Вместо небольшого вступления:
Перед публикацией всей заметки, сначала я хотела бы рассказать об отличии американского способа записи сценария, который сейчас требует в официальном порядке наш Минкульт и который единственный востребован в кинопроизводстве, от просто литературного сценария.
Для этого я хотела найти старый журнал «Искусства кино», где Ираклий Квирикадзе рассказывал о своей работе над сценарием в Америке, но он затерялся, поэтому пересказываю.
Для начала его попросили выбросить из произведения все красоты слога. И правда, они действительно было очень уж замысловаты! Автор живописал одно из советских учреждений как грязный аквариум с мутной водой, в котором причудливо шевеля замшелыми плавниками проплывали как страшные хищные рыбы его обитатели. Когда сценарист привел текст в согласие с американскими стандартами, остался только словесный смысловой костяк, гласивший что-то вроде « по коридору шли два капитана и два майора».
С тех пор и ныне здравствующий Квирикадзе на всех немногочисленных сценарных конкурсах присутствующий в качестве генерала от кинематографии славит американскую форму записи сценария. А форма записи эта и так уже вошла в непременный стандарт в нашем кинопроизводстве, как все не лучшим образом понятое иностранное.
Я не буду вдаваться в историю кино и рассказывать о том, что даже великий (и даже не сомневайтесь !) Сергей Эйзенштейн обращался к эмоциональным сценариям Александра Ржешевского. Написанным невероятно неконкретным и не всегда красивым и правильным литературным слогом, иногда даже смешным в своей сверхчувствительной экзальтированности.
Нет, я совсем не призываю вернуться к такому языку. Но я хочу напомнить, сценарий – полноценное и самое настоящее литературное произведение, которое ложится в основу фильма и словно бы растворяется в нем, не только формируя его фабульную основу, но и насыщая его своими духовными смыслами и красками.
Итак, сама заметка.
Как я получила громовещатель или мое медленное кино.
Я неоднократно дорабатывала свой киносценарий по своей же повести «Посланник». На тот момент у меня был продюсер, который вроде как в потенциал моих идей верил, но никак не находился режиссер-единомышленник.
Поскольку сценарий архитектурный, познавательный и приключенческий, режиссер должен был быть интеллектуалом, если не обладающим соответствующими познаниями, то готовым новые знания о городских достопримечательностях воспринять и обработать. И я готова была всеми этими своими знаниями поделиться – ведь по первой профессии я архитектор.
Молодая поросль явно на такой мозговой штурм заморачиваться не собиралась, считая свои продвинутые идеи про коучей (страшно даже и подумать, как мы обходились без них!), трудную жизнь офисного планктона, трагические судьбы гламурных дур и вершина профессии! – съемки кухонных дрязг! - несравненно выше идей о сохранении культурно-исторического наследия Петербурга. Поэтому они мне, ничтоже сумняшеся, панибратски кидали, ознакомившись с заявкой «Не зашло!», даже без полагающегося при этом по этикету «извините».
Если бы они знали, какое чувство отторжения во мне вызывают слова «сорного языка», они… они, наверное, радовались бы своей раскованности и грубости еще больше.
Единственный более зрелый режиссер, которого мне как раз и рекомендовали как «опасного интеллектуала» (Помните у Вудхауза – об одном из завсегдатаев клуба «Трутень» говорится: «В своей среде он слывет опасным интеллектуалом») очень долго не мог найти время прочесть мой сценарий.
Скажу вам честно, я, почти всю свою жизнь проработав журналистом и редактором, читаю самую толстую рукопись максимум полдня, а впечатление составляю уже по первым страницам. Это повсеместная практика в литературной среде. Дальше честно читаю из чувства профессионального долга – чтобы не пропустить драгоценное жемчужное зерно – а вдруг? Зерна в изначально плохом тексте так ни разу и не нашла.
Когда интеллектуальный режиссер, наконец, снизошел все же, чтобы мне ответить – он послал мне что-то вроде громовещателя в «Гарри Поттере» - помните? Грохочущее криком и падающее откуда-то сверху письмо, в виде лязгающих челюстей оживающее на столе. Несколько звуковых дорожек с рычаньем долетело до моего трудового маленького домашнего мира, очевидно, чтобы разнести его в дребезги.
Режиссер кричал, что мои диалоги длинны и затянуты. Герои слишком много говорят о никому не интересных архитектурных достопримечательностях и никому не важных проблемах культуры и искусства и слишком медленно продвигаются по городу, останавливаясь у каждого никому не интересного, зачастую второразрядного памятника.
В общем, мысль его была понятна – выбросить из сценария все рассуждения, размышления героев и описания и оставить одни приключения, видимо, доведя их, сбросив иронично-прозрачный мистический флер, до адского накала и скрежета зубовного.
Сейчас в нашем кино стало модно, чтобы действие все время обрывалось и переворачивалось, беспорядочно и бессмысленно быстро тусуясь параллельным монтажом, где герои, направляющиеся в путь, вдруг неожиданно зрительно ускорялись, бешено мельтешили кадры, что бы они мгновенно оказывались у цели. Право, великий новатор советского кино Всеволод Пудовкин, создавая киноприём «время крупным планом» - ускоряя и замедляя экранное время событий, не имел ввиду такой перемотки.
О современные апологеты глубоко по-русски понимаемого «американского сценария»! Вы свернете таким образом в две минуты «Голый остров»? «Пробуратините» все диалоги Тарковского?
Втисните все в современные шаблоны сцензаписей ?
Разве плохо было наше советское кино, не придававшее значение форме записи сценария и стремившееся вложить в его текст все понимание темы ее создателями – от мельчайших деталей до самых масштабных перспектив?
Хватаясь за «американскую» форму записи вы выкидываете из нее все, что кажется вам, модным и далеко продвинутым, безнадежно устаревшим – мысли, чувства, самоотверженность и жертвенность, атмосферу происходящего, красоту окружающего мира, природы, зданий, радость от общения и дружбы с хорошими людьми и ощущение их поддержки, отказываетесь и от самого понятия «душа фильма».
Остается «экшен» - промелькнуло, поразило – лучше чтобы неприятно поразило! еще лучше – чтобы очень и очень неприятно поразило и ужаснуло. Выстрелило в кульминации и по-быстрому слилось из сознания.
Но мне мое кино виделось таковым, чтобы людям оставалось время думать. Выслушивать героев и оценивать их жизненные позиции. Любоваться красотой города. Видеть очарование и удивляться необычным памятникам истории, архитектурным деталям, необычным архитектурным решениям, узнавать историю города и его зодчих, проникаться их творчеством, и все запоминать, и главное - сопереживать судьбе героев, ощутить родство с ними.
Вы думаете, наверное, что я не вижу, как в любом общественном транспорте сидит и стоит тысячи людей, беспрерывно тупящих в свои телефоны. Никто из них не видит ни своих попутчиков, ни города, по которому едет. Никто не размышляет о своих делах, прочитанном, увиденном. Быстро-быстро листают они коротенькие ролики и, не досматривая даже их, тянутся за другими. Поиск новизны и нужной информации?
Нет, стремление заглушить и затоптать в себе собственное я, мыслящее, любящее, страдающее.
Нужно ли им медленное кино и его хорошие герои с хорошими поступками?
Оставляю этот вопрос открытым. Это значит – он есть. Это серьезная проблема нашего общества, а вовсе не одного выдернутого судьбой из общей кинематографической массы режиссера, который, конечно, правильно видит будущий фильм в свете возможностей кассового успеха. Денежного успеха.
Для современного кинопроизводителя эквивалент успеха – деньги. Зритель голосует рублем, а не душой. Может быть, современная культура уже изуродовала эту душу до невозможности. Душа ведь – субстанция невидимая, как говорил Дракон, прародитель зла.
Но я все-таки в своих творческих мыслях и планах пребуду собой и сделаю все, что в моих силах. Как Бог даст.