Расставание
Арфистка играла попурри, Адажио, возможно, Вальс, затем уж до боли близкое разномастным мимоходам. Огоньки бежали по волне грифа, спускались к основанию, где педалировала ножкой дева. Капелью срывались ноты, неслись вкрадчиво ручьём. Нежность плыла меж бетонных колонн, кто-то замедлял шаги. Нездешний ветерок шевелил вечные картинки воспоминаний: Платон, Сапфо, гимназисты-статны молодцы, мудрые гетеры, колонны тоже, но иные: тамошняя архитектура танцевала под эллинским солнцем. Полицейские поодаль от чудесного пятачка проверяли кого надо. Тех было столько, что уже не надо их, кастрюля полна и переливается через край. Край ты наш желанный для многих, для многих и проклятый. А служивых не хватает, ой-люли-бля-разблюди, от Бреста до Магадана, дайте мне нагана... Такие примерно слова и звуки шаркали и пристраивались с финкой диссонанса к музыке Петра Ильича, тарахтел в черепушке твоей и моей хип-хоп с парой-тройкой при-топа. То не китайские сановники при дворе царя По — бастарды Эвтерпы пляшут напропалую.
Но оторопь (отличное название для полустАночка под зябким Ельцом) ждала чуть дальше — ближе к станции Ви. К чертям эзоповы недомолвки — держите Выхино! (А где-то пролетают поезда! — шипела давняя пластинка; и далее, — в цветастом полушалочке...) На меня двигался, бесцеремонно наставив свой непременный
гаджет, как бы подросток, пузан с черепом на футболке, о червивое племя тинейджеров, о бестолковые аутисты, снабжённые моднячей техникой! Я выставил руку, пока слабейшую, чтоб не наповал сразить наглеца. А он свои задирает выше моей немалой фигуры, затемнения, похоже, ищет средь небосклона, послания раскидывает кодле своей. Ладно, шкет, утёр я солоновату капельку на щети-нистой складке, живи и радуйся.
Далее наткнулся глазами в пухлявое и подумал лирически (разбередило музыкой нутро): пожилая да беременная. Вгляделся. Мать всех фракталов! Мимо меня прошествовал дебелый перезрелый дядька в розово-чёрном платье, вполне стильном, не оглушительно аляповатом, что на сей оконечности метрополитена не редкость, у замкадышей ведь свои ориентиры и норма. Словом, вкус есть, есть, вашу медь...
Я уж на крейсерской своей шёл. Оглядел корму его фасонистую, на меня крендель ноль внимания, полный игнор, уклонился от слов другой песни, где взаимность выворачивает шеи ему да ей. Средь длинных до округлых плеч жирноватых волос проплешина. Ноги в чулках стройные, вид независимый, матрона на променаде, не сбить с кондачка бранной трещоткой. Пара девчушек заливается, схватив друг дружку за локотки, раскачиваясь и трясясь. Я улыбнулся им, подмигнул, но, слава небесам, за тёмными очками ухарства моего не разглядеть. Перец я хоть куда, с виду временами дед, местами кремень и мачо. Насчёт хоть куда, конечно, опрометчиво, по старинке брякнул. Озираюсь с опаской. Ибо девианты на каждом шагу, признаю уж постфактум и остальным сигнал подаю. Бдителен будь, товарищ.
Значит, матрона в сторону арфы двинулась. На крыльце станционной стекляшки горсть оглоушенных ротозеев моргает, слов не отыщет; фигуры их комичны, умишко если не расширился, то встряхнулся диковинкой. Ныряю под землю, где меня ослепляет рослая блонда. Тесновато от таких девиц-гренадеров в наше время. И снова промашка, диссонанс мышления! На голом левом предплечье тянется тату-надпись, девиз по жизни латиницей начертан. Цветастая блузка — не сорочка-рубашка, блузка вырви глаз. Подкачал вкус у младого напарника. Sic! Так озарило меня, латентного менталиста. Они пара! А вкруг талии ремешочек с поясной сумкой. Батюшки светы, Майкл Дуглас — фильмовый цэрэушник, потешался над своим свояком из-за подобного аксессуара. (Стояк, писсуар — не уйти порой от клозетных аллюзий). Всё-таки сват, надо быть точным в определении вещей, сват был ортопедом, занимался стопами и боролся с грибком. Блондин-то ступни ставит параллельно, почти по одной линии дефилирует верзила. Мы разошлись: он в центр, я на окраину.
Дома помылся, после трения с миром это уж непременно. Налил, выпил. Вдруг вспомнил имя: Евгений Юфит. Четверть века прошло, а тут он всплыл. Чу! Что-то шуршит лесное, весеннее, с подснежниками-мертвяками, орясинами и суровыми мужиками...без платьев. О tempora!