Утраченное

  (16+) С неба, прямо с неба, сыплются золотые круглые блёстки. Они медленно плывут в воздухе… Я смотрю на эти маленькие полупрозрачные чешуйки. Я, конечно, знаю, что их нельзя ни поймать, ни потрогать, ни взять в руки. Но это не плод моей фантазии,… это такие отблески солнышка, так объяснила мне мама.

   Божья коровка опустилась на листочек прямо около меня. Я считаю пятнышки на её крыльях. Не успела досчитать, божья коровка улетела.

   Во дворе много клевера, целый ковёр из клевера, и розово-сиреневого, и белого. А пахнет он! Восхитительно. А ещё распустились малюсенькие жёлтые лютики на тоненьких стебелёчках.

   Очень люблю жёлтый цвет.

   Невдалеке кудахчут, ходят курочки. Мною больше всего любима одна маленькая курочка с красно-коричневыми пёрышками. Я зову её Краснушка. Всем красивым курочкам я даю имена. Простых белых я не могу различать между собой, поэтому их я никак не называю.

   Я немного посмотрела на курочек, на то, как они ищут всё что-то в травке, клюют и вертят головками вправо и влево. На улице так хорошо! И от этого как-то очень широко и привольно становится у меня внутри,… где-то в груди.

   Я поворачиваюсь, расправляю складочки своего красного в белый цветочек платья. Побегу-ка я сейчас в поле! Там так же широко, как и у меня внутри, и пахнет разными цветами и травами.

   И я бегу по распаханной земле, засаженной картофелем и свёклой, краем огорода, в поле.

   Как шуршат травинки, касаясь друг друга под лёгким ветерком! Как сладко мне проходить по ним, поглаживая на ходу ладонями гибко гнущиеся стебли… Вдали роща. Листья деревьев шепчут что-то на ветру, и от этого в голове моей роятся чудесные картинки, сказки, волшебные сюжеты, никогда не случавшиеся или случавшиеся,… но я не знаю где и когда.

   Лошадка мирно щиплет траву в поле. Красивая такая лошадка, вороная! Гладкая шёрстка блестит на солнышке! Умные глаза какие! Ветерочек шевелит её гриву… Так и хочется подойти, погладить красавицу – лошадь. Но я не рискую, ведь я не знаю её. Животное – это не шутка, не игрушка. Так бабушка говорит.

   Мне захотелось есть. Так хочется сыра с хлебом. И молока. Не спеша возвращаюсь к дому. Мои красные сандалии, под цвет платья, запылились от беготни по двору и по полю. Красивенькие мои сандалики, надо вас протереть.

   Ноги ниже колен местами в точках, розовых мелких точках, поколоты какой-то травой. Эти места немного щиплет.

   «Поем и опять побегу в поле, соберу большой-пребольшой букет полевых цветов, поставлю в вазу в зале на огромном круглом столе. Вот будет красиво! Все смогут любоваться цветочками, нюхать их! И бабушка, и дедушка, и мама.»

   Эта мысль радует меня. Я приближаюсь к дому уже вприпрыжку.

   Дома сажусь за стол, бабушка гладит меня своей тёплой, шершавой рукой по голове, даёт мне хлеб. Хлеб мягкий с хрустящей корочкой. А запах у него!… Ммм… Бабушка нарезает для меня сыр. Жёлтый, гладкий, весь в круглых дырочках и местами в капельках. Я быстро складываю бутерброд из хлеба с сыром и запихиваю себе в рот.

   - Жуй хорошо, - улыбаясь, говорит мне бабушка. Она тем временем наливает мне молоко из трёхлитровой банки в белую с голубой каёмкой кружку. Молоко пенится сверху, и я спешу сделать несколько глотков, пока не осела белая пузырящаяся пена.

   Солнце бьёт в окно, но коротенькая кремовая занавеска приглушает слишком яркие лучи. На подоконнике греется кошка. Белая, с умными синими глазами, большая и вальяжная. Её зовут Мэри. Это я её так назвала. Мне кажется, очень красиво.

   Мэри очень спокойная. Она не царапается и не убегает как только к ней приблизишься… Так делают иногда другие кошки. Но Мэри позволяет мне таскать её на руках, сажать к себе на колени и гладить, когда мне только вздумается. Я могу тискать её за щёчки, за её красивую мордочку. А один раз я даже повязывала ей свою косынку, и Мэри почти не сопротивлялась.

   Ещё Мэри отлично ловит мышей и потому её всегда пускают в дом, когда она пожелает. Бабушка хвалит её. Но, по-моему, Мэри всё равно, мне кажется, она считает себя здесь хозяйкой всего.

   Когда тепло и солнечно, вот, как сейчас, она очень любит греться, сидя на окошке. Зимой и осенью, когда холодно, Мэри ловко запрыгивает на печь и лежит там, жмурясь от удовольствия. Если бабушка не видит, я целую мою Мэри прямо в её умную мордочку.

   Я доедаю свой бутерброд с сыром и допиваю молоко. Бабушка обещала мне, что к вечеру испечёт вкусный пирог. Это хорошо. Пироги я обожаю, особенно бабушкины.

   Смахнув крошки с подола своего платьица, я снова бегу в поле, за цветами. Добренькие ромашки, праздничные сине-фиолетовые колокольчики, голубоглазые васильки, бело-розовая кашка… Вот и готов мой букет! Крепкие стебли немного саднят ладони, но это ничего, зато какая красота!

   Я посмотрела ещё немного на вороную лошадь и побежала домой.

   - Бабуль, это надо поставить в вазу! – крикнула я с порога.

   Бабушка так хорошо улыбается и даёт мне красивую вазу, синюю с белыми цветами на ней.

   Мне нравится бабушкина улыбка. И лицо её мне очень нравится. Оно у неё ещё совсем молодое, гладкое и доброе!

   Я наливаю воду в вазу и ставлю букет на большой круглый стол, как я и хотела.

   Под потолком жужжит муха, и я приоткрываю окно, чтобы мушка могла вылететь.

   Бабушка ходит по дому из комнаты в комнату, занимается своими «бабушкинскими» делами: стирает тряпочкой пыль с мебели, поправляет салфетки, скатерть, покрывала на кроватях и диванах, что-то перекладывает и укладывает… И всё время напевает.

   У неё очень красивый голос; и я люблю песни, которые она поёт. Бабушка проходит мимо, поправляет цветочки в вазе на столе и улыбается мне своей доброй улыбкой.

   Я решила почитать. Беру с полочки свою книгу «Приключения Тома Сойера и Гекльберри Финна». Я недавно начала её читать и она мне очень нравится.

   Ложусь на диванчик у окна, подложив повыше под голову большую мягкую подушку, устраиваюсь поудобнее, открываю книгу на месте, где лежит закладка. Бегу глазами по строчкам и тихонько шевелю губами, проговаривая с удовольствием слова, фразы, предложения. Я уже не здесь, книга увлекает меня. Но подушка такая удобная и мягкая, цветы в вазочке так пахнут, и муха так тихо жужжит… Книга выскальзывает из моих рук… Я незаметно поворачиваюсь на бок, поджимаю колени… И сладко засыпаю.

   Мне снится мама. Снится, как мы с ней бегаем по берегу голубовато-зелёного пруда, смеёмся, играем в мяч. Это всё уже было на самом деле так, или почти так… И вот теперь мне это снится.

   Просыпаясь, я вижу, что солнечный свет в окнах стал уже не таким ярким, он приобрёл оттенок мёда. Значит, скоро вечер, значит, скоро услышу гудение паровоза вдали,… а потом придёт мама.

   Я так жду её каждый вечер! Точно ведь знаю, что, как только начнёт темнеть, загудит паровоз, и уже через пятнадцать – двадцать минут на пороге появится мама, но всё равно всякий раз чувствую в это время какую-то необъяснимую тревогу: «А вдруг не придёт?... Не придёт сейчас мама. Не войдёт в положенное время в эту дверь». Бабушка говорит, это оттого, что у меня слишком бурное воображение, я вечно придумываю сама себе какие-нибудь страхи.

   Может быть, я не знаю. Но вот, когда мама входит, я чувствую невероятное облегчение и радость: «Всё. Она дома.»

   Наконец в окне темнеет небо, и на пороге комнаты появляется мама. Я вскакиваю с диванчика ей навстречу, мы обнимаемся. Одежда мамы прохладная, пахнет улицей, я прижимаюсь к ней теснее.

   Моя мама очень красивая, очень! Она стройная, высокая, белокурая… У неё восхитительные глаза! И она выглядит… словно и не мама никакая вовсе, а совсем молоденькая милая девушка!

   У нас нет папы. Грустно. Но у них с мамой всё как-то расстроилось, и он ушёл, почти сразу после рождения моего младшего братишки Георгия, что вечно дремлет там, в колясочке на веранде или висит на руках у бабушки, а вечером – у мамы. Он очарователен. Я очень его люблю. Меня почти никогда не заставляют и даже не просят следить за ним, наверное, именно поэтому меня совсем не раздражают его детские капризы. Когда он плачет, мне жаль его, и я целую тогда его мокрое от слёз маленькое личико.

   Мама говорит ласково:

   - Ларочка, дай я переоденусь, - и легонько отстраняет меня.

   У меня красивое имя! Лара – это сокращение, вообще я Илария. Так назвала меня мама. У неё самой простое имя – Мария. Дома все зовут её в шутку Мур. Мне очень нравится! А мне она выбрала имя посложнее. Она говорит, это греческое имя, оно означает «тихая, радостная, ясная». Думаю, это правда. Я действительно довольно тихая. И люблю радоваться! Наверное, мне подходит это имя.

   Пока мама переодевается и потом возится с моим братиком, домой возвращается дедушка. Мама работает в городе, она продаёт конфеты в огромном магазине. А дедушка строит дома в соседних деревнях и сёлах. Большую часть года, почти до самого лета, мы живём в городе с мамой, а бабушка и дедушка остаются здесь, в деревне. Дед всегда работает, а бабушка всегда дома… или приезжает в город помочь маме, сидеть с Георгом… и всё такое.

   Мы с бабушкой идём вместе накрывать к ужину на стол. Пирог пахнет… сногсшибательно! Бабушка приготовила его с вишней. Объедение. Ещё на столе картошка, квашеная капуста с клюквой, ломтики варёного мяса, от которых идёт пар… и сладкие пряники, прохладная вода в большом глиняном кувшине, свежий хлеб и ароматный чай в пузатом старом чайнике.

   Мы ужинаем все вместе. Дедушка уставший, но невероятно добрый. Он шутит, заставляя всех улыбаться, даже меня, хотя я иногда и не понимаю, о чём он говорит. Но я улыбаюсь от того, что все так хорошо улыбаются! Бабушка раскладывает еду по тарелкам и всегда предлагает добавки. Я уплетаю пирог. Мама ест, усадив себе на колени моего брата, он сосёт кащу из стеклянной бутылочки с резиновой соской и, как всегда, немножко мешает маме.

   Вскоре наступает время ложиться спать. Я надеваю свою ночную рубашку, белую с малиновыми ягодками. Это моя любимая. С удовольствием забираюсь в свою кровать, накрываюсь пахнущим свежестью одеялом. Перед сном смотрю, уже лёжа, в окошко на качающиеся веточки, на плывущий в темноте месяц, здесь, в деревне, он всегда ярче, чем в городе. Я слушаю, как где-то далеко шумят, проезжая по асфальту, колёса машин… И глаза мои начинают слипаться. Мама заходит поцеловать меня и всегда говорит что-нибудь смешное:

   - Спи, Ларчик – ягуарчик.

   Или:

   - Ларочка – цесарочка съела два огарочка.

   Или ещё что-то в этом роде.

   Я хихикаю и спорю, что я, мол, не ягуарчик и не цесарочка, и никаких огарочков я не ела.

   Потом заходит дедушка. Он пахнет табаком и деревом. Я обнимаю его крепко за шею, и он целует меня в волосы или в лоб.

   Последней всегда заходит перед сном бабуля, тоже уже в ночной рубашке, похожей на мою, только без ягодок. Она что-то шепчет там про Бога, крестит меня и потом целует в обе щёчки.

   После бабушки я уже быстро засыпаю, проваливаюсь в сон, как в пышную перину… И сплю долго-долго, пока солнце уже не будет совсем высоко.

   _____________

ГЛАВА 2

   Побегу сегодня по своей любимой дорожке покрытой белой искрящейся пылью (да, пыль на ней почему-то белого цвета и блестит на солнце!) к подружке Нино. Нино грузинка, поэтому у неё такое имя, а её старшую сестру зовут Алико, а маму – тётя Гиуле. Вот такие у них красивые имена.

   У меня в деревне есть ещё одна подружка, что живёт на другом конце – Вита. И у неё есть старшая сестра Яна.

   А ещё есть мальчик, его бабушка живёт через два дома от меня, а он тоже приезжает из города, как и я. Он старше нас на год и его зовут Рэм. Мама у Рэма русская, а отец… грек, кажется.

   Я взяла у бабушки пряников и теперь спешу к Нино. Мне очень нравится гулять со своими подружками. А сегодня ещё такая чудесная погода! Солнце яркое и высокое, небо безоблачное, синее – синее! А воздух при этом чуть прохладный, не жаркий.

   Мои красные сандалии опять запылились, но это ничего. Я жую пряник по дороге и расправляю складки на моём любимом красном платье.

   Мама подарила мне ярко-красную ленту и сегодня бабушка вплела мне её в волосы. Мама говорит, что к моим волосам (они у меня рыжевато-коричневые) очень идёт красный цвет, и бабушка тоже так считает.

   Нино играет во дворе дома. Она что-то выкладывает из камушков на песке. Я подхожу к их низенькому заборчику.

   - Привет! – машу я ей рукой.

   Нино смотрит на меня своими большущими карими глазами и улыбается.

   - Привет! – радостно отвечает она мне и машет, чтобы я заходила.

   Я прохожу во двор и опускаюсь рядом с Нино на корточки. Наши плечи почти касаются друг друга, и даже её чёрная тугая косичка, с завитым в крутое колечко кончиком, слегка щекочет меня. Я смотрю, что такое Нино выложила на песке.

   А она выложила настоящую картину из простых камушков и каких-то веточек, листиков. Я вижу горы и полянки; а на полянках забавные бычки с копытцами-палочками; Нино даже нарисовала им угольком глазки!

   «Ух, ты!» - восхищаюсь я, - Здорово ты это придумала!...

   Нино трёт выпачканными углём пальцами лоб и оставляет на нём чёрные полосы. Я смеюсь, слюнявлю свой палец и вытираю ей лоб. Она тоже смеётся.

   - Красиво? – спрашивает она тихо. Нино всегда говорит тихо.

   - Очень! – говорю я.

   - Жалко, что всё это всё равно испортится, рассыплется,… - вздыхает Нино.

    - Почему испортится? Почему рассыплется? – огорчённо спрашиваю я.

    - Ну, ветер, или кошка пробежит… И вообще, - отвечает Нино.

    - А давай приклеим всё это на картонку, - предлагаю я.

   Лицо Нино повеселело.

   - Я сейчас, - шепнула она и побежала в дом.

   Через минуту её папа вынес нам большую картонку и клей. И мы стали аккуратно намазывать клеем картон и переносить на него картину Нино.

   У меня даже ноги затекли, и спина ныла, и руки.

   Но мы всё же перенесли всё на клей.

   - Подсохнет, поставим дома картину эту, - сказал папа Нино, дядя Джумбер. В деревне все зовут его Джум, а его жену, конечно, просто Галей, чтобы не запоминать их имена целиком. А я зову его дядя Джумбер и маму Нино зову тётя Гиуле. Не понимаю, что тут сложного? Я вообще легко запоминаю слова, выражения, стихи и имена. Мама говорит, что это оттого, что я много читаю.

   Глаза Нино радостные, и я радуюсь за неё.

   Из дома выходит сестра Нино, Алико, и выносит нам печенья, которые сама только испекла. Мы садимся на лавочку и с удовольствием грызём печенья. Я смотрю на ноги Нино, они все в красных точках. Значит, тоже бегала по полю.

   _____________

ГЛАВА 3

   Настал этот страшный для меня день. Я знала, сегодня будут резать свинью. Заколют сегодня ножом нашу свинку. Я с самого раннего детства езжу в деревню. Это не первый раз произойдёт в моей жизни. Но меня всё ещё приводит в ужас это событие.

   С утра, как только мужчины стали собираться у нас во дворе, и дедушка достал и начал точить большой нож;… а свинка металась и жалобно хрюкала в своём закутке (они ведь всё чувствуют!), я знала, что не смогу этого вынести, убегу, как всегда.

   И как только дедушка с двумя другими мужчинами двинулись к закутку, я сломя голову понеслась за дом, за огород, в самый дальний угол от места… «казни». Я присела на корточки в углу у забора, я уткнулась лицом в колени холодные как лёд от ужаса происходящего, я заткнула ушки изо всех сил… Но я всё равно слышала, как пронзительно визжала свинья. Сердце бешено колотилось во мне, и безумно хотелось побежать и спасти бедную свинку или хоть зарыдать что ли… Но я терпела, сидела там в углу и не плакала. Потому что это было бы… совсем уж смехотворно и даже нечестно с моей стороны. Ведь я знала и то, что как только свинья перестанет быть живой, я, как обычно, спокойно выйду из своего укрытия, спокойно пройду мимо тушки… И не только это. Я буду уплетать за обедом свиное мясо и обожжённые сырые свиные ушки с солью. Ммм. И для меня это уже не будет розовым живым, таким жалким для меня ещё час назад, поросёночком! Это будет… свининка. Вкусная, просто объедение. Так что плакать я себе не позволяла ещё и в прошлом году, а сейчас, став на год взрослее, уже и вовсе не позволю. Но уши по-прежнему затыкаю и даже глаза от страха зажмуриваю.

   А Мэри, Мэри-то как рада! У неё ведь теперь тоже будет целый пир.

   Ближе к вечеру мы все собираемся за столом, и помогавшие дедушке мужчины тоже. Я люблю такие застолья. Мне нравится наблюдать, как бабушка вежливо общается с другими людьми, угощает их и, как и нам, предлагает им всем добавки.

   В конце, когда все уже наелись, мужчины только выпивают и, совсем понемножку, уже будто нехотя, закусывают каким-нибудь огурчиком. Мама начинает щелкать семечки, и я вместе с ней. Мама снимает шелуху, отщёлкивая её пальцами, а я - зубами. Мы с ней подмигиваем друг другу.

  Это повторяется из года в год. Всё это. И это безумно мне дорого.

   _________________

ГЛАВА 4

   Лето движется к закату. Мы идём с бабушкой от соседки, у которой брали молоко. День жаркий, солнце как сковороду накалило сухую землю. Я сняла сандалии и иду босиком. То осторожно ступаю по горячей земле тропинки, то перебегаю на более прохладную траву по краю дороги. Мне это нравится. Бабушка с улыбкой наблюдает за мной и только предупреждает, чтобы я не поранилась, не наколола ноги.

   Мы подходим к магазину, и бабушка решает зайти, ей нужно что-то купить. Я захожу, не надевая обувь. Ах, какой холодный пол! Он покрыт коричневой плиткой, внутри магазина прохладно, особенно после уличной жары, и когда я становлюсь босыми ногами на плитку, от её холода у меня даже мурашки бегут по коже, снизу вверх, от стоп до затылка.

   Бабушка купила сахар и бумажные салфетки… и мне очаровательного жёлтого барашка, сделанного из толстой проволоки, обмотанной шелковисто-курчавой нитью! У него и рожки такие, и всё тельце! Какой красивый барашек! Мне приятно до слёз. Особенно потому, что бабушка купила мне его просто так, я вовсе даже её об этом не просила.

   Я говорю ей «спасибо» очень тихо, но зато много – много раз.

   Придя домой, я поставила барашка на полочку возле своей кровати, чтобы всегда иметь возможность полюбоваться им или достать с той самой полочки и потрогать его шелковистые рожки и спинку…

   Мне захотелось самой смастерить какую-нибудь игрушку, лучше, конечно, мягкую.

   Бабуля дала мне кусочки искусственного меха: коричневые-от моей старой шубки, красные-это, наверное, от детской шапочки, и даже ярко-ярко жёлтые (не знаю, откуда у неё такие!)! И я стала придумывать, что бы я из них могла сделать.

   Из жёлтых кусочков меха я попробовала сшить не то цыплёнка, не то утёнка, пришив ему красные меховые лапки. А из коричневого – какого-то странного медвежонка. Внутрь я набила плотно ваты, глазки вырезала из разноцветных лоскутков ткани и приклеила на клей. Мои зверята получились довольно необычными и, пожалуй, несколько… несуразными. Но мне они всё равно нравились, потому что я их сделала сама.

   До самого вечера я, сидя во дворе на травке у старых верёвочных качелей, придумывала сценки для моих новых «друзей»: утёнка, мишки и барашка, и разыгрывала их с ними. Иногда мимо проходила бабушка, смотрела на то, как я играю, и улыбалась мне.

   Вечером я показала свои игрушки дедушке и маме. Все похвалили меня за сделанных самостоятельно утёнка и мишку, хоть и пришлось сначала объяснить «кто это» взрослым. И я дала поиграть яркого утёночка брату, он тянул за ним свои пухленькие ручки, но, получив, быстро бросил, и я унесла всех игрушечных зверушек к себе на полочку. Скоро осень. Надо будет возвращаться в город, я возьму их с собой.

   _________________

ГЛАВА 5

   Под окном моей спаленки растёт дерево – яблоня, с большущими зелёными яблоками. Я просто обожаю эту яблоню, люблю её почти как живое существо. Я обязательно бегу к ней поздороваться, когда приезжаю в деревню, и прощаюсь с ней, когда уезжаю. Среди дня или вечером я иногда подхожу к ней и прислоняюсь щекой к шершавой коре. Мне кажется, дерево меня чувствует. Я глажу его ладонью. А когда мне отчего-то грустно или наоборот, очень радостно на душе, я обнимаю дерево крепко, двумя руками, как обняла бы человека, и даже прижимаюсь к нему всем телом, чтобы оно утишило мою грусть или чтоб поделиться радостью, чтоб оно впитало её в себя и тоже порадовалось.
   Когда яблоки созревают, то по ночам они срываются и гулко стучат по крыше прямо у меня над головой. Но меня это совсем не беспокоит, я же знаю, это моё деревце стучит… И спокойно сплю.

   Сами яблоки я с него не ем, не люблю, больно они кислые, только в пироге хороши. Зато я люблю сладкую малину, что растёт у нас большими кустами позади подвала.

   Подвал большой, насыпной, возвышается огромной горкой слева от дома и курятника. Однажды я залезла на него, чтобы посмотреть сверху на дом и огород, и на заросли малины. Было здорово. Но потом я подошла к самому краю округлой насыпи-крыши подвала, чтоб посмотреть вниз, поскользнулась и полетела под откос, прямо в крапиву. На мне было коротенькое платьице без рукавов. Я как-то прикрыла лицо. И слава Богу ничего себе не сломала. Но вот руки и ноги все были у меня в огромных волдырях. Вечером бабушка мазала меня спиртом, а я кусала губы и терпела. Что ж? Сама виновата.

   А ещё однажды оса вонзила мне своё острое жало прямо в глаз, вернее, в верхнее веко. Было больно, но это бы ещё ничего. Глаз совершенно заплыл, был красный, страшный, сначала даже вообще не открывался. Я плакала весь день и всю ночь. И не хотела выходить на улицу, чтобы подружки не видели меня такой. Но потом бабушка меня уговорила. Ко мне пришли Нино и Вита и даже соседский мальчик Рэм. Я думала, они будут смеяться надо мной, но они все меня жалели, очень мне сочувствовали и спрашивали, больно ли мне. А я мужественно отвечала: «Нет. Терпимо.» И видела уважение в их глазах, особенно в глазах Рэма, по-моему, он мне даже немножко завидовал, что это не его укусила оса в глаз, не у него он так страшно опух, было бы что рассказать товарищам.

   А у меня всё вечно страшно напухает. Волдыри от крапивы надулись у меня огромные, не такие как у всех, глаз сейчас раздуло чудовищно, следы от комариных укусов были размером со среднюю монету, даже если их совсем не чесать… Меня всегда это раздражало. А вот сейчас подарило мне столько внимания!

   И мы весело играли у меня во дворе с девочками и с Рэмом, а потом бабушка угостила нас молоком и конфетами.

    Вечером, перед сном, я читала книгу. Глаза, вернее, мой единственный пока глаз, уже начинал слипаться, но мне очень хотелось дочитать, и хотелось продлить ещё этот день. В большой комнате, где спала мама с Георгом, тихонько бубнил телевизор. От этого спать хотелось ещё больше. Я отложила наконец книгу и засмотрелась на игрушки на полочке: барашка, утёнка и мишку. Мишку взяла к себе, обняла его под одеялом, чтобы уютнее было спать. Всё, сон сморил меня.

   И опять снилось, как мы бегаем с мамой у пруда, купаемся, плаваем. Некоторые сны повторяются у меня то и дело. Хорошо, когда повторяются такие, как этот, добрые, радужные, прекрасные!...

   Мама говорит, что за ночь нам снится огромное множество снов, просто запоминаем мы только некоторые. Если это так, я рада, что мне так часто запоминается этот, про нас с мамой на пруду. Я ведь и правда обожаю ходить с ней на пляж.

   _________________

ГЛАВА 6

   Бабушка с дедушкой купили козочку. Ох, с каким любопытством рассматривает её Мэри! Да и я тоже. Козочка белая, как и Мэри. Это небольшая козочка, и бабушка говорит «смирная». Я даже смогла погладить козий лобик. Я назову её Линда и буду сама иногда пасти, я уже пообещала бабушке.

   Козочка маленькая и очень хорошенькая, с курчавой белой шёрсткой и блестящими глазками. Мы с бабушкой привесили ей бубенчик на ошейнике с надписью Линда и указанием нашей улицы и номера дома, на случай, если вдруг козочка потеряется, но я очень надеюсь, что этого не произойдёт.

   Пока мы рассматривали козочку у нас во дворе, пёс Буян, что сидит в будке на цепи, отчаянно лаял. Буян огромный, лохматый и выглядит он очень угрожающе, но, на самом деле, он ужасно добрый, ни разу никого не укусил. Буян и лаять-то не особенно любит, но сейчас его, наверное, просто очень задело такое всеобщее внимание к козочке.

   - Тише, Буян, тише! – говорила я ему. Я даже подошла к нему, присела перед ним на корточки и долго гладила, чтобы он не обижался.

   Я помню как мы взяли Буяна, он был маленьким пушистым комочком с кривыми забавными лапками, с маленькими ушками.

Я носила его на руках, прижав к груди, и обожала с ним играть. Тогда ещё трудно было представить, что он вырастет в такого огромного цепного пса. Я люблю Буяна, люблю обнимать его за его мохнатую мощную шею, теребить ему холку. Иногда я беру Буяна с собой на прогулку в лес. И тогда он носится вокруг меня, прыгает, виляет своим мохнатым хвостом! Мои подружки Нино и Вита тоже всегда радуются, когда я беру Буяна гулять с нами. Я же говорю, он добрый! Они обе тоже играют с ним, гладят его по огромной голове, лохматой спине… Бросают ему палку, и Буян, высунув свой длинный и гладкий розовый язык, несётся за палкой и приносит её назад! Мне кажется, в эти минуты он счастлив!

  Этим летом Буян заболел. Говорили даже, что он, возможно,… «издохнет». Он лежал неподвижно в своей будке, часто как-то глубоко и очень тяжело вздыхал, совсем не выходил, отказывался от еды и только изредка пил не спеша воду. Глаза у него тогда были грустные-прегрустные, нос сухой и горячий. И он всё время поджимал беспомощно лапы, они у него почему-то всё мёрзли. Рэм, соседский мальчик, принёс нам какое-то лекарство, они давали такое своей дворовой собаке Белке, когда та болела. Рэм сказал мне:

   - Не бойся. Он поправится. Белка же поправилась.

    А я всё плакала и часами сидела рядом с будкой, гладила Буяна. Я даже принесла ему своё любимое лоскутное одеяло. Это одеяло сшила мне бабушка своими руками. Оно чудесное!... Всё из разноцветных ярких лоскутков; разного размера, цвета, с разным орнаментом; прямоугольные кусочки ткани плотно пригнаны один к другому и составляют неповторимый, какой-то волшебный рисунок. Одеяло мягкое, верх его лоскутный, а низ однотонный, из гладкой красной материи, очень приятной для тела! Моё любимое одеяльце. Я отнесла его в будку к Буяну, укрыла своего пёсика, чтобы ему не было холодно и чтобы его блестящие чудесные глазки стали повеселее.

   Когда бабушка это увидела, она сказала:

   - Ох, Лара. Одеяло-то теперь придётся выбросить, домой его уже не возьмёшь.

   Мне было очень жаль! Прямо до слёз. Но я ответила:
   - Прости, бабуль. Я очень любила эту «одеялочку»! Но, может, Буяну она сейчас нужнее?...

  По-моему, бабушка простила мне этот поступок и не обиделась. По крайней мере, она тогда просто поцеловала меня в макушку и не стала ругать.

   А Буян выздоровел. Наверное, конечно, ему помогли лекарства (спасибо огромное Рэму), но, может, и моё одеяло немножко тоже…

   ______________

ГЛАВА 7

   В августе поспели сливы. Мама, бабушка, дедушка и даже я, хотя меня никто об этом не просил, собирали их в большие эмалированные вёдра. Вёдра были разные: белые, голубые, зелёные, коричневые… А сливы все одинаковые: тёмно-синие с фиолетовым оттенком и голубовато-белым налётом, от которого они казались не гладкими, какими и были на самом деле, а словно немного… бархатными. Они сладко пахли и оставляли невидимо-тонкую липкую плёнку на пальцах.

   Теперь вёдра со сливами стояли ровным строем вдоль забора, наполненные доверху и даже с горкой. Сливки такие красивые! С тугими, сочными, яркими бочками!

   Я не ем слив. Я их совсем не люблю. Но мне очень нравится, как они выглядят! Вот если бы я умела рисовать, то непременно нарисовала бы наши сливы! И цветут они красиво, и плоды у них красивые!... Жалко, что я плохо рисую…

   Тогда я решаю написать про сливы. Как настоящий писатель! Но, по-моему, это должно быть соответственно обставлено. У писателя должен быть его стол, писательский стол.

   Я побежала в дом оборудовать себе «место писателя».

   - Бабушка! – попросила я, - Можно мне занять стол в маленькой комнате у веранды?!

   - Можно, - откликнулась бабушка, - А что ты собираешься там делать?

   - Стол писателя. Я буду там писать.

   - О! – бабуля улыбнулась, - Что ж, хорошо, пусть это будет твой стол.

   Я радостно забежала в комнату, что рядом с верандой, там, у окна стоял небольшой старый стол с двумя выдвижными ящичками. На столе было много пустых стеклянных баночек, стопка газет,… сложенные вчетверо старые полотенца, которыми никто уже не пользовался, по крайней мере, по назначению. Конечно, мне хотелось просто смести это всё разом на пол, чтобы скорее освободить стол. Но я не стала этого делать. Сначала я аккуратно сняла баночки, беря их по две в каждую руку. Я задвинула их под софу у стены. Потом пришёл черёд газет, их внушительная стопка отправилась вслед за банками. Полотенца я убрала на полку в кладовой… Теперь нужно было осмотреть ящики стола. Я выдвинула один, он был совершенно пуст; затем другой, в нём оказалось лишь несколько коробок со спичками и огрызок карандаша. Карандашик был совсем малюсенький, и потому его я просто выбросила в мусорное ведро, а коробки со спичками я переложила в шкафчик в столовой. Главное, не забыть, куда я их убрала, чтобы сказать потом бабушке.

   На кухне я нашла небольшую тряпочку, хорошенько смочила её водой и принялась протирать свой стол. Я протёрла и столешницу, и ножки; и даже ящички не только снаружи, но и внутри. Оставшись довольной своей работой, я ещё раз оглядела стол и придвинула к нему старинный стул с высокой спинкой, с него я тоже смахнула пыль.

   Я пошла в свою комнату, достала с полки тетрадку, листы бумаги, несколько ручек и карандашей, отнесла всё это на мой стол, разложила красивенько и в строгом порядке. Подумав немного, я направилась в большую комнату, достала из шкафа деревянный старый стаканчик, расписанный маками. В него я поместила ручки и карандаши. Всё-таки чего-то не хватало. Я принесла из столовой мамину фотографию в рамочке и тоже поставила на стол. Вот, теперь, вроде, было то, что нужно.

   Я не спеша уселась на стул, придвинулась поближе к столу. Удобно.

   Я взяла листочек и ручку, немножко подумала, грызя кончик колпачка.

   Как красивы
   Наши сливы
   С фиолетовым отливом!
   Пахнут сладко,
   Боком гладким
   Солнцу шлют привет …

   Написала я. И добавила последнее слово «украдкой». Перечитала и улыбнулась. «А по-моему, неплохо!»

   Посидев ещё немного и поболтав ногами, глядя в окно, я вдруг вспомнила, что на прошлый день рождения мне подарили кружку с нарисованным на ней забавным щеночком.

   Взяв другой лист и чуть помедлив, я написала:

   Подарили мне на днях
   Маленькую кружку.
   А на кружек той щенок
   С пятнышком на ушке!

   Я отложила и этот листок в сторону и взяла третий, на нём я написала коротенький рассказ в полстранички о том, как мальчик ловил рыбу и ничего не поймал, но увидел такую необыкновенно красивую бабочку, что запомнил её на всю жизнь.

   Всё это я написала, конечно,… наверняка, с грамматическими ошибками. Потому что, хоть я уже и учусь в школе, но, всё-таки только в начальной, и иногда я делаю ошибки.

   Но я всё равно, даже догадываясь об ошибках, была очень довольна. Я сложила всё снова аккуратно на столе. Листочки, которые я уже исписала, я убрала в ящичек.

   ______________

ГЛАВА 8

   Вечером, когда дома уже была не только бабушка, но и мама, и    
 дедушка, я потихоньку вынула свои исписанные листочки. Всё, что на них было написано, уже казалось мне ужасным, глупым и ни на что не годным. Но я глубоко вздохнула и понесла их в столовую, где все собирались садиться ужинать.

   - Посмотри, пожалуйста, - краснея, я протянула листочки маме.

   - Что это? – улыбнулась мама.

   - Это я написала, - почти прошептала я, едва сдерживая слёзы от смущения.

   Мама пробежала глазами один листок, потом – второй, третий.

   - Это же здорово! – радостно сказала она.

   В этот момент сердце колотилось у меня в груди как-то высоко-высоко, почти в горле… Я сглотнула. Взяла у мамы листики и протянула их бабушке.

   Бабушка прочла всё со своей доброй улыбкой, а потом погладила меня по голове.

   - Да ты умничка! – похвалила она меня.

   Последним читал дедушка. Он читал внимательно… По-моему, даже прочитал по два раза каждый листок. Его лицо выражало явное одобрение.

   - Смотри-ка, Мур! – обратился он к моей маме, - А дочка-то у тебя – писатель! Только ошибки надо исправить! – усмехнувшись, добавил он и подмигнул мне.

   «Я так и знала. Есть ошибки». Я улыбнулась ему в ответ и забрала листочки. «Выходит, не такой и ужас я написала, как мне казалось, когда несла это им читать?»

   Я убрала листки обратно в ящик и с любовью погладила столешницу моего стола, прежде, чем бежать ужинать в столовую.

   ______________

ГЛАВА 9

   Этой ночью я долго не могла уснуть. Это потому, что я решила завтра показать свои стишки и рассказик девочкам: Нино и Вите. Я хотела это сделать, но при этом жутко нервничала. А вдруг девчонки засмеют меня? Нет. Они хорошие, они не станут меня обижать. Но вдруг про себя они всё-таки посчитают это ужасной глупостью? «Всё равно покажу, - твердила я про себя, - Я три раза всё перечитала. Не так уж и плохо. Пусть прочтут. Я буду писателем! Поэтом и писателем. Покажу завтра девочкам. Как бы не было страшно».

   Наконец, я заснула, засмотревшись, как всегда, в окно на золотой месяц.

   Утром я встала необычно рано, даже бабушка удивилась. Мне жутко не терпелось побежать к девочкам и скорее показать им, что я вчера написала. Но я терпела, понимая, что будет неприлично заявиться в такую рань. Наконец, час настал. Я достала из ящика стола свои исписанные листочки («С ошибками», - вздохнула я про себя), сложило их вчетверо, сунула в карман платья и помчалась сначала к Нино.

   Нино была во дворе, они с мамой кормили цыплят.

   - Привет, Нино. Здравствуйте, тётя Гиули, - крикнула, ещё не пройдя в калитку.

   На меня посмотрели две пары почти одинаковых большущих карих глаз.

   - Здравствуй, Ларочка.

   - Привет, - отозвались они.

   Я стала рядом с ними и смотрела на клюющих свой корм цыплят. Сердце так стучало, я не могла дождаться, когда тётя Гиули уйдёт в дом, чтобы мне остаться вдвоём с Нино.

   И вот, тётя Гиули, наконец, ушла, но тут же на улицу вышел отец Нино.

   - Здравствуйте, дядя Джумбер, - с безнадёжностью вымолвила я.

   - Привет, Лара, - кивнул он.

   А у меня даже ладошки вспотели от нетерпения. Мне кажется, папа Нино заметил что-то в моих глазах,… он направился на огород.

   Я почти в ту же секунду притянула к себе Нино и шепнула ей на ухо:

   - Посмотри, пожалуйста. Я вот что написала. Я хочу быть писателем.

   И сунула ей в руку сложенные листки бумаги. Нино посмотрела на меня удивлённо своими огромными глазищами, потом развернула листочки и стала читать, шевеля губами. Почти не дыша, я наблюдала за её лицом, за руками, перекладывающими листки…

   - Клааассно, - протянула Нино, дочитав.

   - Правда? Неплохо?... – с придыханием вымолвила я.

   - Мне понравилось. Честно, - тихим своим голосом отвечала Нино,  - Ты обязательно будешь писателем.

   Я обняла её и мы рассмеялись.

   - Пойдём к Вите? – спросила я.

   - Хорошо, пойдём, только маме скажу, - согласилась Нино.

   Мы отправились к Вите. Для этого нам надо было вернуться к моему дому и оттуда пойти в другую сторону; вдоль дороги, по которой мы шли, росли каштаны, и мне очень нравилась эта дорожка.

   Тоненькая, почти прозрачная Вита, с худенькими своими чёрными косичками, подпрыгивающими на ходу, и вечно смеющимися голубыми глазами, выбежала нам навстречу, увидев нас в окошко. Мы с Нино остановились, не доходя до калитки, а Вита сама подбежала к нам.

   - Пойдём в сад гулять? Меня отпустили до самого вечера, - выпалила она на бегу.

   - Пойдём, - спокойно кивнула Нино.

   Мы любили гулять по яблоневому саду, он большущий, красивый, там можно носиться и играть во что угодно.

  Мы шли к саду, Вита болтала без умолку, всё что-то рассказывала нам с Нино, и я её не прерывала.

   - А Лара написала стихи и небольшой рассказ ещё, - сказала Нино Вите, как только образовалась маленькая пауза в разговоре.

   - Правда? Дай прочитать, - сразу подскочила ко мне Вита.

   Я вынула из кармашка и протянула ей мои исписанные и уже немного смятые листки.

   Вита читала громким шёпотом, почти в полный голос, я от этого застеснялась и разволновалась ещё больше, хоть и старалась не показывать виду.

   - Ой, а хорошо! – Объявила после прочтения Вита, - Лар, ты молодец! – она посмотрела на меня своими улыбчивыми глазами с каким-то интересом и… любопытством.

    - Она будет писательницей, - тихо, как обычно, но как-то очень внушительно, произнесла Нино.

   - Вот здорово! – воскликнула Вита, - Ты уже знаешь, Лар, кем будешь! А я вот ещё совсем не решила! Нино, а ты?

   Нино неопределённо молча пожала плечами.

   - Мне кажется, Нино будет художником или что-то вроде того,… - предположила я.

   - Я же не рисую, - возразила Нино. И, действительно, она не рисовала, почти совсем. Но она делала какие-то удивительные картины и поделки из всего на свете! Как тогда, на песке.

   - Но ты делаешь очень красивые всякие… штуки, - сказала я ей.

   - Да, это я люблю, - Нино скромно улыбнулась.

   - А я буду учительницей. Или актрисой. Или певицей. А может,… водителем паровоза! Я же говорю, ещё не решила! – выпалила Вита и рассмеялась. Мы с Нино тоже засмеялись.

   Почти до самой темноты мы играли в саду в «догонялки», валялись в траве и болтали о всякой разной ерунде.

   А вечером, когда я вернулась домой, перед самым ужином, я аккуратно развернула на своём «писательском столе» измятые листочки, разгладила их, как могла, рукой, и убрала в ящичек. И, уходя, опять тихонько погладила рукой столешницу. «Пока», - шепнула я ей.

   ____________________

   ГЛАВА 10

   Сегодня выходной и мама не должна работать, но она всё равно зачем-то уехала с утра в город. Я сначала немножко расстроилась, но потом мы с Георгием качались на качелях, потом я обнималась со своим любимым деревом, потом помогала бабушке поливать что-то из леечки на огороде… И не заметила, как подошло время обеда. И мама вернулась домой.

   Ох, каких же красивых платьев она мне накупила в городе! Так вот зачем она уезжала! Я мерила платья и не могла налюбоваться ими и собой в них, вертясь перед большим зеркалом, что висит у нас в той самой маленькой комнате, где мой «писательский стол».

   Голубое платье было такого нежного цвета! А на кармашках и на груди у него блестели синие с перламутром пуговички! И материал платья!... Такой,… в мелкий рубчик. Мне всё время хотелось гладить его рукой.

   Другое платье было жёлтое в коричневую клеточку, и сначала мне показалось, что оно совсем простое, но когда я его надела… Ух! У платья был такой широкий, разлетающийся подол – солнце-клёш, и оно чудесно сидело на мне. К тому же мама купила мне к этому платью золотисто-жёлтую ленту в волосы; вместе с ленточкой в этом наряде я была как кукла в витрине самого дорогущего магазина!

   Третье платье было всё сплошь белыми и розовыми цветочками! А вырез, где горло, отделан красивым белоснежным кружевом!

   - В этом платье только танцевать! А не бегать по пыльным дорожкам в деревне, - сказала я маме.

   Мама рассмеялась:

   - Хочешь, танцуй, а хочешь, бегай по пыльным дорожкам в деревне, - сказала она мне, - Я хочу, чтобы ты всегда чувствовала себя красивой.

   Мама крепко-крепко обняла меня, а я – её. У неё почему-то на глазах выступили слёзы, только я не поняла, почему.

   - Спасибо, мам, - прошептала я ей в ухо.

   - Мур, ты её балуешь, - сказала бабушка, но сделала она это так ласково и с такой улыбкой, что совсем не было похоже, будто она журит маму. Мою лучшую маму на свете.

   __________

ГЛАВА 11

   На следующий же день я написала маме стишок о том, как сильно я её люблю и мечтаю подарить ей букет ярко-алых цветов.

   А вечером, вот счастье, у нас отключили свет! Я обожаю, когда в деревне отключают свет! Тогда бабушка достаёт из кладовой старенькую керосиновую лампу и зажигает её. Свет от этой лампы какой-то волшебный.

   Мы сидим все в большой комнате. На столе горит лампа. Мама качает на руках Георга, дедушка дремлет в кресле… А бабушка тихонько рассказывает мне истории о своём детстве и сказки. Но сегодня я не только слушала бабушкины сказки.

   - Давайте я тоже расскажу вам…, - сказала я им с мамой.

   И я рассказала им сказку о том, как в одном доме расцвела в горшочке прекрасная фиалка, а в стаканчике на окошке проросла простая луковичка. И как фиалка дразнила и обижала луковичку за то, что та такая простенькая и неказистая. А бедная луковичка молчала и ничего не отвечала фиалке, соглашаясь, что и правда, очень уж она, луковичка, невзрачная. А в комнату заходила девочка и поливала и фиалку, и луковичку, одинаково бережно ухаживала за ними.

  И луковичка так радовалась, что девочка любит, ухаживает за ней, простой луковичкой, как и за великолепной цветущей фиалкой! От радости, счастья и благодарности луковичка всё выше выпускала свои сочные зелёные стрелочки!

   А фиалка всё злилась и просто негодовала. С какой это стати девочка уделяет этой луковичке, которая даже и не цветок вовсе, столько же внимания, сколько и ей, самОй фиалке?!!

   От злости фиалка начала вянуть. Девочка расстраивалась и старалась спасти фиалку. Но от своих злости и ненависти фиалка не могла уже ожить, расти и цвести. Вскоре засохший цветок унесли. Луковичке было жаль расстроенную девочку и даже вреднющую фиалку. Но скоро на место фиалки поставили другой горшочек с весёлым шутником колючим кактусом. Они с луковичкой очень подружились. А девочка приходила, как и прежде, чтобы ухаживать за ними, в комнатку.

   
   Бабушка и мама сказали, что это очень хорошая сказка и спросили, где я её прочла или услышала. А я ответила:

   - Нигде. Я только что сама её сочинила. Я завтра запишу её в тетрадку…

   Они похвалили меня, но почему-то смотрели при этом как-то удивлённо…

   ___________________

ГЛАВА 12

   Дедушка пришёл сегодня раньше обычного. Он взял моего братика на руки и подбрасывал его до самого потолка, а тот хохотал и визжал от удовольствия. Я не боялась за братика. Я знаю, что дедушка очень сильный и ловкий, он ни за что его не уронит!

   Потом дед с лукавой улыбкой поманил меня к себе пальцем и сказал:

   - Иди-ка сюда, Ларочка!

   Я подошла. И дедушка достал из-за пояса у себя за спиной несколько тетрадок и ещё какую-то плоскую коробочку. Он протянул всё это мне. Тетрадки были очень красивые! Обложки их были не гладкие, а словно из каких-то выпуклых переплетённых косичек! Одна тетрадка ярко-зелёная, как первая трава, и две тёмно-коричневых с золотыми прожилками! Я любовалась ими, гладила ладонью. Я никогда таких раньше не видела.

   Когда я сняла крышку с коробочки, в ней оказались две ручки! Золотого цвета и серебристого! Они так блестели! Были такой приятной тяжести! И издавали тихий щелчок при нажатии на кнопку с пружинкой для выдвигания стержня.

   Дедушка тихо засмеялся:

   - Нравится? Бери-бери. Это тебе!

   - Очень! Спасибо, - чуть дыша, вымолвила я.

   _____________

ГЛАВА 13

   У нас в доме есть вода, она идёт прямо из крана, но иногда дедуля или бабуля привозят воду из колодца. Ух, до чего же она вкусная! Она совсем другая, я нигде больше такой не пробовала!

   Привозят они её в огромной фляге, закреплённой на такой специальной тележечке с длинной металлической ручкой. Бабушка и дедушка, кто бы из них не катил тележку, делают это легко и ловко. Но, когда я однажды сама попробовала, то едва сдвинула её с места! Такая она тяжеленная.

   Сегодня я вместе с бабушкой пошла за водой на колодец. Колодец от нас далеко. Надо долго-долго идти по деревне… И только потом его увидишь. Но мне нравится ходить за водой, особенно с бабушкой, потому что, придя на колодец, она не просто набирает воду и отправляется домой. Нет. Сначала она долго стоит там с другими людьми, и они рассказывают друг другу интересные и смешные истории про себя и своих соседей, а я слушаю. Стою тихонечко и слушаю.

   И ещё мне нравится идти потом назад. Потому что назад, с полной флягой, мы идём всегда медленнее, и я могу разглядывать полянки, цветы и травы вдоль дороги, деревья и их замысловато изогнутые сучья, чужие заборчики, дома и дворики…

   Я смотрю на это всё, задумываюсь, и в моей голове возникают разные картинки, сюжеты рассказов и сказок, а иногда и стишок сочинится. Потом прихожу домой, записываю.

   А ещё, придя с колодца домой, я обязательно сразу зачерпываю этой чудесной воды и пью. Непременно из большой старой железной кружки, вода из этой кружки кажется ещё вкуснее!

   Потом уже я бегу к своему «писательскому столу» и записываю то, что сочинила по дороге. Записываю и просто какую-нибудь возникшую мысль… Чтобы потом досочинить дальше. «Писатель!» - усмехается всегда бабушка, когда это видит, и обязательно гладит меня по голове.

   ___________

ГЛАВА 14

   Только, конечно, я не всё время пишу. Я всё так же люблю гулять, играть, пасти козочку… И много-много чего. Я люблю кукол. Многие девочки уже не любят кукол, а я люблю очень. И могу играть с ними долго, часами, и с девочками, и одна.

   Когда я в деревне, мне больше нравится играть не с купленными в магазине красивыми и нарядными куклами, каких у меня полно, а с тряпичными, самодельными. У меня их аж четыре штуки. Две из них сделала мне бабушка, одну мама и одну даже я сама.

   Бабушка сделала мне куклу Инусю (так я её зову) в тёмно-красном платочке и синем сарафанчике. На её белом личике бабушка сама вышила глазки  с ресничками, брови, две точки – носик, и алые губки! Вторую «бабушкину» куклу зовут Сулейма, потому что из-под голубого яркого платочка у неё торчат косички из чёрных ниточек. Так бабушка сделала.

   Мама сделала куколку вязаную! У неё вязаное всё! Тело, руки, ноги, голова и личико! Ботики, кофточка и юбка. На голове у неё берет связанный из светло-зелёной шерсти. Если его снять, под ним увидишь короткие жёлтые волосики из верёвочек!

   Кукла, которую сделала я сама… самая страшненькая, но я всё равно её люблю и играю с ней. Я сделала её из тряпочек, лицо нарисовала карандашами. Она у меня как новорождённый малыш, завёрнутый в одеялочку!

   Я очень часто играю в этих моих куколок. А Вита и Нино даже немножко завидуют мне, что у меня есть такие… Кукол из магазинов у них тоже полно, а вот именно таких нет! Но я уже попросила бабушку, она сделает моим подружкам по куколке.

   А ещё она пообещала мне сделать для моих кукол подушки, одеяльца, маленькие простынки и даже носовые вышитые платочки! Вот будет здорово!

   Много чего для игры с куколками я придумываю и сама. Я люблю зайти в нашу старую кладовую и порыться там. О, сколько всего там всегда можно найти! Я нашла там маленькую старую деревянную коробочку, похожую на сундучок, и это как раз стало сундучком в игре с моими куклами! Нашла старую игрушку из истёршегося уже дерева – лошадку! Теперь куколки могут «скакать» на ней. Откопала какие –то толстые деревянные брусочки… прямоугольные, квадратные… Теперь это мебель, столы и стульчики для моих тряпичных кукол!

   А однажды!... Я нашла там настоящее старое веретено! На нём даже осталась какая-то пряжа! Теперь я играю, будто какая-нибудь из куколок сидит на своём «сундучке» прядёт.

   ____________________

 ГЛАВА 15

   Иногда я залезаю и на чердак. Когда никто не видит. Потому что чердак у нас очень высоко, и чтобы забраться туда, нужно подставлять огромную лестницу, ставить её почти прямо и подниматься по ней. Взрослые говорят, что когда-нибудь я «грохнусь».

   На чердаке много всяких ненужных вещей и пыли. Но есть там и огромных размеров старый ларец-сундук с округлой тяжеленной крышкой и металлической ручкой! Я просто не могу не заглядывать в него хоть иногда! Там хранятся старые женские туфли, каких никто уже, наверное, лет сто не носит, огромнейшие ножницы с кольцами больше моей ладони, целые рулоны странных тканей: гладкой, но очень плотной изумрудно-зелёной; бледно-розовой с выпуклыми цветами; бордовой с потускневшей золотой нитью… Там есть чайник такой странной формы, что я таких не видела даже на картинках! И длинные-предлинные ручки для письма, которыми никто уже не сможет писать, с металлическим остриём на конце похожим на голову змеи!

   Я люблю перебирать, трогать все эти вещи. Не знаю, зачем они здесь хранятся, но мне они очень нравятся. Если бы эти великолепные вещицы хранились в кладовке, я бы их себе выпросила. Но отсюда их не возьмёшь, иначе придётся признаться, что я бываю на чердаке, забираюсь туда без разрешения, рискуя «грохнуться».

   Нравится мне и перебирать игрушки брата. Я люблю мыть под краном его машинки, погремушки и резиновые «пищалки». Они такие… милые и очаровательные! Как раз предназначены для маленьких пухленьких ручонок, как у Георгия.

   _______________

ГЛАВА 16

   В деревне мне нравится… Зелень! Не то чтобы её нет совсем в городе… Но здесь ведь она иная. Здесь она повсюду и… кругом! Я вообще очень люблю зелёный цвет. А эту траву, цветы, листики на деревьях у дома, в саду, в лесу… я просто обожаю! Мне нравится, когда на огороде всё зелено! И бабушка тогда такая довольная… и всё ходит по нему.

   Я люблю и есть зелень. Я прошу бабулю, и она делает мне мой салат. Она так его и называет «Салат Иларии». В нём всё зелёное! Много-много зелёного лука, укропа и петрушки и совсем немнжко огурчика, всё это заправлено солью и густой сметаной! Я ем его с чёрным хлебом. Просто пальчики оближешь. А как его готовить, я придумала сама. Не знаю, смог бы он так же понравиться кому-то ещё, но я без него просто не представляю лета в деревне! Честно.

   Бабушка варит сегодня варенье из чёрной смородины. В кухне так пахнет!... С ума сойти. И какое же красное сейчас это варенье в огромной кастрюле на плите, хоть оно и из чёрной смородины!!

   Когда на нём образуется пышная пена, я хватаю ложку и спешу снимать пенку и есть её прямо стоя у плиты. Конечно, мне приходится дуть на смородиновую пену в ложке, уж больно она горячая. Но какая же она сладкая и вкусная! Лучшее лакомство на свете!

   Я и ягодки чёрной смородины очень люблю. Мама вот её не ест, она любит красную. А я больше чёрную.

   От неё у меня потом чёрные губы и зубы, и язык, и я рассматриваю их в зеркале, прежде, чем начать оттирать водой.

   ___________________

ГЛАВА 17

   Всё лето мы гуляем, бегаем и играем с девочками-моими подружками. То во дворике у кого-нибудь из нас, то в яблоневом деревенском саду, то в лесу или в поле…. Это время самое счастливое для меня!

   Особенно меня веселит одна наша игра. Мы сами её придумали. Мы называем её «Пробеги».

   Её суть заключается вот в чём:

   Кто-то один водит. Водящий придумывает слово. Совершенно любое! А игроки должны вспомнить песенку с этим словом. Каждый по одной. Тот, кто споёт кусочек подходящей песенки, проходит мимо водящего. Кто вспомнить не смог, должен пробежать, как угодно, хитростью, обманом и ловкостью. Пространство, в котором можно передвигаться, заранее оговорено и ограничено.

   Мы всегда ужасно веселились и хохотали, играя в эту игру. Иногда кто-то придумывал несуществующую песенку, чтобы провести водящего, кто-то вечно падал, пытаясь пробежать. Водящий же старался быть начеку и всё время изобретать слова посложнее, чтобы на них трудно было припомнить песню. Пойманный водящим «перебежчик» становился водящим сам.

   Ох, как мы все трое любили эту игру. Иногда, играя в неё, мы смеялись до слёз и колик в животе. Мы падали все вместе в траву, пахнущую непередаваемым, родным, как будто тобой самим и, глядя в синее небо, лежали, взявшись за руки, полные счастья, безмятежности, детства!

   Разве может быть что-нибудь лучше этого?

 
ГЛАВА 18

   Этим летом, сразу же по приезду в деревню, я увидела во дворе, что расположен напротив нашего, всего-то через дорожку, незнакомого мне мальчика, примерно моего возраста, а мне на днях уже исполнилось тринадцать.

   Мальчишка стоял, опершись локтями на верхний край забора и, кажется, просто глазел по сторонам. Он посмотрел и на нас, а я потихоньку глянула на него. Темноволосый и темноглазый, загорелый, «довольно симпатичный» - отметила я про себя. В этот момент я поскорее отвела глаза. Мне, конечно, было любопытно, я видела этого паренька впервые… Но очень уж пристальный взгляд устремил он на меня. Проходя мимо, я чувствовала себя так, словно он разглядел меня всю с ног до головы. По-моему, так и было. С одной стороны, мне могло немного польстить такое внимание со стороны мальчика… Но я ужасно смутилась. Наверняка покраснела. Мне вдруг захотелось уменьшиться, съёжиться до размера букашки, чтобы он не мог вот так меня разглядывать. Я, конечно, изо всех сил старалась не показывать своего волнения и прошла до самого своего дома спокойным шагом, с высоко поднятой головой, глядя прямо перед собой. Но выдохнула, только войдя в дом, всё время до этого я чувствовала на себе взгляд этого нахального мальчишки.

   - Видели мальчика-то у дома напротив? – спросила бабушка.

   Я промолчала, дедушка тоже, а вот мама откликнулась:

   - Да! А что это за мальчик?

   - Тётя Роза, жившая там, умерла примерно с полгода назад, - объяснила бабушка, - Её родственники продали дом. И вот, буквально на днях приехали новые жильцы. Заходили познакомиться. Круглый год жить не будут, сами из города… Женщина такая хорошая, вежливая, муж её и двое детей: мальчик вот этот и ещё девочка, чуть помоложе.

   - Аа, ясно, - сказала мама, - Жалко тётю Розу.

   - Старенькая была уже, - вздохнула бабушка.

   Мы разобрали привезённые с собой вещи, выпили чаю… Мне хотелось очень сходить к Нино и Вите. Но я… боялась… Да, пожалуй, именно боялась, выйти из дому. А вдруг этот мальчишка так и стоит там? Если он будет так же на меня смотреть… Я не знала, а что, собственно, будет? Просто мне не хотелось краснеть под его взглядом. Не хотелось идти, стараясь ни в коем случае не смотреть в его сторону… Я представила, как я иду через дорогу одна, а он смотрит, и судорожно вздохнула.

   - Сходи к подружкам-то, - сказала мне мама, словно прочла мои мысли.

   - Да, пойду, - с готовностью поднялась я.

   Мне казалось, не изъяви я желания немедленно идти, и все сразу же поймут, что это из-за того мальчика (глупость, конечно, жуткая).

   Перед выходом я посмотрелась в большое зеркало. Всё то же зеркало, всё в той же маленькой комнатке. На мне было серое платье в белую и зелёную узкую вертикальную полосочку. Платье облегало меня сверху, до пояса, а дальше ниспадало широкими складками до колен. Волосы мои заплетены были в косичку-колосок. В ушах серёжки с зелёными камушками.

   Я чуть пригладила рукой волосы, сунула ноги в туфли на небольшом каблучке и вышла во двор, за калитку, на дорожку… Осторожно покосилась в сторону дома тёти Розы, покойной тёти Розы. Сердце бухнуло тяжело куда-то вниз и тут же подскочило. Загорелый мальчишка со слишком пристальным взглядом стоял у себя во дворе, недалеко от забора, прислонившись спиной к дереву, и смотрел, смотрел на меня. Я немного запнулась за какой-то камушек на дороге (хорошо хоть не растянулась на ней!) и, не глядя больше в ту сторону, где стоял парнишка, чуть ускорив шаг, пошла дальше, к дому Нино.

   Я застала Нино во дворе, мы обнялись, рассмеялись, разглядели с удовольствием платья друг друга. Ей понравилось моё, а мне – её.

   На Нино было молочно-белое платье с пояском, отделанное кружевом. Оно невероятно шло к её волосам и глазам, к её смуглой коже.

   Конечно, мы отправились к Вите. Пока мы шли и весело болтали с Нино, я уже совершенно забыла про парня… Но, когда мы уже повернули на дорожку обсаженную каштанами, кто-то догнал нас и окликнул:

   - Принцессы. Далеко так спешите-то?

   Конечно, это был он. Мы с Нино одновременно обернулись и приостановились. Тот самый парень был прямо перед нами.

   - О, привет, - поздоровалась с ним Нино, - Это Николай, Ник, - объяснила она мне.

   - Мы с ним на днях познакомились, вместе ехали в автобусе с ним и его мамой, на рынок,… - своим тихим ровным голосом говорила Нино.

   - Очень приятно, Лара, - сдерживая дрожь сердца, сказала я пареньку.

   - Лара-это Лариса? – уточнил он. Ну и пристальный же у него был взгляд.

   - Нет. Это Илария, - ответила я (на этот вопрос я отвечала тысячу раз).

   - Илария? Интересное имя. Красивое, - похвалил он.

   - Греческое, - для чего-то уточнила я.

   - А у меня мама армянка, отец русский. Имя дали русское Николай, но все друзья и даже мама зовут Ник, - сказал он, улыбаясь. Улыбка у него была хорошая: простая, широкая, белозубая.

   Я едва-едва улыбнулась в ответ. Надеюсь, я не краснела, как дура, но стеснялась я, на самом деле, ужасно.

   Ник был выше нас с Нино и явно немного старше. (Ему было пятнадцать, как я узнала потом от Нино).

   - Далеко направляетесь-то? – спросил он нас наконец.

   - Мы идём к подруге, Вите, - кивнула Нино в сторону конца дорожки.

   - Подруга… Витя? – переспросил Ник.

   - Вита, - уточнила Нино. И мы все рассмеялись.

   - Пойдёшь с нами? – спокойно обратилась к Нику моя подружка. Я почему-то вдруг забыла дышать и опустила глаза, упершись бессмысленно взглядом в землю, лишь бы не видеть, как он на меня смотрит. Всё смотрит и смотрит.

   - Пойдёмте. Всё равно делать нечего, - отозвался небрежно Ник.

   Мы снова двинулись по дорожке вдоль каштанов. Ник пошёл рядом со мной, я тесней придвинулась к Нино и даже взяла её за руку. Пока мы шли к дому Виты, я досконально изучила каждое дерево и дорогу, и носки своих туфель… А Ник – моё левое плечо, левый глаз и ухо. Потому что он шёл слева от меня и, ничуть не стесняясь, всю дорогу разглядывал мой профиль.

   Когда мы уже почти пришли, Ник вдруг спросил:

   - Красишь волосы?

   - Что? – удивилась и растерялась я, - Я? Нет. Почему? С чего ты взял?

   - Такой цвет… Необычный. Очень красивый. Я думал, красишь.

   Мне казалось, я сейчас разревусь от стеснения.

   - Нее…ет. Это мой цвет, - пролепетала я, всё пялясь на свои туфли.

   - ЗдОрово, - я услышала улыбку в голосе Ника, - Тебе повезло.

   Нино чуть сжала мою руку. Я быстро взглянула на подружку, и она хитро улыбнулась мне. Наверное, щёки у меня уже были малиновыми, по крайней мере, уши горели страшно.

   Мы постучали в окно, и Вита вышла к нам. Она всё такая же тоненькая, хрупкая, с прозрачной белой кожей. Тоненькие, жиденькие волосы собраны на затылке в завитой хвостик. Голубые искорки вечно смеющихся глаз. На ней было белое платье в жёлтых цветах, летящее и коротенькое, открывавшее почти полностью её длинные и стройные, лёгкие ножки. Вита всегда казалась мне самой красивой из нас.

   Я покосилась на Ника. Он скользнул по Вите глазами, представился:

   - Ник.

   И снова уставился на меня. Куда-то в мою малиновую левую щёку.

   Вита посмотрела на него с любопытством:

   - Вита, - сказала бодрым голосом.

   - Родители Ника купили бывший дом тёти Розы, - пояснила Нино.

   - Аа, - протянула Вита.

   - Пойдёмте до пруда прогуляемся, - предложила нам Нино, - Я заодно к учительнице загляну. Мне надо кое-что у неё взять.

    - Пойдёмте, конечно. Надо же всё равно куда-то пойти прогуляться. Почему бы и не туда? – выпалила, как всегда, быстро и жизнерадостно Вита. Я только согласно кивнула.

   Мы вчетвером пошли краем деревни в сторону пруда.

   - Какое у тебя платье миленькое, Лар! – обратилась ко мне Вита, - Очень тебе идёт. А чего ты красная такая?

   - Потому что Ник на неё всю дорогу смотрит, - усмехнулась Нино, разъясняя ситуацию в спокойной своей манере.

   А мне захотелось провалиться, исчезнуть, раствориться в воздухе…

   - А на что же мне смотреть, как не на такую красивую девчонку? – улыбаясь, ответил Ник, придвинулся ко мне чуть ближе, пошёл совсем рядом. Девочки захихикали. А мне показалось, что теперь его взгляд просто прожигает меня.

   Я плохо помню, как мы дошли до дома учительницы.

   - Стойте здесь. Я зайду, - сказала Нино.

   - Я с тобой, - пошла за ней Вита.

   - И я, - еле пискнул мой голос.

   - Нет, - спокойно возразила Нино, - Двоих достаточно. Толпой уже неприлично будет.

   И они с Витой скрылись в доме.

   Чтобы подавить дрожь и ужас я постаралась встать у дорожки в спокойно-независимой позе, скрестила руки на груди, сплела их между собой. Ник встал напротив меня, ко мне лицом. Я, наверное, в первый раз прямо взглянула на него. Мне казалось, что у него тёмные, карие глаза, но оказалось, что они зелёные, как и у меня. Тёмная чёлка падала на загорелый лоб. Густые брови были слегка сдвинуты к переносице, хотя он улыбался. Он смотрел на меня. И мне вдруг показалось, что вырез моего платья чуть ниже, чем следовало бы… Потому что глаза этого парня на какой-то миг скользнули по моей шее и месту, где заканчивается этот вырез.

   - Ты меня стесняешься? – спросил меня прямо Ник.

   Я чуть не ахнула. Надо же, какая прямота.

   - С чего бы? – отвечала я при этом вызывающе.

   - Ну… Может. Совсем чуть-чуть Мы же едва познакомились, - добавила я затем.

   - Ничего. Это нормально. Девочке нормально смущаться, - ответил он. («Какого… он меня успокаивает?!»)

   - Подружимся. Привыкнешь ко мне.

   Я хмуро глянула на него, ничего не ответив.
 

   Он стоял и смотрел на меня, как ни в чём не бывало.

   - Тебе идут эти серёжки. Зелёные камушки… под цвет глаз… И к твоим волосам, - сказал Ник.

   - Я тоже так думаю, - без улыбки ответила я. По-моему, вышло не очень вежливо. Но я ничего не могла с собой поделать.

   Из дома учительницы вышли Вита и Нино. Нино несла в руках какой-то свёрток.

   - Что там у тебя? – спросила я у неё с излишней заинтересованностью.

   - Учительница дала мне целую коробку старых пуговок, - радостно сообщила Нино.

   - Зачем? – удивилась я.

   - Я делаю из них картину, - пояснила Нино.

   - Ух, ты! – в один голос сказали мы с Ником. И я опять покраснела. А Вита хихикнула.

   Мы пошли дальше, к пруду, через небольшой пролесочек.

   Вита щебетала весело, рассказывала что-то про школу, про сестру и её чуднОго жениха. Она смешно рассказывала, мы все хохотали. Развеселившись, я забывала о своём жутком стеснении перед Ником. А потом вдруг поймала его взгляд прямо на моих губах, когда смеялась, и волна непонятного, ничем, в сущности, не оправданного, какого-то… стыда, опять захлестнула меня всю.

   Около пруда мы все присели на пригорок и стали смотреть на воду. И на птиц в небе. Воздух был хорош, не слишком раскалён солнцем, но довольно тёпл и прозрачен.

   Я сорвала травинку и вертела её между пальцев. Ник вдруг взял у меня её из рук, начал сам вертеть.

   - Вокруг полно травы, - сказала я ему и в первый раз улыбнулась открыто, прямо глядя в глаза.

   - А я хочу именно эту, - тоже улыбаясь, ответил он.

   - Ууу, - протянула я. Мне всё же пришлось отвернуться, я не выдерживала его слишком пристального взгляда. Он-то и не думал отводить глаз, наоборот.

   Когда мы вставали, чтобы уходить, Ник подал мне руку, я хотела сделать вид, что не заметила, но потом всё же оперлась на его ладонь. Не хотелось показаться высокомерной хамкой.

   Мы разошлись по домам.

   Войдя, я ещё даже не успела скинуть туфли, а бабушка уже обратилась ко мне:

   - Лара. Сходи к нашей новой соседке Лейле, той, что живёт теперь с семьёй в доме тёти Розы. Отнеси им пирог. Я испекла. Лейла, когда приходила знакомиться, принесла нам угощенья, а я её ещё не отблагодарила, неудобно.

   Я вздрогнула и была почти готова воскликнуть: «Нет! Ну, нет! Почему я?!» Но это наверняка показалось бы крайне странным. Поэтому я смолчала. Тихонько вздохнув, протянула руки, на которые бабуля поставила мне большое круглое блюдо с пирогом, накрытым сверху полотенцем.

   Выйдя на улицу, я вздохнула глубже. Я думала: «Как?! Как мне переться теперь в дом к Нику с этим пирогом?! Словно я захотела лишний раз увидеться…» Велик был соблазн просто выбросить пирог куда-нибудь в кусты и вернуться в дом без него. Но это было бы несправедливо по отношению к бабушке. И потом… Она встретит эту соседку Лейлу или ещё кого-то из их семьи, спросит, как им понравился пирог, и тогда я вообще умру от стыда. «Нет, сказала я самой себе твёрдо, - Пойду и отнесу. Ничего здесь такого нет. Это же бабушка передала…»

   Правда, когда я уже подходила к дому, тому самому дому, через дорожку от нас, ноги мои уже почти отказались слушаться меня. Пришлось мне обругать себя соплячкой, идиоткой и просто тряпкой, чтобы заставить себя собраться, придать лицу вежливо-безразличное выражение, выпрямить гордо спину и постучать каблуком негромко в дверь.

   Слава Богу, хоть открыл мне не Ник, а его армянская мама Лейла, женщина маленького роста, ниже меня, с гладкими почти чёрными волосами на прямой пробор и влажными карими глазами. Худенькая, хрупкая, она походила на какую-то диковинную статуэтку. Лейла всплеснула своими изящными ладошками, увидев меня и, пропуская в дом, затараторила:

   - Здравствуйте, здравствуйте, проходите. Из дома напротив, да? Я вас видела в окно. Ой! Это нам? Как приятно! Большое спасибо. Проходите чай пить.

   И тут из комнаты вышел Ник. Он смотрел на меня таким дразняще-насмешливым взглядом, что я уже готова была бросить пирог на пол и убежать, но в этот момент Лейла взяла у меня из рук блюдо.

   - Стёп, Степан! – выкрикнула она, - Смотри, какое угощение нам передали!

   Показался мужчина, видимо, отец Ника, огромного роста и крепкого телосложения, рыжеволосый, похожий на огромного кота. Мы поздоровались.

   Лейла стояла между мной и входной дверью. Не могла же я, в самом деле, просто отодвинуть эту маленькую бойкую женщину и выйти! А так хотелось.

   Я чувствовала на себе взгляд Ника и от этого хотела сбежать ещё сильнее.

   Тут к нам вышла девочка, примерно моего возраста, может, чуть старше. Высокая, худая, ужасно некрасивая. Рыжие волосы палками висели вдоль её лица. Брови нахмурены, губы презрительно поджаты. «Сестра», - подумала я.

   - А это, вот, Ник и Лада! – представила своих детей Лейла.

   - Ладочка, познакомься. Может, будете гулять вместе, - щебетала мама Ника.

   - Я не люблю гулять. И не ищу друзей. Мам, хватит, - грубо ответила девочка.

   «Надо же, - думала я, - Какая несправедливость. В одной семье, у одних родителей, такой симпатичный мальчик и такая… страшненькая… Всё, стоп, - оборвала я себя, - Я уже откровенно пялюсь на Ника и его сестру!»

   - Мне надо идти домой, - едва не перебила я Лейлу, найдя малюсенькую паузу, чтоб это сказать.

   - О, конечно, - она, наконец, освободила мне путь, - До свидания. Заходите к нам!...

   - До свидания, - негромко вымолвила я и поскорее выскользнула на улицу.

   Вечерняя прохлада обняла меня и освежила. Я на секунду приложила ладони к щекам, чтобы остудить их жар и двинулась к дому. Но, подходя к своей калитке, я не утерпела и обернулась. ОН стоял у окна и смотрел. Быстро отвернувшись, я забежала в дом.

   Перед сном я долго лежала и думала о том, как я вела себя сегодня. И всё казалось мне просто ужасно дурацким! Всё. Как я шла, как стояла, как держала руки и голову, что говорила и куда смотрела…

   _________________

ГЛАВА 19

   В следующие несколько дней я не видела Ника и это казалось мне большим благом для меня. Я и не думала раньше, что могу кого-то так сильно стесняться, прямо-таки до слёз!

   Но мы сегодня шли с Витой по саду и встретили его, он шёл прямо нам навстречу. Мы все поздоровались (я очень старалась не краснеть постоянно, как дура), спросили друг друга: «Как дела?» И он пошёл своей дорогой, а мы – своей.

   Мы шли не спеша, Вита что-то оживлённо мне рассказывала. И вдруг Ник догнал нас. Мы остановились. Он держал в руках букет полевых ромашек.

   - Это тебе! – произнёс он, протягивая мне цветы. А сам смотрел своим пристальным взглядом прямо мне в глаза и улыбался.

   Я машинально взяла букет.

  - Мне? – переспросила я при этом. (Я же говорю, полная идиотка).

   - Тебе! – повторил он.

   - Скажи: «Спасибо, Ник! Очень красивые цветы! Это очень мило!» - смеясь, подтолкнула меня в бок Вита. Ник тоже рассмеялся.

   - Спасибо, - пробубнила я.

   Ник пошёл рядом с нами.

   - Ты же куда-то шёл?... – осмелев, спросила его я.

   - За ромашками и шёл, - улыбнулся Ник.

   - То есть?..

   - Шёл набрать тебе ромашек. Думал, всё равно же встречу где-нибудь. Ну или во двор бы к тебе принёс…

   - Ещё чего?! – не удержавшись, выпалила я.

   - А что? – снова засмеялся Ник.

   - Нет. Во двор ко мне не надо, - категорично сказала я. Хоть и не могла объяснить, почему не надо.

   Мы погуляли ещё по деревне втроём: я, Ник и Вита. Через какое-то время я сказала, что мне надо идти помочь кое-в чём бабушке, и мы все пошли по домам. На самом деле, ничего мне не надо было делать дома… Просто я не могла дольше выносить этого взгляда, взгляда Ника. У себя на шее, на плечах и руках, на волосах и лице! Я боялась поднять глаза от земли, так он меня смущал!

   Подвявший чуть за время прогулки букетик я поставила дома в вазочку. Бабушка ничего не спросила. Наверняка была уверенна, что я просто сама их набрала, этих ромашек.

   __________________

ГЛАВА 20

   В один из следующих вечеров мы гуляли у реки с Витой и Нино. Находившись, мы присели отдохнуть на широкую деревянную скамью недалеко от воды. Мы с Витой болтали о чём-то… Нино набрала камушков и по одному бросала в реку.

   К нам приблизился Рэм. Он вытянулся, стал высоким. Рэма я не стеснялась. Для меня он остался тем же добрым мальчишкой, с которым мы носились по деревне, который видел меня с заплывшим глазом, и приносил лекарство моей собаке.

   Рэм поздоровался и уселся на скамейку между мной и Витой.

   - Вообще-то, мы разговариваем, - капризно, но со смехом, заявила ему Вита.

   - Ещё не наболталась? - в том же тоне ответил ей Рэм.

   - Сколько хочу, столько болтаю, - ответила Вита, при этом зацепив пальцем тонкое колечко своих волос и чуть оттягивая его в сторону.

   В этот момент Рэм нагнулся к ней и поцеловал её прямо в губы. Не просто чмокнул. По-взрослому. Обхватил своими губами её капризно сложенный ротик… И ещё рукой приобнял её за талию. А Вита… Она ничего, как будто так и надо. Я просто обомлела. Я посмотрела удивлённо на Нино, она сидела справа от меня. Та равнодушно пожала плечами.

   - Они не в первый раз это делают, - шепнула она мне, - Он, типа, её жених.

   Я даже рот открыла от удивления.

   - Мы пойдём прогуляться, - сказала нам вдруг Вита. Они с Рэмом взялись за руки и ушли.

   А Нино заговорила со мной, тихо, как всегда… Она слегка улыбалась.

   - Ну, что ты, Лар? Не видела, как люди целуются?

   - Видела, конечно, - отвечала я, - Но сама я… Честно. Я ещё никогда. Один парнишка в школе пытался меня поцеловать, но я не далась!

   Нино пожала плечами, продолжая улыбаться.

   - А у меня тоже есть жених, - шепнула она, - В школе. На два года старше. Мы ходим с ним за ручку. Он носит мне конфеты и никому не позволяет меня обижать. Он хотел однажды поцеловать меня. В губы. Но я подставила щёку. И теперь он часто целует меня в щёку.

   Нино засмеялась.

   - И если отец об этом узнает, то убьёт меня, - добавила она жизнерадостно и снова засмеялась.

   - Вот вы даёте! – удивилась я.

   - А я вижу, как на тебя Ник смотрит, - продолжала Нино,  - Просто скушать готов. А он красавчик, да?

   Я пожала плечом.

   - Наверное, - нехотя произнесла я.

   - Да, брось, Лара! Он очень симпатичный! Скажи ещё, что ты не хочешь, чтобы он так на тебя смотрел!!

   - Я умереть готова от стыда. Потому что он на меня так смотрит, - ответила я.

   - Привыкнешь, - со знанием дела бросила Нино, - На всех красивых девочек кто-нибудь так смотрит.

   ______________

ГЛАВА 21

   Я теперь не могла, как раньше, выйти во двор с утра непричёсанной, босиком, постоять, потягиваясь на солнышке, в одной ночной рубашке, ещё даже до умывания. Не могла добежать до магазина в старых потрёпанных тапочках-шлёпанцах. Даже просто пройти от крыльца до сарая, подвала, помогать бабушке на огороде, я не могла теперь, как попало и в чём попало. Ведь в доме напротив он, Ник. И он вечно станет тихонько у забора, облокотится на него… и смотрит. А я стараюсь ни за что и никогда не смотреть сама в ту сторону. Только кошусь потихоньку.

   Ник часто ходит гулять теперь с нами, а его сестра-никогда. Может, оно и к лучшему. Рэм с Витой иногда уходят погулять вдвоём. Однажды Ник предложил мне тоже сходить погулять вдвоём, но я категорически отказалась. Мне было страшно, стыдно. А при одной мысли, что об этом узнает бабушка!... Мороз пробегал у меня по коже. Кажется, Ник не обиделся, просто немножко посмеялся надо мной. Пару раз он брал меня за руку, я даже позволяла ему это, но потом быстро убирала руку. Я стала чаще смотреть Нику в лицо… Но от его взгляда всё ешё немножко краснела.

   Я смотрела на то, как обнимаются и целуются Рэм с Витой. Конечно, я безумно боялась, что Ник тоже попробует поцеловать меня! Но, слава Богу, он этого не делал.

   ______________

ГЛАВА 22

   Сегодня утром, прежде, чем выйти во двор, я встала перед большим зеркалом и стала пристально себя разглядывать.

   Волосы. Волосы, действительно, ничего, красивые. Нос обычный. Щёки не слишком толстые, но и не худые. Губы пухлые, может, даже… чересчур. Шея. Шея довольно длинная. Плечи… узкие. Руки… Руки ничего. Выглядят симпатично. Грудь. Да. У меня ведь выросла грудь. Она не огромная, но уже больше, чем у Нино и уж конечно, чем у дюймовочки Виты. Я не толстая и не худенькая. Талия узкая… Но я крупнее и Нино, и Виты… Попа большевата. Меньше надо трескать бабушкины пироги. Ноги обычные, средние, ноги, как ноги. Я посмотрела на пальцы рук - длинные, ладошки небольшие. Разглядела родинку на щеке…

   Мне просто ужасно хотелось понять, правда  ли, что я красивая девочка, ну, или хоть симпатичная. На что же таращится всё время этот Ник?

   Наглядевшись на себя, я вздохнула. Так, какие же выводы? В целом, всё неплохо. Глаза вот тоже… зелёные, немного вытянутой формы. Всё это вместе смотрится интересно. Есть надо меньше, уменьшать попу. Руки, шея и волосы хороши очень. Я даже приняла немного вызывающую позу, стоя перед зеркалом в лифчике и трусах. Но мне вспомнился взгляд, каким смотрел на меня Ник, и мне захотелось сразу съёжиться, а грудь прикрыть руками…

   Натянув платье, подвязав лентой распущенные волосы, я обулась и вышла из дому. Пошла к Нино. Проходя через дорожку, увидела Ника у него во дворе. Он смотрел на меня. Собравшись с духом, вспомнив своё отражение в зеркале, я помахала ему рукой, улыбнулась и даже крикнула:

   - Привет!

   - Привет, - отозвался Ник. Не знаю, не показалось ли мне, но, по-моему, он немного удивился. Обычно я очень сдержанна и даже… зажата в его присутствие.

   Я шла дальше и знала, что он смотрит на меня. Но я не дёргалась, как обычно раньше, шла спокойно. Пусть смотрит.

   С Нино мы отправились за Витой. А уже втроём пошли к пруду. Не купаться, просто посидеть, посмотреть на воду.

   Усевшись на берегу, мы сбросили туфли, удобно вытянули ноги. Мы сидели близко друг к другу, плечом к плечу. Я посмотрела на наши стопы. Все они были почти одного размера. Только у Виты ступни были худые и казались длиннее от этого, и пальцы ног тоже у неё худые, длинные,… с маленькими розовыми ногтями. У Нино ступни смуглые, более широкие, второй палец чуть выступает вперёд. Мои стопы средней ширины, розовые, с высоким подъёмом. Первый палец больше других. Ногти на всех пальцах, кроме большого, очень маленькие.

   Сидеть так было хорошо. Вдруг Нино откинулась назад, легла, закинув руки за голову. «Хорошо вам, девчонки!» - сказала она.

   Мы с Витой посмотрели на неё вопросительно.

   - Ну, Вит, у тебя рядом Рэм, у Иларии – Ник. А я своего… женишка только в сентябре теперь увижу! – говоря это, она вздыхала, но в то же время, улыбалась.

   - Рэм хорошо целуется, - сказала, смеясь тихо, Вита, - Лучше, чем мальчик из школы, с тем я лишь раз целовалась. И он всю меня обслюнявил.

   Мы все сморщили носы и рассмеялись.

   - Вот приду в сентябре в школу, обязательно позволю Зауру меня поцеловать, - сверкнув своими карими глазищами, почти шёпотом сказала Нино. А я–то всегда считала её первой скромницей!

   Девочки покосились на меня.

   - Нет, - замотала я головой, - Нет. Ник меня не поцелует… Я не хочу. Вот если бы меня поцеловал тот красавчик из журнала, что мы смотрели дома у Виты!...

   Мы все опять засмеялись.

   - Того б я сама поцеловала, - сквозь смех сказала Вита, - Но ведь Ник тоже симпатичный.

   - Симпатичный, - перестав смеяться, согласилась я, - Но… Я боюсь поцелуя с ним.

   - Почему? – спросила Вита.

   - Не знаю, - пожала плечами я, - В том-то и дело, что не знаю. Боюсь инстинктивно. Как младенец боится волчьего воя…

   - Думаешь, он тебя съест? – усмехнулась Нино.

   Я тоже усмехнулась.

   - Разве так скажешь, чего боишься?... – продолжала я, - Боюсь и всё.

   Я вздохнула. А Вита повалила меня на траву и поцеловала прямо в губы, почти взасос!

   - Не бойся, Лара! Здесь у нас не водятся вампиры, пьющие у девушек кровь! И парни у нас не съедают потом тех, кого целуют! И Ник не дикий волк. Ишь какая, Лара! Ничего с тобой от поцелуя не сделается, - сквозь смех, говорила она.

   И она и Нино хохотали. Вита снова быстро нагнулась и опять поцеловала меня в губы. Я тоже рассмеялась.

    Небо вверху висело такое голубое, безоблачное, казалось, оно смеётся вместе с нами. Трава чуть царапала мне голую шею. Кожа у меня всё ещё очень чувствительная.

   Я трогала траву руками. Хотелось жить.

   ________________

ГЛАВА 23

   В этот вечер мы гуляли вчетвером: я, Вита, Рэм и Ник. Нино немного приболела и не пошла с нами.

   Солнце уже тихонько опускалось в лес. Воздух посвежел после жаркого дня. Мы шли все рядом. Потом Рэм взял Виту за руку, и они пошли чуть впереди.

   Ник тоже взял меня за руку. При этом он посмотрел мне в лицо. Ох уж этот его взгляд. Я решила оставить свою руку в его подольше, не отнимать, как я делаю обычно, через несколько секунд.

   Темнота сгущалась в воздухе, Рэм с Витой ушли дальше вперёд. Мне очень хотелось догнать их, но я постеснялась ускорить сейчас шаг.

   Мы шли по краю деревни, далеко от домов, вот и дом учительницы остался уже вдалеке… Ник остановился и повернул меня лицом к себе. В сумерках я видела его зелёные глаза близко… Так страшно близко. Мне казалось, ему слышно, как стучит, колотится сердце у меня в груди. Ник улыбнулся. Моя рука всё ещё была в его. Он провёл ладонью вверх, от моей кисти к плечу. Мне почудилось, что по мне прошли мурашки размером с кулак. Ник взял меня за плечо и притянул к себе. Вторая его рука скользнула мне на талию. Я коснулась грудью его груди… Он приблизил свои губы к моим. Я закрыла глаза, и он… поцеловал меня. Его губы были такими мягкими… Но потом он… Он раздвинул своим языком мои зубы и проник им мне в рот. Я никогда не целовалась. Но, конечно, примерно представляла, как это происходит. Я отзывалась на его поцелуй осторожно… Это длилось и длилось… Сердце рвалось из груди, рискуя разорвать моё платье. Ник прижал меня к себе теснее и… О, чудо, и о, ужас! Я почувствовала животом его… тело, как у него там… стало твёрдо в штанах!

   Наконец он отпустил меня. Я едва могла дышать, но не хотела показать виду.

   Ник снова взял меня за руку, и мы не спеша пошли вперёд, я не очень хорошо понимала, куда и зачем.

   - Мы догоним Виту с Рэмом? – тихо спросила я наконец.

   - Да, они, кажется, ушли туда, - отозвался Ник. Голос у него был не такой как обычно. Он был чуть севший, хриплый. Я не поняла почему.

   Мы шли молча. Через минуту мы увидели впереди Рэма и Виту. Они нас не замечали. Вита стояла, прислонясь спиной к дереву, а Рэм целовал её, плотно прижавшись к ней всем телом. И я увидела, что его рука (я глазам своим сначала не поверила!) подняла высоко её платье и шарит там…

   Ник кашлянул, чтобы привлечь их внимание, и они оторвались друг от друга.

   Вита чуть усмехнулась. Мне кажется, она совсем не смутилась. А Рэм что-то пробормотал себе под нос, я не разобрала что.

   - Надо идти домой, - сказала им я, - Уже поздно. Нас могут начать искать.

   Мы пошли теперь в обратном направлении. И впереди теперь шли за руку мы с Ником, а позади – Вита с Рэмом. Увиденная мной картина не шла у меня из головы. «Что он там делал у неё под платьем?» Да нет. Я представляла, что он делал. «Но… Как она это позволила?!» Нет, я не осуждала Виту. Я просто воображала себя на её месте и меня охватывал леденящий душу ужас.

   Зато я за этими мыслями перестала тревожиться из-за того, что Ник держит меня за руку. А потом он приобнял меня за талию, но, пройдя так немного, я всё же убрала его руку. Ближе к домам мы уже просто шли рядом. Он знал, на виду я не разрешу взять моей руки.
  Вита свернула к своему дому, Рэм-к своему. Мы шли вдвоём. Спустя какое-то время, я сказала:

   - Иди на ту сторону. Не надо тебе… вместе со мной до самой моей калитки, …ладно?

   Ник сказал:

   - Ладно. Ты очень красивая, а твои губы пахнут малиной.

   Он шепнул это мне на прощание на ухо. Это было очень приятно, и то, что он сказал, и то, как он это сказал, слегка касаясь губами моего уха.

   Я думала: «Я не за что сегодня не засну. Я не засну. Я целовалась. В первый раз, по-настоящему целовалась!»

   Но на самом деле всё вышло совсем наоборот, я уснула, едва забравшись в постель. Провалилась в сон глубоко и мгновенно и спала крепко-крепко.

   ______________

ГЛАВА 24.

   Утром я поклялась себе, что никогда больше не буду бояться Ника. И, конечно, я исписала множество страниц за своим «писательским столом» и стихами и прозой. Всё о поцелуях, ночи, луне и зелёных глазах!...

   Мой «писательский стол», кстати, выглядит теперь немного иначе. Нет, стол всё тот же и стул тот же. Но те старые листки и тетрадки давно уже исписаны и хранятся в правом ящике. В левом лежат новые. На столе тот же деревянный стаканчик с ручками и карандашами. Но они уже тоже новые. У меня много красивых ручек. Я их люблю, и мне их часто покупают, дарят. А ещё на столе отдельно стоят в новой тонкой стеклянной вазочке старинные ручки, те самые, что я разглядывала когда-то на чердаке, длинные-предлинные, деревянные, с металлическими наконечниками, похожими на змеиные головы. Я не пользуюсь ими, они стоят тут для красоты. Бабушка отдала их мне, когда я ей призналась, что забиралась на чердак и смотрела на них.

   Та сказка про луковичку и фиалку записана и хранится тут же, среди тетрадей… А когда я пишу, бабушка, как и раньше, проходя мимо, гладит меня по голове и говорит с улыбкой: «Писатель!»

   Вечером мы теперь уходили за лес: я, Ник, Вита и Рэм. Чтобы обниматься и целоваться подальше от посторонних глаз.

   Если с нами гуляла Нино,  мы сначала провожали её, а потом шли по парам… Я всё ещё замирала, когда Ник обнимал меня, притягивал к себе, целовал… Но я уже не боялась его и даже не стеснялась его пристального взгляда.

   А однажды!... Он во время поцелуя положил руку мне на грудь, я чуть дёрнулась, но он прижал меня теснее и не убрал своей руки. Это было очень волнующе и,… если не открывать глаза, даже не так уж и… совестно. Такое ощущение горячих волн по всему телу от его пальцев, находящихся всего в одном месте…

   Но та сцена с Рэмом и Витой всё ещё не шла у меня из головы и пугала меня…

   ___________________

ГЛАВА 25

   Это лето… Это лето отличалось от всех остальных! Оно было упоительным, но оно пролетело, как миг!

   Дни, вечера, ночи… Дни, вечера, ночи! Я как будто неслась на какой-то невероятной карусели. Прибегая затемно домой с прогулок, наполненных поцелуями и жаркими объятиями, которые, казалось, ещё не остыли на мне,… я бросалась к Георгию, моему милому братику. Я щекотала его, обнимала, старалась развеселить! Мне так хотелось излить хотя бы на него то безудержное, державшее меня в постоянном тонусе, переполнявшее всё естество энергией, то, что зарождалось во мне. Бабушка и дедушка добродушно посмеивались, наблюдая за нашим весельем. А я всё поглядывала на маму. Мне так бы хотелось рассказать ей обо всём! Ну, или хоть почти обо всём! Мне хотелось рассказать ей о том, как Ник смотрит на меня, о том, как я сама теперь порой прямо и смело встречаю его взгляд. О том, как он берёт меня за руку, за локоть, за плечо, за талию… О том, что мы… целуемся с ним! И КАК мы целуемся… Боже, нет, нет. Об этом и речи быть не могло. Мама, конечно, не старомодна, но… Будь мне хотя бы шестнадцать, пусть пятнадцать. Но мне тринадцать! Мне становилось самой страшно от этой мысли.

   А потом лето… Это великолепное, чудесное лето, стало приближаться к концу. Быстрее, быстрее, ещё быстрее! И вот, оно закончилось.

   Надо было возвращаться в город и мне; и Нику...  В разные города, он не жил в одном городе со мной. Надо было снова ходить в школу. Жить скучной и правильной жизнью. Я обожала милую мою деревеньку. Но раньше мне никогда не было так грустно возвращаться к городским будням.

   В день отъезда я стояла во дворе у нашего забора, как стоял во время нашего приезда Ник, положив локти на верхний край заборчика, и смотрела на дом Ника. Он знал, что я уезжаю, мой Ник… Он вышел и тоже стал смотреть в мою сторону. Я помахала ему рукой и произнесла: «Пока». Хотя он, конечно, не мог меня услышать. Он тоже помахал мне, это было так трогательно.

   Но ещё больше я растрогалась, когда увидела Ника на перроне, он стоял чуть вдалеке и не сводил с меня глаз. Он что-то прошептал… Я не понимала что. Я знала, что он пришёл в этот час сюда специально, чтобы проводить меня. И я уже скучала по нему.

   Но уже в эту минуту я и понимала, что скучаю по нему как-то… не так. Он был важен мне, как важны прогулки с Нино и Витой, как каштаны вдоль дорожки,… как всё моё милое сердцу деревенское лето!

   Я ещё раз махнула ему на прощанье рукой, и мы с мамой скрылись в вагоне.

   ______________________

ГЛАВА 26

   Я оказалась права. С удовольствием, несомненным удовольствием, вспоминала я про это лето! Похвасталась даже одной девчонке с нашего двора, что уже целовалась с мальчиком. Но я не испытывала никакого томления или грусти, о каких пишут в любовных романах. И даже стихи, которые написала этим летом,… я перечитывала с лёгкой улыбкой. Мне нравилось, как я их написала, но я, пожалуй, даже уже не чувствовала того, о чём было написано. И я теперь писала про природу, про осень, пришедшую в наш город, про синее в клочьях облаков небо…

   Я даже не испытывала волнения при мысли, что летом смогу увидеть Ника снова, я не мечтала о нашей встрече. Хотя вспоминать его поцелуи мне было приятно… К тому же, мне, если честно, немножко льстило теперь, задним числом, что на меня обратил внимание Ник, мальчик симпатичный да ещё старше меня.


   В этот день я шла со школы необычным путём. Чаще всего мы с ещё несколькими девочками из моего класса идём вместе, всё одной и той же дорожкой. Они быстро сворачивают к своим домам, а я иду дальше одна, мне далеко идти. Но сегодня я не пошла с ними, у меня осталось немного карманных денег, и я решила пойти окружным путём, чтобы зайти в небольшой магазинчик, купить себе мороженое и съесть его потом по дороге. Девочки не захотели идти за мороженым, и я пошла одна. День был очень солнечный, один из тех дней, что выдаются иногда и осенью. Я шла, как всегда задумавшись, витая где-то в своих мечтах и мыслях, слагая в голове какие-то строчки. Я слегка размахивала школьной сумкой, вечно я так делаю, когда хожу одна. Купив мороженое, я двинулась в сторону своего дома, понемножку откусывая на ходу. Вдруг прямо передо мной возник парень, я чуть не споткнулась, даже испугалась немного.

   Парень стоял прямо передо мной и смотрел на меня своими огромными (прямо как у Нино) светлыми серо-голубыми глазами с длиннющими ресницами. Кажется, я на пару секунд загляделась на эти глаза, но только на пару секунд.

   - В чём дело? – недовольно спросила я, ведь паренёк перегородил мне дорогу. А он только улыбнулся в ответ.

   - Как мороженое, вкусное? – спросил он.

   - Допустим, - пробубнила я.

   - Меня Аким зовут, - представился парень.

   Я молчала.

   - Теперь ты должна сказать, как зовут тебя, - улыбнулся он мне шире.

   - Ничего я не должна, - нахмурясь, ответила я и попыталась его обойти. Но он сделал шаг в сторону, снова преградив мне путь.

   - Это не смешно. Я не собираюсь знакомиться, - строго, по крайней мере, как мне казалось, строго, произнесла я.

- Отчего же? Я наглядеться не мог, как ты идёшь, размахиваешь сумочкой… и ешь мороженое, - продолжал улыбаться паренёк.

   - И что? – хмуро продолжала я.

   - И всё. Попал. Ну, скажи имя. Пройдёмся. Я просто тебя провожу. Не захочешь, больше никогда меня не увидишь.

   Сказав это, он пропустил меня. Я пошла по дорожке, а он рядом. Покосившись на него, через пару шагов я сказала:

   - Лара.

   Он снова улыбнулся: «Лариса?»

   «Чтоб вас!...» - подумала я.

   - Нет, Илария, - ответила вслух.

   - Красиво.

   - Угу.

   - Сколько… тебе лет? – спросил он.

   Я помедлила мгновение. В первый раз в жизни мне вдруг захотелось скрыть свой возраст. Зачем? Почему? Ужасно захотелось показаться чуть взрослее. «Я же уже всё-таки целовалась…»

   - Четырнадцать, - ответила я уверенно, - А тебе?

   - Шестнадцать. Ну, почти семнадцать, - ответил Аким. Я кивнула, как ни в чём не бывало.

   - Домой идёшь? – продолжил общение он.

   - Да.

   - А парень у тебя есть?

   Я покосилась на напористого кавалера:

   - А что?

   - Ничего, - широко улыбнулся он, - Просто думаю, придётся ли отбивать.

   - Ууу, - протянула я, - Не придётся. Нет парня. Но, если бы и был, я сама за себя решаю.

   Даже не знаю, с чего вдруг я стала такой дерзкой. А, нет, знаю, всё от того же моего жуткого стеснения!

    - О! Это хорошо! – обрадованно, но явно с некоторой иронией, воскликнул Аким, - Тогда реши прогуляться сегодня вечером со мной. Ладно?

   Преодолев свою внутреннюю робость, я повернулась и посмотрела ему прямо в лицо. Отчего-то сердце моё пропустило удар.

   - Хорошо, -  неожиданно для самой себя сказала я, - Подходи к моему дому часам к семи.

   - Договорились, - сказал Аким и для чего-то коснулся пальцем моей руки, тыльной стороны ладони, лёгким таким, едва уловимым касанием, но я не могла его не заметить. «Странный жест», - подумала я.

   - Вот мой дом, - указала я на поворот, - Так что, пока. Я дома.

   - До вечера, - напомнил Аким. А я просто кивнула, даже не улыбнулась. И уже в следующие две минуты жалела об этом. Поднималась по лестнице и жалела! «Он теперь ни за что не придёт!», - думала я с каким-то почти отчаянием, и сама удивлялась этим мыслям. «Он подумает; что не понравился мне. Или, ещё хуже, что я струсила, что я… малолетка, с которой глупо гулять по вечерам! Какой ужас!» Эти мысли действительно повергли меня в ужас. Ещё больший ужас я испытывала от того, что я… безумно хотела, чтобы он всё-таки пришёл вечером, этот парень, Аким. И… чтобы он ещё раз дотронулся пальцем до моей руки!

   За обедом я отвечала маме невпопад. Не помню, что я ела, что пила, не помню, как выполнила домашние задания.

   - Я пойду погуляю, - сказала я маме в семь часов.

   - Иди, конечно, - спокойно ответила она. А моё сердце совершало невероятные кульбиты и подскоки.

   Я спустилась вниз, во двор, будучи практически уверенной в том, что Аким не придёт. Но он стоял на углу дома, он ждал меня. Я шла к нему, изо всех сил сдерживая стремящуюся наружу улыбку. И всё-таки не удержалась, подойдя к нему, я улыбнулась в ответ на его «Привет!» Он предложил пойти погулять в ближайший сквер. Мы пошли рядышком. Возможно, слишком близко друг к другу, но я не могла заставить себя отстраниться. Не могла, и всё тут!

   В сквере гуляло много молодёжи, и бегали дети… Я почти никого не замечала. Так волновало меня присутствие рядом со мной этого парня. Мы говорили и говорили о чём-то. Через пять минут я не могла бы повторить, что было сказано только что. Такое было со мной впервые.

   Когда на улице стало темно, Аким проводил меня домой и на прощание провёл своей тёплой ладонью по моей руке, от локтя до запястья. Только и всего. Но, должна признаться, что это разбудило во мне нечто такое, что я не могла уснуть до утра.

   ________________

ГЛАВА 27

   Покой мой был потерян. Когда я гуляла в деревне с Ником, даже когда обнималась и целовалась с ним весь вечер напролёт, даже когда он целовал меня в первый раз, я спала по ночам безмятежным сном. Выходя из дома на улицу, я не искала с Ником встречи, не жаждала его взгляда каждую минуту. Развлекаясь с подружками, помогая бабушке, читая и находясь за просмотром кого-нибудь фильма я вообще могла не думать о нём.

   Теперь всё было совсем по-другому. Днём я не могла есть, а ночью – спать. На уроках не могла сосредоточиться и слушать внимательно учителя. Когда мама или братик меня о чём-то спрашивали, я не могла с первого раза понять, о чём они говорят… Я старалась выглядеть как можно красивее, но при этом умудрялась выйти из дома то с одной серёжкой, забыв надеть вторую, то с криво застёгнутыми пуговицами на блузке… Иногда вообще шла и забывала, куда и зачем я иду.

   Я постоянно искала глазами его лица, лица Акима. Даже если вовсе не должна была с ним встретиться. А когда мы встречались, я каждый раз улыбалась, как дурочка, и всё старалась что-то прочесть в его глазах. Эти его глаза… Они словно стояли передо мной днём и ночью! Аким ещё ни разу не обнял, не поцеловал меня. Но сколько раз я уже это себе представляла! Мне стоило огромных усилий, общаясь с ним, не смотреть пристально на его губы. Мне так хотелось коснуться их своими губами… Или хоть кончиками пальцев. Но, конечно, я не могла такого себе позволить. Мне хотелось погладить рукой его русые волосы. Если, сидя рядом, мы соприкасались плечами, локтями, хоть чем-нибудь,… я боялась вздохнуть и пошевелиться, только чтобы как-нибудь случайно не отодвинуться от него.

   А он пока только и позволял себе, что слегка погладить мою руку. И я ждала этого его жеста, как манны небесной, я мечтала о нём, я жаждала его! Я готова была умереть при мысли, что он посмотрит на другую девочку. Правда, Аким регулярно звал погулять меня. Но в те дни, когда я его не видела, я всё равно была будто с ним. Он заполнил собой мои мысли. Он вызывал у меня такие тайные желания,… о которых раньше мне было бы страшно даже подумать.

   Он познакомил меня с несколькими своими друзьями. И, превозмогая всю свою стеснительность, я старалась быть с ними открытой, весёлой и общительной, чтобы только они не подумали, что я какая-то зажатая,… неинтересная, не достаточно взрослая, и не сказали потом этого Акиму.

      Когда я шла домой с девочками после школы, мне не хотелось поделиться с ними своими мыслями и переживаниями. Наоборот. Мне хотелось скрыть ото всех, надёжно припрятать, словно… защитить трепетавшие во мне чувства. И в то же время, мне казалось, что они написаны у меня на лбу, горят огненными буквами! Это было так необычно.

   Однажды вечером, уже затемно, Аким провожал меня. На углу дома мы, как всегда, остановились, я не позволяла ему никогда идти дальше, боялась, вдруг мама увидит… Она не запрещала мне дружить и гулять с мальчиками. Но демонстрировать ей Акима… я всё же пока не хотела.

   Мы остановились у раскидистой ивы. Было довольно тепло, лёгкая курточка была на мне расстёгнута, на Акиме – тоже. Вдруг он взял меня твёрдо за талию, притянул вплотную к себе. Через свою кофточку и его рубашку я чувствовала биение его сердца… Он наклонился и поцеловал меня в губы. «Наконец-то!» Я обхватила руками его за шею. На его поцелуй я отзывалась… неистово, не помня ни о чём, ничего не стесняясь! Я, наконец, смогла с наслаждением запустить пальцы в его волосы… Аким не делал пока ничего… «неприличного». Он только поглаживал меня одной рукой по спине под курточкой, а другой – по талии… Но я чувствовала от этого такое, что не передать словами.

   Я писала теперь иногда стихи, которые не всем могла показать… Я писала о своём безудержном желании раствориться в его руках, впитаться в его кожу, течь по его венам… «Разве может, разве имеет право, - думала я порой наедине с самой собой, - Девочка моего возраста испытывать такое?! Неужели я такая порочная? Или… Да нет.» Кажется, я уже знала. Я влюбилась. Я влюбилась в этого Акима, как сумасшедшая! Меня распирало от чувства любви и нежности к нему! А страстное желание дотронуться до него, прижаться, прильнуть… просто пугало меня саму.

   Мои губы были искусаны в кровь в бессонные долгие ночи. Я не могла никому рассказать, как я люблю.

   Физическая,… я бы назвала её так, привязанность к Акиму переросла в нечто ещё более… «плотное» внутри меня. Я не могла надивиться сама на себя, но мне стало безоговорочно важно… всё. Всё, чем живёт и дышит этот ещё несколько месяцев назад даже не знакомый мне человек. Я знала его любимый цвет, его вкусы, его пристрастия, его любимую песню, чем он болел… Мне было важно, не расстроил ли его кто-то дома или на курсе (Аким уже учился в техникуме), выспался ли он…

   Аким уже несколько раз заходил за мной домой и в школу. Мама, ну, конечно, наверное, немного тревожилась… Но, я думаю, она доверяла мне. Девчонки в школе готовы были лопнуть от зависти, видя, что за мной приходит такой красивый и… взрослый парень.

   Когда мы не могли с ним увидеться, мы болтали с Акимом по телефону, иногда часами.

   Мы говорили обо всём на свете! А главное, мы смеялись над одним и тем же. У нас могли быть разные вкусы, взгляды на что угодно, разные привычки… Но смеялись мы всегда над одним и тем же. Иногда мы ссорились… Но потом так быстро мирились. Я ужасно ревновала Акима, а он – меня. Это казалось мне смешным, его ревность - я имею в виду. А вот за ним девчонки действительно вечно шли,… «распустив слюни»…

   Наши с ним встречи стали чаще. Мы виделись почти что каждый день. Наши объятия становились более… смелыми. К концу зимы, когда мы встречались примерно полгода,… Аким позволял себе… всё, всё, кроме проникновения. Мы не переходили лишь эту последнюю черту.

   Весной у меня день рождения. Аким пришёл меня поздравить вместе с ещё несколькими друзьями и подружками… И только тут он узнал, что мне исполняется четырнадцать. Четырнадцать! А не пятнадцать. Мне было так стыдно! Я готова была провалиться сквозь землю, расстроилась до слёз… Но Аким, хоть и был поражён, быстро взял себя в руки, поцеловал меня в нос и, смеясь, сказал, что я «зассычка», но многие девчонки врут про возраст, чтобы казаться взрослее.

   Я очень боялась, что теперь его отношение ко мне изменится. Но этого не произошло.

   Совсем недавно я стала понемножку делиться с мамой. Говорить с ней про Акима. Конечно, я не говорила ей всего. Но о своих чувствах к нему я ей рассказала. Аким говорил,… недавно стал говорить, что любит меня. И теперь я не видела смысла скрывать, что и сама люблю его.

   В школе я в последнее время сдружилась с одной девочкой, её перевели к нам из другого класса. Её зовут Дарина. Высокая, стройная, светловолосая и сероглазая девочка. Она выглядела старше своих лет и тоже встречалась с мальчиком лет семнадцати. Может быть, именно из-за этого мы с ней и сошлись так близко. С Дариной мы могли шушукаться, краснея и смеясь, рассказывать друг другу о своих «женихах», жаловаться во время ссор с любимыми, давать друг другу дурацкие, но такие искренние советы… Мы ходили с ней по школе за ручку и под ручку, гуляли и… ходили друг к другу в гости. Я познакомила её с мамой, братиком и Акимом. Мы стали с ней не разлей вода. Я рассказала ей о моих деревенских подружках, и давала читать ей мои стихи и рассказы. Дарина знала обо мне всё, а я – о ней. Другие девчонки и даже некоторые мальчишки дразнили нас, говоря, что между девочками настоящей дружбы не бывает. Некоторые говорили, что Дарина отобьёт у меня Акима или я у неё её парня. Я видела, как другие девочки так поступают с подругами, но я знала, что Дарина никогда так не сделает. Не знаю, откуда,… знала и всё. Я доверяла ей, как себе.

   Вместе с ней мы попробовали впервые вино, когда гуляли вчетвером вместе с нашими парнями. И вместе хранили эту страшную тайну. Вместе с ней смотрели запретные картинки тайком… Прогуливали уроки и бегали на танцы, на речку… и забирались на крышу!...

   А потом,… потом наступило лето. Я попросила маму не уезжать сразу в деревню, и она пошла мне навстречу. А спустя месяц ко мне как-то пришёл Аким.

   Я сразу с порога увидела, что у него что-то случилось. Крикнув маме, что ухожу погулять, я вышла с ним во двор. Мы сели рядом на скамеечку.

   - Аким, что случилось? – участливо спросила его я. Никогда я не видела у него такого лица.

   - Илечка,… - начал он (он часто меня так называл), - Я скоро уезжаю.

   - Куда? – не поняла я, - В деревню?

   - Нет, - он замолчал, - В другой город. С родителями.

   - Надолго? – упавшим голосом спросила я.

   - Навсегда, - он сказал это, и мускулы на его лице дёрнулись, как от сильной физической боли.

   - Нет, - вырвалось у меня. Мне вдруг показалось, что это какая-то злая шутка.

  - Я не мог их уговорить… По учёбе они оформили мне перевод,… - с той же болью продолжал Аким, - Им предложили там работу. Хорошую. Я очень просил, честно. Но мы всё равно уедем. Это уже точно.

   - А я?! – вдруг воскликнула я, - А меня как будто и не было?

   Он порывисто повернулся, схватил меня в объятия и стал неистово целовать, я вцепилась в него руками, целуя… А слёзы ручьём текли по моему лицу.

   - Я не могу не уехать, - повторил он, оторвавшись от меня. В его глазах было столько грусти, что я уже жалела его больше, чем себя.

   - Я не смогу, я не смогу, - бессмысленно повторяла я, всхлипывая, - Это,… это далеко?

   - Да. На севере, - с безысходностью произнёс он. И я разрыдалась ещё пуще.

   - Я больше никогда тебя не увижу! Никогда!! – восклицала я сквозь слёзы. Был белый день, мимо шли люди, бросая на нас неодобрительные взгляды. Кто-то даже делал какие-то замечания. Мне было плевать.

   - Не уезжай! – рыдала я взахлёб.

   Аким прижал меня к себе. Я чувствовала, как пахнет его свитер... ИМ пахнет. Я уткнулась в грудь Акима мокрым своим лицом, обняла его нежно и крепко, дрожа всем телом.

   - Тише, - шептал мне Аким любимым мной голосом, горьким таким шёпотом, - Пожалуйста, тише. Мне и так тяжело. Ты сердце мне разорвёшь…

   Мы сидели так больше часа. Потом он проводил меня до двери квартиры… Мы цеплялись друг за друга, стоя у моего порога, как утопающие. Потом он поцеловал меня ещё раз, крепко-крепко, и ринулся с лестницы вниз. (Он уедет завтра…) Я влетела домой, испугав маму.

   - Что с тобой? Да что с тобой?! – вскрикнула она, увидев меня в дверях. Увидев такую: растрёпанную, зарёванную, несчастную, с ужасом и болью в глазах, с трясущимися судорожно губами и руками.

   Я рванула молча в свою комнату, даже не скинув туфель. Мама вбежала за мной, попыталась взять за плечо, повернуть лицом к себе.

   - Да оставь ты меня!!! – закричала я.

   Конечно, это было нечестно, мама хотела утешить меня, хотела мне помочь.

   Я упала на постель, зарыдала, зарывшись лицом в подушку.

   Мама тихо присела рядом. Погладила меня молча по ноге… Я кинулась к ней в объятия, к моей мамочке.

   - Он уедет! Завтра уедет, мама! Они увезут его насовсем! Навсегда. Я люблю его, мам, люблю! Злись на меня, если хочешь, злись!... Но я полюбила его, мам, правда! И это тоже… Навсегда!!!

   Мама осторожно прижала мою голову к своему плечу, гладила меня по волосам.

   - Он уезжает, мам. Уезжает с родителями. Совсем. Далеко. На север, - жалостливо, но уже тише, всхлипывала я.

   - Ну, вот… Ты и стала женщиной, - с каким-то ласковым… тихим… отчаянием произнесла мама.

   - Что?... – я подняла мокрое красное лицо на маму, - Да не спала я с ним, мам! Ты этого боишься? Не спала!

   Мама притянула мою голову обратно к своему плечу.

   - Это не важно, - прошептала она, - Всё равно ты теперь уже маленькая женщина, я вижу. Маленькая моя, милая женщина.

   Я всхлипнула.

   - Он тоже любит меня, мам, - дрожащим голосом говорила я, - Это чудовищно, что мы больше никогда друг друга не увидим…

   - Увидите, - прошептала мама.

   Я снова удивлённо вскинула на неё лицо.

   - То, что твоё, останется твоим, - мама говорила ласково, но уверенно, - Поверь мне. Я не знаю, где и как, и в силу каких обстоятельств… Но если вы на самом деле «друг для друга», жизнь поставит вас снова рядышком, так же, как раскидала.

   Я опустила лицо маме на колени и снова залилась слезами, жгучими, обильными, горькими, но уже тихими, без выкриков и рыданий.

   Я плакала долго – долго, мне казалось, я половину себя вылила через слёзы, а мама сидела тихо и гладила меня по голове, по спине, по плечам.

  Заглянул Георгий, мама шёпотом велела ему выйти, и он безропотно подчинился.

   _____________

ГЛАВА 28

   На следующий день семья Акима уехала. Я не звонила ему и не пошла бы провожать ни за что, и он бы не просил, и правильно. Наши с ним сердца и так были словно пришиты друг к другу. Зачем смаковать это страдание? Я рыдала весь день и всю ночь,… и ещё ночь… Я вспоминала его невозможно, невыносимо грустное лицо в нашу последнюю встречу. Эти его глаза! Как я любила эти глаза, и буду любить всегда!

   Мама была со мной удивительно нежна и терпелива. Другая мама могла бы даже обругать такую сопливую девчонку, как я, за всю эту… любовь. Я понимала это. Но моя мамочка, она была не такая, чуткая, добрая, чувствительная, она жалела и понимала меня. Она мне верила. Она доверяла моим чувствам. Мне кажется, во многом из благодарности к ней, я, наконец, встала, умылась, причесалась и даже съела какой-то завтрак. Не могла же я терзать и её моими страданиями вечно. Я выпила предложенного ею мне чаю, поцеловала маму и улыбнулась ей:

   - Спасибо, мам, - шепнула я, - Ты лучшая в мире.

   Вечером я пошла к Дарине.

   Я плакала не её плече, хотя до этого мне казалось, что во мне уже не осталось слёз. Дарина гладила меня по голове, как мама, утешала меня и даже расплакалась в конце концов вместе со мной.

   Я бесконечно повторяла, пересказывала ей сцену нашего прощания с Акимом, всхлипывая и припоминая каждый раз всё новые, рвущие мне душу детали. Мне казалось, что свет померк, всё вокруг стало серым и безжизненным. Не было больше восхитительно зелёного, дурманяще-тёплого, чуть пыльного, но наполненного розовым сиянием, лета. Для меня не было! Спасибо огромное милой мамочке, которая была так нежна со мной в это время! И, конечно, Дарине. Она, правда, оказалась настоящей подругой! Она не только могла бегать со мной в парк, на «танцульки» и пикники, она поддерживала меня каждый день, вытирала мне слёзы, проводила со мной многие и многие часы, забыв про всех остальных своих друзей, отменяя встречи, вечеринки… Я никогда этого ей не забуду. Представляю, как утомила я её в это время своими рыданиями, грустным видом, апатией и унынием. Бедная моя Дарина так старалась хоть немножко развеселить меня, поднять мой дух и, в то же время, так терпеливо слушала меня.

   А ещё надо было ехать в деревню…

   И мы поехали. Правда, в этот раз всего на полтора месяца оставшегося лета. Из вагона я смотрела в окно, пытаясь вернуть себе хоть часть того безмятежного ощущения, … какое было у меня всегда раньше при поездках в деревню. Среди зелёной листвы за окном мелькало солнце, как сквозь кружево. Я достала блокнот и записала в нём несколько фраз, фразы вышли грустными, потом из них выльются грустные стихи…

   Я соскучилась по бабушке и дедушке, по нашему милому деревенскому домику и дворику… Но я знала, что теперь уже всё будет не так, как раньше. Моё сердце было разбито. Раньше эта фраза, про разбитое сердце, казалась мне несколько пафосной, слишком высокопарной, отдающей старыми романами… Сейчас я узнала, что это значит на самом деле. И я была девочкой, маленькой, беспомощной девочкой! Конечно, будь мы старше, мы никогда не оказались бы с Акимом в такой ситуации. Он мог бы сам решать, куда ему ехать… Да и я… Я ехала бы, летела и бежала за ним хоть на край Земли! Но мы были дети, всего лишь дети. Тысячи взрослых людей посмеялись бы над всей моей грустью, узнай они о ней. Но мне-то было не до смеха.

   Пока мы ехали, мама читала книгу, а Георгий несколько раз за это время наклонялся ко мне и спрашивал:

   - Лара! Ты почему такая невесёлая?

   Я гладила его по голове и отвечала:

  - Всё нормально, Георг, у меня просто немного болит голова.

   Мне всё время хотелось плакать, и от слёз голова действительно болела… Но я старалась быть очень вежливой и доброй не только с Георгом, но со всеми, особенно с мамой, я была так признательна ей!...

   _______________

ГЛАВА 29

   Вот я снова и в деревне. Прошёл всего один год… Даже и не верится. Те же берёзки, клёны и ясени кивают мне на ветру приветливо. Те же луга расстилаются позади огородов… Те же соседи здороваются, встречая нас… Вот бы и мне стать той, что раньше! Но как?

   Бабушка встретила нас у калитки, обняла всех ласково, дедушка ждал в доме. Бабушка косилась на меня как-то странно, будто что-то знала. Но я не верила, что мама рассказала ей что-то, я же взяла с неё обещание этого не делать.

   А после обеда бабушка отозвала меня в сторонку и, чуть улыбаясь грустной улыбкой, заговорила:

   - Ларочка, Николай, мальчик из дома напротив, он приезжал в начале лета. А теперь они уехали… И приедут только в следующем году. Я знаю, вы с ним очень дружили. Он сильно расстроился, что не застал тебя. Но он оставил тебе письмо. Вот, возьми, - и она протянула мне конверт. Мне было совершенно всё равно, что я не увижу этим летом Ника, я даже почувствовала некоторое облегчение, когда услышала эти слова сейчас от бабушки. Я и вспомнила-то про Ника только сейчас, когда она о нём заговорила.

   Я взяла письмо, сказала: «Спасибо». Перед сном я прочла его.

   Ник писал, что безумно надеялся встретить меня здесь этим летом. Что, наверное, я стала ещё красивее. Что он не забывал меня. И как ему грустно уезжать, так и не встретившись со мной. Просил, чтобы я не злилась на него за то, что он передал письмо через мою бабушку, ведь в нём нет ничего предосудительного. Ник оставил мне свой городской адрес и писал, что надеется,… я напишу ему. Потому что он жутко скучает. И всё ещё будет у нас…

   Я прочитала это с улыбкой. Не буду врать, мне было очень приятно. И я даже сохранила это письмо на память. Но я так и не ответила на него Нику. Может быть, это было жестоко, но я не могла себя заставить написать ему хоть строчку.

   Это лето в деревне, в моей любимой деревне, было наполнено для меня тихой печалью. Я больше не рыдала дни и ночи напролёт, я ходила гулять по окрестностям… и в лес... и помогала бабушке. Но всё, что было вокруг меня, казалось, дышало какой-то грустью. Я, конечно, смеялась, встречаясь с моими подружками Витой и Нино, с ними просто невозможно было не смеяться. Но даже и с ними… в глубине моей души теснилась печаль.

   Однажды мы пошли втроём на реку, купаться. Девочки уже запрыгнули в зеленоватую прохладную воду, а я ещё стояла на берегу, нежилась на солнышке, поправляла купальник.

   - Лара! Какая ты красивая сейчас! – воскликнула вдруг Вита, - У тебя солнце в волосах! И в глазах! Ух, в тебя сейчас любой влюбиться мог бы.

   - И правда, - тихо произнесла, посмотрев на меня, Нино.

   А я вдруг съёжилась, села на корточки и разрыдалась, как полная идиотка. Я рыдала взахлёб, дрожа всем телом, и не могла никак остановиться.

   Девочки онемели на минуту.

   - Лар, ты чего? – испуганно пролепетала Вита, выходя из воды, - Я что, чем-то обидела тебя?

   Я лишь отрицательно помотала головой.

   Нино тоже вышла из воды и присела рядом со мной, совсем близко, я чувствовала прикосновение её мокрого плеча и колена.

   Вита обняла меня.

      - Лар, да ты что? – повторяла она, - Не плачь, ну, не плачь. Что я сказала-то?

   Я уткнулась ей мокрым своим от слёз лицом в ключицу.

   - Ну, хочешь, я скажу, что ты уродка, хоть это и неправда? – спросила Вита.

   Я неуклюже хрюкнула, усмехнувшись сквозь слёзы, и Вита стала настойчиво вытирать мне глаза.

   - Просто не понимаю, чего ты вдруг,… - приговаривала она.

   А я бросила быстрый взгляд на Нино. Она смотрела молча на меня огромными своими глазами и грустно улыбалась. Мне кажется, она-то как раз всё понимала… А как объяснить словами, я не знала, ничего бы из этого не получилось. Вот тебе и «писатель»!

   Девочки проводили со мной много времени. Рассказывали про себя, я, конечно, рассказала им про Акима. Вита по-прежнему дружила с Рэмом. Нино со своим Зауром. Нино призналась, что видится с ним теперь только тайком, потому что папе донесли и он… «взбесился», как она выразилась. Мне нравилось их слушать, это… развлекало и отвлекало меня.

   Но полтора месяца протекли быстро, и мне уже пора было ехать назад, в город. Мне не было от этого ни грустно, ни весело, было всё равно. Правда, я уже соскучилась немного и по Дарине.

   _____________

ГЛАВА 30

   Потом было много таких же лет, заполненных учёбой, братом и мамой, поездками в деревню к бабушке и дедушке. Конечно и ухаживаниями мальчиков, и весельем… и грустью. Мне было и пятнадцать, и шестнадцать, и даже семнадцать и восемнадцать…

   Я не бросила писать. Мои ящички и полочки полнились тетрадками с рассказами, стихами и разными заметками, набросками. Я по-прежнему дружила с Витой и Нино и моей дорогой Дариной. Я поступала в институт, ходила на лекции, прогуливала лекции, сдавала экзамены, помогала с учёбой Георгу…

   Я завела в деревне новую кошку, потому что Мэри состарилась и перестала ловить мышек. Теперь «мурлык» было двое – старая важная Мэри и неугомонная Тори.

   Я раздарила давно своих кукол соседским девочкам…

   
   А этой осенью нам пришлось поехать в деревню внепланово, потому что бабушка… умерла. Заболела и умерла. Так просто, как будто это не случилось с моей бабушкой, которая ещё прошлым летом пела на кухне, готовя мне вкуснейшие в мире пироги, хоть я и умоляла её не портить мне фигуру. Бабушка, которая всегда улыбалась доброй своей вечно молодой улыбкой! Бабуля, так жалевшая, всё гладившая меня по голове, как маленькую!

   Плакала мама, плакали я и Георг, плакали безудержно и искренне. Но на дедушку было просто невозможно смотреть. Мой, такой сильный, крепкий дед… Он вдруг сразу как-то сник, даже будто уменьшился в плечах и в росте, из глаз его поминутно капали слёзы… Лицо выражало даже не горе, а какую-то трагическую безысходность. Он очень любил её,… нашу бабулю. Она до последнего дня оставалась для него… Женщиной. И сейчас мне было страшно за него. Он был ужасно тих и совершенно безутешен.

   Дом опустел без бабушки, сразу, осязаемо. Не знаю, как передать это иначе. Было пусто. Как будто с ней умерла и душа этого дома…

   Я в первый раз хоронила кого-то из родственников. Всё это проходило для меня, как в каком-то тумане. Я только всё поглядывала на маму и на дедушку. Моей по-прежнему изящной, хрупкой, белокурой маме… Ей, я всё боялась, что станет плохо, физически плохо… Мне казалось, ей, хоть и взрослой,… всё это не по силам. Хотя, конечно, это было не так. За деда я боялась и того больше! Я старалась всё время быть рядом с ним, чтоб в любую минуту он мог опереться на меня и в прямом, и в переносном смысле. Наверное, из-за этого страха за них я почти не запомнила сами похороны, отпевание и всё прочее. Только когда гроб с телом стали опускать в землю, что-то порвалось там, у меня внутри… И я поняла, что НЕ БУДЕТ… Никогда уже не будет у меня бабушки! Не будет её ласковых, нежных рук! Не будет добрых глаз её! Этих её забот и суеты вокруг нас… И сердце заколотилось пойманной птицей у меня в груди, и горячие, горькие, как полынь наших полей, слёзы полились из моих глаз обильной рекой.

   Но мне всё равно надо было ещё увести с кладбища маму и дедушку… И плачущий Георг держал меня за руку.

   
   Домой после похорон было заходить страшно. Мне казалось, что мы словно совершаем какое-то кощунство, входя в дом бабушки, где её больше нет, и не будет.

   Странно, жутко было видеть эти комнаты без неё, садиться без неё за стол, трогать её посуду на кухне…

   Мы остались в деревне ещё на неделю или чуть больше, чтобы не оставлять дедушку одного. Потом ещё были эти жуткие поминки: девять дней. Мне всё хотелось спросить этих улыбчивых, бодро жующих людей, в общем-то, довольно добрых и милых: «А что мы, собственно, празднуем?» Потому что это было похоже на какой-то ИХ, очень тихий, правда, праздник, на котором мы с мамой призваны прислуживать.

   Дедушка старался теперь держаться. Но, по-моему, у него это не очень хорошо получалось. Он старался отвечать нам с мамой бодро и спокойно. Но сам он никого ни о чём не спрашивал, ничего не делал… Только всё сидел в большой комнате в кресле у окна, держа на коленях сложенный бабушкин передник, смотрел на небо, на листья… И почти не двигался.

   Он сам уговорил потом нас уехать, потому что маме нужно было на работу, а мне и Георгию на учёбу. В день отъезда нашего особенно бодрился.

   С таким тяжёлым сердцем я уезжала отсюда впервые, думаю, что и мама тоже.

   _______________

ГЛАВА 31

   Спустя примерно пол года мама сообщила мне, что дедушка переедет к нам, она забирает его из деревни. Я думаю, это было верным решением. Оставшись один в доме, где он прожил со своей покойной женой всю жизнь, дед стал совсем сдавать. Он ослаб, плохо питался (ничего не хотел есть), запустил двор и огород… Не хотел ничего там делать. Это подрывало его последние душевные силы и здоровье. Но поначалу он упрямился, не хотел перебираться к нам в город. В конце концов, маме всё-таки удалось его уговорить. И, слава Богу.

   У нас в доме он как-то немного воспрянул духом. Вечно возился с Георгием, что-то ему объяснял, показывал, мастерил с ним, во что-то играл. И тогда дедушкины глаза становились прежними, чуть насмешливыми, добрыми, весёлыми… Мама следила, чтобы он вовремя ел… Я читала ему вслух свои стихи и рассказы… Конечно, только те, что могли сойти для дедушкиных ушей. Он обожал их слушать. Вечером мама накрывала на стол и мы собирались все вместе… Иногда вспоминали бабушку.

   Я раньше не видела у мамы таких тревожных глаз, они как-то сразу стали старше у неё… И, когда она смотрела на дедушку, я видела в них заботу… и страх. Я очень, очень-очень жалела их обоих: маму и деда.

   ________________

ГЛАВА 32

   Дождь, чудесный, омывающий эту Землю, весенний дождь, закончился. На первых листочках, на глянцевито блестящих тёмно-коричневых веточках, изумрудно-зелёных травинках, повисли прозрачные капельки, украсив своим стеклянным радужным блеском всё вокруг. На моих волосах тоже россыпь мелких капелек. Я сняла перчатки и убрала их в сумочку; потеплело. Расстегнула верхние пуговки лёгкого пальто. Иду по асфальтированной дорожке, постукивая каблуками. Воздух пахнет так хорошо. Я улыбнулась солнцу; своему отражению в витрине кафе. Я знаю, я сейчас даже красивее, чем в ранней юности. Не знаю, отчего это так, но волосы мои, каштановые с рыжим оттенком, стали как-то ярче, порыжели, пожалуй, больше; и больше блестят… Глаза тоже приобрели как будто более насыщенный цвет. А лицо стало тоньше. При этом пухлые губы так и остались пухлыми, но не по-детски,… а очень даже сексуально-пухлыми (так многие мне говорят) – они зависть всех моих подруг. У меня изящные руки и ступни, пышная грудь. Я знаю, что я действительно красива.

   Мне двадцать четыре года. Это весна. Я молода, здорова и всё у меня впереди. Как же тут не улыбнуться солнцу и своему отражению?

   Я иду, чуть покачивая сумочку в руке, - детская привычка.

   Навстречу мне идёт молодой человек, мужчина… Мои шаги замедляются, останавливаются. Я не могу поверить своим глазам. Этого просто не может быть. Аким. Это Аким.

   Ах, как улыбаются его глаза! Те самые, любимые мной, глаза! Он приблизился ко мне. Как это необычно! Это он и словно бы и не он. Те же волосы, те же ресницы!... Но скулы очерчены резче. На его щеках и подбородке небольшая синеватая щетина. В больших светлых глазах что-т о неуловимо-родное!... Но в них теперь читается опыт. Это взгляд взрослого мужчины.

   - Аким, - тихо выдохнула я.

   Ветерок тронул его волосы и я невольно потянулась к ним рукой, но остановилась… Он схватил меня в объятия и прижал к себе. Моя ладонь скользнула по его волосам, я запустила в них пальцы.

   - Илечка… Илька! – услышала я его голос и чуть не умерла.

   Он целовал меня в губы, в волосы, в щёки, в лоб и в шею. Мы замерли с ним посреди дороги. Я улыбалась, целуя его, и не верила, что это происходит сейчас, со мной, на самом деле.

   Я не могла никак заставить себя оторваться от него, чтобы что-то спросить.

   Наконец, проходящая мимо дама сделала нам довольно жёсткое замечание по поводу того, что мы могли бы закончить начатое и дома, а не посреди дороги. Мы, смеясь, отошли в сторону, присели на ближайшую лавочку во дворе.

   Аким держал мою руку в своей, гладил мою ладонь, мои пальцы… Я боялась, что сейчас я просто проснусь, и всё закончится.

   - Как ты здесь? – охрипшим от волнения голосом вымолвила, наконец, я.

   - Я приехал сюда по работе, в командировку. И не мог не… Я подумал: «Просто пройду по дорожке, где мы когда-то с ней ходили. Просто дойду до её дома. Глупо? Может, она давно переехала, может, замужем, счастлива… Всё равно, просто пройду». И я пошёл. И вдруг увидел тебя. Я не мог поверить! Хотя, что же тут удивительного?...

   - А ты? Ты женат? Был? Дети?...

   - Не женат. Был. Недолго. Детей нет, - быстро ответил он, - А ты?

   - А что бы это поменяло?

   - Ничего. Просто, чтобы знать, нужно ли будет тебя отбивать.

   Мы оба засмеялись. И снова целовались, как подростки, честное слово.

   Весна стала звенеть у меня в ушах, петь свои победные песни! Я видела восхищение в его глазах. И я… купалась в этом его взгляде.

    ____________

ГЛАВА 33

   Я уехала с ним. Я стала его женой. Наверное, мама была права, и это было неизбежно.

   Я родила двоих детей: девочку и мальчика от него, от моего Акима. От кого же ещё?

   Эта весна, когда мы встретились после долгой разлуки, стала Моей весной. Навсегда Моей весной! Самой тёплой из всех вёсен! Аким остался тем единственным мужчиной, с которым и спустя много лет я чувствовала себя, как и когда-то, маленькой, юной влюблённой в него девочкой! Мне хотелось и хочется растворяться в его тёплых руках, хочется впитаться в его кожу, хочется бежать кровью по его венам! Надеюсь, и он не утратил тех чувств, что испытывал тогда ко мне! По крайней мере, я до сих пор не замечала, чтобы он их утратил.

   Мы уже очень долго вместе. Он стал родным мне человеком, при этом, не потеряв в моих глазах обаяния Мужчины, любимого, нужного, желанного…

   
   Я выхожу из ванной с махровым полотенцем на волосах, в тапочках и лёгком халате.

   ОН смотрит на меня. Смотрит. Я всё ещё ему нравлюсь. Я не льщу себе. Я знаю, что живот у меня уже не такой плоский и подтянутый, как раньше, хотя я и делаю кучу упражнений… Руки уже не такие изящные, у глаз пролегли морщинки… и около рта тоже. Губы стали чуть тоньше… И волосы мне давно приходится красить, чтобы скрыть седину. Мой цвет лица уже не похож на сияющий на солнце персик. Грудь, бёдра, ноги… стали чуть тяжеловаты на вид…
   
   Но, в целом, я ещё, можно сказать, «ничего»! И ОН смотрит, смотрит на меня. Не мимо, не сквозь,… как многие другие мужчины на своих стареющих жён, - на меня.

   Я кокетливо поправляю халат и смотрю на него, на моего любимого. Он седой уже… Почти совсем. Но ему это очень идёт. Гладко выбрит. Глаза всё те же! Обожаю их! Люблю каждую его морщинку и чёрточку.

   Ему уже перевалило за пятьдесят, мне – 48. Дети выросли, разъехались… Дочь Лидия живёт, работает и учится в столице, замужем. Сын Артур живёт отдельно, хоть и в одном с нами городе, но он тоже вполне самостоятелен.

   Я всё-таки стала писателем, пожалуй, даже более или менее известным. Издаю и стихи, и прозу, хожу на интервью. Мои книги довольно хорошо расходятся. Аким работает инженером в местной фирме. Мама жива, слава Богу, не пенсии. Дарина стала адвокатом, очень востребованным в нашем городе. Мы до сих пор дружим, теперь уже семьями, навещаем её, когда ездим к моей маме.

   Жизнь, выходит, в общем, удалась. Многие даже завидуют. Да я сама себе иногда завидую. Особенно, когда выходит моя новая книга. Или, когда, вот как сейчас, смотрю на моего Акима.
   
  Он сидит в своём любимом глубоком кресле, помешивает ложечкой кофе в своей чашке, голубой с золотым ободочком, улыбается мне, и моё сердце затапливает нежностью.

   Я сажусь рядом на подлокотник, обнимаю мужа за плечи, прижимаюсь щекой к его волосам, вздыхаю.

   Я приобрела, наверное, самое ценное, что можно!... Но иногда вспоминается,… вспоминается и об утраченном, о том, что утрачивают по жизни все, неизбежно… О детстве, бабушке и её милом домике, о ранней юности…

   Дома в деревне больше нет. Он продан. Пока был жив дедушка, мы его не продавали, просто не могли. Дед так скучал по деревне. И каждое лето мама обязательно возила дедушку туда, в его дом, хотя бы на несколько недель. Иногда и я ездила туда. По приезде, я обязательно гуляла, обходила все любимые места. Если приезжали Нино и Вита, мы обязательно виделись. (Они теперь обе живут далеко от этих мест… Разбросало нас по разным городам). Приезжая в деревню, я всегда писала что-то, сидя за своим дорогим сердцу старым «писательским столом». Не сделать этого я не могла! Меня тянуло, как магнитом, сесть на стул с высокой спинкой и писать. Оставить стол и стул нетронутыми, было бы для меня как… предательство.

   Я видела иногда в деревне и Ника, когда уже была совсем взрослой. Мы остались с ним в хороших приятельских отношениях. Он тоже женился, у него семья.

   Приезжая, я ходила по полю и собирала цветы,… как в детстве. Я выключалась из обычного суетливого мира и подолгу любовалась лошадками, лесом, прудом, рекой и яблоневым садом.

   Там жило моё сердце.

   Я заходила в местный маленький магазинчик и обязательно покупала там что-то… Пол был, как и прежде, покрыт холодными коричневыми плитками. Мне так хотелось разуться и, как когда-то, пройти по этому полу разгорячёнными босыми стопами… Чтобы мурашки побежали вверх от пяток до макушки.

   Однажды я даже так и сделала. Я шла с реки босиком, несла босоножки в руке. Мне было уже… лет тридцать. Подошла к магазину и вошла внутрь не обуваясь! Ух, как хорошо! Покупатели покосились удивлённо на мои босые ноги. Я улыбнулась и так и не стала обуваться.

   Я собирала вместе с мамой сливы. И по-прежнему не ела их.

   Правда,… никто больше не варил на кухне варенье, не было больше в доме кошек, а на улице лохматого Буяна, не было ни кур, ни козочек, ни ухоженного бабушкиного огорода.

   Зато, приезжая, мы с мамой обязательно привозили большую флягу воды из колодца, и пили её с удовольствием и я, и она, и дед, и Георгий…

   Только мама уже не слушала болтовню соседок у колодца, как когда-то бабушка. Она здоровалась, мы набирали воду и уходили. Никто и не стремился вести бесед с нами, «городскими приезжими штучками».

   А потом дедушка умер. Его похороны прошли тихо и спокойно. Конечно, мы скорбели и плакали о нём, но без надрыва сердца, как о бабушке, дед прожил долгую жизнь… Но оттого, что не было так… разрывающе больно, как при смерти бабушки, его похороны я не прожила, как в тумане, и они врезались мне в память каждым своим печальным моментом надолго. Да нет, навсегда.

   После смерти деда мама вынуждена была продать дом. Мы больше не могли его содержать, чтоб приезжать всего на несколько дней в год… А для дачи он был слишком далеко от города. Это было необходимо – найти покупателей, но мучительно больно.

   И, тем не менее, мы сделали это. Дом приобрела пожилая пара. При мысли, что там теперь будут их вещи, вся их жизнь!... Нам с мамой становилось плохо.

   Аким забрал из дома мой стол и старинный стул. Теперь они стоят в моей респектабельной квартире, совершенно выбиваясь из общего стиля. Но я не смогла расстаться с этими вещами. И я до сих пор люблю садиться за этот стол, писать за ним.

   Я замираю при мысли, что больше не войти мне в тот дом, нет больше там моей спаленки, моей постели, ничего моего и нашего… Не пройти по скошенной свежей траве нашего тихого дворика, не пить студёную до ломоты в висках колодезную воду, черпая её старой металлической кружкой…

   Но на днях я попросила Акима отвезти меня туда, и он пообещал. Я хочу пройти теми дорожками, что были пройдены мной когда-то тысячу раз! Увидеть что-то до боли родное в самом «лице» этой деревни. Посидеть, хоть одну минуту, у нашего пруда.

   И теперь я с нетерпением жду этой поездки. Жду и, в то же время, тревожусь из-за неё. Словно перед встречей с любимым человеком, которого очень давно не видела.
Я, конечно, возьму с собой блокнот и ручку, чтобы что-то написать там. Да, в наш век высоких технологий я до сих пор пользуюсь блокнотом, тетрадями… и ручкой. Абсолютно всё, что я пишу, ложится сначала чернилами на лист и лишь потом переводится в печатный текст. Так мои мысли льются естественнее, легче, как-то шире… Наверное, я, в этом плане, очень старомодная.

   И вот этот день настал. Мы едем туда. Аким везёт меня на нашей машине. Сентябрь. Тёплый, красочный, ласковый. Небо сегодня ясное, без туч. Мы приоткрыли окно в машине, и прохладный воздух гладит нас по щекам, треплет волосы. Музыка играет тихо, а сердце моё стучит громко. Я молчу, мне не хочется сейчас ничего говорить, и Аким это чувствует, тоже не нарушает молчания.

   Молчание ведь бывает разным. Иногда люди молчат, чтобы избежать взрыва, таят в себе заряд злости, раздражения, обиды… Иногда- просто потому что им больше нечего сказать друг другу. Порой, люди молчат от боли, от страха, от сдерживаемых рыданий… Это всё печальное молчание.

   Я молчала потому, что моя душа была уже там, в деревне. А говорить что-то… бездушное мне не хотелось. А Аким молчал, потому что чувствовал, очень, очень чувствовал меня.

   Я стала замечать знакомые повороты на дороге, деревни, вывески…

   Чуть подавшись к окну, я глядела на них внимательно, узнавая то одно, то другое.

   Аким похлопал меня ласково по колену, я улыбнулась любимому.

   Вот! Вот, показался наш лес, знакомые домики, полянки вдоль дороги. Мы въехали в мою старую деревеньку.

   Ах, как грустно! Многие дома, знакомые мне с детства, опустели… Было довольно безлюдно. Молодые разъехались, старики поумирали. Деревня постарела гораздо сильнее меня!
   Местами виднелись ещё обжитые дворы и домики, но у их заборов сновали чужие, незнакомые люди…

   Мы припарковались недалеко от моего дома, бывшего моего дома. Калитка на заборчике сильно покосилась. На двери болтался большой замок. Видимо, новых жильцов нет дома, куда-то уехали.

   Аким закурил, стоя у машины. Я подошла к обветшалому забору и долго смотрела на наш двор. Вырублены вишни… Не видно, цела ли моя яблонька за домом… Лучше не знать. Нет густых кустов малины. Двор, покрытый раньше зелёной травой, средь которой цвели клевер и лютики, вымощен серой плиткой.

   Мне захотелось плакать, в носу защипало.

   Это был уже не мой дворик, больше не мой. Я повернулась к Акиму с наполненными непролитой влагой глазами. Он подошёл ко мне.

   - Здесь раньше всё было не так. Не так, - тихо сказала я. Аким молча обнял меня за плечи.

   Мы пошли с ним по дорожке вдоль каштанов. Дорожка стала Уже, края её заросли сорной травой… Хорошо хоть каштаны смотрели сверху всё так же важно и гордо.

   Вот и дом Виты слева. Кто это там у калитки? Старенькая её мама. Я кивнула ей издалека, она-тоже, но вряд ли она меня узнала.

   - Пойдём, походим по саду, - попросила я Акима.

   - Хорошо, - согласился он.

   Боже мой,… как зарос сад. Я с трудом различала знакомые дорожки, тропинки, полянки, где мы играли когда-то с девочками. Аким, наверное, вообще не понимал, что мы ищем в этих зарослях. Мы вышли к реке. Скамеек уже не было, их почему-то убрали…

   Потом дошли до пруда, обмелевшего, тоже запущенного, как и сад. Но я всё равно подошла к нему, погладила воду у берега, как живое существо.

   Мы обошли деревню вокруг по перелеску,… дом учительницы был брошен, окна заколочены. Я показала Акиму дом Нино. Во дворе никого не было, заходить мы не стали. Дойдя до маленького магазина, я остановилась, тяжело вздохнула, присела на лавку позади него под раскидистым старым дубом.

   - Хоть ты стоишь, - сказала я дубу, погладив ладонью кору его толстенного ствола.

   Аким сел рядом, снова закурил.

   - Ты грустишь? - негромко спросил он.

   - Да, - покивала я, и несколько слезинок сползли по моим щекам, - Да, Аким… Мне очень и очень грустно.

   - Здесь, вроде, не так уж и плохо,… - проговорил Аким.

   Я снова согласно покивала:

   - Неплохо, милый, неплохо. Но здесь всё… утрачено. Всё то, чем это было наполнено. Здесь всё не просто состарилось,… всё утратилось. Я не могу подобрать другого слова.

   - Стоило ли сюда ехать? Ты расстроилась, - участливо сказал мой супруг.

   - Стоило, - уверенно парировала я, - Это,… как прощание. Оно всё равно должно было быть, состояться. Это всё теперь уходит от меня уже окончательно… Как детство, как бабушка и дедушка, как первые впечатления юности… Понимаешь? Всё ушло, но всё это осталось во мне, внутри… Я хочу ещё пойти в поле, там, за домами.

   Мы обошли огороды и вышли в поле. Здесь мне было хорошо, даже сейчас. Я нашла пригорок ближе к рощице, весь в пожухлой траве, уселась на него и достала блокнот.

      - Я попишу. Совсем чуть-чуть, - обратилась я к Акиму. Он кивнул, достал сигарету и пошёл прогулочным шагом вдоль рощи.

   Я писала. Записывала, как всегда, торопливо, убористым почерком, перекладывала на бумагу свои мысли, чтобы потом доработать, облечь их в форму законченного произведения.

   Я завершала уже четвёртый листок и готовилась закрывать блокнот, когда ко мне подошёл сбоку Аким.

   - Смотри, что я нашёл, - сказал он, - Может,… конечно, не стоило это подбирать?...

   Я посмотрела в его сторону и схватила его находку двумя руками, уронив к своим ногам ручку с блокнотом. Вот что он нашёл?! В руках у меня оказалась тряпичная кукла, сшитая бабушкой кукла Инеска! Она была несколько испачкана. Но она сохранилась!

  - Это моя! – воскликнула я, вскинув вверх на Акима глаза, - Где ты её нашёл?... Надо же!

   - Около рощицы, - ответил он, - Шёл по краю, заметил этот яркий сарафанчик, поднял… Подумал, вдруг тебе это будет интересно.

   - Её сделала моя бабушка, - едва выдавила я, прижимая куклу к себе. Аким поднял блокнот.

   Мы ехали в машине назад, домой. Играла тихая музыка. А я рассказывала, рассказывала без умолку, меня как прорвало. Про своё детство, про поездки в деревню, про первые стихи, про то, как мы жили… Про подружек, и какой чудесный был раньше сад, и пруд. Даже про Ника. Про восхитительно синие сливы, которые я никогда не ела, про яблоню, про то, как резали каждый год свинью, про Буяна, Мэри и Тори, про белую козочку и красно-коричневую курочку Краснушку. Про то, как во дворе пахло клевером, и распускались солнечные милые лютики. Про полевые букеты в синей вазе, бабушкины пироги, пену с варенья, платья, что дарила мне мама, про чердак и кладовку. Про то, как я упала с подвала, и как оса укусила меня в глаз, про Рэма, помогшего вылечить мою собаку… и влюбившегося потом в Виту, про то, какие чудесные картины с самого детства делала Нино (она делает их и до сих пор) из камушков, пуговок и всего на свете! О книгах, что я любила тогда, о колодце и белой пыли на дорожке…

   Аким слушал, улыбался. Иногда вспоминал что-то своё и тоже рассказывал оживлённо.

   И я тогда поняла, что везу с собой всё… утраченное.

   По приезду в город, Аким оставил меня в машине, а сам ушёл в какой-то магазин. Было уже поздно, но это был большой магазин, работавший всю ночь, витрины его сияли жёлтым светом, падавшим на почти уже утихшую к ночи длинную улицу…

   Аким принёс пакеты в машину. Он купил мой любимый хлеб в багетах, вино, что-то ещё из еды… И протянул мне небольшую почти плоскую продолговатую коробочку.

   - Это тебе, - подал он мне этот футлярчик , садясь на своё сиденье, нагнулся и поцеловал меня в переносицу.

   Я открыла коробочку. В ней были ручки. Три красивые ручки! Резная, травянисто-зелёного цвета с металлическим блеском; белая с несколькими золотыми ободками и тёмно-коричневая, расписанная перламутрово блестящим орнаментом из цветов.

   - Очень красиво, - выдохнула я, трогая ручки кончиками пальцев.

   - Ты же любишь ручки. Что ты там новое набросала?... Напишешь новой ручкой. Правда, нравятся?

   - Очень, - кивнула я. Красивые ручки действительно моя большая слабость. Красивые ручки и неожиданные подарки. Перед этим я не могу устоять.

   И я, конечно, написала несколько стихов и два рассказа, основанных на впечатлениях от поездки в деревню. Написала новой ручкой…

   А ещё я попросила Акима завести белую кошку. Я взрослая тётя, я понимаю, это будет совсем не та кошка, не моя Мэри… Но мне очень захотелось белую кошечку. И Аким привёз мне этот тёплый комочек детства! Разве не это мы чувствуем, беря на руки котёнка? Чувствуем… «детство». Я лично-именно это.

   Имея всё, что необходимо современному человеку и, может, даже чуть больше, это волшебное чувство «детства» можно ощутить лишь от теплоты прижатого к себе тельца мягкого котёнка, от найденной своей любимой тряпичной куклы, от вида заросшего прудика, когда-то давно бывшего «твоим прудиком»! Ни деньги, ни слава и успех, ни покой в семье и достаток-… такие прекрасные и необходимые вещи в жизни, всё равно не подарят этого ощущения.

   «Хорошо, что это всё у меня было, - подумала я, - Ведь теперь я могу к этому иногда возвращаться, хотя бы мысленно.»

   Записав эту мысль на листочке, прежде, чем идти с Акимом ужинать, погладила рукой старую деревянную, уже немного выщербленную поверхность моего писательского стола.

   ___________________

ГЛАВА 34

   Этой зимой Аким заболел. Заболел сильно, у него случился инсульт. Слава Богу, мы оба были дома, и я успела вызвать скорую.

   Но даже, когда его уже выписали из больницы домой и сказали, что теперь угрозы жизни нет, я не могла успокоиться. Меня охватил такой страх за него, что я забывала дышать.

   Я не могла писАть, отменила два интервью… Я не могла заставить себя оставить мужа одного. Чувство тревоги перекрывало всё.

   Аким уже вставал с постели, но пока ещё не мог сам выходить из дому и по квартире передвигался с палочкой.

   Всё такой же… молодой и красивый, он насмехался над собой и злился на себя за свою такую возникшую, пусть и временную, беспомощность.

   А мне хотелось держать его за руку двадцать четыре часа в сутки! Заходил сын, тоже очень красивый, взрослый наш сын, так похожий на Акима.

   - Ничего, - шутил Аким, видя порой страх в моих глазах, когда он не мог взять что-то со стола или слишком поспешно вставал и вынужден был сесть обратно в кресло, - Об утраченном ведь можно вспоминать. (Это он читал мои записи, я давала ему).

   - Не смешно! – возмущалась я. Сердце холодело от одной только мысли, что…

   В скором времени мы ждали в гости дочь с её супругом. Она должна была приехать навестить нас.

   Аким говорил, что совершенно не хочет, чтоб Лида видела его в таком состоянии. И зачем, мол, я ей вообще сказала? А я говорила ему, что он ничего не понимает. Лидия должна прожить это с нами, хотя бы частично, коснуться этого, хоть чуть-чуть.

   - Зачем? – искренне не понимал Аким.

   - Затем. Что это часть её жизни, - парировала я, - Никому не нужна… пустота, Аким, пойми. Если не дашь ей поучаствовать в твоей жизни в такие моменты, то потом это станет не счастьем, поверь, а пустотами в её душе. Она приедет, вы повидаетесь, обниметесь… Хочешь, купи ей какой-нибудь подарок.

   Аким пожимал плечами, но ему оставалось только согласиться. И я знала, на самом деле, он очень ждёт её, нашу Лидию. И он купил ей новый дорогой ноутбук. И в день её приезда особенно тщательно брился, причёсывался и одевался, как перед свиданием, честное слово.

   Мне было немножко смешно. Но это было так мило.

   И Лида приехала. Яркая, розовощёкая, молодая и крепкая, полная жизни и сил. Её супруг ей под стать. Высокий, загорелый.

   Лида с восторгом приняла подарок и одарила разными мелочами всех нас, и папу, и меня, и брата… Она очень тревожилась за отца, всё кружилась вокруг него, старалась чем-то угодить, помочь, порадовать. Аким ужасно бодрился, старался всё делать сам, но я видела, он безумно гордится своими детьми и упивается в глубине души таким их вниманием, особенно со стороны Лидии.
 
   А я всё наблюдала за дочерью. Она была прекрасна! Но она уже тоже была частью моего «Утраченного». Она уже не станет малышкой, каждый день забиравшейся ко мне на колени, чтобы рассказать мне на ушко о своих маленьких детских секретах. Я уже не нужна ей так, как раньше, и это нормально. Она с огромной любовью смотрит на своего мужа, и я очень рада этому. Я не сторонник дамских «теорий» о том, что все мужчины сволочи, бесконечно бросающие своих женщин, предающие, изменяющие и вообще «пьющие кровь». Может быть, мне просто повезло, но мне всё как-то встречались другие… И я счастлива за Лизу.

   Но, я знаю, её жизнь уже не здесь, не рядом с нами. Скоро у неё появятся свои дети… Дай Бог.


   В один из вечеров мы отправились с ней в кафе вдвоём, без мужчин, она сама об этом попросила.

   Вечер был довольно тёплым для зимы, падал тихий снег. Мы шли рядышком. Лидия взяла меня под руку.

   - Как хорошо, мам, - выдохнула она, - Папа поправляется. У тебя тоже всё идёт хорошо. Я живу слишком прекрасной жизнью!...

   - Никогда не говори так, - ответила я, - Не бывает слишком прекрасной жизни. Мы каждый день должны стремиться быть счастливыми здесь и сейчас. Ты ещё и не представляешь, как несутся эти дни. И каждый день, милая, мы утрачиваем что-то и что-то приобретаем. Цени каждый миг. И не слушай тех, кто говорит, что нужно всё время думать о будущем. Думать о нём, конечно, можно и нужно, нельзя его бездумно портить. Но главное всегда то, что здесь и сейчас! То, что потом станет просто… памятью. И при этом как раз так влияет на будущее.

   Лида целует меня в щёку, и мы входим в кафе. Это был один из лучших вечеров в моей жизни.

   _________________

ГЛАВА 35

   Сегодня мы приехали навестить мою маму. Я с дочерью и с сыном, Аким остался дома, он ещё не очень хорошо себя чувствует. Зять вызвался присмотреть за ним.

   Вот мы и въехали в город моего детства. Проехав по знакомым, как собственная ладонь, улицам, я припарковалась возле нашего старенького пятиэтажного дома.

   - Как здесь неуютно, - тихонько сказала мне Лида, выходя из машины.

   - Когда-то мне было здесь очень уютно, - со вздохом ответила я, - Вот здесь, на углу, рядом с этой ивой, мы целовались с твоим папой, как сумасшедшие.

   Лидия улыбнулась. Наверное, ей трудно было представить сейчас меня и Акима влюблёнными подростками… А мне - легко. Так легко представить, что просто даже удивительно.

   Мы прошли по тихому дворику моего детства и первой молодости, поднялись на третий этаж старого дома. Я нажала на звонок. Мама открыла. Моя дорогая, милая мама. Она и всегда-то была очень стройной, а теперь вовсе стала сухонькой, как тростиночка. Белокурые прекрасные волосы её выцвели, они теперь уложены аккуратной белоснежной «шапочкой»…

   Мама так обрадовалась нам, лицо её осветилось всё той же вечно доброй улыбкой. Мы расцеловали её в морщинистые щёки.

   В квартире, где я когда-то жила, почти ничего не поменялось. Даже наши с Георгом комнаты остались практически теми же. Георгий с семьёй живёт у моря, приезжает нечасто, но мы всегда поддерживаем связь.
   
   Мама усаживала нас за стол, уговаривала съесть и то, и другое. Особенно Лидию и Артура упрашивала. Ей всё казалось, что они у меня ужасно худые. И всё удивлялась (она каждый раз удивлялась), как невозможно похож Артур на своего отца.

   Мне было ужасно тепло рядом с ней, моей мамочкой. Нашей Мур. Увы, уже никто больше так её не называл… А мне так нравилось в детстве это её милое прозвище, оно так ей шло.

   У неё до сих пор красивые глаза… и руки. Я рассматриваю, конечно, немного пристрастно. Но мама молодец, она следит за собой, хорошо одевается, делает маникюр и даже иногда пользуется косметикой.

   Ещё лет десять назад я всё дарила ей поварёшки и супницы… Теперь везу щёточки для волос, крема, духи… Она – Женщина. Интересно, что мне будут дарить дети, когда я буду в её возрасте.

   Мама завела себе маленькую собачку и назвала её Шнурок.

   - Шнурок?! Как интересно! – смеясь, удивилась я.

   Оказывается, у неё в детстве была собака, которую так звали, потому что пёс вечно грыз чьи-нибудь шнурки на обуви.

   Наверное, я становлюсь слишком чувствительной, но мне на глаза навернулись слёзы, когда я услышала об этом. Я растрогалась от того, что мама назвала так собачку, как ту, из своего детства…

   Мы провели у моей мамы весь день, переночевали, а утром уехали.

   Мне уже нестерпимо хотелось вернуться к себе домой, в смысле в наш с Акимом дом. Навестить маму было хорошо, рядом с ней будто таяло моё сердце, но это уже не был Мой дом…

   Лидия в дороге «строчила» сообщения мужу, чуть улыбаясь глазами и краешками губ. Артуру то и дело звонили друзья, девушка… Мы ехали в свой мир, где мы живём здесь и сейчас.

   Я улыбалась, глядя на своих детей, находя в них свои собственные какие-то чёрточки, чёрточки Акима – больше его, чем моих…

   Дома хорошо. Хорошо. Дома занавески, которые выбрала я, мой «стол писателя»,… моя посуда, безделушки, подаренные мне родными, друзьями, Акимом… Кресло моего мужа, его любимые вещи,… фотографии в рамочках, картина Нино на стене, сделанная из обрезков ниток, верёвок… Мой белый котёнок – кошечка Золи, мои книги – те, что читаю, хочу прочитать и те, что я сама написала; на моих полочках.  Дома Аким с его… запахом, его взглядом, его сигаретами…

   А мамин дом, дом, где мы с братом прожили всё детство и всю юность,… он тоже живёт во мне, с моём сердце, просто я в нём больше не живу. И я с теплом вспоминаю, с трепетом смотрю, когда приезжаю к нему в гости, на его облик. На выбранные мамой шторы, на её вещи, её мебель, её жизнь…

   Как это всё переплетается в человеке.

   Необъяснимо, неизбежно.

   ____________

ГЛАВА 36

   Я сижу за своим столом, пишу и пишу той самой подаренной мне Акимом ручкой, изукрашенной перламутровыми цветами… А Аким, проходя мимо, неизменно гладит меня по волосам, целует в макушку.

   В стране кризис, в экономике кризис, в издательстве кризис…

   Поздняя весна, лето уже не просто заглядывает к весне в окошко, оно ломится в дверь настойчиво, неистово, всё облито вокруг его пронзительно-зелёными брызгами.

   Мы идём с Акимом по полянке загородного парка. Приехали сюда отдохнуть от города, его неумолчного шума и гомона. Мы сняли туфли, носки, и с удовольствием прохаживаемся по «живой» и «живительной» чуть прохладной зелёной травке на лужайке. Я внимательно смотрю на свои ноги, совершающие медленные шаги, приминая сочную невысокую поросль.

   - Брось. В целом, всё совсем неплохо, - говорит мне Аким.

   - Неплохо, - соглашаюсь я, - Но это совсем не те условия, что предлагало всегда мне издательство. Расценки безбожно урезаны. Я, конечно, согласилась… Глупо было бы в нынешней ситуации разбрасываться… Но мне ужасно обидно.

   - Многие сейчас в такой «западне», - вздыхает Аким.

   - Да. Я знаю, - вынуждена согласиться я, - Но на моих произведениях они столько зарабатывали! Ты же знаешь. Я принесла им много,… гораздо больше, чем самой себе. Могли бы и поддержать меня в такой ситуации, предложить условия, пусть не прежние, но всё же несколько получше. Дело не в деньгах. Просто…

   - Я понимаю, - Аким взял меня под локоть. Мне сразу стало спокойнее на душе.

   - Да бог с ним, с издательством, - тепло улыбнулась я мужу, - Пусть так. В моём возрасте давно пора было утратить некоторые иллюзии… Они там зарабатывали хорошо на мне. Но они никогда не поступятся и каплей своих интересов для меня. Не буду я, конечно, стенать и плакать из-за этого. Просто… Кризис пройдёт. А я буду с ними впредь построже. Теперь уж я могу себе это позволить. Ты меня любишь! Трава такая шелковистая! Скоро лето. Я всё ещё могу писать, творить, ЛЮБИТЬ!... Вот, что самое важное!

   - Пиши, пиши, мой писатель, - усмехнулся Аким.

   Парк был чудесен в это время, солнце так приветливо… Люди, поставившие меня в такие «неприветливые» условия, были всего лишь работниками… Всё пройдёт. Это тоже только эпизод в жизни. Не самый печальный, не самый весёлый… Он всё же зачем-то вшит в полотно моей судьбы. Значит, так тому и быть.

   Вечером я зашла в это самое издательство. Подписать кое-какие бумаги, кое-что уточнить… Они подарили мне огромный букет полевых цветов, перевязанный ленточкой, без упаковки - всё, как я люблю. Его вручила мне миловидная девушка с аккуратным макияжем, в красном, облегающем её фигурку, платьишке. И мне было приятно, не смотря на их… А, да ладно! Мне сейчас, честно, было просто приятно.

   Дома я поставила цветы в вазу на свой «писательский стол».

      - Милые мои, полевые цветочки, - обратилась я к ним, - Нам придётся писать,.. вернее, печататься, теперь почти даром. Но это ЕРУНДА. Всё меняется… А вот вы цвели и радовали девочек, девушек, женщин… до меня и будете после! Цветите. Цветите. Вы-то не теряете, как мы, с возрастом своей юной прелести, застенчивости…

   Глядя на цветы, я вдруг вспомнила; как смущали меня когда-то настойчивые,… слишком смелые взгляды мальчишек: Ника, потом Акима… После меня уже никогда не мог смутить ни один взгляд мужчины. Уже не сможет… В этом, конечно, есть своя прелесть, но и своя печаль…

   ___________________

ГЛАВА 37

   Шла по городу, смотрела в синее небо. Ух, какое небо! Нельзя никак остаться равнодушной. Словно натянутый в вышине огромный разукрашенный холст. Какие краски! Какие смелые… мазки! Всегда обожала смотреть на небо. Удел всех поэтов, может быть?

   Под влиянием мгновенного порыва зашла в магазин и купила краски: синюю, белую, сиреневую и даже золотую…

   Домой вошла с улыбкой до ушей, радостная, как девчонка.

   Я совсем не умею рисовать. Ну, вот, совсем!

   А тут… Достала плотный лист белого картона. И… написала небо. Прикусив губу от удовольствия, возила кисточкой. Даже не знаю, была ли эта кисть предназначена для этих красок…- масляных. Мне было совершенно это безразлично. Я наслаждалась самим процессом. Вымазалась вся в краску и просто… кайфовала.

   Вечером пришёл с работы Аким, взглянул на моё творение удивлённо, спросил:

   - Чьё это?

   Я ответила, что моё.

   - Ты же не рисуешь, - удивился он ещё больше.

   - Совсем. Никогда, - с улыбкой отвечала я, - И дальше не планирую. Акция разовая.

   А вышло и правда, недурно!

   
   Я обманула, вернее - обманулась. Я не смогла оставить рисование. После этой картины, написанного мной в каком-то порыве, неба, последовали ещё и ещё. Я накупила себе гору красок, кистей и холстов. Я нисколько не заботилась в момент написания о том, как выходят мои картинки, мне было важно просто делать это. Но оказалось, что они многим нравятся, их хвалили и даже стали покупать. Что ещё удивительнее,… они нравились мне самой, самому строгому своему критику. Я даже до сих пор считала, что, в целом, не особенно-то умею рисовать, поэтому то, что выходило у меня из-под кисти, было… как-будто и не моим и поражало меня. То, что вырисовывалось у меня на холсте, никогда не соответствовало тому, что было изначально в моей голове, когда я начинала картину. Наверное, так не должно быть у настоящего художника, но у меня это было именно так.

   Я сделала сама несколько иллюстраций к своим книгам, и издательство приняло их с радостью и даже с восторгом.

   Снова будто часть свежей молодости влилась  в меня!

   При этом я не переставала писать рассказы, повести, романы и, конечно, стихи!

   Меня снова звали на радиопередачи, интервью и творческие вечера. И я даже начала беспокоиться о том, не слишком ли я забросила Акима. Он поправился после болезни, снова уделял много времени работе… Я поддерживала его в этом, зная, как он любит свою профессию. Но, исчезая сама, то на записи, то на встрече с читателями, я то и дело возвращалась мыслями к супругу… Мне не хотелось выпасть из рабочего процесса и в то же время, так хотелось проводить с любимым мужчиной побольше времени. Может, выехать в лес, устроить пикник, или просто поваляться дома вдвоём перед телевизором, посмотреть,… да, в общем, всё равно, что посмотреть, только бы полежать подольше, прижавшись к его плечу, к его груди.

   Я скучала по нему. Живя с ним в одном доме, даже проводя с ним все ночи,… я всё-таки скучала в это время по нему. Мне хотелось больше ЕГО, мне ЕГО было мало.

   И я стала стараться выкраивать время для нас двоих. Позвала мужа ужинать в ресторан. И мы чУдно провели время. Даже порой «откладывала в сторонку» своё творчество, чтоб просто посидеть, поболтать с моим Акимом.

   
   Я пригласила его прийти сегодня на презентацию моей новой книги.

   Мероприятие было масштабным и красивым. В середине вечера, приняв поздравления, я уже спускалась со сцены. Небольшая лесенка, всего несколько ступеней, удобные перила. И неожиданно я остановилась на ней не в силах вздохнуть. Боль в груди была нестерпимой, давящей, дыхание перехватило. Я пыталась набрать воздуха, в то же время, на секунду замерев, так как даже лёгкое движение усиливало боль. В глазах у меня начало темнеть, я пошатнулась… Почувствовав, как кто-то поддерживает меня, помогая спуститься, не давая упасть, я мысленно поблагодарила судьбу и Бога за то, что Артур не приехал на мероприятие, не смог (он был в командировке по работе), он бы сошёл с ума от страха за меня. В этот момент я уже понимала, что со мной случилось что-то нехорошее, не ерунда какая-нибудь. «В зале Аким. Господи. Ему нельзя волноваться», - пронеслось у меня в голове прежде, чем я всё-таки упала на подхватившие меня руки, кажется, администратора. ПотОм… у меня холодели плечи и ноги,… я стала понемножку вдыхать, глубоко дышать было очень больно. Вокруг меня суетились люди. Я лежала на полу, прямо на красном паласе. Я почувствовала – Аким взял меня за руку, увидела его родное лицо, испуганные глаза его…

   - Не волнуйся, - прошептала я с трудом, чуть сжав его ладонь.

   После, меня несли, потом везли… Вот вам и презентация. Аким был рядом.

   В больнице брали анализы, делали КТ, МРТ и кардиограмму. Аким был рядом.

   Оказалось – болезнь сердца – трудновыговариваемое множество слов. А суть диагноза в том, что кровь плохо проходит в каком-то месте сердца при сильном волнении. Аким был рядом.

   Предписано много гулять на свежем воздухе, сохранять спокойствие, правильно питаться и снизить пока физические нагрузки. Аким мой рядом.

   Теперь он порхал вокруг меня дома. Он даже взял небольшой отпуск на работе. А я ругала себя: «Уж так я хотела побыть с ним побольше вдвоём…» Но, конечно, не таким способом.

   Однако, я бы солгала, сказав, что мне не было приятно понежиться теперь в заботе и внимании мужа, проводить с ним целые дни, почувствовать себя маленькой девочкой под ласковой опекой сильного взрослого…

   Я позволяла себе в эти дни ходить по дому с утра до вечера в одной клетчатой рубашке, закатав рукава, небрежно заколов волосы, без макияжа. Пальцы мои вечно были перепачканы чернилами и красками, я писала… и рисовала без устали. Я варила Акиму натуральный кофе, на что раньше вечно недоставало у меня времени. Кошка Золи не слезала у меня с колен часами. Я готовила свои коронные блюда и валялась в нашей ванной, распевая во всё горло любимые песни, каждый день. Я чувствовала себя уже лучше, страх, навеянный мне самим фактом моей болезни, отступил. И я наслаждалась этой… остановкой, передышкой.

   Каждый вечер мы выходили с Акимом гулять, он не забывал о том, что врачи рекомендовали мне больше бывать на воздухе.

   Я выходила, даже не особенно прихорашиваясь, даже ресницы не подкрашивала. Но Аким говорил мне, что я восхитительна, что у меня лицо как свежее яблочко и целовал, смеясь, мои нетронутые пудрой щёки. Не знаю, врал ли он. Но мне было жутко приятно.

   И вот, его отпуск подошёл к концу, надо было приступать ему к свое й работе, к своим любимым чертежам. Да и мне нужно было входить в обычный ритм. Конечно, мне придётся теперь более внимательно относиться к своему здоровью, но это не отменяет того факта, что нужно опять выходить в люди… Пожалуй, я уже немножко соскучилась по этому.

   И в руках у меня вновь замелькали тюбики с тушью, помадой, кремами и лаками… Туфли на высоком каблуке выстроились вновь на полочке для обуви у входной двери, а телефон запестрел перепиской с журналистами, агентами, администраторами… Что ж… Это тоже всё – моя жизнь.

   Теперь, если я вдруг глубоко вздыхала, Аким бросал на меня такой взгляд… Взгляд полный тревоги, любви, участия… Я любила теперь кажется эти его глаза больше прежнего, если такое вообще возможно.

   Я боялась за него, он – за меня.

   - Наверное, это приближение старости, - усмехалась я порой.

   - Плевать я хотел на старость, - отвечал Аким, - Некоторые родились и всю жизнь живут старыми. Мы были с тобой чертовски молоды! Я и сейчас ещё… молод.

   И, смеясь, он начинал целовать мою шею, плечи… А я закрывала глаза, как в юности.
    _________________

ГЛАВА 38

   Утром мне пришло странное сообщение на телефон:

   «Здравствуйте, Илария. Вы меня не знаете. Но сами-то вы – знаменитость. Признаюсь честно, я выкупила ваш номер телефона у одного человека, когда-то давно организовывавшего ваше интервью, имя его я вам, конечно, не назову. Меня зовут Агата. Фамилия моя вам ничего бы не сказала. Мне необходимо увидеться с вами и с вашим мужем. Если честно, удобнее всего было бы прийти прямо к вам домой, если вы пришлёте мне ваш адрес. Не сочтите, пожалуйста, это за наглость. Мне действительно очень нужно поговорить с вами двумя. Но, если вы не захотите пустить меня в свой дом, можем встретиться, где скажете. Только не в многолюдном месте. Прошу.»

   Я перечитала это длинное и ужасно странное послание раз десять. Не настолько я знаменита, чтобы за мной охотились папарацци. Так кто же это мог быть? Когда я показала это письмо Акиму, он тоже совершенно ничего не понял, был в полной растерянности, но… как-то насторожился, что ещё больше увеличило мою тревогу. Я даже позвонила детям, спросить, всё ли у них в порядке, подумав, вдруг это связано как-то с ними.

   На письмо я ответила, что готова встретить просительницу завтра в час дня.

   Мы с Акимом оба остались дома и ждали её прихода с любопытством и с волнением.

   Ровно в час я услышала звонок и открыла входную дверь. На пороге стояла женщина, немногим моложе меня, она держала за руку девочку лет пяти.

   - Здравствуйте. Вы Агата? – встревоженно спросила я даму.

   - Да, - ответила она негромко.

   - Входите, - я пропустила её в холл. Она вошла. Аким стоял в дверях гостиной, я бросила на него взгляд, но увидела только какую-то страшную угрюмость в его глазах.

  - Это моя дочь, Лана, - представила посетительница девочку. Я постаралась улыбнуться в ответ, и мы все прошли в комнату. Присели.
 
   - Я вас слушаю, - твёрдо произнесла я, понимая, что и правда впервые вижу эту Агату.

   Она вдохнула глубоко и начала:

   - Я очень прошу прощения за такое вторжение… Но, думаю, Аким не станет отрицать… Дело в том, что у меня с вашим мужем был роман. Шесть лет назад.

   Испуганный взгляд мой метнулся к Акиму. Но он встал и смотрел молча, стиснув зубы, сверкая глазами.

   - Это правда? – выдавила я.

   - У меня была… связь. Единожды. С этой женщиной, - вымолвил он. И мне показалось, что мир раскололся, посыпался к нашим ногам мириадами радужных осколков, осколков того счастья, той любви, в которой я жила минуту назад. Всего лишь минуту!

   - Как ты мог? – глупо,… чужим каким-то, неродным мне голосом, сказала я уже не Акиму, не ему,… то есть, не глядя на него, уставившись куда-то в пол.

   - Иля, я,… - Аким сделал в мою сторону шаг… Я вытянула руку ладонью от себя, останавливая его, и повернулась к Агате.

   - Итак, что дальше? – произнесла я, собрав волю в кулак. Эта женщина снова вздохнула.

   - Дальше у меня родилась Ланочка. Я растила её, как могла, без чьей-либо помощи… Мужу вашему я ничего об этом не сообщала.

   - Почему же теперь решили? И не только ему. Мне, - спросила я.

   - Стало тяжеловато с деньгами. Кризис, сами знаете, с работой не ахти…

   - Так почему не лично ЕМУ сообщили? А… вот так? – уточнила всё-таки я.

   - Вы писатель. Я читала. Очень много читала ваших произведений! Мне показалось, их мог написать только очень добрый, понимающий жизнь, чуткий человек… И, наверняка, вместе с… Акимом вы неплохо зарабатываете.

   - О, Боже, - я приложила руку к груди.

   - Тебе плохо? – вскинулся Аким.

   - Меня сейчас вырвет, - ответила я, - Плохо ли это? Не знаю. Должно бы вырвать.

   - Я понимаю, что принесла некий… раздор в ваш дом, - продолжала Агата.

   - Вряд ли. Вряд ли вы понимаете, - ответила ей я. Мы сидели на одном диване: я, она, её дочь… А Аким стоял напротив, чуть ближе ко мне. В этом всём была своя ирония.

   - Так вот, несмотря на то, как неприятно вам сейчас,… - без тени смущения продолжала сидящая рядом со мной женщина, - Моё положение ещё хуже. Девочку надо растить…

   - У меня есть ваш телефон. Мы вам позвоним. Уходите, - прервала её я. Я не повышала голоса, не говорила истерично, но, думаю, сам мой тон убедил её уйти.

   Она встала, пожав плечами.

   - Ланочка, скажи «до свидания», - обратилась она к своей дочке.

   - До свидания, - произнесла эта малышка. «Сероглазая, русоволосая малышка», - подметила я про себя.

    - Имейте в виду, - обернувшись на пороге комнаты, произнесла её мать, - Так или иначе, деньги должны мне причитаться и по закону, и по совести.

   Мы промолчали, и я, и Аким. Мы не вышли в холл проводить их. Просто ждали, когда хлопнет дверь.

   Когда же она, наконец, хлопнула, Аким бросился ко мне, опустился передо мной на колени и схватил мою руку. Я не отнимала её, не знаю почему. Я просто сидела, как окаменевшая,… и смотрела ему в лицо.

   Мне хотелось ударить его, хотелось заплакать. Но я не могла. Просто не могла и всё. Он говорил, говорил и говорил… Что любит меня, что сам себя за всё казнил, что она для него ничего не значила и не значит, что это не может быть его ребёнок, что он больше никогда… так не делал, и не сделает, что он чудовище, недостойное моей любви…

   А я лишь сказала ещё всего один раз:

   - Как ты мог?

   Меня начала бить мелкая дрожь. Аким испугался, он побежал к бару и налил мне немного выпить. Кажется, коньяка. Я проглотила, не разобрав.

   - Это действительно было шесть лет назад? – выговорила я наконец.

   - Да, - отозвался он.

   - Почему? – задала я бестолковый, наверное, ужасно, вопрос.

   - Ты тогда была… нарасхват, - он говорил это с трудом, сдавленным голосом, но я видела, что он старается хоть сейчас, хоть в этом, быть честным, - Записи, интервью, передачи, разъезды, вечеринки… Мне казалось, я больше тебе… не так уж и нужен. Казалось, что в твоём сердце не так уж много места для меня. Мне тебя не хватало.

   Я идиот. Польстился на её повышенное внимание ко мне. Забил копытом… Хотел сам себе доказать: «Я ещё ого-го! Я ещё могу! Смотри-ка, прямо к ногам моим падает!... Хочет меня! Аж с ума сходит!» Она работала у нас. Совсем недолго.

   - Но достаточно для того, чтобы ты успел с ней переспать.

   - Да, увы. Один раз. Не было у нас никакого «романа», как она выразилась.

   - Почему ты не сказал мне? – спросила я, проглотив ком.

   - Что?... – не понял Аким.

   - Почему ты не сказал мне?! – повторила я, в первый раз за наш разговор перейдя на крик.

   - Что сказал?...

   - Что тебе хочется другую!... Что тебе не хватает!... Что уже переспал с ней, хотя бы! Я могла бы простить!

   - А теперь? Ты никогда меня не простишь? – спросил он каким-то строгим голосом, но почти шёпотом.

   Мне хотелось крикнуть: «Нет! Нет! Теперь, никогда!» Но я уже знала, что прощу.

   - Как мне верить тебе? – произнесла только я.

   - Я заслужу твоё доверие. Вновь, - он опять опустился передо мной на колени, обнял их руками. Тёплыми своими нежными руками.

   - Почему ты уверен, что ребёнок не твой? – спросила я глухо.

   - Потому что я, ну… был… осторожен.

   - Вы не предохранялись?!

   - Нет, но…

   - Называй уже вещи своими именами! Ты не кончал в неё? В эту свою Агату? – не церемонилась уже я.

   - Она не моя и… Нет, не кончал, - ответил он в тон мне, отводя глаза.

   - Надо делать ДНК, - произнесла я, вытерев слезу. Он взглянул на меня и кивнул.

   
   Я не могла смотреть на Акима без того, чтобы не думать об ЭТОМ, не могла с ним заниматься сексом, даже просто спать в одной постели. Я общалась с ним… вежливо. Наверное, в этом для него было больше укора и уж точно больше холода, чем, если бы я ругалась и кричала. Он был предельно внимателен ко мне, но ненавязчив, видимо, старался не давить. Любила ли я его? Да, конечно, любила. Любила! Но уже сомневалась, смогу ли я, в самом деле, реально, по-настоящему, его простить.

   Когда пришёл тест ДНК, мне, честно говоря, стало чуть полегче, тест был отрицательным (вероятность - ноль процентов). Странно, почему тогда эта женщина вообще согласилась его делать?... Видно, всё-таки надеялась, что Аким и правда окажется отцом её ребёнка. Я поздравила Акима с тем, что он не стал в третий раз папой, не подарил Лидии и Артуру сестричку Ланочку. Он поморщился.

   _____________

ГЛАВА 39

   Сегодня зашёл в комнату, когда я переодевалась, стянула уже с себя васильковую блузку и даже расстегнула брюки. Я стояла к двери вполоборота, повернула голову, услышав его шаги. Он смотрел на меня так… Не как все эти дни. Не умоляюще, не нежно, не… участливо. Он смотрел на меня с таким страстным желанием!... Что я не устояла.

   - Иди сюда, - чуть заметно улыбаясь и едва слышно, произнесла я одними губами.

   Аким в два шага приблизился ко мне. Близко. Очень близко. Почти вплотную.

   - Ближе, - шепнула я.

   Аким сделал едва заметный подшаг. Мы стояли лицом к лицу, я ощущала жар его тела, биение его сердца.

  - Так достаточно близко? – севшим голосом, чуть приподняв бровь, тихо спросил Аким. (Он заигрывал со мной!)

   - Нет, - прошептала я, - Ещё ближе.

  Он сделал шаг, ставя ногу между моих ног, раздвигая мне колени. Его лицо уже было вплотную к моему…

   - Так? – спросил он, продолжая игру.

   - Неет, - чуть протянула я, - Я хочу ещё ближе…

   Его ладонь легла мне на поясницу, прижимая меня к себе, он шумно выдохнул. Теперь я чувствовала его… всего.

   - Так? – хрипловато вымолвил он и расстегнул на мне бюзгалтер свободной рукой.

  - Не-а, - отрицательно помотала я головой, - Ближе.

   Он сорвал с меня в момент брюки и бельё, с себя джинсы… Подхватил меня на руки и усадил на низенький комод, прижимая к себе меня так тесно… Когда он входил в меня, то спросил снова:

   - Так достаточно близко?

   - Даа, - выдохнула я.

   
   Конечно, после этого всё наладилось. Стало налаживаться. Не могло не наладиться.

   Сложно ли мне было простить, забыть о его измене, отпустить эту ситуацию, ну, или почти отпустить?... Да, конечно, сложно. Но я знала, ради чего я это делаю, наверное, в этом вся суть. Я знала, верила, что мы созданы друг для друга, что мы были счастливы и будем только рядом друг с другом. Ради этого можно было простить, что угодно…

   Я только надеялась, что в мою дверь больше не постучит ни одна женщина с таким заявлением.

   _______________

ГЛАВА 40

   Нам, видно, и вправду, суждено было состариться вместе. Я уже стара… Нет, правда. Лицо моё покрыто морщинами, глаза потускнели, потеряли цвет… Волосы стали реже, а походка… Ох. О ней и говорить нечего. Но главное моё огорчение в том, что я не могу теперь писАть. Нет, вернее, я пишу всё ещё, как и раньше, в том смысле, что я сочиняю. Но я не могу это самостоятельно записывать. Теперь у меня есть для этого «специальная» девушка. Я диктую ей свои мысли, а она быстро-быстро набирает их на компьютере или ноутбуке. Очень быстро, я никогда так не могла. Она проворно щёлкает пальчиками по клавишам, почти не прерывая меня, не переспрашивая, занося всё точно и чётко, что я диктую. Надо же!

   Довольно удобно, между прочим. Потом она пересылает это в издательство.

   Аким уже не работает. Он давно на пенсии, и его здоровье и зрение не позволяют ему заниматься уже чертежами. Эти его прекрасные огромные глаза стали совсем плохо видеть. Но мы держимся. И довольно неплохо продолжаем свою жизнь вместе. Ходим на вечерние прогулки, ездим к детям, или они к нам, на кладбище к родителям Акима, к моей маме,… в гости к друзьям…

   
   Сегодня особенный день. Сегодня мы едем на кладбище к подруге. Умерла Дарина. Моя Дариночка умерла. Льёт дождь. И над всеми головами чёрными лопухами раскинуты зонтики. Дарина ненавидела зонты и дождь она не любила… И вот, в день её похорон все с зонтами.

   Мы стоим у её отверстой могилы. Я и Аким. Рядом наши дети. И внуки… Напротив нас семья Дарины. Этот проклятый дождь заливает не только нас, но и её могилу. Я плАчу, тихо-тихо. Просто слёзы тонкими струйками бегут по лицу, и всё.

   Кто-то сказал прощальные слова. Кажется, её дочь… Я не слушала. У каждого в голове звучат свои слова.

   - Я любила её, - говорю я Акиму, когда мы смотрим с ним уже на засыпанную могилу Дарины.

   - Я знаю, - кивает он, берёт меня за руку и уводит с кладбища.

   Я иду к воротам, к выходу, медленно; дети, внуки… ушли вперёд. Мы идём вдвоём с Акимом под одним зонтиком.

   - Скоро и наш с тобой черёд, - говорю я вдруг.

   - Да, - спокойно отвечает Аким, - И наш.

   Я прижимаюсь к нему теснее. Он похлопал меня по руке, поцеловал в висок.


   _______________


ГЛАВА 41

   - Поедем на море, - сказал мне Аким ранним утром. Свет в окне был ещё неярким, полупрозрачным. Мы смотрели оба в это окно, подслеповатыми своими старческими глазами.

   - Поехали, - согласилась я. И на душе вдруг стало легко-легко, даже петь захотелось…

   
   Мы ехали в поезде. Машина продана. Никто из нас двоих уже не смог бы её водить.

   Номер в пансионе был заказан заранее. Уютный, с питанием, в очень живописном месте. Аким сам для нас выбрал. Хотел, чтобы мне понравилось.

   И мне понравилось. Ох, как мне понравилось. Мы ходим к морю с Акимом каждый день. Не всегда купаться, иногда просто погулять, полюбоваться просторами, напиться южного солнца и морского солёно-свежего сочного воздуха, его запаха… Можжевеловые посадки вдали манили нас. Мы посетили и их.

   Мы не спеша гуляли по городу… Сидели в уютных «кафешках» и ресторанчиках, слушая живую музыку, наслаждаясь вкусными блюдами и, так любимым Акимом, кофе.

   Обедали мы иногда и в пансионе, за красивым небольшим столиком. Народу было не очень много. Вокруг обычно рассаживались за другими столами семейные пары, некоторые – с детьми, была одна пожилая женщина с внучкой, две средних лет подруги или сестры… С некоторыми из них мы познакомились. Но бОльшую часть времени мы проводили всё-таки вдвоём, так хотел Аким, и я была не против.

   Море жалело, ласкало меня, оно завораживало. Мне хотелось упиваться им, кто знает, может, в последний раз в моей жизни. Конечно, я писала о нём… О море.

      Дети, внуки… Они звонили нам с Акимом во время этой нашей поездки. Скоро нас не будет,… останутся они, новые люди, с новыми судьбами, с новыми впечатлениями, приобретениями и утратами. Я мысленно желала им счастливой жизни, гладкого пути, добрых…ярких дней и ночей!

   В это время всё думалось о том, что ушло из моей жизни безвозвратно, думалось не с какой-то рвущей душу на части печалью, а так только,… с тихой грустью.

   Детство. Его тёплые, как ладонь мамы, дни, его маленькие,… такие дорогие сердцу, заботы, первые впечатления, впечатления от всего на свете. Всё свежо, всё в новинку! Всё кажется важным, большим,… другим.

   Первая юность. Трепетная, глупенькая, очаровательная! Дрожь по телу и по сердцу. Несмелость, застенчивость, сменяющаяся порывами,… не поддающимися описанию… и контролю! Секреты, слёзы и улыбки, прячущиеся в девичью подушку…

   Молодость. Несущаяся, как скоростной поезд! Не удержать! Не отпустить!... Только сама держись! 

   Зрелость. Багаж за спиной. Всего-всего. Что нажито, и хорошего, и плохого, нового и старого, и даже утраченного… Новый взгляд. Прощание с иллюзиями… Новые умения, каких раньше и не предполагалось.

   Всё это прошло. И в то же время, всё это осталось во мне. А как же?! Даже то, чего больше нет, вошло в память, в мою кровь, в каждую мысль и движение души…


   Я смотрю на море. Припала головой к плечу Акима, взяла его под руку. Он тоже смотрит,… смотрит то на море, то, краем глаза, на меня…

   - А знаешь, - говорит он мне вдруг, - Ты ведь до сих пор та же девочка, что шла мне навстречу, ела мороженое и размахивала школьной сумочкой… И свела меня с ума.

   Я смеюсь и слегка толкаю его в бок.

   - Правда, - улыбается он, - Она живёт в тебе. А во мне тот парень… Что так… нагло? Смело?... Целовал тебя на углу твоего дома. Возле ивы.

Э. Гросс