказ с того момента, как декабрьским, солнечным днём встретила в приморском курортном городке Рерик свою давнюю и хорошую знакомую Шарлоту, посчитав, что об этом рассказать можно, а перед Калюжным извинилась красноречивым взглядом: «Прости, Николай Иванович, что сразу не рассказала. Не решилась, боялась подвести Шарлоту, себя, да и тебя тоже…» 
В наступившей ночи их окружали казавшиеся таинственными кусты и деревья. Ни посторонних людей, ни коварной прослушки здесь не было, и Руса могла кое-что рассказать родным и близким о своём невыполнимом задании, которое превратилось в путешествие за тридевять земель со счастливым концом. О многом могла рассказать, но не о Серёженьке Воронцове, о котором лишь шепнула Ольге, что с ним всё в порядке, а подробности позже, когда пройдёт время и всё уляжется. И ещё призналась, что носит в себе его дитя, которое должно появиться на свет в январе следующего года…
На осторожный вопрос Анны Скворцовой о «мистере Смите», заданный, когда они оказались наедине, Руса ответила, что то же, что и Ольге, умолчав о беременности. Скажет позже, ведь и Анна ей не чужая, а теперь родственница и даже не дальняя.
Руса уже знала, что дочь Ольги Леночка познакомилась в Ленинграде с Генрихом Виреном, и молодые люди полюбили друг друга. В тайне от всех Ольга показала Русе фотографию Генриха, которую выпросила на два дня у дочери, и Руса узнала в симпатичном молодом человек сына Хорста Вустрова Хенрика, которого видела лишь на фотографии семилетним ребёнком.
«Вот она – связь времён!», – Подумала Руса, а Ольгу поздравила:
 – Рада за Леночку и за тебя, Оленька. Поверь моему слову, всё у них сложится, всё у них будет хорошо!
Продолжила свой рассказ за шашлыками и замечательной Хванчкарой, которую Ольге прислала из Тбилиси Марина Колесникова, сердечно поздравившая Русу с возвращением. Рассказывала о неожиданной встрече с американским журналистом Балтимором, под личиной которого скрывался офицер эстонских «Ваффен-СС» и военный преступник Александр Мяаге.
– Полковник Белецкий, ты, Николай Иванович, оказался прав – очень неприятный тип. Норовил предложить мне свою дружбу и всё такое, мотивируя тем, что оба мы одиноки. Вёл Белецкий служебное расследование так, словно хотел взять меня измором. Не вышло. Предлагал мне посмотреть на этого Мяаге, давшего те же показания что и я и небезызвестный вам Вадим. Это мне очень помогло. Я отказалась. Для этого надо было ехать в Таллин. Там с ним работают, там его будут судить. У Мяаге на почве происшедших с ним потрясений, случился инсульт. У него, оказывается, нездоровое сердце. Смотреть на больного человека, частично лишившегося памяти и дара речи, мне не хотелось.
«Мяаге конечно же знал, что Нильсен не покончил собой, а был убит. Журналисты быстро узнают такие новости, тем более о смерти одного из членов пресс-клуба. Мяаге мог догадаться, что женщиной, посетившей поздним вечером Нильсена, была я и сказать об этом Белецкому. Показать мою фотографию администратору отеля или лифтёру ничего не стоило. Они бы меня опознали. Тогда сообщение о том, что я прилетела из Южной Америки вместе с Ван Хорном 18 мая, было бы отвергнуто» – Руса с тревогой и не раз задумывалась над этим проколом, который мог привести к катастрофическим последствиям и для неё и для Павлышева. «Не стоило так рисковать. Пусть бы жил этот мерзавец…»
Были и другие опасные моменты. Если бы нашим разведчикам удалось выйти на полицейских Киля, которые задержали Русу на квартире Иоганна и Бригитты  Боровски, ей бы не удалось спасти ни Воронцова, ни себя…
«Слава богу, что кое-кому не хватило профессионализма», – с огромным облегчением подумала Руса и призналась сама себе, что и ей не хватило того же. Впрочем, не удивительно, всё на нервах и на эмоциях…   
– А кто такой Вадим? – поинтересовалась Ольга, – пропустив мимо ушей, сообщение о Мяаге.
«Молодец! Выбросила его из головы», – порадовалась за подругу Руса: «Хватит мучить себя».
– Один мой старый знакомый. В декабре 1944 года вместе с ним приземлились на парашютах неподалёку от того же самого приморского городка Рерик, – ответила Руса. – С ним мы встретились в Чако в январе этого года. Вадим помог мне выбраться из Южной Америки. Не знаю, чтобы я делала без его помощи, – вздохнула Руса и, допив свой стакан замечательного грузинского вина, которое высоко ценил товарищ Сталин, рассказала о своих приключениях в «Египетском плену» у американского миллиардера Сэма Халла. 
Рассказала о жуткой коллекции миллиардера, о безумных планах спасения «собственного генофонда» после ядерной войны и нового потопа. Рассказать об этом было можно. Руса рассказала о полёте к водопадам Игуасу, о том, как пришлось стрелять в пилота и телохранителя американского миллиардера, и брать управление самолётом на себя; о том, как они приводнились на заболоченное озеро в сельве; о том, как Сэма Халла сожрали пираньи и о том, как они с Марией добирались до Ла-Паса, где в назначенное время их ждал Вадим.
Рассказ о Марии, которая оказалась парагвайской дочерью погибшего родного дяди Людмилы – первой жены Василия Владимировича, Руса отложила на потом.
«Пока только Василию, и может быть Ольге», – решила она. «Ведь Мария Крестовская их близкая родственница».          
Анна Скворцова внимательно слушала Русу, сопереживая ей, и мысленно решая, рассказать о своём путешествии в Бамиан и о встрече с той, которая в земной жизни была Латой, или не рассказывать? Кое-что, несмотря на наркотический сон, она всё-таки помнила. «Нет, не стоит», – решила, в конце концов, Скворцова. «Пусть это останется моей тайной. И Серёже не стоит знать об этом. Лата теперь Сита и принадлежит она Раму. Это ей предначертано Всевышним…»
За разговорами не сразу заметили, как зазвенела одинокая цикада, оказавшаяся на территорию дачи Соколовых.
– Ранняя, – отвлеклась от рассказа Руса. – Обычно они устраивают свои концерты в августе. Неужели будет ранняя осень?
В это время с одной из соседних дач, обитатели которой тоже не желали спать в такую дивную июльскую ночь, выдавшуюся с субботнего дня на воскресный, послышалась новая песня, так полюбившаяся москвичам .

Не слышны в саду даже шорохи,
Всё здесь замерло до утра,
Если  б знали вы, как мне дороги
Подмосковные вечера.
Если  б знали вы, как мне дороги
Подмосковные вечера.

Речка движется и не движется,
Вся из лунного серебра,
Песни слышатся и не слышатся
В эти тихие вечера.
Песни слышатся и не слышатся
В эти тихие вечера.

Что ж ты, милая, смотришь искоса,
Низко голову наклоня.
Трудно высказать и не высказать
Всё, что на сердце у меня.
Трудно высказать и не высказать
Всё, что на сердце у меня.

А рассвет уже всё заметнее.
Так, пожалуйста, будь добра,
Не забудь и ты эти летние
Подмосковные вечера.
  Не забудь и ты эти летние
Подмосковные вечера.

Руса, Лебедевы, Анна Скворцова и даже Николай Иванович подхватили песню и тихонько, чтобы не разбудить детей и свекровь, допели её, повторили ещё раз, не желая расставаться с замечательной песней, ставшей поистине народной с прошлого лета, когда в столице СССР проходил Московский фестиваль молодёжи и студентов.
«Трудно высказать и не высказать всё, что на сердце у меня», – подумалось Русе. «Это ведь обо мне…»    

* *
Воскресным вечером, когда Лебедевы вернулись в Москву, Леночка призналась, что Генрих прислал новое письмо, в котором писал, что с нетерпением ждёт, когда ей исполнится восемнадцать лет.
– Понимаешь, мама, в последних письмах Генрих пишет, что очень любит меня, и предложил мне стать его женой! Только ждать ещё, – Леночка стала загибать пальчики, считая месяцы, – Почти десять с половиной месяцев! Представляешь?
– Очень хочется замуж? – Улыбнувшись, спросила Ольга.
– Очень мама! Очень хочется! – призналась Леночка и, обняв мать, прижалась к ней.
– Генрих написал обо мне своей маме. Прислал мою фотографию. Мама Генриха согласна, вот только, как и ты переживает, что мы живём в разных странах. Папа говорил, что после окончания войны хотели все страны, которые освободила наша армия, принять, как Эстонию, Латвию и Литву в состав СССР союзными республиками, но что-то помешало осуществить эти планы. Жаль, что тогда этого не сделали. Правда, мама?
– Правда, – ответила Ольга, – которая, впрочем, была не готова ответить на такой важный государственный вопрос. – Не переживай, доченька, только смотрите, не наделайте раньше времени, сама знаешь чего…
– Ну что ты мама! – покраснела Леночка. – А ведь ты не дождалась своего совершеннолетия и вышла за папу!
– Время было другое, доченька, – в свою очередь покраснела Ольга, вспомнив о первой близости в маленькой комнатке лейтенанта Игоря Лебедева, которая располагалась рядом с помещением дежурного по пограничной заставе на старой русской границе. – А родила я тебя, Леночка, когда мне исполнилось девятнадцать. Вот!
– Не обманывай мама! – лукаво улыбнулась Леночка. Восемнадцать лет и одиннадцать месяцев. Вот сколько тебе было тогда!         
  Ольга вспомнила те минуты с такой ясностью, словно это произошло вчера и вдруг из соседней комнаты, где Игорь включил телевизор и переключил его с первой на вторую программу, послышалась песня, та самая, которая звучала из Ленинской комнаты погранзаставы, где заканчивался художественный фильм «Цирк» .

От Москвы, до самых до окраин,
С южных гор до северных морей
Человек проходит, как хозяин
Необъятной Родины своей.
Всюду жизнь привольно и широко,
Точно Волга полная течёт.
Молодым везде у нас дорога,
Старикам везде у нас почёт.
Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек!
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек.
Я другой такой страны не знаю
Где так вольно дышит человек.

Наши нивы глазом не обшаришь,
Не упомнишь наших городов,
Наше слово гордое «товарищ»
Нам дороже всех красивых слов.
С этим словом мы повсюду дома,
Нет для нас не чёрных, ни цветных,
Это слово каждому знакомо,
С ним везде находим мы родных.
 Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек!
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек.
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек.

Над страной весенний ветер веет,
С каждым днём всё радостнее жить,
И никто на свете не умеет
Лучше нас смеяться и любить!
Но сурово брови мы нахмурим,
если враг захочет нас сломать, –
Как невесту, Родину мы любим,
Бережём, как ласковую мать!
Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек!
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек.
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек.

«Вот она –  связь времён», – подумала Ольга, присев на стул. В глазах её заблестели слёзы.
– Что с тобой, мама? – разволновалась Леночка. – Тебе плохо?
– Нет, доченька, очень хорошо. Связь времён, связь времён… – Шептала Ольга, погружаясь в воспоминания юности. 

9.
На гору поднимались в течение всего дня, с утра и до глубокого вечера, если отмерять время по часам. Стояла славная летняя пора. Воздух, нагретый незаходящим солнцем, был чист и прозрачен, так что, по мере восхождения, взору путников открывалась большая часть архипелага. Вот уже виден и восточный, почти не заселённый берег, однако уже покрытый зеленью молодых деревьев и спелых трав. Ветры и воды, птицы и люди разносили семена все дальше и дальше на север, преображая землю, вышедшую из-под ледника и оттаявшую от вечной мерзлоты. Солнце лишь однажды закатилось за гору, но через полчаса вновь воссияло над островами.
До вершины оставалось совсем немного, а Лада и Леля заметно устали. Ядвига велела сделать остановку. Расположились на прогретых солнцем тёплых камнях. Девочки аппетитно жевали пироги, запивая земляничным киселём. Их хорошенькие лица светились просто недетским счастьем. Они впервые в своей ещё недолгой жизни восходили на священную гору, над которой витали души усопших предков. Ветры с четырёх сторон света шелестели среди каменных россыпей, из которых пробивались ростки пушицы и полярных маков, и казалось, что души предков тихо беседуют между собой о вечном. Настроение передалось Сите. Она вновь загрустила да так, что на густых и длинных ресницах повисли слёзы. Незаметно для других извлекла из кармашка крохотный пенал, в котором хранился оплавленный кусочек металла – все, что осталось от вездехода, где был её Рам, и уложила его под изумрудный пласт мха, прикрыв сверху плоским камушком. А Ветер всё шелестел и шелестел ей тихим голосом Рама…
Ядвига передала Сите чашку с душистой медовой настойкой.
– Выпей, доченька, глоток хмельного домашнего мёда и почти память близких тебе людей.
Сита с удовольствием выпила янтарный напиток, от которого по телу разлилось приятное тепло. И подумалось ей, что, верно, такой и была легендарная сома , которую пили их далекие общие предки…
 
*
Вот и вершина, с которой открылся прекрасный вид миль на двести вокруг. Они обратили лица к полюсу. Справа до горизонта простиралось Карское море, слева лежало море Кольское, по берегу которого, словно жемчужины, рассыпались рыбачьи посёлки. Из обоих морей торчали кое-где брошенные полвека назад нефтяные платформы, которые предстояло убрать, очищая землю от скверны, нанесённой на её прекрасный лик в минувшую чёрную эпоху.
Свят передал Сите мощный бинокль и указал вдаль. Сита прижалась глазами к окулярам и посмотрела, куда ей указывал Свят. В нескольких десятках миль от неё, на восточном берегу острова, играла с двумя медвежатами белая медведица. Медвежата плескались на мелководье. Им было жарко, а медведица хватала зубами за загривок то одного, то другого и кидала их подальше от берега, где было глубже.
– Мало их осталось, – пояснил Свят. Жарко стало в наших местах. Уходят всё дальше на север.
Сита обратилась к югу. На пределе видимости обозначился южный, наиболее населенный остров архипелага, отделенный от северного острова глубоким извилистым проливом Маточкин Шар. Она узнала это место, где произошёл последний бой, участницей которого была и она. Сожжённые останки атлантийской базы отчётливо чернели среди зелёных разливов гор и долин, испещрённых ниточками рек и голубыми пятнами озёр. Эта часть северного острова, малоосвоенная, самая гористая и красивая, тянулась до подножья горы Мера.
Сита вновь обернулась к северу и взглянула на долину Ирий-Озера. Она была как на ладони, тёплая и уютная, залитая солнцем, а овальной формы озеро казалось огромным голубым оком.
Вот и останки мегалитических сооружений, разрушенных ледником, которые ей не раз показывал Свят во время прогулок по долине. Наверное, там была древняя обсерватория. В том месте Свят трудился в свободное время, осторожно разбирая древние руины. Там он сделал важные находки, откопав в скалистом грунте несколько отшлифованных плит из красного гранита с незнакомыми письменами, которые, не в силах прочесть самостоятельно, хранил в глубокой тайне от властей Ибер-Уруса. То, что на них были записаны наидревнейшие знания на древнейшем из языков – пракрите, удалось узнать совсем недавно, лишь после того, как копии текстов были пересланы через спутник в Шринагар, один из немногих харьянских городов, чудом уцелевший во время разрушительной войны, и в котором ныне разместились остатки государственных структур и академических институтов Харьяны. Как только позволит время и будет закончена подготовка, лучшие лингвисты и археологи приедут на Матку, чтобы прочитать древние тексты и найти в скалистом теле Мировой Горы  недостающие страницы каменной книги с самыми сокровенными знаниями, оставленными потомкам легендарными предками, чьи имена сохранились в ведах.
В последние дни Святу удалось обнаружить узкий, заваленный обломками скал, проход в глубину горы. Свят поделился с Ситой своими мыслями. Он чувствовал, что за расщелиной скрываются огромные пустоты, и готовился провести раскопки, пока лишь собственными силами. Кто знает, что скрывается в тех пещерах?…
Сита чуть передохнула, и вновь припала к окулярам бинокля.
А вот и их дом, единственный в долине, крохотный с такого большого расстояния. Над долиной, раскрыв крылья, парила красивая птица. Это был сокол-рерик, носивший то же имя, что и чудом выживший брат, с которым она должна встретиться через несколько дней…
Глаза женщины устали от окуляров, и она вернула бинокль Святу. Ветер усилился, и Свят накинул на Ситу свою тёплую куртку. Сита стояла, опираясь на его плечо, и взор её прекрасных глаз устремился на север. Там, у горизонта, показались движущиеся тёмные точки. Приближаясь, они превратились в отряд неутомимых вездеходов, с победой возвращавшихся из-за Полюса. Боевые машины шли косяком, напоминая стаю летящих птиц.
Дитя в её чреве неожиданно зашевелилось, словно ощутило приближение соратников своего отца.
Свят незаметно взглянул на Ситу. Глаза её улыбались.

*
После 2100 г. на Земле наступит благоприятная для России Эпоха Водолея.


















Эпилог

* * *
12 апреля 1961 г. Советский гражданин Ю.А. Гагарин впервые в истории человечества совершил полёт в космос на космическом корабле «Восток».
.
*
17 – 19 апреля 1961 г. Кубинские контрреволюционеры-эмигранты под прикрытием вооружённых сил США высадились в заливе Кочинос на острове Куба и были разгромлены войсками Фиделя Кастро вблизи Плая-Хирона.

*
12 – 15 августа 1961 г. Для предотвращения провокаций и бегства жителей ГДР в Западный Берлин была сооружена «Берлинская стена».

*
30 октября 1961 г. СССР произвёл испытание ядерного устройства мощностью 50 мегатонн – самое мощное в истории Земли. Ядерное устройство было взорвано над архипелагом Новая Земля.

* * *
Третьего ноября 1961 года, день в день, спустя двадцать два года, Елена Васильевна Соколова прибыла в Ленинград. Скорый ночной поезд Москва – Ленинград остановился ранним утром на Московском вокзале северной столицы России, которой русские люди продолжали считать город на Неве, нередко называя его по старому: Петербург, Петроград или просто Питер.
Соколова пребывала в очередном отпуске и, оставив старших детей на попечение Любы, приехала в Ленинград на две недели навестить родственников и не только. Предстояла первая после мая 1958 года встреча с Воронцовым…
От одной только мысли, что уже сегодня он обнимет её и прижмёт к себе, сердце Русы трепетало. В сентябре ей исполнился сорок один год. Исстари в России бытует мнение, что «сорок лет – бабий век», но ведь к сорока пяти «баба ягодка опять!» а ей всего-то сорок один и очень хотелось верить, что её век ещё ох как нескор!
На платформе Русу встречали Лебедевы – Ольга и Василий с букетом белых хризантем и плющевым медвежонком. Цветы маме, а медвежонка хорошенькой синеглазой девочке, которой в начале следующего года исполнится три года.
Обняв и расцеловав по очереди Русу, такую же красивую, как прежде, Ольга и Василий присели на корточках, чтобы соответствовать росту ребёнка, и вручили девочке медвежонка, а Ольга не удержалась и поцеловала ребёнка в головку.
– Как ты выросла, Верочка – хорошая наша девочка! Сейчас поедем к нам домой, и я познакомлю тебя с нашей Лизой. Ей всего годик, но она уже ходит и совсем не капризничает. Хотели взять Лизу с собой, да рано, спит внучка, а мама Лена не разрешила будить. Ну и правильно. На улице холодно и противно. Брр-р! – пояснила Ольга Верочке, как холодно и противно на улице.
– Брр-р! – охотно согласилась с тётей девочка и поросилась на ручки к дяде, предварительно спросив:
– А тебя как зовут?
– Дядя Вася, – ответил Верочке Василий Владимирович, и удобно подхватив девочку на руки, направился к выходу и к стоянке такси.
Ольга подхватила Русу под руку и, сгорая от нетерпения, сообщила ей, что опытный финский врач-хирург Свен Бъёрксон из Турку  приехал в Ленинград работать по контракту, и будет практиковать в течение года в институте хирургии, делясь опытом с советскими коллегами.
Взволнованная Руса молча выслушала Ольгу, сообщившую ей всё, что она знала о Воронцове, который носит теперь шведскую фамилию и модную бородку, а в подсознании, словно заноза, засела второстепенная мысль, которую она боялась потерять:
«Тебе, Серёжа привет от Сноу. Помнишь такого? Теперь я работаю с ним».
И ещё. В её сумочки хранились письма от Анны Скворцовой и Карла Земана. Письмо Карла было столь велико, что едва уместилось в ученической тетрадке.

Ноябрь 2008 – август 2009