Но они вернутся! Вот соберутся в Латвии, оздоровятся в Юрмале, в Дзинтари организуют балтийскую весну, может быть, восстановят Юрас Перлэ... И опять будем завидовать и ездить туда...
И ЭПИЛОГОМ КАК ЭКЛОГОЙ...
Куда бы мы ни шли... И всё ж...
И Имант Зиедонис тож...
Признаюсь, любил Юрмалу. Несколько раз лечился в санатории Яункемери – восстанавливал свой позвоночник, надорванный непосильным трудом на Крайнем Севере. Ещё в первый день, у стойки регистрации услышал разговор двух женщин: «Ах, что ты! Ведь здесь лечилась сама Алла Пугачёва!» И я проникся услышанным. Да, после сочинского санатория министерства обороны здесь всё было простеньким, серым и даже примитивным. Но! Ведь Алла здесь бывала! К тому же мне настоятельно рекомендовали эти "мягкие", практически с полным отсутствием вредного родона, торфянистые кемерийские грязи...
Судьба там же свела с Имантом Яновичем Осисом, который некогда был военным политработником, служил в Бийске, а потому имел своеобразные и особо тёплые чувства к сибирякам... Дослужился до капитана. Был направлен в военно-политическую академию имени Ленина, но, по его признанию, сбежал в Минскую высшую партийную школу, а в те времена непросто было уйти с военной службы. Затем работал в Рижском горкоме партии, по его словам, хорошо знал обоих Пуго - и Карла, и Бориса...
Мы были с ним из разных категорий «пациентов» этого санатория. Имант Осис жил в одноместном, но двухкомнатном номере, я – в двухместном, но однокомнатном. Меня он выбрал сам ещё в первый день заезда. Когда администратор столовой озабоченно оглядывала зал и выбирала столик, чтобы подсадить меня хотя бы временно.... Тут махнул рукой высокий и стройный пожилой мужчина, сидевший, как я потом понял, в особом элитарном углу за двухместным столом – одно место пустовало. Администратор стала извиняться: «Имант Янович! Он опоздал на обед... Пусть пообедает... Временно...». Мужчина оказался острым на «язычок»: «Не надо временно, все мы здесь временные... Второй день сижу один, поговорить не с кем...». Он представился первым, и, что меня удивило, встал для этого из-за столика. Когда представился я: «Сибиряк... Северянин... Но не тот...», он оценил и усмехнулся: «Вижу, что не тот...» и подошедшей официантке стал заказывать для меня обеденные блюда. Потом объяснил: «Для начала надо попробовать все наши кушанья – национальные…».
Стройность ему обеспечил корсет, который он когда-то носил после травмы пояснично-крестцового отдела позвоночника. Но на эту болезненную тему, как это и принято у мужчин, он не распространялся. А я не расспрашивал и мог только догадываться о последствиях...
У нас была большая разница в возрасте – двадцать лет. Но в первый же день нашлись другие, кроме наших болячек, темы для разговора. Я поразил его знанием творчества Вилиса Лациса – его эпопеи «Сын рыбака»... Он поразил меня особым интересом к творчеству Шукшина. Оказывается, он, замполит мотострелкового батальона, частенько на различные сельхозработы возил солдат из Бийска по алтайским деревням... Бывал и в Сростках... Слышал эту деревенскую фамилию, когда Шукшин еще не стал тем Шукшиным... Это уж потом всё для него выстроилось в один ряд: Бийск – Сростки – Шукшин... А на тот момент Имант Осис заведовал редакционно-издательским отделом одного из республиканских министерств. Писал. Подарил мне сборник своих рассказов (на латышском) из жизни своей родины – рыбачьего посёлка Колка (мысом Колка заканчивается Взморье, собственно говоря – юрмальский бесконечный пляж).
Имант обеспечил мне несколько экскурсий по этим рыбачьим колхозам, и я был впечатлён... Он увозил меня на своей "Волге" на сорок километров в глубь, за Колку, и в другую сторону – в Саулкрасте – на солнечный берег... И с кем бы я ни беседовал в этих колхозных ресторанчиках, всё сводилось к одному: «У вас, у русских, у криви, никогда такого не будет. Вы – пьяницы» Хотя собеседник пил не меньше... Может, потому, что за выпивку расплачивался я...
И где бы мы ни были, я всегда удивлялся продуктовому изобилию... Иногда мы ехали мимо аккуратных хуторов, каждый клочок земли вокруг которых был заботливо обработан... А я видел, что земля проблемная, «тощая»… Видя моё удивление, Имант говорил: «Да уж… Не Сибирь-матушка… Земля не плодородная... Ледник когда-то утюгом прополз по этому берегу и оставил после себя толстый слой острого галечника… И в весеннюю, и в осеннюю вспашку наружу лезут эти камни... Здесь говорят, камни растут из земли… Их приходится выбирать... Видишь, вдоль дороги кучки лежат? Их потом разберут на стройки... Я работал здесь, ещё в комсомоле, ещё до армии…
...Благодаря тёплой и влажной зиме, получают хорошие урожаи озимых... В основном, рожь, овёс, травяные смеси... Даже репу озимую сеют... Всё на корм скоту. Поэтому у нас такая сметана, такое вкусное сало... На муку пшеницы у нас, конечно, не хватает... Но наша страна большая, без хлеба нас не оставят.
... А вот начинает петлять Лиелупе, когда-то здесь были сплошные болота, сейчас – торфяники. Там получают первую клубнику... У вас в Москве на рынках клубникой ещё и не пахнет, а у нас уже клубника...»
Меня задевали эти его «у нас» и «у вас»... Но, зная, с кем имею дело – с политработником и пропагандистом, старался не высказывать своих мнений, тем более что помнил святое – ты находишься в гостях. «Главное – не земля, а человек – хозяин, который живёт на этой земле. Кто это сказал? А-а, не помнишь... Это у Вилиса Лациса в «Сыне рыбака»...
Иногда я прятал зубовный скрежет, когда Имант Осис говорил о том, что «у них» сохранили хозяина всех этих хуторов, хозяина земли, а «у вас» – не сохранили...
И тогда я думал, что именно из этих земель с серым неприглядным небом и пришли те самые стойкие борцы за идеалы революции – латышские стрелки... Помогли свергнуть ненавистного царя, потом организовали продотряды, стали грабить русское крестьянство, возглавили органы ВЧК - ОГПУ - НКВД... Влились в партийную элиту – прочно, навсегда... Передавая власть от отца сыну... И все эти Пуго, живя в Риге, а потом – в Москве, заботились о своём народе... О них потом так и напишут, и высекут в камне: «Жизнь, отданная народу».
Однажды во время утренней пробежки по этому бесконечному пляжу, не имевшему ни одного заборчика, встретили ещё одного «бегущего на ристалище»... Мой Имант поздоровался с ним, представил меня и представил его – Имант Зиедонис! Поэт! И я это имя знал, и даже что-то читал... Хорошо известный в Союзе! Только что на каком-то конкурсе прозвучала песня, написанная на стих Иманта Зиедониса... Узнав, что я «криви», Имант Зиедонис перешёл на русский... И мой Имант начал говорить по-русски... Но что это был за русский! С ужаснейшим акцентом, с паузами, когда человек, кажется, с трудом подбирает на чужом языке аналогичное слово... Имант Зиедонис отдыхал в другом санатории, поэтому о дальнейшем общении речи не зашло.
Мы разбежались, и я спросил у Иманта: «Что это было? Ведь он поэт, переводит советских поэтов на латышский, русский язык мог бы знать и лучше?» А он и знает, был ответ, получше тебя, сибирский ты валенок! Просто у нас непатриотично говорить на хорошем русском языке.
Кажется, тут же или в тот же день Имант вдруг спросил меня: «А тебе имя "Зиедонис" ни о чём не говорит»?
Кое что я уже знал из латышского, поэтому сориентировался быстро: «Зиеди? Цветок? Значит, псевдоним... "Цветков" или "Цветаев"... И кто же он?»
«Да больше претендует на "Цветаева", но к этим претензиям у нас относятся с усмешкой... Сам понимаешь, не совсем патриотично».
– А ты молодец! – как-то Имант одобрил мои успехи в "языкознании." – Было бы у тебя желание и время, отвез бы в Калнциемс... Там, на берегу Лиелупе, у моего хорошего друга есть хутор... Ему как раз на осень требуется батрак... Он считает себя земгалом и просит не сравнивать его с латгалами... Вот он-то точно научил бы тебя нашему языку...
И был вечер, и было утро... Голова побаливала с будуна... Хотя никакого «будуна» и не было... Просто после водки выпил с «дамами» немного вина... Не мог не выпить… Имант представил их как поэтесс... Очень даже известных… Потом «поэтессы» пересели за столик с грузинами, с ними они и покинули ресторан... Теперь мы с Имантом «оттягивались» пивом в рыбацкой пивоварне, что находилась в устье реки Лиелупе, закусывали копченым угрём... Или миногами?
Сюда, в этот маленький уголок с живописными речными протоками, своеобразно собранный из разнотипных сооружений, которые уже не соответствовали курортной Юрмале, мы пришли пешком, посетив перед этим Дубулты. Там Имант показывал мне Дом творчества писателей имени Райниса. Рассказывал, что здесь когда-то не было этой "высотки" в виде корабельной надстройки... А были только вот эти отдельные коттеджи, старенькие, но тем не менее уютные... В одном из них любил бывать и творить Паустовский... И здесь, в Дубултах, он написал...
Меня же мучил и не давал мне любоваться рыбачьими лодками единственный вопрос: «Почему мне не дают латышки?»
– У нас это непатриотично, – лаконично и неожиданно с акцентом ответил Имант. «А за деньги? Даже поэтессы?»
– У тебя таких денег нет, – был ответ. – Да если и будут, то ты их нашей женщине не отдашь... Как там у вас говорят ваши женщины: «Русским – за так, евреям – за пятак, татарам – даром» Вы, русские, привыкли к халяве... А здесь вы ведёте себя как дома...
Вчера за столиком меня назвали «оккупантом». Весело, даже игриво... Но серые глаза её при этом смотрели с холодным прищуром... «Вам отдали нас всего на два дня и две ночи, а вы задержались здесь на сорок лет» - сказано было на латышском... И я, почувствовав, что это стихи, глупо заулыбался... Уж после Имант перевёл мне, добавив, что это строчка из её очень известного стихотворения... Даже эти «поэтессы» были здесь хозяйками...
От Иманта Яновича осталась ещё одна присказка... Как-то мы гуляли по Риге, куда-то нужно было ехать на трамвае, а трамвай перед самым нашим носом вдруг закрыл двери и тронулся... Я рванул было за трамваем, стал махать рукой, но Имант остановил меня: «В Риге за трамваями и за женщинами не бегают... Ушел один – придёт другой, ушла одна – придёт другая»... Вот так с этим и живу...
Конечно, гораздо больше было серьёзных разговоров. Стояла глубокая и очень тёплая осень 1984 года. На взморье, перепутав весну и осень, крупными букетами зацвели какие-то кусты... У власти был Константин Черненко. От Брежнева в народе остался анекдот: - Кто такой Брежнев? - А это жалкий временщик эпохи Аллы Пугачёвой... Страна, стоя в очередях за варёной колбасой, внутренне и с тайной надеждой готовилась к очередным «кремлёвским» похоронам. Обсуждали кандидатуры на пост генсека. Я больше склонялся к тому, что генсеком станет первый секретарь Ленинградского обкома партии Григорий Романов...
Нет, заявил Имант, в России есть традиция – не пускать Гришек в Кремль... В своё время Гришка Распутин стремился со своими проповедями в Москву, его устранил князь Юсупов... Потом Григорий Зиновьев, который жил в шалаше с Лениным, его устранил Сталин... И этого Григория, а он наглый, напористый, если не отстранят, то – устранят... Поэтому генсеком будет Михаил Горбачёв.
Помнится, я ещё переспросил: «А кто такой Горбачёв?»
Р.S. Дважды упомянул Пугачёву. Может, кого-нибудь стошнит?