Слушая игривое потрескивание веток в костре, на поваленном дереве сидел человек. Мягкое свечение костра теплыми языками плясало по опушке леса, растворяясь во тьме. Человек вдохнул полной грудью прохладный воздух и, словно котенок, заснул, укрываясь тряпьем.
Как только сон захлестнул его, в голову прилетела тяжелая шишка. С ворчанием человек стал вслушиваться в треск костра, надеясь, что тот убаюкает его вновь. Треск веток в костре ему на сей раз показался каким-то не таким. В человека снова прилетела шишка.
- Мужик. Ты глупый? - послышалось откуда-то из-за деревьев.
Человек встрепенулся и сонными глазами стал искать источник голоса. В него вновь прилетела шишка.
- Довольно тебе! Ну-ка покажи себя, кто-бы ты ни был. - настороженно выкрикнул мужик.
- Костер потуши.
- Зачем же мне, да его тушить? Я без него не могу. - пауза - Да кто ты такой в самом деле?
- Я понимаю, что не можешь, но деревьям боязно, когда ты рядом с ними их погибель развел.
- Ты что ж это? Сам... - мужик замялся - ты ж сам то-кто? Ответишь, али мне гадать?
- Кто я такой, тебе и вовсе знать не надо. - в человека снова прилетела шишка – тебе костер тушить надо! Вот и туши! Кому говорят?
- Да ладно тебе ворчать. Выходи, авось развлечемся разговором. Под утро я и сам костер потушу.
- То я не знаю, что потушишь? - нотка неуверенности промелькнула в загадочном голосе. - А ты приглашаешь?
- Да.
- А ты тогда дай обещание!
- Какое?
- Да что не обделаешься! – из-за деревьев прогремел громкий некрасивый смех.
- Обещаю, коли зла мне не желаешь.
За деревьями послышался почти барабанная дробт шишек, падающих на землю. Свет огня осветил темный, высокий силуэт. Силуэт замешкался, медленно, в теплый, освещенный круг вошла фигура странного человека, обвешанного листьями, грибами, суками и много чем еще. Мужик пригляделся и растерялся. Оказалось, что пни и ветки росли из крупного тела, а вместо кожи его покрывала кора.
- Так тебя как звать? - спросило существо, сверкая светящимися по-кошачьи глазами.
Безмолвный крик подкатил к горлу мужика. Неуклюже размахивая руками, он пошарил по воздуху в поисках опоры. Сняв себя с бревна, он уж было приготовился бежать, но ноги его от страха сделались такие ватные, что у мужика вышло только шатаясь пройти пару шагов, до первой кочки. Корни деревьев опутали его и усадили обратно на бревно.
Мужик терял сознание, пробуждался и опять терял. Существо сидело и с горькой улыбкой наблюдало за человеком. Прошло время, прежде чем мужик успокоился и разглядел пришельца. Впрочем, от того тот пришелец менее диковинным не стал. Только сидел, скрючившись, так, что длинные, спутанные, поросшие мхом волосы касались земли. Сидел и щурил кошачьи глаза, да ворочал головой, вслушиваясь в шум бора. Мужику потребовалось время на то, чтобы прекратить мямлить себе под нос бессвязные обрывки речей, среди которых прослеживались молитвы, вопросы в никуда и причитания. Мужик собрался и, глотая воздух, выцедил:
- Да… не сдержался я…
Существо напротив вопросительно пригляделось к порткам человека.
- Ну я это… образно, чай не всегда увидаш такую страхокотину. – на последнем слове человек оборвал себя, почувствовав, что сказал что-то не ладное
Существо говорило спокойно, будто пропустив мимо ушей то, что его обозвали страхокотиной.
- Не сдержал своего обещания. – вдумчиво, как бы в себя, сказало существо - Как тебе верить, что ты костром мне деревья не спалишь? - оно усмехнулось.
Видимо, оно попыталось, или по крайней мере хотело, пошутить, и шуткой разрядить обстановку, да только речь пропиталась такой грустью по поводу своего вида, что мужик сменил страх в своих глазах на какое-то горькое понимание.
- О чем говорить хочешь? - существо применило еще одну попытку познакомится.
- Что ты такое? - голос мужика дрожал.
- Вот все вы мне задаете этот вопрос. Правда ты сейчас тебе свезло не на шутку - большинство или убегали от меня, да не успевали убежать, в любом случае ты жив, а это уже удача. – существо продолжило возмущенным голосом - и нет бы спросить, как в лесу живет да поживается, иль, чем на обед я себя люблю потчивать... – оно поморщилось, встряхнулось и в сторону полетели еловые иголки.
- Прости, лесное диво... меня звать Арсением. - заикаясь, выдавил Арсений.
- Вот то-то же. А я хозяин леса местный. - лицо существа представляло собой гримасу из коры, от чего двигалось медленно или не двигалось по большей степени. Один взгляд на эту жуткую, похожую на маску физиономию пробирал страхом до костей.
- Медве... косолапый что ли?
- Да... Видимо умом ты не блещешь. Али ты от страху косматую шерсть на мне завидел, иль вовсе позабыл, что медведи болтать не способны? - выражение на лице существа застыло от чего казалось отсутствующим и ничего не выражающим.
- А что ты за диковина такая?
- Я лесовик. Да говори со мной, как с равным! Уважение прояви, все смотришь на меня, как на дохлую собаку! Я так же, как и ты, горазд мыслить да говорить, и чувства у меня есть.
- Прости... Лешего чай не каждый день встречаю.
- Опять мимо. Не леший я, а лесовик. До лешего мне еще дослужиться нужно. - глаза лесовика скривились в два перевернутых месяца и стали смеющимися, изображали дружелюбие. Лесовик отмахнулся, словно ему сделали комплимент – откуда ж ты, Арсений, путь держишь? Да чего в моем бору забыл, да дерева пугать навострился?
- Не хотел я вовсе дерева твои пугать. Дело тут у меня есть одно. Потерялася сестра моя, второй день уж идет, а я ее сыскать не могу.
- Потерялася – лесовик передразнил Арсения – если она, потерялася, то нету ее боле. Может она в канаву провалилась, али зверь какой потрапезничал, а может быть... в прочем всякое.
- А ты не видал здесь девку какую?
- Какую таку девку?
- Да волосья у ней русые-русые, словно пшеница. Сама краса она, эх - губы тонки, а глаза темнющие-темнющие, как ночь.
-Ты насмехаешься надо мною, так? Видать то видал, много в лесу я девок твоих видал, и таких и сяких, а что ты описал, так их по белу свету знаешь сколько? Тьма тьмущая.
- Дак она ж недавно заплутала.
- Мужик, сказать вчера ли я видел последнюю, али это было год назад, я не ручаюсь. Плохо я время чувствую.
Воцарилось молчание. Арсений смотрел на лесовика, переводил взгляд на подобно паутине разбросанные корни сосен. Серые корни выходили из земли и переплетались меж собой, пройдя глазами по одному из корней, Арсений заметил, что окутан корешками, а корешки дальше его оплетают.
- Чего это ты удумал, дед? – Арсений пальцем показал на свои оплетенные ноги.
Лесовик глянул на корешки, и они мигом ослабли.
- То не я, то лес. Ты ему приглянулся – лесовик задумчиво почесал голову - значит не долго тебе еще ходить.
- Чт-что? В смысле? Ты разве не можешь мне помочь?
- Я такая же жертва этих сосен, как и ты. Ты думаешь, что я от большой охоты, быть может, уже век слоняюсь здесь?
- Но помочь то ты мне...
- Что заладил? Помочь, да помочь. Покуда я рядом с тобой, ничего не случится, но не буду ж я нянькаться с тобой. Чай вырос, большой уже.
- А что будет потом, как уйдешь?
- Почем мне знать? Оплетут тебя корни, что не выберешься али русалка какая утопит. Да много чего случится. Опасен этот лес, да могуч, а хуже того, он на тебя обиду держит.
Дрожь прошлась по телу Арсения. В миг поиски сестры стали далекими-предалекими. Он нервно стал водить зрачками, посмотрел на лесовика. Ему захотелось бежать. Лесовик заметил тревогу собеседника.
- Да не трухай ты так. Все там будем, а коли ты и умрешь, то это будет хороший удел, ну… не самый плохой… здесь. - лесовик горько усмехнулся.
- Есть удел и хуже смерти?
- Да, много таких найдется. Понимаешь ли, лес хочет сыскать тех, кто будет его защищать, да служить ему службу верную. Вот он и одурманивает... хотя знаешь. Давай-ка я лучше так... историю тебе расскажу
- О чем?
- О том, как лес людей дурит… али ты, дурья башка, забыл, как сам меня пригласил поговорить?
- Да чего ты злой-то такой? – Арсений глянул на лесовика обиженно, с ноткой удивления.
- Да историю послушай… да может и узнаешь… да успокоишься… да и делать тебе больше ничего не остается… да так вот…
- Жил парень один. В селе, близ этого самого леса. Прослыл работящим, да только это потом было. Вот… а начале истории был он обалдуй беспросветный, да семья его бедствовала. Семья из него да отца. Двор у той семьи мал был. Частокол, огораживающий хлипкую избу и единственный сарай, нос к носу смотрел в густую чащу – все, что было во дворе том. Отец парня часто приговаривал, грустным взглядом окидывая двор:
- Да не жалко, что бедствуем, зато есть куда расти.
Вот парень, звали его Якобом, и обживался как мог, да только ветреный он был, все за девками бегал. Вроде и толк от него по хозяйству был, да не велик. Смотрели сельчане на него с грустью, а как только взрос Якоб до парубка, аккурат возрасту, когда жениться пора, прибавилась еще во взглядах их и опаска. Семьи, в которых дочери народились, стали обходить бедствующий хутор семьи Якоба стороной.
Устроился было Якоб подмастерьем к местному кузнецу, да не проработал долго. Выгнал его учитель, как только заметил томные переглядывания между дочкой и парнем. Тогда и понял парень как тяжко на белом свете жить одинокому, без любви, а самое главное - без богатства. Но коли чудится тебе, что ты самый несчастный, то жизнь по обычаю или сделает тебе хуже, или покажет на того, кому еще более тяжко живется.
Вот в один день собрались сельчане вокруг пепелища. Столб густого, черного дыма смешивался с облаками, а люди не помогали, только лупили зенки свои на пожар, на чужое горе, да боялись, что огонь перекинется. То погорел двор на отшибе деревни. Зажиточный был, однако сгорело все. Сгорели все. Осталась только пятнадцатилетняя бесприданница. Пускай струящиеся жизнью русые волосы, да крепенькое, не лишенное прелести тело раньше и собирали сватов, да опосля трагедии той, никто уже и не хотел приютить маленькое, отчаявшееся от горя существо.
Ходила после того девица попрошайничать к одной двери, смотрела мутным от горя и стыда взглядом зеленых глаз и шла к другой. Приходила под вечер и грелась об угли, оставшиеся от родной хаты. Один раз она зашла на порог избы Якобской. Смотрел тогда парень на нее понимающим взглядом, как на равную. То того он смотрел на нее так, что сам не мог ничего дать. Поговорил в тот же день Якоб с отцом и решили принять они сироту у себя. Несчастье и бедность - два сапога пара. Отец Якоба долго еще приговаривал:
- Тот, кто изначально не имел ничего, хорошо сойдется с тем, кто все потерял.
Однако понять один другого не мог.
Пришел Якоб за девкой на пепелище, да только девки то и не было. Сел он тогда на охладевшие угли дожидаться. Когда измазанное грязью существо показалось и испуганно замерло, глядя на чужака, Якоб неволей обрадовался чужому горю. Ему очень понравилась мысль, что к ним в избу попадет девица. Парень натянул улыбку и дружелюбно замахал. Девочка осеклась, сделала шаг назад. Словно испуганный котенок она прижалась к земле, все тело ее, как пружина приготовилось разжаться и бежать.
- Как звать? - Якоб сдружелюбился и лицо его сделалось таким приветливым и расслабленным, что девочка неволей остолбенела - уже давно в ее отношении сочувствующие взгляды сменились на раздраженные.
- Ариною. - девочка сказала с кокой-то неуверенностью.
- Ну Аринка, будешь ты теперь со мной и батей моим жить. Решили мы, что никто кроме нас в твоей беде не поможет.
Девочка внимательно вслушивалась в каждое слово, а когда Якоб кончил говорить, секунду помешкала и, что делать, опустив голову, ушла за парнем. В тот момент она была маленькой и беспомощной, хотя маленькой назвать было ее сложно – росту много, выпрямившись, она была чуть выше Якоба.
Сначала девочка шарахалась от каждого шороха и пыталась привыкнуть к новой избе. Сразу же, как вошла на порог, она сделалась разговорчивой и приветливой. Она боялась остаться одной да старалась понравиться. Всякий раз, как одной все-таки приходилось остаться, страх сковывал ее в камень, встревожено подрагивающий камень, покуда кто-нибудь не появится. Оттого в короткий стал Якоб ей отличным собеседником. Арина с большим желанием поддерживала беседу, а когда не могла ничего сказать, внимательно слушала и улыбалась Якобу. Ей было страшно от мысли, что Якоб оставит ее одну.
В хозяйстве от нее быстро нашелся толк. В избу за долгое время пришел порядок. Чуть не до слез доходило, если Арина обнаруживала какую вещь не на месте. И вскоре Якоб с отцом привыкли к носившемуся по дому русому недоразумению, каждый миг проверявшему все ли на стоит на своем месте. Они даже умилялись. Однако дивились тому, что девочка старается из дому не выходить.
Иной раз в избе тишина стояла долго. И Арина, проводя уборку, с удивлением замечала, что Якоб придет домой, застынет на месте да смотрит на нее. По началу это девушку пугало ровно до тех пор, пока не начало прельщать, и вот, она уже точно также, застыв, смотрела на парня, пока тот, к примеру, дубил шкуру или еще чем занимался.
Шли дни, дни сменялись неделями, недели месяцами. Свет белый надевал снежную шубку и снимал ее. Все то время Арина жила с Якобом и его отцом. Постепенно домочадцы привыкли друг к другу. Осенью, во время жатвы сделался с Ариною солнешный удар, тогда Якоб так сильно за нее испугался. Сильно, да по-особенному. Поселилось в его душе чувство, чувство нежное, то чувство, что может в одночасье сделать несчастного человека счастливым, да наоборот.
Догорали последние дни перед жатвой. Солнце давно уж как встало. Поигрывая радужными лучиками в оставшихся с утра капельках росы, оно освещало огромное, желтое море пшеницы. Двое молодых прятались в высоких колосьях, вытоптав себе небольшую, мягкую полянку из примятых стеблей. Они смотрели друг на друга и, казалось, нету больше никого в этом мире, а весь он состоит из них двоих, поля недозревших колосьев и большого голубого неба. Якоб рвал стебли, часть из них и клал перед собой, а часть заплетал девушке в волосы. Арина, улыбаясь и робко поглядывая на Якоба, плела венок. В тот день казалось, словно время специально замедлилось для них двоих. Домой же они возвращались обруганные проходящим зевакой, за порчу пшеницы, но возвращались они счастливые, возвращались, когда вечерняя прохлада спустилась на землю и начала клонить ко сну. Возвращались, когда небо налилось розовато-красным сиянием, а сердца, согретые летом, прекрасным чувством. Проснувшиеся сверчки сопровождали их музыкой своего треска.
Долгими вечерами смотрел Якоб на хлопоты приемыша и делалось на сердце у него тоскливо. Арина, замешивающая варево в кастрюле, улыбавшаяся и напевающая, казалась ему прелестной хозяюшкой, которая осчастливила бы своего мужа. Но оттого делалось тоскливо, что бесприданницу никто замуж не возьмет, оттого делалось печально, что сам беден и предложить, чего не может, оттого и нашел он утешение в Арине. Отворачивал взгляд он свой в такие моменты, если встретиться взглядом с ней взглядом. Ибо девушка была счастлива и полна надежд, а Якобу было страшно.
Однажды вышли они гулять, а вернулись домой сияющими от того, что есть дру...
- Дядь лесовик, давай дальше уже. Не, сколько можно? Я понял, что у них была любовь.
- Ты... - лесовик начал и проглотил конец того, что хотел сказать. - ладно, хорошо.
- Часто ходили они гулять и когда они были друг у друга, бедность делалась далекую, почти не видимой. Однако, как приходили они в хлипкий домишко, явь настигала их горечью.
Арина меж тем влияла на Якоба. Он получил в жизни то, чего ему не хватало. То, из-за чего он ранее не мог прекратить бегать за девками, пускай те и насмехались над парнем из-за его бедности. У него появилась любовь, любовь той, ради которой Якоб взялся за жизнь свою и стал обогащать свой двор. Он получил любовь, и теперь ему стало не хватать большего. Он хотел богатства. Хотел для себя и для любимой. Он хотел положить жизнь на то, чтобы сделать счастливым Арину, ибо знал он, что сам от того станет счастливым.
Отец Якоба дивился переменам, которые происходили с его сыном и искренне радовался тому. Всего после года как появилась сирота в доме Якоба, Якоб сделался бортником и на доходное срубил хороший сарай, да пополнил скотный двор. Все то ему было работы полно, а нажитого мало, потому как смотрел он на любимую свою и жалел, что у нее нет лучшего платья. Поэтому, когда Арина однажды, устав ждать, спросила, когда Якоб ее замуж позовет, он ответил, что нет сейчас хорошего двора, чтобы семью составить.
Уходил парень в работу с головой, и постепенно мысли о богатстве стали властвовать над ним. Наращивал теперь он богатство ради богатства, да только не особо он задумывался над этим, поэтому, не заметил, как любовь поблекла под гнетом жадности.
Между тем двор рос, соседские девки стали засматриваться на Якоба. Мужчина, что сам себе богатство сделал, привлекает больше внимания, чем тот, кому оно досталось по роду. Да только Якоб все отвергал их, припоминая их злорадство и насмешки. Отец Якоба со счастьем в глазах приговаривал, смотря на новосрубленную избу.
- Хозяин хороший домового ублажит – хозяйство в гору идет.
Смотрела Арина на то, как изба и двор хорошеют, от того сладко ей делалось, да только тревога смутная таилась в нутре у девушки. Спросила тогда Арина про женитьбу еще раз. Ответ был тем же, только после того Якоб стал смотреть на девушку без былого блеска в глазах. Встревожилась тогда душа Арины. Стукнуло тогда девичье сердечко сильно-сильно, да так, что стало мутно в глазах на миг, а позже на муть сменилась грустью. Девушка чувствовала, что теряет парня.
Человек такое создание, что привыкает ко всему, вот и Якоб постепенно привыкал к наращиванию достатка. Казалось, что уже и перестал он с прежним рвением отвергать соседских девок, Арине же с каждым днем от грусти плохело. Она чувствовала, что человек, которого она полюбила, куда-то уходит. Не гуляли молодые, как прежде. Не радовали девушку уже красивые наряды да небывалые украшения, одна тоска была на уме.
Проходило время и время делало свое. Якоб боле не испытывал неприязни к соседским красавицам, да красавицы в свою очередь, еще недавно насмехавшиеся над Якобом, порой следовали за ним толпою. И Якоб быстро стал частым гостем их разговоров.
Раз вышел Якоб гулять с одной. Шумел камыш, ветер запевал, да зорька алая на горизонте плясала. А Якоб с соседской девкой по полю тогда гулял. Всю ночь гуляли они, гуляли до утра. С ночного неба сияющие огоньки порицающее смотрели на них. А по утру проснулись Якоб с девкой - кругом умятая трава. Но не одна трава помята – помята девичья краса. Долго опосля того Якоб, тупя взгляд, ходил, искоса глядя на ту девку. Слухи об их связи пошли по деревне, самое страшное, что дошли они и до Арины.
Решила, правда, тогда она слухам не верить. И в третий раз, сдерживая слезы, стала спрашивать Якоба о свадьбе. Тот ответил ей потупившим от удивления лицом. Тогда не выдержала девушка и бросилась прочь из дому, в лес.
- Так? – Лесовик прервал рассказ и замер, хитрым прищуром смотря куда-то вбок. Потом, посмотрев на окутанного порослью, недоумевающего мужика молвил - да чего ты такого сделал?
- А что? Ты мне? Чего замер-то? - испугано сказал Арсений.
Лес требует твоей смерти... – лесовик наклонил голову набок и пригляделся к костру - ты чего? Куст сжег?
- А куст сухой был! Как ж еще быстро костер развести?
Лесовик заохал.
- Мужик, не робей, все там будем. Радуйся, хоть просто смерть. - повторился лесовик.
- Так я не хочу помирать. Я жизни-то еще не видал...
- Ладно, попробую что-нибудь придумать. Пока я здесь, ничего с тобой не будет. На чем я остановился?
- Аринка в лес убежала.
- Так...
- Спохватились Якоб с отцом, да Аринки то уж и след простыл. Якоб тогда за голову брался, да волосы рвал, только поздно было. Подумал Якоб, нахмурился, хвать топор, и в лес. Бредет, ищет Арину, кличет. На третий день Якоб ничего не сыскал и воротился до дому. Снарядил тогда себе суму, пошел в лес еще раз, да там и заблудился насовсем.
Блуждал он так день, два, три дня, да счет дням потерял. Глаза мутные стали от горя и отчаяния. На рубахе и кафтане его виднелись пятна запекшейся крови - то он охотился на дичь мелкую, только есть он от несчастья не мог, потому исхудал совсем. Потерял он тогда разум и стало ему чудиться, будто кто-то извне к ему в голову залез. Залез, да говорить не может, только о том, что хочет Якоба в лесу оставить.
Гулял Якоб по лесу, да на озеро наткнулся. Глядит, да думает «что ж это я? Совсем разум потерял?» Глаза потирает Якоб и дивится - в озере Аринка купается. Чистая, нагая, да хорошенькая… ох… еще краше, чем раньше была. Распущенные русые волосы расплывались по водной глади, словно пятно краски. Когда девушка завидела Якоба. По-детски пухленькие щечки подтянулись в большой улыбке, а глаза большие-большие, зеленые, заморгали, да на Якоба игриво стали посматривать, как будто зазывая.
- Арина! Ты ли это? Или мне чудится?
Девушка еще сильнее улыбнулась, обнажив ровные, белые зубы, и что-то петь начала. Якоб стоял да смотрел, как тело девушки мерно покачиваясь в толще воды то приближалось, то отдалялось от берега. Не выдержал Якоб и вошел в озеро. Арина - от него, а парень за ней. И вдруг девушка сказала, мелодичным голосом:
- Что же, ты, Якоб, глубоко так заходишь? Али омута не боишься?
Якоб насторожился. Встал, цыпочками доставая до дна.
- А что же ты теперь не плывешь? Али разлюбил меня?
- Я тебя люблю, да только странная ты. Пошли домой. Свадьбу сыграем.
- Не нужно мне это. Я этом не нуждаюсь.
- Арина, ты же хотела…
- А вот и перехотела. Могу же я перехотеть? Имею право на то. И ничего я не буду делать против своей воли.
Тут девушка остановилась, хоть то место, где она плавала, было очень глубоким, вода ей была по пояс. Лицо Арины прекратило выражать радость и игривость. На секунду оно вообще прекратило выражать хоть что-либо, глаза ее стали стеклянными, и девушка быстро переменилась в настроении, сделавшись равнодушною.
- Что же это, Аринушка делается? Не любишь ты меня боле? - парень опешил, начал уже причитать, но собрался и окончил второй вопрос спокойно.
- Не важно, что я чувствовала, все это осталось в прошлом, важно только это.
- Как же я без тебя? Давай вернемся домой, хоть попрощаешься. - Якоб старался сохранять видимость спокойствия
- Нет. Я к тебе ничего не чувствую, потому нет во мне ни желания, ни нужды с тобой последний раз встречаться и идти куда-то. Хочешь меня увидеть в последний раз, так видь, плыви за мной. - когда девушка говорила, в ее слова просачивалось все больше равнодушия.
Якоб помрачнел. Глаза его начали слезиться, брови напряженно подтянулись ко лбу, а губы начали дрожать. Выплевывая воду, он начал бессвязно лепетать. Он, следуя за любимой, принялся плыть в глубь озера.
- Арина, – Якоб, барахтаясь и потихоньку утопая, чего он упорно не замечал, попытался вернуть словам спокойствие - уважь меня, вспомни как нам было хорошо вместе. Выйди из озера. Пожалуйста.
- Якоб. Твое желание – только твое желание. Мое – мое. Никуда я не пойду. Ты хочешь говорить, а не я. Но захочу ли я держать этот разговор? Скорее всего нет. Так что не трать ни свое, ни мое время. – Видя, как парень плывет к ней, девушка стала едва заметно улыбаться
- Нет. Пожалуйста. Не нужно. Я не могу... ты должна хоть что-то чувствовать. Давай в последний раз... если не я... хотя бы ради того, что между нами было... ради отца... - девушка не реагировала на его слова, парень в отчаянии своем, сквозь слезы, стал выкрикивать – Это я во всем виноват, прости. Если не любишь, то хотя бы возненавидь меня. Прошу... Так легче. Равнодушие... - тут Якоб остановился, когда вода стала заливаться ему в горло, а ко дну принялась тянуть его неведомая сила.
Арина повернулась к парню спиной и направилась в глубь озера, где вода образовывала небольшой водоворот. Как только девушка заметила то, что парень не плывет за ней больше, быстро развернулась и скороговоркой проронила.
- Я своего решения не меняю. Я не хочу тебя видеть, коли хочешь ты меня видеть, плыви дальше, тут я тебя остановить не могу, хоть и желаю.
Якоб помрачнел. Когда девушка поворачивалась к нему спиной, обнаружилось, что у ней на спине не было кожи - парень отчетливо видел это.
- Манишь! – выкрикнул он - Мавка. Водяница. Русалка!
Как только парень сказал это, Арина вопросительно глянула на него, лицо ее вдруг искривилось в безумной улыбке, больше походившей на оскал, и девушка с нечеловеческой скоростью бросилась в сторону Якоба, ладонями хватая воздух, однако парень был уже близко к берегу и успел выскочить. Когда русалка вышла из озера и побежала к Якобу, парень пригрозил ей топором. Русалка потянула к нему руки. Потом встала.
- Что же ты, Якоб, ударишь меня? Якоб... - Арина не окончила. Лицо девушки скривилось и она, словно сопротивляясь невиданной силе, одернула руки и со стонами попятилась к воде.
Якоб уходил от озера, нервно оглядываясь. Потом сел на поваленное дерево и, всхлипывая, принялся разглядывать свой топор, да думы тяжкие думать. В лесу начался дождь.
Как только парень очнулся от этого забытия, в нем появилось огромное желание жить. Он встал, выпрямился, и пошел наугад, пытаясь вспомнить где он проходил. Как только парень захотел выбраться из проклятущего леса, в его голове после долгого молчания опять раздался голос, приглашающий остаться в лесу. Парень рвал волосы, бился головой оземь и дерева, да только голос никак пропасть не желал.
Дождь, размывал его следы и через время, Якоб вернулся к озеру, где вновь увидел свою возлюбленную, уже в окружении других русалок. Она, как ни в чем не бывало, завидев его издали, начала улыбаться и махать рукою. А русалки, одна прекрасней другой, принялись стягиваться к берегу, да звать Якоба по имени. Парень дал деру. Пока бежал, он не заметил, что оступился, и, проскользив по мокрой траве, упал в овраг.
Боль от пары выбитых зубов перекрывалась болью от сломанной ноги. У Якоба мутилось в глазах, он потрогал затылок, почувствовал что-то теплое, липкое и мягкое, посмотрел на руку - кровь. Парень упал, в глаза застлала густая, серая пелена, а голос со своим предложением, покуда парень слаб, становился все громче и громче.
- Ладно. Хорошо. Мне нечего не остается. - сказал парень и потерял сознание.
- Лесовик. - прервав рассказ, сказал Арсений. - а почему ты все время говоришь об Якобе, словно о постороннем человеке?
- А должен как-то иначе? - погрустневшее во время рассказа лицо существа стало веселеть.
- Так Якоб - это ж ты и есть. Будь это не ты, хоть если кто тебе историю эту рассказал, то ты бы и не смог передать ее в таких подробностях.
- Мужик. Зачем ты меня перебиваешь? Что тебе с того, что я Якоба по-другому называть буду?
- Да ты просто плохо держишь секрет. Вот и все-то.
- Как знаешь. Могу я продолжать?
Арсений, уже захваченный историей, да позабыв об опасности, кивнул головой. Лесовик продолжал:
- Проснулся я тогда в другом месте, как будто кто вытащил меня из того оврага. Нога цела, зубы на месте. Стал я тогда по лесу бродить и ничего не понимать. Вышел я как-то к озеру. Сморю на себя. Вроде все в порядке, только растрепан немного - левая пола кафтана запахнута за правую, да обувь перепутана - правый лапоть на левой ноге, а левый на правой. Смотрит на меня Арина и улыбается, а русалки не идут. Я и выкрикнул, мол, что это такое. Они смотрят и смеются, Арина правда подошла, осмотрев меня, сказала, что б следил теперь за ними, что друг я их. На вопросы отвечали, что сам скоро все пойму. Есть мне больше с тех пор не хотелось. Однажды проснулся я и слышу, что кто-то меня приветствует. Смотрю на древа и слышу от них тот старый, привычный голос, а голос говорит, мол здравствуй, батюшка. Потом стал слышать лес этот, требует от меня волю исполнять его. Людей выгонять, да о тварях лесных заботиться. Принялся тогда и облик мой меняться, да обернулся я таким, как ты меня сейчас видишь.
- А Арина что? - мужик увидел, что по лицу лесовика расплылась блаженная улыбка.
- Стала тогда Арина больше всех русалок мне улыбаться. Ходил я часто к озеру - посмотреть в отражение. Любимым начала меня звать. Сначала в шутку, а потом и без шутки. Я, когда свыкся с судьбой, радоваться стал, что счастье, да Арина остались со мной. Один раз даже заходил в воду, Арина повисла на моих плечах и стала смехом заливаться. Хорошо было, когда я ходил туда. - лесовик стал грустнеть.
- А чего «ходил-то»? Не навещаешь возлюбленную?
- Русалок я навестил после того только один раз. Было так. Делал я очередной обход по лесу, как обнаружил овраг. Смотрю и дивлюсь, что я его раньше не находил. Да оказалось, что находил я его. Спустился в тот овраг и увидал мертвеца, да его плоть испещрили гады разные, вот только нога у мертвеца была сломана, череп пробит, да зубов не хватало. Посмотрел я в гниющее лицо и узнал в мертвеце того, на которого восемнадцать лет и зим в отражении смотрел. Да и топор подле лежал, тот топор, что был при Якобе, когда тот из дому ушел.
Лесовик вздохнул и на секунду остановил рассказ. На лице Арсения показался вопрос.
- Отвечу на твой вопрос, мужик. Якоба я звал Якобом, а не собою, по простой причине. То, что я - лесовик, а Якоб умер в том овраге. Лес все больше изменял меня. В один момент я стал оборотничать. Прибежал к озеру, где русалки жили. Обернулся сомом и спустился вглубь. Дно представилось мне кладбищем. Усеян ил да няша костями да трупами, трупами утопленников. Среди прочих я и нашел Арину. Вынес ее тело на берег, а русалка, что носит облик Арины провожала меня с грустью и непониманием. Захоронил тогда я тело и не приходил больше к озеру. Понимаешь, мужик? Я - не Якоб, а русалка не Арина. Нас создал лес по образу и подобию Арины и Якоба. Мы их двойники, с их памятью правда, да только сделать ничего не можем поперек указания леса. Всего лишь следы на воде от Арины и Якоба. Лес погубил тех людей и создал нас, чтобы мы служили ему. Так и живет этот лес. Райским садом себя кличет, что за спесь... Да вот только выйти из него я не могу - неведомая сила обратно тянет.
- Лесовик, а чего ж ты не рассказал Об этом русалке?
- Видеть ее не могу. Я думал, что любовь преодолела смерть. - лесной хозяин горько усмехнулся, казалось, что кора на его лице вот-вот лопнет - на деле любовь умерла еще тогда, в селе, когда Якоб стал невнимательным к Арине, когда сделал… то… что сделал. Да думал я тогда только о богатстве и о том, чего сам хочу. Нет, мужик… любовь… она умерла… Только горе преодолело смерть.
Повисла тишина. Арсений, все еще оплетенный корешками опустил голову вниз и исподлобья смотрел на лесовика. Лесовик ковырял землю одеревеневшим пальцем.
- Чего ты, Лесовик? – Арсений прервал молчание – Любовь смерть не пережила, но, быть может, и не только одно горе пережило смерть? Может было что-то еще? Скорбь? Тоска? Али может быть… надежда?
Лесовик удивленно глянул на собеседника
- На что же мне надеяться?
- Любовь быть может и погибла, но это только старая любовь... ты можешь завести нов…
- Нет! – лесовик выкриком прервал размышления Арсения и в миг стал угрюмым. – Мужик, мне любо с того, что ты подбодрить хочешь, но не могу я так. У меня есть память Якоба. И память эта об Арине. То, что сидит в озере только думает, что оно Арина. Можно забыться, можно, но как только забытие спадет, станет гадко.
Лесовик вздохнул и вновь повисло молчание. Небо над головой начало сереть, сверчки утихать - все говорило о приближении зари.
- И сколько ты здесь? - мужик робко прервал молчание.
- Нет, ты, мужик, совсем глупый. Я ж тебе с самого начала говорил, что не чувствую хода времени. По меньшему - пару лет - я однажды натыкался на тела заблудившихся. А так... - лесовик мысленно покопался в своих воспоминаниях - мог бы и двести лет проходить. Да только горе преследует меня.
- Долго... время… - смотря в никуда, проронил мужик.
- Время лечит многое. Да далеко не все. - задумчиво начал лесовик - горя время вылечить не может. Кто сказал, что время лечит - тот не видал горя. А если твое горе вылечило время - то горе твое - не настоящее.
Лесовик призадумался. Арсений молча смотрел по сторонам, потом выронил.
- А со мной, лесовик что? Что делать будем? Помоги мне выбраться, а...
Лесовик кашлянул, что должно было походить на смешок.
- Знаешь, Арсюша. Пока мы с тобой говорили, лес требовал твоей смерти. До сих пор требует. Не могу я тебя отпустить, а хочу. Ты мне нравишься, мужик, многие бы давно обделались - лесовик встал – Погублю я тебя, да только так, чтобы тебе больно не было. Это все, чем я могу помочь. Ты один из немногих, кто выслушал меня. Да один, кто сочувствовал. Мне чутка легче стало… спасибо
Арсений выпучил глаза
- Нет, лесовик. Нету мне ничего хуже смерти, не губи.
- Мужик, так лучше. И потом, ты провинился, это вроде, как и справедливо… не знаю…
- Не губи, прошу. Все, что угодно сделаю, прошу – глаза мужика заблестели.
- Арсений, ты начинаешь надоедать. Говорю тебе, что не могу я тебя отпустить.
- Не губи… - еще долго Арсений повторял эти два слова. Он скулил и хныкал.
Казалось, мужик забыл все остальные слова. Лесовик становился все раздраженнее, а лес требовал расправы.
Потом лесной хранитель затушил огонь и удалился от места, где недавно рассказывал свою грустную историю. На месте Арсения теперь росло дерево, которое формой своей напоминало человека, недавно с интересом слушавшего лесовика. На лице, торчавшем из ствола, застыла маска ужаса.
Бродил лесовик после того случая по лесу. Тяжело вздыхал и проклинал лес. Шло время, и однажды он не выдержал да пришел к обиталищу русалок. Подошел он к берегу, тупя взгляд вниз, а когда поднял голову, увидел, как одна из русалок, с по-детски пухлыми щечками, зелеными, красивыми глазами и русыми волосами медленно, искренне улыбаясь, приближается к нему.
Конец.
Не ходи, братец мой, по крутому беряжку.
Не топчи, братец мой, шелковую траву.
Не кидай, братец мой, белы камушки.
Не пугай, братец мой, белу рыбицу.
Не мути, братец мой, ты озерной воды.
Ты ня пей братец мой ключевой воды.
А крутой беряжок – это ж грудь моя.
Серы камушки – это ж глазки мои.
Шелковая трава – это ж волос мой.
Бела рыбица – это ж тело мое.
Ключевая вода - это ж слезки мои.
Озерная вода – это ж кровь моя.