Ан-Наджм. Глава третья

                 
 Гранада. 15-й век.
 
Я вернулся в Гранаду на закате  дня.
Смерть матери разрушила  мои планы, она угасла как тонкая свеча  под напором  ветра. Я ничем не мог ей помочь, только держал её высохшие пальцы в ладонях, заглядывал в потухшие глаза, подернутые поволокой.

Я оставил машину на берегу Гвадалквивира,
он гнал свои мутные воды вдаль.
В недоумении я озирался вокруг, не понимая, что происходит. В душе появилась тревога, в голове застучали ржавые колокольцы. Их резкий звук был невыносим.

Где шатёр, который приветливо встретил меня в ту ночь? Где Зубейда? Эти мысли оседлали мой  мозг, плавящийся от начинающегося приступа кошмарной головной боли. Не понимая происходящего, не веря в терзающие меня тайные предчувствия, я быстрым шагом направился к Альгамбре.

По пути к эмирскому дворцу стали появляться люди. Но это было жалкое зрелище. Куда делись  уверенные в себе жители гранадских улиц? Какой бешеный ураган превратил их в жалких, истерзанных, оборванных полулюдей, полуживотных? На лицах каждого из них отразилась вся многоликость чувств - страх, растерянность, ужас, непонимание происходящего, горе, боль, отчаяние.

Чем ближе к красному дворцу, тем более оживленными становятся улицы,тем громче крики и вопли плачущих и рыдающих женщин, раздирающих свои лица почерневшими от грязи ногтями. В толпе снуют дети, въется чёрная пыль, воздух пропитан смрадным дымом. Тут стонет мулла, посыпающий голову пеплом, кого-то приводят в чувство глотком воды, там зашлась в горьком плаче молодая девушка.

Старик в рваном халате что-то бессвязно шепчет посиневшими губами, тряся седой бородой. Беспокойно мечутся всадники, доносится рев домашних животных, острому диссонансу этой безудержной истерии вторит несмолкающий собачий вой.

Гранада, раздираемая внутренними противоречиями, пала под мощным ударом Реконкисты, а с нею и  последний мусульманский оплот в Европе. Поникло зелёное знамя Пророка под боевым штандартом испанских владык Изабеллы и Фердинанда.

Исчез полумесяц с мечетей и минаретов, не слышен крик муэдзинов, сзывающих правоверных к вечерней молитве. Католический крест теперь будет гордо возвышаться в городе, осененном благодатью Аллаха.

Не будет больше пышных праздненств, не будут кружиться в танце дервиши, не падут ниц пред Эмиром толпы людей на улицах города. Исчезли солдаты-андалузцы и наёмники с Северной Африки, только ненавистные испанцы нахально разглядывают причудливый город  в ожидании своей добычи, да мелькнет кавалькада царственной четы, истинных владык этого чудного города.

В голове у меня зашуршало, зашумело. Внезапная слабость опутала как сеть гигантского паука. Закружилась голова, перед глазами все поплыло. Меня затягивала клокочущая в ушах воронка, слышался скрип мельничных жерновов, нестерпимое монотонное буханье кувалды.

Усилием воли я заставил себя сделать шаг, потом другой. Постепенно кошмар уходил прочь, голова прояснилась. Вперёд, только вперёд! Я убыстрил шаги. Внезапно предо мной предстала Альгамбра, испещренная крепостными стенами.

Я запутался в лабиринте её дворцов, мечетей, жилых домов, внутренних двориков. Я кидался из одной стороны в другую, ища Зубейду.
-О услада очей моих.Заря Востока, жемчужина Альгамбры-шептали мои запекшиеся, в кровь искусанные губы.

-Где ты, ясная нежность, терпкий сосуд благовонных желаний, роза райских садов Хенералифе, трепетная голубка Гранады, взращенная под жарким полуденным солнцем прекраснейшего из городов?

Ночь опустилась над притихшим городом.
В небе высыпали мириады звёзд, луна скрылась за тучами. Я мчался по Альгамбре, как-будто ужаленный гремучей змеей, как подстегиваемый сонмом вопящих демонов святой. Потухшие залы роскошных патио, пустые глазницы фонтанов, глухая тишина- все это адской болью отзывалось в моем воспаленном мозгу.

Я искал мою ненаглядную, призывал её истошным криком, молил небо вернуть Зубейду. Я сквернословил, богохульствовал, призывал в помощь Сатану в обмен на ставшую ненужной бессмертную душу.
Я задыхался от нестерпимой муки потери, падал, снова вставал, я кружился как волчок, изнемогая под гнетом чудовищного напряжения, я метался из стороны в сторону как маятник исполинского циферблата.

Любимая, как мечтал я узреть твой лик в пышных садах Хенералифе, разглядеть твой силуэт в тёмных окнах Комареса, услышать твой тихий смех в зарослях мирта и шиповника.

Я очутился в Львином дворике, где двенадцать каменных львов хранят свою тайну. Я замешкался среди его белых тонких колонн, ища выход из этого лабиринта.Печаль гнала меня прочь из ставшего чужим города. Я тосковал, как зверь, потерявший свободу, я маялся, как мается душа грешника в кипящей смоле ада.

Внезапно силы покинули меня. В какой-то зыбкой полутьме, наощупь, я брел к Гвадалквивиру, где в зарослях притаилась моя машина. Апатия кралась вслед за мной, царапая пятки зыбучим песком,туманя взгляд, проникала в распухший мозг, обволакивая сонным гашишем пьяное болью сознание.

Я нашёл свою машину в гуще тамариска, забрался в кресло, пытаясь нашарить в темноте рычаг рубильника. Внезапно из-за  мрачных туч показалась  луна, даря мне свой прощальный привет. Рассеянным взглядом я заглянул в маленькое зеркальце, висящее над лобовым стеклом.

О, Боже! В его отражении я увидел изможденное, прорезанное глубокими морщинами лицо седого старика.
Я завопил истошным криком, не узнавая себя. Рванул рычаг.

Я хотел исчезнуть из этой ненужной жизни, выпасть из неё, как выпадает из гнезда неловкий птенец. Я хотел раствориться в огневой пляске аутодафе, сгореть дотла, чтобы и памяти обо мне не осталось в этом подлунном мире, вычеркнуть себя из списка живых, навеки сгинуть, предать себя забвению, лишиться памяти, как лишается её больной Альцгеймером.

Я забился в страшном кашле, силы окончательно меня покинули. Раздался щелчок. Я вернулся в свой замок, один, без Зубейды. Да и кому теперь будет нужен этот жалкий, выживший из ума старик?