Глава третья
На стенах было очень много фотографий: маленьких и широкоформатных, чёрно-белых и цветных, квадратных и вертикальных. Они опоясывали комнату, прерываясь лишь оконными проёмами, и создавали впечатление, будто ты находишься в квартире-музее, а не жилом помещении. На всех снимках была только она – Надюша, как с горькой ласковостью называла её мать. Начиная с самых первых, детских фото, и кончая последними неделями её жизни. Вот она изображена в возрасте одного года – круглое лицо без определённых черт, весёлое и бессмысленное выражение прищуренных глаз. Вот она катается на смешном четырёхколёсном велосипеде, до странности серьёзная и сосредоточенная. А вот идёт с огромным, закрывающим почти всё лицо букетом в первый класс – счастливая, радостная, полная ожиданий. Потом шли несколько групповых школьных снимков, фотографии с южных курортов, фотографии с родственниками. И самые последние, сделанные уже в этом году. Они висели отдельно и были забраны чёрной траурной каёмкой. Странно было видеть эту тёмную могильную полосу вокруг таких обычных, таких жизненных фото. В этот момент я особенно остро ощутил всю неуместность своего появления здесь. Но сделав первый шаг, ты должен идти до конца.
Я перевёл взгляд на пожилую чету, сидевшую передо мной. Мне было известно, что им всего лишь пятьдесят четыре и пятьдесят два года, но случайный наблюдатель никогда бы не дал им их возраста. То были два совершенных старика, полностью седые, с глубоко запавшими выплаканными глазами и сетью морщин, словно наброшенных на лицо рукою неловкого рыболова. За последние несколько месяцев они пережили очень многое, и вот сейчас я снова вынуждал их вспоминать и мучиться воспоминаниями. Это было жестоко, но иного способа добыть столь необходимые мне крупицы истины не существовало.
– Итак, расскажите мне, пожалуйста, о Наде, – как можно мягче попросил я. – Что угодно, что придёт в голову. Просто рассказывайте, не беспокойтесь ни о чём. Если понадобится, я вас прерву. И, конечно, вы в любой момент можете прекратить, если почувствуете себя плохо.
Честно говоря, психолог из меня посредственный. Говорят, это приходит с опытом, но, мне кажется, мой характер всё портит, и время тут ничего не изменит. Я слишком спешу, слишком хочу добраться до цели. Искать подход к каждому отдельному свидетелю, просчитывать возможную реакцию на свои действия, снова и снова задавать одни и те же вопросы – для меня это скука смертная. Поэтому, возможно, мне и не удастся надолго задержаться в следаках. На голом вдохновении долго не вытянешь. Но в этом деле я чувствовал какую-то очевидную недосказанность, что-то чрезвычайно важное, детали, которые моими более опытными коллегами оказались упущены. То было наитие, спазмы интуиции, если угодно, однако я не мог ими пренебречь.
– Ох, тяжело это, – безнадёжно покачал головой старик. – И я не совсем понимаю, Денис... простите, запамятовал...
– Денис Олегович, – поспешно подсказал я.
– Да, простите. Так я не совсем понимаю, Денис Олегович, почему полиция опять... обратила на нас внимание. Ведь мы тогда, три месяца назад, ответили... на все их вопросы. Ведь ничего нового с тех пор не случилось, и... я не понимаю, зачем нужно снова... всё это ворошить.
Его супруга мелко, обречённо вздохнула и положила ему голову на плечо. Оба они походили скорее на привидения, чем на живых людей, и мне было совестно беспокоить их своим присутствием, но дело требовало своего.
– Тут, понимаете, такое дело, Иван Дмитриевич, – начал объяснять я, чувствуя, что любые слова будут неубедительны. – Преступления, как вы, наверное, слышали, продолжаются. Гибнут девушки, другие девушки... И пока что полиция, признаюсь вам честно, в полном тупике. На раскрытие убийств брошены лучшие силы, но... слишком уж много непонятного в этих делах. А у меня... у меня есть некоторые идеи, неясные идеи, насчёт возможных мотивировок... Впрочем, вряд ли это вам интересно. Но что мне нужно – так это узнать вашу Надю получше. Какой она была, чем интересовалась, с кем дружила. Понимаете меня?
– Понимаю... – тихо и печально сказала Елена Петровна. – Просто это так трудно... Я так до сих пор и не могу понять... не могу принять, что нашей Надюши... что этот изверг так с ней поступил. Ведь она... она была такой безобидной, такой беззащитной. Её любой мог обидеть.
– Но никто не обижал, – вставил её супруг.
– Да, это правда... У неё никогда не было врагов, понимаете? Даже недоброжелателей, потому что она... ко всем относилась очень хорошо. Летом играла с подругами в бадминтон в парке... Приходила потом домой такая весёлая, радостная. Любила шить... своим куклам сшила настоящие наряды... Очень красиво получилось! И с мужчинами она почти не общалась...
– Ну, может и общалась, да мы не знали, – вздохнул Иван Дмитриевич.
– Нет-нет, я бы знала, непременно знала. Надюша мне всегда обо всём рассказывала, всем делилась. Читала свои любимые стихи, Есенина, Пастернака. Она ведь у нас была очень образованная девочка. И религиями интересовалась, даже сама фигурки вырезала из дерева.
– Фигурки? – насторожился я. – Какие фигурки? Из чего вырезала?
– Ну, фигурки божков, монахов, я не знаю, как объяснить, – беспомощно объяснила мать. – Такие, из разных культов, что-то такое…
– Если хотите, можете посмотреть, – встрепенулся Иван Дмитриевич, и то было первое его живое движение за всё время нашей беседы. – У нас все её фигурки сохранились. Посмотрите, тут есть очень хорошие.
Он выдвинул ящик стола и бережно, как величайшую ценность, извлёк оттуда несколько деревянных поделок.
– Она их ещё в пятом классе начала вырезать, – объяснял старик, протягивая мне безделушки. – И так навострилась, что делала буквально за полчаса. Мы даже хотели на выставку их отправить, но Надя была против. Она у нас немного стеснительная была, да и известности не искала. А теперь уж… теперь уж всё равно.
Иван Дмитриевич отвернулся, чтобы я не видел его слёз. Но меня в этот момент боль родительского сердца совсем не занимала, потому что я каким-то шестым чувством понял: вот оно, то самое, ради чего я сюда пришёл! Подобные прозрения, как я сам их называю, случаются у меня нечасто. Словно тебя вдруг окатывает холодной волной, кровь приливает к лицу, под ложечкой ноет и тянет, и мысли начинают бешено, неудержимо лететь вперёд. Фигурки божеств, вырезанные из дерева, всего лишь игрушки, прихоть девического ума, но… кто мог о них знать или узнать?
Я внимательно рассмотрел поделки, которые мне дал старик. Одна из них изображала тонконогого изящнорукого Кришну, замершего в своём священном танце. Другая – толстого улыбающегося буддистского монаха, с трудом сидящего на коротких корточках. Третья – какое-то неизвестное мне тотемное божество с непропорционально большим ртом. Все фигурки были выделаны мастерски, имели тщательно прорисованные детали и могли, несомненно, впечатлить людей чувствительных и склонных к религиозности.
– А скажите… – осторожно, словно пробуя почву носком, начал я, – Надя кому-нибудь показывала эти свои фигурки? Рассказывала о своём увлечении? Подругам, родственникам, учителям?
Супруги дружно закивали головой.
– Да, – ответила Елена Петровна, – это было её самое любимое увлечение, и она им иногда делилась. Приводила подруг посмотреть, ведь у неё была целая коллекция таких фигурок. Штук пятьдесят, не меньше. Многие она раздарила, так что осталось их, дай бог, около двадцати.
– Так… – я сам не вполне понимал, почему задаю эти вопросы, но доискиваться до причин времени не было, оставалось лишь отдаться наитию и смотреть, куда оно меня вынесет. – Значит, получается, что об этом Надином хобби – если позволите так выразиться – знали многие, практически все?
– Да, можно и так сказать, – подтвердил Иван Дмитриевич. – Но почему… почему это так важно? Неужели вы думаете, что эти фигурки могут иметь какое-то отношение… Как это может быть?
Если бы я знал ответы! Увы, интуицию к делу не пришьёшь. Поэтому мне пришлось отделываться общими фразами.
– В нашем деле никогда не знаешь наперёд, что может оказаться полезным. Поэтому к любой мелочи следует относиться внимательно. Вы не будете возражать, если я заберу одну из этих фигурок в качестве… в качестве улики?
Супруги удивлённо смотрели на меня, но то было ровное, равнодушное удивление.
– Улики? – повторил старик. – Я вас не очень понимаю, какое… какое отношение Надины поделки могут иметь…
– Никакого, скорее всего никакого, – поспешил заверить его я. – Но никогда нельзя знать наверняка. Мне хотелось бы проверить одну идею, поэтому я и прошу у вас фигурку. Разумеется, с возвратом, я дам вам расписку.
На их лицах читалось тупое непонимание. Кажется, мне пора было уходить. Последний вопрос сам сорвался с языка, я вовсе не планировал его задавать:
– А не можете ли вы припомнить, в тот самый день, когда… когда всё случилось, Надя не брала с собой какую-нибудь из своих фигурок?
Некоторое время старики молчали, и по их лицам я видел, как трудно было им возвращаться в т о т с а м ы й день. Наконец Елена Петровна неуверенно произнесла:
– Я не знаю… не помню, как было тогда, но обычно… Надюша носила с собой какую-нибудь из фигурок. Она говорила, что это как талисман… Как оберег. И вот, не уберёг её он…
На этом месте старушка расплакалась, и я понял, что оставаться дальше было бы жестоко. Поэтому, наскоро накидав расписку и поспешно попрощавшись, я взял с собой пузатого монаха и двинулся к следующему пункту своего замысловатого маршрута.