На железнодорожной станции Краснодар-1 я бываю нечасто. Но когда оказываюсь на перроне, непременно задерживаю взгляд на пешеходном мосту, о котором много раз вспоминал отец. Мысленно поднимаясь по его ступеням, обращаюсь воспоминаниями к давно ушедшим событиям, ставшим известными от родителей или свидетелем которых был сам в далёком детстве.
– Помню, как на доске объявлений в Краснодарском роддоме на улице Челюскинцев я увидел сообщение: «Партолина Надежда Ивановна. Пол: мальчик. Рост: 58 сантиметров, вес: 3,5 килограмма», – на каждый мой день рождения, год от года всё растроганнее, говорил отец. – И невозможно передать восторженное чувство, с каким я в тот день по пути домой остановился на пешеходном переходе вокзала над второй линией железнодорожных путей: «Сын у меня родился! Сын!»
Отцу было 29 лет. За плечами – бедное послевоенное детство на Донбассе, юность в обществе адвентистов седьмого дня, тюремная молодость на лесоповале в Кировской области.
Община адвентистов, в которой в то время состояла членом его мать, моя бабушка Марина Петровна Машенская, была непримиримого к другим религиозным сообществам вида «реформаторов-отделенцев», оппозиционного к государственной системе, поэтому и власть их лояльностью не баловала.
При каких обстоятельствах бабушка в ней оказалась, в среде родных не вспоминали. Не припомню и её какие-нибудь духовные порывы в области протестантства. Зато с лёгкостью приходит на ум её непримиримость, сказать мягче, недружелюбие к окружающим: соседкам по улице, торговцам на рынке, попутчикам в переполненном транспорте. Вероятнее всего, именно эти качества её характера совпали с общей идеей антагонистичной общины, в которой бабушка состояла довольно долгое время.
Власти она боялась. Сталин и после своей смерти долго оставался «живее всех живых» в народной памяти. К тому же к такого рода сектантам после его ухода никакого административного послабления не наметилось, и большая их часть осталась под строгим присмотром сотрудников КГБ.
С «реформационными» идеями у бабушки тоже было не ахти как: за склочный характер, экономическую и идеологическую бесполезность её не раз исключали из членов общины, по настоятельной молитвенной просьбе возвращали, снова ставили «на замечание» и снова исключали.
Язык её – лезвие ножа. Соседку, живущую ниже по переулку, за располневшую нижнюю часть лица бабушка звала не иначе как Хрюка, а другую соседку – роковую женщину, одного за другим похоронившую двух мужей, – Локустою, в честь легендарной отравительницы времен античного Рима. И эти клички были столь устоявшимися в кругу родни, что настоящие имена бабушкиных соседок мало кто знал.
Вспоминается также житейская нерасторопность бабушки, оригинальность подхода к бытовым вопросам. Большую часть своих дней она прожила в доме потерявшей мужа бездетной сестры, а после её смерти унаследовала её имущество. На швейной машинке сестры шила на дому, работала уборщицей в студенческом общежитии, не брезговала побираться на рынке – выпрашивала у торговцев подпорченные овощи и фрукты.
Как бы оправдывая её и пытаясь доказать обратное тому, какой мы знали свою бабушку, отец рассказывал, что в былые, дозамужние и «доадвентистские», времена она работала продавцом в продуктовом магазине, ей даже была выделена отдельная комната в общежитии, что по заказам знакомых женщин она в зрелые годы шила бюстгальтеры, а это «дело тонкое, это вам не пару штанов мужских пошить…»
Замуж она вышла поздно, в 31 год. Её избранником стал обладатель великолепного каллиграфического почерка, ответственный работник паспортного стола Дмитрий Артёмович Карпенко – наш фамильный родоначальник. Будучи выходцем из детского дома, своего жилья он не имел и подселился к бабушке в дом её сестры. Перед войной, в 1940 году, у них родилась дочь, затем в 1941-м – сын – мой отец и вскоре после изгнания немцев в 1944 году – ещё сын.
По словам отца, к религиозному увлечению бабушки Дмитрий Артёмович относился отчасти брезгливо, отчасти снисходительно, не препятствуя и не содействуя её устремлениям. Гораздо больше его удручала житейская нерасторопность жены, патологическая беспомощность в самоорганизации.
Несколько таких эпизодов с годами стали легендарными. Например, по существовавшим в послевоенное время нормам энергосбережения электричество в спальных районах на ночь выключали. В предупреждение ровно в восемь вечера лампочка мигала два раза, после наступала тьма. И всякий раз для бабушки это было шоком: в поисках свечей и спичек она начинала шарить по закоулкам шкафа, гремела посудой и волновалась. Подготовить свечи и спички заранее ей было невдомёк.
Приготовление обеда ко времени прихода мужа тоже так и осталось для неё обязательством непосильным: завидев его в дверях, она всплескивала руками и с бормотаньем на украинский манер «ту-ту-ту-ту» начинала хворостом растапливать печь или чистить картошку. Не дождавшись обеда, Дмитрий Артёмович уходил обратно на работу, перекусывая чем-нибудь по пути. Так продолжалось несколько лет, пока он на обед не стал заглядывать к живущей за квартал от семьи другой, более расторопной женщине. И вскоре, погрузив на заимствованную у соседа тележку свои немногочисленные пожитки, дед оставил семью и переехал к этой женщине.
К тому времени он сменил профессию и устроился работать мастером парового отопления в котельную паровозного депо. В новой семье у него родился ещё один сын, но к детям от первой жены он сохранил отцовскую ответственность. Вовремя платил алименты, к просьбам старших детей относился с вниманием и заботой, исполнял по возможности.
В поздний период жизни, уже на Кавказе, Марина Петровна осталась в памяти моей и родных суетливой старушкой, острой на язык, с уймой украинских присказок и прибауток, радушно встречавшей нас, внуков. Лечение травами произвела в культ, видимо, оттого и прожила долго – девяносто с половиной лет!
Замуж Марина Петровна больше не вышла и ревнивую память о Дмитрии Артёмовиче несла с собой всю последующую долгую жизнь.
– Чула, что ты був у Лимане? – строго спрашивала она моего отца всякий раз после его поездок на малую родину. – И шо, бачил батько свого? Як там барбос цей, жив ещё?
Так было даже спустя пятьдесят лет, в её последние дни.
2
Отца отличала искренность в исповедании христианства. Особенно он усердствовал в части отрешения от всего земного, бренного и скоротечного в пользу небесного, бесконечного и счастливого. В быту его основными чертами были трудолюбие, непритязательность, экономия. Мама относительно этих его качеств была другого мнения, и об этом следует рассказать в следующей части, посвящённой ей.
В ноябре-декабре 1980 года свой первый полёт в космос осуществил Леонид Денисович Кизим. Помню (был уже десятилетним), как это известие глубоко поразило отца.
– Новость-то какая! Лёня Кизим – космонавт! – с пафосом восклицал отец. – Он же, как и я, родом из Красного Лимана! Ровесник мой. В 1960 году меня, когда исполнилось восемнадцать, неожиданно повесткой вызвали в городской отдел МГБ… Мы так испугались тогда… А там мне вдруг предложили поступить в Черниговское высшее авиационное училище лётчиков. Оказывается, по квоте от нашего города должны были ехать двое. И ими стали я и Кизим. Как он туда попал, я не знаю, но относительно меня выяснилось, что отец, Дмитрий Артёмович, по старым связям в НКВД уговорил включить мою кандидатуру в престижную группу студентов и «выпрямить мой жизненный путь от скривлённых матерью извилин религиозного мракобесия!» Но вера во Христа перевесила, и я отказался, приняв крестный путь.
К тому времени эти его слова имели приличный вес: за «веру» отец отсидел во второй раз.
В первый – он был осуждён спустя несколько месяцев после легендарного приглашения в лётное училище. Будучи призван на армейскую службу на общих основаниях, он отказался от принятия воинской присяги по мотивам религиозного пацифизма. За что получил пять лет тюремного заключения общего режима.
Вопрос присяги – дело, конечно, серьёзное. В военное время за отказ от её принятия расстреливали без оглядок на какие б то ни было мотивы, в первые послевоенные годы осуждали на десять-пятнадцать лет строгого режима, ну а в начале шестидесятых, когда с созданием ядерного щита советские люди «вздохнули свободнее», за данное правонарушение стандартно давали пять лет.
День, когда состоялся военно-полевой суд и отцу назначили лишение свободы, – 20 января – он после вспоминал, словно это был какой-нибудь праздник или знаменательная дата. В минуты хорошего настроения подробно и в целом беззлобно рассказывал, какие события происходили в тот тяжкий для него день.
Попутно он также рассказывал, как за месяц до этого прошли его «проводы» в армию. Вспоминал, что все в доме – мать, тётя, старшая сестра и младший брат – вечером легли спать, как обычно, а в полшестого утра вслед за призывником со своей постели поднялся лишь младший брат, да и за тем лишь, чтобы запереть за ним входную дверь. И это притом, что вся родня знала – присягу отец принимать не станет, за что, наверняка, получит срок. «Вот так дико мы жили…» – сокрушаясь, добавлял отец.
На лесоповале он работал трактористом на трелёвщике «ТДТ-40м»; отволакивал спиленный лес к месту складирования. Письма и редкие посылки получал в основном от матери, и она же приезжала к нему два раза. Старшая сестра за всё время написала ему два письма, два написала тётя и одно – младший брат. Об этом отец чаще говорил добродушно, хотя и сдержанно: «Было, мол, дело… пятерик оттрубил! А родные, какие есть… Хотя нет, сестра ещё мне книжку однажды прислала, книжку стихотворений Ивана Никитина… Но тем не менее, воспитание наше – дичь!»
В тот период его речь обогатилась многими заковыристыми словосочетаниями тюремного сленга; в последующие годы рядом с библейскими цитатами в его устах оригинально соседствовали «кум», «хозяин», «хата»… А нам, детям, растерявшимся при каких-нибудь неожиданных обстоятельствах, он порой мог задать решительный вопрос: чего стоите, будто в штаны наложили?
3
Освободившись из мест заключения, отец приехал в Пятигорск, куда в его отсутствие родные перебрались из Красного Лимана. На Кавказе к тому времени у «адвентистов-реформаторов» сформировалась активная жизнь – музыкальные спевки, субботние богослужения, собрания. На подобных жизнерадостных встречах единоверцев отца, «отсидевшего за веру», просили, так сказать, в виде «пособия для начинающих» рассказать о тюремных нравах, поделиться опытом, ибо за антисоветскую деятельность членов общины мужеского пола сажали регулярно.
Отец, чтобы поучаствовать в материальном благополучии семьи, взялся за циклёвку и натирку полов, осваивая паркетное дело. Вскоре ему удалось заработать на собственный мотоцикл «ИЖ-56». На нём они с младшим братом ездили на музыкальные вечера, исполняли и записывали на магнитофонные кассеты религиозные песни.
Невзирая на жизнерадостный тон молодёжных мероприятий, характер песен да и собраний в целом был страдательный. «Человек рождается на страдания, как искра, чтобы устремляться вверх» – одна из основополагающих в сообществе библейских цитат из Книги Иова.
Полного текста какой-нибудь из песен того времени в памяти моей не сохранилось. Остались только обрывки по несколько строк. Вот, например, из детских воспитательных, по мотивам стихотворений Сергея Михалкова:
Муравей, хотя и мал,
Но примером людям стал,
Лени он стыдится,
Учит всех трудиться.
В песнях для взрослых преобладало декадентство:
Христос, Христос,
К Тебе так сердце рвётся,
Глядят глаза с тоской на небеса…
***
О Иисус, я к Тебе иду…
О Иисус, крепко обниму,
Белые одежды вновь надену
И на пир приду…
– романтично звучат в памяти тонкие голоса женского хора из динамика портативного магнитофона.
Мужские же песнопения доносятся из тех времён более реалистичными:
Я иду, по земле злобным ветром гоним,
Мимо люди куда-то спешат.
Среди них я иду, как в пустыне, один,
И усталые ноги горят.
Видит мой Господь, сердце так устало
Верить и любить среди зла, обмана…
***
…Где бы взять крылья,
Чтобы подняться
И отдохнуть у Христа на груди...
Аббревиатура названия сообщества ВСАСД расшифровывалась как церковь Верных и Свободных Адвентистов Седьмого Дня. С годами название расширилось до ВЦВСАСД – Всесоюзная Церковь Верных и Свободных Адвентистов Седьмого Дня, а потом и до напоминающего автомобильный VINкод ВВЦВСАСДРД – Всемирная Всесоюзная Церковь Верных и Свободных Адвентистов Седьмого Дня Реформаторского Движения.
Получение молодыми членами общества профессионального, а уж тем более высшего образования руководителями церкви воспринималось негативно. На личностях нижних ступеней социального статуса зиждется основа христианской философии: Христос – плотник, среди его последователей – рыбаки, мытарь. И все они – апостолы!
Однако в куда большей степени усматриваю в этом нежелание имевшего лишь начальное образование руководителя церкви Владимира Андреевича Шелкова, скрывающегося по явочным квартирам под псевдонимом Дедушка, и окруживших его столь же малообразованных родственников-«апостолов», связываться с образованными людьми, которые в силу своих знаний неизбежно разрушат удерживаемую с помощью психологического внушения пирамиду!
К тому же при шестидневной рабочей неделе получить образование, регулярно пропуская субботы, в советское время было крайне сложно. Так, основными рабочими местами для «адвентистов-реформистов» на Кавказе стали должности полотёров, дворников, уборщиц. Эти «тёпленькие» места, подобно блатным вакансиям товароведа или завсклада, передавались только своим. По этому поводу Дедушка провозгласил манифест: «На профессии полотёра лежит печать Божия!»
4
Привлечение «новых душ» является важной составляющей во внешней деятельности религиозных структур. С этой целью в ВЦВСАСД устраивались полулегальные собрания, на которые члены церкви приглашали кого-нибудь из «мира сего» – сотрудников по работе, соседей. Мысли о неизбежной смерти тревожат каждого, и на этот случай у «Верных и Свободных» имелся, хотя и виртуальный, но довольно качественный продукт – вечная жизнь!
Проистекающие отсюда темы о смысле жизни – также эффективный инструмент в устах религиозных зазывал:
Если тревожит душу
Мысль, для чего я создан…
То не уходи, послушай,
Славу воздай Ему тоже…
Экономическая польза здесь, безусловно, имелась, но бывали и накладки. Например, под видом «интересующихся» клиентов из «мира» проникали разные асоциальные персонажи, надеющиеся использовать доброту сердец членов церкви в своих интересах, а если удастся, поправить свою прохудившуюся материальную часть.
На одном из собраний ВЦВСАСД того периода случайно оказалась и отринутая роднёй психически нездоровая дама. Почувствовав, что здесь можно бесконтрольно проводить своё никому не нужное время, она стала часто захаживать на церковные мероприятия, напрашиваться в гости, кормиться от столов верующих. Оказавшись в чьём-нибудь доме, она подолгу засиживалась в гостях, отвлекая хозяев дурными разговорами. И ни у кого не хватало решимости выпроводить её.
Отец же вспылил, наконец, взял её за плечи и выставил за калитку. Обиженная дама тут же отправилась в ближайшее отделение милиции и написала заявление о применении к ней насилия. Так в перспективе у отца отчётливо стали просматриваться контуры второго срока. К тому же, как к недавно вышедшему из мест заключения, у милицейских работников в его отношении имелось определённое мнение.
Получив повестку и побывав у инспектора соответствующего ведомства, отец осознал подступившую опасность. В тот же день он спешно выписался из Пятигорска и уехал к сестре в Краснодар – на мою малую родину. Так как дело было незначительным, во всесоюзный розыск его объявлять не стали.
Сестра радушно приняла брата. К тому времени она уже несколько лет была замужем, родила двоих детей, и на окраине Краснодара они с мужем купили небольшой домик с большим земельным участком. На семейном совете приняли решение подарить отцу выходящую на другую улицу часть участка, чтобы он тоже смог построить себе жильё.
Это был щедрый подарок! В последующие годы отец не раз вспоминал об этом с большой благодарностью.
Построив небольшой домик, отец решился сделать предложение понравившейся девушке Ане, хорошо зарекомендовавшей себя среди членов общины. В ВЦВСАСД на этот счет существовало положение, согласно которому молодой человек не вправе напрямую делать предложение девушке. В приватной встрече с курирующим регион «служителем» он изъявляет своё желание, и на высшем совете Дедушка принимает по этому поводу соответствующее решение.
Отцу не повезло. Оказалось, что на Аню также положил глаз подающий надежды молодой «служитель». И так как тот имел более весомые перспективы, Владимир Андреевич принял решение не в пользу отца.
«Пусть навсегда забудет про неё» – передал для отца послание Дедушка.
Невзирая на недюжинные ораторские способности, даром убеждения отец не обладал. К тому же был вспыльчив. Так что вожделенная дверь в «служители» для него была заперта смолоду.
Были и другие причины недоверия к отцу, которые проницательный Дедушка, что называется, «чуял за версту» и впоследствии подтвердилось, что действительно не ошибся.
Сколь сильным было отцовское увлечение Аней, и было ли оно взаимным, теперь достоверно не определить. Тем не менее, он позже таким же образом сделал предложение другой девушке, Наде, и здесь решение было положительным.
Так, в одну из ноябрьских ночей 1969 года, во вторник, состоялась свадьба моих отца и матери. Ночью – чтобы незаметно для соседей. Ибо днём праздничную церемонию сомнительного сообщества вполне могли прервать сотрудники милиции. Особенно это опасно было для ведущих нелегальный образ жизни «служителей».
Быть «служителем» в ВЦВСАСД престижно: безусловный авторитет и беспрекословное подчинение паствы. Невзирая на «гонения» со стороны власти, верующие мамы мечтали, чтобы их сыновья стали «служителями».
У моей же матери на этот счёт было другое, не столь отрадное мнение. К истовому религиозному рвению отца и его преданности делу она относилась недоверчиво-снисходительно. Особенно к безудержному восхвалению им «служителей» как «ставленников Божьих на земле». За это в годы совместной жизни отец частенько называл её «полумирской» женщиной.
Невзирая на основательное знание Библии, некоторые детские вопросы, мои и братьев, всё-таки приводили отца в пусть и недолгое, но замешательство.
Помню, как после прочтения библейских глав, в которых упоминалось убийство жертвенных животных, сжигание их на костре во «всесожжение», употребление в пищу, христианская логика «абсолютного добра» в наших детских умах пробуксовывала. Было жалко животных, и без труда угадывалось не требование Бога, а возведённая в закон в иудейском вероучении первобытная жестокость.
– Время тогда было голодное, послепотопное, и Бог временно разрешил употреблять животных в пищу, – объяснял отец. – А сожжение жертвы указывало на грехи человеческие. Ибо наказание за грех – смерть. Для человека же у любящего Бога нашлась возможность искупить свою вину, убив жертвенное животное. И мученическая смерть этого животного должна была указывать на крестную смерть Иисуса Христа за грехи человеческие.
– А почему Бог разрешил есть только «чистых» животных? Чем верблюд грязнее коровы? – не отставали мы с братом.
– Будем в вечности, и там спросим у самого Христа, почему он так разделил, – со вздохом ожидания этой «вечности» отвечал нам отец.
И хотя ни мясные, ни рыбные продукты мы, согласно учению американской проповедницы адвентизма Елены Уайт, вообще не ели, в тоне его голоса чувствовалось сомнение в своих же словах.
5
Подпольное издание тематической литературы являлось важным слагаемым в жизни ВЦВСАСД. Эпистолярное творчество Владимира Андреевича и его близких соратников публиковалось либо под аббревиатурой ВСВ – Вестью Свидетеля Верного, либо сокращением всв – вестью своего времени. И то и другое с превеликой опасностью преследования сотрудниками КГБ размножалось кустарным способом и распространялось среди членов секты.
Днями и ночами молодые христианки в специально оборудованных подвалах явочных домов на пишущих машинках перепечатывали «Библейские беседы», «Молитвенные чтения», актуальные «Послания» и прочую специализированную литературу. Христианские юноши с большим риском быть арестованными развозили свежеотпечатанные брошюры в сумках с двойным дном членам церкви, живущим в городах Украины, в Прибалтийских и Среднеазиатских республиках, на Кавказе.
Те, в свою очередь, получив эту буквально дышащую уголовной ответственностью «литературу», стремились поскорее «изучить» её и запрятать куда-нибудь подальше. Закопать в огороде, уложить поглубже среди строительного хлама на работе, опустить в полиэтиленовом мешке в выгребную яму дворового туалета. Ибо если сотрудники государственной безопасности придут с обыском и найдут какую-нибудь из брошюр – тюремный срок неизбежен.
Чтобы было понятно, о какой литературе идёт речь, приведу здесь пару цитат из сохранившихся среди домашних книг публикаций ВЦВСАСД того периода.
1. «Отличительной чертой современного греховного мира и основной массы
людей, наполняющих его и живущих без Бога, без Его Слова, без надежды
на вечную жизнь, является суетность, бездуховность, лёгкость, пустота.
Слово Божье говорит: «А нечестивые - как море взволнованное, которое
не может успокоиться, и которого воды выбрасывают ил и грязь»
(Ис.57,20). «Не так – нечестивые; но они как прах, возметаемый ветром»
(Псал.1,4).
То же самое отличает и ложнорелигиозный мир. Хотя он и держит в руках
Библию, но страдает греховной невесомостью, лёгкостью на поверхности
воды, результатом чего является увлечённость всяким ветром ложного
учения по хитрому искусству обольщения со стороны князя,
господствующего в воздухе и действующего в сынах противления
(Иов.24.18. Еф.4.14.2,2).
Но не таков народ Божий. Глубина познания истины Божьей и как
результат этого – духовная крепость и устойчивость против всякой тьмы
и духа заблуждения, – вот чем отличались и отличаются духовные,
высоконравственные дети Божьи во все века истории Царства благодати»
(Библейские беседы. Притчи Христа. 1. Притча о сеятеле. Стр.16).
2. «А что будет дальше, при Вавилоно-Ассуро-Гоге?
И что будет, дорогие и многоуважаемые братья и сёстры, тогда, когда
«образ мира» сего – «образ зверя» будет совершенно другой формации при
шестой и седьмой мировой нечистой госсистеме, когда, кто признает её,
тем увеличит он почесть, даст власть над многими?<…> Не то же самое,
дорогие, мы наблюдаем и сегодня по отношению к современному «образу
мира» сего – египто-содомо-гомморскому «образу зверя» со стороны
некоторых верующих, даже членов ВЦВСАСД, и в первую очередь со стороны
отступников от святого завета, этих нынешних новорожденных
иудействующе-фарисействующих саддукеев, Авесаломо-Кореев, Гофолий-
Иезавелей в лице А. и В. и иже с ними?» («Послание к ВЦВСАСД». Стр.
163).
В семьях верующих подобные статьи читали вслух на субботних богослужениях, утренних и вечерних молитвах. Для удобства изучения текст разделялся на главы, но объём к ежедневному прочтению всё равно оставался велик: по десять-пятнадцать печатных страниц, а порой доходил и до двадцати. Так что процесс выходил долгим, нудным. И величественная библейская цитата, обычно завершающая очередную главу, в такие минуты звучала особенно торжественно и приятно:
«Да благословит тебя Господь и сохранит тебя!»
«Да призрит на тебя Господь светлым лицом Своим и помилует тебя!»
«Да обратит Господь лицо Своё на тебя и даст тебе мир!» (Числа 6.24-26)
6
Перепечатывание текста на пишущих машинках – работа кропотливая и малоэффективная. В некоторых случаях из-за нехватки печатного материала рядовым членам приходилось переписывать сложный текст вручную. Помню за этим занятием и себя, напряжённо выводящего замысловатые словосочетания на страницах тетради в линейку.
Требовалось усовершенствование процесса, а точнее – печатный станок! В творческом порыве у Владимира Андреевича вызрело и название издательства: «Верный свидетель»!
С этой целью он бросил единоверцам клич: «Среди народа Божьего ищем человека Божьего…» Призыв зазвучал и в среде краснодарской общины, в которой в то время состояла наша семья. С искренним рвением откликнулись отец и другой активный член общины – отставной майор и ветеран войны Гавриил Николаевич Н.
Продав свой домик за семь тысяч, отец в дополнение получил от курирующего процесс «служителя» Айварса Руйзы значительную денежную субсидию и по его рекомендации отправился на поиски жилья в Кабардино-Балкарию.
Невысокого, коренастого и рано полысевшего латыша Айварса Артуровича в общине с подачи Дедушки звали «руки церкви». Ему были поручены контакты с «греховным миром сим» – ответственными служащими, сотрудниками органов безопасности и прочими поражёнными пороком алчности чиновниками. Через него осуществлялась оплата разных незаконных услуг.
И это был весьма деловой человек! Даже не привычное для слуха русского человека имя его, Айварс, в те годы в нашей семье обрело особенный вес и таинственность. Его с почтительной интонацией часто упоминал отец, с тревожным оттенком употребляла в разговорах мама, и даже трёхлетний братик Ваня взволнованно повторял за взрослыми: «дядя Ава»!
Вскоре отец за семнадцать тысяч купил в Нальчике в хорошем районе, называемом «стрелка», приличный для того времени дом в четыре комнаты, с прихожей, двором, гаражом и садом, рядом автобусная остановка. В доме были невиданные для нашей жизни того времени блага цивилизации: газовое отопление, холодное и горячее водоснабжение, центральная канализация, электричество.
Я пишу об этом столь подробно, так как подобный набор социальных благ «золотого миллиарда» в дни жизни в Нальчике у нас был впервые. И лишь спустя семнадцать лет, уже в послеперестроечные девяностые годы, нам удалось так обустроиться вновь.
Через несколько месяцев после переезда в Нальчик «дядя Ава» познакомил отца с заведующим складом республиканского книгоиздательства «Эльбрус» Нодаром Сочишвили и ввёл в суть дела. Она состояла в том, чтобы при списании бывшего в эксплуатации печатного станка уничтожить его лишь по протоколу. А в действительности, за вознаграждение, передать ВЦВСАСД. Также от Сочишвили требовалось по подложным документам списать несколько тонн печатной бумаги и типографскую краску. Предоплату за услугу, равную полутора стоимостям нашего нальчикского дома, «дядя Ава» внёс в полном объёме заранее.
Кроме этого, он познакомил отца с заместителем одного из нальчикских РОВД по хозяйственной части Анзором Хамидовым. В этом отделе наметился к списанию милицейский УАЗ в хорошем техническом состоянии. За вознаграждение от ВЦВСАСД этот автомобиль следовало переоформить на отца.
В целом, деловой процесс был уже отлажен. Бумагу и краску в издательстве покупали и прежде при кустарном книгопечатании, УАЗ был не первой машиной, выкупленной при списании в РОВД. Так что от отца требовалось лишь участвовать в развивающемся взаимовыгодном процессе, а также отучиться в автошколе на право вождения УАЗа. И здесь тоже оказалось, что Хамидов может посодействовать в получении водительских прав без посещения занятий и нервотрёпки при сдаче экзаменов. Судя по отзыву «дяди Авы», он уже помогал в этом вопросе многим «служителям», в том числе и ему самому.
Дело «Верного свидетеля» набирало обороты. Однажды поздним вечером в наш двор задним ходом въехал грузовик, и отец с помощниками стали торопливо выгружать в гараж промасленные железки. Чтобы мы, дети, «меньше глазели», мама отвела нас с братом на кухню и, пытаясь отвлечь, снимала и надевала шерстяную кофту, а мы видели во тьме пробегающие вдоль контуров её тела искры электрического заряда. Раньше нам с братом это было интересно, и мы наперебой просили маму понадевать-поснимать кофту. Но теперь я то и дело отвлекался, поглядывал за окно и видел деловую суету мужчин: некоторые железки были столь велики, что их носили вдвоём и втроём. А один напоминающий паровозное колесо крупный шестерёночный вал отец, напрягаясь от тяжести, сам закатил в гараж.
В другой вечер тот же грузовик привёз нам десятки наполненных чем-то тяжёлым вёдер, какие-то ящики и большие рулоны бумаги. Они также были тяжёлыми, и трое мужчин разгружали грузовик допоздна.
Отец решился-таки самостоятельно сдать экзамен на водительское удостоверение, и дело затянулось. С юности у него были права категории «А». Чтобы не тормозить процесс, он продал свой «ИЖ-56», купил тяжёлый трофейный мотоцикл «Индиан» с коляской, и на нём постепенно перевёз по другим явочным квартирам вёдра с краской, ящики со шрифтом, часть рулонов бумаги.
В то же время и Гавриил Николаевич купил себе кабардинское подворье в посёлке близ Нальчика, и с семьёй и внуками переехал туда жить из Краснодарского края. Разобрав полы в его летней кухне, единоверцы-волонтёры, в том числе и отец, стали строить большой подвал для подпольной типографии.
Весна и начало лета 1977 года были весьма активными в религиозной карьере отца! Было много дышащих опасностью интересных встреч, волнующих кровь мероприятий. В июне у него выдалось несколько свободных дней, и мы впервые поехали к морю, в Дагомыс.
7
Появление в нашем доме сотрудников КГБ с обыском явилось для нас, что называется, «как гром среди ясного неба». Дело было в будний августовский день того же 1977 года, после обеда. У отца он случился выходным, и, вернувшись с утренней семейной прогулки к лётному полю расположенного неподалёку аэропорта, мы легли подремать. А проснулись, и тут на тебе – во дворе восемь человек, шестеро серьёзно настроенных мужчин и две женщины.
Обыск! О-о-обыск! Это слово на многие годы для нашей семьи стало выражением чего-то очень страшного, вроде пожара или войны.
Руководитель спецоперации расположился за обеденным столом во дворе в тени виноградника. Остальные же сотрудники, деловито рассредоточившись, принялись всё в нашем дворе обшаривать и потрошить. Женщины занимались в комнатах – выпростав из шифоньера материнские вещи, принялись за содержимое шкафа на кухне. Мужчины рассредоточились по двору – кто отправился в сарай, кто в гараж, а кто полез на чердак. Шомполами повсеместно проткнули грунт в огороде, посреди нашей песочницы один из молодых сотрудников вырыл огромную яму.
Разрушительная сила диссидентства советской властью в то время была ещё мало распознана. А влияние радио «Свобода» и «Голос Америки» на умы наших сограждан было столь велико, что, помнится мне, даже некоторые из проводивших обыск сотрудников относились к нам сочувственно, как к «несправедливо страдающим за любовь ко Христу». Вдобавок разжалобить их пыталась мама: «Дети малые встревожены, напуганы… А разве есть что-то плохое в том, что мы хотим жить по законам Божьим?»
Процесс затягивался, день клонился к вечеру, один из сотрудников сходил в магазин и купил сладости, лимонад. Сдвинув в сторону служебные бумаги, все расположились перекусить за нашим обеденным столом. Объединившись в группку неподалёку от стола, мы с братьями Андреем и Ваней ревниво наблюдали за происходящим. Тут разжалобленная матерью одна из женщин подозвала нас и стала угощать печеньем, наливать в стаканы лимонад.
– Что, едите с ними за одним столом? – увидев это, упрекнул нас отец. – Эх вы… Это же современные палачи, вновь и вновь распинающие Иисуса Христа! Пьющие кровь и поедающие святое тело Его!
…В последующие годы я не раз привирал, сколь мужественно мы всей семьёй во время обыска противостояли суровым действиям сотрудников КГБ, какие отчаянные реплики бросали взрослые и даже я, семилетний, и младшие братья, упрекали их в направленной против «самого Бога беззаконной деятельности». Про лимонад и печенье всегда помалкивал, да и вспоминать мне об этом не очень хотелось, ибо (как поступили в том случае братья, не помню), действительно, предательски ел сладости из рук той сотрудницы. А после обжегших меня слов отца смущённо отдал ей обратно…
Обыск бы и закончился ничем, если бы на закате того долгого солнечного дня к нам не приехал ещё один оперативник преклонного возраста. Как выяснилось, профессионал своего дела. Бегло оглядев двор, он заглянул в гараж и, выйдя, осмотрел его снаружи.
– А ну-ка замерь ширину этого помещения внутри, а потом замерь его снаружи, – приказал он одному из помощников.
После измерения выявилась разница больше чем в два метра, и будто от оборвавшегося где-то неподалёку высоковольтного провода земля мелко задрожала под нашими ногами. Спустя полчаса сотрудники с помощью монтировок и топора разобрали внутри гаража сделанную отцом фальш-стену и вскрыли тайник со станком. Дело ожило: следователь сел писать отчёт, фотографы в тёмном гараже установили привезённые софиты и стали с разных ракурсов фотографировать находку. Обратившись к отцу, с подавленно безучастным видом наблюдавшему за процессом, попросили его встать рядом с громоздившимися частями станка и сделали с десяток фотографий.
В сумерках к нашим воротам подкатил грузовик, и мужчины взялись грузить промасленные детали. Кто-то из них предложил отцу помочь в погрузке. Отец возражать не стал, и помню, как он самостоятельно выкатил обратно то самое тяжёлое колесо, напрягаясь, откатил к борту грузовика и призвал на помощь двух оперативников. Втроём они с раскачки закинули это колесо в кузов.
Поздно вечером к нашему двору подъехали три чёрных «Волги». Довольные удачно сложившимся днём сотрудники стали рассаживаться по машинам. Распределялись по группам, кому в какой район города ехать домой.
Подозвав отца, старший следователь велел ему собираться. Крепко обняв нас, отец перецеловал всех и направился к последней из отъезжающих «Волг». Предупредительно открыв дверь, следователь пропустил его вперёд и сам сел с краю, а второй сотрудник подсел с другой стороны. Хлопнули двери, мигнули красным фонари стоп-сигналов, и все три машины взяли резкий старт.
Постояв ещё несколько минут в тяжком оцепенении, мы с матерью вернулись в дом, и там она разразилась рыданиями. Не столько от страха по поводу задержания отца, а больше переживая за мать, мы, вторя ей, протяжно завыли. Больше всех плакал Ваня, впоследствии он надолго стал заикой. Не отставал в слезах и я. Только помнится мне, что пятилетний Андрей почти не плакал, и после мы ставили это ему в упрёк.
7
Спустя полгода, по делу «Верного свидетеля» перед судом предстали четверо: Нодар Сочишвили, отец и оба грузчика. По статье о «расхищении государственного имущества» Сочишвили получил четыре года строгого режима, отец за «пособничество» – три, а «не ведающие, что грузили» грузчики – по два года условно, и их отпустили из зала суда.
По тому же делу проходил и Гавриил Николаевич, у него тоже был обыск, и нашли вёдра с типографской краской, печатную бумагу. Но так как он был почётным ветераном войны, да ещё и офицерского звания, дело против него возбуждать не стали.
Попав на «зону», отец в первое время работал на тюремном камнеобрабатывающем заводе, занимаясь погрузкой блоков пилёного розового туфа. Это был каторжный труд: вес одного блока – около двадцати пяти килограммов, а погрузить их за смену нужно тысячи!
После нескольких месяцев такой работы его по причине резко ухудшившегося здоровья перевели уборщиком зала пошива спецодежды. И это дело было не сколь трудоёмким, сколь унизительным: в силу своего национального менталитета, кабардинцы, издеваясь, то и дело норовили разбросать больше мусора, чтобы досадить русскому. И здесь, по словам отца, ему действенно помогали молитвы Богу, а также тюремный опыт, полученный во время прежнего пятилетнего заключения.
Ситуацию в лучшую сторону изменил оказавшийся на той же «зоне» чуть позднее подельник Нодар Сочишвили. К тому времени ему было уже за шестьдесят. Первый свой срок он получил ещё в юности за убийство милиционера, второй – за то, что вилкой изувечил жену во время праздничного ужина. Так что его авторитет в среде заключённых был значительный. Да и должность он с первых же дней получил соответствующую статусу – заведующий складом спецодежды, изготавливаемой в тюремных стенах.
Случайно повстречав отца, он по-отечески позаботился о нём: предложил «непыльную» работу – вручную вырезать из листовой резины несложные печати и штампы для производственных нужд: «ОТК», «Партия №___» и т.д. Освоившись в деле, отец имел больше свободного времени. Вечерами стал с любовью мастерить для нас игрушки – паровоз с вагонами, именные печати, выточенные из цветного стекла пишущие ручки.
За примерное поведение при отсутствии взысканий ему спустя год было разрешено двухдневное свидание с семьёй. Помню пыль в салоне разбитого пригородного автобуса на пути в горный посёлок, где находилась тюрьма, взволнованную мать, лязг множества дверных засовов тюремных камер и переходов. Помню жутковатый полумрак нашей комнаты для свиданий, густо-синее постельное бельё, мерзкую ухмылку нервно прогуливавшегося в коридоре другого заключённого.
На свидании отец был печален и зол. Причин этому могло быть, конечно, уймища, но одна – потому что ящик с подарочными паровозом и вагонами сотрудник конвоя у него перед свиданием отобрал.
Мама же привезла ему в подарок маленькое Евангелие, так как предыдущую священную книжицу, с которой он не расставался смолоду, изъяли при очередном «шмоне». Этот подарок утешил отца, хотя и ненадолго. К тому времени в их отношениях с мамой уже наметился раскол, впоследствии приведший к разводу.
Позже маме с помощью Гавриила Николаевича удалось наладить контакт с имевшим допуск внутрь зоны водителем, и через него мама стала передавать для отца продукты. А он спустя несколько месяцев сделал новый паровоз и новые вагоны, и водитель привёз их нам домой. Радости-то было! При движении дышло паровоза через скрытую в корпусе шестерёночную передачу вращало крашенную в алый и белый цвета «звезду» спереди!
…Впоследствии, вспоминая о годах, проведённых в тюрьмах северных и южных широт, отец высказывался противоречиво: то говорил, что тюрьма в тёплой Кабардино-Балкарии – «санаторий», в сравнении с тюрьмами Кировской области и республики Коми с суровыми холодами. В других же случаях упоминал, что тюремное сообщество Севера куда доброжелательней и человечней пропитанного коррупцией Юга.
Но в целом он вспоминал о тюремной жизни без зла. Люди, которых он называл, чаще бывали добрыми, даже из тюремного контингента, а всех встретившихся на жизненных путях негодяев его память с годами скрыла.
8
Как жене «узника за свободу совести», матери в руководстве общины назначили ежемесячное пособие 90 рублей. Однако уже спустя несколько месяцев она вынуждена была выйти на работу уборщицей пригородного автовокзала, оставляя нас под присмотром знакомой старушки.
Причины этого впоследствии разнились в устах отца и матери. По словам отца, в период перед арестом зарплата его, разнорабочего на заводе, была 110 рублей в месяц. Кроме этого, он по совместительству ночами натирал паркетные полы в двух корпусах проектного института за 120 рублей в месяц. Получалось, что мама вынуждена была работать из-за слишком маленького назначенного ей пособия.
По словам же матери, отец в проектном институте действительно получал 120 рублей. А на заводе он также получал больше ста рублей, но проработал там не более двух месяцев. Так что нуждались мы и до ареста, а назначенное содержание было немногим меньше прежнего дохода семьи.
Но дело испортилось тем, что выдававшего деньги матери нашего благодетеля «дядю Аву» тоже арестовали. И ей было велено обратиться за пособием к другому члену церковного правления, опекавшему соседний минераловодский регион. При встрече же тот «служитель» стал общаться с ней весьма высокомерно. Оскорблённая, мать уехала восвояси и устроилась работать уборщицей. Неизвестно уж, как, но эпизод дошел до Дедушки, и этот, немолодой уже, «служитель» получил от него взбучку. Да такую, что пришлось ему ехать к нам в Нальчик и молитвенно просить у матери прощения. Однако она осталась непреклонна, деньги пособия не взяла и до окончания тюремного срока отца продолжала работать уборщицей. Заботу в то время о нас проявляли лишь Гавриил Николаевич и его жена Анна Владимировна – часто приходили в гости, помогали по хозяйству. И после мама вспоминала их имена с благодарностью.
На допросах «дядя Ава» пошёл на сделку со следствием и рассказал много других деталей своей незаконной деятельности, по существу которых проходил опять же Сочишвили. Против него было возбуждено новое дело. Состоялся ещё один суд, где нашему куратору назначили восемь лет строгого режима, а Сочишвили добавили год.
Вернувшись на зону, Сочишвили с негодованием рассказал отцу о длинном языке бывшего делового партнёра и о своём намерении его за предательство убить после отсидки. Также он рассказал, что читал материалы уголовного дела «дяди Авы», и некоторые описанные там подробности впечатлили его! Оказывается, задержание «дяди Авы» в Минеральных Водах проходило в жанре детектива: убегая от преследовавших его сотрудников милиции, он вскочил в свой «ЛуАЗик» и помчал в сторону ближайшей горы Змейки. Заехав в лесополосу, он, петляя между стволами деревьев, долго уворачивался от преследователей, одну за другой выбрасывая из окна автомобиля детали от кустарного печатного станка и имеющиеся при нём пачки денег. Догнавшие его наконец оперативники запчасти и деньги, конечно, собрали, и денег набралось больше двадцати тысяч!
Это произвело впечатление и на отца!
Спустя год по делу «Верного свидетеля» арестовали и самого творческого вдохновителя ВЦВСАСД – Дедушку. После неудачи на Кавказе ему удалось-таки наладить нелегальное издательство литературы в одной из среднеазиатских республик. К тому времени он жил в Ташкенте, и возраст его был преклонным – более восьмидесяти лет! За свою долгую жизнь его арестовывали не раз, а общий тюремный стаж перевалил за двадцать пять лет! И хотя общество «народа Божьего» было всегда готово к подобного рода нападкам со стороны государственного «образа зверя», арест авторитарного главы привёл всех в глубокое замешательство.
Следствие было долгим. К статьям о подпольном книгопечатании добавились связи с диссидентами и антисоветская деятельность. Однако, невзирая на столь суровые обвинения, Владимиру Андреевичу с учётом возраста назначили лишь пять лет заключения строгого режима и отправили отбывать срок в Якутию. Событие обрело статус и даже было удостоенным публикации в центральной газете «Комсомольская правда»! Эту статью прочитал в тюрьме и отец. Некоторые экономические детали обыска в доме главы церкви опять сильно впечатлили его: под кроватью и в погребе Дедушки были обнаружены десятки закатанных трёхлитровых банок с прелыми десятирублёвыми и двадцатипятирублёвыми купюрами. Тысячи и тысячи рублей!
«Как же так, – сокрушался в письме к матери отец, – разве можно так поступать с деньгами? Это же спрессованный труд человеческий…»
Денежные сборы в ВЦВСАСД для рядовых членов в ту пору составляли 20 процентов от общего дохода, плюс отчисления от «начатков»: первый заработок, первый сбор урожая, первую прибыль от какой-нибудь удачной сделки желательно было «посвятить Господу». Ещё были новогодние «дары», субботние «дары». Со стороны церковной администрации за внесением «даров» особого контроля не осуществлялось, так как сила внушения была столь велика, что сомневаться в честности послушных адептов едва ли кому и в голову приходило.
Помню и нашу «священную» коробочку из-под станка для бритья на полке кухонного шкафа. Каждую субботу, после богослужения, все члены семьи клали туда деньги. Взрослые аккуратно складывали бумажные один, три или пять рублей. А мне и младшим братьям отец предварительно давал мелочь, чтобы мы своими малыми лептами также участвовали в «деле Христа».
Непримиримый «борец за свободу совести», священнослужитель Шелков Владимир Андреевич спустя полтора года после ареста 27 января 1980 года скончался в тюрьме на 85-м году жизни от воспаления лёгких в посёлке Табага Якутской АССР. Своей смертью он продлил мученическую династию: два прежних руководителя общины Генрих Адамович Оствальд и Прокофий Иванович Манжура тоже умерли в тюрьмах в 1937 и 1949 годах соответственно. Позднее Дедушкины мощи были единоверцами вывезены и с почестями перезахоронены в городе последнего его проживания – Ташкенте.
После его смерти борьба за власть между родственниками-наследниками и «приближенными» членами правления продолжалась не один год и закончилась расколом в рядах «народа Божьего».
9
Вторую часть заключения отец провёл «на химии». В Тырныаузе он уже на обычном строительном предприятии работал плотником-бетонщиком на строительстве противоселевой подпорной стены вдоль берега горной реки Герхожан-су. Требовалось лишь ежедневно отмечаться у курирующего «химиков» участкового инспектора милиции. В городском частном секторе, среди хлипких домиков и загонов для скота, отец снял комнату, и мы, дети, часто бывали у него. Несколько месяцев жизни в этом высокогорном городе оставили в моей памяти яркий след.
Проект подпорной стены оказался несоответствующим степени возможной нагрузки, а строительству сопутствовало воровство стройматериалов. И случившийся в 2002 году мощный сход селевого потока практически снёс её; после там была построена новая, более мощная стена.
Червоточина сомнения в «делах Вести» продолжила тревожить сердце отца и после окончания срока заключения. Продав дом в Нальчике, он вернул в церковную администрацию заимствованные на покупку десять тысяч, и мы переехали жить в отдалённую ставропольскую станицу, в домик из двух комнат, без газа и с уличным водоснабжением.
Победу в борьбе за главенство ВЦВСАСД с потерями одержал зять Владимира Андреевича, «апостол» Илья Лепшин. По неопровержимым доказательствам, его будто бы Дедушка рукоположил на руководство после себя во время последнего свидания в Табаге. Однако никакого документального подтверждения этому у него не было, и его оппонент, старший служитель и первый заместитель Дедушки Леонид Муркин, также неопровержимо утверждал, что руководить церковью тот завещал ему. И увы, тоже без какого бы то ни было подтверждения. Поэтому существовало мнение, что Дедушка рукополагать вместо себя никого не собирался, ибо надеялся править и дальше, не случись его безвременная кончина.
Хотя за Лепшиным и последовал основной церковный состав, жертвы, увлечённые «лжепророком» Муркиным, были велики: более сотни несчастных душ! Во избежание дальнейших потерь Лепшин был вынужден поступить с ними со всей строгостью библейского закона: лишение надежды на вечную жизнь и мучения в пламени ада в будущем, строгая изоляция в отношениях с оставшимися верными членами в настоящем! Запрещено было не только беседовать, пожимать отступникам руку – даже на вырвавшееся из уст кого-либо из них при случайной встрече приветственное «здравствуй» следовало отвечать кратко: «умри».
В ставропольской станице нам освоиться толком не удалось. Отец сдельно трудился в городе и не вышел работать ни в местный колхоз, ни в совхоз, мама оставалась домохозяйкой, а мы, дети, в школу по субботам не ходили. Опять стали бывать у нас сотрудники КГБ, комитета по делам молодёжи, и всё грозились забрать нас у родителей, псевдорелигиозным воспитанием «калечивших нашу детскую психику». Забрать не забрали, но отца снова арестовали-таки на 30 суток, не помню уж за что. Освободили его с условием немедленно из станицы выписаться, продать дом и выметаться «на все четыре стороны».
Так мы снова оказались в Кабардино-Балкарии, в небольшом селении в две-три улицы. Не падая духом, отец взялся построить большой дом, и эту его идею на церковном совете одобрили. Более того, в помощь нам были организованы бригады из мужчин, умеющих трудиться по стройке. И участие их было значительным!
Оказавшись однажды по делу в Нальчике, отец случайно повстречал своего подельника и тюремного покровителя Нодара Сочишвили. К тому времени он работал сторожем на заброшенном заводе, был серьёзно болен и нуждался материально.
«Скажи ребятам, может, помогут, подкинут деньжат на лечение? В счёт, так сказать, старой дружбы…» – попросил он отца.
Слово «ребятам» отца покоробило. Не так, по его мнению, назывались работники «нивы Христовой». Но, тем не менее, он добросовестно передал просьбу новому назначенному в нашем регионе «апостолу».
Не получив ответа, отец очень переживал по поводу бездушности церковного руководства. Он никак не мог понять, что для «дела церкви» Сочишвили исчерпал себя и вкладываться в его лечение больше нецелесообразно, а с выявленным циррозом печени и бессмысленно.
Вскоре отец узнал, что Сочишвили умер, так не дождавшись из тюрьмы «дяди Авы» и не исполнив своё обещание убить его за длинный язык.
10
Узурпация церковной власти с приходом нового руководителя всё больше тревожила отца. Закон «изоляции», финансовая безалаберность уже вызывали в нём плохо скрываемое возмущение.
Произошедшее примерно в то же время серьёзное ДТП с участием одного из «служителей», купивших некогда у Анзора Хамидова водительские права, опять смутило отца. Дело усугубилось тем, что совершивший преступление «служитель» был за рулём машины, оформленной на другого члена церкви, но скрылся с места происшествия. Сотрудники милиции нашли владельца авто. И на допросе тот оговорил себя, заявив, что сам был за рулём автомобиля в злосчастный вечер. За что получил пять лет тюремного заключения.
Толкование наставниками церкви этого случая, что «так усмотрел Бог, ибо для Его дела важнее, чтобы ответственный «служитель» оставался на свободе и продолжал опекать паству, а тюремные страдания рядовому члену пойдут только на пользу, укрепят его дух…» отец не раз с волнением обсуждал в обществе близких единоверцев. Те, конечно, сообщали «кому следует», и доверие к отцу неизменно таяло.
Тем временем круг вопросов отца только ширился, и он решился написать по этому поводу обстоятельное письмо самому Илье Лепшину. Текст его, конечно, мне читать не довелось, но со слов отца знаю, что посвящено оно было узурпации власти и финансовой несправедливости внутри церкви. Попросив о встрече со «служителем», отец к назначенному времени поехал со своим письмом в город.
Вернувшись поздно, он с печалью рассказал нам, что этот «служитель» на встречу опоздал. А подъехав, из машины не вышел, и отец вынужден был говорить с ним стоя у приоткрытого окна и туда же сунуть свой выстраданный конверт.
Ответа он ждал почти год. Наконец состоялась встреча, на которой, не вдаваясь в детали письма, приехавший из Ташкента первый заместитель Лепшина объяснил отцу, что за свои решения и поступки руководство церкви ни перед кем отчитываться не должно. В назидание, заместитель прочитал ему главу из Евангелия, что апостол Павел тоже ни перед кем не отчитывался за свои действия в первой христианской церкви.
К тому времени отец был замечен в общении с одним из «вероотступников» общества. Это уже был явный перебор!
В один из осенних дней 1986 года в нашем недостроенном доме состоялся церковный суд. Приехали двое: старший «апостол» региона Геннадий Долин и помощница «нефинея» Аника Холмс. Оба хорошо знали отца, его борьбу за «свободу совести», а сорокалетняя Аника к тому времени из-за «любви ко Христу» оставила мужа и даже прошла насильственный курс лечения в психиатрической лечебнице.
Нас, детей, на суд, конечно, не пустили, но, по рассказам родителей, процесс был прост и содержателен. На вопрос: «Признаёшь ли за собой грех в том, что нарушил церковный закон изоляции и общался с преданным «анафеме» бывшим братом Л.?» отец ответил: «Нет!»
Помолившись и призвав в свидетели Бога, Геннадий исключил отца из членов церкви. На вопрос: «Поддерживаешь ли мужа в его злостном ожесточении против Божьего закона?» мама ответила уклончиво, и её решено было оставить.
Закончив дело, судьи, было, направились к нашей сельской автобусной остановке. Но по пути, проанализировав разговор с матерью, переменили относительно неё своё решение. Вернувшись, опять призвали Бога, и вслед за отцом исключили и мать.
С этого дня с нашей стройки исчезли все добрые помощники, прекратились контакты с верующей роднёй, и мы надолго подвисли в духовном вакууме. Близилась зима, и от отца потребовалось немало усилий, чтобы с нашей сыновней помощью в доме построить дровяную печь и утеплить хотя бы несколько комнат к предстоящим холодам.
Мне в ту пору было 15 лет, и расставание с кругом молодёжного общения далось нелегко. Однако надо признать, что в этом, можно сказать, изгнании родителей из состава общества была и своевременность и неизбежность. Впоследствии ни отец с матерью, никто из нас, детей, не изъявил желания туда вернуться и продолжить христианскую жизнь в ВЦВСАСД.
С «дядей Авой» отцу также не удалось повидаться. Ко времени окончания его тюремного срока родители уже были исключены из церкви с соответствующей «изоляцией», да и желания, не припомню, чтобы у кого из них возникало.
…Мысленно проходя по связующему памятью с отцом путепроводу станции Краснодар-1, я с каждым шагом чеканю вставшие перед взором главные символы тех давно ушедших событий: «Верный свидетель», «народ Божий» «ВЦВСАСД»… И сколь ни стремлюсь к подробностям, уточнению деталей, память то и дело соскальзывает с крепко звучащих твёрдыми согласными христианских скреп на уют нальчикского дома, заботливо приготовленную матерью тёплую постель, отца за рулём трофейного «Индиана», с грохотом рассекающего большую лужицу после тёплого летнего дождя…
Часть 2 http://proza.ru/2022/06/12/1005