Этюд 10. Аварийка.
Работать сутки через трое - заветная мечта всех творческих людей и тогда и сейчас. Как только в 1983-м году мне представилась возможность, я перешел работать в аварийную службу РСУ №6.
Работа на первый взгляд рутинная и однообразная. Целый день (если это конечно будний день) мы сидим без работы. Пока все механики, что работают в обычном режиме на своих местах, у них все бегает и без нас. Но как только они расходятся по домам - тут уж наступает наш черед.
В зоне ответственности нашего участка был достаточно большой район города: от Литейного проспекта до Дворцовой набережной с одной стороны, до Синопской набережной и Александро-Невской лавры с другой, да еще и половина Петроградки – та, что южнее Большого проспекта. Сколько всего там лифтов? Думаю, никто не считал. Хозяйство разношерстное - лифты попадались довольно диковинные, некоторые на тот момент бегали уже более ста лет. С деревянными кабинами и даже с деревянными из мореного дуба направляющими. Направляющие - это что-то типа рельсов для лифта. Но, в своем роде, конечно. И каждый раз когда где-то кто-то застрянет, только мы и можем выручить. А нас не так уж и много: два механика, два водителя и одна женщина-диспетчер. Сидит на телефоне, записывает в журнал заявки и распределяет когда кому и куда ехать.
Как правило мы ездили на вызовы вдвоем. Но часто приходилось управляться одному. Специфика работы в центре города следующая. Приезжаешь по адресу, находишь нужную парадную по табличке со списком квартир. В парадной лифт, а в лифте человек застрял между этажами. И тут начинается самое интересное. Поднимаешься на верхний этаж, а прохода на чердак нет. Просто шахта упирается в потолок. Попасть на чердак можно только с черных лестниц. Квартиры в старинных домах имеют два входа-выхода - один из парадной, а другой с черной лестницы. Хорошо, если откроют и пустят пройти по квартире. Тогда легко сориентироваться и по чердаку проделать путь примерно равный пути через квартиру, только в обратном направлении. Если в квартире никого нет или просто не отпирают по причине позднего часа, то приходится выходить на улицу и долго наугад искать ту заветную черную лестницу, по которой можно попасть в нужную часть чердака. Туда, где расположено машинное помещение этого лифта. А для этого иногда приходится пройти немалый путь. На Фонтанке, например, в районе улиц Пестеля и Белинского можно по чердакам домов пройти несколько остановок - все чердаки соединены как бы в один длинный - от одной улицы до другой. Но чаще наоборот - сплошной лабиринт. Куда бы ты ни шел - попадешь в тупик. Только и смекай, чтобы найти обратную дорогу.
Блуждание в одиночестве по темным чердакам-закоулкам в два часа ночи мало похоже на рутину. Только фонарик и вручает. Светит тускло и освещает лишь крошечный участок. А вокруг глухая мгла. Бревна-балки, через которые надо перелезать или наклоняться вовремя, чтобы не врезаться лбом, не выколоть глаз о торчащий длинный гвоздь или проволоку. Храбрись - не храбрись, а мысли мрачные приходят в голову в эти моменты. Однажды на той же Фонтанке я вдруг почувствовал, что запросто могу наступить тут на труп человека. То ли чердак был более мрачный чем остальные, то ли предчувствие какое-то. В такие моменты сердце колотится так, что ты его буквально слышишь. И вдруг я действительно наступаю на что-то похожее по ощущению на тело человека. А еще через секунду я отчетливо понял, что именно тело у меня под ногой. Человек, к счастью, оказался живой и он начал вставать. Испуг мой был на грани шока. Но спасибо фонарику! Я направил его свет прямо в глаза лежащему мужчине так, что он видеть меня не мог. А я его видел и таким образом контролировал ситуацию.
- А что я? - испуганно спросил он. - Я всего лишь за грибами еду. Сейчас вот только дождусь первую электричку.
Я понял, что это был самый обыкновенный бомж. От сердца отлегло. Но адреналин долго еще циркулировал по кровеносной системе.
Как-то раз субботним вечером я приезжаю на вызов в дом на Кронверкском проспекте. Красивый монументальный снаружи дом. Яркое летнее заходящее солнце буквально пронизывает косыми лучами чердак через окна и щели. Достаточно светло и романтично. Иду один. И вдруг… вижу рядом дохлую кошку. И не просто дохлую, а убитую только что. Голова ее буквально раздроблена всмятку каким-то тяжелым предметом и разлившаяся кровь еще дымится. Природу этого явления я не знаю, но может быть это подобие пара от свежей горячей крови на пересохшем чердаке? Неприятно, но что делать? Надо идти дальше. Ведь твою работу за тебя никто больше не сделает. Но еще через несколько шагов я увидел еще одно таким же образом убитое животное. Потихонечку меня начал охватывать ужас. Очевидно, что это дело рук психически нездорового человека. Есть ли у него оружие или подобие его? У меня точно нет. Третья, четвертая и пятая убитая кошка. Хотелось все бросить и бежать. Шестая, седьмая, восьмая… И все с раздробленными головами. И все убиты только что. Кровь еще буквально течет. Горячая и не застыла. Всего я насчитал тогда четырнадцать убитых кошек. Кто, как и зачем это сделал - об этом я тогда не думал. Сделал свою работу и, возможно, бежал бегом, спускаясь по черной лестнице вниз.
Посредине зимней ночи я приехал на вызов в старинный дом на площади Льва Толстого. Это очень необычный дом. Он представляет огромный треугольник в плане. Одна сторона вдоль Большого проспекта, другая вдоль улицы Льва Толстого, а третья выходит на площадь. Но самое необычное это то, что чердак его представляет из себя не три узких линии с двором-колодцем посередине, а целую треугольную площадь, накрытую единой кровлей. И чтобы держать эту махину, под ней располагается целый лес бесчисленных балок, соединенных между собой самым причудливым образом. Пробираться между ними даже в светлое время суток необходимо используя навыки акробатики и эквилибристики, а в кромешной мгле - при тусклом свете фонарика это задача напоминает еще и что-то из профессии танцора. И вот, когда я был где-то примерно посредине пути, меня посетило дурное предчувствие - фонарик стал тускнеть. Нет! - закричал я про себя - только не это! И через секунду лампочка мигнула словно всхлипнула и погасла совсем. Кромешная мгла и холод. В любую сторону - десятки метров. И только в одном месте дверь на чердак через которую я зашел. Но где? Напомню, что мобильных телефонов не было тогда и в помине. Глупо было бы описывать весь мой обратный путь в деталях. Скажу только, что был он не простым и очень долгим.
Много и других нестандартных ситуаций было. Но достаточно этого чтобы нарисовать фон и показать, что работа наша была не такой уж и рутинной. А Иосиф Бродский тоже работал сутки через трое в Ленинграде. Он работал истопником и у него, возможно, рутины на работе было побольше.
Осень 1984 года. Помещение нашей «базы» находится в подвальчике дома на улице Чехова, дом 2. Работаю я чаще всего в одной смене с механиками Уродковым, Томассоном, Колей Андреевым. Реже с другими. Водителями у нас Саша Галанин и Миша Иванов. Каждый из этих ребят по-своему самобытен, ярок и незабываем.
Коля Андреев – худощавый, небольшого роста, но невероятной физической силы человек. Его потрясающая смекалка и опыт, а также фанатичное трудолюбие и упорство приводили к тому, что его всегда бросали на самые трудновыполнимые задачи. Когда в кратчайшие сроки где-то надо было демонтировать лифт и заменить его на новый, а условия работы были особо тяжёлые ввиду стесненности или просто недоступности, тут уж без Андреева никто не мог обойтись. Особенно в старинных домах, где часто приходится сталкиваться с почти неразрешимыми проблемами когда лестничные клетки такие тесные, что двум не полной комплекции людям на них с трудом удаётся разминуться. А что уж говорить о том, что по ней вручную надо затащить огромную лебёдку лифта с двигателем и редуктором весом в полтонны и больше. Колина харизма была спрятана за его скромностью и простотой. Но это с лихвой компенсировалось тем, что он притягивал к себе окружающих своей неконфликтностью, спокойствием, выдержкой. Особую неповторимость его индивидуальности придавала его манера говорить. Некоторые типичные для него обороты речи я никогда больше ни от кого не слышал. Скопировать их нельзя. Это как отпечатки пальцев. Например, фраза: «Привет, нафиг, бог мой!» - кажется примитивной до банальности. Но только не тогда, когда она является штрихом в цельном рисунке яркого индивидуального портрета Николая. Томассон в каком-то смысле был полной противоположностью Андреева. Худой, среднего роста с колючими бегающими глазками в очках. Всегда возбуждённый, агрессивно-негативный. Высокомерный по отношению ко всем. При том безо всяких на то оснований. Можно было бы охарактеризовать его как человека злого и ограниченного. Но яркой индивидуальности у него точно было не отнять. Презрение ко всем, кто его окружал сквозило в каждом его взгляде. И скучно с ним не бывало никогда. А речь его была ещё более самобытной, чем у Андреева. Пусть эта самобытность и была сродни самобытности Эллочки Людоедки. Если бы я обладал талантами Ильфа и Петрова, я бы написал с него образ не менее яркого персонажа. Чего стоила, например, его фраза «Вороне - бог!». Он произносил её в самых разных жизненных ситуациях. И каждый раз она несла в себе разный смысл от выражения восхищения до отвращения. В зависимости от интонации и контекста.
Часто он изрекал что-то философски-многозначительное, начиная фразу словами: «Как говорил мой братишка не расстрелянный…». Мы не знали, да это было и не важно, правда ли у него был братишка и почему он не расстрелянный. Ведь эта часть фразы была единым целым с её продолжением и без неё всё вместе теряло бы что-то важное.
Серёжа Уродков - среднего роста кареглазый брюнет плотного телосложения. Одного переднего зуба у него не было. В армии Сергей служил танкистом. По специальности он был стрелок-радист. И как-то на марше, когда он высунулся из открытого люка башни, танк сильно тряхнуло и он ударился зубами о кромку люка. Видимо, тогда он этим гордился. Надеюсь, сейчас он уже вставил себе недостающий зуб. Фамилией своей он тоже вполне гордился. Говорил, что происходит она от польского слова «урода», что означает «красота». Непонятно только почему при этом она не заканчивается на польский манер на «ский». Серёжка тоже был большой оригинал. Тоже личность. Начитан и очень неглуп.
То ли эта работа сама по себе притягивала незаурядных людей? То ли мне просто повезло работать и общаться с такими интересными личностями?
Улица Чехова - маленькая улочка в центре Ленинграда. Одним концом она упирается в улицу Жуковского, другим в улицу Некрасова. Так один прозаик оказался между двух поэтов. Очень уютное и тихое место.
Рабочий день наш начинался в девять утра, а настоящая работа наваливалась в конце дня. Но это не касалось выходных. Тогда мы должны постоянно находиться в готовности номер один. Обидно бывает, когда тебя будят в два часа ночи, ты «подрываешься», мчишься кого-то спасать, а потом оказывается, что человек просто уронил ключи, выходя из лифта и они упали в щель между порогом кабины и лестничной площадкой.
- А почему же вы, вызывая нас сказали, что застряли между этажами? – спрашиваю.
- А если бы я сказал правду, вы бы приехали?
Что ж, спасибо за честный ответ.
Ещё досадней бывает когда бабушка, причитая, требует срочной помощи так как её любимая кошечка якобы свалилась прямо в шахту лифта. Сидит животное в приямке и жалобно мяучит, моля о помощи. Приезжаем среди ночи, под проливным дождём, разыскиваем тот злосчастный приямок, открываем створки лифта - а там нет никого. А мяуканье слышно, но раздаётся оно из подвала рядом.
Сентябрьским вечером приезжаю на вызов в старинный дом на улице Воинова. Теперь она, кажется, называется Шпалерная. Тёплый ясный денёк. Солнышко лупит так, что чердак освещён будто десятком прожекторов. Пройти мне нужно через весь дом по чердаку - метров пятьдесят, не меньше. Чердак засыпан керамзитом, а посредине дорожка из деревянных мостков. В лучах солнца видно каждую пылинку. А их - словно звёзд в галактике Млечный путь. Бельё сушится на верёвках по обе стороны. Посредине дома стена. В ней - проём. Через него мне нужно пройти на другую сторону чердака. И вдруг… Интересненькое дельце. Стоит в проёме молодой человек лет восемнадцати. Чего бы ему там стоять? Но он не просто стоит, а как-то беспокойно переступает с ноги на ногу. Глаза у него двигаются явно не по-здоровому. А в руках он держит железную кочергу и вращает. Я иду к нему навстречу и стараюсь ничем не выдать той внутренней борьбы, которая во мне происходит. Как же мне не хотелось проходить мимо него! Как мне заставить себя остановиться и повернуть назад? Не смог заставить. Иду, не показывая своего волнения. Но его волнение нарастает с каждым моим шагом вперед. Глаза бегают. Кочерга крутится почти жужжа. Может он просто боится? А может сумасшедший? Я поравнялся с ним. Он отошел на шаг в сторону. Теперь - только бы не оглянуться. Ведь это признак трусости. Первые два-три шага были самые трудные. Каждое мгновение я ожидал удара по затылку или по шее этой ржавой железякой. Потом стало ясно: пронесло.
В этот вечер я ещё раз столкнулся с коварством Томассона. А это как всегда было непросто коварство, а какая-то иезуитская хитрость. Я, понятное дело, клюнул на неё.
Томассон говорит мне:
- А можешь вот так простоять пять минут? - и показывает. Стоит прямо, ноги на ширине плеч, руки горизонтально раздвинуты в стороны — совершенно прямые и вытянуты.
- Вот так? – спрашиваю, принимая точно такое положение. Это по ощущениям так легко, что кажется будто так можно простоять вечность.
- Да, так - отвечает он.
- Да так любой дурак может – говорю.
- Ну, тогда, вот эти часы твои - говорит он, снимая со своей руки часы.
Это был какой-то старенький «Полёт», и они конечно мне были не нужны, но тут уж было дело не в часах.
- Добро - говорю я - засекай время.
- А если не простоишь, то отдашь мне свои часы. Снимай и клади рядом с моими.
У меня были часы «Ракета». Тоже не бог весть что. Но почти новые и расставаться с ними мне не очень-то хотелось. Но надо - так надо. К тому же я был абсолютно уверен в успехе.
Первые три минуты я простоял легко. Я даже не понимал в чём подвох. Но к концу четвертой минуты я уже совсем не был уверен в выигрыше. Руки казались свинцового-тяжёлыми. Секунды тянулись как дни. Мне это казалось пыткой. Борьба не на жизнь, а на смерть. И всё же я выстоял. К большому удивлению Томассона. Хорошо, что впереди было три дня выходных. Ровно столько я не чувствовал своих рук.
В следующую смену был выезд на вызов в Эрмитаж. Тот самый Эрмитаж, где я должен был работать дворником, когда перебрался в Ленинград. Но вакансию заняли и я тогда остался не у дел. Подарком судьбы для меня было оказаться электромехаником треста «Лифтреммонтаж» и получить при этом не только лимитную прописку, но и служебную комнату — собственное жилье в центре Ленинграда. А ведь не так много было возможностей получить в нашем городе лимитную прописку.
Сделав свою работу, походив по крыше и по чердаку, я прошёлся также в рабочей одежде и по паре залов, постоял у шпалеры " Савл с дочерьми". На ней был изображён старик с похотливой физиономией. На коленях у него сидели две обнажённые девушки. Одна из кубка поила старика вином, а другую он ладонью крепко сжимал за обнаженную грудь.
- До чего же древние были пошляки. - подумал я. - Да и наши хороши. Те, кто делал эти шпалеры и развешивал их здесь.
И мы с Серёгой Уродковым поехали дальше. Надо было возвращаться на базу. Но Серёга подбил меня заглянуть в рюмочную. Я заглянул с ним за компанию. Хотя в тот год я вообще не пил. У меня был полностью «сухой» год.
Встречали Новый 1984 год мы своей литературной тусовкой у Олега Кисляка. Он жил в отдельной (единственный из нас!) квартире на Воронежской улице. И мы так набрались, что спали кто где. Точнее, кто где отключился, там и спал. А утром всех мучила страшная жажда. Кто-то «остроумный» налил в кастрюлю самогона. Самогон был желтоватого цвета и ужасный на вкус. В кастрюлю набросали сухофруктов. У каждого кто открывал крышку было полное ощущение что это компот. Обман выяснялся быстро - после нескольких жадных глотков. А поскольку просыпались все поздно и по одному, то поделиться печальным опытом возможности не было. Вот после этих нескольких глотков я и дал себе клятву, что больше в этом году ни одной капле алкоголя не удастся посетить мой организм. А Серёжа взял себе рюмочку и поведал мне следующую историю.
- Представь, - говорит, - вот именно в эту рюмочную захожу я как-то со своей девушкой и приятелем. Мы были уже очень хорошо выпивши. И я не сразу понял, что мой товарищ положил глаз на мою подругу. А он, подлец, отлично знал мою способность внезапно и полностью отключаться и как мог старательно добавлял мне водки. Но в этот раз он перестарался. Просыпаюсь я от холода - продолжал Сергей. - на Фонтанке - на граните у спуска к воде в одной нейлоновой рубашке. Ноябрь, идет снег, шесть утра. А я не помню, как меня зовут, в каком городе я живу и даже как называется моя страна. Понятно, о том, что это Фонтанка, я также в тот момент представления не имел. Я мучительно пытался вспомнить свой адрес. Ведь тогда я мог бы поехать домой и погреться. Но вспомнить не мог. Прошло нелегких два с лишним часа. По набережной потянулись люди. Открылись двери некоторых учреждений. Кто-то в них входил. Я завидовал им – ведь там тепло. Иду за кем-то, а он заходит в дверь очередной организации или института. А я думаю: а вдруг я тоже там работаю. Вахтёр меня узнает и пропустит. Захожу. Но вахтёр смотрит на меня таким взглядом, что мне сразу становится ясно: нет, я тут точно не работаю.
И только к обеду к Сергею вернулась память. Случайно он увидел на набережной дом, который ему показался очень знакомым. Он долго смотрел на него, пытаясь понять, что же связывает его с этим домом. Через час медитации он вспомнил, что в этом доме живёт его бабушка. В этом доме прошло его детство. И с этого момента память постепенно стала возвращаться к нему.
А в следующую смену мне опять пришлось столкнуться с коварством Томассона.
История не стоила бы даже короткого упоминания, если бы не один маленький эпизод. Худой нахальный Томассон достал всех своим высокомерным и наглым поведением. В какой-то момент он позволил себе что-то совсем недопустимое по отношению к нашему диспетчеру – женщине. И, словно я давно ждал подходящего момента, - столько раздражения накопилось во мне от его язвительных уколов - я отвесил ему смачную оплеуху. И этот тощий человек бросился на меня как разъярённый зверь. Я даже опешил. Не ожидал от него такой ловкости и силы. Мы в ярости переломали половину мебели. Уж стулья точно все до одного. Разнимать нас никто даже и не думал. Это было опасно и бесполезно. И вот в тот момент, когда Томассон стал отступать под моими ударами и уже казалось, что исход поединка решён, произошло следующее: он хватает со стола свою массивную кружку и бросает в меня. Я как в замедленном кино вижу тяжёлый керамический цилиндр, летящий со скоростью пули мне точно в переносицу. Бросок был сделан почти в упор. Сильно и точно. И у меня было немного шансов увернуться или защититься. Не знаю, как я успел поднять руку и кружка со страшной силой ударила меня прямо в ладонь. Я и сейчас вижу её полёт и, как гомеровский Одиссей, висящий под животом большого барана, которого ощупывает разъяренный циклоп, думаю о многом, переживая тот момент. Но вспомнил я об этом только потому, что этот эпизод вызвал во мне большое уважение к Томассону. Ведь нужен был немалый интеллект и ловкость, чтобы из минимального набора возможностей выбрать самый удачный и умело им воспользоваться.
А прошло ещё совсем немного времени и Ленинградский футбольный клуб «Зенит» стал чемпионом СССР. Впервые или нет сейчас не помню. Но помню, что ждали этого все. И случилось это досрочно прямо во время нашей смены. На работе шампанское лилось рекой. Все ликовали и все должны были за это пить. А я не мог. Сначала меня уговаривали, что это такое событие, ради которого извинительно будет исключение из любых правил. Потом мне стали угрожать. И хотели меня побить. И это была не шутка. И даже Коля Андреев не стал за меня заступаться. Для всех моё поведение было равно личному оскорблению. Меня не побили. Но даже если бы побили, никто не смог бы заставить меня выпить тогда.
Прошло сорок лет с тех пор. Кого-то уже с нами нет. Другие ещё «дают стране угля», хотя уже слишком повзрослели. Жив и здоров мой друг Коля Андреев. Может благодаря тому, что работает много лет в Медсанчасти-122? Да нет, пожалуй — вопреки. Не так давно в разгар ковидной пандемии произошел с ним такой случай.
Николай ремонтировал один из лифтов. Он залез на крышу кабины и, управляя с проводного пульта, перемещался по шахте вверх-вниз. Смотрел как работают датчики, правильно ли заходят «шарики за ролики». Вдруг сработал автомат защиты. Лифт остановился, обесточенный. Что делать? Можно выйти, открыв двери шахты изнутри. Но, вот незадача — лифт остановился прямо напротив четвёртого этажа. А там — ковидная «красная зона». Попасть туда без скафандра смертельно опасно. Коля достает мобильный телефон, звонит на вахту. Подробно объясняет кто он и что случилось. Просит вызвать аварийную службу. Бабушка ответила, что все поняла и сделает все в точности как он сказал. Через несколько секунд его мобильник зазвонил. Та самая вахтерша взволнованным голосом просит срочно приехать и подробно объясняет, что случилось. Он ещё раз обстоятельно рассказал ей, что это он электромеханик и что это именно он застрял в лифте. А звонить нужно в аварийку. В ответ — уверения что на этот раз она точно всё поняла и теперь-то уж точно позвонит куда надо. Но когда и в этот раз она снова позвонила на его номер и умоляющим голосом стала просить немедленно приехать и подробно объяснять зачем, он понял: придется выбираться самому. Он выбрался и попал в самую середину изолированного от мира отделения. Можно было бы не дыша полной грудью добежать до заветной двери ведущей во всеобщее пространство, но она оказалась заперта. И вход и выход разрешался только санкционировано. Выбраться из отделения можно было только по специальной процедуре: снимаешь скафандр в специальной комнате, обрабатываешься и совершенно чистый и безопасный выходишь к людям. Понятное дело, что просто так его выпустить никто не мог. На решение ребуса «что делать?» ушло не менее получаса. А уже через пару дней он был полноправным обитателем этой самой «красной зоны». Но он сдюжил и это. Ведь всё, что нас не убивает, делает нас ещё сильнее. Хотя, куда уж сильнее… Держись, дружище!