Национальность - одессит. Часть 7
Часть 7.
Вот и дачное лето кончалось. Родители Роберта уже вчера приехали и собирались сегодня увезти его на квартиру в город. Слышно через дорогу, как Бася Моисеевна давала распоряжения своему сыну, Залману, - что брать в багаж, а что оставить на даче. Сёмка залез высоко на шелковицу и, обрывая крупные белые ягоды, наблюдал издалека за суетой в соседнем дворе. Сестра тёти Баси, Фира, разыскивала Роберта в саду, выкрикивая: “Ро-би-ик! Гогель-могель...” Это означало, что Роберту пора есть ежедневную порцию этого сладкого коктейля, а он где-то прятался в кустах, заставляя тётю Фиру суетиться и нервничать.
Сёмке было не по себе оттого, что все разъезжаются, а он остаётся здесь один. Чувство обиды росло в его сердце, и ему хотелось даже плакать. Но он не понимал, на кого или на что ему обижаться. Длинное, жаркое лето было полно событий и приключений, и каждый день открывал что-то новое, безумно интересное, весёлое. Казалось, этот праздник будет вечным.
И вот уходит лето в Одессе – близко осень, туманы, дожди, слякоть. Скоро в школу - первый раз в первый класс. Что-то очень важное кончалось в жизни Сёмки. И это чувство выросло до трагической силы, когда, наконец, машина папы Роберта выехала за ворота дачи, нагруженная тюками, коробками и чемоданами, закреплёнными верёвкой сверху на багажнике. Сёмка спрыгнул с шелковицы, его нижняя губа обиженно оттопырилась и бровки сдвинулись. Глаза наполнились слезами.
Он медленно подошёл к калитке и исподлобья наблюдал, как в машину садилась тётя Бася, тётя Фира, дедушка Изя, которого дядя Залман усадил на переднее сиденье своей “Волги”, устроив поудобнее ногу с деревянным протезом. Наконец появился Роберт и, увидев Сёмку, весело махнул ему рукой. Сёмка вышел за калитку и остановился у дороги, заложив руки за спину и склонив белобрысую вихрастую голову.
- Покедова, Сёмка!- крикнул Робик и залез на заднее сидение между бабушками.
Хлопнули двери, и машина тронулась с места...
И тут Сёмку прорвало.
Громкий рёв разнёсся по всей улице. Поток слёз хлынул из его глаз. Сёмка смотрел на удалявшуюся в клубах дорожной пыли машину, как буд-то это он сам уезжал отсюда навсегда и безвозвратно. Детская грудь его разрывалась от боли и непонятной тоски, содрогаясь от рыданий. Всё! Жизнь кончилась! Мир рухнул навсегда. Никогда не вернутся эти таинственные летние вечера, походы на море всей ватагой, атаки на дачные сады. И даже вкус клубники и шелковицы уже будет совсем другой. На мокром лице Сёмки застыло выражение отчаяния ...
И вдруг он увидел, что машина остановилась, и задним ходом, с жалобным стоном, катится обратно! Подъехав близко к Сёмке, машина остановилась с работающим двигателем, из неё вынырнул Робик, вылезли бабушки и подошли к нему, а Залман вышел и, прислонившись к открытой двери машины, смотрел, широко улыбаясь, на всю эту сцену - сквозь большие, тёмные очки от солнца.
Сёмка продолжал плакать, но уже не так громко, а дедушка Изя смотрел на рыдающего Сёмку со скорбным выражением вечно печальных глаз, и потом повернулся к своему сыну-гинекологу и увидел в больших стёклах его тёмных очков, как Бася Моисеевна и Фира гладили Сёмку по голове, уговаривая не плакать, а Робик обнял друга за плечи и улыбался.
- Не плачь, Сёмичка,- тётя Бася утирала свои слезинки краем кофточки. - Робик вернётся. Не плачь, Сёмичка. Не плачь, Сёмичка...
Наконец все опять уселись в машину, и она тронулась с места. Только дедушка Изя, почему-то, продолжал смотреть назад, на Сёмку, и грустные, молодые глаза с большими ресницами на старческом лице навсегда остались в памяти Семёна.
Машина скрылась за поворотом, пыль осела на дорогу, и Сёмка перестал рыдать и побрёл домой, всхлипывая и утирая кулачками мокрые от слёз глаза...
***
А на следующее утро Сёмку разбудил шум во дворе. Он выглянул в окно и замер: возле крыльца сгрудились соседи, а против них стоял Канарис вместе с Тарзаном! Тут же был и дед Вакула, который в растерянности сосал погасшую трубку, а кот неподвижно стоял прямо перед ним, опустив свою облезлую рыжую голову вниз, и тупо смотрел на носки сапог бандеровца.
Трудно было узнать прежднего толстого кота в этом существе, состоящем из рёбер и костей, обтянутых свалявшейся грязной шерстью. Тарзан тихо рычал и скалил зубы, бросая быстрые взгляды на Вакулу. Неизвестно, чем бы закончилось это противостояние, если бы не вопли тёток:
- Смотрите, люди добрые, Канарис воскрес, Канарис воскрес, господи, прости! Руки прочь от Канариса!..
- Лучше бы он вознёсся, - ворчал в усы Вакула, неохотя уступая дорогу коту.
Канарис, нетвёрдо ступая и прихрамывая на все четыре лапы, взобрался на крыльцо и прошёл на кухню. Тётки постелили ему чистый коврик, на который он осторожно прилёг и будто задремал. Тут же перед его носом появилось блюдце с молоком, кусочки рыбы, колбасы и ароматная куриная ножка, вынутая спешно из кастрюли с супом. Кот приоткрыл глаза, принюхался и снова зажмурился. Видно переход от кустов, где он отлёживался почти две недели, дался ему с немалым трудом, и требовалось время, чтобы отдохнуть перед едой.
Тарзан тоже сильно исхудал и получил свою порцию пищи. Именно он спас кота, оборвав тогда цепь и выкопав из ямы. Он перетащил его в кусты - в глубину большого двора – и там Канарис отлёживался всё это время.
С момента воскресения кот стал персоной всеобщих забот. Чувство вины у обитателей дома могло бы сделать его жизнь вершиной кошачьего счастья, если бы не одно обстоятельство – подорванное здоровье. Дед Вакула, разумеется, не разделял всеобщих чувств, но стал осторожно обходить кота стороной, ворча себе под нос: “Когда ж ты вознесёшься, комуняка рыжая... Тьфу!”
По мере того, как кот поправлялся, он стал выходить во двор, но долго не мог там находится – его раздражал молодой петушок деда Вакулы, который уже стал проявлять бойцовский характер. Кот забирался на чердак, от всех подальше, а потом стал вылезать и на крышу – погреть на солнышке разбитые косточки.
Однажды в сентябре, когда в Одессу пришли туманы, подул холодный ветерок с моря и послышались длинные, тревожные гудки кораблей на рейде в порту, кот вылез на крышу дома и больше не спускался...
***
Отпуск Семёна закончился, и через сутки он должен быть на работе.
Самолётом улететь не удалось: новые власти в Киеве временно запретили все авиарейсы в Москву. Пришлось срочно доставать билет на скорый поезд. Только с помощью связей Роберта удалось купить билет. Роберт и Лариса пришли проводить Семёна на вокзал. Они стояли втроём на перроне и ждали отправления поезда.
- Когда теперь увидимся?- спросил Семён.
- Мне к тебе приехать проще,- ответил Роберт. – Я гражданин Израиля. Там безвизовый режим. Вот у Ларки могут быть проблемы, судя по базару в Киеве...
- А ты переезжай в Израиль тоже,- обнял за плечи Ларису Семён.
- Так я же не еврейка! – улыбнулась она.
- Нет проблем! Выйдешь замуж за еврея,- заулыбался Роберт. - Я составлю список лиц. Тебе можно выбирать.
- Спасибо, я подумаю,- шутливо ответила Лариса. – А может я за русского пойду?
Все дружно расхохотались.
Роберт положил свои руки на плечи друзей и притянул их к себе. Теперь они стали в круг, обнявшись втроём, словно заговорщики, и Роберт тихо сказал:
- Так вы же мне, как брат и сестра. И национальность у нас одна – Одессит!
В этот момент по вокзалу объявили, что скорый поезд Одесса-Москва отправляется через пять минут. Друзья обнялись, расцеловались и Семён вошёл в свой вагон. Поезд тронулся с места. Семён махал рукой в открытое окно и грустно улыбался. Лариска посылала ему воздушные поцелуи, а Роберт пожимал свои ладони, подняв руки над головой. Они стояли так, пока последний вагон не ушёл с платформы.
- Есть один древний принцип,- вдруг задумчиво сказал Роберт, глядя вслед поезду.
- Какой?- обернулась Лариса.
- Разделяй и властвуй...
***
Семён долго стоял в коридоре и смотрел на пригороды Одессы, мелькающие за окнами вагона. В соседнем купе две солидные дамы обсуждали новости о том, что в каких-то поездах на полустанках пассажиров “шманали” бандиты, и куда надо спрятать деньги, чтобы не нашли.
Когда поезд проходил район Пересыпи, Семён вдруг заметил мелькнувшую вдали голубую полоску и понял, что теперь не увидит Одессу и море, может быть, никогда. Проводник вагона включил радио, где звучала песня:
"В тумане скрылась милая Одесса -
Золотые огоньки.
Не горюйте, ненаглядные невесты,
В сине море вышли моряки..."