Мыши, кот и люди, а также попугай (Владимир Калинченко) / Проза.ру

            Лирическая повесть – сказка.

            «Это было – головою в омут…»
            Ю. Друнина.

            «И снова находка, нет, больше –
            прорыв,
            Банальность, словесная шелуха»…
            Из стихов 2000 г.

            «Мал, да удал».
            Русская поговорка.

            Первое слово к читателям.

            Однажды я, скорее поэт, чем сказочник, точнее – поэт, иногда пишущий сказки в прозе, решил написать сказочную историю про маленького мышонка, которого сначала не понимали, а некоторые – и не замечали, но потом всё-таки заметили и оценили его большое сердце (большое сердце не может остаться незамеченным), и… Впрочем, рассказывать вам сюжет моей сказки, я, конечно, не буду. Результат моего труда, ума и души, результат моего вдохновения и моей фантазии – перед вами. Войдите же в этот мир, побудьте немного с героями моей истории и со мной, её автором.

            Часть I.

            1.

            Жил – был маленький мышонок. Он был маленький даже по мышиным меркам, и многие другие мыши, взрослые и не очень, посмеивались над ним. «Какой ты маленький!» -- говорили они ему и разводили лапками – куда, мол, ты годишься т_а_к_о_й! Обидно было мышонку, но он только горько улыбался, показывая свои остренькие зубки, терпел все насмешки, и мечтал о том времени, когда он наконец-то сможет доказать тем, кто не верит в него, что и он на что-то годится.

            2.

            Жил мышонок (звали его Петер) в одной норке с другими мышами – и жили мыши т_а_м как люди в коммунальной квартире – в этой (надо сказать большой по мышиным представлениям) норке были маленькие норочки – квартирки (впрочем, маленькими они показались бы людям, а для мышей это были самые настоящие квартиры, не всегда, правда, просторные – это зависело от достатка их обитателей), в которых жили целые мышиные семьи и одинокие мыши.
            Мама Петера воспитывала его одна, без отца, ставшего жертвой кота, жившего когда-то в этой семье и ловившего мышей и_н_о_г_д_а, когда не ленился. Мама учила мышонка только самому хорошему, чему её, в своё время, когда она была ещё молоденькой мышкой, учили её родители. «Сынок, никогда не бери чужого – оно ведь принадлежит не тебе, -- не оскорбляй своей души воровством, а то остальные мыши не будут верить тебе, да и сам ты лишишься покоя», -- говорила мама. «Сынок, помогай тем, кто в этом нуждается и кто сам себе помочь не может», -- учила мама. «Если тебе плохо – думай о том, что есть в нашей норке мышки, которым ещё хуже, чем тебе», -- твердила мама маленькому мышонку. «Будь всегда вежлив и уважай старших», -- поучала мама, и Петер внимательно слушал, и старался запомнить всё это, что было не трудно сделать, поскольку он не только понимал, насколько важно всё, что говорит – повторяет мама, но и п_р_и_н_и_м_а_л э_т_о с_е_р_д_ц_е_м.
            И он всегда старался помочь своим собратьям чем только мог: отказывался от самых больших хлебных крошек и самых аппетитных кусочков сыра – в пользу наиболее голодных мышей, смотрел за новорожденными мышатами, когда их родители отлучались, а свою маму, пожилую (Петер был поздний ребёнок) и больную мышку, оберегал всячески: не позволял ей ходить на поиски пищи – ходил сам; исполнял любое её желание – стоило ей только взглянуть на него, -- и он уже знал, чего она хочет. Мама благодарно улыбалась Петеру, ну а многие другие… Относились к его помощи как к чему-то само собой разумеющемуся, и по-прежнему не принимали его всерьёз. Некоторые мыши всё так же не прочь были позубоскалить над ним – над его слабосильностью и малым ростом. Да и доброта мышонка, его стремление придти на помощь – это тоже было им не совсем понятно. Они-то (за редким исключением, но об этом – позже) мало думали о других и поэтому редко помогали друг другу – каждая мышь думала и заботилась в основном о своей семье.
            Некоторые мыши, правда, сдержанно – благодарили Петера за помощь, но не старались, тем не менее, чем-нибудь помочь – ответно – мышонку и его маме.

            3.

            Но жили в коммунальной норке и мыши, относившиеся к мышонку Петеру с_о_в_с_е_м и_н_а_ч_е. – Они не только принимали Петера в_с_е_р_ь_ё_з, не только – сердечно! – благодарили его за всё делаемое для них, но и старались ободрить и утешить своего маленького собрата. Особенно любила его мышь Кристина – дочь старого и очень умного мыша, которого звали Хильд. Кристина старалась угостить маленького Петера – почти каждый раз, как увидит она его, обязательно сунет ему какое-нибудь лакомство, например, сладкие крошки торта, если у хозяев перед тем было празднество, или крошечку сахару – сахар был у запасливой Кристины – ещё прошлой зимой хозяева забыли закрыть буфет, какое-то время их, к счастью, не было дома, и она, 5или 6 раз сбегав в комнату, натаскала из сахарницы сахару в свою норочку – «на чёрный день», как она сама сказала тогда же; но Петер был ей так мил, что она, забывая про возможный «чёрный день», угощала его, приговаривая при этом – «Кушай, кушай, милый…» Впрочем, не один Петер был слабостью Кристины: она, с её неустроенной личной жизнью, испытывала о_с_о_б_о_е у_д_о_в_л_е_т_в_о_р_е_н_и_е, когда помогала слабым и несчастным мышатам (кроме Петера, у неё было ещё трое подопечных – двое росли без матери, мать третьего тяжело болела и воспитывала его дряхлая полуслепая бабушка), и все, кого она опекала, в_с_е_г_д_а ждали (и получали) от неё не только лакомства, но и доброе слово, а ведь оно порой дороже самых вкусных вещей. А новорожденных мышат она нянчила иногда, и пела им такие странные колыбельные песни (сама же их и сочиняла), в этих песнях чаще всего речь шла о доброте, о том, что в_с_е мыши должны любить друг друга, т_а_к_и_е с_т_р_а_н_н_ы_е колыбельные песни, что родители мышат, недавно родившихся, слыша эти призывы, изумлялись. Некоторые из родителей были против того, чтоб Кристина нянчила их малышей – «Своих не заимела, так чужих хватаешь!» -- довольно грубо говорили они, но она, добрая, несчастная мышь, так их упрашивала, так упрашивала – «Позвольте, милые, понянчить ваших детишек, они быстро заснут под мои колыбельные песни!», что родители всё-таки соглашались, с_н_и_с_х_о_д_и_л_и. Но бо’льшую часть своего времени Кристина ухаживала за больным, старым отцом – он был единственным, кто скрашивал одиночество Кристины, часто плакавшей (по ночам, чтоб не видел и не слышал отец), о_п_л_а_к_и_в_а_в_ш_е_й свою неудавшуюся жизнь, в которой никогда уже не будет писка новорожденных мышат, и в которой уже никто не назовёт её мамой. «Мама, я тебя люблю, ты самая хорошая», -- мышонок, произносящий эти л_у_ч_ш_и_е в_ м_и_р_е с_л_о_в_а, часто снился ей по ночам, и слёзы текли по щёчкам спящей Кристины.
            Ах, Кристина, Кристина, ты считаешь, что твоя жизнь не удалась. Но я, автор этой сказки (да и многие мои читатели, думаю, согласятся со мной), полагаю, что не удалась жизнь того, кто, несмотря на множество дорог, расстилавшихся перед ним, пошёл по скользкой дорожке – т.е. стал преступником или негодяем; не удалась жизнь того, кто, имея талант, зарыл его в землю, и не дал другим то, что мог – обязан был дать, поскольку при рождении этого д_е_й_с_т_в_и_т_е_л_ь_н_о н_е_у_д_а_ч_н_и_к_а Фея Успеха склонялась над его колыбелью… Ты же, Кристина, столько хорошего сделала для многих мышей, -- твоё доброе сердце послужило им и ещё послужит. Так что удалась твоя жизнь, Кристина, вполне удалась, и благодаря постоянной заботе о ближнем, которого (которых!) ты любишь больше, чем себя, ты когда-нибудь станешь высокой и прекрасной в глазах собратьев – мышей, и стала уже таковой в глазах Мышиного Бога, -- он смотрит на тебя со своей, недосягаемой для простых мышей, высоты, и одобрительно кивает, видя дела твои.

            4.

            Но вернёмся к мышонку Петеру, главному герою нашей сказочной истории. Мышонок благодарил тётю Кристину за заботу и ласку, ведь он жил п_о т_а_к_и_м ж_е н_р_а_в_с_т_в_е_н_н_ы_м з_а_к_о_н_а_м и т_а_к_о_е о_т_н_о_ш_е_н_и_е к ближнему было ему понятно и приятно. Старый Хильд, папа Кристины, относился к Петеру так же до’бро, как и его дочь, Хильд, редко выходивший из своей норочки, при встрече с Петером каждый раз гладил его по головке, говоря – «Малыш, малыш».И это тоже было приятно неизбалованному вниманием Петеру и он понимал, что дедушка Хильд его любит. Но вот почему он вздыхал, лаская Петера, и печально, с жалостью, смотрел на него, этого маленький Петер не понимал.
            И дочь старого Хильда, и сам Хильд, в отличие от многих других обитателей норки, почти при каждой встрече с Петером справлялись у него о здоровье его «дорогой мамы», как ласково говорили они, уважая эту замечательную мышь за её самоотверженность – слабая и больная (болевшая уже давно), она сумела не просто вырастить сына, но вырастила его хорошим и тоже достойным уважения… пока мышонком, но мыши растут быстро – их детство проходит во много раз быстрее, чем у людей. То, что Петер, по сути, ещё мышиный подросток, уже поступал часто как взрослый, вполне разумный, мышь и то, что глазки у него были умненькие, живые, словно пытливо вглядывающиеся во что-то, что скрыто от глаз обыкновенных мышей, -- всё это нравилось Кристине и Хильду, и они стали приглашать Петера в свою норочку, приглашали тогда, когда дедушка Хильд получше себя чувствовал. Кристина и Хильд ютились в однокомнатной норочке – они не относились к числу состоятельных мышей. Но разве в этом дело! Так уютно, как з_д_е_с_ь, Петеру было, пожалуй, только дома – с мамой (они вдвоём жили тоже в однокомнатной норочке).
            Дедушка Хильд вёл с Петером долгие разговоры (точнее, говорил старый мыш – мышонок, гл. обр., слушал): он рассказывал о своей долгой многотрудной жизни – и о пережитом, и о своих ошибках, которые он совершал ещё в молодости, а иногда и в более поздние годы – у дедушки была излюбленная мысль – что очень важно учиться на чужих ошибках, и это, может быть, убережёт тебя от ошибок собственных. Говорил старый мудрый мыш и о том, как важно быть терпимым и добрым по отношению к другим и строго судить прежде всего себя самого. Дедушка не просто поучал Петера, свои размышления он пояснял примерами, притчами и даже иногда сказками.
            -- Одна не очень честная и не очень порядочная мышь, -- рассказывал мудрый Хильд, -- решила завладеть добром другой мыши, которая была больна и не могла постоять за себя, и, что самое печальное, за неё некому было заступиться. Но когда эта плохая мышь пробиралась к постели несчастной – ей, никогда ранее не болевшей, стало так плохо, как будто неведомые силы встали на защиту беззащитной. И мышь, задумавшая злое, отступилась: жалобно пища, она убежала в свою норочку и промучилась всю ночь. Больше она никогда не могла и помыслить о подобном злодействе – стала совсем иной…
            -- Неведомые силы… -- повторил задумчиво Петер.
            -- Да! – подтвердил дедушка. – А может быть, сам Мышиный Бог помог несчастной мыши и не дал свершиться беззаконию!
            Про Мышиного Бога маленький мышонок слышал впервые.
            -- Мышиный Бог? – переспросил Петер (его глазёнки заблестели – ему было интересно). –А кто Он?
            -- Он всё видит и всё знает про нас, мышей. И – помогает нам в трудные минуты. Ты вырастешь и многое ещё узнаешь про Него. И научишься обращаться к Нему за помощью., малыш, -- и дедушка таинственно улыбнулся. – Впрочем, лучше рассчитывать на собственные силы… если они у тебя есть.л
            -- А та, больная, мышь, -- вдруг вспомнил Петер, -- Что с ней стало?
            -- Она выздоровела, -- радостно ответил дедушка Хильд, -- и помогла ей т_а м_ы_ш_ь, что так и не сумела (она сама была рада этому) завладеть её добром. Она раскаялась и стала постоянно навещать болевшую – укутывала её потеплее лоскутками, видя, как т_а дрожит, добывала для больной пищу. И болезнь отступила – раскаявшееся сердце оказалось сильнее. Две мыши стали друзьями, -- поддерживали друг друга всегда, и – ни разу! – не поссорились – не сказали друг дружке ни одного злого слова. Вот такая история.
            Посреди рассказа два раза появлялась Кристина и ставила на дощечку на трёх ножках, стоявшую около лежанки Хильда (их стол), нехитрое угощенье, и, прошептав – «Кушайте», удалялась. Но мышонок Петер, при всём своём уважении к тёте Кристине, был так поглощён тем, что говорил Хильд, что не замечал ничего вокруг: он готов был слушать без конца мудрого дедушку, и спрашивать, спрашивать, спрашивать (потом Петер долго размышлял над всем услышанным). Но всё равно наступал момент, когда тётя Кристина подходила к мышонку и шептала ему на ухо: «Папа устал… Ему пора спать… Приходи в другой раз, милый…» И Петер покорно уходил, мечтая о новой встрече.

            5.

            Повторяю, мышонок Петер много размышлял над словами дедушки Хильда. Помнил он и то, чему учила мама. И это ему часто помогало поступать так, как он считал единственно возможным – т.е. по справедливости.
            Был случай в норке, когда одна мышь попросила другую одолжить ей несколько сырных крошек для её заболевшего малыша – сама-то она не может сбегать за пропитанием, не с кем оставить сыночка. И что же? Та просто повернулась спиной к бедной матери. Увидев спину мыши, которая в_ э_т_о_м о_б_щ_е_с_т_в_е отнюдь не считалась злой или равнодушной (правда, с_в_о_и_х д_е_т_е_й у неё не было), мать больного мышонка пришла в отчаяние, -- и оно было столь сильным, что ей не пришло в голову попросить об услуге кого-нибудь ещё. И никто не заметил, что маленький Петер исчез. Через десять минут в норочке, где жила мышь с больным мышонком, появились несколько хлебных и несколько сырных крошек, а также немножко сахару: Петер успел за это время сбегать и на кухню, и к Кристине. Как была счастлива мать заболевшего мышонка! – но она так и не узнала (когда Петер побывал в их норочке, матери не было у постели сыночка, а сам он спал), к_т_о и_м п_о_м_о_г, а мышонок Петер просто сделал то, что считал необходимым и предпочёл остаться незамеченным – главным для него было то, что больной мышонок поест, и, может быть, скоро выздоровеет.

            6.

            И был ещё случай – тогда Петер пострадал, спасая другого. Он не мог, ну просто совесть бы ему не позволила , не защитить мышь, несправедливо обвинённую в краже кусочка сыра. И дело-то не стоило крошки заплесневелого хлеба, но одна мышь, голодная и злая, набросилась на другую с обвинениями.
            -- Ты съела мой сыр, который я (тут её даже передёрнуло от злости) с таким трудом добыла! – кричала эта мышь своей товарке.
            -- Что ты, что ты, я не трогала твой сыр, у меня несколько крошек своего ещё остались! – оправдывалась обвинённая.
            Но та, ослеплённая злобой, н_и_ч_е_г_о н_е с_л_ы_ш_а_л_а.: она набросилась на бедную и стала её бить. И тут мышонок Петер, видевший всё происходящее, бросился к озверевшей мыши, которая уже, видимо, не понимала, что делает. Слабый и маленький, он подставил своё тельце под удары безумной, и несколько ударов досталось ему. Однако озлобленная мышь увидела, что она бъёт н_е т_о_г_о, что мышонок-то здесь вовсе ни при чём (то, что избитая мышь тоже, может быть, ни при чём – это ей не пришло в голову), она, ослеплённая гневом, словно прозрела, и ей стало стыдно. Мышонок же в эту ночь никак не мог удобно устроиться в своей постельке – болело тельце (маме он ничего не сказал – зачем ей лишние волнения!). Неожиданно у входа в норочку, где жили мышонок Петер и его мама, появилась тень какой-то мыши. Через 2 – 3 секунды мышь была уже у постельки незаслуженно и случайно избитого. Мышонок заулыбался:
            -- Тётя Илона! – прошептал он.
            -- Тише, малыш, маму разбудим, -- прошептала мышь по имени Илона. – Сейчас я смажу больные места этим бальзамом (где она его добыла – бог весть, наверно, тоже в кухне , а то и в комнате – у хозяев стащила), и они перестанут болеть (Илона единственная видела, ч_т_о п_р_о_и_з_о_ш_л_о, единственная видела п_о_д_в_и_г Петера).
            И правда, к утру тельце храброго мышонка перестало болеть, о вчерашнем происшествии напоминала только боль в левой передней лапке.

            7.

            И был эпизод, противоположный двум только что рассказанным: одна мышь (мать двоих мышат) пожалела соседку, потерявшую ребёнка. Она гладила по спинке безутешную мать, и обе скорбно пищали (голосили – сказал бы писатель, если бы речь шла о двух женщинах), как будто п_о_т_е_р_я_л_и о_б_е. Мышонок Петер, увидев э_т_о, пошёл к дедушке Хильду и рассказал ему об увиденном. Старый Хильд долго молчал, а потом произнёс:
            -- Да, Петер. Наши мыши не такие уж и плохие. Просто наносного много в их душах: злость, раздражительность, зависть… Он хотел продолжить перечисление пороков, коими, увы, больны многие мыши, но решил, что перечисленного вполне достаточно. Помолчав ещё секунд 10 – 15, дедушка продолжил:
            -- Они способны на ласку по отношению друг к другу. Они сами не задумываются над этим. Но, Петер, способны! Знай и помни это, мой мальчик! В нашей большой мышиной семье всё будет хорошо… -- ещё одна – маленькая – пауза – и Хильд договорил: …когда-нибудь.
            Затем дедушка перевёл разговор на другое:
            -- Ну что, не болит больше тельце? Мне и Кристине Илона всё рассказала. Молодец!
            -- Нет, не болит, -- застенчиво ответил Петер – он не хотел афишировать свой поступок, который казался мышонку таким же естественным, как, скажем… принести поесть старой больной мыши. – Не болит, -- повторил Петер тихо. – Спасибо тёте Илоне.

            8.

            Илона тоже очень любила Петера. Она так же, как и он, была, по сути, изгоем среди нормальных мышей: некрасивая – горбатая, с торчащей во все стороны шерстью, она часто подвергалась насмешкам окружающих. Но сердце у неё было доброе – её физическое несовершенство не озлобило её: она всегда находила для мышонка Петера и его мамы (да и только ли для них) самые тёплые слова, иногда заходила к ним в гости. Мама и сын, гостеприимные и хлебосольные были всегда рады Илоне, которая только с ними (да ещё с Кристиной, своей близкой подругой) и чувствовала себя комфортно. А то и со своим угощением приходила Илона, и тогда они втроём (в тесноте, да не в обиде) устраивали пусть и маленький, но настоящий пир.
            С другими мышами отношения у Илоны не складывались. Она подходила к ним – спрашивала, не нужно ли помочь, ч_т_о и_м_е_н_н_о нужно. Но мыши неохотно принимали её помощь. «Красавица наша хочет нам помочь», -- усмехались. И только Хильд сокрушённо качал головой, видя, как относятся мыши к некрасивой, но доброй Илоне, и, проходя мимо неё (когда выходил из своей норочки), пожимал ей лапку, этим как бы поддерживая её морально, и говорил ей иногда: «Не переживай, дочка, они просто глупые, многого ещё не понимают», да Кристина сочувственно улыбалась подруге, всем своим отзывчивым сердцем разделяя её горе.
            У мышей в норке было несколько кусочков зеркала. Когда хозяйское зеркало, висевшее в прихожей, разбилось, мыши успели (до того, как всё было подметено) утащить в норку 3 или 4 кусочка (зачем – не совсем понятно, для здешних красавиц, что ли). Илона часто подходила к одному из кусочков, осматривала себя, и, удручённая, отходила, бормоча при этом: «Какая же я…» -- она хотела сказать «некрасивая», но это слово у неё не выговаривалось, она боялась его произнести – боялась э_т_и_м не увеличить, конечно, нет, свою некрасивость, а просто сделать её чем-то непреложным и вдвойне обидным. Но потом снова какая-то непонятна ей самой сила влекла её к зеркалу, и всё повторялось.
            Зачем ты так часто смотришь в зеркало, почему тебя так удручает твоя некрасивость, милая Илона? Физическая красота ведь не самое большое счастье в жизни, гораздо важнее – то, что сердце у тебя доброе, а значит, и красивое. И никто из тех, что смеются над тобой, не увидит (никогда или только до поры до времени – видимо, кто как) эту в_н_у_т_р_е_н_н_ю_ю к_р_а_с_о_т_у, да и зачем им это! Они слепы, и ничуть не страдают от своей слепоты. Ну и пусть пребывают во мраке, а ты живи как жила, помогая мышонку Петеру и его маме, которые родственны тебе – сердцем родственны, и другим мышам хотя бы стремясь помочь, ж_е_л_а_я помочь, пусть ты и немного можешь сделать для них, но то, что м_о_ж_е_ш_ь – по-своему прекрасно, вот только бы они (возможно ли такое? – я верю, что возможно) перестали шарахаться от тебя, а потому-то и шарахаются, что видят только в_н_е_ш_н_е_е. Или ты, Илона, хотела бы походить на красивую, но глупую мышь Милену, -- она-то не изгой в_ э_т_о_м о_б_щ_е_с_т_в_е, хоть она только и делает, что хлопает бессмысленно своими большими (по мышиным меркам) глазами, и в ответ на почти любые слова, обращенные к ней, повторяет – каждый раз – одно и то же (с некоторыми вариациями): «Да? да? Что вы говорите? Я так и думала!»
            Эта Милена была настолько глупа, что даже не смеялась и не издевалась над маленьким мышонком Петером и над некрасивой мышью Илоной (заметьте: не издевалась не по доброте душевной – она не была ни добра, ни зла -- н_и_к_а_к_а_я, -- а из-за своей беспредельной глупости!).
            Впрочем, не буду сгущать краски, рассказывая так безрадостно об отношении других мышей к Илоне. Некоторые в конце концов о_ц_е_н_и_л_и её.Она, я уже говорил об этом, готова была помочь л_ю_б_о_м_у, кто в этом нуждался. Но единственное, что она, нескладная и неуклюжая, умела х_о_р_о_ш_о д_е_л_а_т_ь, -- она умела петь (способность эта открылась у неё однажды, в_д_р_у_г, никто раньше даже не подозревал о ней). Конечно, если б человек услышал это пение – он бы просто подумал, что мышь пищит – вот и всё. Но по мышиным представлениям пение Илоны было верхом вокального искусства. И вот этому-то искусству она готова была обучить каждую мышь, обладающую более или менее приемлемым голосом. И мыши, которых она обучила, уже не шарахались от неё, а были к ней более милостивы, чем раньше, некоторые из них даже иногда похлопывали её по спинке, т_а_к п_р_о_я_в_л_я_я с_в_о_ю б_л_а_г_о_с_к_л_о_н_н_о_с_т_ь.
            Может быть, вы спросите, зачем мышам петь, или художественно пищать, как вам угодно будет выразиться. Да просто любовь к искусству жила и в этих маленьких зверьках, и порой они даже пели хором – несколько мышей собирались вместе и пищали, тут же являлись слушатели, и, согласно мышиной эстетике, концерт был весьма неплох. Но такие всплески любви к прекрасному у мышей были редки – в основном – быт, быт и быт, и – непонимание мышей, живущих н_е т_а_к (т.е. не одним бытом), а и_н_а_ч_е.
            Но для Илоны пение было, конечно. единственной возможностью как-то реализовать себя в мышином обществе. Она и Петера пыталась уговорить учиться пению – «У тебя есть данные!» -- говорила убеждёно Илона, но он вежливо отказывался, понимая, что э_т_о – не его дело. Но с каким же удовольствием приходил он снова и снова в норочку дедушки Хильда! Иногда выступала там и Илона – и тогда её слушал узкий круг друзей.

            9.

            Когда Петер 5-й или 6-й раз пришёл к дедушке, тот не стал вести с ним длинные разговоры, как было раньше, а подвёл его к маленькой полочке, на которой стояли дощечки, обмазанные воском, на дощечках были непонятные Петеру письмена. «Моя библиотека!» -- с гордостью показал дедушка Хильд на полочку с дощечками. И, взяв одну из них, стал читать что-то непонятное, но чрезвычайно красивое. «Новелла», -- пояснил дедушка, видя, что Петер н_е п_о_н_и_м_а_е_т, -- на литературном мышином языке.» И с тех пор он почти каждый раз, как Петер приходил к нему читал любознательному мышонку отрывки из этих книг, а часто и цитировал мышиных писателей, мышиных мудрецов – выдающихся мышей, живших давно, задолго до рождения Петера. «Наши классики», -- спокойно, как о чём-то обыкновенном, говорил дедушка, и мышонок удивлялся: многие мысли мышиных гениев были созвучны тому, чему учила его мама, и сам дедушка Хильд, когда он не цитировал и не читал, а просто рассказывал о пережитом и размышлял вслух. Дедушка обещал Петеру – «Я научу тебя читать, мой милый. И ты сам прочитаешь в_с_ё э_т_о и многое другое.» Произнося эти, заветные для маленького мышонка, слова, дедушка гладил Петера по головке, как т_о_г_д_а, во время редких встреч.
            Однажды дедушка снял с полки одну из дощечек и торжественно сказал: «Это – мои любимые стихи!» -- и прочитал с выражением:
   «О мышь, не только есть ты рождена,
   Хоть пища нам, конечно же, нужна,
   Но всё же к высшему стремись
            всегда,
Не всё ль равно – стара иль
            молода.»

            Потом старый Хильд несколько секунд помедлил (Петер ждал, затаив дыхание) и прочитал ещё:

Уже я стар, но, прежде чем умру,
Хочу я всех мышей призвать
            к добру,
Ты, мышь, другим помочь
            не забывай,
И всех своих обидчиков прощай.»

            Петер в первый раз услышал п_о_к_а непонятное ему слово – «стихи», но эти стихи были и понятны, и близки маленькому мышонку, потому что вполне согласовывались с его жизнью.Сам Петер и помогал другим мышам, и прощал своих обидчиков. Он научился прощать лругим какие-то их слабости, говоря, что это – «особенности характера (это не значит, что он мог простить абсолютно всё). Но стихи, так просто и в то же время так великолепно прочитанные дедушкой Хильдом, нравились мышонку не только потому, что он жил по тем же нравственным законам, которые проповедовал автор стихов. То, что’ выражено в них, было, конечно, важно, но ещё важней было то, ка’к выражено. “Это был какой-то особенный, не похожий на обычный, язык. Вокруг говорили по-другому.
            -- Кто написал эти… (он вспоминал слово) …сти…хи? – спросил мышонок Петер у дедушки Хильда и стал с нетерпением ждать ответа: было очень интересно узнать, кто же автор э_т_о_г_о ч_у_д_а.
            -- О! – дедушка Хильд поднял вверх правую лапку и многозначительно и важно (он ждал этого вопроса) посмотрел на Петера. – Это – великий мышиный поэт До Ширак I.
            -- А был ещё и второй? – удивился мышонок.
            -- Да, был. Но, -- дедушка виновато развёл лапками, -- его стихов у меня нет. И наизусть я их не знаю.
            -- Но знаете многое другое! – сказал с уважением Петер.
            Дедушка Хильд не любил, когда его хвалили, и в ответ только улыбнулся.

            10.

            Несмотря на свой ум, мудрость и огромные знания, старый мыш Хильд не пользовался большим авторитетом у своих собратьев, не понимавших его. Гораздо бо’льшим авторитетом пользовалась невежественная, но внешне величественная и равнодушная практически ко всему, что не касалось её лично и её семьи (у неё было трое детей и четверо внуков) мышь Матильда. Эта немолодая мышь иногда говорила разумно (не бог весть какие мысли высказывала, но, по крайней мере, смысл какой-то был в её речах); но иногда вела себя странно: говорила откровенную бессмыслицу, хохотала без причины – это означало, что на неё «нашло»; а то начинала говорить быстро – быстро и так сложно и непонятно, что и сама не понимала, о чём говорит, и, запутавшись в собственных рассуждениях, порой оборвав фразу, умолкала; а мыши принимали эти заумные речи за признак большого ума, и уважали Матильду (некоторые мыши даже с благоговением внимали речам Матильды, как будто сам Мышиный Бог говорил её устами)
            Хильд относился к этому философски: он, несмотря на свою скромность, знал себе цену, а остальные... пусть избирают себе кумиров по своему вкусу, и, главное, по своему интеллекту.
            Вам бы, уважаемый Хильд, жить среди тех поэтов и мудрецов, которых Вы с такой любовью к т_а_к_о_м_у с_л_о_в_у когда-то прочитали, и теперь читаете и цитируете, Вам бы жить в т_о_м обществе, а не в этом, обыкновенном мышином. Там бы Вы чувствовали себя среди с_в_о_и_х, а здесь… Вас не понимают, никому, кроме некоторых мышей, в первую очередь мышонку Петеру, не нужны Ваша мудрость и Ваши знания. Но это не значит, что они в_о_о_б_щ_е не нужны. Вы верите в то, что мышиная душа способна стать лучше (об этом же говорили любимые Ваши поэты и философы), в_е_р_и_т_е и правильно делаете: лучше верить в самое невероятное, чем ни во что не верить вообще. Вот что хотел сказать Вам я, автор этой сказки.
            Ах, да, чуть не забыл: большое (и особое) спасибо Вам, уважаемый Хильд, за мышонка Петера: Вы открыли ему, умному и любознательному, мир прекрасного, мир, что раньше был ему неведом. Если каждый из нас хотя бы кому-то одному открыл (или откроет) т_а_к_о_й м_и_р, он не зря прожил свою жизнь…

            11.

            Мышонок Петер так был пленён открывшимся (и всё более и более открывающимся) ему, что он не мог не думать – «Ах, неужели только мы двое – я и дедушка Хильд, -- будем владеть этим богатством!» А с раннего детства у него была хорошая память, и он запоминал многое из прочитанного дедушкой. И Петер (правда, нечасто), превозмогая неловкость, свою природную робость, пытался читать мышам п_р_е_к_р_а_с_н_ы_е! – запомненные им стихи. Но в лучшем случае его дослушивали до конца, и фыркали в ответ, н_е п_о_н_и_м_а_я, что он такое прочитал, в других случаях -- перебивали, и, повернувшись к нему спиной, начинали обсуждать проблемы мышиного быта, либо высмеивали Петера, обзывали его не «романтиком» или «поэтом» -- таких слов мыши не знали, а просто «чудаком». Мышонок не обижался – он уходил в какой-нибудь дальний уголок норки, и вспоминал л_ю_б_и_м_ы_е стихи. «Как красиво! Как необычно!» -- думал он, повторяя про себя эти строки. А то и читал их вслух – себе самому. Он и сам пытался сочинять стихи – «Хочу, чтобы было так же красиво!» -- говорил себе и тут же пугался собственной дерзости. Стихи у него п_о_к_а не получались, но он не терял надежды – «А вдруг? А вдруг когда-нибудь?» -- и не оставлял попыток.

            12.

            Только, пожалуйста, уважаемые читатели, не подумайте, что Петер, увлёкшись поэзией, перестал помогать другим мышам. Как и раньше, он смотрел за новорожденными мышатами, когда родители их отлучались (это делали из всей норки только Петер и Кристина – по очереди); также ходил за пропитанием для старых и больных; и, конечно, следил за тем, чтоб его мама всегда была сыта… Правда, он реже помогал тем мышам, которые могли помочь себе сами, реже, чем т_о_г_д_а, в казавшееся теперь уже далёким, время. И мыши, ещё недавно или не замечавшие его, или не придававшие его помощи большого значения, сейчас, завидев Петера, ворчали: «Ну вот, теперь ты и не помогаешь нам почти – совсем ушёл в свою «по – е зи…» -- и, не в силах выговорить мудрёное слово, махнув лапкой, уходили – многие спешили к своим семьям, а некоторые – в свою одинокую норочку.

            13.

            И была среди обитателей коммунальной норки – добрых и не очень, хороших и так себе, одна зловещая фигура – мыш Буль. Он был доносчиком и клеветником. Когда Буль был ребёнком, его мать, подозревавшая в неверности отца, приказывала сыну шпионить за отцом и доносить ей обо всех связях этого, родного Булю, мыша; отец же подозревал в неверности мать, и приказывал Булю шпионить за ней и доносить ему, что тот также с готовностью делал. Прошло время, Буль вырос – стал совсем взрослым мышом, но остался доносчиком – всё так же подслушивал и вынюхивал. Только теперь он докладывал одним мышам о других, и комфортно себя при этом чувствовал. Представьте себе, как же прекрасно было у него на душе (если можно назвать душою эту душонку), когда из-за его доносов между мышами случались скандалы: о, тогда Буль забивался в свою однокомнатную норочку, и не хихикал даже, а хрюкал от удовольствия. Не забывал он и Петера – о каждой его встрече с дедушкой Хильдом исправно докладывал Матильде, о которой мы уже говорили, и Розанне – чрезвычайно нервной и весьма язвительной (впрочем, она любила и просто пошутить) мыши. Вот и сейчас Буль подошёл к ним обеим (они беседовали о чём-то, причём Матильда пыталась изобразить на своей мордочке надменность) и стал быстро говорить, показывая лапкой в сторону норочки Хильда. Но обе мыши, занятые беседой, только отмахнулись от Буля, которого – Матильда – недолюбливала, помня, что Буль однажды оклеветал её сына, и однажды – маленькую внучку, а Розанна – презирала, потому что, несмотря на свой нервный, даже взбалмошный характер, не переносила подлости. «Ну, читают они вместе что-то, ну кому от этого плохо. Отвяжись, Буль!» -- скривилась Розанна, и Буль отошёл от них. На какое-то время. Потом снова усмотрит во встречах Петера и этого старика (ему давно умирать пора, а он – подумайте! – что-то там читает!), усмотрит нечто совершенно непозволительное, и всё повторится сначала.

            Часть II.

            14.

            Между тем хозяевам квартиры надоели мыши, которые хозяйничали в кухне, да и в комнаты иногда забегали: маленькая дочка хозяев сегодня даже увидела «мышку на ковре», завизжала от восторга и стала подзывать её к себе: «Иди, иди сюда, маленькая!» Но мать девочки, вошедшая в этот момент в комнату, резко оборвала дочь, и хотела запустить в мышь чем-нибудь тяжёлым, но под рукой ничего тяжёлого не оказалось, и мышка убежала. Это был мышонок Петер, любопытный, как и дочка хозяйки, ему мало стало кухни, да и одни только поиски пищи мало удовлетворяли его натуру; он сейчас был сыт, и, что самое главное, мама была сыта и дремала в их с Петером норочке, и мышонок решил заглянуть в комнату В результате познакомился с маленькой девочкой и с её суровой матерью. Правда, матери это знакомство не показалось приятным, а девочка в ту ночь, засыпая в своей постельке, вспоминала «славную мышку» и жалела, что не удалось поиграть с ней.
            Этот эпизод стал последней каплей, переполнившей чашу терпения хозяйки. «Эти мыши совсем обнаглели: уже по комнатам шастают!» -- заявила она мужу на следующее утро, за завтраком. Она была раздосадована, возбуждена донельзя, и поэтому преувеличила: у них было 3 комнаты, и теперь ей представилось, что в каждой комнате сидит по одной толстой мыши, и все они – целых три! – глядят на неё! хозяйку! – на которой держится весь дом! – глядят, нагло усмехаясь! Она чуть не задохнулась от гнева и так посмотрела на мужа, что тот сразу почувствовал себя виноватым в том, что «мыши по комнатам шастают». «Тише, тише, милая, не надо так волноваться», -- забормотал он, стараясь и не очень-то надеясь на это – успокоить разошедшуюся супругу. – Мы что-нибудь придумаем, что-нибудь…» И хозяева решили… Но об этом – чуть позже.

            15.

            Мыши, увы, доживали свои последние вольные дни, когда они могли свободно выходить из норки – главным образом за пропитанием. Пришла беда – она имела облик кота с хищными зелёными глазами, с острыми зубами и не менее острыми когтями, с хвостом, которым он бил об пол, когда злился (а злился он постоянно).
            Злой кот был несчастным существом: его прежние хозяева взяли его в дом ещё в младенчестве, и, когда он немного подрос, стали воспитывать его так, чтоб он озлобился, и – не просто исправно, -- а – яростно – ловил мышей. Ярость в этом деле необходима – считали они, -- благодаря ей кот н_и_к_о_г_д_а не будет лениться, а будет исполнять своё предназначение – истреблять мышей. Хозяева подолгу не кормили бедного кота, не выпускали его из дома (в туалет он ходил в ящик с песочком, регулярно приготовляемый заботливой хозяйкиной рукой). Если бы его выпускали на волю, жаловался ли бы он собратьям своим на свою тяжкую долю? Скорей всего, нет, поскольку т_а_к_а_я ж_и_з_н_ь, какою он жил по воле хозяев, казалась ему н_о_р_м_а_л_ь_н_о_й.
            Когда все мыши в_ э_т_о_м д_о_м_е были истреблены, кота отдали в другую семью, и, отдавая, рассказали его новым хозяевам, к_ ч_е_м_у к_о_т п_р_и_у_ч_е_н.
            --Только не распускайте его, -- сказали, -- а то обленится, и мышей ловить перестанет.
            -- Да, да, вы правы, -- ответила новая хозяйка кота (после т_о_г_о р_а_з_г_о_в_о_р_а она и её муж дали объявление в газету, что требуется – де кот для ловли мышей), -- а то прежний-то наш… таким лентяем был, -- и махнула рукой.
            -- Так в квартире с хорошо известной нам коммунальной мышиной норкой появился куда более опасный, чем прежний, злобный и всегда голодный кот.

            16.

            Для мышей наступили тревожные времена: теперь они не могли свободно выходить из норки в поисках съестного. Теперь везде, куда бы они ни захотели побежать – они помнили, что их стережёт когтистое острозубое чудовище.
            Однажды, когда тревога мышей достигла предела (чем дальше, тем всё больше они боялись выйти из норки), мышонок Петер сочинил стихи о_б э_т_о_м.

   «Из норки ты глядишь,
   Испуганная мышь,
   Заветная мечта –
      Чтоб не было кота.»

            Сначала он даже не поверил, что н_а_к_о_н_е_ц п_о_л_у_ч_и_л_о_с_ь. Это были его п_е_р_в_ы_е н_а_с_т_о_я_щ_и_е стихи!
            «Кому бы прочитать? – размышлял Петер. – Маме? Ах, как жаль, что она не любит стихов! Тётя Илона тоже не любит – она увлечена только пением… Другие мыши тем более не поймут – не до стихов с_е_й_ч_а_с – скажут! А когда им было д_о с_т_и_х_о_в?.. Но как же он забыл – добрый мудрый дедушка Хильд – вот к кому он пойдёт, вот чьё мнение (а ему хотелось, чтоб и_м_е_н_н_о м_н_е_н_и_е об этих стихах было высказано) выслушает.
            Дедушка Хильд послушал стихи, и долго – долго смотрел Петеру в глаза. Потом сказал коротко:
            -- Молодец!
            -- Я – ваш ученик, дедушка, -- благодарно взглянул на Хильда
Петер.
            -- Но надо же их записать, -- продолжил дедушка Хильд.
            -- Зачем? – возразил Петер. – Я запомню, у меня хорошая память.
            -- Нет, так не годится, -- покачал головой старый Хильд. – Это же твои п_е_р_в_ы_е стихи! Кроме того, если бы т_е, кем мы сейчас гордимся, не записывали… -- и, не закончив фразу, задумчиво взглянул на Петера. – А вдруг ты станешь поэтом! А вдруг ты станешь… Он не сказал – «великим» -- Хильд не любил громких слов, но, безусловно, именно это он имел в виду, говоря так Петеру.
            Потом, достав из маленького сундучка, что стоял в углу норочки, хорошо заточенную палочку и дощечку, обмазанную воском, он написал: «Петер». Затем предложил мышонку:
            -- Назовём это стихотворение «Явь и Мечта»?
            -- Да, -- прошептал обрадованный – ведь его первое произведение будет записано, и, может быть, к_о_г_д_а_-н_и_б_у_д_ь его прочитают другие мыши, которые – он верил в это –поймут, что они были несправедливы к нему, и отношения между ним и ими станут совсем другими, обрадованный и немного смущённый Петер. От радости мышонок даже забыл, что обитатели коммунальной норки (за исключением Хильда, разумеется, да Кристины, которую отец обучил грамоте, когда она ещё была ребёнком) п_о_к_а не умеют читать. Внезапно мордочка Петера, только что радостная, стала расстроенной: он в_с_п_о_м_н_и_л. «Не умеют», -- огорчённо подумал Петер.
            Тем временем дедушка Хильд, написав вверху страницы (простите, дощечки) имя Петера, продолжил писать: «Явь и Мечта». И дальше дедушка записал всё стихотворение. После этого он поставил дощечку с новым произведением на свою книжную полочку. «Теперь мои стихи стоят рядом с творениями великих поэтов и мудрецов», -- с гордостью подумал Петер. С гордостью, но не задирая нос: его скромность не позволяла ему смотреть на других мышей свысока.
            Да, первые настоящие стихи Петера были сочинены и даже записаны, но это имело значение только для Петера, да ещё, пожалуй, для мудрого Хильда. Общего напряжения это не уменьшило, а слова «Чтоб не было кота» пока были лишь желанием мышей. Кот был, но до поры до времени, каким-то чудом мышам удавалось не попасться в лапы и зубы коту. Лишь до поры до времени…

            17.

            Однажды один из самых ловких и опытных их товарищей, мучимый голодом, словно потеряв голову на какие-то, увы, роковые для него, секунды, выбежал из норки и был тут же съеден усатым злодеем. Два дня оплакивали его остальные мыши, два дня не решались они даже нос высунуть из своей норки – коммунальной квартиры, ставшей теперь их тюрьмой. По прошествии двух дней они стали держать совет: что делать, к_а_к ж_и_т_ь д_а_л_ь_ш_е. Ведь надо как-то добывать пищу, иначе – голодная смерть ждёт в_с_е_х обитателей норки. Председатель Совета мышей предложил мышам высказываться.
            Вот выходит из толпы мышей пожилая авторитетная мышь, и предлагает… что бы вы думали? Украсть у хозяев яд (она знает, где они хранят его – так она, по крайней мере, утверждает), и отравить кота. А потом… О, потом – желанная свобода! Остальные мыши с уважением, но твёрдо отвели это предложение.
            -- Что вы, уважаемая Матильда – кто же возьмётся выполнять т_а_к_о_е! Кот постоянно нас стережёт, и, конечно, не даст нам выйти из норки, тем более проскользнуть в комнату! И где тот смельчак, который решится сделать это, рискуя собственной жизнью? Уж не вы ли, уважаемая Матильда, согласитесь рискнуть? Мы, например, не хотим!..
            -- Простите, я хотела, чтоб всем нам жилось лучше, и потому… Простите, -- и госпожа Матильда величественно удалилась (в толпу, в толпу!), она и в этой ситуации старалась не снисходить до мышей, отвергнувших её, как ей казалось, вполне разумное, предложение.
            -- Ого! Матильда решила позаботиться обо всех нас! Какая новость для нашей норки! – насмешливо произнёс кто-то в толпе мышей. – Да и почему так жестоко, Матильда? Фи! Отравить кота! Не только жестоко, но и примитивно!
            Председатель Совета мышей, старый мыш Харальд, узнал голос Розанны, которая в этот день была особенно агрессивно настроена.
            -- А что в_ы предлагаете, Розанна? – спросил Харальд. – Критиковать-то каждый может…
            О конечно! Конечно! у неё тоже есть своё предложение… И Розанна, сделав три шажка вперёд, торопливо и возбуждённо стала излагать свой план: одна какая-нибудь мышь отвлекает кота – выбегает из норки, и… он бежит за ней -- всё дальше и дальше – в глубь квартиры, а другие мыши – не все, конечно, может, три, может, четыре – в это время хозяйничают в кухне, и, добыв пропитание, возвращаются в норку.
            -- Ну и кто же возьмётся за это? Да и только ли та мышь, которая
будет отвлекать кота, рискует жизнью? По-моему, рискуют и те мыши, что будут в это время в кухне! – воскликнула самая осторожная мышь.
            -- Но если даже – каким-то чудом! – никто из мышей не погибнет – надолго ли хватит пропитания, добытого т_а_к_и_м о_б_р_а_з_о_м! подхватила самая разумная мышь. – Подумайте сами, Розанна…
            -- Без меня, значит, обойдётесь, без моего совета? – Розанна ядовито усмехнулась. – Да кот всех вас (она сорвалась на крик) съест и косточек не оставит! – А если и оставит несколько кос – то – чек (опять ядовитая улыбка), то только для того, чтобы хозяева знали, что он неплохо справился со своей работой! – и, выкрикнув всё это, Розанна сорвалась с места и скрылась в толпе мышей.
            Тишина воцарилась в норке, тяжёлая тишина. «Выступление» Розанны (пусть она кричала всё это в запальчивости, она на была злой мышью, но всё же) неприятно подействовало на многих мышей. Только самым глупым было всё равно: кто-то зевал, кто-то чесался; остальные – напряжённо молчали.
            Минут через десять, немного успокоившись, мыши продолжили совещание.
            Прозвучало ещё несколько предложений, но и они были также отвергнуты, и… мыши поняли, что они так и не пришли к какому-либо решению.

            18.

            А почему же Хильда не спросили, мудрого Хильда? Ведь он, возможно смог бы что-нибудь стоящее предложить? Но, во-первых, мыши (я уже говорил об этом) относились к Хильду как к чудаку – разве он может, мол, что-либо посоветовать; дело-то практическое, не какая-то там по – е – зи – я , -- так, наверное, думали многие. Во-вторых, последнее время старый Хильд очень плохо себя чувствовал – он лежал в своей норочке и заботливая Кристина, дочь и сестра милосердия для своего любимого отца, не отходила от него.
            А что же маленький мышонок Петер? А его тоже никто не спросил. О нём просто забыли. У мышонка же был с_в_о_й п_л_а_н: он мог бы предложить всем, -- «Давайте все вместе сплетём сеть для кота и поймаем его в эту сеть» (у мышей в норке было много волоса и сети плести они умели). Кота убивать ему не хотелось – он жалел д_а_ж_е э_т_о ч_у_д_о_в_и_щ_е. «Просто, -- думал Петер, -- если кот окажется в плену и увидит, что его пленили м_ы, может быть, он изменит к нам отношение (если только не обозлится ещё больше – говорю в скобках я, автор этой истории), а вдруг мы с ним подружимся, или хотя бы договоримся – он нас не будет трогать, а мы так же будем добывать пропитание, как и раньше.»
            Наивный, маленький мышонок Петер! Ты не знаешь, не догадываешься даже, что кота взяли в дом только для того, чтоб он истребил всех вас, ты не знаешь, не догадываешься даже, что кот голодает и как он обозлён этим, и никакая сила на свете не заставит его примириться с вами – его главными врагами, которые должны служить ему хорошей пищей!
            Как бы то ни было, Петер хотел, чтоб в_с_е_м б_ы_л_о х_о_р_о_ш_о, но никто не спрашивал его, а сам он, вежливый, воспитанный и робкий, сначала не решался предложить – «Давайте, мол…» А когда всё-таки решился, то некоторые мыши, и так насмехавшиеся над ним, стали потешаться над Петером, и, рассказывая другим мышам о предложении маленького мышонка, начинали свой рассказ словами – «Чудак предлагает…», и в конце рассказа крутили лапкой у виска.

            19.

            А в это время по одной из комнат (он на время оставил свой пост – у мышиной норки – она была в прихожей, и устремился в комнату – поискать, нету ли там съестного) метался злейший враг мышей – кот. Хозяева, уходя на работу, не покормили его («Лови мышей», -- сказали, при этом хозяин виновато кашлянул, а лицо хозяйки было словно каменное), маленькая девочка, их дочка, -- она иногда по доброте душевной подкармливала кота (этой еды ему было мало, всё равно хотелось есть), девочка была в детском саду… Кот метался по комнате, опрокидывая стулья, был голоде и зол. Но вся пища была надёжно припрятана, и кот, опрокинув два или три стула, устремился туда, где обитает его (о как яростно он желал этого!) пища, которая – пока! -- бегает и пищит. Голод подсказал ему, ч_т_о н_а_д_о д_е_л_а_т_ь.
            Внезапно мышь, сидящая около выхода из норки, услышала шум, шуршание и злобное ворчание. Вслед за этим в норку просунулась когтистая лапа, и потянулась к ближе всех сидевшей мыши.Несчастная смотрела на роковую лапу, как кролик на удава, не в силах (её лапы как будто приросли к полу) убежать или хотя бы отодвинуться. Острый коготь зацепил бедную за шкурку, и страшная лапа потащила её наружу. Все остальные мыши – и молодые, и старые, оказавшиеся в эти секунды неподалёку – словно остолбенели, -- никто из них (п_о_ч_т_и никто, но об этом – чуть позже) даже не попытался сдвинуться с места. И только маленький мышонок Петер не растерялся – он выбежал из норки, бросился к коту и вцепился ему в хвост своими остренькими зубками. Кот взвыл от боли, когти его разжались (а он успел уже поднести перепуганную до полусмерти мышь к своей ужасной пасти), -- маленькая недавняя пленница (чуть не ставшая жертвой) огромного чудовища была спасена. Кстати, именно эта мышь, которую в норке называли просто «Хохотуша» (она вообще любила посмеяться над другими, и некоторые её шутки были далеко не безобидны), именно Хохотуша о_с_о_б_е_н_н_о ч_а_с_т_о зубоскалила над Петером. «Ну что, ещё не вырос? – издевательски спрашивала она, встречая его. – Когда вырастешь, поборемся!» И шла дальше, хохоча и подпрыгивая от удовольствия, которое она получала, смеясь над теми, кто не мог постоять за себя; например, над Розанной она не посмела бы смеяться, иначе получала бы такой отпор!..
            И именно эту мышь («Она – сестра моя по мышиному роду», -- сказал бы он смиренно в ответ на недоумённый взгляд) спас мышонок Петер. Сейчас-то ей было, разумеется, не до смеха – она, собрав последние силы, ввалилась в норку, потеряла сознание, и пролежала несколько часов, пока не пришла в себя.

            20.

            Но что же мышонок Петер и кот, в чей хвост мышонок так храбро, н_и с_е_к_у_н_д_ы н_е д_у_м_а_я о_ с_о_б_с_т_в_е_н_н_о_й б_е_з_о_п_а_с_н_о_с_т_и, вцепился?
            Когда кот разжал когти и выпустил добычу, он, мяукая злобно и дико, стал бить хвостом об пол, чтобы избавиться от боли – устранить её причину. Но мышонок, вместо того, чтоб разжать челюсти и поскорее убраться в норку, сжал челюсти ещё крепче. Он, чего бы это ему ни стоило – решил не пускать кота к своим братьям и сёстрам по мышиному роду. «Это… конец? – думал мышонок, мотаясь на хвосте у кота. – Маму… жалко… кто… о ней… позаботится…» Захватывало дух, и конец, казалось, уже т_а_к б_л_и_з_о_к , а он думал о маме. Да ещё о дедушке Хильде подумалось. Он представился мышонку, и была иллюзия, что не воображаемый, а реальный, любящий и понимающий его дедушка стоит перед ним. Старый мыш поднял палочку, без которой он не мог ходить, и подбадривающе помахал ею Петеру. «Держись, сынок!» -- словно услышал мышонок голос дедушки Хильда. И Петер держался, несколько раз просто чудом избежав столкновения с полом.
            Кот свирепел всё больше и больше – он, обезумевший от боли, -- метался по прихожей и был бы сейчас так же страшен для мышей (если б они только видели его в эти минуты), как разъярённый лев или тигр для человека. Наконец он со всего маху ударился головойоб угол двери (мышонок перед тем сорвался с хвоста), ведущей в одну из комнат, двери, которая была как раз распахнута. Удар был так силён, что главный враг мышей размозжил себе голову, и, падающий, раздавил Петера. Через несколько секунд кот испустил дух.

            21.

            Через несколько часов одна далеко не трусливая мышь, н_е с_л_ы_ш_а и н_е ч_у_я кота, решилась совершить вылазку в кухню. Она высунула нос из норки, огляделась, и, не увидев кота, тем не менее постоянно озираясь, стала пробираться в это вожделенное для всех мышей место. И вдруг – о радость! – мышь увидела главного мышиного кота бездыханным (хозяев не было дома – они уехали в гости на другой конец города, потому-то труп кота и лежал на том же месте). Добыв пропитание, она рассказала всем об этом – не просто радостном – спасительном для мышей – событии.
            Мыши праздновали два дня – из хлебных и сырных крошек, найденных в кухне, они устроили себе настоящий пир. Они пили из ореховых скорлупок, тоже найденных в кухне, воду, которую нацедили по капельке (кто-то из хозяев перед уходом не до конца закрыл кран), и бесконечно произносили тосты.
            -- Давайте же выпьем за то, -- солидно и несколько высокомерно произнесла госпожа Матильда, -- чтоб все мыши, присутствующие здесь, всегда были здоровы!
            И она с едва заметной брезгливостью пригубила воду из скорлупки.
            -- А я предлагаю выпить за то, -- пискнула небольшого роста мышь, которую все звали уменьшительно и ласково – Марюша, --за то, чтобы в квартире не появилось ещё одно такое же чуд (она запнулась), -- чуд – до – вищ – ще…
            Тут встала мышь Розанна и сказала – не язвительно, а радостно – улыбаясь:
            -- Я предлагаю выпить, -- и продолжила шутливо, -- за то, чтоб не мы искали хлебные и сырные крошки, а они нас сами находили! А если серьёзно – чтоб нам всегда было вдоволь аппетитных крошек и воды из-под крана – пусть хозяева почаще не закрывают его до конца!
            И Розанна так резко подняла свой бокал, простите – скорлупку, что из неё выплеснулась половина воды.
            И только тост за храброго маленького мышонка никто не произнёс: о нём просто забыли, точнее – не вспомнили о нём («С глаз долой – из сердца вон», -- как говорим мы в этих случаях, да и не был он никогда в сердце пирующих мышей). А сам мышонок Петер не мог напомнить о себе: он, мёртвый, лежал около пока что открытой двери.
            А мама мышонка, маленького мышонка с большим сердцем, оплакивала погибшего сына (материнское сердце подсказывало ей, что её добрый сынок погиб), но её слёзы не омрачили всеобщей радости. Лишь старый Хильд, да Кристина с Илоной (все они сидели отдельно от пирующих, на другом конце стола, составленного из дощечек) утешали маму Петера. Да Розанна с пустой скорлупкой в лапке подошла к ним, сочувственно посмотрела на маму маленького Петера (она, Розанна, несмотря на свою язвительность, никогда не смеялась над Петером, а ведь могла высмеять кого угодно – зло, остроумно), и, ничего не сказав, отошла. Она не знала, что сказать, но всем своим, далеко не злым, сердцем понимала, что случилось несчастье. И праздничность события, которое она совсем недавно так весело праздновала вместе с другими, как-то с_р_а_з_у, в_д_р_у_г, померкла в душе Розанны. И – от пирующих – Розанна ушла в свою норочку и долго сидела на своей постельке, задумавшись.

            Часть III.

            22.

            Когда мыши ещё пировали, радуясь освобождению, на месте разыгравшейся трагедии появилась мышиная фея. Она была похожа на маленькую мышку, только на ней было платьице и переливалось оно всеми цветами радуги, а на головке была маленькая золотая корона. Она, с жалостью посмотрев на мышонка, дотронулась до него своим хвостиком, и ожил Петер, и улыбнулся фее, и склонил головку, благодаря её за чудесное Спасение. «Иди, малыш, к своим», -- шепнула фея, и Петер побежал вприпрыжку в родную норку, и все мыши, увидевшие его, остолбенели от изумления. Через минуту – другую столбняк прошёл, но мыши продолжали, подойдя ближе, изумлённо смотреть на него. «Кто это?» -- пискнула Марюша.
            Внезапно раздался душераздирающий крик – «Сынок!» -- и мама маленького мышонка, уже забытого некоторыми мышами, бросившись к нему, и не добежав немного, упала в обморок. «Мама!» -- Петер кинулся поднимать упавшую, -- самое близкое и дорогое ему существо. «Воды, пожалуйста, воды!» -- он чуть не плакал от жалости к маме. Тотчас же принесли две скорлупки с водой (благо, пир ещё не был окончен), побрызгали на мордочку мамы мышонка, она открыла глаза, увидела сына, склонившегося над нею, и ей стало так хорошо, что глаза её просияли. Глаза Петера просияли в ответ. Так мать и сын безмолвно говорили, и никто из посторонних не знал об этом разговоре.
            -- Я рада, что ты снова со мной! Иначе и быть не могло, -- говорили глаза мамы.
            -- Я тебя теперь никогда не покину! – отвечали глаза Петера.

            23.

            Между тем (и эта сцена – встреча матери с сыном – помогла им в этом) мыши вспомнили (те, кто забыл) его, е_г_о, которого почти (а кто-то и без «почти» не принимали всерьёз раньше.
            Вдруг спасённая им мышь, пискнув, бросилась к нему, и, то плача от непривычно сильных чувств, переполнявших её сердце, то хохоча, взахлёб, сумбурно, забывая слова, порой заменяя их междометиями, стала благодарить своего спасителя (когда она, полуживая, падала почти из пасти кота, она, каким-то непостижимым образом увидела мышонка Петера на хвосте у кота. И тут же забыла его. И вот сейчас э_т_о вспыхнуло в её мозгу). Мыши смотрели на них – на спасителя – мышонка и на спасённую мышь. Они вспомнили в_с_ё, точнее, догадались о_б_о в_с_ё_м – т.е. до них наконец дошло, к_т_о с_п_а_с и_х о_т к_о_т_а. Некоторые мыши бросились к Петеру, другие стали упрекать спасённую мышь за то, что она молчала раньше. «Почему, почему, ну почему ты нам всё не рассказала, мы-то сразу не поняли, в чём дело, -- бесконечно повторяли они (ах, вы сразу не поняли, дети малые, неразумные, «они же ещё глупые», -- сказал о вас старый мудрый Хильд, и в этом он был абсолютно прав).
            -- Ой, простите, ой, простите, виновата, -- хохотала и плакала, радовалась и конфузилась, Хохотуша (вы, наверное, помните, что и_м_е_н_н_о е_ё спас мышонок Петер).
            Но ведь сами-то вы, мыши, почему не хватились мышонка Петера – спрашиваю вас я, автор этой истории? За два дня, которые вы провели, пируя, можно было логадаться, что с вашим собратом что-то случилось – не был он таким уж незаметным в вашем обществе, как, скажем, мышь Марюша, которая н_и_ч_е_м себя не проявила, но для вас она «своя». И та мышь, что принесла вам радостную весть о гибели кота, просто не увидела е_г_о маленькое тельце рядом с тушей кота. У Вас и сейчас не появилась мысль спрсить Петера: что с тобой случилось, где ты был эти два дня? Только у мамы мышонка, да ещё у нескольких мышей болело сердце за него, -- они были против того, чтоб устраивать этот пир. Но что вам до них и их мнения! Да и мышонка Петера вы оценили (о том, к_а_к оценили я расскажу чуть позже) только тогда, когда он спас вас от верной смерти, т.е. когда он стал г_е_р_о_е_м, тогда вы его у_в_и_д_е_л_и и поняли – к_а_к_о_й о_н. А то, что Петер помогал вам чем только мог (значит, был «незаметным героем»), то, как он пытался читать вам стихи и лишь немногие из вас хотя бы дослушивали его до конца – какая у него возвышенная, н_е _– о_б_ы_д_е_н_н_а_я душа, -- обо всём этом вы просто забыли, мыши (а иные из вас и не догадывались)! Но теперь (по крайней мере, многим обитателям мышиной норки) стало стыдно перед Петером, и это хорошо («Они не такие уж и плохие», -- сказал про вас Хильд, и в этом он тоже был прав).
            Но продолжим наш рассказ. --

            24.

            Мыши, подбежавшие к мышонку Петеру, выражали ему свой восторг.
            -- Молодец, молодец, молодец! – прокричал толстый мыш, отец трёх маленьких мышат, которых мышонок Петер нянчил, когда они были ещё младенцами. Правда, мыш часто забывал поблагодарить за это своего маленького собрата, но он уже об этом не помнил.
            -- Я всегда верила в тебя! – воскликнула, обняв Петера, мышь, никогда не отвечавшая на его приветствие – здороваться с ним, маленьким и хилым, она считала ниже собственного достоинства.
            -- А ты маленький, да удаленький, -- завистливо сказал Петеру его ровесник, живший неподалёку от него, -- он был и больше, и сильнее Петера, и когда-то отказался дружить с маленьким мышонком. «Я не дружу со всякой мелюзгой», -- презрительно сказал он т_о_г_д_а и ушёл, насвистывая.
            -- А когда его будут качать? – спросил большой и сильный мышонок у какой-то взрослой мыши.
            Но тут всех отвлёк зажигательный танец: перед Петером (и специально для него) танцевала молоденькая мышка (Петер нравился ей, да и сам он уже заглядывался на хорошенькую мышку). Она танцевала свой коронный (по правде сказать, п_о_к_а единственный) танец – танцевала она его и тогда, когда мыши узнали о гибели кота (они её заставили танцевать, и она не посмела ослушаться – танцевала, а сердце щемило – недоброе чуяло – «Что с Петером?» -- думала она), -- затем мышка неожиданно поцеловала Петера, смутилась (он тоже смутился), и убежала.
            Слух о мышонке – герое в мгновение ока разнёсся по всей норке. К нему подходили всё новые и новые мыши. Некоторые просто пожимали ему лапку, ничего не говоря. Другие говорили:
            -- Ты снова с нами, теперь мы по-другому будем относиться к тебе!
            Третьи предлагали:
            -- Хочешь быть старостой норки? Хочешь?
            -- Но я же такой маленький, -- счастливо смеялся Петер, -- что’ я могу -- т_а_к_о_й?
            -- О, ты многое можешь – ты это уже доказал, -- возражали ему мыши, и тоже (правда, не все – иные завидовали ему, его нежданному возвышению – «Из грязи, да в князи», -- думали бы они, если б знали русские поговорки) счастливо смеялись.
            Вдруг Петер внутренне напрягся: к нему шла Матильда, к которой он относился… мягко говоря – насторожённо.
            «Говорят, ты чуть кота не съел? – закричала Матильда, не меняя выражения мордочки, она была всё такая же внешне величественная и абсолютно чуждая Петеру. – Ха – ха – ха!»
            Эти слова и этот смех, какой-то безжизненный, были неприятны мышонку Петеру, хоть он и умел прощать другим их недостатки. Петер опустил голову – он боялся, что глаза его скажут о том, к_а_к е_м_у н_е_п_р_и_я_т_н_о. Но Матильда, словно забыв о Петере, уже уходила, наверное, в свою норочку, состоявшую из двух комнат, великолепно обставленных, -- Петер был там однажды – мама послала с поручением, и как же ему было неуютно у Матильды, среди этой роскоши!
            И ещё одну, и вовсе неприятную, сцену, увидел Петер: Буль что-то шептал на ухо Розанне, посматривая при этом на Петера (видно, говорил о нём какие-то гадости). Розанна брезгливо морщилась. Внезапно она подняла лапку и приветственно помахала Петеру. Буль, пошептав ещё немного (Розанне, видимо, надоело слушать, и она попыталась схватить Буля за ухо), исчез.

            25.

            А мордочка Петера озарилась радостью: медленно, тяжко, опираясь на палку и поддерживаемый верной Кристиной, к своему маленькому другу и младшему собрату, подходил дедушка Хильд. Старый, интеллигентный, многознающий и многое понимающий мыш, сказал своему юному другу так просто, хорошо и тепло, как с ним разговаривала только мама:
            --Ты многого добъёшься в жизни, малыш! Я горжусь тобой! Живи так и дальше!
            И потом дедушка шепнул Петеру на ухо заговорщицки:
            -- Я непременно научу тебя читать! Староста норки должен знать гораздо больше простых мышей! Да и вообще знания в жизни о – о – ой как пригодятся! Хочешь, завтра начнём?
            -- Конечно, дедушка, -- просто ответил Петер.
            Дедушка Хильд задумался и добавил:
            -- И ещё: ты сможешь научить других мышей понимать и чувствовать прекрасное! Будешь читать им то с_а_м_о_е х_о_р_о_ш_е_е, что прочитаешь с_а_м. Теперь они будут тебя слушать. И – слушаться!
            Закончив говорить, дедушка Хильд лукаво улыбнулся, и, тяжело опершись на палку и на Кристину, хотел уже было уходить. Но тут, обернувшись к Петеру, радостно подмигнул ему:
            -- А те твои стихи… помнишь? – хороши! Давай издавать газету… «Мышиный листок»!.. Будешь писать… для неё?.. У тебя должно… получиться… малыш…
            Петер заулыбался и подхватил:
            -- А ещё в этой газете можно печатать мудрые высказывания и стихи великих мышей, чтоб наши мыши с_а_м_и э_т_о п_р_о_ч_и_т_а_л_и! Но… -- Петер осёкся – он вспомнил: -- Они же не умеют читать, дедушка Хильд, -- растерянно сказал Петер. – Меня вы научите, а их…
            Дедушка опять задумался. Он уже явно устал, тяжело дышал, и Кристина с беспокойством посматривала то на отца, то на Петера. Но старый и больной Хильд, преодолевая свою усталость и недомогание, вновь заговорил – прерывисто:
            -- А как тебе… идея… мышиной школы?.. Подумай об этом… все мыши… желающие… могли бы… научиться… читать и… писать…
            -- Папа, нам пора! Тебе надо отдохнуть, не выдержала Кристина.
            -- Да, -- кивнул головой Хильд, сил уже почти не было, и, поддерживаемый Кристиной, старый мыш, останавливаясь на каждом шагу, еле дотащился до своей норочки.
            Будь счастлив, мой маленький, -- донёсся до Петера издалека голос милой Кристины, -- она, во время разговора отца с мышонком Петером, ничего не говоря, смотрела на мышонка любящим взглядом – так на него смотрит только мама…
            Дедушка Хильд ушёл, но мысль Петера продолжала работать: «Мышиная школа… так… так… А что если в этой школе обучать наших братьев и сестёр не только читать и писать, но и… (и Петер затрепетал от восторга), но и – преподавать мышиную литературу, философию, историю; постоянно читать на уроках наших классиков; и пусть (Петер уже не мог стоять на одном месте – он готов был бежать к дедушке Хильду – поделиться с ним своей задумкой – но сдержал себя: в голове мелькнуло – дедушка устал и плохо себя чувствует), пусть все мыши по очереди читают (конечно, когда научатся) вслух! А вдруг их души станут лучше, если… и, не закончив фразу, настолько ему была ясна собственная мысль, -- Петер счастливо засмеялся.
            И вдруг, когда Петер был погружён в свои размышления, послышался какой-то шум. То Илона, неловкая, как всегда (это тоже служило предметом насмешек со стороны других мышей), спеша к Петеру, споткнулась о чьи-то лапки, и растянулась на полу. Ей помогли подняться, и она заковыляла к Петеру, крича издали:
            -- Я опоздала? Простите меня!
            И, приблизившись к маленькому герою, ставшему гордостью всей мышиной норки, сказала лишь – «Дорогой!» -- и расцеловалась с ним.

            26.

            Тем временем, оживив мышонка, мышиная фея произнесла несколько волшебных слов – так она звала кошачью фею. Она появилась в образе прелестной маленькой кошечки, в голубом одеянии с маленькой золотой короной на голове. Мышиная фея кивнула своей двоюродной сестре – та тоже наклонила голову, -- две феи поняли друг друга без слов, и фея всех кошек и котов оказалась у мусорного ведра, откуда торчал хвост недавно погибшего кота. Скоро его должны были вынести на помойку – фея об этом знала; она спешила. «Он тоже жертва – так его воспитали. Так пусть же он живёт – но только в другом обличье и другое предназначение у него будет», -- произнесла кошачья фея, как заклинание, и коснулась своим хвостом хвоста мёртвого кота. Кот ожил и стал отряхиваться, и прежним хищным взглядом посмотрел на фею. Но недолго ему пришлось быть в прежнем обличье. В лапке кошачьей феи оказалось перо попугая, которое она на расстоянии, м_ы_с_л_е_н_н_о (феи ведь могут общаться и не видя друг друга) попросила у феи всех попугаев, и та, конечно же, не отказала своей двоюродной сестре. Кошачья фея коснулась попугайским пером кота, и…»Здр – р – равствуйте! Как поживаете?» -- произнёс большой жёлто – голубой попугай, и, сказав это, склонил голову набок. Внезапно в комнату вбежала маленькая дочка хозяев – её привели из школы, -- в этом году она пошла в первый класс. «Здр – р – равствуй, девочка! Как успехи? Умница! Умница! – застрекотал попугай. --
            -- Попугайчик! Говорящий! Я так давно его хотела! – захлопала в ладоши девочка. И они стали разговаривать – ребёнок и говорящий попугай. И оба были оч – чень довольны разговором! Да, теперь он никому не принесёт вреда – бывший злой кот, ставший говорящим попугаем. Теперь он будет развлекать хозяев необычными для попугая (впрочем, он ведь был не простой, а в_о_л_ш_е_б_н_ы_й попугай) суждениями. Например, иногда утром будет говорить важно, раскачиваясь на жёрдочке. «Сегодня на улице пр – р – рохладно! Надень свитер, Лиза!» (так звали дочку хозяев). Или: «Лиза! На пер – р – рвый урок опоздала! Пр – р – распала, соня!»
            Попугай будет развлекать хозяев (и даже помогать им порою своими суждениями и подсказками), а мыши смогут жить спокойно – как и прежде, д_о к_о_т_а, ходить на кухню за пропитанием, конечно, если хозяева нового кота в дом не возьмут. Да и не подумает хозяйка нового кота заводить, и о мышах, которых совсем недавно ненавидела, забудет (впрочем, уже забыла!): общение с волшебным попугаем сделало своё дело: глаза хозяйки во время разговора с ним (а чуть позже – и не только во время разговора) начинали лучиться, что-то очень хорошее в них появлялось, и черты её, прежде непроницаемого, почти каменного, лица смягчались, и все, кто общался с ней, видели, что она ещё очень молодая и весьма привлекательная женщина! Произошло самое главное, что может произойти с человеком: сердце жёсткой, подчас жестокой и властной хозяйки становилось (или уже стало?) с_о_в_с_е_м и_н_ы_м! Они – вчетвером – хозяйка, её муж, которому она всё чаще говорила ласковые слова (он давно уже отвык от т_а_к_о_г_о е_ё о_б_р_а_щ_е_н_и_я, теперь вновь – какое это было блаженство! – привыкал), дочка Лиза и попугай Арсюша (так его назвала Лиза), часто пили по вечерам чай, Арсюша держал одной лапой баранку, клевал её и говорил: «Как вкусно! Спасибо, спасибо, р – р – родные!» Они – все четверо – чувствовали себя в такие вечера одной семьёй, и это было радостное чувство!

            Эпилог.

            А что же мыши, продолжающие жить своей жизнью? Что случится с главными и второстепенными героями моей сказки?
            Мышонок Петер за короткий срок так окрепнет – физически окрепнет, что маленьким мышонком его уже никто – никогда не назовёт. К этому времени он научится и читать, и писать (спасибо дедушке Хильду!).
            Мудрый и образованный Хильд начнёт преподавать в основанной им и Петером Мышиной Школе – научив всех желающих читать и писать, он станет обучать мышей разным наукам – мышиной литературе, поэзии, философии, истории (т.е. сбудется мечта Петера, казавшаяся сначала такой нереальной)… И, обучившийся раньше других Петер вскоре начнёт помогать Хильду – и они будут преподавать по очереди: старый Хильд совсем одряхлеет, но огонь в его глазах во время его интереснейших лекций – рассказов о любимых писателях и философах, -- вот самое большое доказательство для всех учеников Хильда, что их Учитель в_н_у_т_р_е_н_н_е н_е п_о_г_а_с. Знания Хильда и талант Петера, а также чувство прекрасного, которое есть у них обоих – и образованных мышей будет становиться всё больше. А среди тех стихов, что мыши станут заучивать и читать наизусть на уроках, будут и стихи Петера, ставшего настоящим, большим поэтом…
            По предложению Хильда, со временем в программу Школы будет введён ещё один предмет – «Мышиная этика». Сам Хильд и дочь его, Кристина, начнут обучать мышей, как нужно вести себя в обществе, как должно обращаться со своими со – братьями. И мыши (не все, конечно, но большинство – те, кто сам захотел учиться), -- от знаний, полученных на уроках «Мышиной этики» и от постоянного обращения их душ к прекрасному, не сразу, но всё-таки станут гораздо лучше и отношения между ними сделаются куда более тёплыми, задушевными, взаимопомощь и поддержка друг друга (а не только членов своей семьи) будут считаться у мышей хорошим тоном. И каждый, кто осмелится нарушить новые нравственные законы мышиной норки, сразу же станет з_д_е_с_ь изгоем – с ним перестанут разговаривать, его не будут замечать. До тех пор, пока он с_а_м не исправит свою ошибку – а для этого надо сделать что-нибудь очень хорошее любому из обитателей норки, которая станет (и довольно скоро) целой Мышиной Страной.
            Вот что’сделает Мышиная Школа.
            А лучшей ученицей в этой Школе, когда её уже будут возглавлять двое – Хильд и Петер, -- станет Розанна. Некогда нервная, желчная и язвительная, она, позанимавшись мышиными науками, узнав и поняв многое, сделается гораздо более спокойной, уравновешенной и доброжелательной, но при этом не утратит своё великолепное чувство юмора. И ещё одна метаморфоза произойдёт с ней: не понимавшая раньше поэзии (правда, сочувственно выслушивавшая мышонка Петера, когда он ей читал стихи мышиных классиков), она горячо полюбит поэзию и станет пропагандисткой творчества Петера.
            А Петер, кроме преподавательской работы, начнёт ещё и редактировать газету «Мышиный листок» (название, предложенное когда-то дедушкой Хильдом); вскоре она поменяет название. И в новой, по сути преобразованной , газете – «Голос мышей», захотят печататься многие пишущие мыши. Петер будет просматривать рукописи, делать замечания авторам и отбирать для печати л_у_ч_ш_е_е.
            А ещё Петер женится на хорошенькой мышке Каролине (помните? – она танцевала для него, когда они оба были подростками), и у них родятся два мышонка. Когда мышата немного подрастут, Петер, в свободное от своих многочисленных занятий время, будет разговаривать с ними по душам – рассказывать, объяснять многое, как в своё время с ним, тогда ещё мышонком, беседовал дедушка Хильд; кроме этого, Петер будет читать своим деткам стихи мышиных детских поэтов, и сам начнёт писать стихи если и не вполне детские, то, во всяком случае – о своих любимых мышатах:

«О как же счастлива душа та,
В которой чувство появилось
Отцовское: т_в_о_и мышата!
В словах «мой папа» -- что за сила!

А подрастут – ну просто диво,
Как будто мне с женой –
            души нам
Прибавил Бог…
            Глядят пытливо,
Расспрашивают о мышином,

В_с_ё знать хотят,
И в_с_ё узнают,
Ученье их – не за горами,
Так пусть о Будущем
            мечтают,
Идя по жизни рядом с нами.

            Так что бывший маленький мышонок, теперь признанный поэт и известный преподаватель Петер станет и хорошим отцом. Хорошей матерью станет и Каролина. Мышата её (Петер и Хильд) будут всегда сыты, всегда чистенькие – ухоженные, и многие матери будут завидовать Каролине – как это ей удаётся делать то, чего им, увы, далеко не всегда удаётся. А по вечерам Каролина, танцовщица по призванию, уложив своих мышат в постельки, станет вместо колыбельных песен, которых она не знала, танцевать особые – спокойные, ритмичные – успокаивающие колыбельные танцы, и мышата мирно, не капризничая, станут засыпать, глядя на эти танцы…
            А милая, уже немолодая, Кристина всё-таки выйдет замуж – за пожилого, не очень умного и отнюдь не талантливого, о_б_ы_к_н_о_в_е_н_н_о_г_о, но такого внимательного и заботливого, мыша, и родит троих очаровательных мышат (так сокровенная, но уже давно казавшаяся несбыточной, мечта её исполнится), и будет Кристина петь у_ж_е с_в_о_и_м деткам новые, ею же придуманные колыбельные песни о том, как важно быть, конечно, добрым, конечно, порядочным, но ещё и образованным мышонком.
            А некрасивая, но такая талантливая Илона станет великой певицей, и победит на конкурсе мышей – вокалистов Мышиной Страны, о которой я сейчас и рассказываю, и ею, от которой когда-то шарахались, будут гордиться жители этой страны. Конкурсы мышей – вокалистов станут регулярными, и в них будут принимать участие и побеждать порою, уже ученики Илоны, занимающиеся с нею по особой, ею же придуманной, системе…
            А старый и давно болевший Хильд, после третьего выпуска образованных мышей и защиты докторской диссертации по истории мышиной поэзии (диссертации, в которой уделит немало внимания и поэзии своего ученика, Петера), отдав э_т_и_м д_в_у_м д_е_л_а_м последние силы, умрёт, и будет с почётом похоронен, и Петер напишет и произнесёт во время похорон прощальные стихи, обращённые к ушедшему Учителю: и Другу:

« Добро ты сеял, жил красиво,
Тебе от всех мышей спасибо.

Как помогли твои нам знанья! –
Светло и горестно прощанье,

Ведь ты, не думавший о славе,
Живую душу нам оставил,

Твоё мы продолжаем дело,
Которое ты начал смело».

            Вскоре после мудрого Хильда умрёт и Матильда. Но, в отличие от него, Учителя многих мышей, которого оплачет вся Мышиная Страна, Матильду проводят в последний путь лишь несколько родственников (дети, внуки, племянники), да несколько прихлебателей, смотревших ей в рот и старавшихся подражать её не очень приятным манерам, бывавших у неё в доме иногда и испытывавших при виде показавшегося мышонку Петеру холодным великолепия её обстановки трепет и зависть – «Вот мне бы так жить!»
            Дети Матильды пойдут за гробом печально склонившись, скорее всего потому, что т_а_к п_о_л_о_ж_е_н_о, а не потому, что чувство горькой утраты коснётся их сердец. Для них она не сделала ничего хорошего, разве что родила, хотя, наверное, думала, что любит своих детей. Внуки будут провожать покойную бабушку спокойно – о ней они не смогут вспомнить ни хорошего, ни плохого… Впрочем, о_д_н_о ч_у_в_с_т_в_о возникнет в их душах при взгляде на отошедшую бабушку: это – скука, невообразимая скука. Матильде казалось – она заботится о внуках своих, а вся «забота» сводилась к бесконечным нравоучениям, которые им смертельно надоели.
            А прихлебатели будут жалобно – нелицемерно – пищать: у них-то есть основания для печали: теперь путь в дом Матильды им заказан – отныне и навсегда!
            Матильда и в смерти останется надменной, как будто и т_о_г_д_а не захочет снисходить до мышей, провожающих её в последний путь.
            Так закончится эта жизнь, никому не нужная, так уйдёт в мир иной душа, никого не согревшая.
            Милый, хороший дедушка Хильд, к счастью, Вы живёте не так и уйдёте по-другому. Дай Бог хотя бы немногим из нас оставить такой же след в жизни и в душах других, какой Вы оставили в жизни и в душах любящих Вас мышей.
            Рассказ наш почти окончен, осталось сказать только про судьбу доносчика и клеветника Буля. Когда многие мыши станут образованными, они перестанут верить доносам и клевете, и Буль – наконец-то! – задумается над тем – хорошо ли он жил до сих пор. И раскается – пойдет к Петеру, который к тому времени станет президентом Мышиной Страны, с просьбой – дать ему какую-нибудь работу, чтоб и он мог приносить пользу. Петер предложит ему прежде всего обучиться читать и писать, но, недолго позанимавшись в Мышиной Школе, Буль, которому дадут двух персональных учителей (по грамоте и по письму), убедится в своей необучаемости; всё-таки найдётся и ему дело: он станет уборщиком, и уборщиком великолепным – настоящим мастером чистоты! – мыши – подданные Мышиной Страны часто будут хвалить егоза чистоту и порядок вне мышиных норочек (в норочках порядок наводили их хозяева). Кроме того, Буль возьмёт на себя труд выполнять разные несложные поручения своих со – братьев, -- за что они тоже будут ему благодарны.

            Последнее слово к читателям.

            Вот и вся история про мышей, кота и людей, история, которая не лишена морализаторства (вообще-то я не люблю поучать ни в прозе, ни в стихах). Я думаю, есть в моей истории, в моей далёкой от совершенства сказке какой-то (пусть не бог весть какой глубокий) смысл. Какой? Решите сами, прочитав (а может быть, и перечитав, если терпения хватит) мою не всегда сказочную сказку, дорогие читатели, друзья мои до самого последнего моего часа, постоянные спутники моей одинокой души…

            3 – 4/IX – 2006 г., дописано – в октябре 2006 г., в январе и апреле – 2007 г.; доработано и дополнено в июле 2007 г.; ещё доработано – в конце (?) 2021 и в мае – июне 2022 г.