СТЕРЕГУЩИЙ БАРЖУ (часть III)
САТОРИ
- Не знаю даже, что сказать, - сказал он извиняющимся тоном.
- Я не пишу стихов и не люблю их. Да и к чему слова, когда на небе звёзды?
- О, - воскликнул Кавабата, - великолепно! Великолепно! Как вы правы!
Всего тридцать два слога, но стоят целой книги!
Виктор Пелевин, из романа «Чапаев и Пустота»
Вечером мы, как и условились с Воробьёвым, всем экипажем явились в его особняк, прихватив с собой бутылку чистого спирта.
По правде говоря, к концу дня мы зверски проголодались, а посему любезно приняли предложение Александра Григорьевича отужинать вместе с ним.
Бутылка со спиртом была незамедлительно вручена гостеприимному хозяину со всеми подобающими такому случаю пожеланиями.
За ужином мы слегка выпили, поговорили о том о сём и, когда на поместье Янковских опустились вечерние сумерки, засобирались в баню.
Доводилось ли вам когда-нибудь париться в настоящей русской бане, да ещё и поставленной в аккурат у самого синего моря?
Лично мне неоднократно доводилось бывать в различных городских и деревенских саунах и банях, но я до сих пор не могу забыть той замечательной баньки на берегу Сидими!
Стоял дивный июньский вечер. Небо было усыпано мириадами звёзд.
Где-то вдалеке временами вспыхивал красный огонёк маяка острова Кроличий.
Осторожно двигаясь на шум прибоя, мы наконец разглядели впереди себя жёлтый квадрат окна — в бане горел свет.
На вид банька показалась нам вполне обыкновенной — небольшой бревенчатый сруб с тесным предбанником и не менее тесной парной. На скамье у входа в парную нас дожидались настоящие дубовые веники. Недолго думая, мы разделись донага и, отворив дверь в преисподнюю, отважно нырнули в белое облако пара.
Крутой жар обжёг наши лёгкие, отчего мы, не просидев и десяти минут на полатях, выскочили на улицу, словно ошпаренные, и с разбегу окунулись в прохладную морскую воду.
Я плыл в ночной тишине при свете звёзд, осторожно разгребая руками сотни тысяч морских светлячков. В этот момент я перестал чувствовать своё тело. Ощущение было такое, словно я парил в небе, подобно птице, и мой полёт сопровождался удивительным явлением — ореолом сияющего планктона. Постепенно ко мне стало возвращаться ощущение реальности происходящего, я развернулся и медленно поплыл к берегу.
Когда я вошёл в парную, то пред моими очами предстало такое зрелище: на самом верху, под потолком на полатях, восседал Егорыч. Его старческое тело было расписано татуировками, отчего его образ напомнил мне Доцента из кинофильма «Джентльмены удачи». Узрев меня, Егорыч оживился и, развернувшись в мою сторону, произнёс:
— А, вот и наш юнга! Ложись-ка на полати, я тебя веником отхожу!
— Егорыч, а может, не надо? Больно ведь веником! — взмолился я.
— Спокойно, юнга! Сейчас ты узнаешь, как парятся в бане настоящие моряки! Вот, помнится, в 67-м годе мы парились вместе с девками в бане после возвращения нашего краснознамённого сейнера из очередной путины! То банька была! И девки были что надо — кровь с молоком! А главное, пива у нас была цельная бочка, и веников было припасено — тьма-тьмущая! Венички-то были не чета энтим — берёзовые! Вот, помню, тогда меня одна деваха так веником приложила, что я после этого ни руки, ни ноги поднять не мог! А она опосля этого меня в сени… А ты говоришь, мол, больно веником! Я до сих пор её забыть не могу… В обчем, ложись на полати!
— Егорыч, так то девка, а то ты! Вот если бы меня девка веником отходила, а после этого в сени уволокла, тогда без вопросов — хоть розгами! — сопротивлялся я.
— Говоришь больно много, юнга! — пробурчал Егорыч, при этом он ловко зачерпнул воды из деревянной кадки, стоящей неподалёку, и выплеснул всё содержимое ковша на раскалённую каменку.
Я молча взобрался на самый верх и лёг на полати. Ощущение было такое, словно я лёг не на деревянные доски, а на дно раскалённой сковородки. Когда пар немного рассеялся, так, что в поле моего зрения появился силуэт Егорыча, я сжал зубы и приготовился к порке.
Егорыч спокойно, со знанием дела, взял в руки веник, потряс его и окунул в кадку с водой. После чего аккуратно прошёлся веником от макушки до пят, едва касаясь поверхности тела.
«Боже, как хорошо!» — подумал я, и совершенно внезапно получил первый удар веником по спине. От неожиданности я закричал, словно ошпаренный!
— Чего орёшь, как баба? Погодь, сейчас отпустит, по себе знаю, — тихо пробурчал Егорыч.
Ощущения от ударов венком были весьма противоречивые.
С одной стороны, я испытывал боль, с другой стороны — блаженство.
«По-видимому, нечто подобное испытывают мазохисты», — пронеслось у меня в голове.
Когда же наконец Егорыч, выбившись из сил, закончил хлестать меня веником, я закрыл глаза и окончательно потерял ощущение времени и пространства. Не знаю, сколько я пролежал на полатях, только очнулся я от того, что Егорыч тряс меня за плечо:
— Жив, юнга?
— Жив, жив, Егорыч! Какое блаженство! Правда, как ты и сказал, я теперь ни руки, ни ноги поднять не могу! И как ты после этого ещё и с девкой сладил?
— Молодой был, горячий! Да и к тому же у меня тогда, почитай, полгода бабы не было! Хрен на двойной морской был завязан до срока! Ишь, как тебя развезло! Давай-ка, слезай с полатей, я капитана нашего веником отхожу! Он, глядючи на тебя, тоже изъявил желание!
— Ну и дела! А сам-то ты чего?
— Не желаю. Старость, понимаешь, не радость. Да и сердце чего-то пошаливает!
Я уступил своё место на полатях Юре, а сам, закутавшись в полотенце, вышел на улицу.
В ночной тиши потрескивали цикады. Я спустился к морю и умостился на огромном валуне, что возвышался над пеной прибоя. Было приятно вот так вот сидеть и смотреть на волны, которые, осторожно подкрадываясь к прибрежным камням, с тихим шипением разбивались о них.
Море, звёзды, маяк и шум цикад в ночи. Было в этом что-то первозданное, и складывалось ощущение, что этот миг больше никогда не повторится. Хотелось дышать полной грудью прохладным морским воздухом, ещё не испорченным дыханием цивилизации.
Где-то вдалеке мне бойко подмигивал своим красным глазом маяк Кроличий, и я подумал о том, что в сущности жизнь прекрасна.
«Возможно, — размышлял я, — именно в такие моменты происходит очищение души и тела, и, пройдя все круги ада, ощущаешь себя заново родившимся, свободным от крови и пота мира, в который тебе суждено было прийти, чтобы оказаться в нём всего лишь странником».
Взошла луна и осветила залив, выложив пастелью свои причудливые блики на воде, а я всё сидел и сидел, погрузившись в великолепие ночи, до тех пор пока меня не свергли с небес на грешную землю весёлые черти, неожиданно вырвавшиеся из преисподней.