(продолжение – начало в другом файле в ноутбуке)
… и проснулся. Кот, Призрак и Константин чинно сидели в ряд, с кружками в руках, и в круглых зеркальцах воды отражалась яркая звезда лимонного оттенка, горевшая в небе.
Новый пошарил рукой – ему кружки не было. Кот лизнул свой чай, причмокнул:
- Крепкий.
- На утренней звезде – нежнее. – тоном знатока вставило привидение.
- Дело вкуса. – пожал плечами домовой. – На, попробуй…
Новый осторожно глотнул. Вода – и вода. Прохладная, чуть горьковатая. Интересно, отчего дымилась.
Мысль вспыхнула – и ушла, как под воду.
Константин отошел в сторонку, задумчиво ковырял пальцем влажный песок. В камышах хлюпнуло, сухо поскреблись стебли один и другой, раздвинув их, как театральную завесу, к домовому вышла бледная женщина. Новый замер: она была совершенно голая, однако с нее стекали струи воды и словно размывали контуры бледного с синим оттенком тела, отчего оно напоминало заплесневелый хлеб. Оставляя за собой мокрую широкую дорогу, женщина прошла сквозь Константина и потянулась тонкой рукой к Новому. Кот, за спиной Нового, коротко и агрессивно зашипел, Призрак сгустился рядом, как только мог, но, видимо, против речной женщины они были бессильны. Новый увидел тонкую гибкую руку, тянущуюся чашке, и резко влил в себя оставшуюся жидкость. Женщина тонко взвыла.
- Усохни! – сипло крикнул Константин, подбежав.
От речной дамы полыхнуло жаром, как из печи.
- Полегче! – ощетинился Кот. – Чумовая…. И ты (домовому) язык прикрути, раскомандовался.
Женшина умолкла, и в настороженной тишине все услышали тонкий, певучий звон. Наступил излет ночи – особая чернильность, бываемая перед рассветом – и звуки, запахи сгустились, стали почти осязаемыми. Даже река притихла, и струи с женщины стекали бесшумно, лишь шелестел камыш да в него вплетался тихий звон.
- Альдебаран. – тихо проговорил Константин. Кот фыркнул, сыпанул искрами, но промолчал. Новый будто увидел его ироничную ухмылку и подумал: «Да, конечно, кому, как не ему, знать, какая звезда звенит. Он же там, рядом с ними. То есть, поближе».
Призрак присел на корягу, махнул женщине:
- Эх, как волка ни корми… Ну, чего ты на Нового набросилась? Он же с нами, не видишь?
Водяная всхлипнула, быстро проговорила:
- Вас поймешь, здесь всякого ходит, и ночами тоже, вы не видите, вы ничего не видите…
- М-р-р! Все, все видим. – скользнул вдоль коряги Кот. – И то видим, что пора тебе восвояси.
Женщина печально, медленно побрела к реке, скользнула под воду, как под одеяло. Ни всплеска, ни кругов в звездном отсвете.
- Что ж ты ее прогнал? – доасидливо проговорил Новый. – Пусть бы посиделпа, жалко, что ли.
Звенящая тишина содрогнулась, где-то далеко громыхнуло, песок на пляжике взвился желтым вихрем и тут же опал. Краски потускнели, Новый догадался: наступает утро. Кот прошелся туда-обратно, подпрыгнул, царапнул когтями песок, сдирая его, как ткань, в глаза больно ударил свет и…
… и сгустился до женского силуэта. Силуэт всхлипнул, и Алексея обсыпало мурашками от ужаса, хотя он никак не мог понять, почему, ведь к нему приближалась его любимая, дорогая Сима. Жена.
- Леш, что случилось?!
- А что?
_ Ты проспал. Репетицию и… - жена влажно шмыгнула носом. Алексей притянул ее к себе, усадил рядом:
- Ну, да – я же Колобок. От бабушки ушел. От дедушки, И оттуда уйду.
- А к-как мы жить будем? Сегодня у тебя зарплата.
- Симоха, я вчера… солгал. Нет зарплаты, и не знаю, когда будет. – уютное сонное гнездышко показалось Алексею теплым до неприличия. – Работать там – себе дороже.
Вырвавшиеся слова обрели крепость легированной стали. Улыбнувшись шальной мысли, он засобирался в театр и, придя раньше начала рабочего дня на полчаса, возопил:
- Я рву все связи и топчу присягу!
Зал был пуст, сцена – в загадочных сумерках. Алексей и не ожидал услышать что-то, кроме эха, но из угла, там, где свалены елки и палки с вечернего спектакля, раздалось хрюканье. А затем, в гробовой тишине, из-под елок явился мятый, заспанный и злой режиссер.
Так я и знал! – пронзительно возопил он. – Доколе!!!
Бобков зря так топал ногой: конструкция, под которой он, видимо, провел ночь, с грохотом обрушилась на истертые доски сцены. Режиссер, их многолетний мучитель и интриган, должен бы сейчас метать громы-молнии, но Бобков вяло махнул рукой, сел на бутафорский пригорок и поинтересовался:
- Который час?
- Через двадцать минут – начало репетиции.
- И ты нарочно приехал пораньше, чтобы меня разбудить? – режиссер печально покачал головой. – А я считал тебя ..эх….ладно.
- Я приехал, приехал…утро не задалось, Ахмет Арнольдыч. Извините.
- Кхм…да. Закурить есть? Ага….Так что ты там кричал про присягу?
- Я?
- Ты, ты. Все в Гамлеты рвешься, Колобок. Думаешь, Гамлетам больше платят, а?
- Ничего я не думаю.
- Аа-а-а-а…..Думать – надо.
- О чем? – Лиса и Волк уже стояли на сцене в полной боевой.
- Обо всем! – рявкнул режиссер.
По сценарию, оба новых персонажа должны были осудить Алексея-Колобка за явку на репетицию в ненадлежащем виде – без костюма, но звери молчали. Никифоров помнил, как Колобок совсем недавно его «прикрыл» от режиссерской расправы, к тому же, в голове его плохо укладывались корявые реплики сериального сценария, а съемки – сегодня ночью. Лиса же, привычно побагровев, вспомнила дивный экспромт Алексея в свой адрес. Она долго плакала тогда, спрятавшись в кабинете режиссера, так с красныси глазами потом и вышла на сцену, благо, это лишь подчеркивало хищность ее героини. С тех пор Корорекина почему-то побаивалась Алексея, как давно, глупой школьницей, холодела, слушая рассказы о порочных мальчишках с инфракрасными фотоаппаратами, снимавших девчонок «без ничего».
Бобков оценил молчание своих всегдашних подпевал. Круто развернувшись, он скрылся за кулисами. Лиса и Волк переглянулись.
- Что случилось? – Никифоров опомнился первым.
- Да ничего, глупость, одним словом. Приехал пораньше, думал…Вообщем, хотел раз в жизни сыграть-таки Гамлета, пока нигде – никого, ну, а он тут, под елками. И вот….
Кокорекина втянула голову в плечи: она жила на съемной квартире, последние две недели – из милости, денег вечно не хватало, и если навлечь гнев режиссера, она рискует лишиться и той работы, что есть. Пусть не платят – она успокаивала себя тем, что деньги-то заработала, они есть, а когда появятся в ее кармане – это скоро, это дело ближайшего будущего. Чем лично для нее опасна выходка Алексея, Кокорекина не знала, Но была убеждена, что ни к каким хорошим последствиям подобное своеволие не приводит.
- Нашел где чудить, Алексей! – укоризненно заметила она. – Бенефис себе утраиваешь.
Никифоров, искоса глядя на Колобка без костюма, размышлял. Бобков, конечно, далеко не гений рампы, но правила соблюдает, и его странности известны и потому предсказуемы. Уйдет он – пришлют нового. Придется ему, Никифорову, выбирать между театром и сериалами. Тут - стаж, льготы, все такое, а там – деньги. С другой стороны, Алексей выручил его и в следующий раз тоже поможет. В наше время швыряться друзьями неразумно.
- А если Колобок прав? – пробормотал Волк.
Бобков забегал по сцене:
- В чем, в чем прав? В отсебятине?
- Сейчас дети умные, - ровным тоном проговорил Никифоров, - многое видят, даже покемонов, прости Господи. А мы им про елочку да про палочку…. Пусть Алексей попробует свои монологи, посмотрим, как отреагирует зал.
Бобков внезапно закашлялся. Все, мигом позабыв распрю, окружили его: Лиса брызгала водой, Никифоров тряс за плечи. Откашлявшись до слез в глазах, режиссер тихо сказал:
- Делайте что хотите… Устал я. И впрямь, кому все это надо?
Сцена опустела. Лиса выудила откуда-то из-за пазухи платочек, промокнула глаза. Она была уверена, что ничем хорошим сегодняшний день не закончится. И не потому, что заметила длинную прореху в занавесе, а по внутреннему ощущению, - задрожало под левой лопаткой. Лиса никогда не ожидала позитива, - и никогда не ошибалась. Никифоров бесшумно исчез, и даже явившиеся к тому времени осветители не могли точно сказать, как он ухитрился испариться со сцены.
Алексей сел прямо на сцену и хмыкнул.
- Что? – дернулась Лиса.
- Никогда не знал, что на сцене такие доски шершавые.
- Мы зверей играем, а они почти никогда – босиком. – деловито сообщила Кокорекина и, пройдя сцену из конца в конец, села рядом. – Да, шершавая. Как язык у кошки.
- Как наша жизнь. – откликнулся Алексей.
- Как наша жизнь….- эхом отозвалась Лиса. – Как наша жизнь.
Они смотрели снизу вверх на сумрачный зал, на белесые глаза софитов вверху, на плотные тени осветителей, на проблески лепнины на потолке, и им казалось, что они не рождались и не жили, а репетировали и репетировали будущую жизнь, и скоро, скоро придет момент их выхода в незнакомый и враждебный мир.
- Странно, - прошептала Лиса, - тянет вниз.
Она легла на спину, безжалостно примяв роскошный рыжий хвост.
- Хорошо… Как на пляже.
- Ты бывала на пляже?
- Нет….Да… Дай закурить…. На реку ходила. На озеро. У моря – ни разу. Сам знаешь, денег вечно не хватает. То то, то сё.
Синеватый дымок разматывался из тугих колечек в витые полосы, вытягивался вверх и терялся в сумерках.
- А хочется к морю?
- Как можно хотеть того, чего нет?
- Море – есть.
- Для меня его – нет, потому что оно недостижимо. Как звезда Ориона…Что за дрянь ты куришь?
- Я вообще не курю. Так, жена для хулиганов положила… Плохие?
- Крепкие. В принципе, ничего.
- Так говоришь, нет моря?
- Нет. Есть шершавые доски внутри нас и софиты над нами….
- И мы мечемся в бараке нашей души, - подхватил Алексей, - в глубине души надеясь заслужить одобрение невидимого зрителя и радуясь аплодисментам, хотя они – совсем не то, что нам нужно.
- Что же нам нужно? – Лиса уже не говорила, она подавала реплики, не замечая этого. Колечки разматывались и разматывались, нервно дрожала сизая струя.
- Мы думаем, что знаем. Но я, например, не знаю. – Алексей закашлялся. – Фу, какой запах…. Утром я думал, что мне нужны деньги, а сейчас я все бы отдал за глоток свежего воздуха.
- Ты заметил….. нет, только честно, заметил, в театре никогда не бывает свежего воздуха? Всегда – сквозняк.
- И вечный насморк – невыплаканные слезы.
- Ты Бобкова спроси, какие слезы у актеров.
- Какие же?
- Горючие. Горькие. Жгучие. Как твоя сигарета.
- Ты ее почти докурила.
- Да. – Лиса рывком села, стряхнула пепел. – Серый порошок.
- Что?
- От сигареты остался серый порошок, а она горела, ткала мечты из дыма, строила планы на будущее… Серый порошок.
- Ты могла ее погасить. – Алексей потер глаза, чихнул. – Она бы не догорела так быстро.
- Лучше ждать, когда в тебе вновь зажжется что-то?
- Лучше – не сгорать. Особенно на работе. – Алексей взглянул на часы. – Час дня. Обед.
- Обед. – откликнулась Лиса. – Обед. И я тебя – съем.
- Ты съешь меня, и я буду путешествовать по твоим кишкам, пока не съем тебя. У-у-у-у!
Кокорекина растерялась. Ответа на эту реплику у нее не было. Вверху что-то щелкнуло, на них обрушились аплодисменты. Лиса и Колобок вскочили и оглянулись. Они были в круге ослепительного света, в белесом конусе кружилась пыль, за пределами светлого круга волнами накатывали какие-то звуки, разбивались, рассеивались о сцену, как о волнорез. Алексей взял Ольгу за руку, они шагнули вперед. Свет пропал. Их вновь окружал сумрак, из которого наступали темные тени. Колобок дрогнул, отступил на шаг.
- Вы меня потрясли! – громко, взахлеб говорил кто-то, и они не сразу поняли, что это отмытый, сытый и пахнущий одеколоном режиссер. – Что это?! Я никогда такого…. Это нечто. Кто, кто сочинил?
- Братцы, - гудел Никифоров, - я с выхода вернулся… Да что ж это вы, а? Душу вытрясли, зверье лесное.
За гомонящей труппой монументально стоял директор. Он печально, сочувствующе глядел на Лису и Колобка и молчал. Сбоку толпились четверо потрясенных осветителей, один протиснулся к Алексею и, краснея от смущения, сказал:
-Я чуть не сорвался вниз. Что это было, а? Импровизация, да?
- Нет. – громко, чтобы услышали все, сказал Алексей. – Всего лишь разговор по душам.
На сцене появился директор, отмахнулся от невидимого сизого дыма и проговорил:
- Вообще-то, у нас тут должно было состояться общее собрание. Мы бы ничего не увидели, если бы не… Короче, не буду скрывать, есть решение – нас закрывают. Сегодня вечером спектакля не будет. Да и билеты не раскуплены.
Звуки смолкли. У Лисы задрожали ноги, она почти упала на бутафорский пригорок.
- А нас куда…. как? – прорычал Никифоров.
- По сокращению штатов. – равнодушно ответил директор. Мыслями он был далеко, наверное, на новой должности. – Вы можете расходиться. Зарплата в бухгалтерии. Идите, пока деньги есть.
…
- Может, оно и к лучшему? – стыдливый осветитель уверенно разливал водку. – Обветшало же все. Рухнет не сегодня-завтра.
Ольга, нервно кутаясь в синий плащ, курила. Слои сизого дыма окружали ее, размывали контуры, обвивали жиденькие пережженные перекисью локончики. Она словно заворачивалась в сизый кокон, разматывавшийся из тугих колечек. Прозрачный стаканчик с водкой стоял перед ней на липком от пятен кафешном столике. Они вчетвером, не сговариваясь, пошли тогда прочь из театра в ближайшее кафе. Там обнаружился Бобков, краснолицый, со слезящимися глазами и набухшим носом.
- О, ребята-а! Пришли. Куда ж вам, кроме как сюда, а?
Никифоров хлопнулся на деревянную скамью, щелкнул пальцами, - рядом вырос официант.
- Давай-ка нам борщик в горшочках, да водочки, да селедочки… Ну, присядем?
- На дорожку. – сострил Алексей.
Он пил пятый стакан, водка прохладной струей лилась по пищеводу и воспламенялась в желудке, отчего жаркие нити тянулись в руки, ноги, мозг. В кармане хрустели купюры, - последняя зарплата. Заглядывать в завтра не хотелось. Пусть бы и сидеть здесь с утра до вечера и с вечера до утра, пить водку и не думать ни о чем. Алексей горько ухмылялся: мысли сами лезли сквозь саркофаг опьянения, который он укреплял и укреплял. Несколько часов тому назад Алексей был властителем дум, сам сочинил и отыграл сценку с Лисой, хозяйничал на сцене, и вдруг – он даже не в зрительном зале, хуже – выброшен за борт.
Еще глоток….Мысли испарились. Все вокруг подернулось сизым туманом и растворилось в нем. Алексей никогда не напивался вдрызг. Сейчас он с интересом отмечал, как невидимая тьма вползает в мозг, развинчивает руки-ноги, наливает тяжестью шею и плечи, и от этого было хорошо, - тобой овладел некто сильный и властный, надо просто не сопротивляться ему, и все будет хорошо.
-Э, коллега, да как же тебя развезло! – из мягких объятий небытия Алексея вырвал мокролицый Бобков, обнявший экс-Колобка за плечи и резко встряхнувший. – Возмутительно! Третья бутылка только!
- Нас всего четверо. – донесся из дымного кокона усталый голос Лисы. – А я вообще не пила.
- Пила. Пила, голубушка, как и все мы. Куда ты денешься, а? – гоготал Бобков. – Законы жанра. Уволили – всем надраться по брови.
- Я бы рада куда-то деться. – Кокорекина отозвалась новой струей дыма в колечках. – Да никуда не берут.
- Наш театр усоп. Мы его поминаем. – некстати ввернул Бобков. – Спи спокойно, дорогой товарищ…Эх, Алексей, кабы вы так всегда играли, как сегодня, нас бы ни за что не закрыли.
- Кого играть так – Колобка? – Алексей влил в себя стакан пузырящейся, колючей минералки. Мягкое забытье отступило, но – он чувствовал – не ушло совершенно, притаилось на границах сознания. От замечания режиссера ему стало гадко на душе, намного гаже, чем бывало после того, как на него с немым, ласковым упреком глядела Сима. Он бы с удовольствием ушел прочь, прежде всего от настырного, хамоватого и неопрятного Бобкова, однако, понимал, что никуда от таких не денешься. Люди сей породы живучи, они есть везде, нельзя же уйти в отшельники, - придется терпеть.
А Бобков выкрикивал все новые и новые нелепые тосты, задирал официанток и рассказывал бармену о невиданном рывке в карьере: из режиссеров - вольные художники, - выкрикивал, пока не свалился под стул и не захрапел зычно, на весь зал. Проходящая мимо официантка поморщилась, сердито звякнула подносом. Где-то загромыхала попса, - видимо, бармен включил музыку, чтоб не так скучно было. Алексей потянулся к бутылке.
Сима часто рассказывала, как у них был пьющий дед, он жил по соседству и каждый вечер танцевал в детской песочнице, а потом пил водку из горла. Бутылка блестела, он вытряхивал последнюю каплю в песок и падал вслед за ней. Засыпал. Пока однажды Сима, прицелившись, не швырнула камешек в сияющую бутылку. Она лопнула со стоном-звоном, а дед, отряхнув с себя осколки, ушел и больше никогда в их дворе не появлялся. Однажды они с Симой гуляли по проспекту и встретили благообразного дедулю, продающего свечи и иконы в церковной лавке. «Он» - шепнула тогда Сима, дернув Алексея за руку.
Он неизменно хвалил Симу за этот поступок. Восхищался ею. А сейчас…сейчас очень понимал деда, внезапно лишенного своей, пусть не хрустальной, а стеклянной, но все же – мечты. Какие сны он видел в песочнице? Чем была для него бутыль, полная мерцающего отсвета фонарей и – в хорошую погоду - звезд?
……………………………………………………………………………………………………………..
- Игрушкой. – Домовой был невидим, и Новый зря искал его в сероватой полутьме кухни. Новый не мог понять, почему, однако был уверен, что Домовой определенно на кухне. Оконное стекло отсвечивало. Может, там притаился Призрак? А Лунный кот? Где все?
- Что «игрушкой»? – переспросил он.
- То самое. – Домовой нарисовался в овальном пятне света на линолеумном полу. Был он чисто, даже щегольски, одет в шелковый халат, расшитый яркими птицами. – Давай чай пить.
- Есть с чем? – донеслось от окна. Таки Призрак. Он отделился от оконного стекла тонким квадратом и сгустился до привычных овальных очертаний.
- Дык… мои побросили сахарку. – довольно проурчал Домовой. – Оладушек, чайку, даже пельменчик имеется. И вообще, они у меня хорошие.
-Ну, не знаю. – Призрак пролетел над тарелкой, где горкой высились упомянутые вкусности.
- Эй, полегче, не запачкай! – крикнул Домовой и прыгнул на подоконник.
Призрак обиженно повис на ручке оконной рамы:
- Сам пригласил и сам ругаешься.
Новый прижался лбом к оконному стеклу. По улице прогрохотал трамвай. Голые мокрые деревья лоснились в оранжевом свете фонарей. В доме напротив горели окна, отчего он походил на стоглазого великана. Призрак вытянулся в струнку и вновь стал овалом рядышком с Новым:
- Давненько тебя не было.
- Ты спроси, есть ли он. – ввернул Домовой, разливая чай из небольшого чайника, соблазнительно сверкнувшего зеркальным, в капельках испарины, бочком.
- К чему? – Призрак завис над своей порцией.
- Не «к чему», а «к кому». – заметил Домовой, хрустя сахаром.
- Послушайте, - Новому вдруг стало обидно, - я есть, вы это знаете. Зачем дразнитесь?
- Не наигрался? – Домовой сурово сдвинул брови. – Так мы это быстро.
-Тише, тише. – заволновался Призрак, заполыхало внутри него ядовито-зеленым. – Тише. Такая ночь…
-Даааааа. – протянул Домовой. – Редкость. Смакота. Эх, чего-то не хватает.
Он, отставив чашку, задумчиво посмотрел сквозь стекло сначала на небо, потом на голые деревья, что-то пробормотал, - и в пятне света закружились блестящие пылинки. Вальсируя, они увеличивались, пока не превратились в золотисто-алые резные кленовые листья, вспыхнувшие и опавшие на пол рыжей кучкой. Домовой ловко подхватил эту кучку и всыпал в чайник, из изогнутого носика которого заструился желтоватый дымок.
Новый и Призрак заворожено смотрели на листопадовый вихрь, а затем – на тонкие, изящные завитки чайного дымка. Им казалось, что ничего красивее они никогда не видели, и даже несколько пылинок на полу в пятне света завораживали.
Новый бросил случайный взгляд на Призрака и едва не вскрикнул: его сосед по подоконнику искрился внутри золотистыми сполохами, из его недр попеременно вырастали то подобия рук, то ног. Новый глубоко вдохнул и осторожно подул на Призрак. Золотистые сполохи потускнели и погасли. Призрак подхватил белесоватый клочок и вбросил его в себя.
- Поосторожнее надо. – укоризненно заметил он Новому.
- А что?
- Ты его чуть не развеял. – Домовой выплеснул на пол остатки чая в своей чашке и потянулся к пельменю. – А так – молодец, начинаешь усваивать.
- Что усваивать?
- Мр-мр-мр. – послышалось из темноты.
-Кот! – воскликнули они.
- Без меня пили? – лунный кот соткался из серебряного кисейного света и вытянулся во весь подоконник, потеснив чаевников. – Ай-яй-яй.
Домовой пододвинул к нему чашку с дымящимся чаем, кот откуда-то выхватил соломинку и принялся пить напиток через нее, картинно лежа на боку.
- Где пропадал? – поинтересовался Призрак.
Кот ответил довольным урчанием.
Хорошо! - проговорил Новый. У него было ощущение, что произошла какая-то неприятность. Ощущение походило на шершавую царапинку, которая постоянно цепляется за что-то и саднит, саднит, саднит, а сквозь эту царапинку внутрь него, Нового, проникает сырой сквозняк, от него застывает нечто важное, нужное, главное. Совсем немного – и это нечто главное скроется в мути сырого сквозняка, размоется сыростью. Во время чаепития он боролся со сквозняком, но не знал, где трещинка и как ее заделать. Сейчас Новый перестал противостоять сквозняку и почувствовал, как холодок заполняет его до краев. Еще немного – и станет совсем спокойно. Новый даже зажмурился от предвкушаемого удовольствия.
Что-то царапнуло. Больно. Новый открыл глаза. Кот тряс лапой. Новый прислушался к себе: сквозняк исчез.
- Так-то. – буркнул Кот, сыпнув искрами.
- Не лез бы ты… - досадливо крякнул Домовой.
Новый сжал зубы и вдруг услышал утробный вой, наполнявший подсвеченную тьму. Он оглянулся: Призрак испуганно вжался в стекло, Кот шипел и сыпал искрами с казавшейся ежовыми иголками шерсти. И только Домовой, скрестив руки, качал головой.
- Ч-что это? – выкрикнул сиплым голосом Новый, когда вой, достигнув высшей ноты напряжения, исчез. – Кто это?
- Ты. – спокойно ответил Домовой и потянулся за третьей чашкой чая.
- Я… – Новый почувствовал, как по спине сыпнули ледяные мурашки. – Я?!
- Могло быть хуже. – фыркнул Кот.
Новый хлебнул теплого напитка и вновь ощутил в себе шершавую царапинку. Значит, выл он. Больше некому.
- И что? – спросил Новый, потому что его интересовал именно этот момент. – Что?
Призрак, нервно свивая и развивая одну из рук тонкими колечками, поплыл к своей чашке и, не долетев до нее, заметил:
- Ничего.
- Ур-р. – это Кот подобрал под себя лапы. – Пр-равильно.
Новый почувствовал, как в нем опять нарастает напряжение, рвется наружу чем-то упругим, сильным и – Новый скорее понял, чем ощутил,- неуправляемым. На сей раз вой был низким, густым и с едва заметной хрипотцой, от его звуков резонировали стекла – мелко дребезжали – и Кот сыпал искрами подобно заблудившейся комете. Вой устремился к высшей точке – Новый завибрировал, как в лихорадке – звук достиг максимального напряжения, отчего даже у Домового волосы встали дыбом и заискрили – и, пробив трещину в стекле, ушел в звездное небо.
- Ого-го! – восхищенно визгнул Кот. Призрак, что-то бормоча, собирал клочки самого себя по углам подоконника.
- И клочков не соберешь. – проговорил Новый. – Всегда думал, отчего так говорят. Всегда думал…..
Стекло с трещиной звякнуло и рассыпалось острыми кусочками, один царапнул Нового по носу, он попытался глубоко вздохнуть и…..
……………………………………………………………………………………………………………………………………………………
- Да проснись же!!! – Алексей глянул на мир мутными глазами. Изображение получил соответствующее. В дымке плыли неясные пятна, одно из них, травянисто-зеленого цвета, покачивалось совсем рядом. От пятна исходил сладкий запах, вызвавший глубоко во внутренностях Алексея волну тошноты. Волна быстро поднималась и грозила пробить невидимый, но осязаемый внутренний порог.
-А-а-ах. – Алексей попытался отмахнуться от зеленого пятна и с ужасом обнаружил, что руки не повинуются ему. Тонко зазвенело в неимоверно тяжелой голове. Собрав остатки сил в невидимый кулак, Алексей приподнялся. Это ему удалось.
- Всплыл?! – голос Симы. Значит, Зеленое пятно – это Сима и есть. Что ж она так кричит?
Последнюю фразу Алексей проговорил вслух.
- Кричу? Да я выть готова. – донеслось от зеленого пятна.
- Выть?! – в голове дрейфовали ошметки каких-то воспоминаний, что-то вязалось с воем, но что именно – Алексей вспомнить не мог, да и не особо хотел. – А что случилось?
- Пей! – властно донеслось от пятна.
Нащупав стакан, Алексей отправил его содержимое в рот и задохнулся от крепости холодной, иголочками, водки. Горячий поток залил его всего изнутри, уничтожив тошнотворную волну, и вернул зрению резкость. Алексей сел в постели, стыдливо прикрылся одеялом и покраснел, заметив заплаканные глаза Симы.
- Куда ты проваливаешься в последнее время? – устало сказала она. – На работу опаздываешь, это ладно, артист.
- Я что-то натворил?
- Тебя принесли ночью без сознания, пьяного до потери пульса.
- К-кто принес? – Алексей вспомнил посиделки в кафе и содрогнулся. – зачем?
- ты напился как….- Сима поджала губы.
- Ах, да. Сим, ты прости меня, я неправ, то есть, виноват. Ну, как тебе сказать.
- Что-то еще? – простонала она.
- Сима, я плохой лжец. Мы напились потому, что остались без работы. Прости. Я не должен был.
И Алексей рассказал, как закрыли театр и как они, в порыве отчаяния, пошли в злополучное кафе. Сима, уронив стаканчик, селя на постель рядом с ним.
- Как же так….
Стакан звякнул об пол, покатился, всколыхнув обрывки воспоминаний. Сима встала, прошлась по комнате, отодвинула тюль с окна. Сквозь пыльное стекло просочилось яркое солнце, растеклось светлым пятном на паркете, опять всколыхнув в Алексее смутную тревогу.
- Тебе предложили работу? – голос Симы прервал его попытки вспомнить нечто ускользающее. – Хоть что-то?
- Ничего. – досадливо протянул Алексей. – Театр закрылся и….
- Но, наверное, на его месте что-то будет. Здание-то осталось. – раздраженно передернула плечами Сима. – Зима идет. Леш, надо что-то делать.
Алексей похолодел от обиды: ему было бы больно не то что войти – подойти к бывшему театру. А Сима этого, оказывается, не понимает и не хочет понять. Внезапно ему стало стыдно сидеть почти голым на разобранной постели в присутствии незнакомой, в сущности, женщины. Пять лет брака – не лучший способ узнать друг друга, с горечью подумал Алексей. Солнечное пятно на полу исчезло, в комнату ввалилась легкая октябрьская серость.
Серафима, два раза вздохнув, встала и ушла на кухню, где немедленно загремела посудой. Алексей, чувствуя себя и виноватым, и обделенным, заправил постель, ушел в ванную и, посвежевший, явился к Симе и принялся чистить картофель в мундирах, который, оказалось, у них сегодня на завтрак.
- Ты знаешь, я подумал – может, поискать работу вне театра? – осторожно прозондировал почву Алексей. – Их закрывают, да и амплуа у меня «звериное».
Сима расставила тарелки, села и скрестила руки на груди:
- Но ты же больше ничего не умеешь.
- Научусь. – весело, бодро проговорил Алексей, хотя никакой бодрости он и не чувствовал, на душе было сыро и холодно, как на сквозняке в станционном туалете. – Картошку чистить я уже умею.
- В мундирах. – Сима ехидно ухмыльнулась. – Она мягче сырой.
Завтрак прошел молча. В окно то светило солнце, то сеялась серость. Алексей вымыл посуду, подмел пол и загрустил, впервые заметив, как истерся некогда блестящий линолеум. Впереди был длинный день. Можно столько всего сделать! Но Алексею ничего делать не хотелось. Вопреки логике и здравому смыслу, он - вместо заняться домашними мелочами, которые всегда откладывались по причине нехватки времени, - поплелся в комнату, где Серафима яростно долбила клавиатуру компа, и сел на диван. Тепло и тишина навевали покой. Жену лучше было не трогать: она и так расстроена, и справедливо расстроена. Не заметив как, Алексей соскользнул в мягкую, обволакивающую полудрему, а из нее – в глубокий сон, где видел окно, полыхавшее огнями, и тонкие колечки пара над чайными чашками, летевшие прямо в звездное небо, и вихрь золотистых листьев в усеченном оранжевом конусе света от уличного фонаря.
- Да не трогайте вы его! – услышал он и пробормотал:
- Не надо. – а глаза все-таки открыл. Горели все лампы в пыльной люстре, заливая комнату слабым желтым светом. На столе стояли бутылка коньяка, колбаса тонкой нарезки и коробка с конфетами. Сима и какой-то мужик, в коем Алексей не без труда признал Никифорова, залихватски тяпнули по рюмашке коньяка и закусили колбасой.
- Лучше шоколадом. – жуя, проговорил Никифоров. – С лимоном.
- Лимонов нет. – хмыкнула Сима. – Наверное, долго не будет.
- О, ты смотри – очнулся. – Никифоров оскалился, увидев, как Алексей сонно тер глаза. – Да ты Терминатор, Лешка. Я думал, - обратился он к Симе и повертел в воздухе вилкой с нанизанным на ее зубья пестрым кружком колбасы, - он после вчерашнего вообще не поднимется. Это ж надо столько выпить без привычки! Главное - зачем?! Я-то и сам чуток взгрустнул, да наша лесная контора все равно была не вечная. Эх, выпьем за нее!
- А тебе не хватит? – Алексей усилием воли втащил себя за стол и принюхался. Пахло орехами и дымом. Закусив губу, он налил коньяку и выпил, после чего обвел пристальным взглядом присутствующих. – Ну, привет тебе, привет.
Никифоров подмигнул ему и принялся развлекать Симу актерскими байками, пока проголодавшийся Алексей поглощал колбасу.
- Как остальные? – поинтересовался он, когда ощутил в желудке приятное тепло.
- Бобкова мы там оставили.
- Ну?!
- Дык…нетранспортабельный он. – развел руками Никифоров. – Уснул в обнимку с ножкой стола.
- Режиссер наш. – сообщил Симе Алексей.
- А Кокорекина со мной тебя сюда везла, потом зашли в ресторан кофейку выпить, а то она тоже много выпила. Ну, и захотелось ей устриц. А они дорогущие! Короче, она ползарплаты на них хлопнула, наелась и пошла топиться.
- Ужас. – прошептала Сима.
- Еще бы! – с готовностью подтвердил Никифоров. – Побежала пешком, да плохо ей от устриц стало. Или от беготни, не знаю. А только срубило ее как молодую елочку в конце декабря.
- Так она жива? Не томи, Никифоров! – закипятился Алексей.
- Жива, жива. У меня дома.
- К-как? – воскликнули Алексей и Сима.
- Не к ней же в таком состоянии везти! – затряс головой гость. – У нее хозяйка строгая, увидит пьяной – выгонит, даже если деньги будут. Мне, между прочим, жена такую головомойку устроила – не поверишь.
Алексей лишь раз видел супругу общепризнанного у них в театре Волка. Женщина хищной красоты, с густющими пепельными волосами, буйно торчащими разные стороны и не признающими, видимо, никакого насилия над собой. Никифоров смотрелся при ней как тузик-забияка при матерой сдержанной волчице. Представить ее злящейся было невозможно: Никифорова должна была из гордости принять Кокорекину как почетную гостью. Чтобы она отругала мужа? При постороннем человеке?