и обронил монокль.
Большой недом. Входит Роберт.
Роберт: Я дома, я дома. (Бросает пальто на диван.) У нас на бирже все как с ума посходили. И такое, представь себе, уже второй день. (Отрубает на столе ладонь.) Жозефина, где ужин?
Жозефина: О, здравствий! (Указывая на ладонь.) Это что, сченок? Сченочек?
Роберт: Нет.
Жозефина: А я подумать, что сченок. Маленький собачьонка, который светски львицы носят в своих сумках. Я такую давно хотеть, думай ты мне принес в подарок.
Роберт (преисполнившись антигуманизмом): К черту светских львиц! Их самих нужно носить в сумках или же в портфелях!
Жозефина: Или же в мумусорных мешках.
Роберт: Мумусорных?
Жозефина: Да, потому что их делай коровы.
Роберт: Ясно…
(Слышится тявканье. Роберт обнаруживает, что вместо отрубленной ладони у него вырос белый щенок. Чуть привыкнув к нему, молодой человек идет выгуливать его в парке, где встречает Монтгомери - тучного господина, попыхивающего сигарой.)
М: Ну здравствуй, Роберт! Смотри-ка, разве я не пароход? (Выпускает дым из ушей.)
Я отправляюсь на Корсику, Роберт. Давай на борт! Бьюсь об заклад, что ты еще не бывал в этом чудесном краю. Какие нас ждут сокровища, только представь! Любовь, драгоценности, золото? А может быть, смерть в виде прекрасной смуглянки?
(Отчаливая.)
Корсика, кто сказал, что ты остров?
Ты - дикий плод, в своих недрах хранящий нектар; плод, брошенный в воду одним из титанов. Твои земли носят цвет персика в летнее утро и в полдень; вечером - сливы. Но когда черноусый фонарщик (усы его с проседью, но столь подходящей, что, кажется, он их нарочно подкрашивает серебряной краской), когда черноусый фонарщик, не дождавшись захода, зажигает свои фонари, то отблески света ластятся к выщербленным тротуарам меланхоличным оттенком, который я даже не берусь описать из опасений сбить его смутные чары, перемолов ненароком грубым своим языком, пригодным лишь для того чтобы только стегать обывателей и презренных мещан с материка по соседству, - так всюду загораются огни, и чем больше темнеет небосвод, тем глубже проваливаешься внутрь плода: мякоть сдавливает тебя, и от его дурманящих соков некуда скрыться, пока декорации города меняются как по щелчку: столики на террасах как бы сдувает ветром, взамен, словно полные звона и гама шкатулки, распахиваются ночные кафе, где мужчины меняют белые льняные костюмы на черные фраки, а в одеяниях дам теперь фигурируют бесстыдные красные цвета - и каждый постоянно твердит: "Что за ночь, что за ночь", как если бы эти фразы были паролем, какими обмениваются участники тайного общества, знаменуя начало оргиастической мессы.
Роберт, ты слышал? Оргиастической мессы!
***
Белый щенок еще долго лакал океан, вовремя разбивая лапами начинавшие набирать в размерах волны, что хищно бросались в сторону уплывавшей фигуры с явным намерением ее прибить; но, благодаря стараниям щенка, если те и добирались до нее, то скорее рябью, нежели грозными валами, - рябью, от которой никому не было никакого вреда.
Краем глаза щенок то и дело поглядывал в сторону тучного господина, уже превратившегося в точку на горизонте, и думал:
"Интересно, океан так бушует когда бодрствует или же когда спит?"