18+
Купив себе яркую часть от американского образа жизни в виде бургера и картошки фри, я сидел в излюбленном кафетерии в центре города. Котлета напоминала по вкусу разогретую консерву, что одновременно возмущало и заставляло вспомнить что-то из детства. А картошка… Ну, а что картошка? Направляя очередной ее жирный обрубок в рот, я стал набирать номер художественной галереи. Гудок, я жую еще ломоть, успеваю подцепить следующий. Пальцы в масле. Третий гудок. После девятого я сбросил. Не знаю, что там за галерея, но скорее всего у нее собственного ресепшена нет, скорее всего на звонки отвечает владелец или захудалый арт-директор. В данный момент он (любой из них), наверное, валялся где-нибудь около дивана, разнося по ветхой квартире вонь поспевшего за ночь перегара. Впрочем, быть может, если это человек культурный, он мог быть и под веществами более возвышенными – лсд, немного фена, или чего там рекомендовал доктор Хаксли для химических каникул? Скомкав и воткнув в жир тарелки пару использованных салфеток, я отправился к галерее. По пути продолжал позванивать по указанному номеру. На спуске в подземный переход как назло кто-то поднял трубку и изрек невнятное «Алло». Мужской голос. Я спешно поднялся обратно на воздух и:
— Добрый день! Это галерея «Старость»?
— Что вы хотели?
— Я по поводу выставки Лица. Она у вас сегодня в 16:00, верно?
— Выставка… У нас постоянно проходят выставки.
— Лиц! В рекламе значится Лиц. В «Смотрящем» нашел.
— Это что, портал?
— Газета городская.
— А, да, точно.
— Так что, выставка Лица будет?
— Мне казалось, что я не размещал там объявление… Вы хотите прийти? Приходите.
— Вы могли бы ответить еще на пару вопросов?
— Позвоните попозже… У меня тут, кажется… горит что-то…
На этом разговор и закончился, повешеньем трубки. Вялый голос какого-то престарелого господина. Видно недавно проснулся, Бальзак проклятый. Тем временем до открытия выставки оставался час. В переходе ужасно пахло гарью. Я как мог прятал нос в недрах воротника, но это не особенно спасало. Другие пешеходы тоже были явно впечатлены вонью. Откуда она? Дыма не было. Я подумал о художнике. В который раз подумал о нем…
Галерея «Старость» располагалась в полуподвальном помещении одного старинного дома. Перед невзрачным спуском стояла доска, на которой значилось название, а также расценки на кофе. Значит они не так и застарели, если догадались заманивать людей недорогим кофе. Подозрительно недорогим. Дверь внизу была распахнута. Я вошел в небольшой предбанник, где располагалась стойка администратора, за ней красовалась кофемашина, рядом лежали печенья в пачках и шоколадки. Картинный зал, видимо, ждал за следующей дверью, но та не поддалась. В предбаннике стоял низкий, продавленный диванчик, на который я и опустился. Решил ждать прямо здесь. Должен же администратор рано или поздно появиться. Диван хоть и трудно было назвать комфортным, но мне вдруг стало очень уютно и я, не желая того, задремал.
***
Медленно я проявлялся в пространстве, как буквы, написанные невидимыми чернилами и внезапно прогретые утюгом. Параллельно, окружающее пространство как бы вбирало меня в себя, и я видел всё больше деталей. Я сидел в вагоне метро. Состав явно пребывал в движении и тяжело подрагивал. Поднявшись с сидения, я стал осматриваться. Потолок, стены и пол вагона были металлическим, а по краям последнего я с удивлением обнаружил протяжные красные линии, идущие под сидениями и выдающиеся из-под них… Зрение мое приходило в норму, и мне открывались новые детали. Это были не просто полосы, а выросты, линии плоти, обветрившееся мясо. От начала и до конца вагона тянулись эти… мышцы, уходя куда-то за дверь.
Склонившись, я хотел потрогать их, как где-то впереди раздался рёв… Я вытянулся в полный рост от удивления, и впервые посмотрел в узкое боковое окно. Мы ехали по открытому пространству. В окна заглядывал мягкий желтый свет. Вагон катился где-то очень высоко, буквально в небе, при этом небо было сплошь желтым, без переливов и без солнца, по крайней мере я не увидел, где оно. Прижался к стеклу: далеко внизу, немыслимо далеко, виднелся протяженный бетонный город. Я вглядывался, и детали открывались мне. Город этот стоял абсолютно безжизненным. Ни одной машины, ни одного пешехода, никакого движения. Пустые асфальтированные дороги, молчащие здания. Местами можно было разглядеть тонкие линии рек красного цвета, напоминающих вены фантастического каменного тела. Вид этот вселял тревогу. Казалось, что этот город любуется своим совершенством и своим безлюдьем. Гигантский мегаполис, способный вместить миллионы жителей, но отторгнувший их или никогда их не знавший, воздвигший себя сам?
Новый рёв, и я снова весь сжался. Слышны были только удары колес о рельсы, которые висели на высоте орлиного полета – кто мог воздвигнуть их так высоко и зачем? Решил потихоньку посмотреть, как дело обстоит в других вагонах, есть ли там кто. Не было никаких идей, где это я мог оказаться, но это явно был мир далекий от привычного. Дойдя до двери отсека, я потянул ее и вышел на открытую платформу. Здесь мне открылось зрелище, не сведшее меня с ума только чудом. Локомотивом моего метро был не механизм. К носу платформы было прилеплено гигантское существо с двумя мощными лапами, которыми оно хваталось за рельсы и подтягивало вагоны вперед, при этом делало это достаточно резво для того, чтобы пассажиры не чувствовали перепадов в скорости. Теперь я понял, что это его мышцы тянулись по всему вагону, монстр являлся единым целым с транспортом, его мясо буквально приросло к металлу.
Безногое и бесхвостое туловище, мощную спину венчала громадная голова с желтыми глазами по бокам, существо напоминало динозавра без кожи. На многих участках тела у него росли угрожающие острия. Оно смотрело перед собой, но длинная шея наверняка позволяла ему повернуться так, чтобы увидеть меня. Я повернулся к двери, собираясь вернуться в вагон чтобы спрятаться там, но сильнейший свет ослепил меня. Потребовалось немало времени пока мои глаза отошли от шока и стали способны разбирать хоть что-то впереди. На крыше вагона, в котором я ехал и перед которым теперь стоял, была водружена конструкция, сковывающая по руками и ногам высокую сияющую женщину. Полностью обнаженная, она лучилась ослепительным янтарным светом, даже ее волосы напоминали лучи, ниспадающие по плечам на большую грудь. Кожа сияла, она сама выглядела как янтарь, через который пропустили ярчайший свет. И она была восхитительна. Ее формы казались идеальными, хотя, строго говоря, она не являлась человеком. Скорее божеством. Богиня, скованная замысловатой конструкцией, фиксирующей ее полусидя со слегка разведенными ногами и распростертыми руками, делая ее похожей на сияющую звезду. Глаза женщины состояли из света и не имели зрачков.
По выражению лица и по каким-то неизъяснимым знакам я угадывал ее безотчетное страдание и муку. Безысходность. Я подумал, что и чудовищу, катившему вагон и эту световую женщины, наверняка было не легче, оно то и дело ревело, а мышцы, которыми был увит наш дилижанс то и дело скрипели, хлопали и кровоточили.
Всё вокруг, включая город внизу, освещала эта женщина. На нее было трудно смотреть из-за нестерпимого света, но мне также трудно было оторваться от ее красоты. Хотелось идти к ней, сжать ее в объятьях, что грозило, наверняка, мгновенным сгоранием. Но ее взгляд был таким призывным, мне так хотелось с одной стороны избавить ее от страданий, а с другой стороны владеть ею. Я стал взбираться на вагон, закрывая глаза ладонями, я шел к ней. И чем ближе я обирался, тем проще мне было ее разглядеть, тем меньше меня слепил этот янтарь, тот свет противоречил законам физики. И вот она прямо передо мной, ее глаза смотрели куда-то в вечность и в то же время смотрели на меня. Я обнял ее за талию, прижался к ее груди, почувствовав при этом не жар, а нежнейшую теплоту, объявшую меня целиком. Я почувствовал неутолимое желание и ее зов. Спешно скинув с себя всю одежду, я вновь обнял богиню и вошел в нее. Перед глазами проносились эпохи, космические пространства, небеса и земли. Позади нас доносился горький рев существа, продолжавшего катить экипаж. Далеко внизу продолжал безмолвствовать гигантский бетонный город с красными реками, света над ним становилось всё меньше, тени удлинялись. Мы теперь шли вниз под углом, что вряд ли облегчало ношу чудища.
Со стоном счастья, чуть не теряя сознание, я исторг внутрь солнечной женщины семя. На ее лице кажется, тоже читалась радость, хоть она и была абсолютно безмолвна. Я держал ее в объятиях, рассматривая причудливые механизмы, намертво сковывающие ее руки и ноги. Схватившись за металл ее оковы, я тут же отдернул ошпаренную огнем ладони и вскрикнул. Оковы были раскаленными. Я ничего не смог бы с ними сделать. Отвлекшись, наконец, от сияющего чуда я посмотрел в сторону нашего движения и увидел, что мы находимся не более чем в ста метрах над багрово-черной непрозрачной водой. Туда вели нас рельсы, туда тащило нас чудище, сил которого оставалось очень мало, а страдание на его вертящейся морде смогло бы разжалобить любого, у кого есть сердце.
Я взглянул на богиню, теперь в ее глазах было еще больше грусти, чем прежде. Монстр взвыл и разжал лапы, не только тащившие нас всю дорогу, но и державшие от стремительного ската вниз. И мы канули под воду с оглушительным шипением. Это остужалась женщина и ее оковы. Я уходил вниз вместе с экипажем. Рельсы, кажется, продолжались, и мы медленно катились по ним, хотя чудище просто свисало теперь вниз – то ли уснувшее, то ли издохшее. Повернувшись к женщине, я вскрикнул. В оковах теперь повисало безжизненное сморщенное тело старухи, ее белесые волосы вода подняла над головой. Глаза ее были закрыты, а старушечье лицо хранило на себе печать тысяч лет страданий. Воздуха в моих легких становилось всё меньше и меньше. Вокруг сгустилась абсолютная темнота, вода казалась густой и живой, вокруг явно роилась какая-то невообразимая жизнь. Что-то кружило вокруг меня, и я понимал, что отсюда мне уже никуда не уйти. А потом меня потянуло вверх.
***
Я стал приходить в себя. Тело ломило от неудобного положения. Я полулежал на низком диванчике. Напротив меня стояла обгоревшая рама. Высокий прямоугольник. Одна из сгоревший картин Лица? Посреди помещения! И я готов поклясться, это были не все странности. Меня пронзило ощущение того, что прямо из невидимого, сгоревшего полотна на меня что-то взирало. Рама была ничем иным, как проходом, вовсе не оправой для мазни художника. И тут я еще раз пришел в себя.
— Вы плохо себя чувствуете? — женский голос
— А? — я подскочил. Рамы нигде не было, вся обстановка оставалась точно такой, как и была до моего нисхождения в сон. Только теперь здесь была женщина, наверное, тот самый администратор и оператор кофемашины. Женщина средних лет, с длинными каштановыми волосами, одетая в тканое бордовое платье с коротким рукавом. Карие глаза устало смотрели на меня.
— Я пришел на выставку чуть раньше, чем было написано. Вот, присел дождаться и вдруг задремал.
— Снилось что-то плохое? Вы и открыв глаза некоторое время с ужасом куда-то смотрели. Хотите кофе?
— Да, не откажусь, — образы из сна, картина перед диваном. Мне и в самом деле было более чем не по себе.
— Говорите, пришли на выставку? — она стояла ком не спиной и колдовала с кофе.
— Да, сегодня, в 16:00, выставка художника Лица.
— Сегодня?
— Вы о ней не знаете?
— Честно говоря, мы на днях закрываемся. Галереей владеет мой муж, я несколько далека от здешних дел. Сегодня вот его подменяю, должны были прийти люди, чтобы посмотреть помещение. Я подумала, что вы как раз по этому поводу.
— То есть вы не знаете никакого Лица?
— Ничего конкретного не приходит в голову, — она явно начинала нервничать.
— Вот, у меня тут газета, – я поднял толстушку с дивана и развернул. — Здесь объявление.
Женщина поставила чашку кофе на столик и подвинула ее ко мне. Взяла газету.
— И где же? Не могу отыскать…
Я взял газету, намереваясь быстро найти объявление, но почему-то потерял его. Видимо, я случайно поменял разворот. Стал листать, искать пальцем. И, наконец понял, что объявления в газете нет…
Пауза, которую называют неловкой, затянулась.
— Вам сахар нужен? — спросила женщина.
— Выпью так… Спасибо. Ничего не понимаю…
На том месте, где ранее я видел объявление галереи, красовалась реклама пятновыводителя. Но оно же было здесь. Я даже звонил по номеру…
— А вот этот номер, — открыв вызовы, я нашел последний. — Это номер вашего мужа? Или, может, галереи?
— Да, это наш номер… — женщина явно была воспитанной и, к тому же, довольно флегматичной, только это и позволял ей сохранять невозмутимый вид. Но в ее взгляде читалась тревога.
Я махнул чашку кофе, достал деньги из кармана.
— О нет, не нужно, ничего страшного, — сказала она спокойно. Наверняка она будет очень рада моему уходу.
— Простите меня за всё это представление, я, наверное, здорово вас обеспокоил. Не знаю, что я напутал с газетой… Позвольте еще вопрос.
— Конечно, спрашивайте.
— По моим, теперь уже сомнительным данным, здесь должна была пройти выставка одного художника. Как я полагаю должен был быть выставлен его триптих. Три картины. Но художник этот попал в беду, судя по всему.
— Триптих? — ее прохладные глаза болезненно заблестели.
- Ну да, я так полагаю.
— Сожженные города?
— Что, простите?
— «Сожженные города». Так называется триптих.
— Вот как? Сожженные города…
— Еще одно название – «Три короля». Вы видели эти картины?
— Скажем так, я видел, что от них осталось…
— В каком смысле?
— По-видимому они сгорели в пожаре… Я застал только рамы.
— Ох, господи… — только и прошептала она. — Сгорели?
— Да. Но, кроме того, художник пропал при странных обстоятельствах… И тут я вижу объявление…
— Я хочу просить вас уйти немедленно и еще хочу посоветовать вам сегодня же уехать из города на какое-то время — ее взгляд обрел остроту, она теперь смотрела мне прямо в глаза. – Забудьте об этом художнике и о картинах. Выкиньте из головы всё это. Никогда больше не говорите о нем ни слова.
— Но зачем? Мне что-то угрожает? Или вам?
— И вам и мне.
— Пожалуйста, расскажите мне хоть что-то. Я ведь не мог просто так свалить из города…
— Вы уже видели что-нибудь странное? Ах да, видели. Я помню ваш изумленный взгляд после сна. Вы уже что-то чувствовали. Если вы имели несчастье видеть эти картины, вам придется несладко… — она говорила это как в бреду, взгляд метался по пространству и где-то вне его. — Мой муж стал бредить этими картинами, как только впервые прочел о них. В книге… Прекрасной и ужасной книге… А потом Лиц стал рисовать. Да, я знаю, о ком вы говорите. Проклятый идиот, проклятый рисовальщик! Осталось очень мало времени! — она перешла на крик.
- Прочел? Где? Я звонил вашему мужу, он сказал, что у него там что-то горит, я так и не перезвонил ему.
— Горит? Ох, Боже… — она замерла, глаза ее заблестели слезами. — Значит работа Лица завершена… Пожалуйста, уходите немедленно! У нас нет времени!
Она вышла из-за стойки, схватила меня за рукав пальто и стала выталкивать к двери. Я пытался что-то сказать, в голове всё путалось. Из степенной дамы она превратилась в испуганную до дрожи истеричку, способную вот так выкинуть тебя за шкирку вон. Дверь за мной захлопнулась, я, спотыкаясь, поднялся на улицу. Это уже слишком. Это был какой-то бред. День переполнился спятившими людьми и эхом снов. Я стал переходить дорогу, прочь от галереи, как тут что-то заставило меня обернуться. И я обернулся. Огонь вырывался с лестницы на улицу как будто бы внизу всё жгли огнеметами. Галерею скрыло пламя. Меня, застывшего посреди дорогие, чуть не сбил пролетавший уазик. Отбежав на бордюр я, дрожащими руками вытянул мобильник, вспоминая, как позвонить пожарным. Выяснилось, что батарейка села. Я поймал прохожего:
— Позвоните пожарным! Или дайте я сам позвоню!
Парень медленно выполз из своего внутреннего мира, вынул наушники и воззрился на меня.
— Что?
— Я говорю, давай звони пожарным!
— Что случилось?
— Не видишь, что ли? — тут мне захотелось настучать ему по щекам. Все эти, мать их, юнцы вообще не замечают, что вокруг них происходит и, что страшно, абсолютно разучились слушать старших. Я указал ему на галерею и в следующую секунду, уже не впервые за сегодня, застыл на месте. Парень отдернул руку, посмотрел на меня как на *прости, господи* и двинулся дальше. Интересно, мог ли этот наркоман подумать на меня, что наркоман я? Ведь никакого огня не было... Теперь спуск выглядел по-новому. Ступени почернели от сажи. Спустившись по ним, я обнаружил проем без двери. Пахло отвратно, сюда уже не раз наведывались справить нужду звери и люди, люди и звери. Короче говоря, было похоже на то, что здесь случился пожар, но уже давно. А с тех пор помещение пустовало и осквернялось прохожими. На сей раз мне удалось пройти и в комнату, в которой должны были выставляться картины. Темнота в сочетании со слоями сажи – абсолютная. Но на связке моих ключей болтался небольшой брелок-фонарик. Кнок. Для своих размеров он справлялся просто на отлично. Здесь было пусто, на полу валялся обгорелый мусор, какие-то деревяшки, картонки, пара бутылок. А вдали – небольшая сцена. Быть может когда-то с нее вещали гениальные художники местного значения, пели раскрасневшиеся от выпивки барды... Теперь на ней стоят три длинные обгоревшие рамы, а рядом сидит на корточках некто. Когда мой фонарик нашарил эту фигуру, мне захотелось скорее бежать отсюда. Не знаю, что оставило меня на месте, что заставило его окликнуть. Видимо, выброс адреналина был таким сильным.
— Эй, вы кто? — я задал странный вопрос. Вы часто шляетесь по заброшкам и вызнаете, кто есть кто из тамошних обитателей?
— Из полиции, м? Я ждал вас позже, — он не обернулся. Голос был старым, уставшим, но доброжелательным.
Я стал приближаться. На корточках сидел мужчина в невообразимо запущенном тряпье. Лица еще не было видно.
— Нет, но… Что это? Что тут происходит?
Он обернулся. Теперь я понял, что его одежда была не просто запущена, это был человек, которого вытащили, вытолкнули палками прямо из огня. Почерневшая безволосая голова с обгоревшей кожей, расползшейся страшными корками.
— Лиц??
Он поднял на меня глаза, они оказались очень даже живыми, с внутренней застарелой трагедией.
— Ах, вы на выставку? — со слышимым хрустом он поднялся в полный рост. Кажется, на изуродованном лице появилась кроткая улыбка.
— Да, я на выставку, — «с волками жить, по-волчьи выть», я так объясню свой ответ.
Он молча смотрел на меня добрыми глазами, его взгляд проникал куда-то внутрь меня и, наверное, читал историю всей моей жизни.
— Итак, вот они, смотрите, — он протянул рук и ладонью указал на сцену. — Я работал над ними долгое время. И, знаете, сам мечтаю увидеть конечный результат. «Картина с пожаром» – так я называю это трио. Это одно из названий, но моё любимое.
— Разе вы не видели результат своей работы?
— О! — он продолжал растягивать губы в улыбке. — Нет, но скоро увижу. Похоже, мой друг, вы в какой-то мере теперь мой компаньон или по крайней мере вам выпала радость созерцания самого процесса творения. Вы можете наблюдать за кистью художника, окунуться в этот страшный мир, полный боли, страсти и эйфории. Мы жалки, мы ничего не можем, мой друг. Я раб, раб настоящего искусства. Я говорю, что моя работа не закончена, но я и не говорю, что это МОИ работы. Я всего лишь переводчик, дешифровщик, я Харон наоборот – везу из мира небытия в мир живых абсолютную магию!
Лиц мечтательно смотрел то на меня, то куда-то в неизвестность. Наверное, он был очень одинок и, конечно, был рад, что кому-то можно рассказать хотя бы немного о своих творческих исканиях. И, признаю, вкупе со всеми событиями дня, его рассказ и его личность завораживали. Я дождался паузы и спросил:
— Простите, а как вы себя чувствуете. Кажется, вы… Вы ранены.
— Ранен? Ха! Я сгорел! Я мотылек, бросившийся в огонь!
Он поднял руки, изображая крылья, и стал пританцовывать, кружиться.
— Знаете, есть те, кто способен создавать прекрасные метафоры. Но они никогда не пойдут дальше. А существуют редкие люди, срывающие все завесы. Мы не просто говорим о прыжке в огонь, мы прыгаем и становимся огнем. Пламенем!
Лиц продолжал медленно кружится, покачиваться и исполнять вальсовые па. Остатки кожи лопались и хрустели при каждом его движении.
— То есть вы действительно сожгли себя в мастерской?
Художник замер. Он медленно повернулся ко мне и подошел так близко, как если бы собирался обнять.
— Я с собой ничего не делал. Кроме полной самоотдачи. Я отдал себя. Но всё остальное сделало искусство, — с благоговением он указал куда-то.
— Так где же сами полотна? Я вижу только рамы.
— В самом деле? — разочарование в голосе. — Вы больше ничего не видите?
Я не знал, что и ответить.
— Слушайте, господин Лиц. Давайте я позвоню в скорую. Они вас посмотрят, подлечат ожоги. А там и…
— Смотри. Смотри, друг.
Лиц указывал на сцену. Я посмотрел. Раньше в этих больших обгоревших рамах мне не виделось ничего, но теперь казалось, что в них, за ними или где-то рядом, что-то таилось. Я всматривался, и различал далекие голоса. Разговоры, смех. Крики боли. На секунду мне стали открываться образы удивительных городов, в том числе я видел и тот город из моего сна. Да, этот жуткий город с красными реками и взлетевшими почти к облакам переправами. Теперь я видел город с земли, и ощущал абсолютный ужас. На улицах с длинными строениями без окон, созданными из чего-то похожего на бетон, никого не было. Да и кого именно я ожидал встретить? При этом я чувствовал страшную опасность, изнутри меня как будто бы уже пожирали, сводя с ума. Где-то в этих строениях или под ними скрывались существа, желавшие мне смерти. Это было дело, возможно, нескольких минут, чтобы они нашли меня и схватили. Я зажмурился и постарался отвернуться, но меня будто бы что-то удержало. Теперь я видел громадное здание, оно пылало огнем. Горел сам камень, горели окна, горели… люди. Огонь несся к черному небу и распространялся в стороны, а внизу горели улицы, парки, кричали дети. Я чувствовал жар всё ближе. Я снова заморгал и с криком сорвался с места. Теперь я стоял около закрытой входной двери всё той же галереи. Дверь была наглухо заперта и не было похоже, что часто открывалась. Следы пожара пропали.
***
Мне нужна была пауза. Нет, мне нужен был месячный отдых. Меня трясло, я боялся всего, что вокруг. Боялся, что сейчас снова что-нибудь начнет меняться. Как быть, когда кажется, что сходишь с ума? Я решил, что в этот момент не стоит оставаться одному, если это возможно. В моем случае я решил навестить одну из подруг, с которой иногда проводил время и спал. Батарея телефона была мертва, пришлось идти напрямик, без договоренности.
Лена жила одна (я надеялся, что до сих пор жила одна, не виделись мы недели две) и совсем недалеко от проклятой галереи. Цифры на домофоне, пара гудков.
— Лена? Ты дома? Ну да, понятное дело, раз ответила. Впускай, это я.
— Кто, бл*ть, я?
— Шутишь что ли? А кого ждешь?
— А. Заходи.
Она ждала на лестнице, открыв дверь своего тесного жилища. Я обнял ее, задержавшись в этом объятии дольше, чем кто-то из нас ожидал. Все-таки, ее настоящее тепло и неиллюзорное тело подарили мне сейчас глоток необходимого воздуха. По счастью она была дома, она была одна и очень в настроении. Мы молча пошли в спальню и довольно агрессивно любили друг друга. Не сговариваясь, ничего не обсуждая.
Закурить в кровати было нельзя, поэтому я просто лежал и водил глазами по комнате. Всё случившееся, похоже, смыло волной страсти. Стало спокойнее, рядом не было чего-то непонятного или опасного.
— Ты пришел какой-то на измене. Опять накопал что интересное? Опасное? — она общалась со мной отстраненно, Лена редко показывала эмоции или чувства.
— Я наткнулся на нечто абсолютно безумное. Американцы сказали бы, что это просто crazy shit, сумасшедшее дерьмо. В общем, был… Или есть? Такой художник местный, по фамилии Лиц. Он нарисовал три здоровенные картины, а потом то ли нарочно, то ли по пьяни, сжег себя и свою мазню к х*ям. За ним приехала скорая, увезла в больницу, да? Обгоревшего, умирающего, понимаешь. Каким-то непостижимым, мать его, образом он оттуда на своих двоих ушел. Сгоревший дядька, почти нежилец, исчезает из палаты... Я приезжаю к нему домой, нахожу горелые картины, но следов пожара в доме нет. Меня выставляет вон полиция. Я прихожу туда на следующий день, а там уже нет картин и бабка, которая мне только вчера сама обо всем рассказывала, меня не помнит. Я нахожу объявление о выставке этого самого Лица и иду туда. Там я засыпаю, пока жду открытия, вижу абсолютно наркоманский сон. А потом… Потом начинается полная бессмыслица...
Она лежит и смотрит на меня. Грубоватая, но красивая. Кожа у нее упругая и нежная, а каждая линия тела – ну словно выточена, специально продумана, чтобы никто не сказал, что творец не гений. Аромат ее тела, волос, естества, всегда зажигали меня буквально за секунду. До срока она проводит время с такими как я, с творческими, безнадежными людьми, интересными персонажами. Потом найдет себе кого-нибудь стабильного, чтобы уже серьезно, без шуток, чтобы о главном. А может и нет?
— Ты знал, что я позирую фотографам? — спросила она, о чем-то задумавшись.
— Не знал, но не удивлен. Без одежды?
— Разной, дело не в этом. Недавно фоткал меня один тип. Я знаю фотографов, как они работают, как держат свои игрушки. Этот и фотик не умел держать, и о свете не думал, щелкал как любитель. Снимки не показывал. И смотрел на меня… Разве что слюни не капали. Уверена, у него стояк был всю дорогу до дома. Он голую бабу видел, наверное, максимум одну, и то в ночи под одеялом…
— Какой был сюжет?
— Да просто хотел пофоткать. Нашел меня через интернет. Я назвала цену, он согласился.
— Просил тебя что-нибудь поделать на камеру? Или может не на камеру?
— Нет, вел он себя нормально, даже интеллигентно. Просто говорил «встаньте вот так», на «вы» ко мне, «а теперь вот так». Ничего грязного. Так вот… После он позвонил, долго что-то мямлил. В результате – звал меня попозировать художнику. Тоже за деньги, за очень даже хорошие деньги. Не знаю даже, сколько этот лох их копил.
Если первая часть истории Лены вызвала во мне небольшую волну ревности, хотя я не был уверен, один ли я у нее вообще, то вторая стала медленно возвращать меня в недавние события, волосы на ногах потихоньку вставали дыбом. Вспоминалась женщина, кричавшая, что я должен немедленно забыть Лица и не говорить о нем, даже не думать. Может нужно было ее послушать?
— Хорошо, я пришла. Знаешь, куда? В ту самую галерею. «Старость». Там меня встретил этот мужик и еще один. Знаешь, как представился художник?
— Лиц? — я назвал эту фамилию и почему-то мне тут же захотелось выбежать из комнаты.
— Да, фамилия у него была Лиц!
— Что же он рисовал?
Он не показывал. Он просто попросил меня сесть на высокий барный стул около стены и слегка развести ноги. Даже переодеваться не просил, ничего. Тихий такой Вася, забитый. Иногда на меня поглядывал и что-то намечал на своем холсте.
— То есть ты не видела, что он там рисовал? Так и не глянула? Он говорил что-нибудь еще?
— Мало. В основном просил не двигаться. Минут тридцать я отстояла. Приговаривал только: «Ты пылаешь, ты сияешь страстью, желанием». Распалял себя, видимо. Потом сказал, что это всё. Вошел фотограф, поблагодарил, заплатил.
— И?
— И я ушла. Может они потом друг другу вздрочнули там, глядя на получившийся рисунок. Кто их знает. Странные. Оба выглядели очень довольными. Это было две недели назад где-то. А теперь ты приходишь, и рассказываешь…
Мы стали одеваться. Вернее, одеваться стал я, а она просто накинула халат и пошла приготовить нам что-нибудь перекусить. Курить у нее не разрешалось не только в кровати, но и вообще в квартире, Лена ненавидела запах табака. Я не надеялся на скорый повтор нашей близости, а курить хотелось адски. Я вышел на общий балкон и угостил себя сигареткой. Но когда стал чиркать зажигалкой и почувствовал запах газа, меня передернуло. Огонь. Огонь теперь пугал меня. Я понял, что просто не готов прикурить себе и не стал бы об этом просить. Я не готов подходить и близко к пламени. Прислонившись к борту, я невольно опустил взгляд вниз. На улице, прямо перед балконом, стояла девушка. Внучка. Внучка той соседки Лица. Она смотрела на меня своими неописуемыми глазами. А руки ее покоились на округлом животе, как будто бы она была на девятом месяце, не меньше.
— Муж мой, — она обращалась ко мне.
— Что? — только и выдохнул я.
И не успел я это сказать, как девушку объяло пламя. За секунду она превратилась в горящий столб, пламя поднималось вверх, появившись ниоткуда. При этом я физически ощущал, что девушка до сих пор смотрит на меня, такая же невозмутимая и тихая.
— Муж мой! — она еще раз нежно выкрикнула это и протянула свои руки ко мне. А в новый миг исчезла. И теперь где-то у меня за спиной раздался крик. Истошный женский крик. Лена! Я ввалился в ее квартиру и тут же понял, что опоздал. Квартира полыхала. Пройти вглубь было невозможно. Я стал стучать в соседские двери, звать на помощь. Через пять минут к нам уже подъезжали пожарные. В этот раз всё было на самом деле… Лена сгорела заживо, до самых костей. Сгорела вся ее квартира и только чудом соседские апартаменты остались почти нетронутыми. К месту приехала полиция, и я внезапно узнал того самого… Салимова. Но он, кажется, меня не вспомнил. Он спрашивал обычные вещи – как я тут очутился, кем приходился покойной, что случилось, что принимали. Пока было непонятно, что именно вызвало возгорание, а мое присутствие наводило на подозрения.
— Скажите, а вы правда меня не помните? Мы же виделись в квартире художника, который сгорел.
— Горел? Художник? — у Салимова было суровое большое лицо, черные брови серпами, карие острые глаза. Не хотелось раздражать такого человека.
— Лиц, художник…
Он внимательнее посмотрел на меня. Что-то читалось в его взгляде, он что-то обдумывал.
— Что за художник?
— Лиц, который сгорел. Вы же были там, в его квартире. И кто-то ведь унес его сгоревшие картины! — мои нервы по понятным причинам уже сдавали, я чувствовал себя старым, забитым, беспомощным. Мир вокруг был полон безумных опасностей, и он горел у меня на глазах. К сожалению, это не метафора. Лена сгорела. Только что мы занимались сексом, а теперь ее нет на свете. Даже попрощаться не с чем… Тягостная мысль о том, что это я привел в ее дом смерть, висела на мне, но пока я сдерживал ее вес, откладывал подальше.
Салимов придвинулся ближе.
— Слушай, я так тебе скажу. Елена эта… Мы за ней некоторое время наблюдаем. Говоришь она моделью была? Ты либо притворяешься, либо реально не знаешь ничего. Путаной она была, обслуживала тут разных. Мы давно ее имеем в виду. У нее очень много проблем, но только вот не с художниками, а с законом, да и не только. Вот тут подпиши и тут. Вали домой и смотри на связи будь, далеко не убегай. Царский подарок тебе, так бы можно было и задержать. Позже позвонят, приедешь, еще раз и всё расскажешь. Понял?
Если бы я был посмелее, я бы ему врезал. И тогда бы с царским подарком уже не задалось. Но я молча смотрел в пол. Кивнул, согласился. Он продолжал изучать меня грозными глазами, что-то прикидывал в уме.
Продолжение следует.