Фрукты в рационе ташкентцев в годы войны
Во многих своих повествованиях я так или иначе касался различных аспектов жизни ташкентцев в годы Великой Отечественной войны. На этот раз я решил рассказать о проблемах в то нелегкое время с питанием постоянных жителей нашего города и огромного количества людей, эвакуированных в Ташкент из тех частей нашей страны, которые приняли на себя удар немецко-фашистских захватчиков. Конечно, я не ограничусь при этом только данной темой, попытаюсь рассказать и о некоторых других вопросах, связанных с ней.
Эвакуация промышленных предприятий началась почти сразу после начала войны. В Узбекистан было эвакуировано свыше 100 крупных заводов и фабрик, причем большинство из них было размещено в Ташкенте, и этим предприятиям предстояло начать выпуск своей продукции не позднее чем через два месяца после прибытия. В октябре 1941 года в Ташкент, например, был эвакуирован из подмосковных Химок крупный авиазавод №84 имени Чкалова. В наш город прибыли одна тысяча вагонов с оборудованием и около пяти тысяч специалистов этого завода со своими семьями.
В это время наша семья проживала на улице Жуковского, дом 12, в огромном коллективном дворе, в котором находились 23 квартиры и большое количество учреждений. В некоторые из этих квартир, в порядке «уплотнения», было поселено несколько семей сотрудников упомянутого мной выше авиазавода. Почти все эти семьи были бездетными, за исключением одной, в составе которой была девчонка Люська, «сорвиголова» нашего возраста (почти все дети нашего двора были рождены в 1936-1938 годах), молниеносно влившаяся в нашу пацанскую «гоп-компанию» и ставшая ее абсолютно равноправным членом, игравшая с нами во все игры, взбиравшаяся на деревья, заборы и крыши. Забегая вперед, скажу, что все эти семьи вскоре после долгожданной Победы сорвались с уже насиженных мест и улетели на служебных самолетах в свои Химки, оставив нам на добрую память великолепный завод, введенный в строй их золотыми руками, ставший впоследствии Предприятием почтовый ящик 116, а затем Ташкентским авиационным производственным объединением имени В.П.Чкалова (ТаПОИЧ). Это предприятие не только сумело спустя два месяца после прибытия в Ташкент «поднять на крыло» первые собранные на нем самолеты Ли-2, названные так в честь главного инженера данного завода Бориса Павловича Лисунова (19.08.1898 — 03.11.1946), руководившего созданием этого самолета, но и произвести в 1942 — 1945 годах 2125 самолетов этого типа.
В дальнейшем оно изготовило огромное количество самолетов различных типов, но ташкентцам, как мне кажется, наиболее памятен военно-транспортный винтокрыл (своего рода «помесь» самолета с вертолетом) Ка-22, разработанный в Опытно-конструктрском бюро (ОКБ) Николая Ильича Камова (14.09.1902 — 24.11.1973), доктора технических наук, Героя Социалистического труда, лауреата Государственной премии. После того как данное предприятие в начале 60-х годов произвело три опытных экземпляра этого винтокрыла, один из них часто летал на довольно низкой высоте над нашим городом, удивляя всех своим невероятным видом. Увы, в серию это изделие завода так и не пошло.
Но возвращаюсь к основному направлению своего повествования. Помимо большого количества промышленных предприятий, в Ташкент было эвакуировано немалое количество ВУЗ’ов, театров, а также других организаций, и всех людей, приехавших в их составе, нужно было регулярно обеспечивать продовольствием. При этом нужно было обязательно принимать во внимание, что все они в процессе весьма длительного путешествия по железной дороге через Чкалов (впоследствии — Оренбург) очень сильно наголодались. Однако все эти люди были абсолютно уверены в том, что по приезде в Ташкент им удастся наестся досыта хлеба, так как в их головах как музыка звучало название чрезвычайно популярной в свое время книги писателя Александра Неверова «Ташкент — город хлебный».
Увы, в этом плане всех их ждало горькое разочарование: хлеба в нашем городе было не больше, чем в любом другом тыловом городе Советского Союза. Выдача хлеба всем жителям Ташкента, включая эвакуированных, осуществлялась по продовольственным карточкам, и суточная норма на одного человека строго регламентировалась в зависимости от того, кем он являлся: рабочим, служащим, студентом, пенсионером или иждивенцем.
Многие другие продукты тоже выдавались по карточкам, но, тем не менее, положение с продовольствием в нашем городе было все-таки лучше, чем в более северных городах, по той причине, что Ташкент был в то время одноэтажным, состоявшим, по сути дела, из двух разных половин. Одна его часть, Новый город, была построена в царское время и состояла из коллективных дворов с большим количеством квартир, и в ней было довольно мало собственных домов.
Вторая его часть, Старый город, состояла из собственных домов глинобитной постройки (adobe), и в их двориках росли фруктовые деревья и имелись ухоженные огороды с овощами. Вот именно эти фруктовые деревья и овощные грядки и давали возможность жителям таких домов не только сносно питаться самим, но и продавать излишки овощей и фруктов на городских базарах. При этом считаю своим долгом отметить тот факт, что люди, жившие в этих глинобитных «микрогасиендах», были невероятно трудолюбивы и весьма профессиональны в деле выращивания овощей, фруктов и винограда.
Конечно, заработная плата рабочих и служащих во время войны была весьма невысокой, но все-таки позволяла их семьям время от времени покупать на базарах овощи и фрукты, причем положение с овощами было более сложным, так как часть не скоропортящихся овощей отправлялись на фронт для улучшения рациона питания сражавшихся бойцов и командиров. А выбор фруктов тогда в Ташкенте был весьма неплохим. Попытаюсь в данном повествовании рассказать об этом более или менее подробно.
Родился я в Ташкенте, первые три года своей жизни прожил именно в Старом городе, в узбекской махалле на площади Хадра, где наша семья снимала комнату у чрезвычайно доброжелательной семьи Шариповых. До сих пор с огромной теплотой вспоминаю своих сверстников — узбекских ребят, а также дворики их домов. Должен сказать, что я всегда восхищался абсолютной, по моему мнению, правильностью воспитаения этих детей своими родителями. Они с малых лет приучались к труду: помогали родителям нянчить детей более младшего возраста, подметали до почти идеальной чистоты дворики, приносили домой водопроводную воду из уличных водоразборных колонок, а также вносили свой посильный вклад в семейное финансовое благополучие, продавая фрукты со своих деревьев, разложенные на ковриках, лежащих на улице возле калиток их домов. На этих ковриках можно было увидеть черные и белые ягоды тутовника — плоды шелковиц — тутовых деревьев, вишню, сливу, куксултан, груши, яблоки, персики и урюк, причем все это продавалось буквально поштучно.
Я не случайно начал перечисление плодов фруктовых деревьев с ягод тутовника. Дело в том, что шелковицы с давних времен считаются табибами (узбекскими народными целителями) благословенными деревьями, у которых все: плоды, листья, кора и корни наделены лекарственными свойствами, поэтому данные деревья всегда росли во дворах, в которых жили узбекские семьи. И это помимо того, что сами плоды данных деревьев были сладкими, приятными на вкус и очень питательными.
Мало того, листья шелковицы использовались еще и как пища для гусениц тутового шелкопряда, плетущих коконы из вырабатываемой ими шелковой нити, используемой затем людьми в качестве сырья для выработки натурального шелка. В Узбекистане еще с пятого века нашей эры таким образом производилась изумительная натуральная шелковая ткань, именуемая хан-атласом, окрашенная во все цвета радуги и применяемая для пошива женских национальных праздничных платьев.
Однако, перед самой войной на территории Средней Азии произошла самая настоящая катастрофа, по масштабам сопоставимая с возникновением и скоростью распространения теперешнего КОВИД’а, только КОВИД воздействует на здоровье людей, а предвоенная катастрофа ударила по фруктовым насаждениям, причем наиболее пораженными ею оказались тутовые деревья. Виновником этого несчастья стало появление в нашем регионе чрезвычайно опасного сельскохозяйственного вредителя, а именно червеца Комстока. Данный червец попал к нам неведомыми путями из Японии, а так как он не имел здесь природных врагов, то молниеносно распространился по огромной территории. На тутовых деревьях, зараженных этисм вредителем, количество листьев, пригодных для выкормки шелкопряда, уменьшалось чуть-ли не на две трети. Многие деревья вообще засыхали. В саду наших родственников, живших в Старом городе, например, было две старых могучих шелковицы, одна с белым тутовником, а вторая — с черным. Обе они подверглись мощному воздействию червеца Комстока. Шелковица с белыми плодами сумела выстоять, а с черными — засохла.
Но во время войны натуральный шелк потребовался в невероятно больших объемах для изготовления парашютов, так как их купола создавались именно из натурального, так называемого «парашютного» шелка. Для того, чтобы производство шелка не уменьшилось из-за червеца Комстока, в нашей Республике были приняты чрезвычайные меры. Все тутовые деревья были взяты на учет. Каждую весну по городу ездили на бричках специальные бригады, которые с каждого такого дерева спиливали часть веток с листьями, предназначенными на корм гусеницам шелкопряда. Вдоль всех дорог вместо традиционных тополей высаживались тутовые деревья. И эти меры дали требуемые результаты. А производились парашюты в Ташкенте эвакуированным осенью 1941 года из Подмосковья Тушинским комбинатом парашютно-десантного имущества (ПДИ). За период 1941 — 1945 годов этот комбинат изготовил 330 тысяч парашютов, которые спасли жизни огромного количества членов экипажей военных самолетов. В самом конце войны комбинат вернулся в свое родное Тушино.
Мне хочется сказать пару слов о куксултане. Этот вид фруктов, к сожалению, сейчас подзабыт, хотя он достоин того, чтобы его вспомнили садоводы и стали выращивать в тех объемах, в которых его употребляли ташкентцы во время войны. Тогда куксултан был необычайно популярен, деревья с его плодами имелись почти в каждом дворике. Он был кислосладким, даже можно сказать сладким, и необычайно вкусным. Многие считали куксултан крупной алычой, некоторые думали, что это круглая слива. Однако, насколько я понимаю, это ни то, ни другое. Куксултан, действительно, по форме напоминал алычу, был круглым, но крупным, как крупные сливы. Он встречался двух цветов: зеленого и красноватого. Как алыча и слива, куксултан принадлежал к семейству «Розовых», подсемейству «Сливовых», и его исходной формой, как и у сливы, была алыча. Но все-таки и алыча, и слива, и куксултан являются отдельными фруктами.
Очень неплохим пищевым подспорьем была для ташкентцев и вишня. Люди знали, что помимо прекрасных вкусовых качеств эти ягоды обладают массой полезных свойств для человеческого организма, особенно в тяжелых условиях военного времени, когда он был весьма сильно ослаблен от хронического недоедания и нехватки витаминов. По этой причине вишню начинали продавать (и охотно покупать!) до того как она окончательно созревала. Ее продавали с ковриков в виде своего рода розовых ягодных «косичек», в которых не совсем созревшие вишенки скреплялись между собой плодоножками. Местные табибы хорошо знали и лечебные свойства вишни, поэтому ее плоды, плодоножки, листья и веточки часто использовались в народной медицине.
Дальнейшую часть своего повествования я посвящу самому излюбленному фруктовому лакомству обитателей Ташкента в военное время — урюку (абрикосу). Я не случайно заключил слово «абрикос» в круглые скобки. Дело в том, что существует своего рода неопределенность насчет того, являются ли урюк и абрикос отдельными фруктами. Очень многие, в том числе и я, считают, что это отдельные фрукты, хотя и имеющие друг с другом много общего. По моему непрофессиональному мнению, их отличия состоят в том, что урюк обычно несколько меньше абрикоса, слаще его, и ядро его костчки не горькое. У абрикоса, соответственно, размеры плодов обычно более крупные, сладость не столь насыщенная по сравнению с урюком, и ядра косточек горькие. Урюковые деревья непременно присутствовали в садах ташкентцев. Тогда была огромная масса самых различных сортов урюка и абрикоса, как по размеру и форме плодов, так и по их окраске и сладости. Но самое главное, что они чаще всего были вкусными (сладость не самое главное достоинство этих плодов). Садоводы совершенно справедливо считали, что такое разнообразие сортов дано нам свыше. А потом победило, к сожалению, мнение, что самое главное — товарный вид и возможность дальней транспортировки, и количество сортов резко сократилось.
В саду у наших родственников, живших в Старом городе, было два урюковых (не абрикосовых) дерева. Плоды одного из них были довольно крупными, очень вкусными, по форме напоминавшими человеческое сердце. Второе дерево выросло само, судя по всему, из косточки, брошенной кем-то через забор. Я больше никогда, нигде и ни у кого не видел такого изумительного урюка, каким плодоносило это дерево. По внешнему виду он напоминал непоспевший еще миндаль, имел удлиненную форму с довольно тонким съедобным слоем восхитительного вкуса и большой сладости. Внутри каждой косточки было два вкусных ядра. При полном поспевании плоды прямо на дереве часто лопались, причем при этом лопалась и косточка, а мякоть превращалась в подобие замечательной кураги. Вкуснотища была необычайная! Сейчас на ташкентских базарах ничего подобного сыскать не удастся, даже принимая во внимкание, что на них продаются не только местные сорта урюка и абрикоса, но также и сорта, привезенные из других регионов нашей Республики и из зарубежных стран.
В отличие от вишни, которую в военное время ташкентцы начинали есть в слегка недоспевшем виде, потребление урюка обычно стартовало на его еще совершенно незрелой стадии, причем таким зеленым урюком наслаждались не только дети (в их числе и я), но и совершенно взрослые люди. То же самое происходит и сейчас: зеленый урюк появляется в продаже на базарах ранней весной, когда его еще невозможно разглядеть на деревьях.
Во время войны и некоторое время после нее я постоянно был голодным, поскольку с продовольствием тогда дела обстояли очень плохо «в связи с наличием его отсутствия», как метко выразились ранее классики советской литературы Илья Ильф и Евгений Петров. Чтобы насытить голодный желудок, приходилось поднимать с земли косточки урюка и абрикоса (почти всем пацанам, не только мне, так как мы все были «дико» голодными), выброшенные счастливцами, имевшими деньги, чтобы эти фрукты купить, и тут же раскалывать эти косточки двумя булыжниками, чтобы съесть их содержимое. Должен заметить, что мне, как и всем нормальным людям, нравилось сладкое, но еще большее удовольствие я получал от кислого, соленого и горького. По этой причине я никогда не обращал внимание на то, какими были ядра найденных урюковых и абрикосовых косточек — горькими или сладкими, съедая и те, и другие. Мало того, с тем же удовольствием ел горькие ядра косточек персика, сливы, куксултана и даже вишни. Родители уговаривали меня не есть эти горькие ядра, предупреждая о том, что в их составе имеется чрезвычайно ядовитая синильная кислота. Но желание насытить голодный желудок заставляло меня пропускать мимо ушей предупреждения родителей. И такая любовь к горькому, как это ни странно выглядит, дважды спасла мне жизнь.
С раннего детства я страдал от того, что после утреннего подъема с постели не мог ходить, приходилось подолгу «расхаживать» ноги, чтобы потом иметь возможность двигаться. Родители водили меня «по врачам», чтобы выяснить причины такого моего недуга и полностью меня от него излечить. Во время войны в Ташкенте было немало хороших детских врачей, получивших образование еще «при царе». Все они после моего обследования говорили родителям, что у меня полиартрит. На вопросы папы и мамы, какое будущее меня ожидает в связи с наличием у меня столь неприятного заболевания, эскулапы прямого ответа не давали, жалея моих родителей, но по всему чувствовалось, что светлого будущего у меня не предвидится.
Однако по прошествии некоторого времени у меня стали исчезать признаки полиартрита: я стал нормально ходить сразу после того как вставал утром с постели. Должен сказать, что признаки наличия аналитических способностей наблюдались у меня буквально с первых лет моей жизни, поэтому я уже тогда пришел к выводу, что причиной моего выздоровления стали горькие ядра фруктовых косточек. Эта уверенность крепла у меня все больше и больше по мере моего взросления, особенно после того, как я где-то вычитал, что ядовитые вещества в некоторых случаях действуют как сильные лекарства. Народная мудрость гласит, что «клин клином вышибают». Вот и случилось так, судя по всему, что клин синильной кислоты вышиб из меня клин полиартрита.
Второй случай моего спасения произошел в один из летних дней 1965 года, когда я ранним утром ехал на своем мотоцикле на работу. На мне была легкая рубашка, надетая на голое тело, на голове — мотошлем, не застегнутый из-за жары. Вдруг ощутил сильную боль в правой стороне шеи, в том месте, где находилась сонная артерия. Остановил мотоцикл, слез с него, снял с головы шлем и тут же ощутил такую же сильную боль в спине под правой лопаткой. Снял рубашку и увидел, что из нее на землю выпал большой полосатый шершень (в Ташкенте его обычно называли шмелем). На скорости он залетел в промежуток между правым ухом шлема и шеей, ужалил в шею, а затем, когда я снимал шлем, он упал за шиворот рубашки и ужалил под лопатку.
Превозмогая сильнейшую боль, надел рубашку и шлем, вновь сел на мотоцикл и поехал дальше. Внезапно я понял, что начинаю терять сознание. Сумел остановить мотоцикл, поставил его на подножку, после чего рухнул носом в придорожную пыль. Не буду описывать дальнейшие события, скажу только, что к большому удивлению врачей и к счастью для меня, я остался жив. Через некоторое время вспомнил про огромное количество синильной кислоты, поглощенной мной в составе горьких фруктовых косточек в течение войны, и пришел к выводу, что именно эта синильная кислота и привела к возникновению в моем организме сильнейшей резистентности (сопротивляемости) по отношению к воздействию ядовитых веществ. Этот случай еще больше усилил уже имевшееся у меня убеждение в том, что в мире не бывает ничего случайного.
Так что все, рассказанное мной выше, как мне кажется, свидетельствует о том, что не зря ташкентцы стремились во время войны как можно раньше начинать есть фрукты, да и сейчас они продолжают любить их в не меньшей степени, поэтому, слегка перефразируя слова Владимира Маяковского, могу сказать, что поступают они очень мило и хорошо.
Борис Пономарев