30
- Что нового узнал?- спросил Зубов, как только я молча поднялся на перекрытие, сходу взялся за лопату, проявляя рвение. Пока раствор не схватился, надо было замазать швы.- Что-то долго мышей ловил.
- Так я и взаправду мышь ловил,- говорить что-то надо было. Оперся двумя руками на черенок лопаты, положил при этом подбородок на рукавицы. Своими мыслями я, конечно, делиться ни с кем не собирался.- Наша Елизавета Михайловна мышей боится. Вылез из дырки мышонок, а Кузя визг подняла. Чудные люди – женщины.
- Деньги хоть в ближайшей перспективе обещают?
Пожал плечами. Как объяснить, что разговора о деньгах не было, что возникло ужасное чувство, когда что-то, раньше приносившее удовольствие, это касалось одиночества, теперь даже близко не трогает. Ничто не трогает: ни отсутствие денег, ни унылое утро. Миг задрожал и, дрожа, стал шириться и расти, как капля воды, прозрачная и сверкающая. То ли все отдалялись, то ли я уплывал, бог знает, куда.
- Никто не знает. На три дня сопровождающим еду, чего-то строить в Ярсе будем.
- Кого сопровождать будешь?
- Так я ж и говорю – Кузю.
- Ого,- проговорил Зубов,- далеко пойдёшь. Доступ к телу получил. Почему не меня выбрали? Чего такой чести удостоился? В Ярс за одним летают,- за рыбой. Что-то, братцы, затевается. Передадут нас со всеми потрохами новому хозяину. Точно, комиссию ждут, как собакам кинут кость — пару тысчонок и, чеши грудь. Рты заткнут. Только непонятно, почему Кузю отправляют? Я бы лучше справился бы…
Зубов со злобой любопытства прищурился. По отношению ко мне эта злоба проявилась или возникла случайная подозрительность?
Меня заподозрить, что нашёптываю, делюсь настроениями с начальством, никто не мог. Зубова раздражило очевидное – его обошли. Все прочие чувства заглушило злорадство — непреодолимое желание чем-то уязвить.
Он смотрел на меня с надеждой, что ещё что-то добавлю, что-то объясню. А что объяснять? Объяснения – это ходьба по кругу. Но и без объяснений плохо, не станут мужики терпеть умалчивания, за их спинами обделываемые делишки. Хорошо бы соврать, но и врать не хотелось. Чью-то сторону принимать надо.
Странное непреоборимое чувство завладело, будто снова стою рядом с собой и слежу за собственным поведением. Будто я — это я, а все остальные всего лишь раздражающие элементы, проблемы, которые надо уладить.
Такое чувство когда-то было. От него привычной уверенности не прибавилось. Под этим чувством таилось нечто коварное и скользкое, оно вызревало годами.
Наговаривать на Елизавету Михайловну, понятно, не буду. Сказать, что денег можно ждать до шестого пришествия – это снова кипеш поднимется. Мне не до смеха. Я ещё не решил, что предпринимать стану, из-за этого чувствую себя как бы обязанным. Невыносимое состояние. Слушаю не ушами, вижу не глазами, а какими-то чувствительными внутренними органами. Из-за этого жутковато становится.
- С чужой бабой поехать,- это стать на день моложе,- глухо сказал Зубов.
Странно, зубов не боится говорить всё, что ему приходит в голову. Он никого не боится. А ведь надо бояться. Зубов взвинчен, раздражён, смотрит так, что даже страшно заговорить с ним.
Ловушка. Нужно выражаться яснее. Я не святой, терпение и у святого может лопнуть. Бестактно с моей стороны думать только о себе, молчать, замечать какие-то мелочи в поведении других.
Сработал инстинкт самосохранения. Я не хлопну себя по бокам, не стану отчитываться. Рассказывать о каждой ступени ощущения, когда стоял перед женщиной, не буду. И вообще, на работе говорить надо только про работу. Ехать мне никуда не хочется. Вот если бы самому ничего не предпринимать, вообразил, и оно исполнилось,- это был бы самый лучший выход. Воображаемо, пределы и границы передвигать, манипулировать женщинами, метить свою территорию,- это здорово, пограничные столбы самому переставлять – благодать.
Стремясь вырваться из своего лихорадочного мира, я оглядел мужиков. Вид у них был далеко не беспечный, все они чего-то ждали.
Кто-то сказал, что граница начинается там, где заставляют делать что-то против воли. У, так это сколько границ вокруг.
Одну границу перешагнул, вторую, третью. Каждая преодолённая граница хорошо поднимает самооценку. Раз свалился с лошади, второй раз, глядишь, научишься ездить верхом, а там и оседлывать ситуации труда не составит.
- Чего его пытать,- встрял в разговор Рябов,- он на седьмом небе, сачкануть три дня – благодать. Ещё деньги за безделье получит. Я б тоже поехал.
- Рябов, у тебя хризантема не та.
- Какая хризантема?- Рябов фыркнул в сторону Хохлова, который сегодня был трезв, как стёклышко, у него была даже пачка своих сигарет, он пытался выправить помятую сигарету.
- Так эта, как её,- хиросима, нет, хромосома…Во-во, она, родимая, у тебя с дефектом. Кузя из-за кривой хромосомы к тебе не благоволит.
- Сам ты – хиросима.- зло отреагировал Рябов.- Тебя-то точно радиация затронула.
Я с облегчением перевёл дыхание. Раз началось переругивание, от меня отстанут. Чего и как объяснять, сознаю, что все слова будут несправедливы до абсурда; в душе признаю правоту недовольства мужиков, но, сознавая и признавая всё это, тем не менее, распинаться перед ними не буду. Закон выяснять отличается от закона отмалчиваться.
Снова мысли уплыли в сторону. Мне привычно находиться в пространстве, которое ограждено вбитыми мною колышками. Эти колышки я могу вырвать и вкопать на новом месте. Почему-то мне точно известно, как будут развиваться события дальше.
Странно, все оброненные бездумные слова когда-никогда всплывают в памяти, сами они не забываются, за многие простить себя не можешь, вечно обречён носить их в своей памяти. Теряю власть над самим собой. Кто бы пробу мою проверил.
Нужно суметь продержаться на расстоянии какое-то время, чтобы испытать пробу на разрыв.
Какую пробу? На разрыв чего? Неужели, какое-то обещание дал?
Под тяжестью обещания готов пасть,- хорошо, что лопата в руках, на неё опереться можно.
Всего лишь палец сунул, а такое ощущение, что рука по локоть в зазор между шестерёнок угодила, и зубья уже захватили кожу. Нет, зуда пока нет. Самое лучшее, побыть одному, наедине с собой.
Между лопаток ощущаю напряжение. Будто огонь притаился под кожей, пылает тело. Хорошо бы кто-то слегка помассировал то место. Или вдоль спины огрел дрючком, только так от напряжения избавиться можно.
На какое место в списке приоритетов я себя ставлю? Не на первое – это точно, но и не на последнее. Кто-то из тех, кто рядом, всегда стоит выше. Зубов в списке стоит выше.
Выше те, кто постоянно стремится чему-то учиться, что-то приобретать, что-то захватывать. Они многое начинают, и мало что заканчивают. Но наследить успевают.
Я никому не завидую. Не собираюсь травить тех, кто чего-то достиг в жизни. Но ведь на меня не смотрят с презрением. Не вызвал я справедливое негодование из-за того, что не выяснил про деньги.
Зубов – знаток женщин. Непонятно, где такие получают начальные сведения по науке обольщения? Но ведь и я предчувствую широкий простор, мысленно представляю себя поля ни разу не виданного размаха. Там, в прорабке, стоя перед женщиной, я только приподнял край покрывала и тут же опустил его. Понятное дело, трус. Испугался того, что женщина поманила. Она не стремилась закрыть доступ к безграничности. Ничего себе, в какие дебри занесло! В безграничности всё необязательно, всё – игра.
Формулу какую-то вывел. Математик из меня как из метлы вертолёт. А всё ж, что-то есть стоящее.
Мысли заметались по кругу, ошалело вскидываясь. Хорошо бы кто-то взялся переубедить. В чём?
Весь нынешний день, всё сущее, каждое мгновение принадлежит мне. Хочу что-то сказать, но вдруг почувствовал, все слова позабыты.
Женщина, понятно, неумолима. Она слышит самое малое, самое ничтожное. Мне нужно приспособиться, включиться в процесс, поместить себя в определённый ряд, чтобы мои желания совпали с желанием женщины.
Начинаю чему-то радоваться. Что-то серьёзное маячит на горизонте.
А что серьёзное? Для женщины самое главное – одежда и украшения, с помощью их она добивается признания и относительного счастья. Своим присутствием женщина всему придаёт шик.
- Уж я бы кузнецом счастья поработал,- не унимается Зубов.- За возможность с такой женщиной ночь полежать в постели, полжизни не жалко, потом и умереть счастливым можно.
Что-то кольнуло меня в сердце. Что вот мне достанется после всех этих кузнецов? Боль, причиняемая другими, не доставляет радости. «Умереть счастливым!» Фраза как-то утратила свою остроту и заманчивость. Не вечно же быть счастливым. Вечно жить счастливым – это же скучно. Ну, нельзя всё сводить только к постели. Женщина иногда напускает на себя такой вид, когда боится чего-нибудь — не подступишься к ней. Ого-го! Но она всегда есть в жизни мужчины. Женщина – как бы спасительный якорь. И мужчина, наверное, тоже всегда присутствует в воображении женщины. Воображение – река. Река из берегов не должна выходить. А берега это что или кто? Берега – это блаженство? Блаженство без радости?
Нет, при дневном свете всё не так уж и плохо. Можно кругом осмотреться. День, не то что ночь или раннее утро…Хотя, ночь на то и ночь, чтобы планировать, на всякий случай, дневные заботы. Что удивительно, ночью я никуда не тороплюсь.
А вот, ещё закавыка, больше себя отдаёшь ночью или днём? И, соответственно, то, что отдашь, стоит больше того, что получишь?
Читал, что умирает людей ночью или под утро намного больше. Выходит, ночью отдаётся самое главное – жизнь. Жизнь — это не долгая прогулка.
Мысли выскакивают, но прощение с собой не несут. А за что меня прощать? За прошлые грехи, раз продолжаю жить, меня простили, за будущие грехи, какими они будут – неизвестно, простит тот, кто вне времени, кто всё видит и слышит, кто всегда находится рядом. Так что, если и переживать, так о настоящем надо переживать.
Зубов вот думает только о себе. Он – пионер, у него далеко идущие желания, он готов скормить себя любой женщине. Не полностью, но крохотными порциями, чтобы досталось многим. Женщина же при этом не должна переедать, голод чувства должен её сверлить. Женщина, по словам Зубова, должна постоянно думать о недоеденном. Недоеденное, конечно же, это секс, то, что может она получить когда-то от мужчины, по меньшей мере, вдвое больше секса или тепла. Надеяться надо и ждать. Таково кредо Зубова, такими словами он описывает свою программу.
Нет ничего такого, что бы Зубов не припомнил. Память у него слоновья. Зубов экономит себя, хотя реагирует на всё движущееся. Чего стоит один только его театральный взмах рукой.
Странно, почему-то в эту секунду задумался над тем, когда по-настоящему веселился в последний раз. Было не до веселья, не знаю, по чьей милости окунулся в нечто это, в меланхолию, в депрессию, откуда она выливалась. А что «это» такое?
Может, всё дело не в депрессии, а в том, что что-то идёт неправильно, и неправильность подаёт сигнал, что пришло время остановиться, оглядеться, взять передышку, заняться нерешёнными проблемами души. Свернуть на другую дорогу. И вообще, надо захотеть услышать то, что хочу услышать. Надо сердцем слышать.
Может, это шанс, может, предстоящая поездка это новая возможность, о которой я не подозреваю?
Ответ на всё предельно прост и лежит на поверхности. Проникнуть в мысли другого человека невозможно, как бы ты ни старался. Часто не разобраться, что происходит в собственной голове. Часто не вспомнить, с чего всё началось. Я вот, честно сказать, не помню последнего поворота. Перемена в жизни – это поворот, переход из одного состояния в другое. Не помню, значит, безболезненным переход был. Сегодня же утром не от боли проснулся, не кто-то меня поднял тычком взашей.
Я сегодня будто в зале суда: что бы ни сказал, всё используют против меня.
Не о себе пекусь. Меньше всего переживаю о себе, так что, неуверенность моя и переживание о тех, для кого я что-то значу. Нет привычной уверенности.
Повисшая тишина действует на нервы.
Так вот же, и Елизавета Михайловна не такой уж уверенной в себя показалась. Хрупкость какая-то в ней проступает. Испуганность, что ли. Хоть и старается она скрыть испуганность, но от моего зоркого внутреннего ока ничего не скроешь. Можно и не смотреть, но чувствовать.
Тоска наползла в эту минуту. Нет уравновешенности, нет ощущения, что кто-то дополняет меня или я нужен кому-то. Скучаю по жене, которую любил по-своему, скучаю по тому времени, когда мы проводили время вместе. Мне хватало её одной. Она заменяла всех, была одновременно всем. Не смогла родить, это, конечно, оставило осадок в душе.
Грустно оттого, что мне понадобилось много времени, чтобы понять глубину потери, пережить не единожды срыв. Конечно, какие-то передышки были для осознания, только зачем оно, это осознание?
Говорить не хочется. Вдруг простая мысль поразила меня – неужели надо искать причины беспокойства во внешних причинах, а не в себе? Говорить и что-то делать – не одно и то же. Во всём нужен поворот. Кто объяснит, что важно, а что нет?
Повисшую тишину ощущаю. Потребность возникла прикоснуться к тишине, протянуть руку в знак дружбы, отважиться на поступок.
Должного воспитания я не получил. Родители не благородных кровей. Подзатыльниками в детстве награждали, поэтому с эмоциями справиться не могу, самоощущение заниженное. Не паникую, и то ладно. Паника – это невольный крик о помощи, о том, что одному не справиться.
Жизнь, конечно, снова повторюсь, не ад кромешный. Что такое ад, я ощутил полной мерой, когда однажды во сне начал проваливаться в глубокий колодец. Осклизлые стенки, плесень и бороды водорослей, решетки, просунутые сквозь них в мольбе руки, лица, чёрные отверстия ртов, крики, стоны, вопли. Я не знаю, сколько пролетел ярусов. Чем ниже опускался, тем ужас ледяной волной всё сильнее накатывал. Холод и только холод, а снизу шёл смрад, снизу клубился туман. Оттуда навстречу мне тянулись костлявые пальцы. Длинные, с острыми ногтями. Режущий уши визг. Ещё чуть-чуть и брызги начали бы прожигать одежду. Никак не могу вспомнить, одетый был или голый? Кричал о помощи или нет?
Не опустила неведомая сила меня на дно. Проснулся.
С той ночи, как надутый гелием шар, меня всё время тянет подняться всё выше и выше. Нет никакого желания топтаться друг у друга на головах. Не хочу спорить, не хочу ничего доказывать. Недоволен чем,- лучше промолчу. Нет злорадства, нет непреодолимого желания ударить по самому больному месту.
Хотя, ох, уж, эти «хотя». Правильно, что бодливой корове бог рога не даёт. И неистовых жизнь в угол задвигает. И лучше не выражать недовольство. Нельзя плохо говорить о том месте, где живёшь, о тех людях, которые окружают.
Молодость осталась позади. Переиграть прошлое нельзя, переиграть вообще ничего нельзя, ну, да и ладно, смириться надо с дорогой, какая выпала. Стыдиться, вроде, нечего, вздыхать,- а толку от этих вздохов.
Оно, конечно, варить манную кашу по утрам хорошо, что-то ремонтировать в доме, ожидая одобрения от кого-то, предвкушать, как тебе дверь откроют, ловить на себе взгляд милых глаз… Всё это хорошо. Достали уже эти какие-то навязчивые мысли. Гнать их надо. От таких мыслей сердце садится.
Чуть-чуть, но можно быть поперечным. Правильно, человек многослоен. Как капуста или репчатый лук. Быть похожим на капусту,- куда ни шло, от капусты не остаётся дурной вкус во рту и слёзы не текут. Разве что, гниль на каком-нибудь листе проявится. А вот с луком – беда: и горечь, и слёзы, и резь в желудке.
Не иначе потерял рассудок, раз всякая фигня в голову лезет, раз смотрю на мужиков, а вижу совсем не то, раз гадаю, не понимая, чего хочу.
Не понимаю, откуда преследует меня испытующий взгляд.
С каждым проходящим моментом, с каждой нелепицей, с каждой, в слова не переходящей мыслью, я бьюсь в непробиваемую стену собственных суждений, и понимаю, что в той стене начали появляться трещины.
Интересно, кажется, ни на кого не гляжу, но получается так, что краем глаза наблюдаю за всем. Как такое выходит,- не знаю. И именно в такой момент не нужно мне ни утешения, ни оправдания,- вообще ничего.
Молчание – благо. Не нужно заполнять пространство ненужной болтовнёй, нет потребности в подробностях. Необозначенное, пускай, таковым и остаётся. Именно необозначенное манит. Вымышленная ситуация вызывает интерес.
Как-то вдруг увидел себя со стороны: стоит мужик, опершись на лопату, на голове самосшитая панамка в полоску, на ногах покарябанные кирзовые сапоги, хэбэшные штаны. Стоит мужик, поджал губы, верхняя губа выдаётся над нижней, правый глаз прищурен, одна бровь взлетела вверх – что-то просчитывает.
Ни он никому не доверяет, ни ему доверия нет. Доверие возникает со временем, а время выяснения всегда скоротечно. Да и точка отсчёта, с которой какое-никакое понимание возникает, не проглядывается.
Время, конечно, как моторная лодка, развивает скорость до определённого значения, а потом это время начинает вести себя странно, то ли оно, то ли ты теряешь способность быть управляемым. И что? Так переворачивается, встав на дыбы, катер, превысив скорость.
Бестактные мысли. Нет у них начала. Моя точка отсчёта для кого-то давно пройденная веха, моё жизненное кольцо сбоку прилеплено к цепи событий. Если я кого-то обижаю, то ненамеренно. Себя в себе я обижаю чаще.
Год назад, сейчас, не знаю, когда я сильнее чувствовал своё одиночество, не знаю, не могу вспомнить. Может быть, чувство тяжести из-за этого? Может быть, из-за неумения выговариваться, из-за невозможности передать свои чувства, из-за неспособности проявить свои эмоции, из-за нежелания вести разговор, боязнь перемен возникла? Любой разговор ослабляет накал эмоций.
Не гневаться же мне по пустякам. Хотя, гнев сам по себе не плох. Он побуждает совершать некие действия, которые иначе никогда бы не совершил.
Не совершил, ну и не надо. Не нагрешил, так нагрешу. Впереди времени много. Последний звонок не прозвонил. Кто знает, какой из звонков последний? Я себя не стращаю.
Хорошо бы сейчас пропустить пару кружек пива. Перекинуться словами, разрядить напряжённость, витавшую в воздухе.
Закрываю глаза, а перед ними горит голая, не прикрытая абажуром, лампочка на длинном шнуре. Мне кажется, что я гляжу на неё час. Говорят, есть пытка такая, стоять под тысячеваттной лампой. Люди от избытка света сходили с ума.
Не подлежит обсуждению, что меня наказывать никто не собирается. Я ничего страшного не совершил. Мысль о безнаказанности завладела мной. Сказать по правде, для этого прошло достаточно времени.
Хотя, вот привязалось это слово «не совершил», чтобы осознать окончание одного этапа в жизни, нужно время. Время побуждает совесть сделать укол, совесть заставляет приложить усилия, заглушить разочарования.
Не знаю, найдётся хоть один человек, который за время работы думал и делал то, что сейчас делаю я? Ни на вопрос «зачем» не отвечу, ни решения не приму, ни чёрное от белого не отличу, ни других оттенков окраса жизни не вижу. Я даже ни с кем не делюсь своими заморочками. Хотя, думается не просто так, не ради самопожертвования, а, кто бы, что бы ни говорил,- всё в оправдании.
Говорю, а с кем говорю – не знаю. Не с мужиками,- точно. Давным давно в прошлом начал этот разговор сам с собой, чем он закончится, и закончится ли вообще, тут большие сомнения. А чтобы сомнений не осталось, всеобщее внимание надо привлечь к чему-то, что раз и навсегда избавит от мучений. Мне надо отказаться от роли доброго и прекрасного человека, вдруг столкнувшегося с необъяснимым злобным миром.
Эка, сам себя взгромоздил на пьедестал. А тумба, на которой стою выше всех, самое одинокое место. Уж там собой не буду. На тумбе сплошное притворство.
Но ведь есть же тумбы, с которых прыгают в воду, в пропасть, в неизвестность. И никаких вторых попыток. Никогда. И ничего с собой прыгун не берёт. И всё как бы улетучивается.
Вру, из любой ситуации выход найти можно. Было бы желание.
Не знаю, о чём мой мозг думал в этот момент, может, думал о том, что произойдёт завтра, через три дня, через месяц. Может, он думает о сожалениях. Мозг даёт шанс, что всё изменится, и никакие «вдруг» не станут препятствиями.
Мне всегда казалось, что я отмечен особой печатью.
Помалкиваю не потому, что считаю необходимым что-то скрывать, просто, слова – это звуки колеблющегося воздуха.
Нет, я не дошёл до полного отчаяния и осознания своего полного бессилия, ибо понимал, что всё относительно меня решается не здесь. Мне идти от лопаты некуда. Так что, моё чувство незащищённости, хорошо подчёркивается одиночеством.
Хорошо бы, конечно, спрятаться.
В школе, помню, учили: нельзя начинать предложение со слова «чтобы». Так я, кажется, «чтобы» ни разу не произнёс.
В один момент взлетаю высоко-высоко, потом ухаю вниз. В этот момент как бы вылетаю из жизни, придумывая или оправдывая всё чепухой для того, чтобы смысл появился. Чтобы цель впереди замаячила. Для того чтобы произвести нужное впечатление, чтобы контролировать ситуацию.
- Слишком поздно…- не понял, кто это произнёс. Скорее всего, я сам. Так как никто не отозвался на мои слова, потому что они были сказаны в другом мире, то продолжение последовало: - Один рывок к новому пониманию был утром, второму рывку старт дала Елизавета Михайловна. Взросление или понимание рывками идёт. Причины всему через какое-то время недействительными станут. И желание возвыситься на какое-то время смехотворным покажется. К случайному относиться серьёзно нельзя. Что касается преднамеренного, заранее обдуманного, спланированного, то оно, как мыльный пузырь, повисит в воздухе и лопнет. Всё случается не то и не так, как жду.
Если сам обижен, то не может быть вокруг безобидных людей. Что в голове каждого, во что ввязаться человек может, что выкинет,- одному богу известно. Жаль, что у бога слуг маловато, не может он уследить за каждым. Жаль, что не придумали такую машину, которая мысли чистила бы: засунул голову в устройство, а там бы выскребли всё непотребное.
И дураками считать никого нельзя, и к умным всех относить не стоит. Слова вообще ничего не значат. Слова лживы, они оправдывают.
Вдруг вспомнил. Что мне предстоит, что должно случиться. Солёный вкус опалил рот. Без кружки пива никак не обойтись.
Странно, не помню, что вызвало поток мыслей. Вокруг никого нет. Гляжу откуда-то сверху на землю – всё малюсенькое, движения замедленные, человеческих лиц не разглядеть. Ни запахов, ни звуков. Мысли никак не объясняют внутреннее состояние, никто не спросил, как я поживаю, что прячу от всех. Никто не поинтересовался, жив ли я в эту минуту.
А и, правда, странный вопрос. Нахожусь как бы вне мира. Всё прежнее, казалось, покинуло меня. И самое лучшее,- это забиться глубоко в норку, где ни сквозняков, ни шума, ни холода людского.
Вроде бы весна. Каждая новая весна должна нести радость и надежду. Пускай, мимолётную. Света больше становится. Но ведь свет обман прячет. Обман – ночь, чернота. Надеяться на перемены рано. Нельзя вдохновляться ложной надеждой.
Онемевшее тело мало-помалу снова обретало подвижность. Миром правит случай.
Мысли не прогнать весенним ветром. Они не тень, которая исчезает, как только скрывается солнце.
Мужики закопошились, заговорили. Перекур намечается. Надежду в сторону пора отставить, тоску, неверную предвестницу счастья, пора загнать в нору, откуда она не выберется.
Наконец-то собрал на лопату последний раствор. Банка пустая, крановщица стропы подводит. Отправлю посудину вниз, можно и перекурить.