Иван Грозный из деревни Пески

 
­Мальчика звали Иваном, а фамилия его была Грозный.
Его отцу, Василию Ивановичу, очень не нравилась эта фамилия, особенно в ту пору, когда в России не стало царей, а на смену им пришла власть рабочих и крестьян. Тем более , что Василия Ивановича выбрали председателем колхоза, и ему не хотелось носить имя жестокого тирана, угнетателя трудового народа. Но люди не понимали такого его неприятия, потому что Василий Иванович был совсем не похож на царя Ивана Грозного: мал ростом, щупл, а характером мягок и добр.
Но, когда родился сын, которого в честь деда назвали Иваном, Василию Ивановичу вдруг подумалось: «А не знак ли это свыше, что у нас такая фамилия? Видно, кто-то из наших предков был на самом деле грозен и мудр, как царь Иван IV. Так почему бы моему сыну Ванюшке не стать вождем своего народа под фамилией Грозный?».

И поначалу всё утверждало его в правильности этой мысли: Ваня рос смышлеными властным мальчонкой, предводителем уличной детворы во всех играх и проказах. А уличной, значит, и всей деревенской, так как в Песках была всего одна улица и два переулка.
Но когда он пошел в школу, всё изменилось. Ваня пристрастился к чтению. Он прочел все книги, который были у них, у соседей и в школьной библиотеке, и стал скучать, так как игры его больше не привлекали, а друзья не могли сообщить ему ничего нового и интересного.

И однажды, учась уже в четвертом классе, он возвращался из школы и обратил внимание на церковь, опечатанную после революции, когда местный священник был обвинен в пособничестве белогвардейцам и расстрелян.

Ваня свернул с дороги и, преодолев сугробы, подошел к дверям храма, окованным медью. Замка на них не было, он лежал у ног Ивана, припорошенный свежим снежком. Мальчик потянул дверь на себя, и она со скрипом открылась. Внутри храма было почти темно, лишь слабый свет из-под купола освещал деревянные обветшалые стены, порушенный аналой и груду икон на полу.
Ванюшка, впервые увидев такую страшную картину разрушения, почувствовал непонятный страх и хотел уже уйти, как вдруг увидел сбоку яркий луч света, проникавший под своды храма из полуоткрытой двери. Он прошел туда и оказался в маленькой келье, с разбитым окном, через которое и проникало сюда сияние зимнего дня. Но снега в комнатке почему-то не было, ни на полу, ни на столе, покрытом зеленым сукном, на котором лежала толстая книга в кожаном переплёте. Ваня стер с неё пыль и прочел тисненное золотом название; «Библия». Он открыл книгу и прочел: «В начале сотворил Бог небо и землю».

Ваня вспомнил, что видел такую же книгу у бабушки Кати и даже пытался её читать. Но это ему не удалось, так как буквы были не похожи на те, что они изучали в школе. В этой же «Библии» они были такими же, как и в «Букваре».

Он еще раз осмотрелся в этой холодной келье и подумал: «Наверное, здесь молились грешники. Но теперь уже нет ни грешников, ни святых. И в церковь никто не ходит. Поэтому я возьму эту книгу с собой и буду ее читать. И тогда я узнаю, как появились небо и земля, люди и животные».

Ваня читал Библию медленно и долго, потому что после каждого прочитанного отрывка ему надо было обязательно поразмыслить о том, что он узнал. И, главное, он верил всему, что было написано в этой книге.

Он окончил начальную школу в Песках, и отец отправил его в районный центр, где он, обучаясь в школе – интернате, получил неполное среднее образование. Он сам, не спрашивая совета у отца, решил после «семилетки» поступить в сельскохозяйственный техникум, но в тот же год , 22-го июня, разразилась война, а уже 6-го августа 1941-го года немцы пришли в Пески. Боев за этот маленький населенный пункт не было, просто из-за леса выехала колонна немецких автомашин и мотоциклистов, и по дворам пошли дюжие автоматчики, требуя у жителей продукты и ночлег. Их сопровождал тщедушный человечек с белой повязкой на рукаве. Это был Степан Куров, бывший заведующий сельскохозяйственным отделом райисполкома. Он хорошо знал свои кадры в глубинке, и сразу привел немцев во двор председателя колхоза Василия Ивановича Грозного.

Хозяин встретил их на крыльце своего дома.

- Ты есть коммунист? – спросил его офицер со стеком в руке.

- Да, коммунист, - спокойно ответил Василий Иванович.

Немец махнул стеком, и Ваня в окно увидел, как два автоматчика взяли отца под руки и повели со двора.

Но уводить его далеко от дома они не стали. Сразу за изгородью  прислонили отца спиной к огромной сосне и, не целясь, выпустили в него, долгую очередь из двух автоматов.

Ваня слышал, как на крыльце истошно закричала мама, но сам он не заплакал. Что-то закаменело в нем, и как потом оказалось, надолго.

Он не лег спать, а сел за стол и стал читать «Библию», ничего не видя и не слыша. К ним всей семьей пришли соседи Земляковы, которых немцы выгнали из избы, чтобы провести там ночь.

Когда все в доме уснули, и в деревне наступила тишина, Ваня вышел из комнаты и направился в сарай. Там он взял канистру с бензином, которым отец заправлял свой мотоцикл, и пошел к дому Земляковых.

Через пять минут он пылал ярким пламенем.

Но Ваня не знал, что незадолго до полуночи немцы получили приказ срочно отправиться к линии фронта, и за несколько минут покинули Пески.

Так что выходит, что он поджег совершенно пустой дом. Слава Богу, что Земляковы подумали, что это сделал кто-то другой и не затаили против него никакой обиды, оставшись жить в избе у Грозных.

Немцы в их деревне больше не появлялись, и люди продолжали жить в ней как обычно, только очень голодно. А в конце зимы в Пески пришли партизаны. Крестьяне поделились с ними, чем могли, и приветили. Отогревшись в теплых избах, партизаны снова ушли в лес, а вместе с ними отправился в партизанский отряд и четырнадцатилетний Ваня Грозный.

Естественно, что его поначалу определили на кухню, где он помогал кашеварить повару дяде Саше. Но одновременно он осваивал стрелковое оружие, минирование и разведку. Весной 1943-го года он впервые принял участие в бою против отступавших уже фашистов, был тяжело ранен в ногу и отправлен в свою деревню.

Там уже возродился колхоз, и его новый председатель Лука Земляков сказал ему по выздоровлению:
- Будешь у меня помощником: писарем, счетоводом и заведующим клубом. Нашим девкам, которые у нас основной рабочей силой являются, сейчас надобно забыть о свадьбах и женитьбах, а вот станцевать вечером польку-бабочку им прямо-таки необходимо. Я им сам лично буду на гармошке играть.

Ваня выполнял свои новые обязанности, не жалея времени и здоровья: аккуратно переписывал приказы председателя в толстую амбарную книгу, подсчитывал на счетах количество трудодней у каждого колхозника, перед каждым собранием и вечерами танцев приводил клуб в порядок с помощью своих сестер и мамы.
А по ночам он продолжал читать «Библию»

Но через полгода председатель вызвал Ваню к себе и долго мялся, не зная, с чего начать разговор. Потом, закурив самокрутку, сказал:
- Сообщили нам в райкоме, что товарищ Сталин разрешил народу ходить в церковь и молиться. И наказали, чтобы мы, то есть, члены партии ни в коем случае верующим людям в этом не препятствовали, а, наоборот, создавали им условия для вероисповедования. Вот я подумал тогда: а не привести ли в порядок нашу церквушку? Как ты думаешь?
- Старая она очень, гляди, вот-вот обрушится, – ответил Иван. – Каждый второй венец до трухи погнил.
- Вот ты и обследуй её хорошенько, - наказал Земляков. – Пометь, какой венец надо заменить, а какой еще послужит, а потом соберешь бригаду из молодых ребят, новый лес заготовите нужного размера, а после этого я вам пришлю знающего человека, под руководством которого вы и отремонтируете божий храм.

Молодежь отнеслась к этой затее без всякой охоты: «Пусть эту развалину ремонтируют те, кто туда будет ходить. А нам и клуба хватит». Но эти молодые люди жили в верующих семьях, и после нелегких
разговоров с родителями вышли на работу под руководством Вани Грозного.
А Лука Земляков еще задолго до окончания ремонта церкви пошел по дворам с просьбой пожертвовать храму иконы и древние книги.

К весне 1945-го года храм был восстановлен, и первая служба в нем состоялась в День Победы. Старый батюшка из районного центра провозгласил здравицу в честь победителей и призвал почтить память почивших на полях великой войны.

А Ваня Грозный, которому вновь предстояло стать помощником председателя колхоза, вспомнил вдруг, что когда-то мечтал стать агрономом. Он поступил в сельскохозяйственный техникум и учился там на
«отлично». Но привычка читать по вечерам «Библию» не покидала его, и однажды его товарищи по общежитию жестоко надсмеялись над ним, зашвырнув священную книгу на шкаф. А еще через несколько дней один из преподавателей техникума, молодой и самоуверенный начетчик, объясняя суть теории академика Лысенко, неожиданно насмешливо спросил: «А что думает по этому поводу святой апостол Иоанн Грозный?»
Ваня встал из-за стола, вышел на улицу и больше в техникум не возвращался.

Так как в техникуме он вступил в комсомол, то в в колхозе стал секретарем комсомольской организации, надежным помощником Землякова во всех его делах и замыслах.

Но годы шли, ушел и комсомольский возраст. И стал тогда Иван Грозный колхозным агрономом. Как никак в техникуме учился, кое -что из этой науки познал. И пошел он, прихрамывая, в тяжелом брезентовом плаще по полям, проверяя глубину вспашки и количество семян на одном квадратном метре и, обнаружив огрехи, выговаривал бригадирам за их нерадивость. Но никогда не ходил жаловаться на них председателю. Зато тот частенько заглядывал в дом к Ивану. Чувствовал он в нем какую-то силу и мудрость и уходил от него уверенный в том, что всё будет хорошо.

А Иван вскоре остался в доме совсем один: сёстры уехали в Брянск работать на фабрике, а потом, загрустив, умерла мама. Земляков однажды, придя в дом к одинокому Ивану, сказал ему:
- Жениться тебе надо тебе. Ваня. А, иначе, пропадешь…
На что Иван ответил ему:
- На нелюбой ни за что не женюсь. А любая моя уже третий год замужней ходит.
В деревне никто не знал, что у Ивана была любимая женщина, даже сам председатель. Удивился он, конечно, но расспрашивать, кто она, не стал: зачем бередить душу человеку? Да и другие заботы пришли к нему: начали укрупнять колхозы. Сразу три колхоза объединили в один и назвали его именем XXII съезда КПСС.

И теперь по песчаным полям ходил уже не Иван Грозный, а дипломированная агроном Анюта Крючкова, которая выступала перед посевной в клубе и объясняла колхозникам, что, где и когда надо сеять на полях в деревне Пески. А Иван снова принялся перебирать бумажки в конторе. Теперь уже бригадной.

Но тут вдруг его жизнь круто поменялась. А началось всё с того, что однажды почти в полночь постучали в окно, и в дом вошел бледный и мокрый от дождя Гришка Мухин, живший совсем рядом.
- Иван, - сказал он, волнуясь, - мне сына надо срочно окрестить.
- Хорошо, - ответил ему Грозный. – я утром скажу Землякову, чтобы он отправил тебя ближайшей машиной в районный центр, там его и окрестят.
- Да, не понял ты меня! – начал сердиться Гришка.– Егор у меня три недели тому назад родился. А сегодня утром у него температура поднялась, и стал он задыхаться. Вызвали фельдшера, а тот говорит, что ничем помочь не может, так как лекарства от скарлатины у него нет, и обратились мы к нему слишком поздно. Но велел надеяться на счастливый случай . Вот тогда мне стало страшно: а вдруг мой Егорка умрет некрещеным.
- Так что ты от меня хочешь?
- Окрести ты его сам, ради Бога! Ты же знаешь, как это делается!
- Знать-то знаю, но права не имею Не был я посвящен в церковный сан.
- Сам Бог разрешит тебе сделать это! Ведь ты душу младенца спасёшь, а не разбойника какого!
Иван достал из ящика стола ключи от церкви, и они вышли под дождь.

Окрестил Иван младенца, велев Гришке никому не говорить об этом. Он чувствовал, что совершил что-то противное церковным извечным законам, даже нечто преступное и это чувство не давало ему спать по ночам.

Но Егорка Мухин, слава Богу, не помер, а потом выздоровел и рос на радость родителям веселым и крепким мальчонкой.

Но спустя месяц пришел к нему другой односельчанин и попросил отпеть почившего в бозе родителя.
И тогда Иван сел за стол и написал в областную епархию письмо с просьбой прислать к ним батюшку. Подписались под этим письмом почти все жители деревни Пески и оправили его в областной центр. И вскоре оттуда пришел ответ, что свободных священников у них нет, да и и приход в Песках уж больно невелик, но все же пообещали на праздники присылать к ним батюшку из районного центра.
Это песчан никак не устраивало, и они, втайне от Ивана, написали другое письмо, где просили назначить священником их прихода Ивана Васильевича Грозного, так как он знает «Библию» почти наизусть и  все секреты церковных служб тоже, а под его непосредственным руководством была отремонтирована старая песчанская церковь..

Повез письмо лично бригадир Лука Земляков и добился в области встречи с самим архиереем, а в дополнение ко всему изложенному в письме, рассказал ему, как Иван пострадал, защищая свою веру от богохульников в техникуме.
Вернулся Земляков с приглашением  Ивана Васильевича на заседание епархиального совета.

Строгие люди в нарядных рясах и с черными камилавками на головах во главе с архиереем сидели за столом, покрытом зеленым сукном, и почти все они смотрели на Ивана хмуро и недоброжелательно. Задавали ему вопросы о его жизни, образовании и отношении к религии. Потом начали проверять его знание «Библии» и других церковных источников.
Иван отвечал на вопросы четко и без волнения, но заметил, что именно его спокойствие не нравится членам комиссии.
Совещаться после ответа на вопросы члены епархиального совета не стали. Просто архиерей внимательно посмотрел на каждого из своих соратников и сказал:
- Мы довольны, что в нашей епархии есть такие глубоко верующие люди, которые родились уже после революции. И считаем, что вы, Иван Васильевич, достойны принять сан священнослужителя. Но думаю, что это произойдет немного позже, когда вы ознакомитесь со всеми особенностями церковной службы. Ибо сам Бог будет следить за каждым вашим шагом на этой нелегкой стезе…
И в это время раздался голос тщедушного старичка, сидевшего рядом с архиереем:
- А я бы назначил раба божьего Иоанна настоятелем песчанского храма прямо сейчас! Да послал бы ему в помощь дьячка опытного и толкового…
Лицо архиерея гневно вспыхнуло:
- Ваша речь дерзка и греховна, отец Паисий! Я говорю о воле Божьей, а вы хотите решить все сами, забыв о том, что вы всего лишь Его служитель.
Отец Паисий поник головой и и послушно произнес:
- Каюсь, владыко… На следующей же исповеди буду просить Бога простить мне сей грех… Если только доживу до неё…
Теперь пришёл черед смутиться главе епархии, ибо он хорошо знал, что старый священнослужитель неизлечимо болен.

Через двадцать минут Иван получил в епархиальной канцелярии документ о том, что он назначается настоятелем церкви в деревне Пески, а спустя неделю туда приехал из соседнего монастыря дьякон Иаков Ивлев,
В храме стали регулярно проводиться службы, и народ в Песках зажил, как сказал Лука Земляков, «в вере и благодушии».

Я встретился с ним в нашем краеведческом музее, куда зашел перечитать записки об истории завоевания русскими Таманского полуострова, написанные неизвестным монахом еще в XIвеке.
В главном, слабо освещенном зале музея был всего один посетитель, который сразу привлёк моё внимание. Это был невысокий, слегка сутулый человек в поношенной рясе священнослужителя. Он стоял у портрета князя Мстислава Храброго и подслеповато всматривался в него, пытаясь разглядеть какие-то детали.

Будучи постоянным посетителем музея, я уже знал, что его работники включали здесь свет лишь при проведении экскурсий, и приходя сюда поработать, сам обеспечивал себе комфортные условия для чтения документов.
А на этот раз, еще не начав работу, я решил помочь неизвестному батюшке рассмотреть портрет Мстислава Храброго и включил свет, не дожидаясь, когда служители музея сделают это сами. Когда на потолке вспыхнула яркая люстра, мужчина вздрогнул, его окладистая борода дёрнулась вверх, а большие глаза, щурясь, взглянули на меня.
- Спасибо! – с улыбкой сказал он.– Понимаете, до сих пор я ни разу не видел портрета этого князя. Очень интересная работа. Но, насколько я понимаю, его писал современный художник?
- Да, - ответил я. – У нас в городе есть свой доморощенный живописец, который увлекается историей Руси. И почти все свои картины он безвозмездно передает музею.
Лицо моего собеседника осветилось улыбкой:
- Богат душою этот человек. Но…
Наверное, с минуту он помолчал, потом добавил, тихо и как-то  виновато:
- Но в своей картине он сделал недопустимую ошибку. В то время, когда жил сей князь Тмутараканский, таких доспехов, в какие он одет, еще не было. Нет, нет, это не мелочь и не придирки! Если вы, например, увидите портрет полководца Кутузова в форме маршала Советского Союза, то рассмеётесь или возмутитесь страшно. А это то же самое, что мы видим здесь.

И мне сразу захотелось узнать, кто такой этот дотошный человек и откуда он появился в нашем городе. Но в это время в зал музея вошла шумная экскурсия курортников и сразу направилась к портрету, у которого мы стояли.
- Давайте выйдем на улицу и там продолжим наш разговор, - предложил я.
- С удовольствием, - ответил незнакомец и привычным движением руки приподнял рясу.
Мы вышли из музея, пересекли площадь и присели на скамейку в городском парке.
- Сергей Иванович Климов, - представился я. – Учитель истории, а ныне директор одной из здешних школ.
Старик торопливо выпростал руку из широкого рукава рясы и протянул её мне:
- Иван Васильевич Грозный, настоятель Божьего храма в деревне Пески в Центральной России. Уже много лет изучаю историю нашей страны и приехал к вам ознакомиться с Тмутараканским периодом её развития. Очень рад познакомиться с вами. Это для меня большая удача, что я встретился в музее именно с учителем истории, который, как я надеюсь, сможет мне многое разъяснить в истории Тамани.
Я улыбнулся ему:
- А не подумали ли вы поначалу: «Какой же это учитель истории, если он не разбирается в доспехах русских воинов десятого века?»
- Не успел, - тоже улыбнувшись, ответил он.

В это время затрусил мелкий дождик и мы с ним почти бегом направились в парковую беседку близ фонтана.
Когда он взбегал по ступенькам и снова приподнял полу рясы, я с удивлениям увидел на его ногах розовые резиновые босоножки, которые у нас называют «вьетнамками».
Иван Васильевич заметил мое удивление и покраснел.
- Беда со мной случилась, - сказал он, потупившись. – Ограбили меня в поезде начисто. Сел я на него на станции Лужки поздней ночью и в купе оказался совершенно один. Устал я изрядно за день, а потому сразу разделся и упал на койку. Но заснуть сразу не смог, так как в вагоне очень уж больно холодно было. Тогда я достал из сумки рясу и надел ее для утепления. А когда проснулся, то обнаружил, что сумки моей, которую я не догадался в ящик упрятать, уже нет. И обуви, стоявшей рядом с нею, тоже. Слава Богу, что я паспорт и обратный билет с малостью денег под подушку сразу засунул.
- Ничего, - успокоил я его. – Сейчас пойдем ко мне домой и что-нибудь придумаем.

Мы были ним почти одного роста и по комплекции похожи. Мой новый костюм оказался для него  впору.
- Ну вот, - сказал я, одобрительным взглядом скользнув по его отражению в зеркале, - теперь мы можем завтра же отправиться по местам «былых сражений».
- А сие возможно?- робко спросил он.
- Еще как возможно! – рассмеялся я, ибо его язык, смесь современного и церковно-славянского, забавлял меня. – У меня есть машина, на которой мы завтра же поедем с вами в Тамань, где посетим замечательный музей с амфорами и прочими достопримечательностями древней Греции. Но если вы снова увидите на полотнах тамошних картин какие-либо ошибки, говорите о них сначала мне, ибо служители музея, считая себя людьми вездесущими, могут обидеться.
Иван Васильевич понял мой, отнюдь не тонкий, юмор и звонко рассмеялся:
- Обещаю вам, Сергей Иванович, обещаю!

Три дня мы носились на моей «Хонде» по всему району, посещая храмы, музеи, раскопки и прочие памятные места Тамани. Ночевали в машине, под неумолчный стрекот цикад. И именно тогда Иван Васильевич рассказал мне о своей жизни. Всё, о чем я написал в первой части моего повествования.

Когда он закончил свой рассказ, я спросил его:
- А насколько трудно вам было начинать служение церкви? Ведь это, по существу, совершенно другой мир, другое отношение к вам людей, в соответствии с которым вам надо было менять свое отношение к ним.
Иван Васильевич ответил мне не задумываясь:
- Вы ошибаетесь, Сергей Иванович. Надо просто оставаться самим собой. И в этом примером для меня был мой отец. Ведь председателем колхоза он стал только потому, что, участвуя в гражданской войне, вступил в партию большевиков, и был единственным коммунистом в нашей деревне. Но это нисколько не изменило его характер. Как был он в юности Васькой – добряком, так им и остался. Мне мама рассказывала, как однажды к нам приехал какой-то важный уполномоченный из области и давай выговаривать отцу: у тебя, мол, самые низкие урожаи в районе, потому что ты с колхозниками не строг, не требуешь от них ударного труда. «Ты посмотри, - говорит, - на других председателей, которые держат крестьян в железном кулаке! А ты у нас один такой добренький!» А отец ему в ответ улыбается: «Значит, буду самым первым в стране начальником, который людей уважает».
Ко мне тоже архиерей приехал через год после моего назначения. Зашел в мою бедную избу и чуть не упал от изумления. «Как ты можешь в такой нищете жить, отец Иоанн? – спрашивает. -Ты поезжай по епархии да посмотри, как другие священнослужители живут!» А я тут вспомнил отца и отвечаю: «Выходит, что я буду первым священником в епархии, какой служит Богу не ради наживы». Гневен уехал от меня владыко и с тех пор стал относиться ко мне недобро.

А на четвертый день,  уже у меня дома, Иван Васильевич вдруг спросил меня робко:
- Сергей Иванович, не могли бы вы ссудить меня на дорогу некоей суммой? У меня обратный билет на послезавтра. А сразу же по приезду я вышлю вам свой долг по почте.
- Охотно одолжил бы вам любую сумму, Иван Васильевич, но… У меня неожиданно возник другой план. Вы знаете, я уже лет двадцать не бывал в России…
Иван Васильевич взглянул на меня с нескрываемым удивлением:
- А разве вы живете не в России?
- Несмотря на то, что русские пришли сюда еще в десятом веке, обычаи и поселения наших мест отличаются от тех, что существуют на исконной Руси. Да и пейзаж здесь совершенно не тот. Хочу увидеть березовые рощи и сосновые леса, серые избы русских деревень и золотые купола церквей над ними…
- Однако, вы, Сергей Иванович, скорей поэт, чем историк… Поэтому спорить с вами не буду.
- Прекрасно! Завтра мы сдадим ваш обратный билет в кассу, а ранним утром следующего дня выедем на моей машине в Пески. Согласны?
- Согласен! – радостно выдохнул Иван Васильевич.

Мы въехали в его родную деревню под вечер. Было сумрачно, накрапывал дождь, но я заметил, как лицо старика осветилось каким-то внутренним светом, когда на пригорке выросли её приземистые избы.
- Езжайте прямо, - сказал он глухо. – У нас всего одна улица и два переулка.
Вдали показался высокий журавель колодца, а, приблизившись, я увидел рядом с ним статную фигуру женщины в белом и длинном платье.
- Остановите, пожалуйста, - попросил Иван Васильевич. – Я мигом…
Он подошел к женщине и взял её за руки. Они говорили друг с другом так долго, что я был вынужден заглушить мотор.
- Извините, - сказал он, наконец вернувшись. – Задержал я вас.
- Кто эта женщина? – нескромно спросил я.
Он ответил не сразу, но сказанное им потом, было свидетельством того, что я стал для него близким человеком:
- Помните, в степи я рассказывал вам, как однажды Лука Земляков понуждал меня жениться?
- Помню… Меня поразило, как вы ему тогда ответили: «На нелюбой ни за что не женюсь. А любая моя уже третий год замужней ходит». Я никогда до этого не слышал таких слов: «нелюбая» и «любая»
- Так уж у нас говорят…Так вот эта женщина и есть моя любая…Ныне уже вдовая… И сейчас у колодца я попросил ее быть моей женой… И она согласилась.

- Вот мы и приехали, - произнес Иван Васильевич, когда машина взобралась на пригорок в центре села.

Прихрамывая, он поднялся на высокое крыльцо деревянного дома. Дверь была не заперта, и он открыл ее легким движение руки. Я зашел вслед за ним, и увидел большую чистую комнату, посередине которой стоял огромный стол. Иван Васильевич с непонятной гордостью взглянул на меня и сказал:
- Вот это и есть мой родной дом.
Потом подошел к окну и распахнул его. Совсем близко, покосившись, стояла маленькая, почерневшая от старости, церквушка. Но крест на ее куполе, блестел золотом, бросая вызов хмурому небу.
- А это наш общий дом, - сказал Иван Васильевич и улыбнулся.