(миниатюра.)
Старинный тракт. По краям его вехи, высокие раскидистые берёзы, которым не первая сотня лет, о чём говорит нижняя часть стволов: она почти сплошь чёрная, с редкими рваными серовато-белыми заплатками. Крупные боковые сучья вершин приютили множество грачиных гнёзд, в коих «короли в строгих чёрных фраках» под бесконечные «гра-гра» оберегают быт своих семей.
Весна торжествует в здешних краях. Лопаются первые почки берёз, и кажется, изумруд плавно спускается на крону умиротворённых берёз-старушек, видавших на своём веку больше горьких людских прОводов, чем радостных встреч.
Максим Лукич в свои восемьдесят вышел из дома на родной тракт, остановился, поклонился берёзам, верным вехам для путников. Улыбнулся птицам, хлопочущим у гнёзд, и по-старчески, как это бывает от одиночества, заговорил с ними: « Что голубчики, не забываете родину, вернулись. Приветствую. Я вот тоже не покинул её, один в деревне остался, да и деревни-то уже нет… Пройти бы версту, до автобусной остановки. Внука встречу: с войны едет, по ранению… С треклятой, и опять с фпшистами, что захватили все земли не чужой нам страны-соседки, за которую в сорок четвёртом воевал мой отец, а полёг в апреле сорок пятого в Польше. В семьдесят пятом был я там, у памятника нашим героям. Теперь шляхтичи разрушили тот памятник… Но, думаю, за это им скоро втолкуют наши внуки. А как же… Наша правда сгинуть не может. Живёт давно и жить будет…»
Выговорился Лукич – на душе полегчало, поскольку слова-то от неё, от простой искренней души, что ранена сиротством в детстве.
Отнюдь не краткий монолог, обращённый не столь к чернокрылым, сколь к самому себе, слегка подшутил над путником: он опоздал к автобусу. Ещё полверсты бы и… Но тут Лукич увидел, как с криком «деда!» мчится к нему Егорка, внучок, коему до тридцати не дотягивает. Оба безмерно рады встрече: молодой рад, что дед здравствует, старый – рад, что «малец» подрос (правда, дед заметил: левая рука «мальца» в бинтах, но для начала не выдал беспокойства).
Внук позвонил с дороги, и дед подготовился к встрече основательно: истопил баньку,загрузил деревенскими вкусностями жарко натопленную русскую печь, накрыл стол скатертью, искусно вытканной матерью ещё в тридцатых годах, когда мир и покой царили в молодой семье Луки да Лукерьи.
Егор, садясь за стол, заметил на углах скатерти вышитые верёвочкой имена: Лукерья, Лука. И, видно, не желая «грузить» деда своим нелёгким военным опытом, начал первым: «Дед, кажись, только теперь я осознал, что это такое – война. Там нет ничего дороже на свете, чем товарищи, что рядом, что – за тебя, а ты – за них. И … за тебя, дед. А, лучше, деда, расскажи, как вы в ту войну и после неё… Почти ничего не знаю про своих пращуров».
– Про войну… только по рассказам матери: я ведь в сорок втором на свет появился
(заметь, в день рождения отца и … копия его). Видать, Небесам было угодно
«снять» копию отважного воина, коим он был (фронтовая газета об его подвиге
писала, перечитай, храню её). Потом уж я в мирное время служил двадцать пять
лет на флоте, правда, в 1973 году «пламя» Вьетнама чуть задело…
Теперь вот ты…
А после войны, в сороковые, в деревне было не легче, чем на фронтах только что
минувшей… И голод, и холод – это уже врезалось в мою детскую память так, что
ни словом, ни скальпелем не удалишь.
Деревня без мужчин – война всех выкосила. В колхозе только бабоньки да
подростки, с восходом солнца – в поле, на его закате – домой, с песней. Едут
на телеге с дальнего поля и пою-ю-ют… то про тонкую рябину, то про казака, что
по Дону гуляет… Смахнут со щеки слезу и продолжают(сам видел, слушал – помню).
Помню особый случай. Я закончил третий класс почти отлично, с одной «4» по
арифметике (с трудом она мне давалась). Вбегаю в дом – застываю: мама читает
фронтовые письма отца, слёзы на глазах… Выскочил я в палисадник и давай
отчаянно колотить кулаками по тополю, будто он отнял у нас отца… И тут как бы
сами собой родились стихи:
Шею Гитлеру свернули,
Заодно и голову.
Наши воины шутили:
«… Пусть издохнет с голоду!»
Фрицам задницу надрали
Наши братья да отцы
И на ней же прописали
Крепким варом: « Подлецы!»
Показал строки маме, заодно и табель с оценками. Мама улыбнулась, погладила
мою кудлатую голову… А вечером, когда мы, мальчишки, вышли побегать, я
показал им свои стихи. Вмиг хором выучили и пошли ватагой по деревне, горланя
вовсю ивановскую, на разные мотивы… К тому же мальчишки смело заменили мягкое
место на «…опу». Так – вдоль деревни каждый вечер, пока бабушка моего друга
Саньки нас не остановила. Произнесла одно: «Дети, зло боль не утоляет,
оно ожесточает. Поиграйте лучше в лапту». Мы враз смолкли, прислушались –
поняли (замечу, дети войны рано становились понятливыми, до взрослости…)
Больше я стихов … не сочинял.
Твоя прабабушка, Лукерья, была певунья, голосистая, запевала не только в
пении, но и в труде.
Великие труженицы были те женщины: тыл выдержали на своих плечах, детей
людьми вырастили. Забывать о них стали почему-то…
За домом смотрела малышня, которой от роду-то семь – десять лет: грядки
прополоть, с ключа воды принести, за цыплятами досматривать, чтоб коршун не
украл, встретить коровку из стада, напоить её, травкой подкормить… Да мало ли
чего ещё обязаны были делать дети.
ТРУД физический, знамо, самый надёжный ВОСПИТАТЕЛЬ. Не потерять бы эту нашу
русскую ТРАДИЦИЮ…» – особо выделив последнее слово, Лукич умолк, выравнивая
дыхание… И добавил: «Традиция – это не поклон пеплу, а передача огня
следующим: внукам, правнукам. Чтобы усвоили: ТРУД и ПОБЕДА – это основа, на
которой веками стоит земля наша»
Егор с тоской смотрел на слабеющего деда, понимая,что душа вмиг
может покинуть самого родного на свете человека.
– Что с рукой-то? – вновь тихо загоаорил дед.
– Рана – чепуха Неделя – и снова вернусь туда. Нет, не за деньги, а за
справедливость, которую враги хотят убить. Убить её, правду, а вместе с ней –
меня, тебя… Не получится у недругов, как не получилось и в прежние времена.
Обещаю, дед…
Через неделю Егор уезжал, наколов деду на зиму дров и поправив осевшее крылечко дома. Вышли внук с дедом на свой вечный тракт, место грустных расставаний и обещаний вернуться, обязательно. Вот и Егор спешил сказать: « Даю слово – вернусь: молодой солдат – не солдат, если рядом нет солдата старого. Заживём средь моей многочисленной ребятни, а невеста уже подросла…»
Максим Лукич смахнул рукавом предательскую слезу, обнял внука, тихо проговорив: «…Звони, как только… Баню натоплю… Ребятню вынянчу…»
Хочется верить: молодой солдат непременно вернётся с Победой, а старый солдат доживёт до встречи и ещё порадуется шумной детворе.
04.06.2022 г.