На фото:Писатель И.Ракша на Великой Китайской Стене.
И конь, и степь, и человек…
(В Монгольской степи)
Вечерело. Он стоял на вокзальном перроне среди встречающих поезд из Улан-Батора и старался скрыть волнение. Вокруг бесстрастно шумела Москва. Зажигались первые огни. А он, прищурив глаза, вглядывался в медленно приближающийся локомотив. Вот состав надвинулся. Заскользил вдоль перрона. И он побежал вдоль вагонов, будто принесших степной свежий ветер его Монголии. Проводница шестого вагона придирчиво оглядела смуглого черноволосого парня в джинсах. Пытливо спросила:
— Значит, ты Баяр? В Суриковском учишься? — и, улыбнувшись, протянула тяжелую коробку, аккуратно обшитую тканью. — Вот. Мать прислала.
Баяр бережно взял посылку.
— А она одна была или с отцом?
— Не одна, не одна, — усмехнулась проводница. — С хорошенькой девушкой. Невеста, небось?
—Да нет... — вздохнул Баяр, — сестра,— и, попрощавшись, заспешил прочь.
Четыре года назад он приехал сюда вот таким же поездом с белыми табличками на вагонах «Улан-Батор - Москва» и впервые ступил на этот перрон. Как он мечтал об этой встрече! Встрече с Москвой, с любимыми художниками в Третьяковке: Репиным, Суриковым, Врубелем, Грековым. И в жизни — с Савицким, Малаховым, Моисеенко — своими будущими учителями... Казалось, вся предыдущая жизнь была подготовкой к этому. Он был молод и судьба его была пока не богата. Учёба в художественном училище ваяния и зодчества и работы в Союзе художников Монголии. Служба в армии, которую он провёл в степи Гоби на китайской границе. И ещё он четыре года подряд упрямо готовился и сдавал экзамены на право учиться в Москве. И это, последнее, было необычайно трудно. Надо было во многом перестраивать себя, ведь восточная школа живописи отличается от европейской. Традиции монгольских росписей по глине, металлу, шелку, дереву восходят к глубокой древности. Это орнаментальные, символичные росписи буддийских храмов — дацанов. Это яркие многоликие портреты языческих богов, героев монгольского эпоса. И сегодня художнику прийти к себе, соединяя восточное и европейское, необычайно трудно. Из сотен абитуриентов права поехать в Москву добились немногие. Конечно, работая плакатистом, Баяру можно было отойти от живописи, соблазниться хорошим заработком, тем более что родительская семья не из богатых. А дед с бабушкой и вся родня вовсе деревенские. Живут в аймаке, кочуют вместе с отарами, с табунами. Но Баяр упорно рисовал, писал. Правда, бабушка Янжик ругалась. Прогоняла его от скотины, от овец и верблюдов.
— Тебе, Баяр, руки надо беречь — Бабушка строго поджимала сухие губы, поправляла на голове старинную алую шапочку со звенящими по краю монетами. — Ты ведь теперь не пастух, а художник. Гордость всей родни.
Любимый внук только смеялся, прихватив — лямкой на плечо — коробку этюдника, лихо вскакивал на дедова скакуна «Черную жемчужину» и, слыша, как в такт копытам постукивают тюбики с краской, уносился подальше в степь, к зелёным холмам... А в ушах еще долго звучал бабушкин голос: «Хоть поесть-то возьми!..»
Лифт остановился на девятом этаже московского общежития. Пройдя длинным коридором со множеством дверей, Баяр отпер свою. Привычно пахнуло смолистым запахом разбавителей, масляных красок, пинена. Вот картины, мольберт у окна, десятки кистей в стакане. Коробку с посылкой Баяр торжественно поставил на стол. И, не спеша распоров тщательные стежки ниток маминых швов, раскрыл крышку. Вкусно пахнуло домашним, свежим, приготовленным с любовью. Ах, мама, мама. Ну конечно же, она прислала бабушкины гостинцы из аймака. Таких в городе нет. Вот жёлтые брикеты сушеного кислого молока — аарул. Домашняя колбаса из баранины. Вот борц — длинные, ароматные полосы темного мяса, вяленного на солнце. И от хвори годятся. Над всем этим с любовью трудились заботливые руки его родни всех трёх поколений.
Баяр присел к столу. Комнатка общежития наполнялась чудесными запахами детства. И от любви и нежности комок подступил к горлу... Словно он мальчишкой в праздник байрам выиграл скачки. И получил в подарок синий халат и красный пояс. «Внезапно зашумел народ: Из середины табуна Мальчишка вырвался вперед, рванув уздою скакуна...» Вот он мальчиком лежит в круглой юрте под стенкой на матрасе, пахнущем свежей шерстью. Телевизор выключен. В тагане над огнем варится ужин, и бабушка что-то поет, вместе с женщинами расшивая ярким орнаментом одеяло. За мягкой стеной слышны вздохи верблюдицы, жующей вечную жвачку, окрики табунщика, глухой перебор копыт... Мальчик не спит. И сердечко малыша переполняет чувство любви к бабушке, к женщинам и ко всему огромному степному миру. Он засыпает и еще не знает, как много на свете городов и стран, которые его ждут. И ждет учеба в чужой стране.
"И вечный бой! Покой нам только снится. Сквозь кровь и пыль… Летит, летит степная кобылица. И мнет ковыль...» Когда он впервые прочел эти блоковские строки, он был потрясен... Русский язык Баяр начал учить еще дома, готовясь ехать в Москву. И великолепных Блока и Пушкина читал уже в подлинниках. Читал вместе с Ней, со своей любимой. Она была студенткой музучилища по классу фортепиано. И это «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты...», Баяру казалось, было написано о ней, для нее... Боже, где это все, когда это было?! Всего четыре года назад. А словно вечность прошла... Она не дождалась студента с чужбины, так порой не дожидаются невесты солдат со службы. «Вышла замуж», — коротко сообщили ему в письме из дома... Вот он, ее нежный акварельный портрет. Нет, Баяр не стал убирать его со стены. Главное в жизни, как он успел понять за свои тридцать лет, — любить самому. А она... Что ж, пусть останется для него на прежнем месте. Пусть смотрит и соучаствует в его жизни. Может быть, еще долгой и, возможно, счастливой...
Баяр сидел, не зажигая света. Завтра он устроит для ребят праздник. Он делает так всегда, когда получает посылку с родины. Позовет друзей-сокурсников: москвичей, алмаатинцев, бурят. Но прежде всего — семью своих друзей-земляков монгол из Улан-Батора: Отса и жену его прекрасноликую Наранцэцэг, а проще — Нарашку, уже дипломников Суриковского. На родине они, тридцатилетние, уже признанные художники. Их изысканные, детализированные полотна соединяют традиции монгольской и европейской живописи. «Чингис-хан», «Праматерь Монголия», графические иллюстрации к народному эпосу уже стали победой национального изобразительного искусства. На общей кухне общежития они все вместе наготовят кучу больших дымящихся монгольских пельменей. «В тесноте да не в обиде» нехитрое студенческое застолье- праздник души. Словно в праздник байрам, после скачек сойдутся к столу друзья, не преминув вначале в первом благодарном тосте помянуть своих стариков...
В комнате смеркалось. Он подошел к окну. Красавица Москва жила, дышала, простиралась перед ним вдаль россыпью мерцающих огней. А здесь, в крохотном помещении, висели и стояли по стенам его картины — его жизнь и призвание. Композиции сочные, яркие, экспрессивные. И с холстов, словно заполняя пространство комнаты, беззвучно скакали на встречу с ним из родных далей прекрасные кони и всадники — пастухи, воины, мальчики... Баяр приложил ладони к оконному стеклу, прикрыл глаза. Ах, как он любил этот мир. Вернее, оба этих мира — Восток и Запад, таких, казалось бы, разных, а, в сущности, таких близких. Единых на этой тревожной и хрупкой планете. «Плачь, сердце, плачь... Покоя нет. Степная кобылица несется вскачь».