Ты же хотел историю послушать,
Так вот хочу её тебе рассказом
для ушей своих, твоих откушать
И дать простору всех фантазий, услышать это всё одним мотивом.
I
В тот день,
Сей пасмурный и сизый,
Стоял он, пень,
Горькой и облитый
Печалью, мелом и тоской,
И я ему кричал:
"Ты сердце успокой!" -
Чтоб долго он в себе не застывал.
Ядрен был воздух поутру,
А мне казалось это небо
Таким уж серым не к добру,
Пока мест, он во мне развил недолгий скудный эпос.
Мой милый был ничтожен, мал, уныл,
И небосвод его давил,
Ведь то число отныне 45,
Его сверлило и кляло, а может и пыталось разорвать.
Тот день прошел,
Он стал можорней,
Но я увял и стал
Конечно же, в противовес ему, минорней.
II.
Настал наш первый праздник лето,
И как в этой песне спето,
"Я буду петь тебе до рассвета"
В одной милейшей песне детства.
Я встал напротив бела света,
Жадно выл, искал берлогу,
Стал тем, кто по преданью Нового Завета
Блуждал по континенту и подолгу...
Обрастая новыми шипами,
Моторчик бегает стремглав
С пустыми банками,
Мою агонию погнав.
Я стал,
Что ни "НО" есть,
Коварнее, чем сталь,
Которая готова есть,
Всех грешников, что
Сердцем правят,
А свое отдать на дело то
Отказ свой милому предъявят.
III.
Глаголил истину ты мне,
Пока стонал я лежа у кровати,
Просил подать мне то пенсне,
Где упокоился клозапин у ваты.
И вот тот день,
Его хотел я описать,
но возле стенок,
Его тень,
Мешала мне сюда оставить,
Его злодейства ржав клинок.
Пускай тогда висит здесь это,
Чтоб поняли, каким был час,
Когда разбили в пух и прах сонет,
И он пропел уничтоженье "НАС"
Струна держалась за концы,
Играла новый Requiem у инструмента,
Что стал прекрасным для Сальери,
Когда наш Моцарт пал для аргумента.