Медиумический рассказ, записанный при помощи яснослышания.
Он был из зажиточной семьи, рос в окружении роскоши, но однажды...
- Сын, надо поговорить, – сказал отец, когда сыну минуло семнадцать лет.
- Хорошо, отец, поговорим, – он чувствовал себя взрослым и говорил с родителями почти на равных.
- Присаживайся, – отец придвинул стул.
- Я думал... – Виталий не хотел садиться, думал, разговор будет недолгий.
Но...
- Садись, садись, – отец настаивал, – и настройся.
Было видно – отец смущён и разговор начинать ему неприятно.
- Начнём с того, что ты не мой сын: у матери был выкидыш в молодости, потом разрешилось в не её пользу – детей не может быть. Мы тебя усыновили: но как? – отец посмотрел испытующе на сына. – Вот-вот, думай, – сын наморщил лоб, стараясь сохранять спокойствие, молчал, – теперь, когда тебе семнадцать, мы с мамой уговорились сказать тебе правду. Зачем? Затем, что отныне всё тебе принадлежащее, принадлежит мне одному – даже эти штаны, – он показал на модные брюки, недавно купленные матерью на именины. – Почему я тебе это говорю сейчас? – он вздохнул. – Так надо. Ты можешь отныне спрашивать у меня обо всём и получать, но только по просьбе буду давать. Вот тебе на расходы, сын, – он вынул "кошель" – так сам называл портмоне, – больше не получишь, только по просьбе: понял?
Сын кивнул. Глаза наполнились слезами, он опустил голову.
- Я пойду... отец?
- Иди.
Больше разговор не повторялся: сын всё понял и решал, что будет делать дальше. Университет? Просить денег? Как себя вести в том или ином случае? А главное – как называть отца: отцом или Евгением Петровичем? Решил – последним будет лучше: какой он теперь ему отец, если усыновлён? А мама: что она?.. Что она думает об этом? Как себя вести? Он уже отдалился: едва здоровался при входе в столовую и не разговаривал, только кивал в ответ. Так не могло продолжаться дальше. Виталий сел писать письмо – длинное вначале, потом составило несколько строк. В одной строке, последней, он указал свой новый адрес, куда намерен перейти завтра. Дом находился на окраине города, но идти он собрался пешком, чтоб не тратить на переезд: дорого показалось. Раньше деньги не жалел, а теперь считал каждую копейку. Ладно, решил и пошёл, деньги не взял, только мелочь, в конце приписал: "Все деньги возвращаю". Именно эта приписка помогла вычислить воровку – горничную Настасью, в последнее время ей доверяли мало, но здесь уличили (купюры заметные и лежали прямо в кармане фартука).
Отец будто не расстроился "отъезду" сына: что с ним происходило? Так решил и всё – сын решил тоже. "Виталий, Виталий", – проговорил только. Мать не расстроилась совсем, только сжала губы: была к этому готова.
Виталий ушёл совсем. Устроился на работу, потом взяли на службу в полицейский участок курьером, а дальше пошло... да ещё как! Началось с того, что порученное дело выполнил успешно, а дальше дали выполнять более ответственные задания. Дома никто не ждал: сидел допоздна на работе и выполнял... выполнял поручения. Со временем к нему привыкли и стали чуть что звать Виталия, даже когда не его смена – ему нравилось, приходил, помогал. Не платили за сверхурочную, но ему не надо: на квартиру и еду хватало, а форму выдали – не надо тратиться. Со временем привык и уже не представлял жизни без службы. Только однажды встретил отца, ехавшего на пролётке; он приподнял шляпу и больше ничего. "Разговора всё равно бы не получилось", – успокаивал себя "бывший сын" (он сам теперь себя так называл).
Через два года, когда присваивали первый полицейский чин – городового, Виталий взялся разыскивать своего настоящего отца или мать. "Кто мог бросить ребёнка, – думал он, – или проститутка, или обманутая женщина (он на это надеялся больше)". Отец знал (скорей всего), но спрашивать у него теперь, когда прошло столько времени? "Пусть думает, что смирился, а я сам найду", – решил и стал собирать информацию.
К няне он наведался как бы случайно, чем испугал бедную женщину: она боялась за своего сына, а Виталий был в форме.
- Батюшки! Еле узнала! Что ты так вырядился? – встретила она с порога.
Виталий впервые обнял свою няню. Не виделись восемь лет (как только стали пробиваться усы, её рассчитали).
- Няня, как я рад! Да я тут проходил мимо.
- Вот и хорошо, проходи ко мне, поговорим. Что так вырядился? Погоны не больно уж...
- Заслужу, няня, мне недолго осталось. Пока в армию не берут, а потом пойду, отслужу как положено.
- Ну, рассказывай, что случилось.
- Знаешь?
- Какое там! Говорят: а что говорят? – она махнула рукой. – Заварю чай?
Сидели долго, вспоминали за чаем, как было раньше хорошо. В конце разговора Виталий спросил:
- А ведь ты знала чей я сын? Правда?
Глаза у няни забегали, ей не хотелось говорить, чтоб не нарушать данное слово.
- Ладно, раз уж родители на это решились, расскажу и я.
Ходил к одной барышне унтер-офицер, я в них не разбираюсь: в форме, но не такой. Понесла от него, а он жениться ни в какую, не хочет. Родила и принесла малютку. Меня уже позже взяли, кормилицей: сынок у меня, а молока много. Только его нельзя в дом, так я кормлю одного, потом другого – бегаю туда-сюда, – няня долго рассказывала о тяготах кормилицы, но потом закончила, – но платили хорошо, я и осталась няней... и полюбила, – она заплакала, утерлась фартуком и продолжила. – А где живёт твоя мама? Я её знаю: здесь все друг друга знают. Во-о-он там, – махнула в сторону церкви, – там близко. Одна, замуж не берут или сама не хочет, молится и всё: часто вижу в церкви, крестит лоб и уходит – то записочку оставит поминанье, то за здравие. Сестра у неё, так та замужем, напыщенный, – показала подбоченившись, – господин, муж у неё, дети опять же. А она, Софья, одна, – повторила няня, – а ты пей, пей, самовар ещё не остыл, от деда достался, – она погладила по боку, – остыл, остывает, ну, ничего, ты пей. Софья, наверное, кому ещё быть твоей матерью? Вот и молится, что сына отдала: кто будет заботиться, когда постареет? – няня встала, умыла лицо. – Ты заходи, Виталик, поговорить надо – заходи.
Виталий знал хулигана-сына няни, он проходил по сводкам, но участок не его – пусть без него разбираются с "молочным братом".
- Передавай... – няня что-то хотела сказать, – так он не у тебя будет?
- Нет, не у меня. Что, арестован?
- Так держат, – няня зло посмотрела, – ладно, ты иди, не твой...
Объяснять что-то Виталий не стал: не он вор, а её сын. Но вечером зашёл к "соседу".
- У на-а-ас, – растяжно проговорил городовой, седой, но молодился, – а тебе зачем будет?
- Надолго?
- Ворует... – неопределённо сказал сосед по участку, потом ещё раз спросил, – тебе зачем? Кто тебе будет?
- Моя няня – его мать, – сказал расстроенным голосом Виталий.
- Тогда тебе к нему, – он показал на выходящего из участка следователя, – ну-ну, поможет, не боись, – и похлопал Виталия по плечу, – барчук, выходит?
- Барчук, – саркастически ответил сослуживец.
К следователю подходить не стал: он куда-то торопился. Потом его ранили и он долго не появлялся, а Аркадий, молочный брат, всё это время сидел под следствием, в ожидании суда и приговора. Ходатайствовать "под залог" было не на что, хоть и сумма небольшая требовалась – Виталий ждал. Однажды наведался, разрешили, передал "от матери" посылочку. Не поверил.
- Мать такое не носит, – ухмыльнулся, – а ты зачем? – то ли спросил про форму, то ли про появление Виталия (не общались, только здоровались при встрече).
- Так значит, от меня, бери – тут немного, – была махорка и табак, – не надо, отдашь, – Виталий кивнул на соседей.
- Найду...
Разговора не получилось: Аркадий был озлоблен на форму или на судьбу, что обошлась с ним не по-дружески.
- Я пойду, может, что передать матери?
Аркадий махнул рукой.
- Тогда прощай?
- Прощай.
Через несколько лет Аркадия зарезали: недолго пробыл на свободе, "дружки" не простили признательных показаний на суде (именно Виталий уговорил его сдать подельников и сократить срок).
История с "незаконным" рождением на этом не закончилась. Как и следовало ожидать, Виталий обратился к той женщине, которую стал называть про себя своей матерью. Сначала в письме кратко изложил просьбу о встрече, потом, получив ответ, встретился в сквере, который она указала, добавив, "мне будет неприятно".
Встреча была обыденной: будто встречались каждый день, а это ещё одна встреча.
- Здравствуйте, Софья Андреевна.
Он хотел поцеловать её ручку, но она не подала, указала на место рядом.
- Здравствуй, Виталий. Значит, нашёл?
- Нашёл, Софья Андреевна.
- Тогда вот, – она достала из сумочки маленькое фото офицера, с усами достигающими края фотографической рамки, – это твой отец, любуйся. А это? – она показала на форму городового. – А! – твоё дело, носи, что хочешь.
- Я служу, Софья Андреевна.
- Служи, конечно.
"Знала ли она, чем закончилось моё усыновление в этом доме? – думал Виталий. – Знала. Так зачем спрашивала?"
Нет, эта женщина не была похожа на его мать: равнодушная, безучастная. Если бы она бросилась на шею, стала умолять простить или выгнать, не признавая, а здесь – тишь, молчание: "На душе похороны", – так охарактеризовал свою мать Виталий.
- Если хочешь, забери себе, мне больше не нужна, храни у себя. Жив ли? – не знаю.
- Жив. Я знаю, Софья Андреевна, если хотите...
- Нет-нет, – она стала отмахиваться как от назойливой мухи, – ни к чему. Прощай.
Немного отойдя, она оглянулась.
- Витя! Это не я тебя так назвала, – повернулась и зашагала прочь.
Что это значило? Всё разъяснилось позже.
Родной отец Виталия был арестован и сидел в "дворянской" камере: находился под следствием. Проступок был серьёзным и оснований отпускать не было. В материалах дела было убийство гражданского чина, но доказательств для обвинений было мало: держали, стараясь выудить признание, но Роднин Сергей Анатольевич с признанием не спешил, а на суде отказался от последнего слова. Адвокат был не промах и апелляцию выиграл. Через два месяца после ареста Сергей Анатольевич был отпущен на свободу за недоказанностью преступления. Виталий не сомневался в причастности отца к убийству, но был рад его освобождению. Он не сомневался, что Роднин его настоящий отец: слишком много внешних черт.
Встреча состоялась ещё до судебного слушанья. Его группа арестовывала главного подозреваемого, тогда Виталий предположить не мог, что встретится с обвиняемым в другом качестве. Отец знал всё о своём сыне и удивился, что "юноша" в форме городового берёт его под стражу, но быстро понял, что Виталий не узнал его. Когда встреча произошла в камере, то дал сыну выговориться, а потом взял "улику" – своё фото, и повернул на обратную сторону. Там была надпись бисерным почерком: "Моей любимой Екатерине на долгую память".
- Это её сестра, а не Софья. Софья – старая дева, взяла на себя грех сестры и замаливает, просит прощенья за все грехи. Какие грехи? – я тебя спрашиваю. Мы любили друг друга, а Катя замуж за другого вышла, мой китель ей не нравится, – он улыбнулся. Муж не знал о беременности, уезжал надолго, вернулся, а ты уже усыновлён... ими. Они тоже не знают о настоящей матери – никому не надо знать: разрушать семейное счастье не смеем, так ведь? – он заглянул сыну в глаза и успокоился. – Ну и ладно. Дворянство у тебя есть, а чины и деньги заслужишь – вот мой отцовский наказ.
P.S.: Очень редко, потом всё чаще отец с сыном виделись и лишь однажды увидели Екатерину Андреевну в обществе её мужа. Она узнала, кивнула и достала платок...