Семейные поездки и впечатления.
С конца 1970-х – в 1980-е гг. мы семьей втроем (я, Л-ля и дочка Маргарита), а с середины 1980-х гг., и вчетвером (в 1981 г. родилась младшая дочь – Ксения), почти каждый год ездили летом на отдых в Прибалтику, в Литву, вначале, в популярный тогда курорт Палангу, а затем, в более трудно доступную и загадочную Ниду-Нерингу, на Куршской косе. Академический институт, в котором работала жена, имел право, через профсоюз, снимать там домики для своих сотрудников. Позднее мы съездили пару раз и в Эстонию, в Хаапсалу – бывший царский курорт, в советское время в значительной мере потускневший и обветшавший. Были мы несколько раз на отдыхе и на черноморском побережье Болгарии /в Златы пясцы (Золотые пески), Албене, Слынчев бряг (Солнечный берег)/ но она почему-то не вызвала у меня таких ярких поэтических ассоциаций, как Прибалтика.
В Болгарии запомнились больше всего знаменитый перевал на Шипке – героическая точка Русско-Турецкой войны 1877-1878 гг., – куда нас возили на экскурсию, и узкая, знойная с бесконечными плантациями роз Казанлыкская долина (долина роз), тянувшаяся между двух горных хребтов, куда мы спустились с Шипкинского перевала буквально пешком. Поразил контраст между прохладной суровой лесной красотой горного хребта и восточным колоритом и благоуханием жаркой долины роз, с запыленной дорогой вдоль нее. Именно здесь, в этой долине, производилось знаменитое болгарское розовое масло. Удалось почти живьем почувствовать, как важно было русской армии тогда, во чтобы то ни стало, удержать заснеженный горный перевал, чтобы потом спуститься, прорваться в Казанлыкскую долину, откуда открывался беспрепятственный путь в южную приморскую Болгарию и далее почти до Константинополя.
Долина роз, долина Казанлыка
Простерлась меж двумя хребтами гор.
Турецкий ятаган, шербет восточный со славянской мамалыгой
Соединились здесь и разрешили давний спор.
От чащ заснеженных в «сидении на Шипке»
В долину солнца склонами спустись.
Благоуханье роз вознаградит с избытком,
И аромат миртовых рощ возносит ввысь.
О поездках на отдых в Прибалтику, особенно, в Ниду, куда мы семьей долгое время (наверное, больше 10 лет) ездили чуть ли не каждый год вспоминать можно долго. Но, пожалуй, будет лучше и к месту вставить небольшой этюд, под названием «сосны у моря», который я подготовил для литературной студии, участником которой являюсь поныне, и посвященный именно Ниде-Неринге.
Сосны у моря.
Если покопаться в памяти, то, прежде всего, конечно, вспоминается советская Прибалтика – Литва, а в ней: Вильнюс, Каунас, Паланга, Клайпеда, Куршская коса, Нида-Неринга – где мы семьей любили отдыхать в теперь уже прекрасные по свойственной памяти аберрации ностальгические времена эпохи «Единая общность – Советский народ». Желательно было ехать в эти края в «высокий сезон», весьма непродолжительный на Балтике - где-то с середины июля до середины августа, когда вода у побережья была можно сказать почти идеальной, особенно для «моржей», а море почти спокойное – особенно, для спасателей. Но всегда что-то мешало и задерживало. Трудно было взять отпуск на работе в нужное время, согласовать графики членов семьи, время выезда, достать во-время билеты. А если задумывалось прорываться на Куршскую косу, то дорога представляла дополнительные трудности и препятствия: с вокзала в Клайпеде проехать через весь город до парома, простоять очередь у переправы, а затем, благополучно переправившись, попасть непременно на транзитный автобус Клайпеда-Калининград с нервной остановкой и проверкой у въезда в погранзону. В общем, изрядно потрепанные, но радостно возбужденные, мы оказывались у моря где-то к середине, а порой и к исходу августа, когда погода уже становилась более чем капризной. Поэтому главным способом спасения от переохлаждения и для приобретения достойного загара было – умение прятаться в дюнах – т.е. в многочисленных «ямках», углублениях между укрепленными переплетенными прутьями от осыпания, песчаными холмиками, поросшими травой, которые тянулись вдоль всей береговой полосы. Нужны были железные волевые качества и неиссякаемый энтузиазм, чтобы заставить себя, жену, а главное дочек, пребывающих еще в очень нежном возрасте, выбежать из укрытия на пляж, окунуться в холодные, крутые волны свирепеющего моря, а затем еще найти в себе силы добраться назад в дюны, стуча зубами от холода, чтобы греться в своем лежбище.
Но все равно было замечательно. Особенно, когда возвращаясь к дому, шли вразброд тропинками, выложенным плитками, или песчаными дорожками, прихотливо извивающимися между высоких сосен, пахнущих прогретой хвоей. По пути можно было еще, как бы, между прочим, набрать горсть ягод малины, или темной, сладкой ежевики с кустов, казалось бы, начисто обобранных, но все равно еще что-то дававших вам напоследок из своих даров. Дорога была недолгой и вот на берегу залива открывалась Нида у подножья большой песчаной дюны. Здание водной пристани с крышей в виде распластанных крыльев парящей чайки, сосновые рощицы по берегу залива, черепичные или камышовые крыши игрушечных вилл, квартал изящных невысоких домиков с мансардами, прозванный «Маленьким Парижем», рыбный ресторанчик, домик-музей Томаса Манна с читальней, кирха с органом и немецким кладбищем за оградой. И везде на улицах, на взгорках – сосны, «сосны у моря». Были у нас и друзья из местных жителей, которые радушно принимали, помогали снять квартиру подешевле: Дана, Ангеля.. где вы теперь? Сейчас это уже не советский, а вполне видимо немецкий курорт. Но стихи от тех уже дальних лет о советской Прибалтике остались.
Паром в Клайпеде
Свежий ветер балтийский Огибая маяк
Треплет ворот рубашки. И плавучие доки,
Мы стоим на пароме, Мы выходим из устья,
Грудь ветрам нараспашку. Покидаем истоки.
И морские просторы Покидаем и порт
Режут чайки в косую, И спокойную воду.
В свежем ветре балтийском Свежий ветер балтийский
Голосят и ликуют. Вновь сулит непогоду.
Проплываем у борта Ждут янтарные сосны
Кораблей – ветеранов. И прохладные камни,
Бьет в их корпус волна, Свежий ветер балтийский,
Ноют ржавые раны. Край старинный, янтарный.
Нида. Ландшафт. Вид с дюны.
Прохладного моря огромная чаша
И белые дюны. И хвойная чаща.
Смолистые рощи солнцем прогреты.
Здесь боги резные янтарного лета.
Скользишь меж стволами в зеленом пространстве,
Где люди, как рыбы подводного царства.
И Нида прильнула к водам залива.
Бескрайняя гладь легла молчаливо.
Готических вилл камышовые крыши
Глядят на залив, между сосен укрывшись.
А пристань, как чайка, вам крыльями машет...
Залив с высоты как прохладная чаша.
* * *
Над гладью Куршского залива
Парящей чайкой тишина
И тянет руки сиротливо
К объятьям вечности сосна.
Влечет бескрайних вод пустыня
Мечтой несбыточной сманить,
Чтоб поглотить в своей пучине
Надежды, юность схоронить.
Над конусами дюн несутся,
Как ведьмы, мрачно, облака
И звуки гимнов раздаются,
Проходят чередой века.
Нида. Куршский залив
Сосны у моря под ветром шумят
Яхты в заливе, вымпелы плещут.
Балтийской регаты цветистый наряд,
Толпы у финиша рукоплещут.
И аромат смолистый сосны,
Смешан с ветром соленого моря,
И от наката янтарной волны
Пенится берег, с чайками споря.
Дюны и сосны на берегу
И времена, что останутся с нами,
Я в своей памяти сберегу.
Сосны у моря - будем друзьями.
Сумели мы побывать, причем неоднократно, и в двух столицах Литвы, новой – Вильнюсе, и старой – Каунасе. Современный Вильнюс, да и кое-где сохранившаяся старая его часть с пышными католическими соборами, не произвели на меня особого впечатления, за исключением старинного университетского квартала, потому что весь этот большой, разноплановый, с оживленными улицами, город, не составлял какого-то единого целостного архитектурного пространства.
Старый Вильнюс
Как чист этот город-католик,
Как вычурна в нем старина.
В богатом барокко соборы
И город весь – паперть одна.
Лишь дворик Мицкевича скромный,
Где камни замшелые спят
И плиты литовской Сорбонны
Готический сумрак хранят.
В них грубое тело искусства,
Цеховый его колорит,
А все остальное искусно,
Но истина в том не царит.
И я прохожу равнодушно
Сквозь город творений лепных.
На папертях города душно
Без Немана далей лесных.
Зато большое впечатление на меня произвел Каунас, почти целиком сохранившийся, как единый архитектурный ансамбль, со своим мрачноватым бранденбургским стилем, темного цвета массивными добротными немецкими домами, он выглядел как-то очень по-европейски, элегантно и стильно. Конечно, мы посетили в нем и музей Чюрлениса и знаменитый музей чертей и ведьм, от которого дети были в восторге, почему-то находившиеся в одном здании, но на противоположных сторонах его.
Каунас
Каунас – черные, черные ночи
В старых немецких дворах,
Где пела пластинка про «черные очи»,
Что еще темней говорят.
Пластинка звучала в оконную прорезь,
Где били со звоном стакан.
Сонаты писал фантазер Чюрленис
Про черные очи цыган.
А в старом музее, где ведьмы и черти
На шабаш всемирный сошлись,
В плен брали «черные очи» смерти,
Без которых и жизнь не в жизнь.